Тритоны и Золотая комната

Так получилось, что в новой львовской школе меня посадили за первую парту. Моя соседка, Ванда, оказалась очкариком. Разместив свой портфель, я наклонила голову вбок и стала рассматривать свою соседку по парте. Наклоненная голова в этом случае должна была изображать деликатность. Ванда была, несомненно, очень красивой девочкой, очки ее не портили, и Ванда об этом знала, но в силу малолетства еще не умела своей красотой пользоваться. У Ванды были золотистые волосы, которым немного не хватало яркости, чтобы считаться рыжими и зеленые глаза. Все ее широкое лицо покрывали густые светлые веснушки. Ванда была модницей. Ее школьная форма была совсем не школьного цвета. Она была темно-вишневой. Фартук же был сшит из целого куска черного кружева. Такой красивой формы я никогда не видела до этого. Ванда сказала: «К-хм ». Я поняла, что мне пора заговорить.
- Меня зовут Лиля, я из Москвы, у тебя красивая форма. – выпалила я, как из пулемета.
- Спасибо, - сказала Ванда. В ее речи был слышен еле уловимый акцент.
- У тебя тоже красивая форма.
Моя форма, за которой я простояла час в очереди с бабушкой в ГУМЕ, понравилась Ванде из-за плиссерованной юбки. Тут в провинции этот фасон был явно недоступен. Да еще бабушка вышила на моем черном фартуке пару веточек шелковой гладью, еле заметных, но Ванда заметила этот робкий протест против одинаковости и смирения, которое должна была внушить нам школьная форма.
Судьба распорядилась так, что учебник украинского языка оказался у нас с Вандой один на двоих, и мне приходилось все время его забирать, чтобы готовить домашнее задание. Для этого я должна была приходить к Ванде домой.
Первый визит состоялся через день. Я пересекла двор и завернула за угол, мы были соседями не только по парте. Ванда жила на третьем этаже в доме за углом. Я позвонила и мне открыла двери моя новая приятельница, облаченная в маленький махровый халатик, как после бани.
 - Подожди здесь, я сейчас доделаю, - сказала Ванда и скрылась в глубине квартиры. Я осталась ждать в прихожей.
Она поразила меня, как размерами, так и убранством.
Прямо передо мной уходило гладкой поверхностью ввысь огромное зеркало, над ним раскинулись оленьи рога небывалого размера и ветвистости на деревянной дощечке с желтым куском кости. Я оглянулась и увидела большое кресло, похожее на трон с гнутыми подлокотниками. Кресло тускло поблескивало парчовой обивкой. Над креслом наклонялось бра, расточая сумеречный свет, дробившийся в хрустальных подвесках, а к стене прислонился книжный шкаф внушительных размеров с массой подписных изданий, выстроенных по цвету. От светлого к темному. Я уже пригляделась к Майн Риду, а остальные тома меня не заинтересовали. Под ногами был пушистый ковер ядовитой расцветки, а вешалка -  оббита кожей и шкурой косули. Я села в кресло и приготовилась ждать, осматривая великолепие ковра под ногами. И тут Ванда открыла дверь в комнату ровно настолько, чтобы смочь проскользнуть, конечно, я не успела ничего рассмотреть за ее спиной. Мелькнуло только что-то золотое и хрустальное. Дверь в волшебный мир сразу закрылась, и я, попрощавшись, пошла по темной улице домой с учебником мовы подмышкой.
- Ну как? – спросила мама.
- Это люди не нашего круга, заявила я нагло.
- Что-что-что? – Удивилась мама.
- У них книжный шкаф стоит в прихожей.
- А-а-а… Потянула мама в ответ.
Про не наш круг – это были ее слова. Они тогда с отчимом возвращались из гостей, и я слышала их разговор.
- Мы к ним больше не пойдем.
- Почему?
- Это люди не нашего круга. У них книжный шкаф в коридоре стоит.
- А может у них места мало.
- Даже если им негде спать, книги должны быть в комнате. Это как из иконы табуретку сделать. Книги – это святое, - сказала моя мама, книжный червь, который по приезде в новый город на срок больше недели идет записываться в библиотеку.
Мне было немного обидно за Ванду, которая показалась мне замечательной из-за ее вишневой формы. Такой формы не у кого не было на всем белом свете. И из-за ее загадочной золотой комнаты, которая только мелькнула недоступным миражем, разбудив мое воображение.
