Музыкант

Стояла не совсем обычная августовская ночь. Всё лето жителей Москвы мучила невероятная жара, но в эту ночь пошёл дождь, и город окатило приятным, осенним холодом. Складывалось ощущение, что пришёл октябрь, возможно, потому что стемнело не по-летнему рано – уже в полдевятого небо затянула бездонная чернота, и люди, чей досуг так сильно привязан к солнцу, уже к девяти чувствовали себя уставшими: каждому хотелось поскорее добраться до дома, включить ночник, телевизор, залезть под одеяло и так, ничего не выключая, уснуть. Никто будто и не вспоминал, что сегодня пятница, а завтра суббота, что на дворе лето, что нужно гулять, танцевать до упаду, распивать спиртные напитки, заниматься любовью и просыпаться в незнакомых квартирах или же и вовсе на улице. Люди направлялись по домам, как в любой осенний или зимний месяц.

Домой не шёл лишь Антон Клюев, молодой человек двадцати лет, с растрёпанной белокурой шевелюрой, сумкой, полной книг, и головой, забитой мыслями и незаписанными мелодиями, которые, придя домой, необходимо было срочно записать, ведь Антон был подающий большие надежды музыкант, и каждая его песня могла стать той самой, которая сделает его известным.

Антон уже проводил до метро девушку, с которой он провёл этот день, поужинал и выпил две рюмки коньяка; которая, несмотря на все его уговоры, не осталась с ним в центре города на ночь и поехала домой, где её уже ждали разозлившиеся родители. Антон остался совершенно один и пошёл бродить по Камергеру, втайне надеясь, что встретит кого-нибудь, кто скрасит его ночное одиночество. Антон прошёл мимо кафе, где когда-то обедал каждый день и где с ним особенно любезно общалась одна миловидная официантка. Официантка работала и в эту ночь. Она увидела его, улыбнулась, он улыбнулся ей и подошёл к ней поближе.

- Привет, пойдём гулять сегодня после работы? Пятнице же! – сказал ей Антон.
- Ой, к сожалению, я не смогу, меня ждёт дома муж.
- Муж? Ты уже замужем?
- Да, – ответила она и состроила презрительную гримасу, будто муж был захламлённой комнатой, в которой необходимо было убраться.
- И давно это с тобой?
- Да нет, недавно…
- Ну ладно, давай.
- Заходи, я тут каждый день.
- Обязательно зайду, - ответил Антон, хотя знал, что больше никогда не зайдёт в это кафе.

“Удивительно, - подумал, Антон, - люди взрослеют, женятся… А я всё так же один на этом Камергере со своими мелодиями, которые никто не знает и которых, возможно, никто никогда не узнает”. Стоит ли говорить, что Антон мечтал о славе? И зачем она была ему нужна? Чтобы блистать, чтобы все девушки были от него без ума, чтобы, сидя в каком-нибудь кафе, хоть на том же Камергере, поймать взгляд фанатки, которая, вне себя от волнения, подойдёт к нему через минуту с просьбой расписаться в своём молескине. Эх, мечты, мечты! Слава казалась Антону разрешением всех проблем, какие только могут быть в жизни, и он искренне верил, что до славы ему рукой подать, стоит только сделать шаг и всё – он известен, о нём пишут в журналах, говорят в кафе, узнают на улице. И поэтому Антон отчаянно искал ту мелодию, которая бы прославила его, которая бы понравилась всем и каждому, которую не смог бы обругать ни один критик, и мимо которой не прошёл бы ни один слушатель. В поисках этой мелодии Антон забросил занятия гитарой, потому что считал, что, просто играя, ты не сможешь ничего найти или найдёшь что-то, безнадёжно далёкое от жизни. Антон требовал мелодии от самой жизни: от улиц, ночных клубов, набережных, дорог, от красивых девушек и говорливых друзей, от бесконечных чашек кофе и бокалов вина. Антон жил, вернее, старался жить, и в его голове действительно возникали мелодии, и он их записывал, он подбирал к ним аккорды и выдавал на суд публики. Кто-то говорил, что в этих мелодиях нет ничего нового, кому-то они нравились, кто-то искренне влюблялся в них и в Антона, но последних было слишком мало, чтобы он мог назвать себя известным. Он хотел славы у всех, а главное, славы у той, кому они были посвящены. Но она никогда не любила его музыку. И не считала его всерьёз музыкантом. Поэтому нужно было стать известным и стать известным для неё, а этого Антон добиться никак не мог. Он писал в журналы, присылал им свои записи, обращался к продюсерам, обивал пороги радиостанций и телеканалов, но никто не хотел иметь с ним дело. Антон верил, что всё это потому, что в его мелодиях слишком мало жизни. Он верил, что есть такая мелодия, о которой не смогут не написать.

