Полнолуние

                ПОЛНОЛУНИЕ
Чёрт дёрнул его поддаться на уговоры старой цыганки. Она тащилась за ним через весь вокзал, канюча:
- Молодой, красивый, давай погадаю!  Что было, что будет – всё расскажу, ничего не утаю.
Чем-то Савостин ей приглянулся. Наконец ему надоели её резкие выкрики, он остановился, спросил:
- Откуда ты, такая голосистая?
- Из Лопасни, дорогой. Чеховым теперь обзывается. Но мы не из Чехова – мы из Лопасни, из цыганской столицы. Позолоти ручку, молодой, красивый!
- Сначала погадай, потом не обижу.
Он открыл ей левую ладонь и узнал, что лет ему сорок два, что он дважды женат, имеет одного ребёнка – девочку, что жена любит его, но жить они вместе не будут. И что умрёт он в одиночестве. Скоро.
- Когда? – спросил Савостин насмешливо. Подумал: «Нужно было дать аванс, нагадала бы долгую жизнь».
Цыганка отбросила его руку, будто ожёгшись, ответила, не глядя в лицо:
- Скоро. Будет полная луна. А умрёшь ты от любви. И жена от тебя уйдёт от любви. – Круто развернулась и затерялась в вокзальной суете, не истребовав денег. Это Савостина насторожило, но не более того. «Чушь какая-то! Умру от любви, Лена уйдёт от любви… Нужно было дать аванс».
- Счастья, кому счастья? За полтинник, за пятак, за улыбку и за так! – зазывал несчастливых прохожих продавец лотерейных билетов.

Дни мелькали, как берёзы в окне электрички. Лена была в отпуске, они сняли комнату в деревне неподалёку от Москвы, и Савостин мотался туда ежедневно. Вечерами они с Леной сидели на скамейке, притуленной к ограде у калитки. Сквозь проёмы в штакетнике к ним свешивались золотые шары, любимые Ленины цветы.
Они сиживали дотемна, больше молчали, и молчание сближало их. Поднималась луна, на которую до встречи с цыганской Савостин не обращал внимания. Теперь он невольно следил за её превращениями. Сначала был серп, обращённый рогами вправо, потом было полнолуние, потом опять серп, но рогами влево. Савостин успокоился.
Они вернулись в Москву, со взаимными слезами распрощавшись с хозяйкой – старухой лет семидесяти. Обещали на следующее лето поселиться у неё же.
- До следующего лета ещё дожить надо, - горестно сказала старуха. У неё давно уже был приготовлен погребальный наряд.

- Тебя, - сказала Лена, передавая ему трубку. – Какая-то женщина. – И ушла на кухню, где жарилась, потрескивая, его любимая картошка с корочкой.
- Савостин, - представился Сергей Васильевич в трубку. – Ба, сколько лет, сколько зим! Как ты узнала мой телефон? Всё обо мне знаешь? И даже когда умру? Что это вы все заупокойную по мне поёте? Все знают, кроме меня. Завтра? Хорошо. Где? Договорились.
Лена даже не спросила, кто звонил. Они доверяли друг другу.

Звонила первая жена, сначала Юлька, потом Юлия Николаевна, от которой он сбежал лет пятнадцать назад. Сбежал, бросив всё, даже не поссорившись для приличия. Пока дочка не выскочила замуж, они виделись довольно часто, а в последние года два встречи прекратились напрочь. Он их и не искал. Перед праздниками и в дни его рождения она звонила ему на работу, поздравляла.
- Как дела? – справлялся он без всякого интереса. – Замуж не вышла?
О дне её рождения Савостин почему-то вспоминал задним числом, когда поздравлять было уже неприлично.
Замуж она не вышла.

Он сразу узнал её, стоящую на другой стороне улицы, хотя была она не в пальто, как прежде, а в шубке, едва ли не норковой. А может, из опоссума. Впрочем, этой части женского туалета Савостин не придавал никакого значения.
Юлия Николаевна помахала ему, он подошёл, поцеловал ей руку.
- Что случилось? Что-нибудь у Светланы?
- У Светланы всё хорошо. Случилось у нас.
- Ты говоришь загадками.
- Потом узнаешь Пошли, я заказала столик в ресторанчике.
- Извини, Юлия, я не готов. Без галстука, в свитере. Мне будет неудобно, и я испорчу тебе вечер. Как-нибудь в другой раз.
- Другого раза может не быть, - кротко улыбнувшись, заглянула она ему в лицо так обжигавшими когда-то глазами. Он был на голову выше неё. «Похудела, побледнела, похорошела», - отметил Савостин.

