11. Схватка

Vim vi repellere licet. (лат.) - Насилие разрешено отражать силой (положение римского гражданского права).
_______________________________

За окном слышались стрижиные крики. Оно было открыто прямо в тёплую листву, сквозь которую сочились голубые сумерки.

На министра смотрели две пары внимательных глаз, а сам он сидел у стола с кружкой отвара в руке. Влада уселась на низкую скамеечку у плиты, она была без пиджака, в одних чулках без туфель и с засученными рукавами. Алеся стояла, прислонившись к холодильнику, и одета была в какой-то стилизованный чёрный мундир с золотыми пуговицами.

- Можно, я не буду это пить? – наконец решился спросить министр.

- Ну, пожалуй, не пейте. Хватит.

- Спасибо. А то уже просто не идёт. Только скажите, Влада, почему у меня такое странное оцепенение? Вы что туда, виски налили? – пробормотал министр.

- Да какой виски, - возмутилась Влада, - чтоб я предложила канцлеру ВКЛ вискарь?! Только чистый спирт!

- Ага, - хмыкнул он, припоминая известный роман. – С вас станется. Любая диверсия и провокация.

- Ну не надо, а? – протянула Влада. – И вообще, это называется «спокойствие». Вот только не отрицайте, что, ну... состояние у вас было из ряда вон. Я боялась. И что, вы поспорите, что терзаться было б лучше?

Министр помолчал, бросив хмурый взгляд исподлобья.

- Так вы всё же считаете моё поведение недостойным?

- Нет, - тихо промолвила Влада. Алеся молча покачала головой. – Это ведь как болезнь. Вы здесь точно ни в чём не виноваты – всё просто совпало, нагромоздилось. И ещё... я считаю это, как вы выразились, «поведение» - наоборот, достойным. Пусть оно и показало вас с уязвимой стороны. Хотя я считаю, что в целом не стоило бы так сильно переживать. – Алеся снова красноречиво кивнула в знак солидарности.

Хорошее слово она подобрала. Министр испытывал неловкость именно из-за чувства уязвимости перед нею. А ещё он ей обязан. Прямо как тогда в Лиге Наций. Но тогда она сохраняла какой-то пиетет, а сегодня командовала ему, вливая очередную порцию зелья, отпускала ворчливые ремарки и весьма бесцеремонно стащила с него рубашку, дабы отправить в стирку. Сейчас на нём была новая, из пакета, притащенного Стамбровской в числе прочих – ими она загромоздила целый угол в прихожей. Министр непроизвольно поправил воротничок.

- Ну да, вас дико раздражает, что это не Arrow, - насмешливо поддела Влада, - но у нас тут потуги протекционизма и девиз «Купляйце беларускае!», а также горячка с вытекающими последствиями.

- Могли б вы уже уняться и не упражняться в иронии? – вежливым тоном спросил министр.

Влада покраснела и проговорила:

- Простите, я просто, это...

Она поймала его руку и нежно пожала. Он снисходительно усмехнулся.

- Бог с вами. Давайте поговорим серьёзно. Слушайте меня внимательно.

И он принялся рассказывать им о плане контратаки и возвращения. Он ведь пришёл министру в голову в общих чертах ещё утром, до того, как его подкосило. Влада слушала, распахнув серые глаза, и иногда что-то уточняла, Алеся стояла всё так же неподвижно и молчала.

- Как видите, нужна небольшая подготовка, - подытожил министр, - но совершить это реально, просто необходимо...

- Не нужно подготовки, - тихо перебила Стамбровская. Она едва ли не впервые подала голос, и говорила сдержанно, но возбуждённо. – Я уже... теоретическую часть сделала. Меня тут генерал просветил. В общем, главное – ваше самочувствие. Но можно сделать всё хоть сегодня.

Влада с министром переглянулись.

- Сколько времени?

- Без семи десять, - доложила Влада, глянув на часы.

Вокруг плафона вились первые комары, лампочка иногда помаргивала. Со двора донёсся шум машины: кто-то подруливал к подъезду.

После паузы министр произнёс:

- Прекрасно. Значит, сделаем. Эта ночь будет нашим личным, маленьким блицкригом. Главное, не волнуйтесь за меня, а сами сосредоточьтесь, как следует – у нас всё получится, если действовать будем твёрдо и чётко. А на кухне, выходит, мы не зря собрались – приступим. Влада, найдите какую-то миску, Алеся, принесите лист бумаги, я знаю, вы купили. А перо у вас есть? Ну, или что-то подобное?

