Шляхтич завальня

 ШЛЯХТИЧ ЗАВАЛЬНЯ
                Петербург,
                1844, 8 сентября
                Ян Борщевский
  Начало:    "Несколько слов от автора"  http://www.proza.ru/2014/12/09/1090
  Предыдущая часть "Очерк северной беларуси " http://www.proza.ru/2014/12/09/1183
  (Версия на белорусском языке: http://www.proza.ru/2014/12/09/1225 )


       Дядя мой пан Завальня, достаточно зажиточный шляхтич на ферме, жил в северной и дикой стороне Беларуси. Его усадьба стояла в волшебной обители. На север поблизости жилья - Нещерда, огромное озеро вроде морской заводи. Когда поднимется ветер, от озера плывет равный шум и видно через окно, как покрытые пеной волны подымают вверх и опять бросают вниз рыбачьи лодки. На юг от дома низины зеленеют кустами лозы, кое-где холмы, поросшие березами и липами, на запад - раскидистые луговины, и река бежит с востока - перерезая эти околицы, вливается в Нещерду. Весна там чрезвычайно красивая, когда по лугам разольется вода, и в воздухе над озером и в лесах зазвенят голоса птиц, которые возвращаются с юга.

       Пан Завальня любил природу, наибольшей приятностью для него было сажать деревья, и потому, хотя дом его стоял на горе, за полверсты нельзя его увидеть, поскольку был со всех сторон прикрыт лесом. Только рыбакам, что плавали по озеру, открывалось все постройки. Он также имел врожденную душу поэта и хотя сам не писал ни прозой, ни стихом, но каждый рассказ о разбойниках, героях, о приворотах и чудесах чрезвычайно его занимал, и каждую ночь он засыпал не иначе, как слушая чародейные истории. Поэтому уже было обычным, что, пока он не уснет, кто-нибудь из челяди должен рассказывать ему какую-нибудь простонародную повесть, и он слушал терпеливо, даже если одна и та же история повторялась несколько десятков раз. Когда кто приезжал к нему, имея какую нужду, какой-либо проезжающий или квестор, он ласково его принимал, угощал, оставлял ночевать и исполнял все прихоти, награждал, лишь бы только тот рассказал ему какую-нибудь сказку. А  особенно осенью, когда ночи длинные. Тот гость был для него самый милый, который имел в запасе больше историй, разных происшествий и анекдотов.

       Когда я приехал к нему, он был очень мне рад, расспрашивал о почтенных людях, у каких я прослужил столько лет, рассказывал о своём хозяйстве, о березах, липах и кленах, какие широко распростёрли свои ветви над крышей. Некоторых соседей хвалил, других же осуждал, что они занимались только собаками и охотой. Наконец, после долгого разговора о том, о сём, говорит мне:

       - Ты человек ученый, ходил в иезуитскую школу, читал много книжек, беседовал с учеными людьми, должен знать много разнообразных историй, сегодня вечером расскажи мне что-нибудь интересное.

       И я начал припоминать, чем бы похвастаться. Я ничего не читал, кроме историков и классиков. История народов - не увлекательная вещь для того, кого не интересуют театр мира и особы, что играют разные сцены. Для моего дяди единственной историей были Библия, со светских же преданий он где-то вычитал, что Александр Македонский, жаждущий узнать про высоту неба и глубину моря, летал на грифах и опускался на дно океана и такая человеческая смелость его, дядю, удивляла и занимала. Надо было и мне рассказать что-либо похожее, поэтому решил начать с "Одиссеи" Гомера, поскольку в этой поэме полно волшебства и чудес, как и в наших отдельных простонародных повестях.

       Около десяти часов вечера, когда деревенские жители завершают свою работу, мой дядя после молитвы идет почивать. Уже собралась вся челядь послушать новые повести, а он сказал так:

       - Ну, Янка, расскажи же нам что интересное, я буду внимательно слушать, поскольку сегодня чувствую, что не скоро усну.

       Тогда я, чтобы мои повести были лучше понятные для слушателей, рассказал кратко про самых главных греческих богов, богинь и героев, затем про золотое яблоко, про суд Париса, про осаду Трои. Все слушали с интересом и удивлением. Я слышал, как некоторые из челяди говорили:

       - Этой басни запомнить не можно, очень тяжкая.

