Сорок первый

- М-мы…
- Чего мычишь, мычало? – по-отечески ласково спросил один из сидящих в президиуме. – На кол захотел? Говори, как гражданин.
От слова "гражданин" Колька поёжился. В поисках несуществующей поддержки, он оглянулся на зал. Где-то в одном из последних рядов сидела Марианна, алея комсомольским значком. "Прощай, Марьяна, - в отчаянии подумал Колька. – Всё, пропал…".
- Молчишь, как рецептор с похмелья, - сказал член президиума. – Дозвольте, Вамир Вамирович? Распространю маленько вопрос…
- Погодите.
Человек-портрет встал и вышел на авансцену.
- Как звать?
- Колян.

Минут 20 назад в дверях они столкнулись с Дмитрием Буковым (и какой только дряни не покажут во сне!). Известный автор выходил, Колька – собирался войти. Всегда улыбчивое, круглое лицо Букова сейчас показалось ему бледным, осунувшимся. Оно как-то обвисло и заострилось, и походило на последнюю букву фамилии "Bykow" на латинице.
- Как там? – шёпотом спросил Колян, уже внутренне содрогаясь.
- До меня был Макар, ну, там вообще… Пришлось укол.
Инженер человеческих душ махнул пухлой ручкой.
- Ему бы лучше водки.
- Всем водки! – трагическим тоном известил Буков. – Всем – лучше водки!
Испугавшись своего порыва, зачастил, вполголоса:
- Предстал пред… а, ч-чёрт… спросили – кто сбил малоазиатский авиалайнер?
- Малайзийский?
- Ну.
- Кто?
- Я.
- Почему?!
- Так я же Буков, - чуть не заплакал автор "Ученика чародея".
Он опять махнул рукой, хотел добавить что-то ещё, передумал, махнул рукой, повернулся и почти побежал вдоль коридора, выписывая туловищем фигуру "тор", в просторечии – "восьмёрка". При комплекции Букова – зрелище неожиданное, завораживающее. "А-а, - глядя ему вслед, с чувством собственного превосходства подумал Колька, - завосьмерили! Не надо было шестерить у посольства. Ну, я-то русский…".

- Колян…
И тут Вамир Вамирович сделал такую, неожиданную для зрителей, вещь: распустил брючный ремень, расстегнул "молнию" и приспустил брюки вместе с трусами-"боксёрами":
- Видишь?
Огромный зал замер, как один человек. Многие, стараясь не шуметь, встали на стулья, чтобы ухватить суть. Женщины отворачивались и снова поворачивались, молодые девушки смотрели жадно, не отрываясь.
Один только Коля был спокоен и чист, как новорождённый дхани в мире полубогов:
- Что?
Вамир Вамирович слегка покраснел…
Кто-то крикнул:
- Штаны оденьте! Колька, не молчи!
Женщина во втором ряду, не выдержав напряжения, судорожным движением выхватила из сумочки косметичку и стала краситься.
- Видишь, или нет? – с угрозой повторил вопрос Вамир Вамирович. – Или очки надеть?
- Крымнаш, - сказал Коля.
И весь светом залитый зал, с его люстрами, рядами, официантами, балконом прессы, операторами государственной телерадиокомпании, хором вздохнул:
- Вот…
И грянул гимн. Его теперь пели без слов, просто мычали, потому что мало кто помнил, после чёрт её знает, которой по счёту редакции, какие там слова. Так даже лучше: стой и мычи с закрытой пастью…
От самого сердца.

- Ты что думаешь, мне это надо? Ты думаешь, мне хочется? Да мне это… Но пойми же ты, наконец, есть национальные интересы. Пойми… А ты такой… Такой. Надо же. Думать. Надо. Думать.
Дежурный штатный экзекутор увлёкся процессом. Сперва он делал всё только по должности, мимо души. А теперь втянулся и заработал, как положено – бодро и ритмично…
Нежный румянец проступил у него на скулах, вместе с каплями пота. Глаза покрылись плёнкой возбуждения, дыхание сделалось рваным, низким, грудным. Любишь, не любишь работу свою, а делать её нужно. Работа нужная. Работы много.
Дежурный штатный экзекутор начинал подскуливать. Будь у него сейчас хвост, он бы завилял хвостом. Синие, с малиновым кантом галифе напущены на сапоги. Сапоги хромовые, блестят, как ледяные. Они поскрипывают всякий раз, когда хозяин поднимается на носки. Ноги широко расставлены – для устойчивости…
- Всё, - наконец, говорит он, устало и безразлично, - вставай… Сорок ровно. Там распишись.
Экзекутор идёт в угол. Звенит рукомойник, льётся кусками в тазик вода.
- А что писать?
- Так и пиши: получил, подпись, число.
Он подходит, вытирая руки вафельным полотенцем.
- Свободен. Там посмотри в коридоре, есть кто?
- Никого, - из коридора отвечает ему Колян.

Когда он закрывает дверь с листком тетрадным в клетку – "Экзекухня", косо прикнопленным, открывается дверь напротив. Это женщина.
- Ты? – спрашивает женщина, Колян говорит, "да"...
Женщина окидывает его взглядом, как сеткой. Колян отводит от неё свой взгляд, но взгляд уже принадлежит ей, женщине, и возвращается.
- Ну, заходи, - говорит она. – Сорок, точно?
- Да точно.
- Ну, встань туда.
- Сюда?
- Ну, да.
Женщина вынимает из стенного шкафа ружьё в чехле. На пояснице бабочка, исполнена синей тушью.
Женщина расчехляет ружьё, вставляет обойму и передёргивает затвор. Она лихо вскидывает оружие к плечу и, целясь, просит:
- Постой вот так… ага. "Сорок"… сорок первый.
Сверху стучат в пол, наверное, палкой.
- Да всё уже, всё. Стукачи… Как записать-то? Запишу: офицер.
"Правильно", - шепчет ей душа, вылетая из того огромного мира, где жила, в маленькую дырочку размером с комсомольский значок, только чёрный.


2014.