Старый дом

Старый дом
              А.Дешабо
Вперед в будущее!
Рассказ
   Я листал ЗОЖ, не спеша, переворачивая страницы и, вдруг, - Вы не хотите дожить до 120 лет! ?
   - А почему бы и нет, - ответил я словами Голубкова. Это лучше и намного заманчивее, чем домик в Париже. Интересно, какая будет жизнь в 2056 году и будет ли вообще, такие страсти пишут. Но пишут одно, а жизнь идет по другой колее, хотя я как -то встретил в Интернете рассказ путешественника из будущего 2036 года. Он описывал удивительную жизнь, совсем не похожую на нынешнюю. Человечество пережило какую то страшную трагедию и оно стало совершенно другим.
   - А почему бы и нет, - повторил я опять, и пошел на почту заказывать тренажер Фролова.
   Через неделю пришла посылка и я начал дышать по инструкции, которая прилагалась к прибору. Довольно быстро я вышел на продолжительность тренировки 30 минут. Месяца через полтора у меня было, как говорил Петросян - "очусщение непередаваемое". Хотелось, прыгать, кувыркаться, подтягиваться. Цикл дыхания я довел до 50 секунд и как - то все прошло, восстановилась нормальное обычное состояние и я стал все чаще и чаще пропускать занятие. Правда система проявилась в другом. Перед поездкой в Нижний Новгород (автомашиной 2000 км.), на море, за три - четыре недели я начинал усилено тренироваться и таким образом, возникающие нагрузки переносил легко и без сбоя или без приключений. Кроме упражнений по дыханию мы с женой каждое утро, в любую погоду ходили вокруг озера 5 км. Но опять повторю, тренировки по дыханию на тренажере я стал пропускать, и пропуски становились все длиннее и длиннее.
   И все же петух меня клюнул, в спину. Да так сильно, что не вздохнуть, не шевельнуться. Я взмолился - Боже, за что и почему меня? Я не знаю, чем руководствуется человек в стрессовой ситуации, но я не пошел, ни в поликлинику, ни в аптеку. Я залез в Интернет, не зная еще толком что искать. Не знаю, может мне помогли высшие силы, услышав мою мольбу, но я скачал одну единственную книгу "Эндогенное дыхание (Медицина третьего тысячелетия)" В.Ф. Фролов, где неоднократно упоминался остеохондроз. И я тогда начал дышать системно, 6 раз в неделю и довольно быстро дошел до продолжительности занятий 35 минут и дыхательного цикла 58 секунд. Я клал перед собой коробок спичек и на вдохе откладывал одну в сторону. Потом я количество секунд в занятии делил на количество спичек и получал продолжительность цикла. Через некоторое время я заметил, просыпаясь ночью, сердцебиение, которое отзывалось в голове, груди и руках. Я снизил цикл до 45 секунд, потом до 37 - сердцебиение прекратились.
   Я стал чувствовать себя нормально, в спине появилась уверенность. Теперь я решил увеличивать цикл постепенно, не форсируя событий.
   Интересная судьба у человека, которая может жутко измениться за сотую долю секунды. Я шел по улице, бордюр, снежок, шаг и действительно сотая доля секунды и я лежу на земле, после чувствительного удара. Под тонким слоем припорошенного снега зеркальная поверхность льда. Сначала был дождь, потом мороз, потом все покрылось тонким слоем снега. Двое рабочих, рывшие рядом траншею, поднимают меня. Левая нога длиннее правой и вывернута в сторону. Боли я не чувствую, но испытываю досаду. Я мог не ходить. У меня образовалось окно в один час, между зубным рентгеном и временем посещения зубного врача и я бесцельно бродил по улице. Один из рабочих вызвал скорую. Я попросил, что бы меня прислонили к дереву и стою на одной ноге. Мне кажется, скорая не торопится, на улице автомобильная пробка. Звоню жене, прошу продублировать звонок вызова. Ответ, - выехала, ждите.
   Наконец скорая пробивается, подводят носилки и я в салоне. Врач измеряет давление, укол. Мы едем. Приемное отделение, перегрузка на каталку. Рентген!
   - Перелом?
   - Да!
   - Шейка бедра?
   - Ниже.
   - Хрен редьки не слаще.
   Опять ожидание, потом везут в операционную.
   - Инсульт, инфаркт?
   - Не было.
   Делают укол, потом еще два новокаина и прокалывают ногу спицой. Не больно. Такое я видел по телеку - "Это вы можете". Там они себя прокалывают спицами и тоже им не больно. Скрипит каталка; лифт, палата, койка. Ногу кладут на станок и подвешивают гирю в 6 килограмм. Теперь нужно лежать на спине, соблюдая осевую симметрию восемь недель или 56 дней.
   В палате мне видно только входную дверь и часть потолка в подтеках. Подтеки сухие, просто давно не было ремонта. Ходячие тоже ворчат, туалет в ужасном состоянии.
   Потекли день за днем. Нога лежит рядом как бревно, болит спина, опять вернулся остеохондроз. Огромное желание перевернутся на правый бок, но приходится лежать на спине, не нарушая осевую симметрию. Через неделю добавили груз, еще три килограмма. Применяют единственное лекарство, - набор гирь в девять килограмм.
   Впервые встречаю Новый год в больнице, ни разу в жизни не пользовался судном, а тут пришлось. В палате пять коек, двое на растяжке, один ходит плохо, с прострелянной ногой, другой бодро на костылях. Трое курят, атмосфера ужасная. Одному из лежачих привезли телевизор, и он включает его с семи утра и до часа ночи. Я не представлял, сколько мусора выплескивается на головы зрителей за эти восемнадцать часов. Но хозяин пульта с настойчивостью маньяка смотрит все подряд, изредка включая, тут же подключенный дивиди с порнухой. Я лежу затылком к телевизору и могу смотреть только через зеркало, но это довольно утомительное занятие. Иногда начинаются в палате скандалы и выкрики - "Фильтруй базар"!
   Я вспоминаю, когда я последний раз лежал в больнице - 28 лет назад. У меня осталось впечатление какой -то тишины, чистоты, санаторной скуки. Рядом с туалетом - курительная комната с хорошей вытяжкой, телевизор стоит в фае, ковры, мягкие кресла, диван. Около каждой кровати кнопка вызова, сестра разносит таблетки, делает уколы три раза в день. Если сравнить разницу - то санаторий и тюремная больничка.
   Сразу после Нового года отключили отопление. Как потом выяснилось: на первом этаже потекла батарея, сантехники не смогли устранить течь, спустились в подвал и перекрыли вентиль. Дело было в конце рабочего дня, и они спокойно ушли домой продолжать праздновать Новый год. В палате стало быстро холодать, сильно дуло в окно, температура стремительно опускалась, и не помогало второе одеяло. Я не люблю холод и переношу его достаточно плохо. Пробовал закаляться, выливал на голову ведро холодной воды, через некоторое время у меня начинало стрелять ухо. Делал несколько попыток, а мне словно говорил организм, ты мне холодную воду, я тебе воспаление уха. Не получился из меня морж. Может потому, что я в 14 лет купался в горной реке, где очень холодная вода и простудил ухо. Те же кто преодолел себя, чувствуют превосходно. Они сначала холодной, потом ледяной водой выбивают из мозга эндорфины, гормоны счастья или наркотики морфийного ряда. Но удары холодной и ледяной воды сродни удару молота, который должен быть все тяжелей и тяжелей, а удары все яростней и яростней. Вот они и лезут в прорубь в сорокаградусный мороз, но лезут то единицы, остальные, коих большинство зябко кутаются в шубы. Нет, холод не для меня.
   В армии я не дотянул несколько секунд до второго разряда в кроссе по пересеченной местности в кирзовых сапогах. Получил третий, и любовь к бегу.
   Вернувшись на гражданку или чуть позднее, в моду вошла книга Гилмора "Бег ради жизни". Читали все с интересом, но бегали довольно редкие одинокие фигурки в парках или по набережной. Побежал и я, но начались неурядицы дома, в семье, на работе командировки. Начал бегать от случаю к случаю, летом в парке, зимой за городом на лыжах. Постепенно спортивные вылазки начали стремиться к нулю, стрессы возрастали к бесконечности. При таких показателях финиш известен; областная больница, болезнь сердца. Меня довольно быстро вылечили, и врач сказал - никакого бега, ходить медленно, бережно и не пытаться перебежать дорогу перед автомобилем. Я ему не поверил, сердце должно быть у меня здоровым, это какие то накладки. Через полгода я вбегал на чкаловскую лестницу в Н. Новгороде (Горьком), 540 ступенек. Потом я много бегал в гору, это совершенно другое состояние, чем по равнине. В моду вошел Купер с его таблицей очков. Я начал набирать каждый день очки. К пятидесятилетию я сделал себе подарок, пробежал малый марафон - 23 километра. Большой марафон так и не собрался. Я то знаю, одного желания мало, нужен толчок.
   Как -то на работе я взял для себя и жены две туристические путевки через Рокский перевал. В одном из радиальных маршрутов был запланирован подъем на трехтысячник. Две группы из 50 человек подошли к подножью, и началось восхождение. Гора была совершенно лысая, без деревьев и хорошо просматривался весь маршрут. Чем выше мы поднимались, тем больше людей оставались на тропе по трое - двое дожидаясь, когда начнется спуск, присоединится к идущим. Я в цепочке поднимался все выше и выше, казалось к самым облакам, и чувствовал себя таким героем, покорителем вершин. Неожиданно подъем перешел в почти ровный уступ, и я увидел несколько домашних коз и мужика, который косил сено. Сразу с меня слетел налет геройства, и все превратилось в повседневную обыденность. Но дальше тропа пошла круто вверх, мы продолжали идти, а идти становилось все трудней и трудней. Осталось человек семь, и я решил дальше не пойду и сел на камень. Солнце было в самом зените и уже успело нагреть даже большие камни. Цепочка смельчаков удалилась метров на сто. Вокруг была тишина, изредка прерываясь щебетанием птиц. Я расслабился и сижу, любуясь панорамой и, вдруг, услышал в траве шорох под самыми ногами. Глянул и обомлел. Подо мной клубились змеи довольно крупные. Я вскочил от испуга и побежал. Не знаю, за сколько секунд я преодолел эту стометровку, но мне кажется, я был близок к мировому рекорду. Я даже пытался встать впереди всех, но потом оказался в середине. Через некоторое время мы поднялись на вершину. С тех пор я уяснил одну истину, что бы чем - то заниматься нужно желание и толчок.
   Мы с женой продолжали бегать почти ежедневно по пять километров утром до работы. Однажды, я договорился с коллегой встретиться на автобусной остановке и поехать на одно предприятие. Время было около десяти часов утра, или как говорят психологи, 10-11 самое продуктивное время производственной деятельности. Мой коллега сел на кресло, через минуту закрыл глаза и задремал. Он мне говорил, что каждое утро в пять часов бегает по десять километров. Я всмотрелся в его спящее лицо и понял - гормональное истощение. Несмотря на удары молотом, его организм перестал выбивать гормоны счастья, эндорфины. Да получается та же картина, что и при закаливании. Кому -то надо бегать больше и больше. Марафон их не удовлетворяет, и они бегут на сто километров, триста. Но большинство сходит с дистанции, подавляющее большинство и только единицы смельчаков готовы бежать, - куда? Не тупик ли их там поджидает. Мировой спорт уже подошел к своему пределу. Новый мировой рекорд приводит к разрушению тела, настолько сильные нагрузки. Такая же картина у летчиков. Создается новое поколение самолетов, а человеческое тело не в состоянии выдержать такую нагрузку.
   Купер разочаровался в своих очках, были случаи инфаркта во время бега. Он пересмотрел разработанные им таблицы в сторону уменьшения нагрузки, но и это не спасло его детище, которое постепенно сошло на нет. Так что за счет холодовых. и физических нагрузок нельзя бесконечно выбивать гормоны счастья, наступает истощение и потом разрушение. Вот уже много лет, каждое утро мы с женой ходим пешком свои пять километров.
   Я продолжаю лежать, один день похожий на другой, одним слов день сурка. Жена приходит каждое утро и приносит новости. Знающие люди говорят, что неподвижно лежащего подстерегают две напасти: пролежни и отек легких. Они советуют надувать шарики, и она достает из сумки пять разноцветных шариков.
   - Ты должен их надувать, тебе не 17 лет, - говорит она.
   - Мне 17, только наоборот - отвечаю я.
   - Она смеется - 71. А может тебе принести тренажер.
   - Да - говорю я, - лучше тренажер, буду дышать.
   Я начинаю дышать ночью, когда все спят, и никто не курит. Я закутываю прибор в полотенце, что бы не было слышно бульканье и дышу по тридцать минут. Но в воздухе чувствуется табачный дым, запах лекарств, мочи и не вынесенного судна. Тяжелый нездоровый воздух, от которого не куда не деться. Какая жалость, что я не научился эндогенному дыханию. Как бы оно мне сейчас пригодилось. А ведь у меня было все: и время, и тренажер, и знания. Я успокаиваю себя словами Дементьева, - Никогда, никогда ни о чем не жалейте.
   Не знаю, что мне помогло, но я пролежал 43 дня без таблеток, уколов, в нормальном состоянии. На тридцатый и сорок второй день делали рентген.
   Врач помахал снимками - Все отлично, совместилось и срослось, как мама родила.
   До снятия спицы оставалось 13 дней и ночью меня начало крутить и выворачивать наизнанку. Болело все тело. Температура поднялась до 38,6 градусов. Сухой, с надрывом кашель. Дня через три я заметил, стоит кому либо закурить я начинаю кашлять, выработался условный рефлекс, как у собаки Павлова. Носоглотку забило какой то липкой гадостью. Вызвали врача-терапевта, которая определила ОРВИ (острая респираторная вирусная инфекция) и меня начали накачивать антибиотиками; таблетками и уколами. Совершенно пропал аппетит, есть не хотелось, но голодать мне было нельзя, мог нарушиться процесс сращивания костей. А я бы поголодал с удовольствием. Я вспомнил, самый большой срок, мы с женой голодали по десять дней несколько раз.
   В моду входил Поль Брэгг с его заявлением, - Я миллионер здоровья! И действительно, он погиб в 95 лет, катаясь на серфинге, а вскрытие показало, что у него был молодой организм.
   Мы с женой начали голодать с одного дня, потом три, семь и десять. Во время голода чувствовали себя неважно, не было того прилива энергии, которым восторгался Брэгг, но после выхода действительно энергия начинала играть в теле, но потом как - то все возвращалось на круги своя. Голод никаких эндорфинов не выбивал, наоборот пища воздействует на организм как наркотики, а тут его (организм) лишают этих благ, предлагая взамен, пустую воду. Организм противится голоданию, но потом начинает вычищать все внутренности. На 8-9 день чистятся желчные протоки, сосуды. Из меня выходила черная, как деготь гадость.
   Выход из голода должен быть правильным, на чистых продуктах. А где их сейчас возьмешь? В овощах переизбыток нитратов и пестицидов, появились генномодифицированные продукты, которые ведут себя непредсказуемо, фальсифицированные: сметана, творог, молоко изготовлены без участия коров. Сейчас в Америке много толстых, да и в России их не мало. Истинную причину не говорят, ссылаясь на малоподвижный образ жизни и стрессы. А может дело в том, что животных кормят сначала гормональными препаратами роста, а потом другими - для быстрого набора веса. Бройлера до 5 килограммов выращивают за 40-45 дней. Какие же им анаболики дают? А с продуктами в человеческий организм поступает не только память о быстром росте и весе, но и сами неизрасходованные гормоны. Вот человек поел "ножки Буша", глядишь, и набирает вес до 100-150 килограмм. Мы с женой и бросили голодать, на чистый организм должны ложиться чистые продукты, а где их нынче найдешь?
   Я пытаюсь быть оптимистом. Но приходит утром жена и рассказывает: "Я не пойму, "скорая" выгружает больного, вторая уже на очереди, а чуть дальше мелькает и третья". Такое впечатление, что больничка стоит на рокаде и непрерывно подвозят раненных, а там идет бой. Один сломал ногу, спускаясь с горы, другой с лестницы, третий на ровном месте, четвертый прострелил. Об автоавариях и говорить не приходится, сразу два-три человека привозит "скорая". Обморожения бомжей, несчастный случай на производстве, вместо воды сделали клизму из перекиси водорода, все невозможно перечислить. А "Радио России" рекламирует только лекарство с утра и до ночи. Остеохондрозом болеет каждый мужчина, начиная с тридцати лет, простатитом тоже. Паразитов в толстом кишечнике много и они кишат собираясь в клубки, смакует диктор, в то время когда мы пьем утренний кофе. Болезни молодеют, от них никуда не деться, звоните прямо сейчас, горячая линия ждет вас, кто первым дозвонится тому подарок. Отбрасывая рекламную шумиху, все равно начинаешь понимать, что болезни взяли человечество за горло и продолжают сдавливать все сильней и сильней.
   До моего срока восемь недель осталось пять дней, и я взмолился, "Доктор, больше не могу я находиться здесь, выписывайте меня домой".
   - Хорошо - ответил он.
   После обеда сняли груз, вытащили спицу, а через день доктор говорит: "Три месяца на ногу не наступать, не геройствовать".
   Через два часа я с помощью санитарки взбираюсь на каталку, потом меня перегружают в машину и я еду домой. Подъем на пятый этаж трудней, чем на трехтысячник, но и это позади. Наконец я лежу на своей кровати и дышу, нет, я пью воздух, который поступает с открытого балкона. Оказывается, воздух может быть сладким!
   Через пять дней начинаю дышать на тренажере, меня душит кашель, выступают слезы, но я упорно продолжаю упражнения. Еще через пять дней кашель проходит и больше не возвращается. За два месяца я вышел на дыхание - 20 минут утром и 30 вечером, с циклом 40 секунд. Я не спешу, но и не собираюсь останавливаться, так как получил большой толчок.
   Конечно, совсем от сомнений не избавишься. Вдох носом из атмосферы, или через тренажер. Но ведь, через тренажер, там воздух внутри не чистый, насыщен углекислым газом. Кто -то предупреждал, что в душном, многолюдном помещении воздух перенасыщен тоже углекислым газом и такое дыхание крайне вредно. Йоги ведь вдыхают чистый атмосферный воздух, да еще говорят, что занятия в городских условиях не соответствуют требованиям йогов. Я задаю себе вопрос, не стану ли я заурядным углекислым наркоманом? Вспоминаю, у Новикова - Прибоя, когда моряки оказались затопленными в подводной лодке, они поставили пластинку "Жила-была блоха" и хохотали до истерии. Углекислый газ - веселящий. Еще есть, у Альберто Моравио "Картинки рая". Там небольшой рассказ, как жена доводила мужа до бешенства, и он начинал ее душить. Она еще говорила, надо не пропустить момент, когда наступал кайф и когда он должен ее отпустить, что бы не задушил ее совсем. И, наконец, кажется Гроф, в Австрии проводил семинары по введению слушателей в измененное состояние при помощи таблеток ЛСД. Но потом их признали наркотиками и он ввел ребефинг. Нужно дышать очень часто. Здесь или воздух циркулирует в носоглотке и не поступает в легкие, или наоборот, большое поступление кислорода, сосуды сжимаются, и перекрывают доступ кислорода, повышается в организме содержание углекислого газа и человек видит себя то в утробе матери, то в прежней жизни, а может просто глючит.
   У йогов этих проблем нет, у них есть речака, пурака и кумбхака (вдох, выдох, задержка) и ты приобретаешь сверхспособности. Поэтому и я решил идти вперед в будущее, какая все таки жизнь в 2056 году, это намного интересней, чем домик в Париже.
   Апрель 2008 г. Пятигорск.

