распыл. роман. ч. 19

20. Дон.
Вот и все… От радости и горестей детства, да, к сожалению, от родни и друж¬ков увезла мать Игната, в казацкую станицу Суровикино к сестре Матрене.
Хорошо там показалось сибиряку — тепло, речка Чир рядом – рыбалка и прочее,  хотя и хлопотно, - уж очень задиристы были его сверстни¬ки...
Советская власть, конечно, многое изменила в жизни вольного народа, но разгульную суть его все же одолеть не смогла.   
Казаковать станичные ребятишки  начинали сызмальства. Слушали бравые рассказы дедов, залихватские песни в цветущих яблоневых садах, за хлебосольными сто¬лами, и рано, ох как рано просыпалась в них любовь к ору¬жию. Уж и пороты бывали в кровь за игры с настоящи¬ми, припрятанными по чуланам шашками. На учет в ми¬лицию поставлены поголовно - за постоянное ношение но¬жичков в карманах, но победить казацкую генетику, видно, не дано было никакой власти!
Игнат был той же крови. Корни их рода уходили и к буйным запорожцам, и к казакам атамана Ермака, искупавшим свои грехи пред батюш¬кой царем, - покоряли Сибирь. Однако, пойди попробуй ска¬зать местным, что ты свой, — забьют гордецы!
Что делать? Терпеть соседские насмешки над его твер¬дым городским «г»? - Западло! Драться со всеми подряд? - Врагов наживешь, здоровье подорвешь, да и мать уплачется, опять скажет: - «Весь в отца-разбойника!..»
Посидел Игнат дома, посидел, но все ж не выдержал и — айда на летнюю танцплощадку, как в омут!
Шаг был дерзким. Даже местные растерялись. Долго кружили они вокруг чужака, раздумывали, что с ним де¬лать.
Игнат был готов ко всему. Законы улицы он выучил с детства. В драках не злобствовал, но и не уступал — ва¬ляйте, казаки, там разберемся! Одно не учел сибиряк — не взял с собой нож и была на то причина...
На Родине, во дворах, сразу после пер¬вых заморозков, резали соседи свиней, а горняки-татары — жеребят и этого он забыть не смог.
      Помнится, однажды, лошак вскочил и помчался на людей с ножом в сердце!.. Он падал, снова поднимался, жалобно ржал и рухнул, в итоге, совсем рядом с Игнатом.
Тогда-то он и поклялся — нож в руки никогда не брать!
Сегодня нож мог пригодиться...  Попетушились и, может, разошлись бы, но поздно, к тому же, слово он нару¬шать не собирался.
Развязка произошла неожиданно. Самый худой казачишко, просто проходя мимо, хрястнул Игната по скуле. Тот выплю¬нул пломбу и провел такую серию ударов, что приблизился вместе с наглецом к кучке его дружков - они были наготове! Несколько раз сбивали чужака на землю, потом, разъярив-шись от грамотного и молчаливого сопротивления его, Худой махнул Игната ножом в руку. Тот отскочил к забору, мигом ломанул штакетину и под улюлюканье драчунов стал отступать к дому тетки. Худой куда-то смылся:- «Набрал у старших очки, гаденыш?!» — зло поминал его Игнат.
Лишь у самой калитки бросил он палку и, пережав рану пальцами, произнес первые слова: - «Куда вам до сибирского казака, колхозники! Предки-то мои в есаулах при Ермаке гу¬ляли, дед - белоказак. А Шкелету передайте — оклемаюсь, найду и зашибу!»
Вечером следующего дня Игнат опять пришел на танцы — зачем время терять? Рука его висела на перевязи, он спокой¬но поглядывал на танцующих юных казачек, а они на него — герой! Такое поведение совсем смутило станичников. А уж когда городской вдруг подошел к старшему и осведомился: - «Где Шкелет?» — Они миролюбиво обступили его и стали за¬давать вопросы: «Откуда родом? Взаправду ли из казаков?..»
Игнат степенно на все ответил, добавил, что слов на ветер не швыряет, и снова спросил: - «Где Шкелет?» Старший каза¬чок аж рассмеялся: «Видно, ты и впрямь наш. А вражина твой ростовский до дому скачет — ментов шуганулся, трус!»