И вот, вдохновенный и полный надежд Антон шёл по Камергеру, наблюдая за тем, как дождь заливает крыши бесчисленных веранд и как люди, несмотря ни на что решившие провести эту ночь весело, улыбаются и пробираются к шумливым ночным клубам через лужи. Неожиданно взгляд Антона привлёк, казалось бы, ничем не примечательный пожилой человек в чёрной рубашке и чёрных брюках. Голова его была седа, а лицо выражало грустную, но светлую усталость. За спиной у него был чехол от гитары, что, видимо, и привлекло Антона. Человек сел на скамейку напротив венской кофейни, достал тёмно-бежевую гитару и небольшой, потрёпанный усилитель. Человек подключил гитару к усилителю и начал тщательно отстраиваться. С каждым неровным звуком, который издавала неоткалиброванная колонка, человек досадливо цыкал и качал головой. Но даже по тому, как он отстраивался и что в это время играл, было видно, что это недюжинный гитарист. Его мелодии отдавали чем-то испанским или итальянским, иногда средневековым, иногда современным, иногда в них проскальзывал какой-то известный мотив, но он тут же исчезал, теряясь в лёгких и таинственных арпеджио. Антон кинул музыканту денег и встал рядом, послушать, как он играет. Когда колонка издала очередной неровный звук, музыкант виновато улыбнулся и сказал Антону: “Техника, что поделать?”. Антон понимающе кивнул. Антон знал, что с техникой всегда сложно.

Через две минуты человек в чёрном окончательно отстроился и начал играть. То, что он играл, взбудоражило Антона, вдохновило его, это было то самое, что он всю жизнь искал на этих улицах, те самые мелодии, та самая музыка. Устав стоять, Антон сел в кофейню напротив музыканта и стал пристально наблюдать за его руками. Ему казалось, что в этих руках должно быть что-то магическое, но это были абсолютно обычные руки. Такие же, как и у него, как и двух армян за соседним столиком, которые держали в них чашки с горячим кофе, как и у помпезного хипстера за другим столиком, который что-то судорожно записывал в свой блокнот, как и у девушки, которая встала из-за своего стола, и поправляла своими руками юбку.

Он был совершенно обычным человеком, но его мелодии поражали. Поражали, правда, только Антона. Люди, спешащие в ночные клубы, проходили мимо музыканта, даже не удостоив его мелочью, посетители кафе пили свой кофе и ели свою еду, а дождь лил на музыканта, на его гитару, на его усилитель, который чудом не коротил и не ломался. Музыкант играл свою музыку два часа, и всё это время Антон не сводил с него глаз и даже не обращал внимания на то, что улицы опустели, в кафе выключили свет, а официанты сменили свою форму на повседневную одежду.

- Мы закрываемся, будьте добры покинуть заведение, - сказал охранник Антону.

Антон словно бы очнулся от продолжительного сна, все его мысли смешались, казалось, всё в округе перестало существовать, кроме музыканта в чёрном, его гитары и его бесконечной мелодии. Антон вышел из кафе и сел рядом с музыкантом. Тут он увидел, что на обеих руках музыканта были огромные округлые шрамы и было удивительно, как он вообще мог играть. Возможно, именно эти шрамы (о которых, видимо, из скромности Антон так и не спросил) и подтолкнули Антона к разговору:

- Для кого вы играете? – спросил он.

Музыкант прервал мелодию, положил ладонь на струны, чтобы гитара перестала звучать и, не смотря на Антона, ответил:

- А разве нужен кто-то, кроме музыканта, чтобы играть?
- Но вы же вышли на улицу, значит, нужен?
- Я просто люблю играть под дождём. Поэтому когда мне хочется поиграть на гитаре, всегда идёт дождь.

Антон засмеялся. Несмотря на одиночество и нищету, старичок не унывал и верил, что дождь идёт тогда, когда ему этого захочется.

- А ты, сынок, что, играешь только для других? – спросил старик Антона, уже глядя ему прямо в глаза. Антон слегка оробел от этого глубокого, полного печали и доброты взгляда. Нечасто сейчас люди смотрят тебе в глаза, а тем более так. Антон понял, что врать старику бесполезно, он всё равно увидит в твоих глазах правду, которую ты попытался от него скрыть.
- Да, - сказал Антон, - я играю только для других. И даже когда я играю один, я представляю, что меня слушают миллионы.
- Миллионы! – воскликнул старик. – Нет ничего страшнее этих миллионов, этой толпы, сынок. Лучше чтобы она вообще о тебе ничего не слышала, а уж тем более, тебя не слушала.
- Как же тогда выразить себя?
- А зачем себя выражать? Вот - ты. Ты сидишь здесь. Бог выразил тебя так, как мог. А ты хочешь большего? Эх, тщеславец! – сказал старик и закурил.
- А женщины? - не унимался Антон, - женщины млеют перед великими! Если хочешь покорить женщину, нужно быть великим.