- Кисточка! – прокричала Стамбровская уже из прихожей.

Когда поручения были исполнены, он велел Владе достать кортик.

- Зачем? – опасливо переспросила она.

- Не спрашивайте, а выполняйте.

Она принесла пиджак и достала кортик из внутреннего кармана. Министр взял его, кивнув, подвернул рукав и без слов, хладнокровно полоснул себя по руке чуть ниже запястья, держа её над миской. Брызнула кровь, Влада вздрогнула – почти одновременно.

- А без этого никак? – неприязненно спросила она.

- Обвинения пишутся кровью жертв, - отрезал министр. – Хотя слово слишком громкое, но я же подпадаю под определение пострадавшей стороны. Я знаю, Влада, о чём вы подумали, - прибавил он. – Но, если перефразировать, кто кровь свою бережёт, тот её потеряет, а кто проливает – тот сохранит. Тем более, после тех снов я уже практически привык.

Происходящее теперь уже откровенно отдавало сюрреализмом. Уютная просторная кухня в сталинке, фоном звучит вечерняя заставка белорусскоязычного «Радио Столица» - а он цедит из раны, зажимает полотенцем, Алеся в чёрном мундире берёт кисточку, распечатанную бумажку, садится, придвигается к столу. Белый, красный, белый – плошка, кровь, лист. Влада сходила за бинтом, вернулась, хмыкая. На словах всё звучит ужасно торжественно, кажется, и в самом деле к такому действу надо готовиться, а они тут прямо с места в карьер, так, будто пластинку сменить не успели. Что-то слишком обыденное и спешное, хотя в магии обыкновенность обманчива.

- Дашь почитать?

- Наверное, - уклончиво сказала Стамбровская, старательно выводя буквы. Они быстро бурели. О, в обвинительной речи, написанной кровью, безусловно, есть шик – Алеся усмехнулась мечтательно и немного хищно.

Они потушили свет – квартира проводила их мягким щелчком ключа и осталась, как девушка, ждущая избранника с войны. Во дворе в лицо плеснуло насыщенным ароматом черёмухи, соцветия смутно белели в темноте. В центре площади взмывал световой стрелой обелиск, стелились и трепетали языки вечного огня. Площадь обнимали молочно-бело и оранжевато подсвеченные здания. Поодаль виднелась радиовышка – мелькнул в голове адрес: «Вулiца Чырвоная, чатыры» - так всегда объявляли на «Столице».

И на улицах, и в метро было многолюдно. Люди не торопились домой, кто-то явно выбрался в кафе, кто-то в клуб, кто-то на прогулку. Ах да, и ещё вроде бы сегодня в этом году Ночь музеев – ну конечно! Вон те двое, богемные женщины за пятьдесят, туда и направляются, вон тот парень с камерой, демонстрирующий ухоженную бородатость и очкастость – явно тоже. А вон компания, где девушка с гитарой и парень с дреддами – те к кому-то на квартирник. «Казалось, ничто не предвещало трагедии». Влада невесело усмехнулась.

Трудно было прикинуть, на кого смахивают они трое, чем-то неуловимо - а быть может, и заметно - похожие (может, из-за строгой одежды и почти одинакового роста?). Они стояли на Купаловской, и Влада, глядя на своих спутников, заметила, что даже у Алеси и министра в лице есть общее. Сама Стамбровская заявила бы следующее: «Это всё расовый тип – западный балтид». А может, это освещение такое? Купаловская вообще странная: выложена мрачной зелёной плиткой, свет тусклый – такое чувство, что ждёшь поезда под водой в старом бассейне.

Да, она не успела собраться. Не успела подготовиться. Всё какой-то сумбур, всё скомкано, как злополучная министерская рубашка в железных недрах «стиралки». Такое же ощущение уже возникало у Влады по дороге на Новодевичье – только теперь не Москва, а Минск, и едут они на Кальварию.

В вагоне они хранили молчание. Владе хотелось что-то сказать, но она даже не знала, что конкретно, и потому не открывала рта.

Немига – всё те же грязные потёки на стенах. Фрунзенская – тёмная, как бордовая обложка советской книги. Голая Молодёжная, так и хочется сказать – Безнадёжная. Пушкинская – им выходить.

Оформление в виде романтических «петербургских» фонариков Владу обычно умиляло, а здесь почему-то раздражило. Равно как и снова – везде люди.

