История, которую нельзя переписать. Глава 14

                14.



          Анна Дмитриевна пристально наблюдала, как сдержанный на проявление чувств, тем более принародно, супруг прижал к себе незнакомца в священническом облачении. В этом порыве двух взрослых людей присутствовал такой нерв, такая жгучая боль и вместе с тем искренняя сердечная привязанность. Память обдала ледяным лагерным сквозняком, мужчины постояли, опустив головы, им было о чём вспомнить. После небольшой заминки, Егор представил гостя:

          - Это, Николай Родионович. А это моя жена, Анна Дмитриевна.

          - Очень приятно, - откланялся батюшка.

          Женщина склонила голову в уважительном приветствии.

          Во двор весёлой ватагой влетели  дети, слух о непростом приезжем быстро разлетелся по деревне. Всех распирало от любопытства, на правах хозяина вперёд выступил Лёнька. Пострелёнок горделиво вскинул голову, хотел задать вопрос, но растерялся, не зная с чего начать, и стал смущенно переминаться с ноги на ногу. Живого батюшку он видел впервые. Николай Родионович доброжелательно кивнул ему, развязал рюкзак и угостил детей пряниками. После чего Анна Дмитриевна выпроводила шумную кампанию восвояси.

          Дали гостю умыться с дороги. Только сели обедать, приехал механик и  сообщил Егору Игнатьевичу, что нужную деталь наконец-то привезли. Значит, пора на работу, а это до вечерней зорьки. Мужчины переглянулись, но Николай успокоил друга, уборочная страда, прежде всего. Ему есть чем заняться, поможет хозяйке натаскать воды в баню.

          Вернулся Егор ближе к полуночи и парился уже при свете керосиновой лампы. Николай ждал во дворе. Мошкара слетелась на свет, батюшка отмахивал веточкой неразумных созданий, но всё же часть из них падала на столешницу мелкой крупой.

          Вкусно пахло белым наливом, Анна Дмитриевна успела посетовать, что в их краях яблоньки часто вымерзают, приходится сажать новые, а нынешний год, Слава Богу, урожайный. Николай Родионович давно заметил, сколько бы советская власть не старалась вытравить в людях веру, на бытовом уровне даже партийные функционеры нет-нет да и помянут Господа.

          Антонов вышел из бани. Перенесли столик под навес и устроились пить чай из старинного самовара. Было  по-особому тепло и уютно  возле небольшого фитилька керосинки,  язычок живого огня завораживал, даже темнота вокруг казалась необыкновенно дружелюбной. Кому дубили шкуры колымские морозы, умели ценить любой огарочек.

          Николай Родионович рассказывал, с какими приключениями пришлось добираться на перекладных. Не желая портить идиллию летней ночи, о Цаплине упомянул вскользь, поведал в основном о бойком на язык шофёре кинопередвижки:

          - В кабине места не было, ехал в кузове. Пристроился на ворох макулатуры. Потом присмотрелся, а это рекламные афиши, представляешь. Всю дорогу рассматривал разные буклетики, нашёл даже свой довоенный фильм. Правда фамилия не указана. Потом спрашиваю у парня, зачем он их возит, говорит, накоплю побольше и сдам в районное Заготсырьё. Ему выдают, чтобы клеил, а он знает, что народ и без того соберётся на любой сеанс. Заранее ждут с нетерпением. Смотрел я на перетянутые жгутом упаковки листовок с кадрами из популярных фильмов и удивлялся бессмысленной трате народных денег, зачем выпускать отнюдь не дешёвые агитки в таком количестве, если их тут же сдают обратно за копейки в макулатуру. А ещё говорят с бумагой в стране напряжёнка.

          - Всё так делается. Много бессмыслицы и никто её замечать не хочет. Нашего председателя забрали на повышение в район, взамен прислали своего, вроде как с понижением в должности. Наказали, одним словом. Только непонятно кого, нас или его. Он сидит себе в тёплом кабинете и в ус не дует, а хозяйство потихоньку в упадок приходит. Зарок себе давал молчать, но чувствую, не вынесу. На отчётном собрании встану и скажу всё, что думаю по этому поводу, хотя, сам знаешь, речи толкать я не мастак.

          - За это и уважаю, ты не говоришь, а делаешь. Так вот, чего думаешь, я тебе спать не даю, Егор Игнатьевич, совет нужен. Что там у вас за руководство в Пуховой примерно уже понял, а с бывшим председателем в районе познакомился, выходит, это он разрешение подписал на возврат церкви. Только с местной властью тоже согласовать необходимо, могут ведь и не отдать?

          - Тут главное проявить больше решимости. Говори уверенно, этот при нас только пузырится, стоит поднажать и сдуется. Паузы не делай, а сразу к делу: быка за рога и в стойло. Сомневающийся товарищ, если начнёт резину тянуть, тогда пиши пропало. И медали надень, награды на него силу магическую имеют.  Вообще, лучше с  делами ближе к четырём часам. После обеда отдохнёт, разомлеет, тогда быстрее подпишет.

          - Спасибо за совет, Егор. У вас ещё сложнее, чем в городе.

          - Я же говорю, взяли в привычку присылать худшие кадры в колхозы. На тебе, Боже, что нам негоже.

          - Знаешь, что любопытно, поговорка имеет и другое толкование. На тебе, убоже, что нам негоже. Убогому не слишком добросовестные дарители подсовывают негодные вещи. Впрочем, смысл тот же выходит. Убогий, потому так называется, что к Богу ближе других.

          - Вот-вот. А ведь русский крестьянин - землероб, не раб, а работник на земле и всегда к лику Божьему душой повёрнут был. Хлеборобами были, слово то какое - чуешь! Превратили в безмолвное стадо, такие как я ещё чего-то трепыхаются. Смотрю на всё и плачу, внутри горючими слезами заливаюсь. Что делать, терпеть только и остаётся. Молодежь ушлая пошла, чуть  молоко на губах обсохнет, они уже в партию заявление подают. С красной корочкой потом везде дорога.

          - Если честно, то и у нас не всё ладно. Многое от самого человека зависит. Не ищу теперь правых и виноватых, живу среди тех, кого Бог пошлёт.

          - Так-то верно. Извини, отец Николай, через четыре часа вставать. Теперь даст Бог, наговоримся.

          Давно так крепко и беззаботно не спалось. Может быть, этому способствовал лёгкий запах полыни, исходивший от свежего постельного белья. Николай Родионович не слышал, как домочадцы вставали и завтракали, но проснулся необыкновенно бодрым, в твёрдой уверенности, что дело, ради которого был проделан такой значительный путь, завершится благополучно.