       - А было ли когда в действительности то, что ты рассказываешь? - после долгого молчания прервал дядя.

       - Так когда-то верили поганцы, поскольку это было до рождества Христова.
       Конечно из истории про этот народ, конечно также и про его религию.

       - И такому вас учат иезуиты в школах, для чего же это пригодится?

       - Кто учится, - ответил я, - тот должен про все знать.

       - Ну, так говори дальше.

       И дальше я рассказывал без перерыва. Уже было после полуночи. Челядь, расходясь, тихонько повторяла между собой:

       - Нам этой басне не выучиться, все что-то не по-нашему, тут ничего не вспомнишь.

       Через какое-то время я услышал сильный храп моего дяди и, утешенный этой причиной, перекрестился и уснул.

       На другой день он как деревенский хозяин встал очень рано, осмотрел всю свою маленькую усадьбу, вернулся в дом и, приближаясь к мне, когда я еще дремал, закричал:

       - О, как вижу, вашество любить спать по-пански; вставай, у простых людей это грех, и тебя назовут лентяем! Но твоя вчерашняя история очень учёная, хоть убей, не помню ни единого имени тех языческих богов. Да это не последний раз, погостишь у меня до весны и за долгие зимние ночи много мне расскажешь о том, о сём.

       Во время моего пребывания в дядином доме должен я почти пять недель каждую ночь усыплять его пересказом знаменитых поэм греческих или латинских классиков, однако наиболее ему нравилась из "Одиссеи" мудрость Улисса на берегах Цирцеи и на острове циклопов. Повторял мне не раз:

       - А может, когда-то давно и бывали такие огромнистые великаны, только удивительно, что с одним глазом на лбу. Но же и хитрец этот Улисс - напоил, выколол глаз и выехал на баране.

       Не мог также он забыть шестой песни из Вергилия, где Эней вошел в ад. Повторял несколько раз такие слова:

       - Хотя он был и поганец, и какое благородное чувство и привязанность к отцу - идти в такое опасное место. Но какая у них странная вера, у нас душеньки спасённые идут на небо, а они себе придумали небесное владычество так глубоко под землей. Странная вещь!

       Один раз, разговаривая со мной, спросил он, давно ли я был в Полоцке.

       - Почти год не было повода быть в этом городе.

       - Если случится там быть, хорошо было бы узнать от ксендзов иезуитов, как учатся мои Стась и Юзик. О, не плохо быть человекам ученым! Вот, как вашество рассказываешь из разных книжек, того неуч и во сне не увидит! Хорошо все знать. Я, будучи в Полоцке, и моя покойница жена, вечная ей память, просили ксендза-префекта, чтобы не жалели розог.
 Розгой дух святой деток бить советует, розга никак здоровью не вредит.

       О, это чудесные стихи - розга учит уму и вере. Кое-кто из наших паничей, которых пестуют у родителей, только и развлекается с лошадьми и собаками, а придет который в костел, так даже не перекрестится. Какая утеха родителя - только кара Божья!

       Уже были первые дни ноября. Уединенный, сидя у окна, я слушал завывание осенних ветров и шум берез и кленов, которые густо поднимались над крышей. Вихрь крутил по двору желтую листву и возносил её вверх. Везде глухо, только изредка залает собака, когда идёт прохожий или покажется из леса зверь. Мысли мои были заняты какими-то тоскливыми мечтами. Тут входит женщина, хозяйка у моего дяди. Эта сестра его жены-покойницы, уже пожилая. Увидев, что я задумался, сказала:

       - Тоскуешь ты у нас, пан Янка. Ты молодой человек, а подходящей компании не имеешь, а может, уже и эти ночные рассказы опротивели. Немножко потерпи, - как только замерзнет Нещерда, через этот фольварк через озеро будет большая дорога. О! Тогда пан Завальня пригласит к себе много гостей, чтобы рассказывали, что кому вздумается.

