13. До рассвета

Уж близок день, прошел короткий сон –
И, в доме тишины не нарушая,
Неслышно выхожу из двери на балкон
И тихо светлого восхода ожидаю...

(Иван Бунин, «Бледнеет ночь»)

— Я просто хотел узнать, не мучает ли вас бессонница.
— И вы для этого меня разбудили? Очень по-дружески, Гастингс!
(к/ф «Пуаро»)
____________________________________

Как-то вдруг прихлынуло уже знакомое острое наслаждение, и Влада впервые серьёзно задумалась, как обожает это необычное чувство: одиночество бодрствующего. Оно знакомо и полуночникам, и тем, кто встаёт ни свет ни заря. Прекрасен бывает утонувший в темноте двор, где во всём доме горит одно-единственное окошко – твоё, а с теми, из чьих окон тоже льётся свет, чувствуешь этакую заговорщицкую солидарность. То же самое испытываешь по отношению к случайному прохожему на прохладной, несмело розовеющей утренней улице, когда город ещё безлюден. Именно это чувство овладевало ею накануне ночи в министерстве, настолько, что даже напрочь вытеснило нервозность.

То же самое она ощущала теперь, в тёмно-синий час между глубокой ночью и несмелым проклёвывающимся утром. Но усталость брала своё, и даже романтика, даже гордость уступили простейшему желанию – вернуться домой.

- Метро откроется позже, чем я думала, - проворчала Алеся.

- Придётся на такси. Влада, вы же у нас организатор, звякните им, - велел министр.

- Только до метро давайте не пойдём, опять там петлять будем! - взмолилась Влада.

Она достала телефон и набрала номер, перед этим вздохнув: ну правильно, и за жильё она отвечает, и за транспорт.

- Да, перекрёсток Притыцкого и Берута. Спасибо. Десять минут, - кратко доложила она.

Они остановились под погасшим фонарём. Стамбровская забавы ради потопала, пробежалась туда-сюда, и фонарь зажёгся.

- Так что же вы хотели сказать о моём посвящении, пан министр? Вкратце ведь можно? – спросила она.

- Можно, хотя десяти минут, может, и не хватит. Вы ведь спрашивать будете. Итак, в двух словах, - усмехнулся министр. - Выходит, что вся эта наша история ещё сложнее, чем кажется. Товарищу Вышинскому крупно не повезло вот в чём: он умудрился нарваться на собственного доппельгангера. На вас.

Алеся только внимательно посмотрела. В оранжевом натриевом свете её глаза окружили глубокие тени, делая её похожей на персонажа с картин Врубеля.

- То есть получается, что я... - проговорила она.

- Да. Именно так.

Она только пожала плечами: ну и ну. Так вот откуда это непонятное чувство: «хулиганское» любопытство и подобие теплоты к Вышинскому при чётком осознании, что это – враг. Вот откуда притяжение взглядов, сладко-противный сон в автобусе. А сам-то он понимал? Тогда сюда же – его колебания, слова о том, что со Стамбровской, дескать, потом разберусь, её убивать не стану... А сходство? Как ни крути, а приходилось это признавать. Импульсивность, нетерпимость, даже неодолимый смак от казарменных словечек при общей интеллигентности и уме.

- Кроме того, - продолжал министр, - у вас есть совпадение по «амплуа». Вышинский напоролся на шинигами – который, к несчастью, оказался по другую сторону баррикад. Вы же знаете, что в японской культуре это «бог смерти», или же персонифицированная смерть. Вот с этой-то ипостасью он и работал, тем и жил, на том всё и строил.

- Но я-то никого не убивала! – уже с лёгким возмущением начала Стамбровская. Министр её прервал:

- Нет, вы пока никого не убивали, да и демоническую женщину из себя не строили. Но мастерство своё начали постигать на кладбище. А ещё раньше – полюбили того, кто не принадлежит к живым, причём ни в одном из миров. Более того – человека, который при жизни был связан со стихией смерти, вольно или невольно, так уж сложилось.