Старый дом
   
   А. и Р. Дешабо
   
   
   
   
  1.
   
   Природа хранит бесконечное количество тайн. И человек открывая одну за другой, словно по ступенькам поднимается к истине. А когда восклицают - стены слышат или говорят! Мне видится голографический аппарат, снимающий молекулу за молекулой камня - очевидца, на котором записано все, и день и ночь, и весны ушедшие вдаль веков, чья - то блуждающая любовь, чья - то грусть невысказанной мысли, и одиночество, и скотская похоть, и жизнь сама, с ее мириадами углов и оттенков, текущая во мглу первозданной тиши. Но нет такого еще аппарата и человек, как и тысячу лет назад берет зубило подходит к громадной глыбе, что бы высечь истину. Истина получается неуклюжей, примитивной, набитая изнутри субъективизмом, даже если вместо зубила и камня использована ручка и бумага. Да и какая разница, если мысль легка и нематериальна, а язык тяжел, груб и воплощен в материи, раздражая мысль своей неповоротливостью и рождается от их содружества хилое дитя, которое ушло от языка, но не приблизилось к мысли.
   О, если б камни могли говорить! Семь поколений выросло в стенах дома Љ 100 по улице Провиантской. Семь поколений рождались, любили, страдали, надеялись и уходили, что бы никогда не вернуться под их защиту. Им было бы что рассказать, даже если одно мгновение, выхваченное тусклым лучом языка... одно мгновенье...
   