Старик засмеялся:

- У каждого великого мужчины есть ещё более великая женщина, которая никогда не будет покорена. Невеликие же мужчины покоряют невеликих женщин.

Мысли старика показались Антону странными. В них была правда, но такая правда, которую ему никак не хотелось признавать. Антон предпринял последнюю попытку убедить старика:

- Я не верю в Бога, поэтому я не верю, чтобы кто-то меня уже выразил. Я – сам себе Бог, и лишь я могу себя выразить.

Старик бросил на Антона взгляд, полный жалости, но в этом взгляде не было упрёка. Антон же ждал горячего спора, но глаза старика с ним не спорили, и Антон осёкся, его мысли сбились и продолжать свою мысль ему уже не захотелось. Воцарилось молчание.

- Знаешь, сынок, - начал старик, - такой сегодня приятный день! Я так люблю осень, и мне так захотелось, чтобы она хоть на день пришла в этот жаркий город. Я сыграл мелодию осени, и осень пришла! Это так здорово, когда ты играешь то, что хочешь, и тогда, когда хочешь, и когда это всегда приходится к месту. Я и природа. Мы с ней уже давно на ты. Когда я был юн, я понял, что достаточно любить и верить в любовь, чтобы природа была с тобой ласкова. Я понял, что природу можно покорить, вернее, её не нужно покорять, она – твой друг, а покорять друзей – дрянное занятие. Когда-то я был так же молод, как ты. И я очень хотел, чтобы люди увидели то, что вижу я. И я высказал им это, как мог. Тогда я не обращался к музыке. Музыка неточна. Музыку понимает лишь сам музыкант и не так, как люди понимают слова. И я сказал людям. И я понял, что люди слепы и глухи, что не нужны им ни слова, ни музыка. И я больше не говорил с людьми. Я ушёл от них. С тех пор я говорю только с природой. Лишь она умеет слушать.

Антон хотел что-то возразить, но старик его прервал:

- Ты молод. И ты человек. С этим ты ничего не сделаешь. Скажи мне, чего ты сейчас хочешь?

Антон вспомнил, как он шёл по Камергеру, представил, что, если бы он был известен, ему бы не было так одиноко, к нему кто-нибудь бы подошёл, позвал бы к себе, угостил бы его вином и вот – вся эта компания, которая бесперебойно им восхищается, идёт по ночным летним улицам Москвы и чествует Антона. И даже она, та самая, которой посвящены все песни, восхищалась бы Антоном и была бы где-нибудь рядом, улыбаясь ему и его славе.

- Я хочу славы, - ответил Антон.

Да, он хотел славы! И только славы. Слава принесёт ему всё.

- И ты бы отдал славе всё, даже свою музыку?
- Да.

Старик недовольно покачал головой, потушил сигарету о мусорный бак и выбросил её.

- Ну что ж, удачи тебе! – сказал старик, крепко пожал Антону руку, как-то грустно улыбнулся и пошёл вниз по Камергеру, в сторону Кузнецкого моста. Антон даже не заметил, как старик убрал гитару. Наверное, опять замечтался о славе. Часы пробили три часа ночи. До рассвета было ещё три часа. Антон никогда не возвращался домой до рассвета.

Утром Антону пришло письмо от авторитетного музыкального журнала, что его запись не просто принята - она поразила всю редакцию! Музыку Антона назвали открытием последних десяти лет. Статья о нём появилась через месяц. Это была рецензия на его дебютный альбом, записанный дома на акустической гитаре более полугода назад. В рецензии утверждалось, что этот альбом обязан послушать каждый, что в нём отразилась вся современная жизнь, жизнь, спрятанная на московских улицах, в московских кафе, в каждом прохожем, в каждом дождливом или погожем дне. Антон поражался, насколько точно критики уловили его творческий замысел. Реакция на рецензию не заставила себя долго ждать. Статьи об Антоне написали все, большие и маленькие, музыкальные журналы, его песни были приняты в ротацию всех самых крупных радиостанций, у Антона каждый день брали интервью, и в глазах и словах каждого журналиста было восхищение и сознание того, что он берёт интервью у великого человека.

Уже после первой рецензии Антону позвонила девушка, которую он любил и которая до этого никогда не обращала на него внимания, и сказала, что всегда любила его, просто никак не могла ему об этом сказать. Антон примчался к ней домой, она впустила его к себе и бросилась к нему в объятия. Они страстно и жадно целовали друг друга, после чего занялись любовью, так же страстно и жадно.