- Точно, - задумчиво произнесла Алеся. – Но ведь не я же одна такая! А вон Влада, она тоже с кладбища начинала!

Той оставалось лишь утвердительно кивнуть.

- Только я никого не любила, - вставила она. – Мне на всех было плевать.

- Да, с того же, - согласился министр, - но есть замечание. Вся эта экзотика насчёт «шинигами» грешит неточностью. А ведь у нас есть своя классификация, и жаль, что ей теперь придают меньше значения. Известно, что у каждого специалиста своя стихия, вот у нас с Владой – Donner und Blitz*, как говорится, а у вас – огонь. В этом, кстати, вы с Вышинским не совпадаете, он использовал чистую смертную стихию. А что касается старинной классификации, то у каждого мага свои особенности. При этом, конечно, некоторые категории идут с наложением функций. Ну, это обычно в древних пантеонах. Вот я, например, - Хранитель.

Алеся озорно усмехнулась. А ведь точно: министр напоминал дракона, который долгими веками сторожит сокровище (в виде величия родной державы), и вот уже куча рыцарей сломала копья, сменились поколения, много воды утекло – а он всё там же, и всё сторожит. И что характерно – столь же неусыпно.

- Есть ещё Целители, Творцы, Воины... – перечислял министр.

- Ну а я-то кто?

- Вы? Инквизитор, - улыбнулся министр.

- Опа...

Это всё, что Стамбровская смогла сказать. «Потрясающе», - подумала Алеся. Было непонятно, восхищаться или возмущаться.

Но тут залихватски подрулил компотно-вишнёвый фольксваген с шашечками, и беседу пришлось прервать. Пока они ехали, в голове пронеслись сотни мыслей.

Влада не удержалась и откинулась на подголовник, твёрдо зарекшись дремать. Она искоса поглядывала на Алесю: та сидела, задумавшись, с широко раскрытыми глазами – сбоку её глазные яблоки поблёскивали ярко и выпукло, как кошачьи. Потом она перевела взгляд за окно: в темноте знакомые районы выглядят по-другому, а уж малознакомые и вовсе превращаются в неизведанные. Западную часть города она вообще плоховато знала, лишь Кальвария существовала для неё маленьким островком, анклавом личного, известного пространства. Поэтому Влада обрадовалась, когда они проехали развязку, пронеслись мимо круглого кинотеатра «Беларусь» и выбрались на Городской Вал: слева замерли в темноте строгие старинные дома, а справа взбирался на холмик сквер, где в задумчивости сидит бронзовый Адам Мицкевич. Интересно, как меняется настроение и аура при перемещении из одной части города в другую: сильнее всего это ощущается при пеших прогулках, на машине всё слишком быстро – но всё равно ведь есть.

Скоро они уже поднимались по лестнице. Поворот ключа, щёлканье выключателя, и вот...

- Я знаю, что бы сказала моя подруга Арина, - заметила Алеся, - она бы сказала: «Привет, квартирка, мы вернулись с победой!».

Министр огляделся и сказал:

- Тут всё выглядит, как натюрморт Хеды «Завтрак с ежевичным пирогом». Помните, как всё натурально? Пирог разломанный, ложечка, стакан с отбитым краешком - короче, бардак, - решительно подытожил он.

Пожалуй, он был слишком суров, но и в самом деле создавалось впечатление, будто они выскочили минут на пять, оставив всё, как было.

- Пакеты я уберу, - покраснев, сказала Стамбровская и принялась пихать их в гардеробную.

- Ладно, это не так важно. Давайте лучше придём в себя и отдохнём. Заварите кто-нибудь чаю, - со вздохом велел министр.

Обсуждение тактики он тоже сказал оставить на потом. Хотя и сам ловил себя на желании поскорей спланировать возвращение и дальнейшие действия. И это притом-то, что дома (как-то естественно ему подумалось: «дома») он ощутил усталость, граничащую с недомоганием: до слабости, до дрожи в пальцах и сбитого пульса.

