Именинная Кулебяка в Таганроге, или Шиш под нос

Именинная Кулебяка в Таганроге, или «Шиш под нос»
(по мотивам шестой части романа Дмитрия Мережковского «Александр Первый»)

Д Е Й С Т В У Ю Щ И Е   Л И Ц А

Князь Петр Михайлович ВОЛКОНСКИЙ, натура чувствительная;
Генерал Иван Иванович ДИБИЧ, начальник главного штаба, родом из Пруссии;
Баронет Яков Васильевич ВИЛЛИЕ, старший лейб-медик, родом шотландец;
Городничий ДУНАЕВ;
Жена его;
Отец АЛЕКСИЙ (Федоров), протопоп, имеет почтенную наружность и белую бороду;
Василий АБСЕНТОВ, полицеймейстер, отставной гусар;
Федор Романович МАРТОС, председатель таганрогского коммерческого суда;
Первый гость;
Второй гость;
ЕГОРЫЧ (Анисимов), камердинер Его Величества;
Лакей;
Таганрогские чиновники и слуги.

Место действия – Таганрог, 1825 год.


- Д Е Й С Т В И Е   П Е Р В О Е -
Застолье на именины жены городничего в его доме. На именинную кулебяку собрались таганрогские чиновники и толкуют о предстоящих наградах, по случаю приезда Государева. Всюду цветы, в глубине комнаты над камином висит, потрет Александра I.

ОТЕЦ ПРОТОПОП.
Будет вам шиш под нос!.. (лакею) наложи-ка, братец, еще кулебяки с вязигою.

АБСЕНТОВ (тихо всем).
Не слушайте его, господа: он всегда, как лишнее выпьет, в меланхолии бывает.

ОТЕЦ ПРОТОПОП.
Врёшь, меланхолии я не подвержен, а от водки пророческий дух в себе имею и всё могу предсказывать. Вот помяните слово моё: будет вам шиш под нос!

ГОРОДНИЧИЙ.
Заладила сорока Якова… что это, право, отец Алексий? Даже обидно: мы самого лучшего надеемся, а вы нам шиш под нос.

ПЕРВЫЙ ГОСТЬ (мечтательно).
Коли все удачно пройдет, так награды, по случаю приезда Государева, градом посыплются, дождем снизойдут.

ОТЕЦ ПРОТОПОП (смеется, уплетая кулебяку).
Аки «звезды небесные».

ВТОРОЙ ГОСТЬ (первому).
А что ж? Думаю, императору понравится. Ну, а у тебя, голубчик – такая грудь… такая грудь, что так и хочется к ней что-то пришпилить!

МАРТОС.
Одно томит: теперь везде приходится быть в башмаках и под пудрою, а я от сего так устаю, что едва ноги держат.

АБСЕНТОВ.
А по мне, так городу от сего одна польза! Теперь у нас и экстра-почта, как в столице; а какая иллюминация? По Московской и Греческой, 63 фонаря поставлено!

МАРТОС.
Что из всего этого выйдет, единому Богу известно, однако, оно конечно куражит.

(Отец Протопоп, поедая кулебяку, взирает на всех с усмешкою)

АБСЕНТОВ.
Вот говорят, Его Величеству в Таганроге все очень нравится, и он располагает пробыть здесь всю зиму, а может быть, и долее.

ГОРОДНИЧИЙ (вставая, торжественно).
За здравие Его Императорского Величества! – Ура! Ура!

ВСЕ.
Ура!

ПЕРВЫЙ ГОСТЬ (кому-то).
Дай-ка сантуринское.

ВТОРОЙ ГОСТЬ (первому).
А ты, голубчик, передай-ка цимлянское.

ГОРОДНИЧИЙ (начинает петь).
«Тщетны россам все препоны,
Храбрость есть побед залог…» — (сводит нечаянно на «барыню-сударыню»).
«Эх! Барыня ты моя, сударыня ты моя! Ох!

От изюма губы сладки,
Нельзя с милым целоваться.
Барыня ты моя, сударыня ты моя!
Эх, о! Целоваться!»

(Гости окружают хозяина, поднимают его на руки и начинают качать. Отец Протопоп собирается плясать и уже подимает рясу, но спотыкается, падает на колени к полицеймейстеру и начинает целовать его с нежностью)

ГОРОДНИЧИЙ (поет).
«Нельзя с милым целоваться,
Можно только обниматься.
Барыня ты моя, сударыня ты моя.
А-а, обниматься…»

ОТЕЦ ПРОТОПОП.
Васенька, а Васенька, почему тебя Абсентовым звать? Absens по-латыни речётся отсутствующий: у нас-де в городе столь нарочитый порядок, что полицеймейстер якобы отсутствующий, так что ли, а?.. (язык у него заплёлся)
 
ГОРОДНИЧИЙ (поет).
«…У нас нонче субботея,
А назавтра воскресенье.
Барыня ты моя, сударыня ты моя!
Э, ох, воскресенье».