И я добавила.
- Но у нее есть золотая комната.
- Какая, золотая?
- Золотая, но я там еще не была. Меня не пригласили. Я на парчовом троне сидела, в прихожей. Знаешь, там у них зеркало с рогами.
Мама поняла, что ребенок не в себе и пошла греть мне ужин.
Тайна золотой комнаты скоро раскрылась. В нашей школе с  начала года не было учителя рисования. Через две недели появилась бойкая особа с бегающими глазками. На первом уроке мы нарисовали яблоко, на втором – кружку, а на третьем учительница сказала.
- Милые дети, сегодня мы должны нарисовать то, что стоит у нас дома. Я начну первая.
Подошла в доске и очень здорово изобразила письменный стол, лампу и стул с кошкой.
Мы воодушевились и стали, высунув от усердия языки, рисовать интерьер наших  квартир, расположенных в далеко не бедном квартале.
Ванда несколько раз заносила карандаш над бумагой и отводила руку в сторону.
Ничего не нарисовав, она стала крутиться вокруг собственной оси, заглядывая в альбомы соседей. В альбомах царило удивительное единодушие. Все рисовали одно и тоже: диван, рядом телевизор и ковер над диваном. Фсе. Видимо, ковер в каждой квартире был предметом особой гордости и признаком достатка. У нас в квартире ковра не было, совсем. Я честно изобразила треугольный черный журнальный столик с желтым блюдом из гутного стекла. Два темно-синих кресла, книжные полки и мозаику из папиных шедевров на стене. Ванда, все еще ничего не нарисовав, сунула нос в мой альбом.
- У тебя дома правда так красиво?
- Правда, - сказала я, - спасибо. Мы только недавно переехали, мебель вся новая.
- А ковер где?
- Нет у нас ковра.
- Странно, - сказала Ванда.
Вздохнув, она стала набрасывать контуры дивана и ковра на стене. Ковер, похоже, был тот самый, что и в коридоре.
- А картины? Что за картины у вас на стене?
- Это мой папа нарисовал, - сказала я, и тут заметила, что нас подслушивает учительница, но услышав ответ, что автор картин – мой папа, потеряла интерес к нашему разговору и пошла на свое место.
На следующий день Ванда вызвалась принести учебник мне домой. Тут ей представилась возможность оценить наш интерьер. Она увидела и картины, и новую мебель, и мою огромную немецкую куклу Свету, привезенную Москвы, от которой она не могла отвести глаз и рук. Все Ванде понравилось, и она решила, что я человек «ее круга», несмотря на отсутствие ковра. И тайна золотой комнаты, наконец, перестала быть тайной. Меня пустили дальше прихожей.
То, что мне показалось золотом, было металлической инкрустацией на мебели, которая потом вызывала у меня ассоциацию с богатыми похоронами. В огромном серванте многочисленные зеркала в несколько раз увеличивали количество хрусталя и без того не малое. Вазы, салатницы и пепельницы стояли ярусами, поставленные одна в другую. Побеленные стены были обильно забрызганы золотой краской. На стене красовалась громадная картина в золотой раме: Полуголая дева с художественно растрепанными волосами читала книгу, спрятавшись в гроте, видимо у девицы зрение было, как у кота. Книга же покоилась на черепе. «Швента Малгожата», сказала Ванда, я понимающе кивнула, хотя понятия не имело, кто это. У журнального столика была стеклянная столешница с золотыми треугольниками на черном фоне и золотые ножки. Рядом стояли два кресла с плюшевыми накидками, на них: южная ночь, пирамиды, караван верблюдов уходит в пустыню. Весь угол у окна занимал цветок из семейства плющов. На его зеленой поверхности «цвели» искусственные цветы. Под ними бил фонтан, сделанный из пластмассы ядовитого зеленого цвета и подсвеченный тремя лампочками, которые светили через воду со дна. В фонтане плавали красные пластмассовые же рыбки. Из всего этого великолепия не выбивалось и пианино. Оно тоже было с инкрустацией, золотыми подсвечниками и игриво посверкивало, как будто только что нанесенным лаком. На инструменте расположилась стайка полуголых девушек из фарфора в завлекательных позах. В центре стояла скульптурная группа размером в пол-меня  тогдашней – Грации Кановы. Собранные вместе эти предметы, хоть и и сообщали о дурном вкусе хозяев и о их совсем не советском достатке, производили впечатление гармонии. Ничего не отнять, ни прибавить. Совершенство. Ванда победно посмотрела на меня. Вот как живем! Я, как меня учили, сказала комплимент и мы пошли пить чай на кухню. Конечно, я не сразу все так хорошо рассмотрела, но так получилось, что мы с Вандой стали подругами и я очень часто потом бывала в Золотой комнате, которую Вандина мама называла – заля.