Алесино возбуждение от узнавания о своей сущности уже схлынуло – она чуть не клевала носом над чашкой, но упрямо закидывала в рот печенюшки с твёрденькой желейной серединкой. От колдовства, известно, есть хочется, а девушек больше всего тянет на сладкое.

- Я надеюсь, вы решили остаться у нас, - заметил министр. – Всё равно и добираться сейчас неудобно, и ещё, чего доброго, прямо на улице заснёте и упадёте.

Влада, выходя из кухни, буркнула: «Я постелю пока». Перед этим она снова негромко включила радио.

- Умгу, - отозвалась Стамбровская. – Тем более, я от вас не отстану, пан министр. Вы не рассказали, что значит - Инквизитор.

Министр потеребил узел галстука, кашлянул и начал, поглаживая тёплый бок стоящей перед ним чашки:

- Это вид среди магов очень редкий. Это даже не столько вид, сколько роль, причём непростая. Задача инквизитора – сделать так, чтобы зло не оставалось безнаказанным. Понимаете? А это значит, скорее, не оправдывать, а обвинять. Поэтому отношение к таким специалистам неоднозначное.

- М-да уж... А ведь это моё,  - проронила Алеся. – Может, я везде вижу больше плохого, чем хорошего? Но обвинять для меня гораздо естественнее.

- Это-то да, но притом важно, что инквизитор не вершит произвола Причём по определению, - заметил министр. - Его функция и правда карательная, в каком-то смысле: он обращается к высшим силам с обвинительными речами против определённого лица, он же, в случае чего, приводит приговор в исполнение. Но это не банальная порча: своей воли у такого мага нет, он действует только по милости высших сил. И это не тёмные искусства – это знакомая нам руническая практика. Потому что руны действуют по справедливости, и маг-инквизитор тоже - обращается в первую очередь не за карой, а за справедливостью. С этим связаны две вещи. Во-первых, такой человек должен быть благочестив, чтобы иметь незамутнённый внутренний взор. Во-вторых, в особо тяжёлых случаях инквизитор – это специалист, помогающий следствию. Да-да, их в расследованиях тоже используют! И тогда его функция – установление истины и отыскание доказательств в пользу того, что сообщается ему свыше. Я говорю очень упрощённо, лучше всего это описано в старинных трудах. Не уверен, что у меня есть такая книга, но я поищу.

- Понятно... – протянула Стамбровская.

Самое интересное – вопрос благочестия. В чём же оно должно заключаться? Характер её к этому не располагал, хотя в чём-то инквизиторской натуре соответствовал. У неё было ещё одно качество, роднящее с Вышинским: сознательная, спокойно взвешенная, официально-декларативная жестокость по отношению к врагам.

- Ах да, - добавил министр, - ещё у нас ведь до сих пор существует должность государственного инквизитора. Она окутана таким же романтическим флёром, как тайные ордена и ложи, хотя существует полуофициально. В последние лет тридцать её никто не занимал – точнее, занимали чисто номинально, потому что попросту специалистов таких не было. А кто знает, подумайте: может, вы когда-нибудь этот пост займёте.

- М-м, нет, я как-то больше предпочитаю международные отношения... – пробормотала Алеся.

- Кто знает, - хитро усмехнулся министр, - можно ведь переходить из одной сферы в другую, и вполне преуспевать.

Алеся не сдержалась и хмыкнула: «Да у него ещё хватает сил шутить. На такие-то темы, практически над самим собой».

Блин. Ну всё это к чёрту.

Она откланялась и, как сомнамбула, поплелась в комнату, где Влада постелила на широкой кровати. Алеся повалилась на свою половинку и сразу же уснула.

Её подругой почему-то овладела хозяйственность: с оттенком самоиронии она на цыпочках носилась туда-сюда с лёгким дуновением ветерка, раскладывала вещи, раскиданные в дневном пылу, мыла посуду, вытирала, расставляла, поправляла, и главное, неизвестно зачем. Потом подошла к окну на кухне и с лёгкой тоской смотрела, как растворяются сумерки и зеленеет на востоке небо. Потом, как-то внезапно постигнув собственную усталость, опустилась на табуретку и минуты три разглядывала белое безмолвие холодильника, затем с усилием поднялась и потащилась в душ, где провела времени явно больше, чем требуют рациональные соображения.