Игнат подумал и вслух сделал заключение: - «Гнилые яблоки не ем!»
Кличку ему дали Тайга. Он принял ее достойно, как медаль, не преминув добавить: «Места там, в Сибири, сильные...»
      При полном уважении казаков и в срок, ушел он из станицы Суровикино в армию. Провожали как должно — с го¬рилкой и бравыми песнями под гармонь. Чернобровая Ксения, держась за поручни вагона, как в старину за стремя, по¬обещала ждать...
Странное дело! С первых же дней службы в голову Игната полезли пьяные изречения его бывшего зэка-папки: «Самый страшный зверь на земле — человек! Ходи в тени — пусть враг твой будет на свету. В камере украсть, - что баш¬ку под топор сунуть»!
Ясно дело, - родитель повидал немало...
В армии, отлично от зоны, каста «дедов», сержантов и мелких офицеров не боялась ничего. Новобранцев обокра¬ли, раздели, отняли часы и гитары еще до присяги отечест¬ву, - по пути к части предписания. На месте службы же, они столкнулись с такой нена-вистью и постоянным желанием унизить, раздавить их, что некоторые не выдержали — бросились в бега. Вояки радо¬стно охотились за ними, сажали «на губу», мучали муштрой и, наконец, обломанных, подводили к знамени — целовать, да клясться в верности Отечеству. Игнаткино же, отделение состояло целиком из казаков и они держались, в отличии от других, крепко. В общем, непросто давалась служба. Сверхсрочники, например, крали с воинской кухни са¬мое необходимое: сахар, масло, мясо, хлеб. Пустая вода с капустой, она же — суп, четыре кусочка сахара в день и пять кусков хлеба явно не компенсировали физическую и моральную затрату сил - из новобранцев воспитывали будущих командиров взводов и отделений.
Особо злобствовали хохлы. Воспита¬тель Тищенко был эталоном садизма. С ним Игнат сцепил¬ся сразу, а в конце «учебки» делал даже попытку застрелить гада. Помешал старшина роты — сбил прикладом по голове. Очнувшись, Игнат сказал ему: - «Спасибо». Троицкий был человеком. Он — единственный, кто гонял в меру. А вот Тищенко ловил на каждом слове, чтобы помучить пацанов. Если же курсант мол¬чал в ответ на его провокации, он все равно получал наряд вне очереди. Игнат был чемпионом по «нарядам». Краси¬вое это слово переводилось просто — усиленные работы. В них входили: корчевание пней саперной лопаткой, ночная мойка полов казармы, кухонной посуды, чистка картошки до утра без малейшего перерыва, а также дежурство у зна¬мени полка — разумеется, тоже ночью и по стойке «смирно».
Окончательно довел Тищенко на стрельбах. Помнится, утром садист ждал, пока лужа покроется первым, зимним лед¬ком, командовал Игнату: «Пять метров впереди — к бою»! Тот ломал лед, плюхнувшись на живот и с автоматом на из-готовку. Далее следовала команда: «Отставить!» А затем с пяти-минутным перерывом все начиналось заново. Так Игнат выдержал до обеда, а потом и произошел эпизод с попыткой пристрелить му¬чителя...
Земляк Тищенко, лейтенант Смирненко, на первый взгляд был фигурой очень забавной. Он обладал маленькой головкой, огромными щеками и жирным задом. Это военное существо всегда передвигалось на задрипанном велосипеде вре¬мен Второй мировой, ерзая по его крошечному сиденью мес¬том, пнуть по которому мечтала вся рота. Характер же его во многом соответствовал Тищенко.
Однажды в поле, на тактико-технических занятиях Смирненко обнаружил, что никто, кроме Игната, не выу¬чил урок. Он обматерил взвод, а того похвалил.
С вечно¬го недосыпу Игнат буркнул: - «Служу Советскому Сою¬зу!» - И хряк сошел с ума... Весь день он бросал перед курсантом палку, командовал: - «Тридцать метров впереди — к бою!» - Затем требовал передвигаться ползком, а когда до цели оставался вершок иль два, отменял приказ, и все на-чиналось заново.
