История, которую нельзя переписать. Глава 13

                13.



          С тех пор, как колхозы объединили, деревня стала убывать на глазах. Всем хотелось перебраться на центральную усадьбу. Закрыли школу. Как говорят в народе, нет худа без добра и нет добра без худа, Елисей Цаплин  утратил прежнюю власть и ходил по деревне бочком.       

          После публикации постановления Пленума ЦК КПСС от 30 июня 1956 года «О преодолении культа личности и его последствий», Егора Игнатьевича полностью реабилитировали. Кроме того, оказалось, что в боях за город Будапешт он был награждён третьим орденом Славы, став полным кавалером. Поэтому поводу в доме Антоновых собрались родственники и устроили семейный праздник.

          Шумно за столом, внуки колготятся, Анна Дмитриевна на радостях сама не своя. Серафима с Петром приехали и Лёньку привезли, больше года дома не были. У Зины две девочки погодки, эти из деревни не вылазят. Зубков оказался не только хорошим мужем, но и заботливым папой. Дмитрий сразу после демобилизации женился на соседке Наташе, хозяйство большое держат, ещё и пчёл завели. Дом построили в Пуховой. Родители отнеслись с пониманием к желанию молодых, а потому не отговаривали, жизнь шла своим чередом.
       

          Зубков вышли с тестем покурить на крыльцо. Решив, что это самый подходящий момент для откровенного разговора, Михаил спросил:

          - Егор Игнатьевич, пятый год, как мы с вами одна семья, кажется, я заслужил, чтобы мне доверяли?

          - О чём ты, Миша? Какое между нами недоверие может быть! За столом промолчал и не ответил на твой вопрос, ты об этом? Брось, не бери в голову. Лагерная привычка, и у стен могут быть уши. Или ты решил, что теперь всё можно. Нет, Миша, я так не думаю. Ты на фронт под конец войны попал, а я в самое пекло угодил. Гнали нас фашисты и в хвост и в гриву. Вышли с большими потерями из окружения, а у нас винтовки забрали и безоружных в тыл отправили. Слыхал, небось, про такие истории. Какой там тыл, снова в окружение угодили. Бегали, как зайцы по степи петляли. Едва третья часть уцелела. Мужики матами поливают, понять не могут, что происходит. Только в лагере умные люди просветили, зачем такие приказы отдавались. В ту, ещё первую войну с германцами большевики агитировали повернуть оружие против своего же правительства. Чтобы Революцию совершить. Думаешь, не ведали, что творят? Боялись, а вдруг народ против них теперь попрёт. Не доверяет, выходит, народная власть своему народу. Ничего не изменилось, Миша. Ну, осудили одного тирана, сами открестились от всех дел. С превеликого страха миллионы людей через лагеря прогнали. Это что за власть такая, которая со стариками и бабами воюет. Не верю я, не может человек в одночасье другим сделаться. Старушки в лагерях сидят только за то, что дворянского рода. Тебя уважаю, работу свою ты делаешь честно. И очень не хочу, чтобы у вас с Зинаидой были какие-то неприятности из-за слова, сказанного не в том месте или не в то время. Давай побережём свои мысли до лучших времён.

          - Значит, Егор Игнатьевич, мне показалось. Хотя, за столом, вроде все свои сидят, - пожал плечами Зубков.

          Не хотелось Антонову признаваться, что обиды на старшего зятя не держит, но и забыть тоже не в состоянии. Пётр в свою очередь ведёт себя сдержанно и свой нос, куда не надо не суёт, а Серафима на мужа не нахвалится, так чего ещё желать. Пусть живут. Не ожидал только, что Зубков на свой счёт истолкует. Остальные ничего не заметили, веселятся, в кои-то веки семья вся в сборе.

          Егор Игнатьевич понимал младшего зятя, но хотел предостеречь:

          - Плетью обуха не перешибёшь, Миша. На днях послал помощника за запчастями. Сам в поле остался, агрегат разбросал, жду. Все сроки прошли, тишина, плюнул и следом в мастерские отправился. Что ты думаешь, этот засранец дрыхнет в ближайшей копне соломы за берёзовым колком, как ни в чём не бывало.  Хотел дрыном вытянуть, чтоб не повадно было. Да куда там, бесполезная наука лодырю, ежели совести нет. Обложил с досады и дальше пошёл. А он мне кричит: «Ты чего, Егор Игнатьевич, как для себя стараешься. Можно подумать больше всех надо». И это не дитё неразумное, парень уже в армии отслужил. Вот тебе и воспитали человека новой формации.  Кто поумнее и половчее, те давно из деревни сбежали. И я их не сужу. Отбили охоту на земле работать.

          - Что ж, возможно, вы правы. Да, скорее всего так и есть. Просто хочется верить, что жизнь изменится в лучшую сторону. Неужели всё напрасно.

          - Не напрасно, Миша. Время только надо. Внуки подрастут, может им удастся что-то исправить. Нельзя  наскоком жизнь рушить. У меня друг, я  как-то о нём рассказывал, Николай Родионович, скоро в гости обещал приехать, письмо от него вчера получил. Священнослужителем стал, вот бы внучат окрестить. Ты как, не против? Дома по-тихому, чтобы никто не узнал. Я его просил, пока детишки у нас гостят.

          - Крестите. Странно всё же, неужели вы в Бога верите после всего, что с вами было?

          - А ты нет?

          - Не знаю, не думал об этом.

          Мужчины замолчали. На крыльцо высыпали дети, облепили деда и стали рассматривать награды. Следом, оставив застолье, подтянулась вся семья.

          Дмитрий  засобирались домой, скоро стадо пригонят, надо управляться с хозяйством.