Владе было всё равно, что ночь уходит. Она рассеянно поглаживала своё стройное крепкое тело и нежилась под тёплыми струями, следя, как они сбегают по белой коже причудливыми змейками. И полотенцем растиралась тоже не спеша, и шёлковый халатик не просто набросила, а расправила, завязала – он расцвёл дымкой, розовостью и серебристыми журавлиными силуэтами.

Алеся спала на боку к ней спиной, уютно натянув тонкое одеяло до самого подбородка. Она деликатно оставила Владе положенную территорию, но та в нерешительности остановилась перед кроватью. Как-то стеснительно было укладываться, ворочаться, невольно будить, да ещё чувство было, будто она неплотно привернула кран или не выключила свет. И Влада выскользнула из комнаты, погасив ночник.

- Боже, вы ещё не спите? И ещё и книжку какую-то нашли?! – шёпотом закричала она, входя в зал.

Министр полулежал на разложенном диване, сосредоточенно листая маленький синий томик.

- Это “Фауст”, - пояснил он, откладывая книжку на журнальный столик. – Сам не ожидал, что найду её здесь. Простите, что помешал. Свет уже выключаю.


- Да я не ругаться пришла, - засмущалась Влада. – Просто...

- Просто пришли? – усмехнулся министр, уже улёгшись на подушку.

- Пожелать спокойной ночи, хотя уже, блин, утро, - проворчала Влада. – А вообще, от вас ничего не утаишь, да, я пришла «просто». Чтоб сделать вот примерно это, - сказала она и погладила его по голове, а потом наклонилась и поцеловала в лоб.

Влада подумала: «Ну вот почему от таких простых вещей я так волнуюсь?». А министр поймал её руку и поднёс к губам – прямо как тогда, в Нью-Йорке. И Влада, заливаясь румянцем, призналась себе, что не может, не хочет уходить сию секунду, потому что уже очень долго ждала такого момента. И дело только в том, что именно такого: особенного, с трепетом, мучительным звоном в груди, который – она знала – может доводить до слёз.

Министр и сам в этот момент ощущал странную смесь умиления и грусти. Он поймал себя на мысли о том, что это уже вошло чуть ли не в традицию – смотреть на неё снизу вверх, лёжа: то в лихорадке, то играючи, то снова в бреду. Ну, и вот теперь. А Влада как будто до конца не поняла, кто она: валькирия или Флоренс Найтингейл**, и решила быть сразу обеими.

Влада, легонечко трогая, поглаживая, вглядывалась в его лицо, и чувствовала сладковатую горечь.

- Ты мой хороший, потрепал тебя враг... – прошептала она и поцеловала его рядом с левой бровью троекратно: как бы в лоб, ближе к виску, чуть ближе к глазу.

Вид у министра был болезненный, сейчас это стало заметно и было неудивительно с учётом событий последних двух месяцев. А особенно последних дней.

- Да ничего страшного, - отозвался министр. – Отдохнуть немного надо, вот и всё...

Правда, сейчас проваливаться в сон расхотелось.

- Ага, немного... Да, пан министр, а я вот за вас боюсь, и мне не стыдно признаваться, - проворчала она, снова переходят на «вы» - она играла местоимениями очень естественно и тонко. – Знаете, такие подвиги даром не проходят.

Ворчит. Снова ворчит – стесняется.

- Да конечно, Лада. Сам удивляюсь, откуда силы взялись.

- Вы точно нормально себя чувствуете? – строгим шёпотом спросила она.

- Ну, естественно, не «нормально». Но смертельного ничего нет. Успокойтесь уже.

- Ага, конечно...

Она нежно пожала его руку, лежащую на груди, наклонилась и стала целовать его, как заболевшего ребёнка.

