Эй, парень - война началась! К 70-летию Победы в В

Девять детишек, с четвертьвековой разницей в возрасте между старшим ребёнком и младшим,  было у моих дедушки и у бабушки за годы их совместной жизни в Ермиши, Рязанской области. Только вот кто, где и когда родился…. При встречах сёстры и братья этот момент почти всегда обсуждали и посмеивались, а то и незлобно подтрунивали друг над другом. Нет! В паспортах у них полный порядок, а вот тогда, раньше…
Трудное было время. Гражданская война и перегибы вождей оставили свой след: голод и разруха, чистка партийных рядов и преследование за соблюдение культовых обрядов, заложенных в быт людей столетиями. Всё это привело к тому, что не только крестили, но и рожали женщины детей, как зверушки, скрытно от властей.
Прислушиваясь к весёлым, с импровизациями, разговорам дядек и тёток, я вспоминал и своё детство. Лет пять мне тогда и было, когда умер «вождь всех времён и народов». В начале марта 53 года ламповые приёмники «Рекорд» и радио по всей стране разносили траурные речи Левитана. Люди подходили к репродукторам, слушали слова скорби и плакали. Плакал и я, глядя на взрослых людей. Приехала к нам в Скопин, где мы жили в маленькой квартире возле вокзала, баба Мотя – мать моей мамы и…. Втихаря от отца, окрестили они меня в Никольской церкви.
- Хорошо, что сам я проверял списки окрещённых сегодня в церкви детей, - в сердцах ругался вечером отец на притихших и опустивших глаза долу маму и бабушку. – Сейчас вы были бы уже женой и тёщей безработного!
Отец в то время служил в КГБ. Ему и кричать-то на эту тему надо было тогда только шёпотом.

У Лидии Павловны, сестры отца, которая живёт сейчас в Украине, с установлением даты рождения получился и вовсе конфуз. Когда ей потребовался документ для поездки на учёбу в Москву, собрались все родные. Стали вспоминать, рядить да судить: как, мол, да что? Перебирали праздники, памятные даты, времена года. Никак не срасталось! Тогда старшая дочь Татьяна предположила, что Лиду мать родила, когда копали картошку. Ей  в один голос возразили  и сказали, что это Мишу на ботву положили после рождения! У него вон под ушком два шрамика остались! Порезался о ботву.
Про Лёшу, моего отца, и споров-то никаких не было. Все точно знали, что мать его на льду родила, в середине октября, когда не успела немного довезти из леска до дома санки с дровами. У Лёшки от этого и нос всё время «мокрый». Тут ошибки не может быть!
Не достигнув консенсуса (как говорил один из наших политиков) в вопросе дня рождения Лиды, прибегли к последнему и, видимо, единственному способу: пошли к зубному врачу…. За современными главными врачами закреплены некоторые нотариальные полномочия. Видимо тогда и зубной врач был в селе не последним человеком! Он  расспросил делегацию: «между кем и кем родилась Лида?» Затем посмотрел зубы, как это делают у коня, когда определяют его примерный возраст, и поставил дату: 17 сентября 1928 год.
Когда Лидочке было тринадцать лет, на подворье пал поросёнок. Не смертельная, но всё же беда это была в то время. Мать, а за ней и дочери причитают, квохчут, хлопают себя по бёдрам руками, а помочь ничем не могут. К приходу домой моего деда поросёнок едва подавал признаки жизни…. На другое утро Павел Кузьмич посылает сына Алексея, будущего моего отца, и Лиду в город Выксу, уложив мясо в большой фанерный чемодан. До Ватажки довёз их на долгуше (длинной конной телеге) и посадил на колёсный пароход.
Попробовали новоиспечённые коммерсанты торговать на рынке в этом городке - не вот тебе и получается! Люди в ту пору в мясной продукции разбирались получше, чем мы сейчас. Мясо не все семьи покупали тогда и только по праздникам, а прежде чем купить обойдут мясные ряды раз пять! Продали совсем немного, а «неликвид» забрал за бесценок какой-то продавец из мясного ряда. До отправления обратного парохода целая ночь, правда, летняя и самая короткая в году, а ночевать-то и негде. Пристроились на чьём-то крылечке.