   Шесть часов утра. Тишина. Дом погружен в сладкий утренний сон. Этот сон сладок тем, что в это время в подсознании человека борются две силы - разума и желания. Разум утверждает, что уже пора вставать, но желание ему возражает, - еще одну минуту, это так хорошо и приятно, одну маленькую минуточку.
   Но разум неподкупен, он требует, бунтует и человек подчиняется ему.
   В четверть седьмого хлопают двери, слышится кашель, кто - то громко фыркает, хлещет из крана сильная струя воды. Лучи яркого летнего солнца врываются в комнату сквозь тюлевые занавески и весело скачут по стене.
   Наталья Самсоновна, лежа в кровати, подтягивается, зевает, прикрывая ладошкой рот и поворачиваясь к мужу, говорит тихим, еще не окрепшим ото сна голосом:
  - Левушка, мне приснился такой чудесный сон, будто мы с тобой в ластах плаваем в акватории Черного моря.
  Наталья Самсоновна женщина неглупая, но считает, что ласты одевают для того, что бы не утонуть.
  - Вокруг нас так красиво - продолжает она - разноцветные рыбы, водоросли и морские звезды; крупные, красные, голубые, прямо царство подводное.
  Наталья Самсоновна видит сны всегда многоплановые, цветные, объемные, в трехмерном измерении, обязательно многосерийные с остросюжетной канвой, в которых главная роль молодой и красивой героине принадлежит только ей.
  - Потом мы разговаривали с дельфинами, и они нас понимали. Ах, это было мило, я таких прекрасных снов давно не видела.
   Левушка или Лев Иванович Полушкин, мужчина пятидесяти восьми лет, крупного телосложения, с красным загорелым лицом невнятно бормочет:
  - А рыбки ты не наловила? Хорошо бы свежей к завтраку.
  - Что ты, Левушка, вечно у тебя меркантильные замашки.
   Лев Иванович поднимается, кряхтит, ловит ногами стоптанные домашние туфли и как есть в белых, больших по колена трусах, делает три приседания. Скрипят суставы, словно ржавые петли, которые уже много лет никто не смазывал. Сделав нехитрый ритуал утренней зарядки, Лев Иванович одевает пижаму, перебрасывает через плечо махровое полотенце и отправляется на кухню. Он терпеливо дожидается пока кончит умываться их сосед, пьяница и дебошир со странной фамилией Почекаус.
   Потом над старенькой, потемневшей от времени раковиной, хлещет он в лицо холодной водой, сгоняя остатки сна. В комнату возвращается бодрым и подтянутым. Лев Иванович на цыпочках подходит к отгороженной тяжелыми портьерами спаленке и делает вид будто стучит:
  - Викочка, пора вставать! Солнышко уже встало.
  - Папочка, я только две минутки - говорит она капризным голосом, надувая свои пухлые губки.
  - Вот я тебя сейчас... - он входит в девичью светелку и прикладывает большие холодные руки к ее теплой шее.
   Она натягивает на голову одеяло и хохочет:
  - Ну, папочка, перестань, я встаю уже.
   К завтраку Наталья Самсоновна подает кофе. Она нарезает бутерброды с тонкими ломтиками сыра, достает розетки и раскладывает по чайной ложке черной икры.
  - Ах, - вздыхает она - кончается икорка, когда нам теперь придется побывать в Астрахани. Как жаль, что прошло такое чудесное время. У нас с Левушкой была такая роскошная каюта, с холодной и теплой водой. Кормили нас хорошо, только мне некоторые блюда не нравились. И еще, понимаешь, Викочка, там так было мало интеллигентных людей, что не с кем было поговорить об умных вещах. Правда, потом мы познакомились с Маргаритой Павловной, женщиной вполне культурной. Она работает преподавателем в средней школе. Как-то мы с Левушкой ходили к ней в гости, и она нас приглашала еще. У нее такая чудесная магнитная мыльница, ты даже не представляешь какая она удобная. Нам тоже нужно обязательно купить такую.
  - Хорошо, хорошо, мамочка - говорит Вика - завтра суббота и мы пойдем покупать.
  - Я слышала они есть в магазине "1000 мелочей" или в хозтоварах на Провиантской - продолжает Наталья Самсоновна, прихлебывая кофе маленькими глотками.
   Лев Иванович молча и сосредоточено жует, изредка вставляя в разговорную кайму свое слово.
   Речь за завтраком в основном ведется по поводу приготовления блюд, с оценкой: съедобно, не съедобно. Причем первое Наталья Самсоновна принимает как похвалу, она краснеет и не без кокетства начинает подробно объяснять как приготовить это блюдо, что нужно положить и когда.
   Из - за стола они встают все вместе. На работу первым уходит Левушка, он чмокает в щечку Наталью Самсоновну, потом Викочку и, сказав традиционное, - пока, до вечера, - осторожно прикрывает за собой дверь. За ним выпархивает Викочка. Тук - тук, стучат ее каблучки по асфальту, она спешит на маршрутное такси, пожалуй, единственный вид транспорта в городе, на котором при посадке соблюдают очередь.
   Наталья Самсоновна покидает квартиру последней. Она проверяет погашен ли свет, выключен на кухне газ и только после этого, важно и с достоинством, как и подобает женщине, которая уже давно пережила бальзаковский возраст, выходит на улицу.
   На работу Лев Иванович ездил на троллейбусе. На остановке он умело работая локтями пробирался вперед и, когда подходил вагон, его потоком втягивало внутрь без особых усилий и потерь, не считая оторванной пуговицы.
   В салоне троллейбуса люди все время передвигались и переругивались. Женщины имели большие сумки с острыми и твердыми углами. Они больно били по ногам и Лев Иванович морщась, сожалел, что из моды так давно вышли элегантные пушистые муфты, с которыми, наверное, было бы очень удобно ездить на общественном транспорте, и вошли в моду тяжелые хозяйственные сумки. На середине пути где - ни будь освобождалось место и он садился к окну. Сегодня ему явно не повезло. Слоноподобная ярко раскрашенная дама бросила свой баул, почти через весь переполненный салон и метко попав на свободное место, начала к нему продираться. На пути следования послышались сдавленные крики:
  - Что там за шум?
  - Грудную клетку поломали.
  - Чудаки, разве можно в такую толкучку брать с собой клетку.
   Лев Иванович уже много лет ездил на работу по этому маршруту и очень гордился, что его любимый город растет ввысь. Появляются новые высотные здания и он, наверное, в тысячный раз пересчитывает этажи или обменивается впечатлениями о том, что здесь совсем недавно были маленькие домики с подслеповатыми оконцами или пустырь и, вдруг, вымахали такие четырнадцатиэтажные громадины. И жизнь в этих домах новая и интересная без кухонных склок, закопченных углов, длинных казенных коридоров, с установленными в ряд керогазами и особенным кислым коммунальным запахом. И что центр города застраивается медленно, а окраины не узнать.
   Лев Иванович любил свой город горячо, до самозабвения, как и полагается истинному провинциалу. Все люди делятся на три категории: столичных, провинциалов и бродяг. Столичные снисходительно относятся к остальным, как взрослые к детям, они будто знают что - то немного больше чем другие, и в глазах их этакая снисходительность и молчание их вроде таинство какое содержит, а в словах всегда многозначительны, будто существа из особого мира и никогда не занимаются пустяками. Кстати, они не приезжают в другой город - они снисходят.
   Провинциалы, те горды как индюки. Они гордятся всем, что происходит в их родном городе, кто родился из знаменитостей, что построено из многоэтажных зданий или подземных переходах, происходящими спортивными состязаниями, совещаниями, симпозиумами в союзном или международном масштабе и когда перевалило за миллион их жителей. Они пристально следят за своими конкурентами и, с простодушной наивностью спрашивают о крупном промышленном центре, - у вас там трамвай хоть есть?
   К бродягам провинциалы относятся с презрением, а к столичным с легкой завистью, но в разговоре всегда пытаются подчеркнуть, что в столице жить не стали бы, - там сильно устаешь и, почему - то люди в столице не ходят, а бегают.
   Бродяги завидуют провинциалам. В их розовых мечтах зримо просматриваются контуры коммунальных квартир, украшенных трюмо и сервантами. Но воплотив свою мечту в материальную основу, они начинают тосковать, страдать комплексом географической неудовлетворенности, с надрывом петь песни о том, что едут за туманом или так заслушаются модную мелодию о романтиках, что душа у них выворачивается наизнанку. Глядишь через некоторое время, и мелькает его бородатая рожа на Енисее или на Оби, плотом правит или варит на стометровой высоковольтке. Да и заработать они не дураки. Живет в вагончике, воды нет, электричество по расписанию, ругается на чем свет стоит и мечтает о трюмо, серванте и коммунальной квартире, и что бы обязательно с лоджией.
   Лев Иванович работал директором небольшой гостиницы в старом здании стиля позднего ампира, украшенного львиными головами и неизвестными науке монстрами, расселенными по всему периметру. Раньше были удивительно простодушные люди, они украшали даже обратную сторону фасада. До революции в этом особняке жила любовница местного богача и мироеда купца Рылова. В кабинете Льва Ивановича помещался ее будуар и в посетителя, попавшего на прием к директору, метились из лука четыре розовых амура. С потолка хитро улыбалась обнаженная Даная, с одной стороны - приглашая к ночлегу, с другой ее глаза говорили, ничего не выйдет.
   Гостиницу уже много раз собирались ликвидировать, но в городе их не хватало, и она продолжала существовать на тихой зеленой улице, нетронутая административными бурями и техническими реконструкциями.
   К гостинице Лев Иванович подходил как рядовой гражданин, обремененный семьей и годами, но стоило переступить порог кабинета, как он становился самым важным человеком в городе, командиром производства. У него был штат несколько человек, ими нужно было руководить и отражать набеги командировочных, которые осаждали гостиницу с утра до вечера.
   Командировочные умоляли, просили, требовали, угрожали. Каждому человеку соответствовала своя определенная нота это гаммы, но некоторые проигрывали ее целиком.
   Лев Иванович вел себя спокойно, не кричал, не просил выйти вон. У него в течение долголетней практики выработался стойкий защитный иммунитет. Он разводил руками и говорил:
  - В стране нет койко - мест. Вы в другом городе были, - там есть?
  - Нет, - следовал чистосердечный ответ.
  - А вы что хотите, что бы я был оригиналом?
   Но командировочный народ дошлый. Они просачиваются внутрь, несмотря ни на какие заслоны, на то что рабочее место администратора украшено табличкой с золотыми буквами - "Мест нет", чем Лев Иванович очень гордился, это было его детищем.
   В гостиницу можно проникнуть несколькими путями. Посредством звонка из высокой инстанции, Иногда или вернее чаще он раздается из телефона - автомата за углом. В Москве и Ленинграде этим способом не пользуются из - за обилия этих высоких органов. Можно сделать приятное администратору - небольшой подарок. На юге обычно предпочитают деньги, на севере коробку конфет, в средней полосе берут и то и другое. Назойливое ожидание и администратор поселит вас из жалости, видя, что вы уже обросли бородой. Правда есть еще один - прикинуться школьным товарищем директора и, хлопая его по спине восклицать: - А помнишь, Вася ...., - но и этот вариант обречен на неудачу, так как директор забыл всамделишных друзей, не то - что выдуманных.
   Лев Иванович сел за стол, перебрал несколько бумаг о бронировании мест, ремонте водопровода, подписал заявление электрику Семину на очередной отпуск и подошел к окну открыть форточку. В дверь постучали.
  - Войдите - сказал он.
   В кабинет вошел посетитель. Левая щека у него непроизвольно дергалась. Лев Иванович не любил дерганных граждан, от них всегда можно ждать подвоха.
  - Места есть?
  - Нет!
  - Почему?
  - В стране не хватает койко - мест.
  - А где мне спать?
   Они первое время вяло переругивались, но потом страсти накалились. Человек задергался сильней, достал из кармана пистолет - прилипалку и выстрелил Льву Ивановичу прямо в лоб. Лев Иванович охнул, побледнел и откинулся на спинку кресла. Минуту в кабинете стояла тишина. Прилипалка медленно покачивалась маятником. Лев Иванович водил испугано глазами за ее кончиком, словно находился в кабинете невропатолога. Потом спросил побелевшими губами:
  - Вам одно койко - место?
  - Одно - ответил дерганый гражданин.
   Лев Иванович написал направление. Уже при выходе из кабинета он окликнул посетителя:
  - Заберите свою гангстерскую штучку, - он снял со лба прилипалку. Посетитель больше не дергался и проговорил удивительно спокойным и доброжелательным тоном:
  - Возьмите себе как память, у меня еще есть в запасе несколько штук, сынишке купил. Он у меня разбойник, - добавил человек с теплотой.
   Лев Иванович подумал, что сын весь в отца, но вслух этого не высказал. Подобный способ проникновения в гостиницу был для него новым, следующего он уже не допустит. С местами было трудно, как никогда. Гостиница была забита писателями и артистами. В городе проходила декада литературы и искусства одного из братских народов настолько успешно, что грозилась вылиться в месячник.
   В три часа дня Льва Ивановича вызвали на совещание в трест. Он немного задержался и когда приехал, совещание уже началось. За трибуной выступал управляющий трестом коммунальных предприятий. Лев Иванович первое время не мог уловить нить доклада, но потом понял, что речь ведется об улучшении сервиса и условий работы людей, делающих этот сервис. Голос управляющего продолжал греметь, изредка прерываясь, когда он делал очередной глоток воды.
  - Итак, товарищи, люди, работающие в сфере сервиса, тоже люди, все равно как рабочие, а почему они должны работать в выходные дни, почему они должны быть в отрыве от семей, жен, детей, не выезжать на лоно природы. Мы должны добиться, что бы наши банщики и парикмахеры работали как все с восьми до пяти, и выходные имели как их семьи, в субботу и воскресенье. А то вот одна семья распалась, текучесть с кадрами большая. Но, конечно, товарищи, все это при условии выполнения государственного плана по мытью и стрижке.
   После совещания Лев Иванович вернулся в гостиницу. В его кабинет ринулась толпа командировочных. Выпроводив всех, он опустился в кресло. Дверь опять скрипнула, вошла тетя Фая, завхоз и председатель месткома:
  - Здравствуйте, Лев Иванович, - она протянула ему десять рублей и добавила, вот решили наградить вас за активное участие в самодеятельности.
  - Ну, что вы - засмущался он и поморщился.
   Деньги он в руки брал брезгливо, но никогда не отказывался. Домой Лев Иванович возвращался вечером усталый и радостный, что прожит еще один простой рабочий день, с его суетой и вечной заботой о гостиничном хозяйстве.
   