Он почему-то хотел позволить ей побыть именно такой, словно делая подарок. Казалось, она прикрывается вполне естественными своими качествами: авторитарностью, иронией, но всё-таки – прикрывается. Трогательно пытается подражать ему, отрабатывая невозмутимость. Это щеголянье напускным равнодушием проходит с переменным успехом: ну что поделаешь, молодость! Тихий честолюбец, «комсомолка и просто красавица», «человек в футляре» - на самом деле желающая побыть такой, как сейчас. И перед ней как-то не стыдно проявлять слабость, ну, во-первых, потому что никто в мире об этом не узнает, а во-вторых... просто – ничуть не стыдно.

Министр вздохнул, как от приступа внезапной боли. «Он привык на неё так смотреть»... Разве случайно? Разве не связано это с тем предложением, что он вынашивал так долго и еле решился сделать сегодня на Кальварии?

- Влада... – дрогнувшим голосом прошептал министр. – Я даже хотел бы – чтобы в последние минуты всё было почти вот так...

Он-то и их теперь вспомнил и знал, к чему его сны.

Влада вздрогнула, как от удара плетью. На ресницах её тотчас повисли слёзы, как градинки, и она сдавленным голосом зло зашипела:

- Андрей... ты... не смей говорить такие вещи! Не понимаешь, что ли?!

И запылала, и ясно было: на самом деле она сама об этом мучительно мечтала, со страхом и болью мечтала.

- Я всё понимаю, - проговорил министр, - просто...

Просто в его сердце не надо было «растапливать лёд», не бездушный он человек – но такие наплывы эмоций случались редко, и если бы это была волна, то она сбила бы его с ног. И точно, ощущение волн. Наверное, голова кружится немножко.

«Как некстати я это сказал... Наверное, я и правда нездоров – ну что за глупость! Но пусть она не убегает, боже, пускай не злится».

«Я больше не могу. Сейчас расплачусь, а, может, потом – из-за того, что не сделала. Ну и пусть считают меня бесстыдницей! Хотя кто будет считать? Вон тот портрет на стене?».

Влада скользнула поверх одеяла на постель рядом с министром и умоляюще потянулась, обнимая его за шею и прижимаясь лбом к его щеке.

- Ты только не прогоняй меня, Андрюша, я сама сейчас уйду, я просто обнять хочу...

Ну к чему этот извиняющийся тон? Министр с досадой произнёс:

- Никто тебя прогонять не собирается.

- Нет?

- Нет. И что ты так неудобно?..

Влада юркнула под одеяло, как мальчишка в пионерлагере, который ночью сбежал из комнаты для какой-то шалости, а теперь вернулся, каждую секунду боясь, что его застукает вожатый. Министр даже улыбнулся этому её движению. И обняла она его как-то по-детски, и уткнулась лбом ему в шею, и ей, кроме этого, словно ничего было не надо. Как котёнок греется.

- Рыська ты такая... лесная, когтистая, - усмехнулся министр и чмокнул её в лоб. – Маленькая моя.

Влада тихо засмеялась и просияла:

- Ну вот другое дело, а то о кошмарах всяких говоришь. – Она подняла руку и начала гладить пальчиком его брови. И при этом стала приговаривать словами из песни с нежной вопросительной интонацией:

- Чаго ты, лося, чаго ты, дзікі, к зямлі прылягаіш?

А потом взяла его за ухо, стала то выглаживать-вырисовывать по контурам, то трогать щепоточкой - министр зажмурился от удовольствия – и с комичной задумчивостью проговорила:

- А ці ты, лося, ці ты, дзікі, сцідзёну зіму чуіш?

Он не выдержал и засмеялся тихонько, и спросил:

- Ну что, неужели я на самом деле на лося похож?

- Да не знаю я, Андрюшка, на кого ты похож! – хихикнула Влада. – Мне иногда казалось, что на барсука. Или, нет, на медведя. Но чёрт его знает. У московитов министр на коня или дога смахивает, и это сразу видно, а ты – непонятно кто. Но ужасно милый. Моя подружка одна сказала, что у тебя “чисто номенклатурная внешность”. И Крылов этот, препод из МГИМО, что-то вякал***... Ну вот дурни ж набитые, что они понимают?! Ты, Андрюша, красивый... особенно глаза у тебя такие...