Ночью у Алёши, как рассказывает Лида, началась «лихорадка». Его тошнило, поднялась температура, а тело била крупная дрожь. Только спустя десятилетия отец проговорился мне, что втихаря от сестрички он выпил тогда кружку пива: «А что? Смотрю, мужики с большим удовольствием попивают, вот и я решил потратить немного вырученных денег. Июнь! Жара! Пить-то хочется!», - рассказывал отец.
Утром брат с сестрой, проходя по мосту, сбросили под него начавшие попахивать кости.
- Эй, парень! – крикнул отцу кто-то из бригады, занимавшейся ремонтом. – Ты знаешь, что война началась?!
Лида в свои тринадцать лет да ещё с таким вкусненьким мороженым в руках не осознала значения этих слов незнакомых людей и случившегося.  Зато брат…. Лицо его побледнело, а бегающий взгляд выдавал вдруг возникшее внутреннее волнение. Действия у Алексея стали чёткими и быстрыми. Так всегда бывает с молодыми людьми. Они в одночасье становятся взрослыми при каких-то значительных потрясениях. Именно это случилось и с моим отцом, которому было в ту пору семнадцать с небольшим годков. Он чётко осознавал, что через четыре месяца и его подберёт огромная «машина войны».
Ещё издали, с крутого берега Оки, брат с сестрой услышали звуки гармоней, гвалт толпы, крики баб. У трапа толпились молодые ребята и мужики с сидорами на спине  и прощались с родными, а люди в военной форме торопили их на посадку. Алексей помог сестре по сходням подняться на пароход. Лида, почувствовав сердцем неладное, быстренько юркнула от разгорячённой и пьяненькой толпы мужиков в багажную нишу, где и просидела до Ватажки. Всё это было 23 июня 1941 года…
   Так и получилось, как думал мой отец на том мосту, где услышал от мужиков о начале войны. Уже через месяц он оказался на сборном пункте в Глядково, что близ станции Сасово, а в октябре 41-го (отцу исполнилось 18 лет) направили его в Томское артиллерийское училище. С 42-го по 45 год воевал отец на Западном фронте и только в начале лета, после лечения в госпитале (опять же в городе Выксе), приехал на родину в Ермишь. Так было угодно судьбе, что известие о начале войны и День победы отец встретил в маленьком городке Горьковской области. Мне кажется, что даже «теория вероятностей» даёт мизерный шанс на такое совпадение!
     Старший брат отца Николай до службы в армии работал шофёром в Ермиши. В 39-м году его призвали на действительную военную службу. Водители нужны были и в армии, но отбирали не всякого. Судимых и имеющих родственников за границей просили, как теперь принято говорить, не беспокоить. Побаивались военные начальники, что убежит кто-то за «кордон» и раскроет «империалистам» все тактико-технические данные «полуторки» АМО-15Ф. Служил Николай в Ленинградской области. Там он и принимал участие в боевых действиях в самом начале войны.
Последнее письмо от Николая получили родители в Ермиши в самом начале 43-го года. Его он писал на спине товарища прямо со льда Ладожского озера, куда их «загнали» немцы. В подтексте письма все явно увидели тогда прощальные слова. Подчерк был неровный, письмо перечитывалось домочадцами много раз, но редко кому удавалось дочитать его полностью…. Уже вскоре из части, где служил Николай, пришла возвратом посылка с тёплыми вещами и продуктами, отправленная недавно сыну. Это, посчитали все, было очень плохим знамением. Расстраивались, что посылку не отдали другим солдатам, соратникам по службе. Через пару недель извещением из части сообщили, что Николай считается без вести пропавшим.
Чётко работала почта в военное время, и есть на что равняться почтовой связи нынешних дней. Тогда не забалуешь! Почтовое ведомство было одним из винтиков огромной военной машины! Только после окончания войны, 17 октября 1945 года, родители получили подписанную военкомом Ермишинского района Смирновым «похоронку» на Гвардии сержанта Талалаева Николая Павловича, погибшего под Выборгской Дубровкой 14 января 1943 года.