Жара вернулась в Москву. Темнеть стало ещё позже прежнего, а светало уже в четыре. Казалось, у лета открылось второе дыхание. Народ веселился и гулял с утра до ночи. И Антон гулял. Толпа ликовала при виде его. Каждый приглашал его выпить, Антон с радостью принимал приглашения и так, ночи напролёт, гулял со своей любовью, наслаждался собой и своей блестящей жизнью.

Но прошёл месяц, и пришёл сентябрь. Солнце стало садиться всё раньше, люди пошли на работу, и город заметно опустел. Наедине со своей любовью, без шумных компаний и без затяжных кутежей, Антон чувствовал скуку, в которой ему было признаться и стыдно и страшно. Его любовь оказалась весьма недалёкой девушкой, которая больше всего в жизни любит смотреть американские сериалы и болтать со своей толстой подругой Дашей, которая говорила хриплым, но громким басом и смеялась так, что лопались стёкла. Но и Дашу Антон готов был терпеть, лишь бы не оставаться со своей любимой наедине, потому что с ней он ощущал себя ещё более одиноким, чем когда несколько месяцев назад прохаживался один по Камергеру. Поцелуи приелись, а кроме ласк возлюбленная Антона дать ничего не могла. Да и те уже давала с неохотой, будто бы из чувства долга.

Журналы не переставая писали об альбоме Антона, но больше он ничего написать не мог. С приходом славы из жизни Антона ушла музыка. И, похоже, ушла навсегда. Антон не пел, не играл и не искал мелодий. Жизнь его была глуха и немелодична. В ней был нестройный шум диких компаний, уродливый бас Даши и молчание возлюбленной, которая никогда не произносила больше двух предложений подряд. Антон ощущал себя так, словно он был на просмотре скучного фильма, настолько скучного, что бежишь из кинозала. Вот только бежать было некуда.

Прошёл год. Об Антоне уже писали, как о великом музыканте. Никто не удивлялся, что больше он ничего не выпустил. Того, что записано, было вполне достаточно, чтобы навеки войти в историю. С возлюбленной Антон разошёлся, ведь она больше не была его возлюбленной. Он не просто разлюбил её, а возненавидел, хотя даже ненавидеть её было не за что. Разочарованный в любви, Антон даже не пытался найти себе новую пару. Он просто бродил из кафе в кафе, обедал и ужинал за счёт заведений, а больше – пил, пил столько, что уже перестал напиваться.

Однажды утром он проснулся в кафе на Камергере. Он открыл глаза и увидел, что рядом с ним никого нет. И дома у него нет. Есть только кафе, выпивка и слава. Слава, которая распространилась всюду, как чума. Его славой был болен каждый, только не он сам. Антон вышел на улицу и почувствовал, что ему чертовски холодно. Одет он был по-летнему, ведь стоял август месяц, но на улице шёл дождь и дул северный, недружелюбный ветер. Не зная, куда идти, Антон пошёл вниз по улице, в сторону Кузнецкого моста, и вдруг он услышал знакомые звуки, звуки гитары, гитары того самого старика в чёрном, которого он встретил в ночь перед тем, как стать известным. Антон сел рядом с ним, а старик его будто не замечал, будто и не узнавал его, хотя на улице его узнавали все. Антон готов был променять славу всех на то, чтобы сейчас, этим холодным утром, его узнал этот старик.

- Старик, неужели ты не узнаёшь меня?

Старик резко прервал игру, так же, как и год назад, приглушил струны ладонью и медленно повернулся к Антону, мягко и добро улыбнувшись.

- Конечно же, узнаю. Ты тот паренёк, который слушал меня здесь год назад.
- И всё, больше я для тебя никто?

Старик улыбнулся ещё шире и посмотрел Антону прямо в глаза, тем же взглядом, что и год назад, пронзительным, но не уничтожающим, а будто бы благословляющим тебя. Но от силы его Антону вновь стало страшно.

- Год назад, - сказал старик, - ты был музыкантом. Таким же, как и я. А сейчас, кто ты, я не знаю.

Антон был повержен. Голова его закружилась. Антон упал бы, если бы не сидел на скамейке.

- А я и вправду никто, старик, - сказал Антон, встал и пошёл восвояси, но не вниз, в сторону Кузнецкого моста, а вверх, в сторону Тверской. Пройдя двадцать шагов, Антон обернулся. Что-то словно заставило его обернуться. Музыкант махал ему на прощание рукой. Антон увидел на его ладони округлый и глубокий шрам, точно такой же, как и на другой стороне руки. Антон понял, кем был этот музыкант, и от этого осознания ему стало так тепло на душе и так грустно. Врал старик, что был музыкантом Антон, хоть и говорил в своё время, что никогда врать не надо. Антон был человеком. Человеком и остался. А музыкантом он никогда и не был.