   
   Викочка работала в ЭЛУАДЕ. Это было красиво и по гречески непонятно. Когда у нее спрашивали кем, она отвечала - дизайнером. Тогда это слово входило только в моду, и тоже было непонятно и звучало загадочно. Ей поручили работу над оформлением очередного призыва:
   "Водитель, будь человеком!"
  Работа ее настолько захватила, что ей начали сниться сны на производственные темы, будто она оформляла трансъевропейскую магистраль Кулебаки - Марсель. По обе стороны дороги она проектировала невообразимые пирамиды со странной, почти неземной архитектурой, огненными динамическими указателями поворотов и подъемов, тоннелями, кемпингами и огромными рекламными щитами. Некоторые из них предлагали покупать магнитные мыльницы, душистое мыло "Земляничное" и молочный напиток "Йогурт". С других улыбались Марчело Мастрояни, Беата Тышкевич, Нейли Армстронг и другие страшно известные кинозвезды, космонавты и политические деятели.
   Но проходили призрачные сны и она возвращалась на службу, где продолжала работу над оформлением проезда с улицы Гаражной на Провиантскую, который славился не столько оживленным движением, сколько частыми дорожными авариями. Ее стена около кульмана была украшена цветными видами участками крупнейших дорожных магистралей Токио - Осако, Рим - Неаполь, Москва - Ленинград. Она работала с любовью и фантазией и если в городе появлялись на дорогах красочные щиты с рисунком и надписью:
  "Тому, кто пьяный сел за руль,
  За поведенье ставим нуль!",
  то это обязательно работа Викочки в тесном содружестве с художником Сашей Кругликовым. Она много спорила на эстетические темы, доказывала, используя убедительные доводы о целесообразности одних призывов, и отвергала другие. Например, ей удалось заставить директора большого детского комбината снять призыв: "Водитель, будь осторожен там, откуда выходят дети" и заменить, по ее мнению, на более емкий, красочный, зовущий:
   А здесь, водитель, не спеши,
  Дорогу переходят малыши!
   Принципиальность - была одной из отличительных ее черт. Она никогда не опаздывала на работу, но и не приходила раньше. Когда ее сослуживцы бегали в рабочее время по магазинам, Викочка фыркала, и говорила, - вы скорее демонстрируете покупательную способность, чем что - либо приобретаете. Мне вполне хватает для этого нерабочего времени. Викочка с детства была приучена к тому, что приобретение очередной вещи в семье Полушкиных было событием особой важности. В священнодействии принимала участие вся семья. Видимо, строгое выполнение ритуального обряда покупки уходило корнями во тьму веков, если не всего поколения Полушкиных, то одной из его основных ветвей.
   Сегодня Викочка работала последний день, в сумочке у нее лежала соцстраховская путевка в санаторий имени "Второй пятилетки". После обеда она получила отпускные деньги. Работа на ум не шла, она чертила пустяковые дорожные знаки и мечтала о юге. Время от времени она делилась отпускными планами со своими сослуживцами, а ближе к концу рабочего дня выскочила в магазин за традиционной бутылкой сухого вина.
   После работы распили вино, пожелали Викочке приятственно провести время и разошлись. Домой Викочка возвращалась в приподнятом настроении. Ею уже полностью завладел юг, щекотал нервы в предвкушении приятных и острых ощущений.
   Жизнь человека иногда расцветает подобно цветку, источая вокруг, вместо аромата запахов широкую гамму чувств: беззаботности, веселости, остроумия и прочих чертовски приятных всплесков человеческой натуры, которые тлели долгое время в суете повседневности, на фоне скверной погоды.
   
   
  Наталья Самсоновна была женщиной из той породы, которые захватив власть в семье на заре ее создания, пытаются удержать до последнего своего дня. В молодости она была не на столько красива, что бы мужчины бросались к ее ногам, но и не дурна, что бы на нее не обращали внимания. Еще девушкой она много читала старых французских романов и мечтала встретить принца. Но Левушка не будучи им, неожиданно попросил у ее родителей руки единственной дочери. Это было в трудную эпоху индустриального бума, эпоху первых пятилеток, когда с газет и уст людей не сходили слова: Магнитка, Комсомольск, Турксиб. Молодые люди уезжали на стройку с разрешения родителей и без, они горели энтузиазмом, женились, строили новые города и новые семьи, совершали трудовые подвиги и никто, пожалуй, из них не думал о точном соблюдении ритуала женитьбы.
   Трудовой шквал не коснулся своим крылом семьи Натальи Самсоновны, когда Левушка, начинающий советский служащий, попросил у родителей ее руки. Они не выразили особенного восторга, но и не протестовали, возможно понимая, что это рядовой акт гражданского состояния, а отнюдь не английская королева выходит замуж за очередного Людовика. Но для Натальи Самсоновны, это короткое мгновение осталось самым ярким пятном ее жизни. Оно было таким же значительным, как почтамт для города, от которого идет измерение расстояния по всем дорогам.
  - Ах, это было на восьмой год после того, как Левушка добился моей руки у родителей, - говаривала она о каком - ни будь событии в ее жизни. С годами трудней стало высчитывать расстояние прошедшего времени, и она просто вспоминала, фантазируя и придумывая новые, никогда не происходившие подробности и факты. К пятидесяти семи годам Наталья Самсоновна раздалась вширь, но передвигалась довольно бойко, не снижая скорости на поворотах. Это была женщина с едва пробивавшейся проседью, с русским круглым лицом на котором слегка проступали следы татаро - монгольского ига.
   Отдав Викочку в первый класс, она поступила на службу, по ее словам в сферу телефонной связи или попросту телефонисткой на междугороднюю станцию. За время работы телефонисткой она прекрасно изучила географию родной страны и приобрела несколько, свойственно этой профессии, привычек: перебивать собеседника, вмешиваться в чужой разговор и чрезмерную болтливость. Но это отнюдь не умоляло ее достоинств, она была жизнерадостной, любила классическую музыку, особенно Глиера, Шопена, и Баха, Олега Лундстрема она ненавидела, Гершвина и Бабаджаняна не переваривала, а при упоминании биттлов ее начинало трясти от негодования. Она не любила когда во время работы по телефону, ее называли девушкой и всегда поправляла абонента, - называйте меня дежурной, я вам далеко не девушка - и в этих словах было больше гордости, чем сожаления.
   Наталья Самсоновна сетовала, что в богатом русском языке нет постоянного, удобного обращения к женщине, вот и называют пенсионерок девушками, некоторым это льстит, а другие возмущаются.
   Целый день Наталья Самсоновна принимала заказы на междугородние переговоры. Кому - то нужен Баку, кому -то Норильск, звенят голоса, вспыхивают и гаснут лампочки и так изо дня в день. Алло, алло Новосибирск! Примите транзитный, Уренгой, говорите с Таллиным, вас ждут. Ни на секунду не прекращаются разговоры. Страна будто огромный организм и связь это нервы по которым пульсируют токи. Это и есть пульс жизни, напряженный, несущий информацию, пульс вечно живой, вечно творящий - такими словами рассказывала она о своей работе случайной попутчице, кутая свою прозаическую профессию в голубой туман романтики.
   