          Серафима с Петром решили переночевать у брата, по дороге заглянули к родителям. С отцом Пётр пообщался накоротке, а невестка даже в дом не зашла, но  Евдокию ей было жалко, и чтобы порадовать бабушку оставили Лёньку погостить.



          В субботу Елисей возвращался из города, у моста встретил необычного попутчика, немного поколебался, но решил подвезти. Николай Родионович скинул с плеча рюкзак и с удовольствием запрыгнул на телегу. Цаплин с нескрываемым любопытством рассматривал невесть откуда взявшегося в их краях батюшку:

          - Какими судьбами к нам?

          - Еду в гости к другу. А может, и служить останусь, говорят, у вас в соседнем селе церковь сохранилась.

          - В Пуховой что ли? Есть такое дело.

          - Бумагу везу, разрешение у районного начальства выхлопотал. Осталось только с сельсоветом утрясти все формальности. И у вас руководство сменилось, вполне лояльно отнеслись к запросу Русской Православной Церкви, не прочь передать нам здание храма.

          - Смотрю и диву даюсь, вроде моложе меня, значит, родились после Революции, чего же вас к мракобесию-то потянуло? Комсомольцем, небось, были?

          - Родился в год Революции, и в комсомоле состоял, только потянуло меня, как вы изволили выразиться, не к мракобесию, а к Богу, тому были веские причины. Вам, я думаю, знать их будет неинтересно.

          - И всё же, как решились, любопытно мне? Советская власть дала такие возможности, на блюдечке с голубой каёмочкой светлое будущее преподнесла, а вы в рясу вырядились. Просвещали, просвещали народ, всё без толку. Я понять хочу, с чего взяли, что Бог есть!? Ну, где он там, где? Если его никто не видел до сих пор, - уже с плохо скрываемым раздражением допытывался Цаплин.

          - Вы, полагаю, считаете себя атеистом? Сложно объяснить, что я чувствую, когда читаю молитвы и стою перед образами. Лично мне не требуется никаких доказательств, просто знаю - Бог есть. Кому однажды довелось пережить восторг познания, тех никакая сила не убедит в обратном. Это чувство чем-то сродни вдохновению поэта, только много сильнее. Ты не идёшь, а будто летишь, и радость неземная переполняет душу, а главное веришь, что впереди свет. Такого света я никогда прежде не видел, даже слёзы из глаз потекли от умиления.  И мне, взрослому человеку, было не стыдно за эти слёзы.
 
          Цаплин ёрзал, всё больше закипая лютой ненавистью к попутчику: «Сидит гад и умного из себя корчит. Презирает в душе, а того не знает, что это он, Елисей, первый презирает всех попов. Мало вас били мироедов».

          Вспомнил давнишнюю историю. Отвесил ему как-то местный батюшка подзатыльник, за дело, конечно, но Елисей с детских лет был злопамятен и решил отомстить. Забрался на звонницу и нагадил, в буквальном смысле, присел под самым большим колоколом. Только собрался уходить, прилетела стая голубей, появление птиц было столь внезапным, что Елисей отпрянул, но неудачно и вляпался в собственное дерьмо. Поскользнулся и, падая, толкнул язык колокола, после чего раздался звук, естественно, привлекший внимание служителей церкви. Цаплина поймали с поличным и отвели к батюшке, тот долго беседовал с отроком, пытаясь наставить на путь истинный, но тщетно.  Неразумное чадо жевал одну просфорку за другой, набил пузо и, послав священника на три буквы, сбежал.

          Зачем Елисей совершал в своей жизни те или иные поступки, он не задумывался никогда. Можно было бы сказать, что поступал, как Бог на душу положит, но не в случае с Цаплиным. Ему доставляло удовольствие творить плохие дела, стоило замыслить какую-нибудь каверзу, внутри поднималась волна томительного злорадства. Не отдавал себе отчёта, но делал вполне осознанно. Такие законы существования для него были нормой. Когда стало возможным отнимать чужое, нажитое непосильным трудом, Елисей был в первых рядах. Строчил доносы на земляков, упиваясь собственной властью, и прослыл надёжным коммунистом.
         
          Ничего не понимал Цаплин в том, что происходит в стране последнее время, куда партия оглобли заворачивает, нюхом чуял перемены, но смысл их до него не доходил. Потому как вести себя не знал, в райкоме всё больше молодёжи и встречают с явной прохладцей. А теперь ещё и церковь собираются открыть. Докатились!

          Николай Родионович видел беспокойство возницы, но никак не мог взять в толк почему. Да, неприятный тип, лихорадочный блеск в его глазах настораживал. Поддерживать разговор желание пропало, и батюшка мысленно начал читать молитвы.

          Елисей нервно мял в руках вожжи, без видимой надобности, всё чаще дёргал ими, отчего каурая лошадка вздрагивала и бежала рывками.  Минут  через пятнадцать произошла совершенно нелепая сцена.

          Цаплин спросил:

          - А что за друг, как зовут?

          - Егор Игнатьевич Антонов.

          Возница натянул поводья:

          - Тпру-у. Понятно, как я сразу не догадался. А ну, пошёл. Слезай, кому говорят, - Елисей даже замахнулся плетью.

          - В чём дело? Ну, хорошо.

          Николай Родионович едва успел взяться за рюкзак, а лошадь уже получила хлесткий удар вдоль хребта и рванула с места в карьер. В полном недоумении батюшка остался стоять на обочине просёлочной дороги, глядя в след удалявшейся телеге. Странно устроен человек, красота кругом: лес, птички поют и откуда такая злоба берётся. Вздохнул, солнце в зените, до темноты успеет. Пешком идти не пришлось, вскоре машина с будкой, на которой белой краской криво было выведено слово кино, подхватила путника и доставила до места назначения.