Выпускной класс

Монстр из Нью-Шейрона…
Утром эти два слова бросились мне в глаза, как только я раскрыла газету, и, клянусь Господом богом, поразили меня до глубины души. Я словно перенеслась на двенадцать лет назад. Однажды, аккурат в эти же дни, родители едва не посадили меня под замок и оборудовали весь дом бесконечно дорогостоящей и настолько же бесполезной сигнализацией. Но эти меры не возымели особого действия. Я была захвачена.
  Захвачена темной, обманчиво-безмятежной весной, захвачена тенью таинственной смерти, что бродила ночами ровно двенадцать лет назад. Тенью Ночного Монстра.
 Мой последний школьный год приветствовал меня вовсе не обнадеживающе. Еще до наступления зимних каникул я умудрилась провалить тренировочные экзаменационные тесты, в январе меня вышибли из команды по плаванию, а родители огорошили счастливой вестью, что к нам вернется моя старшая сестра; расставшись со своим придурком-мужем, она возвращается в родные пенаты для услаждения печали мудрыми родителями. И  жить она будет в своей прежней, а на тот момент уже в моей, комнате. В марте меня укусила собака, оставив на всю жизнь в виде напоминания о том дне полукруглый шрам на моем правом запястье. Она не выглядела бешеной, но в больнице мне поставили бесчисленное количество уколов, а после, примерно за месяц до выпускного вечера,  случилось кое-что странное. Проснувшись как-то утром, я открыла глаза и поняла, что больше мне не требуются очки. Я видела все замечательно. Четко и резко. На Питера Паркера, помнится, такой эффект оказал радиоактивный паук, а на меня, возможно, радиоактивная собака – ведь все, что я запомнила о ней, это ее абсолютно голую кожу. Может быть, будь я тогда постарше, я бы очень озаботилась таким неожиданным подарком своего организма. Но только не в семнадцать лет.
  А потом началась серия загадочных убийств.
  В тот вечер, за пять недель до выпускного бала, без десяти одиннадцать, старшеклассник Майкл Камински, возвращаясь домой, завопил в темноте, увидев лежащего на школьной автостоянке мертвого парня с разорванным горлом (именно разорванным, это были не слухи – это был факт) и белым-белым, словно выпитым неподвижным лицом. Майкл кричал, и кричал, и кричал.
  Следующий день выдался каким-то неестественно долгим, все сидели на занятиях притихшие и задавались бесконечными вопросами: кто? зачем? удастся ли его поймать? Страху нагоняло и то, что убийца, судя по всему, был сумасшедший; ведь он разорвал несчастному горло, разорвал зубами, или руками, но не перерезал.
- Ты его знал?
- Вы были знакомы?
- Ты виделась с ним… перед этим?
Конечно, это были самые волнующие вопросы. И тот, кто мог ответить хоть на один утвердительно, ненадолго становился центром всеобщего внимания.
Да, мы вместе ходили на математику.
Он жил в доме напротив.
Да, он пару раз приходил к моей соседке.
Да, я… да…
Том Уилтшоу. Его знали все. Городской чемпион по легкой атлетике. Капитан бейсбольной команды. Красивый парень с потрясающими голубыми глазами. Менял подружек как перчатки, в городе упорно ходили слухи, что одна из них беременна. Умом не блистал, но обаянием обладал чертовским. О нем грезила едва ли не вся женская часть учащихся в нашей школе, признаюсь, не исключая и меня. 
 И вот его убили.
На протяжении нескольких дней, а может, и целой недели, школа была оцеплена патрульными машинами. Допрашивали всех, кто хоть глазком видел Тома в тот день. Ничего не добились, хотя подозреваемых, как позже выяснилось, себе наметили.
 Стоял солнечный май, и никто не выходил из дома с наступлением темноты. Меня заперли дома. Царили тишина и покой.
 Спустя неделю после убийства Тома Уилтшоу в девять вечера мне позвонила одноклассница. Я с пяти часов корпела над эссе по Диккенсу.
- Кейт, ее поймали! Ее поймали! – выдохнула она в трубку без приветствия.
- Ее?
- Я узнала сегодня от отца. Тома убила его девка, представляешь?