   
   Вечером Полушкины собирались вместе. По случаю того, что сегодня пятница и что Викочка уходит в отпуск, Наталья Самсоновна купила торт, а Лев Иванович, используя свои связи, достал бутылку коньяка.
   В семье торжество. Наталья Самсоновна готовила на кухне праздничный ужин. Готовить ужин на кухне, на которой кроме одной хозяйки еще четыре не просто. Нужно обладать большим чувством юмора, незаурядной способностью постоять за себя, хваткой и силой, что - бы не нападать на других, уметь внешне нервничать и внутренне оставаться спокойной или наоборот и еще многими, многими качествами, такими же, какими обладает политический деятель, оставаясь в составе кабинета министров при частой смене его главы.
   В вечерние часы пик на кухне загоралось пять лампочек, и кухня начинала казаться праздничной, иллюминированной, будто приукрашенной к встрече Нового года. Включатели находились в квартирах и лампочки поочередно загорались, предупреждая - через минуту появится сам Почекаус или кто иной с кастрюлей борща, двумя кофейными чашками, утятницей и стопкой тарелок от М.С. Кузнецова.
   Но часы пик, есть часы пик с его вечным движением, суетой, суматохой и лампочки то вспыхивали, то гасли, усиливая впечатление иллюминированного карнавала.
   Наталья Самсоновна была оживлена, она готовила суп с фрикадельками, голубцы и горячий шоколад. Она была вся еще под впечатлением поездки на туристическом теплоходе, и ее отрывочные воспоминания слились в сплошной калейдоскоп приятных мыслей от речного отдыха.
  - Послушайте, Галина Степановна - рассказывала она - напротив нашей каюты, жил такой благообразный, интеллигентный старичок. Он плохо слышал, но очень любил музыку. И когда в музыкальном салоне кто - ни будь на пианино исполнял Бетховена или Вагнера, он садился в уголок, вставлял в ухо вестибулярный аппарат и слушал с замиранием сердца. Его одухотворенное лицо становилось то грустным, то веселым. Он так тонко чувствовал музыку. А как мы с Левушкой любили гулять на палубе и смотреть на звездное небо. Все - таки, наверное, страшно было космонавтам выходить из корабля...
   Галина Степановна, одна из соседок Полушкиных, неизменно поддакивает - наверное, страшно. А дышат чем они там, небось кислорода не хватает?
  - Что вы - говорит Наталья Самсоновна - по последним телеметрическим данным в космосе пустота, ужасный вакуум. Вы даже не представляете себе этого.
   Потом Наталья Самсоновна приготовленные блюда вносит в комнату и продумано, со вкусом накрывает на стол.
   Родственники немного задержались, ровно настолько, что бы Наталья Самсоновна разволновалась, - ах, что же это они запаздывают.... Но в этот момент раздался звонок, и в комнату ввалилась оживленная гурьба. Гости были жизнерадостными, они потирали руки и, как заметила Викочка, довольно энергично, много говорили о еде и немного о мебели. Лев Иванович разлил по рюмкам коньяк, и все выпили за Викочкин отпуск.
   Ужин, как принято писать в газетах, прошел в теплой, дружественной обстановке. Наталья Самсоновна вздыхала, что люди опять стали кочевниками, но только на более высоком уровне. Родители и гости надавали Викочке кучу советов, как держать себя на юге, настолько противоречивых, что выполнить их, ей было просто не под силу. И уже поздно вечером, моя на кухне посуду, Наталья Самсоновна болтала без умолку, может быть в силу привычки, а может от выпитого коньяка:
  - Галина Степановна, вы не читали детективный роман "Вилла "Белый Конь"?
  - Нет....
  - Что вы. Непременно, голубушка, прочтите. Потрясающая вещь. Агафья Кристи. Изумительно.
   Она не успела закончить свою мысль, почему именно изумительно, как заявился Почекаус. Он был под градусом или выражаясь его языком, в состоянии невесомости. Проверив несколько кастрюль и удостоверившись, что они пустые, он начал умываться громко фыркая. Наталья Самсоновна терпеливо дожидаясь его, вздохнув, проговорила ни к кому не обращаясь:
  - Я, кажется, опять в отпуске поправилась.
   Почекаус с удовольствием пустил изо рта фонтанчики воды, - это потому, что вы следили больше за другими, чем за собой, но не огорчайтесь, вы выглядите гораздо моложе своих семидесяти лет. У Почекауса была странная привычка, смотреть на соседей ясными глазами и говорить очередные гадости. Наталья Самсоновна не обиделась, а только уточнила, что ей всего 57 и что ему не стоит так часто пить.
   Почекаус любил белую или как принято сейчас модно говорить зеленую, разудалые русские песни, немножко Высоцкого и тирольскую шляпу. У него было немало друзей. У одного из них был телефон. Почекаус изредка звонил ему, но почему - то это обычно происходило в то время, когда приятель мылся. Телефон звонил долго и требовательно. Приятель весь в мыле вылезал из ванны, бежал через коридор и гостиную, вбегал в спальню и судорожно хватая трубку мокрой рукой, спрашивал:
  - Алло?
  - Ты чего, Федя, моешься? - невинно спрашивал Почекаус.
  - Да, моюсь.
  - Ну, иди мойся, не буду тебе мешать.
   Почекаус согласился с Натальей Самсоновной, что пить здоровью вредить, поблагодарил за изысканность мысли и проницательность, но у него были свои взгляды на борьбу с зеленым змеем. Дело в том, что они с женой уже пятнадцать лет вяло переругивались и сегодня утром она перестала грозиться, что уедет к маме и неожиданно заявила, что вызовет ее сюда. Почекаус не на шутку перетрусил и дал ей клятву, сию минуту завязать. Но его день прошел неудачно. После обеденного перерыва он подошел к начальнику отдела и начал рассказывать о своем предложении, направленном на улучшение труда и сокращения одной штатной единицы. Начальник отдела, Николай Петрович, внимательно выслушал его и уточнил некоторые детали. В разговор вмешались другие работники отдела. Кто - то вспомнил, что это уже было, но не привилось, другие говорили, что это ново. Больше всех распалялся инженер по технике безопасности Карась, но в отличие от других, он бил в грудь своего собеседника. Карась предложил это оформить как рацпредложение и получить деньги. Но тут кто - то рассказал случай из жизни, связанный с этой темой. Не заметно перешли к анекдотам, сначала на эту тему, потом на разные. Почекаусу больше всех понравилось про одного любовника, которого муж выбрасывал с двенадцатого этажа, а тот все продолжал и продолжал ходить к его жене. В заключение беседы все пришли к единодушному мнению, что в сельской местности на тракторе за водкой ездить невыгодно, много затрачивается времени и есть большой риск, что пока едешь, сельпо может закрыться.
   Было уже пять часов и Карась предложил собрать по рублю. Почекаус вспомнил, что он утром давал клятву жене и поэтому металлический рубль отдал с неохотой. При виде денег Карась оживился еще больше:
  - Что будем брать?
  - Мне все равно - безразличным тоном ответил Почекаус, ругая себя за бесхарактерность.
  - Нам не нужны равнодушные, - продолжал кипятиться Карась, - нам нужны энтузиасты!
   У них быстро организовалась небольшая, но теплая компания. Пошли они в питейное заведение, которое часто меняло вывески в диапазоне от детского кафе "Солнышко" до многообещающего "Шашлыки - коньяк", но внутренним содержанием оставалось непоколебимым. В пятницу всегда около дверей топталась небольшая кучка желающих попасть внутрь. Неожиданно Почекаус перехватил инициативу в свои руки. На мгновение мелькнуло лицо директора и Почекаус со словами Пузиков, Жора, Георгий Саныч рванулся, отбросив в сторону швейцара, но не добежав тридцати сантиметров он остановился и заговорил тихо, так что бы мог слышать только директор:
  - Это инсценировка, делайте вид будто вы рады, нас пятеро.
   Директор знал странную привычку Почекауса говорить гадости. Если его не остановить, он непременно скажет, что предприятие, выпускающее алкогольные напитки, борется за получение знака качества, а в вашем заведении их так разбавляют, что эти напитки соответствуют ТУ Горводхоза и что швейцар пьяница и хулиган, берет чаевые вперед, прежде чем впустить внутрь. Поэтому директор вяло обрадовался Почекаусу и кивнул швейцару, что бы тот впустил всю их развеселую компанию. Они шумно ввалились.
   После того как все выпили по первой рюмке, Карась предложил повторить. Повторенье - мать ученья - аргументировал он свое предложение. Это было убедительно, и никто возражать не стал. Уже после того, когда они почувствовали, что засели основательно, Почекаус попросил анчоусов. Официантка пожала плечами и принесла кильку. Кто - то из них попробовал затянуть "Из - за острова на "стержень", но его не поддержали. Песня оборвалась на полу ноте. Тогда поднялся Карась и, стукнув по привычке Почекауса в грудь, спросил:
  - Ты мне друг?
  - Как собака - ответил тот.
   Разговор перешел на собак. Карася сильно развезло.
  - Может, ты пропустишь? - спросил Почекаус, отодвигая в сторону его рюмку.
  - Не мм...о...гу, орга...ни..зм...не поз...во..ляет...
   Все дружно выпили. Кто - то срывающимся голосом опять затянул на этот раз "Черемшину". Песенная грусть отозвалась только в душе официантки:
  - Пора закругляться, мальчики, - фортисимо официантки разрушило лиричность компании.
  - Давай, лапушка, закруглимся - ласково протянул Почекаус.
   Костяшки счетов заметались под ее рукой - мясных салатов - пять, килек пять...- она скороговоркой выпалила меню, которое удивляло не столь разнообразием, сколь ценами. Назвав сумму счета, она спохватилась, - да, я еще не положила пять мясных салатов.
  - Положи еще раз, - великодушно разрешил Почекаус.
   "Черемшину" допели по дороге.
   Ничего не зная о внутренней борьбе Почекауса, Наталья Самсоновна смотрела на него с укоризной.
   На кухню вошел еще один их сосед - студент. Он был холост, но почему то платил алименты.
  - Здравствуйте, - сказал он негромко.
  - Привет, забулдыга, - радостно отозвался Почекаус.
   Однажды, Почекаус пришел домой с "большим перебором" и не дотянув пять шагов до своей квартиры, ввалился в комнату студента и лег не раздеваясь на его кровать. Его сильно мутило, и он отвратил. Проснувшись через час, он увидел незнакомую обстановку и перебрался к себе. Студент пришел поздно и не включая свет лег спать. Первым его увидела Наталья Самсоновна. Студент бегал с тазиком и тряпкой, от него шел кислый запах. Наталья Самсоновна поспешила на кухню поделиться новостью, - с виду интеллигентный человек...а на самом деле....
  - Забулдыга - закончил фразу Почекаус.
  Оправданьям студента никто не верил, но с тех - пор такой кличкой Почекаус изредка напоминал студенту о минувшем событии.
  Приветствие Почекауса передернуло Наталью Самсоновну, она не любила грубых слов. Закончив мыть посуду, она ушла к себе в квартиру. Уже лежа в постели и читая новый детективный роман, она думала, что опять супруги Почекаус будут всю ночь скандалить, не давать ей спать, а утром у нее опять будет мигрень. Как бы угадав ее мысли раздался визг жены Почекауса:
  - Уходи, уходи, ирод прокляты!
  - Ну и уйду, в турпоход по неизведанным местам родного края - голос Почекауса гремел добродушно.
   Его жена была препротивной скандальной бабенкой, подстать Ксантипе. С утра до вечера доносился ее сварливый голос с общественной кухни и только оптимистический склад характера Почекауса позволял ему уживаться с ней и очень редко приходить домой вовремя и трезвым.
   Наталья Самсоновна отбросила в сторону роман, выключила свет и попыталась уснуть, но голоса доносившиеся с кухни не давали ей этого. Хлопнула громко дверь. Почекаус заперся в туалете, за ним гналась жена с щипцами для выемки белья:
  - Выходи сейчас же!
  - Долой абсолютизм! - выкрикивал он лозунги первой французской революции.
  - Выходи, тебе говорят!
  - Да здравствует либеральная интеллигенция! - приближался он к современности.
   Рев супруги Почекауса нарастал лавинообразно, грозя достигнуть силы звука реактивного самолета перед взлетом.
  - Боже мой. Что делается? - подумала Наталья Самсоновна - этак недалеко и до землетрясения.
   Дверь под напором Почекауса - супруги затрещала и, сорвавшись с петель, рухнула. В ее голосе зазвучали медные трубы победы, разносясь ликующими звуками по многоквартирному дому.
  - Ура...а...а, - неожиданно для себя тонким голосом пропела Наталья Самсоновна тихо поддаваясь совместной радости.
   Из туалета послышались сначала звонкие удары, потом глухие, и жалобный голос Почекауса:
  - Битье интеллигентного человека по голове унижает его достоинство.
   Жена Почекауса в течение всей их совместной жизни билась за мужа и часто била его. Но уравновешенность Почекауса не раздражала ее, после всех этих скандалов она плюхалась на табуретку, которая стояла посреди кухни, и облегченно вздохнув, говорила:
  - Ну и дурак же ты у меня, - и в ее голосе уже слышалась теплота и любовь.
   На что Почекаус отвечал так же не меньшим заботливым тоном:
  - Ты знаешь, дорогая, в Англии есть профессиональный союз ведьм. А ты ведьма несоюзная, не объединенная, так сказать ведьма - одиночка.
   Но она уже не обижалась. Энергия была израсходована полностью, начинался процесс ее аккумулирования, наступали дна затишья, которые так любил Почекаус, его жена, Наталья Самсоновна да и все обитатели дома.
   Но даже и после скандалов первое время супруги еще говорили громко, но уже на отвлеченные темы, а жена Почекауса даже пыталась петь.
   
   Утром Полушкины оделись празднично, и пошли по лучшим магазинам города. Она не спешили, основательно рассматривали витрины, трогали руками и примеряли много разных вещей, от бигудей до боксерского ринга четыре на четыре метра, но купили только магнитную мыльницу и очаровательную шляпку для Натальи Самсоновны. Домой они вернулись, как принято об этом писать, счастливые и усталые. Наталья Самсоновна торжественно несла шляпу по коридору на вытянутых руках, но как назло из соседей никто, за исключением Почекауса, не вышел.
  - Какой изумительный торшер, он так подойдет к вашему диван - раскладушке - пытался он прокомментировать столь радостное событие в семье Полушкиных.
   Но Наталья Самсоновна прошла сквозь него, как люди проходят сквозь стеклянные двери, нередко забывая их открывать.
   Викочка на минуту задержалась на лестничной площадке, вынула свежую почту. Журнал "Юность" она решила взять с собой, почитать в самолете. Папе она отдала две газеты и письмо от его сестры, Викочкиной тетки из Евпатории.
   Вечером Полушкины провожали Викочку в аэропорт. Здание аэровокзала гудело как улей. Деловито сновали служители. Суетились пассажиры с чемоданами, свертками, авоськами. Из ресторана доносился задушевный голос, предостерегая своих посетителей о высокомерном отношении к мгновению и само собой напрашивался вывод - секунду надо смаковать и растягивать, тем более если ты находишься в отпуске, в летнее время, да еще на юге.
   Белая блестящая птица поглотила Викочку и Наталья Самсоновна смотрела вслед самолету с грустью, вспоминая свою молодость и то ушедшее время, когда Левушка, начинающий советский служащий, добился руки Натальи Самсоновны у ее родителей.
   