Моя мама от описания великолепий Золотой комнаты, которая так поразила мое воображение просто потеряла дар речи.
- Я хочу это видеть, - сказала она, но так никогда не пересекла порог этих сказочных чертогов.
Дружба наша грозила затянуться, но Ванда честно предупредила, что в следующем году ей придется поменять школу. Она уже большая и ей уже можно будет ездить в польскую школу, где все преподавание идет на родном Вандином языке.
- Так, что дружбе придет конец, в польской школе у меня будут другие подружки, а пока я тебе помогу с украинским языком, - сказала она. И Ванда действительно помогала. Но толку от этого было мало.
Выходя к доске я честно пересказывала домашнее задание на «украинском». Учительница кривила нос.
- Опять польшчизна, Лиля. Це не укринська, це - польска. Рогоцка и ти, до мене писля занять.
После занятий она посадила нас за парту, сказала достать чистые тетради и стала диктовать польский алфавит.
- Если уж что-то делать, то надо это делать как следует, - сказала она.
Два раза в неделю мы стали заниматься польским. И нам нравилось. Вандин папа, пан Станислав, стал появляться в школе с объемными кульками и исчезал в учительской, а мой папа стал рисовать стенгазеты к праздникам. «Еще один язык почти за спасибо, повезло тебе, Заяц», - сказал мой папа, заканчивая стенгазету, всю в маках, к майским праздникам. Но, думаю, что польская школа, все же грозила Ванде, если бы не тритоны. После тритонов Ванда на отрез отказалась менять школу и мы были неразлучны до самого выпускного вечера.
На тритонов мы с Вандой наткнулись не случайно. Дело в том, что я мутант.

Я открою вам страшную тайну. Правда я еще не определила, в чем же моя мутация заключается. У меня не две головы, и хвост не вырос, и c анатомией все в порядке. Откуда же такая уверенность? А вот откуда. В детстве я купалась в Сетуни.  Да,  да в той самой Сетуни – притоке Москва реки.
Когда вы плывете на пароходике по Москве реке, то посмотрев за борт, понимаете, что эта речка в гранитных берегах  отнюдь не голубой  Дунай. Но в одном месте из-под каменных сводов в реку вливается поток совсем уж невообразимого цвета. Это и есть Сетунь.
Она протекала недалеко от нашего дома в Кунцево. Мне на берега Сетуни ходить одной запрещали, но кто смог бы меня удержать. Я сбегала, а потом нагло врала, что была за домом и призывный клич бабушки, нашего дворового муэдзина,  не слышала. «Ли-и-и-иля, Лииииля, чертово отродье», - призывала бабушка, без  толку.  В это время  Лиля, то есть я, была далеко на берегу небольшой заводи, которую образовывала легендарная речка, где когда-то стояла дача Сталина и в которую сбрасывала все лишнее фабрика Ногина и другие не мене важные предприятия. Я всего этого не знала. Для меня это была просто вода, а ее я обожала с тех самых пор, как меня вывезли на море.
В страшную жару, когда платье прилипало к спине, меня можно было найти на берегу,  я смотрела в воду, где в желтоватой жиже, зацепившись за дно, плавно покачивались на небольших волнах черные пиявки. Они, видимо, тоже были мутанты, раз смогли приспособиться. Наконец я, осмелев, стаскивала через голову платье, скидывала сандалии, и преступая босыми пятками и стараясь не наступить на пиявку, бросалась в воду. А потом быстро назад. Все, можно было сушиться…
Поэтому, обнаружив в пятидесяти метрах от своей новой львовской школы маленький славненький водоем посреди сквера, сейчас там церковь стоит, я конечно же не могла пройти мимо. Как назло, хотя по другому просто не могло быть, на мне и Ванде тогда была парадная форма – белый фартук, банты, белые гольфы. Наш класс был дежурный, кажется. И вот, выйдя нарвать одуванчиков на берегу пруда вместе с Вандой, я увидела какое-то шевеление в водорослях у берега.