Я откинулась на спинку стула, испытывая изумление и шок. Преступление на почве страсти со смертельным исходом? Ничего себе.
- Хорошо, что ее поймали, - только и смогла вымолвить я.
Я начала читать свое эссе, но где-то на половине поняла, что не понимаю смысла написанного, отложила тетрадку и потерла запястье. Шрам на правой руке болел уже больше недели. Когда я смотрела на него, мне казалось, что он как будто налился кровью и увеличился в размере. Сперва я хотела пойти в больницу, но потом все завертелось, и я думать забыла об этом.
    Подробности случившегося мы узнали на следующий день.  Лея Дженнаро, студентка первого курса Уэйнсбриджского университета, стала звездой этого дня. Безумно влюбленная в Уилтшоу итальянка с ужасным темпераментом и далеко не блестящей репутацией. Драки. Угон автомобиля. С окружающими по большей части на ножах. С фотоснимка Дженнаро в газете, вероятно, из школьного выпускного альбома, смотрела грустная девушка, смуглая, черноволосая, с темными глазами. Говорила мало, улыбалась еще меньше. Вдобавок любила побаловать себя травкой. Трудно было представить, что нашел в такой девице красавчик и балагур Томми Уилтшоу. Последний месяц  они часто ссорились, а неделю тому назад расстались. Соседка Дженнаро по комнате сказала, что та «была в отчаянии». В ящике для обуви под кроватью Леи полиция нашла охотничий нож с лезвием в семь дюймов и фотографию парня, которого нашли вечером на стоянке.
  Город словно перебесился. Причем всех возмущала, пожалуй, даже не столько жестокость, с какой было совершенно убийство, сколько национальная принадлежность убийцы. Мой отец за ужином тем вечером разорялся на тему, что «этих приезжих макаронников» следует держать в изоляции от общества нормальных людей. Мать в целом была с ним солидарна. Как и все жители нашего городка. Думаю, не получи ситуация дальнейшего развития, Лею Дженнаро запросто линчевали бы.
 Стоя у раскрытого окна в моей комнате, я всматривалась в бархатный мрак майской ночи, вдыхая запах весны, казалось, несший в себе аромат надежды. Тишина, умиротворенность и безмятежная прохлада никак не вязались с происходящим.
  Мне захотелось прогуляться. У меня был тяжелый день, и мне нужно было как-нибудь избавиться от напряжения. Недавнее убийство все еще давило на меня, к тому же сегодня вечером сорвалось мое свидание с Чипом Осуэем. Он просто не явился на встречу, хотя я честно прождала его почти час у школьного стадиона. Чувствовала я себя хуже некуда.
Потихоньку я вылезла из окна (когда ты живешь на первом этаже, это не представляет для тебя проблемы), перелезла через забор и неспешно зашагала по нашей улице до углового киоска с газетами.
Ночь эта стала для меня одной из самых прекрасных в жизни. В небе холодно мерцали сотни и сотни звезд. Улица в отсвете фонарей выглядела чем-то сказочным, вроде дороги из желтого кирпича, что ведет в Изумрудный город. В воздухе пахло свежестью, юностью и обещанием чего-то невыразимо сладостного. На душе у меня было, как может быть только в семнадцать лет, когда ты еще только готовишься шагнуть в самостоятельную жизнь. Перед тобой открывается будущее, и ты заплываешь все дальше и дальше. Дальше и дальше, пока твоя гавань не скроется с глаз. И вот перед тобой большая вода, и безбрежный простор кружит тебе голову.
Я гуляла до полуночи, пока коварный весенний ветер не сделал свое дело и не вынудил меня поскорее вернуться в дом. Кто мог знать, что эта чудесная ночь – прикрытия для чего-то страшного, чего-то, что обладало черной душой, если вообще ею обладало? Только не я, ибо на сердце у меня было легко и беззаботно.
     Наутро в школе меня удивила царящая там суматоха. Я вклинилась в самую гущу галдящей толпы, собравшейся в коридоре, чтобы узнать, что случилось.
- Добрались до еще одного, - сказал мне кто-то с побледневшим от волнения лицом. – Им пришлось ее отпустить.
- Кого?