Трудно приходилось семье Талалаевых в военные годы, как, впрочем, и другим семьям, оставшимся без мужчин. Работал только Павел Кузьмич – отец семейства, а Александра Дементьевна присматривала за малолетними ребятишками: Зиной, Володей и Геной. Старшие дочери Татьяна и Маша помогали матери по хозяйству как могли.
Летом 1942 года в деревню Токмаково, что в пяти километрах от Ермиши, привезли 18 детей-подростков, потерявших родителей. Тогда дом, в котором семья жила до войны, пустовал. Под угрозой исключения из рядов партии Павла Кузьмича заставили поселить в пустующем доме этих детей. Отец, рассказывает Лида, поставил условие, чтобы я там работала няней и чтобы мне записывали трудодни. Так и получилось. Четырнадцатилетняя девочка Лида, ещё сама подросток, присматривала, кормила и стирала бельё на ораву десятилетних ребятишек. Варить пищу помогала сестра Маша, дом которой был через дорогу. Так всё продолжалось три месяца, то есть все летние каникулы, а затем детей-сирот увезли в приют.
Присущий только тому времени случай, рассказывала сестра отца, произошёл уже на закате лета, когда девчата с песнями возвращались с горохового поля, где отрабатывали трудодни. Вдруг на дороге появляется всадник на красивом коне с ухоженным хвостом и длинной гривой.
- Выворачивайте карманы, архаровцы! Показывайте, что в них напихано! – кричит верховой наездник остолбеневшим работницам.
«Да это же мой дедушка!» - узнаёт Лида своего деда Кузьму Никитовича, работавшего объездчиком (охранником). У каждой девчушки и было-то по жменьке лущёного гороха в карманах сарафанчиков.
- Дедушка, я внучка твоя, - тихо лепечет Лида в надежде, что дед её просто не узнал.
Нет, не забыл дед внучку! Просто время такое было смутное…. Но, может быть, наоборот, правильное время было тогда?! В сельском совете девчат пожурили, постращали «ссылкой в Сибирь» и заставили заплатить штраф. Не существовало тогда таких понятий, как «протекция» и «родственные связи». Всем девчушкам досталось «по серьгам!» Дома нарушительнице законов страны добавил отец, Павел Кузьмич. Он крепко «отмассажировал» копчик Лиды ремнём в назидание другим братьям и сёстрам. Имел дед и свою корысть в этом наказании, ведь партия в то время была «наш рулевой!» Он запросто мог при широкой огласке этого дела потерять работу, а это значит, что вся семья останется без хлеба.
В первом послевоенном и голодном 1946 году, уйдя в отставку в звании майора, из армии вернулся и старший брат моего отца Михаил Павлович. Он не захотел продолжить карьеру военного. Казалось бы, служи, ведь большая война позади! Михаил же круто поменял дальнейшую свою жизнь и посвятил её обучению детей: учительствовал, а последнее время был директором школы. 
          В том же 46-м году Лидочке исполнилось восемнадцать лет, и она поехала в Москву за своей «мечтой». Уж больно ей хотелось иметь юридическое образование. До столицы плыла пароходом: домочадцы решили, что так будет дешевле. На Лиде был надет китель военного образца и хромовые сапоги. Всё это ей дал старший брат Миша, которому форма теперь была не нужна. С одежонкой в многодетных семьях тогда была проблема! В дорожной сумке у Лиды лежали продукты: булка хлеба, солёные огурцы и вилок капусты.
Мечту она свою осуществила и получила высшее образование, а вот в Чите, куда её направили по распределению, уже Лидия Павловна, вышла замуж за молодого офицера и моталась, как хвостик, за ним по «Сибирям», «Германиям», «Грузиям» и «Украинам». Это судьба всех жён военнослужащих.
- Не надо было Мишкин френч военный надевать! – посмеивались сёстры над Лидой при встречах. – Приметы, они и есть приметы, - к гадалке не ходи!..