Как обычно «на Пушкарях», пришлось поднапрячься, чтобы понять, куда же им свернуть, чтобы правильно выйти. Но она всё равно бывала здесь чаще и сказала:

- Смотрите, где улица Берута – нам туда.

Влада выступила чуть вперёд и повела их за собой. Справа на доме мелькало красными буквами табло с объявлениями, высветилась температура, потом время: двадцать три двадцать одна. «Неплохо идём», - подумала Влада, но непроизвольно поёжилась. Близилась полночь. Чем ближе они подходили, тем реальнее становилось напряжение. Люди скользили мимо обесцвеченными силуэтами и казались бесконечно далёкими, а точнее, чужими: становилось понятно: если что, они не придут на помощь или вообще просто бестолково пострадают. Делалось ясно, какая пропасть отделяет их троих от них, остальных.

Министр наконец заговорил, но обратился к Стамбровской:

- Я рад, Алеся, что не ошибся в вас. Хорошо, что Влада залучила вас в гости и привезла в Шабли, я тогда и увидел ваш потенциал, но дело не только в этом. Мне показалось, вы ещё сыграете какую-то важную роль, - задумчиво произнёс он, поправляя под рукавом повязку на ране.

- Я буду только рада оправдать ваше доверие, пан министр, - отозвалась Алеся.

На переходе одиноко, бестолково мигал ненужный светофор. Впереди замаячили раскидистые старые деревья, словно сама темнота переливалась через кладбищенскую ограду. Ровный тротуар уходил под уклон – так что справа кладбище нависло над ними чёрным бруствером.

Стало тихо, даже в движении по улице настала пауза: проехало три, четыре машины, шелестя шинами как-то приглушённо, по-ночному. Прочие пока только смутными огоньками фар намечались вдали, и несколько фонарей погасло: сработал датчик фотоэлемента. Людей вблизи не было, и тяжело было разобрать, в какую сторону двигаются вон те пару фигур в отдалении. Стук девичьих каблуков казался неуместным – но пусть лучше стучат, чтобы не слышать тишины.

- Может, известите о нашем прибытии? – негромко осведомился министр. – Вы лучше знаете хозяев.

Влада позвала.

Отклика не было, Пан и Пани не отвечали.

- Минутку, я сейчас снова попробую, - пробормотала Влада.

Они все как-то одновременно подобрались и ускорили шаг, чтоб поскорее дойти до поворота вправо и дорожки ко входу. Но не успели.

Потом Влада поняла, что, если бы пришлось рассказывать о происшедшем, то описывать было бы практически нечего, потому что действие уместилось в несколько секунд.

Справа сверху на них низринулась чёрная лавина, выбрасывая плотоядные  протуберанцы. Всё вокруг померкло. Но шок и заставил среагировать моментально: в разверстый зев тьмы одновременно метнулись две молнии и струя пламени.

Тёмная материя под ударом заколебалась полупрозрачным маревом. В середине обрисовался силуэт, точно сквозь грязновато-фиолетовое стекло.

Он начал поднимать руку для новой атаки – но тут ударная волна огромной силы обрушилась на тёмную массу. Раздался взрыв. Влада не удержалась на ногах и полетела наземь. Ей показалось, кровь хлынет из ушей, сознание помутилось.

Когда она подняла голову, щека запылала ссадиной. Небо и фонари вновь имели нормальный оттенок, контуры были различимы. Только перед самым асфальтом чуть в отдалении клубилась как бы взвесь из угольной пыли. Видно было, как она, колышась, оседает, а над нею вертикально, как в гипнотической каталепсии, было подвешено серебристое тело призрака.

- Как вы? Дайте руку!

Министр пытался поставить Владу на ноги, подхватив под мышки, как котёнка. Она виновато зашарила ногами в поисках поверхности, качнулась, выпрямилась, прогоняя головокружение. Алесе вроде повезло больше, но она не пыталась встать и сидела на тротуаре в позе русалочки из Копенгагена.

- Простите, что задел вас.

Голос его прозвучал виновато. Так это что – он?!..

Влада дёрнулась: над головой громыхнул резкий раскат, ударила по глазам зарница, и крупные дождевые капли ринулись в лоб. Они малость привели в чувство. Сжимаясь, она побрела к остаткам тёмной материи и вгляделась в лицо призрака.