- Дженнаро. Она сидела в тюрьме, когда это произошло.
- Произошло что? – терпеливо повторила я, зная, что рано или поздно мне все доходчиво объяснят.
- Убили еще одного. Этой ночью.
До этой минуты единственное, что меня волновало – это несостоявшаяся встреча с Чипом. Вчера мне рассказали, что он просто-напросто встречался в это время с другой девчонкой. Но я не успела очень уж распереживаться по этому поводу, поскольку оказалось, что именно его тело нашли прошлой ночью неподалеку от старого деревянного моста.
   Нельзя было сказать, чтобы Чип был у всех на виду. Симпатичный парень, полузащитник футбольной команды, с хорошей улыбкой и родимым пятном на щеке. Иногда он имел обыкновение расцвечивать мои сны приятными эпизодами, но с того дня, когда я узнала, что его тело нашли практически обескровленным, с выеденными глазами и разорванным горлом, я стала видеть его исключительно в кошмарах. Я могла быть последней, кто увидел бы его живым. Но он решил отдать эту привилегию другой девушке. 
И теперь был мертв… хуже, чем просто мертв.
Занятия, конечно же, никто не отменил. Но учебы не было. Все были слишком подавлены. Многие видели мистера Коттона, любимого всей школой учителя музыки, под мостом, плачущим и смеющимся одновременно. Девицу, с которой встречался Чип, отыскали и отвезли в полицейский участок, где продержали три часа, но добиться так ничего и не смогли. По школе ползли жуткие слухи. Кто-то высказал версию о чупакабре, внезапно решившей переключиться на людей. Якобы один парень даже видел в вечерних сумерках странное четырехлапое лысое существо у реки, но эти россказни мало кого трогали.
На этот раз полиция никого не арестовала. Синие патрульные машины кружили рядом со школой следующие три дня, выхватывая вечерами лучами фар все укромные уголки. Был введен комендантский час. Выбиравшихся из дому подростков отлавливали и увозили в участок, откуда их потом были вынуждены забирать взбешенные родители.
А май все цвел и цвел. Погода стояла теплая и ясная. Ученики собирались маленькими группами, разбредались, чтобы тут же собраться вновь, пусть и в другом составе. Мысль о серийном убийце делала пугливыми даже самых отвязных. Скорость, с которой слухи перемещались по школе, приближалась к световой. Некоторых после занятий забирали родители. По вечерам мы все смотрели из окон на улицу, не в силах сосредоточиться на домашнем задании, словно какая-то часть каждого из нас бродила там,  во тьме, где затаилось зло.
 Администрация школы уверила, что выпускной бал все-таки состоится. Но многим было уже не до него. Со страху нам казалось, что нас нарочно хотят собрать в одном месте, чтобы перебить. У Джин Харрис, той самой, что отбила у меня Чипа в его последний день, началась паранойя. Она ходила по школе белая как мел, с заметными синими тенями под глазами и оборачивалась себе за спину так часто, что могло показаться, будто у нее тик. Как-то на уроке высшей математики она впала в ступор, когда учитель вызывал ее к доске, а придя в себя и оказавшись перед всем классом, разрыдалась и убежала. Никто не пытался ее остановить. У половины из нас было похожее состояние.
Однажды вечером ко мне в комнату зашел отец. Я сидела на подоконнике, смотрела на зажигающиеся фонари и спрашивала себя, когда же все это кончится. Отец долго молчал, потом прикрыл за собой дверь и присел на краешек кровати.
- У тебя все хорошо?
- Да.
Он снова умолк.
- Все наладится. Его скоро поймают, уверен.
Я повернула голову и воззрилась на него.
- Хотелось бы верить.
Отец подошел ко мне, всмотрелся в темноту за углом.
- Говорят, что это работает чупакабра, -  я издала нервный смешок, который не мог его обмануть. – Только теперь она пьет кровь еще и из людей.
- Сказки все это. Просто больной урод, которого очень скоро повяжут, – он пристально посмотрел на меня. – Не хочешь горячего шоколада? Я взял в прокате пару фильмов, если ты хочешь…
- О, спасибо, пап,-  я болезненно улыбнулась ему. – Через пару дней контрольная по тригонометрии. Надо позаниматься, иначе не напишу.