В ресторанчике было столиков пять-шесть. Откуда-то лилась музыка – негромкая, умиротворяющая. На столах горели свечи в бронзовых под старину канделябрах. Время от времени одна-две пары танцевали, почти на месте медленно раскачиваясь, как две переплетённые струйки дыма от сигареты. На столе стояла бутылка шампанского и коньяк благородных кровей в графинчике.
- По какому поводу званый ужин? – спросил Савостин.
- Ты, конечно, не помнишь… Сегодня юбилей – двадцать лет нашей свадьбы.
- Извини, - стушевался Сергей Васильевич. – Да, конечно, как это я забыл. Двадцать лет… Так недавно и так давно.
- Позвать официанта или всё-таки ты шампанское разольёшь?

Свадьбу справляли в деревне у родителей Юлии Николаевны. Для московских гостей заказали автобус, ехали весело, с песнями, прибыли к накрытому столу. Сначала сидели чинно: москвичи по одну его сторону, деревенские – по другую. Потом всё перемешалось, взялась откуда-то гармошка, бабы заголосили частушки, стараясь каблуками пробить дощатый пол. В памяти деревенских свадьба эта осталась памятной тем, что обошлось без традиционной пьяной драки с выламыванием кольев из заборов.
Молодых положили в холодной – комнате без печки, отделённой от других помещений сенями. Чего только не вытворяла с ним Юлька в ту ночь! Они жили как муж и жена уже несколько месяцев, но такой она была впервые. Он стонал, она кричала в голос. Из дома доносился стук каблуков о звонкие половицы, плясали, повизгивая, деревенские и московские девчонки, басили мужики. Когда проснулись – ближе к полудню, она набросилась на него ещё раз. Он был в изнеможении и счастлив. Кто-то заглянул к ним, пришлось одеваться.

- Помнишь? – спросила Юлия Николаевна.
- Помню. Я был зелёный, и меня качало. Ещё испугались, что мне плохо. Бросились травами отпаивать.
- А ты сиял и требовал водки. Нет, не хочу больше шампанского, налей коньяка. За нас с тобой. За нашу первую любовь. А для меня – и последнюю. Потанцуем?
Здесь же, у столика, они, обняв друг друга, принялись раскачиваться под далёкую опьяняющую музыку.
- У тебя что, не было мужчин?
- Были. Но я не могла увидеть в них тебя. Всё было скучно, как понедельник.
- Ты ненормальная.
- Я знаю. Быть однолюбкой – это аномалия. Экзотическая форма помешательства.
Выпили много. Дважды ещё неслышный официант приносил им в графинчике коньяк. Бутылку Юлия Николаевна заказала на вынос. Гардеробщик – по виду генерал – с достоинством помог им одеться и с таким же достоинством принял чаевые. Взяли тачку.
- На Донскую, - сказала Юлия Николаевна.
- Почему на Донскую? – удивился Сергей Васильевич.
- Я поменяла нашу квартиру на однокомнатную. С доплатой, естественно.
«Нашу», - отметил Савостин.

- Вот моя холостяцкая обитель, - говорила Юлия Николаевна, зажигая свет во всех помещения небольшой квартиры. – Санузел совмещённый. Долго не могла найти комплект под цвет ванны. Тебе нравится? Кухня – девять метров, комната – восемнадцать. Письменный стол не в тон. Но он - твой.
На стенах висели осенние пейзажи: кленовая аллея, упирающаяся в белую церквушку, дождь, по аллее идёт старуха под чёрным зонтом; река или пруд с обрывистыми, нанесёнными сочными мазками берегами; прозрачная акварель – среди жёлтых берёз угадывается крыша какого-то строения. Над письменным столом – в металлической рамочке под стеклом увеличенная до зернистости фотография – он и она в походе у костра: он сидит на полене, скрестив руки, она преклонилась к нему, обняв.
- Помнишь?
- Помню.
- Кофе?
- Да, с коньяком. Или нет – коньяк с кофе.
Коньяк пили в комнате при свече, сидя в креслах по сторонам журнального столика. Захлёбывали кофе. Юлька встала, подошла к окну.
- Смотри, какая луна!
- Какая?
- Круглая.- Она засмеялась. – Раздень меня.
Тело её было таким же упругим, каким он его помнил. Лифчика она не носила – ни к чему, груди почти не свисали.
- Ты совсем не изменилась. Даже похорошела.
- Спасибо. А ты? – и она стала раздевать его. Обняла за талию; не разводя рук, опустилась на колени, уткнулась лицом ему в пах.
- Ты плачешь? – спросил он, почувствовав, как по ноге поползла горячая капля. Она подняла лицо, выпачканное тушью:
- От счастья.
Он трепал её волосы – некрашеные, уже с сединками, а она целовала, целовала его. Он удивлялся, что в свои сорок два, оказывается, ещё многое может. Она смеялась:
- У меня сможешь!
В перерывах пили коньяк и кофе. О Лене он ни разу не вспомнил.