   Почекаус имел странную привычку, побродив в одиночестве по общественной кухне, по воскресеньям вечером уезжать в аэропорт. Он проходил в ресторан, который был расположен на втором этаже, рядом с залом ожидания, занимал место у огромного окна и заказав полдюжины пива, задумчиво смотрел на летное поле. Самолеты прилетали, принося с собой запахи далеких городов и улетали, оставляя после себя неясную тоску. А Почекаус пил пиво маленькими глотками и в его ясных голубых глазах плескалась такая грусть, будто сама Одри Хепберн в роли стюардессы зовет его на борт межконтинентального лайнера, но он отрицательно машет головой и тихим, почти задушевным голосом говорит ей вдогонку - мне некогда, мисс, как - ни будь в другой раз.
   Его лирические мечты прервал хриплый, дребезжащий голос, будто извлеченный при помощи патефонной иглы и старой консервной банки:
  - Свободно? - голос принадлежал небритому типу неопределенного возраста. Не дожидаясь ответа, незнакомец поставил на стол две бутылки пива, с нарочитой небрежностью швырнул рядом сухую воблу, на мгновенье исчез и вновь появился с чистым стаканом.
   Почекаус не проронил ни слова, продолжал смотреть на уходящие вбок красные огоньки взлетной полосы. Незнакомец жевал воблу. Его челюсти как мельничьи жернова перемалывали старую рыбешку, не отделяя мясо от кожи, костей и внутренностей.
  - Вот так же кто - то в Австралии уже четвертый год жрет свой автомобиль - подумал Почекаус брезгливо.
   Незнакомец смотрел пьяными глазами. Потом он дернул Почекауса за рукав, подвинулся ближе и жарко дыша, заговорил:
  - Фамилия моя Лифчик, Петр Семенович Лифчик. Прямо сказать фамилия не литературная, с такой в классики стеснительно. Работал я плановиком в тресте коммунальных предприятий. Мы, конечно, не спутники запускаем, сами понимаете, у нас гостиницы, бани, парикмахерские. Так сказать, тыл передового производства и науки. Но и у нас свои заботы, свои насущные вопросы и проблемы. Поначалу я увлекся техникой. Возьмем такой пример: банщик к шкафчикам для открытия и закрытия ходит? Ходит... Он задевает грязным халатом чисто отмытых граждан? Задевает... Нужно ему сделать пульт управления, как на самых современных заводах? Нужно.... Нажал на рычажок, чик - открылась дверца. И помытый гражданин доволен и банщик становится высококвалифицированным и не просто работает, а осваивает. И должность у него теперь называется - банщик - оператор и зарплата выше. Вот так с размахом нужно мыслить. И только я хотел придумать что ни будь похлещи, как пришел этот корреспондент из газеты, увидел меня обрадовался. Петр Семенович, говорит, у вас воскресник по очистке территории был? Ну, был, - говорю я. Народ горел энтузиазмом? Ну, горел. Нужно поделиться с другими. Так сказать, передать опыт, зажечь многомиллионную армию трудящихся. Пиши, Семеныч, все как есть. Так сказать, излей душу. Ну я излил, прямо на бумагу выложил душу. Написал я про утреннюю тишину, и про восходящее солнце, и про пташек - птичек, а главное людей показал и самого управляющего трестом - Андрей Егорыча. Как там у меня: раскраснелись лица, заиграли на губах улыбки. А самого - то, Андрей Егорыча, я с Наполеоном сравнил. И напечатали, как есть на первой странице. И подпись - Лифчик П.С. Вот так - то, брат, для многомиллионной армии трудящихся. Только вот Наполеона вычеркнули - очень жалко.
   Вечером я в "рюмошной" встретил снабженца Заворыкина Сашку. Налил он мне стакан водки и говорит, - пей, Петр, люблю я тебя, ты гений! Как есть гений! Это сказал сам Андрей Егорыч, управляющий трестом. Дай я тебя обниму, Петр, крепко, с размахом, по - русски. И, понимаете, поселился этот проклятый холодок где - то между лопатками и не отпускает. А может я и впрямь гений, подумал я. Закружилась у меня голова, сердце забилось тук...тук...тук..., так и есть гений чистой воды - пробормотал я в смятении от неожиданного радостного открытия. Ну я им напишу, не какую - ни будь там заметку, а целый роман - газету, закачаются, почище там разных Кобов Абэв. Прихожу домой, а у меня этот роман - газета перед глазами стоит. Главное что бы свежо, остро и даже намека на банальность не было. Пляж, южное море, знойные женщины, сыщики и шпионы, и все супермены, кроме чистильщика сапог. Разъезжают они в роскошных автомобилях и дерутся они бутылками из - под шампанского, только головы и витрины звенят. Сначала я хотел умерить их пыл, думаю, ежели в случае чего будут киносъемки экранизировать, то им эта самая баталия в копеечку влетит. А потом пошел, пошел, удержу нет никакого, с размахом пятьсот страниц накатал, три месяца на работу не ходил.
   Наконец, понес я в редакцию рукопись. Думаю по дороге, как это они начинающего автора встретят. Прихожу к самому Главному редактору - как дела, коллега? - спрашиваю.
  - Да вот текучка заела, - жалуется он мне.
  - Ну, ничего - говорю я, - скоро и на вашей улице будет праздник. Держи, - говорю я и отдаю, как есть пятьсот страниц рукописного текста.
   Прочел он первый лист и говорит - нам этот материал позарез нужен, вот так - он чикает ладонью по горлу. Мы без этого материалу горим, задыхаемся, но не сейчас, приходите денька через два.
   Ушел я обнадеженный. Два дня жил как на вокзале, в полнейшем ожидании. Как - то встретил Заворыкина Сашку, говорю - вы еще пожалеете, что уволили меня за прогулы, вы обо мне скоро услышите от многомиллионной армии читателей.
   Наконец, подошел срок. Прибыл, значит, я в редакцию и к главному. А его нет. Спрашиваю у секретаря - где?
  - Кто? Редактор? - невинно переспрашивает она, - так он уехал на годичные курсы по повышению квалификации.
  Психанул тут я и пошел по отделам. У меня спрашивают - действие когда происходит?
  Я отвечаю - поздно вечером. А мне говорят - вам надо папаша, в "Вечерку". Пошел я в "Вечерку", а у меня опять спрашивают, - сколько лет главной героине? - Как сколько? - отвечаю я - восемнадцать. Вам, папаша, нужно в "Молодежную".
  В "Молодежной мне объяснили, - раз действие происходит на море, значит, неси рукопись в газету голубых артерий - "Большая Унжа" И там мне отказали. А потом малознакомый работник печати объяснил мне, что у них страшная специализация и вряд ли придется пристроить такую широкую вещичку, и посоветовал мне переработать на сельскохозяйственную тематику. А я про шпионов люблю.
  Почекаус поднялся и, не попрощавшись, направился к выходу. Лирический вечер не состоялся, Одри Хепберн улыбалась другому...
   В зале ожидания он нос к носу столкнулся с Натальей Самсоновной.
  - О...о... - протянула она несколько кокетливо для ее лет - вы то же кого - ни будь провожаете?
  - Да, Одри Хепберн - пробормотал невнятно Почекаус.
  - Вы, если не против, поедемте вместе, у нас машина, - теперь в ее голосе слышались нотки снисходительно аристократизма. Они сели в стареньки "Москвич" послевоенного образца и покатили в сторону города.
   
  Юг
   
   Жора Шахверди жил на Кавказе, а работал чуть южнее границы полярного круга. Летом он себе устраивал каникулы на одном их черноморских курортов, зиму проводил за прилавком крытого рынка северного города. Он мог иметь собственную авиалинию Сыктывкар - Ткваречели, со штатом голубоглазых стюардесс и элегантных суперлетчиков с большими портфелями из светло - коричневой кожи, но то ли природная стеснительность, то ли необъяснимый страх перед милицейской формой не позволяли ему этого делать.
   По документам он числился работником свободной профессии, в скобках музыкант. Ни на одном из музыкальных инструментов он не играл, но музыку любил до самозабвения. Однажды, в экстазе он разорвал рубашку на своей груди, по - видимому музыка в него входила, но выхода не было. С его лица никогда не сходила обаятельная улыбка. Он носил усики "мерзавчики" и его внешний облик сливался с внутренним. Отличительной чертой его характера было то, что он никогда, ничего не откладывал на завтра, и не говорил себе - "это от меня никуда не уйдет или подождет". Особенно он придерживался этого принципа в отношении с женщинами. Он хорошо знал - один упущенный момент, смена настроения, неосторожно сказанное слово и опять начинай все сначала. Поэтому он всегда был вежлив и предупредителен, и не понимал людей, которые грубят друг другу и тем более женщине, ничего не получая взамен, не считая, конечно, мелкого чувства злорадства по поводу удачно найденного сравнения собеседника с каким - либо животным. Они портят себе нервы и теряют расположение окружающих, по скудоумию своему не считая эту истинную ценность за ценность.
   У Жоры была легковая машина очень модного цвета, богатый гардероб, двадцать четыре часа в сутки свободного времени и отменное здоровье. Он любил вино и женщин. Вино любил одной марки, женщин разных. Это лето он проводил на одном из модных курортов, снимая веранду остекленную с трех сторон. С одной вид на море, с другой на забор санатория имени "Второй пятилетки" и с третье на зеленые горы.
   Жора Шахверди жил безмятежно. Он не всматривался вперед и не оглядывался назад. Вся его жизнь проходила сегодня и если ему не удавалось в этот день выпить, он отдавал предпочтенье известному коньяку с дюжиной медалей и познакомиться с новой женщиной, он говорил себе, что день прошел зря. У него был тот возраст, когда он уже вошел во вкус жизни и не собирался из него выходить.
   