Он кивнул, но, прежде, чем уйти, крепко обнял меня. Я прижалась к нему, чувствуя его тепло и его любовь. На пару мгновений мне показалось, что все встает на свои места. Но только на пару мгновений.
В ту ночь убили Энн Мердок. Убийца сотворил с ней то же, что с Чипом и Томом: вспоротое горло, обескровленное тело. Шесть полицейских машин патрулировали территорию школы, но «Монстр из Нью-Шейрона» (как окрестили нашего маньяка газетчики) тем не менее сумел ее убить. Он убил ее и бросил за примыкавшие к школе гаражи. Почему она оказалась неподалеку, что делала там одна, так и осталось тайной. Было у нее свидание, или она возвращалась с вечеринки – этого уже не узнать. Может, это было некое чувство, перед которым она не могла устоять? Или темная ночь, теплый ветер и запах расцветающей зелени? Но что бы это ни было, нашла она свою смерть.
    Выпускной бал отменили. Впрочем, это уже никого не волновало. Царящая в школе паника перешла все границы, мои одноклассники  приобретали кастеты, шокеры, а некоторые – серебряные кресты. В июне мы покинули школу, без радости, как овцы перед надвигающейся грозой. Я не могла думать о предстоящем поступлении в университет. Родители бодрились, делали вид, будто я нормально отпраздновала окончание школы, порывались устроить вечеринку, но я была не в состоянии веселиться. Вечерами я пыталась заниматься, листала учебники, но все это проходило мимо меня. В один из таких вечеров я снова надела очки – мое зрение  внезапно вернулось в свою отрицательную норму. Правда, и боль из руки тоже куда-то ушла.
 Прошла неделя, вторая, а за ней третья. Благодушная многообещающая  свежесть мая сменилась летней жарой и сухостью. От Монстра не было никаких вестей. Июнь прошел без жертв, и к середине июля меня волновали уже только мои вступительные экзамены. О Монстре больше не говорили, во всяком случае, вслух. Подозреваю, многие еще долго частенько оглядывались из опасения, не подкрадывается ли он сзади, но ни с кем не делились своими страхами.
В тот год я поступила в университет, через пять лет защитила диплом, а еще через год вышла замуж. Во многом благодаря моему мужу я скрепя сердце попробовала то, к чему давно призывало меня сердце - взялась за перо. Как-то, в скучный осенний вечер, я написала одну безделицу и отправила ее в журнал. И ее напечатали. С тех пор я написала уже немало, и мне регулярно платят за литературные труды. Три года назад у нас родился ребенок, красивая непоседливая девочка с моими глазами и его ртом.
И вот сегодняшняя газета.
На самом деле, я знала, о чем в ней напишут. Знала еще вчера утром, когда встала с кровати и почувствовала, как горит у меня на запястье старый шрам; это был уже знакомый мне раздражающий зуд, предвестник череды странных неприятных дней. Я поняла, что вновь слышу и вижу все, когда линзы очков замутнили мои глаза, а скрип от пролезаемого между половицами в нашей спальне муравья заставил меня вздрогнуть.
В утренней газете написали о молодом учителе, убитом неподалеку от Нью-Шейронской средней школы, рядом со старым подвесным мостом, что порой так страшно раскачивается от ветра над рекой. Его убили ночью и нашли в кустах. Нашли… почти обескровленным.
 Мой муж разъярен. Он хочет знать, где я была вчера вечером. Я не могу сказать ему, потому что не помню. Я помню, как ехала из издательства домой, помню, что думала о своей новой повести… это все, что сохранила моя память.
Я думаю о том звездном вечере, когда я вышла прогуляться, как я шла домой среди безликих теней. Я думаю о шевелящихся на ветру листочках низенького молодого кустарника на берегу реки и задаюсь вопросом, почему меня это пугает?
Я пишу за столом и слышу, как в соседней комнате плачет моя дочь. Она хочет «к папочке», а он ушел сегодня утром, громко хлопнув дверью. Он думает, что прошлой ночью я была с другим мужчиной.
И, о Господи, я опасаюсь того же.

                ***