Смирненко давно устал, но, не дождавшись от Игната извинений, гонял его до вечера, исходя яростью и потом. Казак до крови стер локти и колени, а лейтенант неделю не выходил на службу — перетрудился, сволочь...
Учебка закончилась ночным нападением вооруженного штык-ножом дежурного по роте. Уставший Игнат драил щеткой пол казармы и едва успел увернуться. Парень сошел с ума. Его увезли в госпиталь, а Игната отправили в часть, лишив звания сержанта. Физически он не пострадал.


Больше всего Игната поразило в армии невероятное ко¬личество дураков и психов среди командиров всех званий. Он даже стал сомневаться на свой счет — может это с ним что-нибудь не так?.. Но вроде никого не оскорблял, не му¬чил, а на тебе!
В часть приехал — и там дурдом. Командир — тихий идиот, помешанный на политзанятиях. На посту — «самострел», а в столовой повар дважды пытался повеситься. Один только начштаба был нормальным корректным мужи¬ком. Возможно, секрет заключался в том, что он мало прос¬лужил — не успел «заболеть», а может, просто хороший че¬ловек — таких ни одна армия мира не сломает. В общем, удивлялся Игнат до конца срока службы.
Дальше младшего сержанта подняться ему не удалось — не старался. На дембель, правда, кинули лычку, а перед отъездом сняли — гордец, мол! Ну и ладно, домой возвращаться про¬ще — налегке!
Вернулся в Суровикино, снял на пороге форму, вытер об нее ноги и пошел в баню. Казакам о «подвигах» не расска¬зывал: мол, не война, — отдал долг и баста! Но пил-гулял месяц напролет: плясал под гармонь, пел, как птица на сво-боде и к Ксюше посватался.
Потом решил с матерью в Си¬бирь съездить - Родина есть родина!
        Приехали, всех повидали. Странно, но после доброй веселой родни своей впал Игнат в тоску доселе неведанную... И так мозговал, и эдак — не понял почему. Уехал с каким-то дурным предчувствием.
На Дону опять гулял и все парился в баньке, парился — как отмыться от чего-то пытался... От детства, что ль?
Так прошла зима. Работать он устроился на конный за¬вод — очень интересовался выведением новых пород и со¬хранением старых, эталонных.
По весне поехал в Ростовскую сельхозакадемию и, к гордости матери, Ксении и друзей, поступил учиться.
Снял комнату у земляка, осмотрелся, написал не¬весте, - приезжай погостить, полюбоваться городом, а родителям ее сделал приписку о намерении по осени жениться, с их, разумеется, благословения. Жизнь складывалась...
      Времени Игнат даром не терял: устроился в ожидании любимой, сторожем – подзаработать. Много читал во время де¬журств, гулял по ночному Ростову.
Однажды, возле ресторана «Охотник», где в холле стояло чучело медведя на задних лапах, а в зале, говорят, был ак¬вариум с карпами — для выбора, которую рыбешку зажа¬рить или отварить, — попал Игнат в ситуацию...
Где-то к полуночи вышел он подышать на полчасика и заметил странную парочку, вышедшую из «Охотника». Под¬выпившая гражданка что-то зудила своему кавалеру годков пятидесяти, тот не выдержал и хлоп ей пощечину! На что молодуха заголосила: - «Убивают!»
Игнат приостановился — дело семейное, может и без посторонних обойдутся? Ан нет — мужичок ей еще вкатил...
Был он невысок, крепкого сложения, стрижен под полу¬бокс, вида угрюмого.
Бабе бы успокоиться и айда до дому, а она опять в го¬лос!..
Пришлось подойти, сделать замечание, чтоб не бил. Му¬жик — спокоен, взгляд тяжелый, жесткий. «Иди, — гово¬рит, — паренек, не твое дело». И опять подругу по щеке... Игнат вспомнил мать и в ярости рубанул мужика с правой, но тот не упал, а лишь пошатнулся — крепок!