Вышинский. Мельчайшие черты не оставляли сомнения. Он выглядел так, точно его разбудили среди ночи, и тело двигалось, а разум остался в царстве Морфея. На нём был мундир, не то дипломатический, не то прокурорский. Такой же непонятный, как у Алеси - в призрачно-дымном серебре Влада не могла разобрать, а для знаков различия слишком плохо соображала.

Влада тупо подставила ладонь дождю. Так же тупо слизнула широким животным движением. А потом в упор уставилась на министра:

- Пан министр, а вам не кажется, что это слишком?

Забавное у него было лицо – от искреннего смущения в нём как бы чуть нарушилась симметрия.

- Я сам не думал, что вот так всё получится. Хотя мы ведь не на прогулку отправлялись, а в бой, стоило бы ожидать, – пробормотал министр. Вид и у него был не очень – тоже как после контузии. Алеся уже поднялась и с мрачнейшим лицом отряхивалась.

- И что это значит? – спросила она, искоса посмотрев на серебристую фигуру.

- Это? Его душа, - просто ответил министр.

- Понятно, – потрясённо проговорила девушка.

Дождь перестал так же внезапно, как начался. Где-то вдали ещё заливалась чья-то сигнализация, как порой бывает в грозу. Влада опасливо поёжилась: неужели происшедшее может пройти незамеченным? – как бы сюда не набежал кто попало; но что-то подсказывало ей, что даже когда они уйдут, людей будет тянуть обойти это место стороной.

- Пойдёмте, - велел министр. – А товарища Вышинского мы берём с собой, конвоировать будете вы, - кивнул он Владе.

Она по наитию вытянула руку в направлении призрака и ощутила пульсацию энергии. Незаметное завихрение, толчок – и он примагнитился, и поплыл за ней, даже когда она опустила руку и несмело подалась в сторону.

Они приблизились к воротам, и Влада снова позвала.

- Доброй ночи вам, Ясновельможный Пан и Ясновельможная Пани!

По древесным кронам пробежал шёпот, и раздались два голоса:

- Доброй ночи и вам, панове!

На дорожке к костёлу медленно выткались из перламутрового света две фигуры – кроме слабоватого свечения, они в итоге ничем не отличались от людей, даже Вышинский выглядел более потусторонним.

- О, я вижу, у нас высокие гости, - в приятном удивлении протянул пан Могилевский, - милости прошу, пан канцлер.

Министр учтиво поклонился и обменялся с хозяевами кладбища изысканными придворными фразами, так что пани Горлевская даже зарделась от удовольствия. Редко встретишь в наше время столь благородных панов и видных вельмож, да к тому же – странников (сами Пан и Пани существовали в обоих мирах одновременно, как и Алесин генерал: после смерти для души нет преград). После вступительных фраз министр без особой витиеватости изложил суть дела.

Пани с бесстрастным лицом вперила взор в Вышинского.

- Значит, помощи просите и разрешения. Мы почуяли, что здесь бой идёт. Ну что, я в этом пане большого нечестивца вижу – но сей же час ответить не можем. Здесь речь не о личных распрях, а о делах державных идёт, верно ведь я пана канцлера поняла? Потому дело выслушать надобно. По делам суд, а по словам ответ.

- Мы это с самого начала понимали, Ясновельможная Пани, - вставила Влада.

Дама чуть приподняла брови и промолвила:

- Прекрасно. Тогда – ступайте за нами.

Она сделала знак и, шурша подолом, поплыла меж могил, а пан Могилевский более грузными, твёрдыми шагами направился за нею. Путь показался Владе знакомым: налево, мимо ветхих склепов и заросших участочков, мимо ещё одного «адмиральского» креста, точно сложенного из обрубков мачт, по тропинке из щербатых плиток, затем мимо бронзовой статуи невесты в пушкинском платье, затем оставив слева, под сенью высоких вязов, ровные аллеи с надгробиями, где фамилии были сплошь на «–ский» - как «Стамбровская» и «Вышинский».

Сколько воды утекло с её первого появления на Кальварии, но теперь это, как и для министра, возвращение. Главное в этой картине - осталось тем же: весна и юность, смерть и возмездие.

- И всё-таки что это было – я о заклятии? – зашептала любопытная Стамбровская, едва они ступили на тропку.

- Молот Тора, вот что! – выпалила Влада, опередив министра. – Старинное скандинавское заклятие, оно не применялось уже около четырёхсот лет! Оно малоизвестное, но даже знание не обеспечивает умения, ведь так? - а тут версии были разные: кто-то полагал, что техника исполнения утрачена, а в основном считали, что у магов нынешних силёнок не хватает! Ну вот, видишь, однако... - И она восторженно воззрилась на своего учителя.