   Юг встретил Викочку, как и подобает югу, пальмами, солнцем и шумной толпой с мягким говором. С первых шагов она оказалась в руках частной инициативы. От толпы отделилась, по русски говоря, самая энергичная женщина, спрашивая на ходу:
  - Вы дикарь, молодой человек?
  - Нет - ответил длинноволосый юноша, может девушка в цветастой рубахе, с перекинутым через плечо орущим транзисторным приемником.
  - Какая жалость. Девушка, девушка, вы дикарка?
  - Вы сами дикарка - отрезала Викочка.
   Она прошла сквозь толпу гордой и печальной. Ее не трогала эта суета, как не трогают политические бури экс - президентов, которые нашли теплое место официантов в другой стране. Она глазами нашла спецавтобус с названием санатория имени "Второй пятилетки" и уверенно направилась к нему. Автобус, пропетляв по кривым улочкам, вырвался на оживленную магистраль. Мимо проплыли санаторные корпуса, украшенные колоннадами, немыслимыми карнизами, различной лепниной и еще Бог знает чем. Потом они стояли у базара, пока шофер ходил за сигаретами. Разноязычный говор, неистовые яркие краски, горы фруктов, овощей, сладостей, мучных изделий и прочего промтовара широкого потребления слились в сплошную какофонию: звуков, красок, запахов, в бешено вертящейся калейдоскоп, будто природа оголив миллионы квадратных километров, сконцентрировала все, что есть значимое в одном месте.
   Суета юга не повергла Викочку в уныние, а придало ей тот грустный оттенок настроения, который сопровождает на земле Богов, спустившихся на короткое время с Олимпа.
   Для постороннего взгляда жизнь в санатории казалась вялой и сонной. Отдыхающие медленно прохаживались по аллеям, сидели на лавочках или толпились у ядовито - желтого павильона, испытывая реакцию печени на алкогольные напитки. Но тот, кто уже вжился в образ старожилы, понимал, что в их душах кипят страсти. По вечерам в санаторном клубе плескалось голубое танго, изредка меняясь на непонятный, но громкий рок. Поп - музыка делала свои первые шаги в музыкальных джунглях широкого потребления, но многие отчаянно закинув голову, выходили тряхнуть стариной, хотя старина и никогда не знавала подобной какофонии.
   Толстый пожилой гражданин Лепешкин, страдающий длинным списком хронических заболеваний, прижимал к себе Викочку и шептал незначительные слова. Она была с ним холодна. Это было не то, совсем не то. Шли дни, но любовь к Викочке не приходила. С одной стороны ей хотелось порой влюбиться в какого - ни будь самой, а с другой - она была гордой и принципиальной. И вот на разрешение этих противоречий, таких же жгучих, как поиски туалета в незнакомом городе, и спросить стыдно, и хочется, она обычно тратила свой ежегодный отпуск. Она часто писала письма маме, в которых сквозила серая скука, начинала обожать одиночество и ночные купания. Викочка раздевалась донага, входила в фосфоресцирующее море, будто сказочная русалка, заплывала далеко за буй и возвращалась на берег усталой и грустной. И потом, долго лежа на санаторной кровати, не могла уснуть.
   Гражданин Лепешкин в перерывах между процедурами продолжал упорно улыбаться. С каждым разом его улыбка становилась все наглее и наглее. Викочка с ним танцевала безразлично, точно с собственной тенью. В клубе было многолюдно. Танцующие предпочитали радиолу, администрация - баяниста, потому что за него платили. У радиолы было разнообразие жанров и исполнения, у баяна лихость и богатые традиции. Может быть и впрямь это было так же хорошо, как пересесть с современного лимузина на разудалую тройку. Но клубный баянист играл в полсилы, так как он числился на полставки и делал это так же неохотно, как неохотно начисляли ему деньги в бухгалтерии, и неизвестно кто из них начал первым.
   Когда Викочка была еще девочкой, с маленькими косичками и большим голубым бантом, ей нравился блеск зала, яркий свет, веселая музыка и нарядные пары. Но со временем краски потускнели, она увидела, что люди уже не те, у многих под глазами мешки, на голове до блеска полированные лысины, под пиджаком спрятаны большие и дряблые животы и танцуют они с какой - то непонятной инерционной настойчивостью, словно это вынужденный, обязательный обряд или физиологическая потребность. Все было похоже на то, как восхищение золотым зубом в мальчишеском возрасте, по мере взросления сменяется состраданием, начинаешь понимать, что протезирование - жестокая необходимость.
   А Лепешкин был все тем же: маленьким, самоуверенным, не красивым и старым. Однажды, во время быстрого танца хали - гали она посмотрела на него так холодно, что он зябко поежился, а Викочка заговорила ледяным тоном:
  - Послушайте Лепешкин, у вас может развиться отдышка. Это будет ужасно, тем более что вы живете на девятом этаже, в доме, котором часто ломается лифт. Вам надо беречь себя, Лепешкин! Идите, выпейте кефир и ложитесь в кроватку. Крепкий, здоровый сон - залог высокой производительности труда.
   Он недоуменно просигнализировал белесыми выгоревшими ресницами и пошел неуверенной, сгорбленной походкой, будто получил пощечину.
   А Викочка вернулась в пустую палату и заплакала по - бабьи громко всхлипывая, не стесняясь своих слез. Ее круглые, красивые плечи поднимались и опускались, и от этого движения веяло необъяснимой тоской и грустью. Потом она вытерла аккуратно глаза, восстановила брови черным карандашом "живопись", взяла большое махровое полотенце и пошла на море.
   Она спустилась по бетонной лестнице, построенной каким то известным, но уже давно забытым князем, взяла круто влево от санаторного пляжа, который в ночное время закрыт на замок, и по едва заметной тропинке вышла на берег. Викочка на минуту присела на камень и, глядя задумчиво на море, по которому вдалеке плыли несколько редких огоньков, прошептала:
  - Господи, хоть бы меня украл кто...
   Но море продолжало петь свою извечную песню, равнодушную и беспокойную. Викочка думало о том, что идут тысячелетия, сюда приходят люди разных эпох, а море все по - прежнему такое же бесконечно огромное, ласковое, доброе и злое, словно живое существо. Она разделась, посмотрела на свое тело, полное женской привлекательности и сделала по крупной гальке несколько красивых шагов, будто демонстрируя свою наготу далеким звездам. Откуда - то с моря налетел теплый влажный ветерок, приятно обдувая ее, и мягко зашелестел в кустах. Она оглянулась на темный загадочный берег.
   Из диких зарослей кустарника вышел половой гангстер Жора Шахверди. Викочка от неожиданности ахнула и присела. Его фигура греческого воина в японских плавках отливала серебром.
  - Отвернитесь сейчас же, - крикнула Викочка негодуя.
   Жора послушно стал к ней спиной. Она торопливо одела купальник.
  - Вы готовы? - спросил он ее насмешливо.
  - Можете повернуться, - сказала она повелительно.
  - Вода теплая?
  - Я вам не градусник, - продолжала она дерзить.
   Ее грудь часто вздымалась, она готова была постоять за себя, но возможно от того, что он послушно выполнял ее приказы, глаза Викочки, еще мгновение назад темные от гнева, стали добрыми и снисходительными.
   Жора Шахверди извинился перед Викочкой за то, что принес ей столько беспокойства и, разогнавшись, бросился в море, взметнув каскад сверкающих брызг. Викочка раздумывала только одно мгновение и вошла в воду следом за ним. Она отплыла от берега метров на пятьдесят и, перевернувшись, легла на спину. Южные звезды были крупными, и загадочно мерцая, они вернули Викочке то философское возвышенное настроение, из которого совсем недавно вывел ее своим появлением Шахверди. Она неотрывно смотрела на небо и ею овладел испуг перед бесконечностью Вселенной. Она показалась себе маленькой, слабой и беззащитной. Как ей не хватало рядом друга - мужественного, умного и сильного.
   А Жора Шахверди внутренне почувствовал добычу, начал делать вокруг Викочки круги, постепенно сужая их стальным кольцом, из которого не вырывалась еще ни одна женщина. На берег они вышли вместе.
   Жора Шахверди был в отличной форме, южные каникулы всегда шли ему на пользу. Если Викочка, втайне от самой себя, была покорена его античной фигурой, то услышав от него каскад остроумных шуток, которые сыпались подобно бенгальским огням, перестала себя обманывать и сдерживать. Она заразительно смеялась, нисколько не боясь его, пробовала петь и даже шутливо толкнула его в бок. А когда он позвал ее в машину, стоящую по ту сторону кустарника, она подумала, что иногда человеку хочется до одурения взобраться на свою Фудзияму и решительно пошла за ним. Он провез ее те небольшие двести метров, по которым она совсем недавно спускалась в одиночестве, извинился еще раз, поблагодарил за приятный вечер и непринужденно спросил, что она делает завтра.
   Они поговорили еще немного о пустяках и расстались добрыми друзьями или может чуть - чуть влюбленными друг в друга.
   Засыпая, Викочка сладко улыбалась в предвкушении предстоящей встречи. Впервые за долгое время, счастье своим неверным крылом едва коснулось ее, оставив тот неглубокий след, который приятно бередит душу человека до последних дней его жизни.
   На другой день Викочка торопила тягучее санаторное время. Она галопом проскакала по процедурным кабинетам, излечивая неврастению, обещавшую только через два - три года объявиться первыми признаками, едва дождалась обеда, повалялась часок в постели и вышла со скучающим взглядом из торжественных дверей парадного подъезда.
   Жора Шахверди подъехал на "Волге" с шиком, вызвав неприятное передергивание внутренностей отдыхающих граждан от резкого визга тормозов.
   Викочка села в машину и небрежно откинулась на спинку. Она обдала презрительным взглядом рыжую мымру с четвертого этажа, на которую обрушил неистраченные страсти любвеобильный Лепешкин, и быстро освоившись, спросила:
  - Куда ты думаешь меня везти, Жорик?
  - Поедем в Центральный парк культуры и отдыха имени Максима Горького, - ответил он ей в тон, с глубоко скрытой иронией.
   В городе они оставили на платной стоянке машину и начали медленно прогуливаться по парковой аллее. Жора знал много интересных историй и охотно поделился ими с Викочкой.
   Над их головами раскинули платаны свои мощные ветви. Все скамейки были заняты отдыхающими, на аллеи так же было многолюдно. Навстречу им попалась яркая парочка, общим весом в двести килограмм, причем соотношение веса было странным и несуразным, примерно один к трем. Тщедушный интеллигентный мужчина и невообразимо толстая интеллигентная баба. Впереди нее важно шел бульдог, в его глазах сквозило наглое превосходство, широкая грудь была украшена золотыми медалями. Викочка никогда не видела во взгляде столько высокомерия, она показалась себе серой и неинтересной и даже на мгновенье поблекли краски самого Шахверди.
   Викочка была здесь впервые и на окружающее смотрела с любопытством туриста. В центре парка построили фрагмент китайской стены, которую впоследствии приспособили под доску почета местных передовиков. Рядом стоял толстый мужчина и лениво жевал яблоко, сплевывая кожуру на асфальт. Невдалеке, сквозь зелень кустарника, виднелись подмостки летнего театра. В кассе шла бойкая распродажа билетов. Афиша извещала о том, что через двадцать минут начнется феерическое представление. Жора купил билеты, и они заняли места. Первое время Викочка скучающим взглядом смотрела на сцену, но потом вышел клоун и начал исполнять соло на трубе. Викочка подалась вперед. Мелодия рожденная невзрачным кривляющимся человечком была виртуозно до неповторимости, она пронизывала каждую клетку тела и уносилась немыслимой спиралью в беспредельное пространство, уже потемневшего открытого неба. У Вики где - то внутри зародился холодок и разбежавшись по спине ударил в кончики пальцев. На мгновение ей показалось, что она соприкоснулась с чем - то бессмертным и неземным. Она полу закрыла глаза и думала, что мелодия рожденная гением никогда не умрет, а будет блуждать в одиночестве среди звездных миров и некогда эхом опять отзовется на земле, но это уже для другой, быть может ее внучки из далекого будущего поколения. Жора тоже сидел не шелохнувшись и весь зал притаился в ожидании свершения чуда. Их фигуры казались гипсовыми изваяниями, будто великий волшебник увел все души сидящих людей, оставив тела, напряженные до предела.
   Но потом он перестал играть и на сцену вышел еще один клоун в роли оптимиста. Они начали бить друг друга по голове, доставляя радость зрителям. Викочке тоже стало ужасно весело, слушая пустой звон их голов. Она подумала о том, что на каждую улыбку в мире есть своя слеза и что в природе все ужасно рационально. Только недавно она чуть не плакала, но теперь ей весело и она смеется. И хотя она не имела никакого представления о манихействе и самом Мани, но что - то близкое коснулось ее сердца. Быть может где то в подсознании, в самом дальнем уголке его, поселилась эта древняя романтическая философия дуализма и на какой то миг завладела ею. После представления Викочка медленно вернулась в реальный мир.
   Они вышли из парка и, словно, сговариваясь направились к ярким огням ресторана с экзотическим названием "Южная ночь". Они протиснулись внутрь сквозь шум, музыку, сигаретный дым и заняли свободный столик. Официант подал Викочке меню, Жора предложил ей сделать заказ по своему усмотрению.
   После традиционной бутылки шампанского, которая была выпита в ознаменование, по словам Шахверди, "встречи века", им подали коньяк, на столько похожий на виноградный самогон, что если бы не Викочка, Щахверди высказал бы свои сомнения вслух и учинил бы разнос персоналу ресторана. Но в это время заиграла музыка, и он пригласил Викочку на танго. Он гладил ей руки, и смотрел нежно в глаза и медленно танцуя, слегка прижимал к себе.
   Шахверди не интересовало ее мировоззрение, он ощущал только теплоту ее тела. Он зажигал Викочку медленно, но неотвратимо. Она сопротивлялась этому, но чувство родившиеся в подсознании, влекло к нему и она в какое то мгновение, отбросив стыдливость, прижалась к нему сама.
   Почувствовав это, Жора переменил тактику. Выпитый коньяк согревал кровь и будоражил мысли. Она позволила Шахверди в одном из танцев поцеловать себя и после этого сделалась "скушной" и нежной. Она курила сигареты или танцевала, положив на грудь Жоры свою очаровательную головку, и скользила томным взглядом по окружающим лицам.
   Музыканты безбожно фальшивили и кончили фальшивить только тогда, когда перестали играть. Потом Викочка смутно помнила, что куда - то долго шла, помнила потные объятия Шахверди и то, как на мгновение в ней вспыхнула девичья стыдливость и как ее заполнила пустота и безразличие к окружающему миру. Где - то внутренне Викочка сознавала, что это счастье проходящее, мимолетное и обманчивое, что в нем звучит фальшивая нота и нет ни капли настоящего. Но потом, махнув рукой, она подумала в который раз, что человеку иногда до одурения хочется взобраться на свою Фидзияму и успокоилась. Иной раз это было чуть ли не единственным аргументом в пользу решения - отбросить сомнения прочь и принимать жизнь, как она есть.
   На другой день Шахверди не приехал. Не было его и на третий день. Он был половым гангстером и никогда не встречался с одной той же женщиной по два раза, как настоящий гангстер не приходит грабить банк на следующий день. Викочка почувствовала себя обманутой и одинокой. Еще недавно яркое счастье ее потемнело, сморщилось и стало пустым и ненужным. Она эти дни не писала маме, сначала ей было некогда, потом она ждала возвращение Шахверди, а потом пришло безразличие внешнее, но внутри она еще тайно надеялась, что с Жорой случилось неладное и он не может дать о себе знать, но обязательно он должен прийти.
   На пятый день ожидания произошло ужасное. Викочка по своему обыкновению вышла на прогулку незадолго до ужина и увидела, как Жора Шахверди усаживал в машину эту рыжую мымру с четвертого этажа. Она слегка сопротивлялась, но ровно на столько, что бы он, не передумал. Викочка не знала ее имени, не знала, что это за женщина и откуда, но она ненавидела ее, как может ненавидеть лютый зверь того, кто посадив его в клетку и почувствовав себя в безопасности, начинает дразнить и причинять ему боль. Викочка смотрела на нее с таким отвращением и так холодно, что та поспешила захлопнуть дверцу машины.
   Женщине не так обидно, что мужчина ушел, но обидно на кого он ее променял, так как она почти всегда думает, якобы она лучше соперницы, если не во всех отношениях, то, по крайней мере, в большинстве.
   А Жора Шахверди даже не снял черных очков, он скользнул по Викочке безразличным взглядом, словно по афише, извещающей о демонстрации кинофильма, который уже давно прошел и который он уже давно успел просмотреть. Краски вечернего неба померкли для нее, горизонт стал серым и безразличным, ей захотелось написать письмо маме.
   Она больше не мечтала о встрече с умным и сильным мужчиной. Ее крохотная надежда растаяла, как тает след реактивного самолета. Она заказала билет домой, сходила с экскурсией в дендрарий, написала письмо родителям, о том, что погода стоит не особенно жаркая и что фрукты в цене почти такие же как и дома, и что она очень соскучилась по городу и родным и не дождется, когда сможет вернуться, хотя осталось совсем немного - два дня.
   Родной город встретил Викочку дождем. Дождь лил на крылья самолета, на фюзеляж, на бетонированную посадочную полосу. Потом он на мгновение перестал, повис в воздухе, да так и остался висеть пока подавали трап, пока Викочка отыскивала свой багаж и шла к зданию аэровокзала.
   Викочка сразу увидела в толпе встречающих Наталью Самсоновну. Она была в старомодной шляпке, в длинном сером пальто и в туфлях на широком каблуке, какие стали опять входить в моду. Лев Иванович стоял рядом, в одной руке он держал небольшой букетик северных полевых цветов, в другой зонт.
   Они расцеловались, Наталья Самсоновна забросала Викочку вопросами, но та отвечала односложно, поверхностно, избегая подробностей. Домой они возвращались на своем стареньком "Москвиче". Викочка была грустной и молчаливой. Они подъехали к своему старому, несуразному дому, который залез чуть ли ни на проезжую часть дороги. Дождь полил сильней, лопаясь пузырьками на асфальте и выливаясь мутными потоками из водосточных труб. Стены дома были отсыревшими с грязными потеками и облупившейся штукатуркой, и сам дом выглядел сиротливым и заброшенным.
   Они вошли в подъезд, и Викочка облегченно вздохнула, что, наконец, она дома, что она сможет привести в порядок себя и свои мысли. Потом, когда она входила в квартиру, еще раз вслух подумала, до чего же их дом старый и несуразный, и они наверно никогда не получат новую квартиру с лоджией на солнечную сторону.
   