       Прошло сколько дней. Ясными и погожими ночами заискрились морозы. Уснуло озеро под толстой ледяной глыбой, посыпался снег из облаков - и уже зима. Вдоль Нещерды появилась широкая дорога, проходят путники и тянутся в Ригу возы, грузившиеся льном и пенькой, показалась группа рыболовов на льду. Мы с дядей любили часто навещать тони и смотреть на богатый улов, а тут еще и та была польза, что он, пробыв целый день на морозе, быстро засыпал, и я вечерами был свободен. К тому же мы чаще имели и заезжих гостей, перед какими дядя очень хвалил меня и иезуитские науки, рассказывая, что слышал от меня много новых и таких разумных повестей, что и запомнить тяжело. Был и я рад гостям, ведь кое-кто из них занимал мое место, и мне уже было приятнее слушать, чем говорить.

       Вечер был темный, небо покрыто тучами, нигде ни одной звезды, падал густой снег. Вдруг начинает дуть северный ветер, вокруг страшная буря и метелица, окна засыпало снегом, за стеной завыли грустным голосом вьюги, будто над могилой самой природы, за один шаг не видно ни зги, и собаки на подворье лают: бросаются, будто напали на какого-то зверя. Выхожу из дома, слушаю, не подошла ли стая волков, ведь в такую метелицу эти хищные звери чаще ищут себе добычу, рыща тут и там около деревень. Взял набитое ружье, чтобы хоть попугать их, если сумею заметить сверкающие волчьи глаза. Вдруг услышал крик на озере, там и тут перекликались между собой множество отчаянных голосов, будто не умея совладать в страшной опасности. Я возвращаюсь в дом и говорю об этом дяде.

       - Это проезжающие, - ответил он, - позёмка снегом замела дорогу, и они, блуждая по озеру, не знают, в какую сторону податься.

       Говоря это, он взял зажженную свечку и поставил ее на подоконнике.

       Пан Завальня имело обыкновение делать это каждую метельную ночь уже потому, что жила в его христианском сердце любовь к ближнему, и он рад был всегда гостям, чтобы с ними поговорить и послушать их истории. Проезжающие, что заплутались, заметив с озера огонь в окне, утешались, как мореходы, измученные морскими волнами, когда увидят издали среди ночного мрака свет портового фонаря, утешались и съезжались все к усадьбе моего дяди, будто к придорожному трактиру, чтобы погреться и дать отдых коням.

       Ветер не утихал, и дом, будто высокие валы, осаждали снежные сугробы; среди шума бури слышно скрипение снега под нагруженными возами, стучат в закрытые ворота и кричать:

       - Рандар! рандар! Открой ворота; ахти, какая метелица, совсем продрогли, и лошади устали, чуть тянут. Рандар! Рандар! Открой ворота!

       На этот крик выходит батрак, недовольный, что ввалился в глубокий снег:

       - Погодите, открою, чего вы кричите, тут не рандар живёт, а пан Завальня.

       - Ах, паночек (думали, что это сам хозяин), пусти нас переночевать, ночь темная, ничего не видно, и дорогу так замело, что и найти нельзя.

       - А умете ли сказки да присказки?

       - Да уж как-нибудь скажем, если только будет ласка панская.

       Открываются ворота, на подворье заезжает несколько возов, навстречу выходит дядя и говорит:

       - Ну, хорошо, будете иметь ужин и сено для коней, только с условием, что кто-нибудь из вас должен рассказать мне интересную сказку.

       - Добре, паночек, - отвечают крестьяне, снимая шапки и кланяясь.

       Вот выпрягли они и привязали к возам своих коней, положили им сена, зашли в комнату для челяди, отрясли снег, там дали им ужин; после него кое-кто из них пришел в комнату к моему дяде, он дал им еще по рюмке водки, посадил проезжающих около себя и улегся в постель с намерением, однако, слушать сказки. Собрались домашние, и я сел поблизости, с большим интересом желающий услышать новые для меня простонародные повести.


 Продолжение: "О ЧЕРНОКНИЖНИКЕ И О ДРАКОНЕ, КОТОРЫЙ ВЫЛУПИЛСЯ ИЗ ЯЙЦА, СНЕСЕННОГО ПЕТУХОМ"  http://www.proza.ru/2014/12/09/1362