ОТЕЦ ПРОТОПОП (обводит всех мутным взором и восклицает с зловещим видом, что жутко).
А всё-таки будет вам шиш под нос!


- Д Е Й С Т В И Е   В Т О Р О Е -
Отец Протопоп с Егорычем в тёмном коридоре, закусывают, поминая покойника, и ведут беседу шёпотом.

ОТЕЦ ПРОТОПОП (шепотом).
Говорил я, будет вам шиш под нос! Не верили мне, а вот на моё и выходит…

ЕГОРЫЧ (шепотом).
Отчего же вы так полагаете, батюшка, и какой такой шиш под нос?

(Отец Протопоп выпивает рюмку перцовки, закусывает горячим блином поминальным, затем выпивает ещё рюмку дуливки, вторым блином закусывает и, прищуривая глаз, подмигивает. Егорыч, предчувствуя вопрос, начинает дрожать и бледнеть уже заранее).

ОТЕЦ ПРОТОПОП (шепотом, наклоняясь к самому уху Егорыча).
А во гробе кто лежит, ты как думаешь, а?

ЕГОРЫЧ (дрожа).
Ну, что это, право, отец Алексей, опять вы за своё! Кому же в гробе лежать, как не Его Величеству, ангелу нашему и благодетелю? Надрываете вы сердце моё, не жалеете меня, сироту…

ОТЕЦ ПРОТОПОП.
Нет, я тебя жалею, я тебя даже очень жалею, потому и говорю: смотри, говорю, кого хоронишь, того ли самого?

ЕГОРЫЧ.
Как же не того? Как же не того? Отец Алексей, помилосердствуйте! Сами же исповедовать, причащать изволили…

ОТЕЦ ПРОТОПОП.
Ну, нет, ты это, брат, оставь, оставь, говорю, в это дело не путай меня. В ту ночь, как за мной из дворца-то пришли, я того… на третьем взводе был: у купца Вахрамеева на свадьбе здорово клюкнули. Ежели меня о чём спросят, я так и скажу: ничего, мол, не помню, знать не знаю, ведать не ведаю…

ЕГОРЫЧ.
Что вы говорите? Что вы говорите, отец Алексей?..

ОТЕЦ ПРОТОПОП.
Не я говорю, а поди-ка, послушай, что говорит: глас народа – глас Божий: в гробу-то не тело, кукла – вощанка лежит аль беглый солдат из гошпиталя здешнего острожного, а Государь будто жив; извести его хотели изверги, а он убежал и неизвестно где скрывается, ныне скрывается, а может быть, и явится некогда… О Кузьмиче-то, о Фёдоре слышал?

ЕГОРЫЧ (онемев и раскрыв рот, вытаращил глаза от удивления, от ужаса).
О каком, о каком ещё Фёдоре?.. Господи помилуй! О каком-то Кузмече он же сам, покойник, в бреду толковал… Господи помилуй! Матерь Царица Небесная!.. (шепчет и крестясь; ему кажется, что он сходит с ума).

ОТЕЦ ПРОТОПОП (утешающе).
Ничего, брат, не робей: наше дело – сторона, только знай помалкивай. А ведь ловкую штуку удрали, а? «Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего…» А где раб, где царь, – не поймёшь. По Писанию, значит, из крепкого вышло сладкое, а может, и опять из сладкого выйдет крепкое да горькое… Вот тебе и фокус-покус! Вот тебе и шиш под нос!


- Д Е Й С Т В И Е   Т Р Е Т Ь Е -
Виллие выйдя из ледяной комнаты, греется с Волконским у камина в бывшем кабинете Государевом. На потрете Александра I черная лента с бантом.

ВИЛЛИЕ.
Бедный Егорыч. После смерти Государя выпивать начал с горя. Теперь, что не день, ходит к нему отец-протопоп. На выпивке сошлись! После каждой панихиды пьют.

ВОЛКОНСКИЙ.
Отец Алексий выпить любитель. Когда мы пришли из дворца, мать-протопопица едва его добудилась: провожал Его Величество в последний путь после четырех купеческих свадеб… Когда, наконец, очнулся и понял, куда и зачем его зовут, то испугался так, что руки, ноги затряслись: "кондрашка едва не хватил", - как сам рассказывал. Но отцу-то Алексию не привыкать: вылил ушат холодной воды на голову, да и поехал во дворец…

ВИЛЛИЕ (со вздохом).
Бедный Государь!