- Ну это ты хватила, юный поэт, - смущённо пробормотал министр.

- Неправда. Они умные и добрые, а значит – красивые. И ещё чуточку грустные, но это не плохо, нет, так ещё лучше... Элегичность – это хорошо. Только не хочу, чтобы тебе когда-нибудь больно было, - прошептала Влада и коснулась губами его век.

- Никуда не денешься, Лада, что Бог пошлёт, то и терпеть будем, - проговорил министр.

- А я не хочу, - упрямо повторила Влада. – И ты, Андрюша, не смейся, но я всегда хочу тебя защищать. И буду!

Министр не открывал глаз: пускай целует – как же это необыкновенно, как хорошо. Ради таких моментов стоит сражаться – ради тепла. А ведь у обычных граждан гораздо больше шансов для проявления теплоты, ну почему же они так глупо это упускают? Он задумался о том, как обнимет всю семью, когда вернётся в свой мир, который здешние жители и его славный двойник Влада называли Иным. А все они ещё приятно подивятся, чего это он такой ласковый – хотя вот Эмилия ему как-то даже открыто заметила, что с годами он стал более... какое-то она нелепое, но милое слово произнесла... ах да, «няшный». Боже, как напридумывают всякого сленга. Ещё он чувствовал, что здоровьем своим таки придётся заняться, да хотя бы на отдых съездить. В Юрмалу, что ли, на дачу?

Влада будто прочла его мысли:

- И ещё я за ваше здоровье волнуюсь. Да, пан министр, я снова о том же. Я выражаю обеспокоенность.

Она снова перешла на официальный тон – не то от озабоченности, не то снова облачаясь в одежды своей иронии.

- Прямо как Лига Наций! – подыграл министр. –  Что вы делаете?

- Я хулиганить не буду, обещаю, - сосредоточенно произнесла Влада. Она засунула руку ему под пижамную рубашку. – Я вижу энергетические пробои. Ну вот здесь, например. – Она накрыла тёплой ладонью его солнечное сплетение. – Я, конечно, Востоком страстно не увлекаюсь, но знаю кое-что. Ну вот что я могу сказать? У вас же Манипура-чакра пробита. Ну точно, - настойчиво повторила она, поглаживая его по животу. – И Анахату зацепило. Всё эти атаки и сны дурацкие... И вообще это у вас слабое место, держите на контроле, а то это не шуточки...

- Вы снова меня аллюзиями цепляете? – проворчал министр. – То Понятовский, то это...

- Неправда, - обиделась Влада. – Ты, Андрюшка, бессовестный. Вот сам меня обижаешь. А за это я от тебя не отстану и никуда не пойду.

- Ну и не иди.

- И не пойду.

- И не надо. Мы вроде спать собирались.

- Да минут пятнадцать всего прошло. Успокойся.

- Сама пришла и разворошила.

- Тогда уйду!

- А вот и нет, - проговорил министр, выключая свет. – Я тебя не пущу.

Она ничего не ответила и со смутным мурлыканьем обняла его, снова уткнувшись и прижавшись. И они ничуть друг другу не мешали, и заснули через полминуты.

А Алеся так и не проснулась и не узнала, о том, что её территориальная деликатность оказалась напрасной.
______________________________________
*Гром и молния (нем.)
**Флоренс Найтингейл (1820 - 1910) — сестра милосердия и общественный деятель Великобритании.
***Из воспоминаний журналиста-международника Мэлора Стуруа: «Много лет назад, когда я еще был студентом МГИМО, я спросил профессора Сергея Борисовича Крылова, преподававшего у нас международное право, насколько важна для дипломата красивая внешность. Старик Крылов ответил:
-Когда-то это имело значение, но не сейчас. Сейчас, если ты красивее обезьяны, то сойдешь. Взгляните на Громыко…»