- Я не предполагал, что когда-либо в жизни придётся этим пользоваться, - сдержанно заметил министр, - хотя сама формула была мне известна. Заклинание, действующее подобно ударной волне, вызывающее контузию человека и дезинтеграцию тонких сущностей, иногда – в буквальном смысле вышибающее дух. – Он усмехнулся и искоса поглядел на плывшую за ними безвольную фигуру Вышинского. – Побочный эффект – характерные атмосферные явления. Я достаточно рассказал? Конечно, я никогда не ставил себе цели выполнения, с моей стороны это была импровизация. Но воздействие, совпадающее со стихией специалиста, происходит более спонтанно и требует меньших энергетических затрат. Вон как вы, Влада, в товарища Вышинского разрядом запустили.

- «Перуново отродье», - хихикнув, вспомнила Алеся и ойкнула: ветка лещины стегнула её по глазам.

- Да если б и так, откуда у вас силы? – беспокойно заговорила Влада. – Я боюсь, что...

- Так вы предлагаете всё бросить? – жёстко спросил министр, оглянувшись.

- Нет, но... – Она чуть не наткнулась на массивный чугунный вазон у чьей-то могилы.

- Знаете что? Я просто слишком зол, - с непривычным ожесточением произнёс министр. Он теперь говорил торопливо, хотя сдержанно и негромко, но тем горячее выходило, тем больше чувства билось в его словах. – Я призываю в свидетели моих слов всех, кто тут покоится. Сегодня днём я испытал величайшую боль. Может, действительно, не до конца оправданную – но это было страшно. Сами основы моей жизни обрушились. Я был раздавлен так, что хотел умереть и, кажется, даже сказал это вслух. Мне казалось, что страданиями, унижением я искупил бы вину... Но я объясню, к чему пришёл. Вина? Я исполнял приказ, так говорит офицер, а я за ним повторяю, так и Вышинский повторял, но всё-таки, даже служа и вытягиваясь в струнку, можно сохранять достоинство своё и чужое, есть тонкая черта – понимаете? И мне кажется, что я эту черту всё-таки не пересекал. Но даже это неважно! – напряжённо подчеркнул министр. – Вы, Влада, верно сказали, да я в горячке не хотел слышать: прошлое остаётся в прошлом, я один, а жизни – две, и если уж я хочу что-то «исправить», то не так. Можно ли перечёркивать поражение поражением, боль – болью: кому бы я что доказал? Ничего и никому. А Вышинский ведь мечтал меня прикончить? Да, а тут я сдамся, и подарок ему преподнесу. И, хоть на мне свет клином не сошёлся, но Княжеству точно пользы не будет – вот здесь-то я предателем и сделаюсь, и это называется – дезертирство! Вам, Влада, я скажу: поздно. Оставьте ваши страхи. Во-первых, рискуем все. А если я напряжения не вынесу, так тому и быть, но главное – победа. Сражайтесь за меня – вы и Алеся, это вам мой наказ, но гибнуть почём зря я сегодня днём зарёкся. Мне жаль и Родины, и родных – ну и что, что они «без меня справятся»?! Незаменимых людей на свете нет – но кем заменить? Вышинским? Благодарю покорно, пусть я после ритуала лишусь Силы, упаду и скончаюсь в страшных муках или без оных – сдаваться не собираюсь. И каков бы я ни был, хорош или плох, но на это – права не имею.

Он произнёс это и замолк – надолго. Девушки тоже молчали, да и говорить было особо нечего.

Хозяева повели их направо по спуску с холма, по песчаной узенькой тропочке, что жила здесь в виде проплешин, а наполовину съедалась пыреем и подорожником. Влада ступала с осторожностью, потому что тугие островки травы как нарочно пинали её по носкам туфель.  Перед глазами открылась довольно просторная площадка, не занятая могилами, только справа стояла какая-то тумба, похожая на саркофаг. Она не уходила настолько сильно под уклон и напоминала искусственное сооружение, однако не напоминала новый участок и вообще вряд ли могла бы находиться здесь при обычных обстоятельствах. Значит, вот они – первые знаки свершения действа. По спине у Влады прошёл холодок; министр предварительно расписал им весь «протокол», и он показался выдернутым из какой-то книжки в стиле фэнтези. Но сейчас скепсису не было места – начинался Процесс.