- Кто это?  - закричала я.
- Где? - спросила Ванда.
- Там, в воде, живое.
Я села на берегу и мгновенно избавилась от туфель и гольфов. Залезла в воду по самое платье. То, что я увидела в воде, было прекрасно и удивительно. Это напоминало балет. Среди темных водорослей танцевали ящерицы. Спинки у них были грязно серые, а вот брюшки – оранжевые ли красные, да еще в крапинку. Ящерицы поменьше показывали грациозный полет с переворотами на спину, то и дело демонстрируя мне крапчатые животики, извивались вокруг мифического чудовища, настоящего дракона, с вихлястым гребнем на спине. Это была главная ящерица, ящерица – король. Она важно перебирала в воде лапками, похожими на человеческие руки и почти не двигалась. Я была близко знакома с фауной прудов Подмосковья, увидев же такую картину, я поняла, что попала в тропики.
- Ванда, быстро сюда, но тихо.
Ванда послушалась, и не снимая туфель, аккуратно, не брызгаясь зашла в воду рядом со мной. И увидела танец.
Тритоны, а это были именно они, так были увлечены, что не обратили на нас внимания.
- Давай их поймаем, - сказала я.
- Злапемы, - подтвердила Ванда. И охота началась.
Из Вандиного гипюрового фартука получилась замечательная сеть. Мы наловили с десяток тритонов – самочек. Самец, с драконьим гребнем от нас сбежал, только хвост мелькнул.
Мы поместили пойманных тритонов в обложку от тетради, переложив влажными водорослями и побежали домой, насквозь мокрые, но счастливые.
- Мама, что я поймала, - закричала я с порога.
- Что? А это тритоны. Ничего особенного.
- Да, но там еще был большой, на дракона похожий…
- Это был самец, а тут у тебя только женский пол. Спусти их в унитаз, они умирают.
- Нет, они будут у нас жить.
- Не будут. Им надо больше кислорода и вода без хлора, и водоросли.
- Будут жить.
Но, не смотря на просторный таз на балконе, куда я выпустила пятерку тритонов, они все же сдохли. Через час тритоны плавали своими красивыми животиками кверху. Пришлось их похоронить в цветочном горшке. Слить такую красоту в унитаз я посчитала святотатством. А в доме за углом пятерка дохлых тритонов плавала в фонтане под плющом, тоже брюшками кверху. Вот так их и нашла Вандина мама, еще она нашла белый фартук, весь в тине.
- Ну как? – спрсила я Ванду на следующее утро.
- Биува. Биува, понтофлем по дупе, - сказала Ванда.
- Что? – спросила я, услышав незнакомые слова.
- Била тапком по жопе.
Это было уже яснее. Ванда делала успехи в русском.
- А у чебе?
- А ничего, форму заставила стирать.
- Звежи, - сказала Ванда.
Но с после этой истории Ванда поняла, что никакой польский язык в школе не заменит ей целого озера с тритонами. В ней проснулась тяга к приключениям. И тапок не раз потом находил Вандину попу. Она мужественно терпела, ибо знала за что. Мы отправлялись в опасные плаванья по лужам на плотике, который был куском забора, рисовали пиратские карты, не забыв разрисовать и глобус тоже, разыгрывали театральные представления, используя простыни, как костюмы. У нас было детство. Тритоний дракон или Драконий тритон встретился нам еще раз. Я была одержима идеей поймать великана. Нет, я не хотела его смерти. Просто поймать, рассмотреть и отпустить. Ловить его рядом со школой было опасно и мы нашли еще пару озер в полях. Вот там я и ловила его, вооружившись сачком из марли и стоя по колено в воде. Ванда в это время рисовала цветы акварелью. Это была наша отмазка от родителей, зачем нам в поля. Цветы задали рисовать. Больше Ванда в воду не лазила. Одного сознания, что мы заняты запретным делом, ей вполне хватало для получения нужного количества адреналина, в страхе перед ужасным тапком гуляющем по ее нежной попе. Только однажды я ясно видела среди водорослей гребень, оранжевый животик и пятнышки, пока я занесла сачок, он скрылся в темной воде. Оранжевобрюхий дракон, прекрасная химера моего детства. Где ты?