  Смотрит дом старыми окнами на улицу, слышит плач новорожденного младенца в своих стенах, что - то кричит, что - то требует восьмое поколение, а он такой старый, такой седой и мудрый ....
   Сколько семейных тайн видели его стены, сколько трагедий и радостей, сколько сплетен они слышали, сколько кухонных склок и сколько простого человеческого счастья. А рядом урчит бульдозер, ломая его одногодку. Вместе строились, вместе жизнь большую прожили, сколько на свете повидали и вот пришел его черед, неумолимый закон отрицания отрицания.
   Лев Иванович стоит у окна и думает, уже скоро осень. Как быстро летит время, вся жизнь и несет его словно щепку в дождевом потоке. Куда? Зачем? Кто это все запрограммировал и для чего? Кому нужны все эти страсти, декорации, все это многообразное движение? Откуда оно течет и куда? Но в ответ он только слышит шелест дождевых капель, монотонный шум воды и ветра. Кто ему ответит, маленькому человечку в огромном, огромном мире?
   
   Горький. 1968 год.


  Страх
Дешабо А.
   
   Виктор всегда садился во второй вагон электрички, его тянуло в этот вагон словно магнитом. В этот день у него было удивительно спокойное настроение. Он занял свое, привычное место в середине вагона и с блаженством закрыл глаза. Он так ехал минут пять, шесть, потом где-то внутри у него появилось чувство беспокойства. Виктор открыл глаза и увидел огонь, который вращался от центра к периферии. Это было завораживающее зрелище. Играла неведомая сила огня, она гудела и ликовала, приближаясь к нему, но он не мог оторвать взгляда от этой беснующей стихии. Потом раздался чудовищный грохот, и наступила темнота и тишина.
   Виктор очнулся в больнице. Он почувствовал на себе, чей то взгляд, открыл глаза и сначала в пелене, а потом четко и ясно он увидел красивое женское лицо с раскосыми азиатскими глазами, подчеркивающее некоторую таинственность своего взгляда.
   - Как дела? Как самочувствие? - спросила она тихим бархатным голосом.
   - Не знаю - ответил Виктор, еще не пробуя пошевелиться.
   - Вы попали в теракт, у вас все в порядке, вы еще легко отделались - доброжелательно улыбаясь и в тоже время задумчиво молвила она.
   Виктора выписали через четыре дня. У него как то не заметно жизнь разделилась не до и после. По телевизору передавали страшные картины о взрыве восьмиэтажного дома на Каширском шоссе. Погибли 124 человека. Этот год был ужасным, наполненными катастрофами, катаклизмами и взрывами, перетекая в следующий такой же неспокойный год. Сработало взрывное устройство в подземной переходе на Пушкинской площади, погибло 13 человек. Потом произошел самый страшный теракт в истории человечества, лайнер врезался в 110-этажную северную башню символа Америки - Всемирного Торгового Центра. Потом планета взорвалась "Норд-остом".
   После развала СССР взрывы происходили по всему миру чуть ли не каждый месяц и страх вползал душу многих и многих людей. Теперь Виктор садился только в последний вагон электрички и при виде брошенной, бесхозной сумки страх поднимался у него из щиколотки ног, до колен и выше. Он отмахивался от этого липкого ползучего чувства, убеждая себя, что снаряд дважды в одну воронку не попадает, но подсознание не починялось его уговорам и начинало разливаться по всему телу, задерживаясь холодком где-то между лопаток. Он боролся всеми силами, но страх поселившийся в его теле не хотел уходить. И только спустя довольно длительное время страх стал проходить или даже можно сказать, переходить в то спокойное состояние, в котором он прибывал до этого случая. Он уже перестал обращать внимание на брошенные бесхозные пакеты, свертки и прочие подозрительные предметы. Стал забывать тревожащие его душу события и его опять стали посещать чувства спокойствия и благости, не смотря на то, что по телевизору ежедневно в новостях показывали катаклизмы, аварии, взрывы, перечисляли, сколько убито, ранено и это каждый день, словно к экрану был подключен конвейер, который непрерывно доставлял убитых и покалеченных людей. Создавалось впечатление, что где то шла война, и каждый час поступали фронтовые сводки с места сражения.
   В тот день его жена послала на рынок купить пару вилков капусты для засолки. Был удивительный весенний день. Легкие облачка плыли по небу, а солнце светило, будто радуясь пришедшей весны. И, вдруг, как это бывает некстати, вдруг, за спиной раздался оглушительный хлопок, переходящий в звук, словно разрывали кусок полотна. У него еще мелькнула мысль, так рвется пространство, освобождая место выхода энергии. Затем раздался свист и его в левую ногу, чуть ниже колена укусила оса, больно и пронзительно. Он неожиданно оглянулся назад и увидел лежащего на асфальте человека, словно манекена без головы. Голова продолжала катиться в двух метрах от него. Теперь Виктор по настоящему почувствовал страх, ноги у него подкосились, и он как то неестественно осел на левый бок прямо в небольшую лужу, разлившаяся на асфальте. Вот, блин,- мелькнула у него мысль,- снаряд в одну воронку может попасть и дважды и трижды.
   Через три минуты необъяснимой тишины раздался вой полицейской машины и скорой помощи. А уже через полчаса он лежал на операционном столе. У него вытащили небольшой осколок, примерно, миллиметров восемь на восемь. Кости осколок не задел, но его не выписали, а оставили дня на два-три полежать в палате под наблюдением..
   Теперь страх Виктора не отпускал. Придя домой, он бесцельно бродил по квартире, не находя себе место и не знал чем заняться. Потом он поехал на работу отдать больничный. Виктор как всегда сел в последний вагон. Сумки и баулы опять стали вызывать в нем неприятные тревожные чувства. По радио электрички непрерывно передавали объявления - Граждане, будьте бдительны, не подходите к оставленным вещам, срочно сообщите машинисту о подозрительных предметах.
   Страх нарастал волнообразно и так же волнообразно отпускал его. Он пытался разобраться в себе, понимая, что в организме происходят непроизвольные химические реакции, которые выбрасывают в кровь фермоны страха. Он знал, что усилием воли можно подавлять этот процесс, но внутри какой то стержень не хотел ему подчиняться.
   В человеке заложен инстинкт страха перед всем, что ему угрожает, но вся проблема в том, что подсознание не может или не хочет разбираться где истинная угроза, где ложная.
   Виктор стал ходить сутулившись, озираясь и совершенно не понимая, когда кончится это кошмарное состояние. По телевизору, каждый день все новости начинались с аварий, взрывов, терактов, землетрясений, наводнений и прочих, прочих природных и техногенных катастроф. Он часто сидел в кресле перед экраном и повторял- какой ужас, какой ужас.
   Январь 2013 г г. Пятигорск