Утром была суббота. Оба они чувствовали себя разбитыми, но выпили остатки коньяка, и она снова затащила его в постель. Казалось, она спешила урвать у жизни всё, что та недодала ей.
- Мы вместе, - шептала она. – И теперь навсегда, навсегда.
Савостин не вникал в смысл её слов. Просто его обжигал её горячий шёпот.
Завтракали на кухне.
- Сегодня я убедился, что правильно сделал, когда сбежал от тебя, - сказал Савостин. – Ты просто бешеная. Однажды я бы умер на тебе.
Юлия Николаевна улыбнулась:
- Теперь всё будет наоборот: сначала я умру. Под тобой.
- Не каркай.
- Я не каркаю. Прости, я не смогла сказать тебе вчера: я ВИЧ-инфицированна.
Сергей Васильевич опешил:
- Ты шутишь? Ну и шуточки у тебя!
- Если бы… Вот справка, - она развернула и положила перед ним бумажку с печатью. Сердце остановилось у Сергея Васильевича: он испуганно глотнул ртом воздух – сердце бешено заколотилось в висках.
- Ты… Ты в своём уме? Что ты наделала!
- Я хочу, чтобы ты был со мной. Как у Андерсена: они жили долго и счастливо и умерли в один день, - она посмотрела на него счастливыми ночными глазами и улыбнулась застенчиво.
- Дура! Дура! Какая же ты дура! Я на тебя в суд подам.
- Подавай. Худшего наказания всё равно не придумают.
- Нет, ты шутишь, Юленька? А справка… Сейчас можно выправить удостоверение, что ты Жанна д*Арк. Ну, скажи, что пошутила, - он обнял её за плечи. – Ведь пошутила?
- Нет, Серёжа.
- Господи! – воздел он руки к потолку. – Что же мне делать? Господи! Нет, ты не человек, ты вампир! Вурдалак! Нелюдь! Стерва! Сволочь!
Ей нравились его страдания. Так она их себе и представляла: непременно с заламыванием рук. Как она их заламывала, когда поняла, что ушёл он навсегда.

Савостин позвонил в квартирный звонок, как всегда делал, когда возвращался домой. У каждого были свои ключи, но так у них повелось: приходя, звонить – один короткий и один длинный. Лена не открыла. Он вошёл. Его встретила кошка. Сергей Васильевич не раздеваясь прошёл на кухню и бросил ей котлету из холодной сковороды. Записки от жены ни на кухне, ни в комнате не было. «Ушла, - понял Савостин. – Может, так и лучше». Жизнь его, вчера ещё такая понятная, скомкалась, как клочок бумаги, в руках Юлии Николаевны, Юленьки, его первой любви.
«Что же мне делать? Упросить Лену вернуться? Покаяться? Она простит, она создана для того, чтобы верить, обманываться и прощать. А что дальше? Анализ на ВИЧ можно будет сделать через месяц-полтора: Юлия Николаевна напоследок просветила любимого человека. Хотя и так ясно, что она его наградила. По полной программе. Сказать Лене, что инфицирован, любит её и потому не может с ней спать? И цепляться за жизнь, окружённый её искренними заботами? Нет, только не это».

Сергей Васильевич позвонил тёще, позвал к телефону Лену, сказал:
- Прости меня, если можешь. Я тебя любил и буду всегда любить. Поэтому ухожу. Насовсем. Ключи оставлю на кухне. Дверь захлопну.
Она поняла, что случилось что-то ужасное.
- Серёжа, дождись меня! Ради Бога! – закричала она в трубку. – Я выезжаю, Серёжа!
Потом он позвонил Юлии Николаевне:
- Ты дома? Не уходи. Я выезжаю.