ВОЛКОНСКИЙ.
Довезём, Яков Васильевич, как вы полагаете?

ВИЛЛИЕ.
Ежели морозы будут, довезём, пожалуй; ну, а ежели оттепель, то дело дрянь.

ВОЛКОНСКИЙ.
Угораздило же такому случиться за две тысячи верст от столицы, в углу империи. Я так ослабел, быв тринадцать дней и ночей без пищи и без сна, что едва шатаюсь!

ВИЛЛИЕ.
Так не годится, Ваше Сиятельство – это я, как врач говорю!

ВОЛКОНСКИЙ.
А, что делать? Я принужден за всякою безделицею посылать во все стороны курьеров. Ежели бы меня здесь не было, не знаю, как бы сие пошло, ибо все совершенно потеряли голову.

ВИЛЛИЕ.
Вот тоже гроб, едва втиснули покойника; извольте-ка упаковать на две тысячи вёрст. Того и гляди свинец раздавит голову… Ну можно ли делать гроба из домовых крыш?

ВОЛКОНСКИЙ (стонет).
Ох, не говорите! Что-то будет, что-то будет, Господи!..

ВИЛЛИЕ.
Давно я хотел вам сказать, князь,.. тут по городу ходят слухи возмутительные.

ВОЛКОНСКИЙ
Какие слухи?

ВИЛЛИЕ.
Повторять гнусно…

ВОЛКОНСКИЙ.
Это насчёт куклы?

ВИЛЛИЕ.
Вы тоже слышали? Да, насчёт куклы, и будто бы Государь не своею смертью умер…

ВОЛКОНСКИЙ (с негодованием).
Ах, мерзавцы! Но что же с ними, дураками, делать?

ВИЛЛИЕ.
Как что? Схватить, в острог посадить, выпороть, особенно этого святого-то ихнего, как его? Фёдора Кузьмича, что ли?

ВОЛКОНСКИЙ.
Да, пожалуй… А вы говорили Дибичу?

ВИЛЛИЕ.
Говорил.

ВОЛКОНСКИЙ.
Ну, что же?

ВИЛЛИЕ.
Да вы сами знаете его. Дует свой пунш и ухом не ведёт. «С меня, – говорит, – и так дела довольно: некогда мне заниматься бабьими сплетнями». Но посудите, князь: это чести моей касается и памяти моего благодетеля. Я этого так оставить не могу. Прошу ваше сиятельство, по прибытии Государя наследника Константина Павловича, доложить немедленно…

ВОЛКОНСКИЙ (стонет).
Да, да, конечно… Только бы приехал! Только бы приехал!

ВИЛЛИЕ.
А что, разве не скоро? Я и сам со дня на день с нетерпением ожидаю прибытия Императора.

ВОЛКОНСКИЙ.
Ничего не известно. Курьера за курьером шлю, и всё ответа нет. Сегодня и Дибич с минуты на минуту ждёт. Хотел быть здесь, да что-то не идёт. Уж не послать ли за ним?.. А вот и он, лёгок на помине.

(Открывается дверь из холодной погребальной залы входит Дибич).

ВОЛКОНСКИЙ (поднимается навстречу ему).
Ну что, ваше превосходительство, какие новости?

(Дибич  ничего не отвечает, подходит к столу (где всегда стояла для него бутылка рому), наливает, пьет и тяжело опускается в кресло у камина. В движениях его, кособоких, ползучих, как у краба, который под камень прячется, в искажённом лице («вся рожа накосо», – вспоминал впоследствии Волконский), в рыжих волосах взъерошенных и в бегающих глазках есть что-то зловещее).

ВОЛКОНСКИЙ (в сторону).
Уж не пьян ли?

ДИБИЧ (сдавленным голосом).
Какие новости? (расстегивая воротник мундира, как будто задохся). А вот какие: курьер из Варшавы вернулся ни с чем…

ВОЛКОНСКИЙ.
Как ни с чем?

ДИБИЧ.
А так, что поворот от ворот: депеш моих не распечатали и курьера не приняли, тотчас же ночью спровадили вон из города, запретив, чтобы с кем-нибудь виделся…

ВИЛЛИЕ и ВОЛКОНСКИЙ (вместе).
Что вы говорите!? Что вы говорите!?

ДИБИЧ.
Не верите, господа? Я и сам не поверил. Да вот, прочесть не угодно ли?

(Дибич подает письмо).

ВОЛКОНСКИЙ (читает и бледнеет).
Что такое? Что такое, Господи?

ДИБИЧ.
Письмо от великого князя Константина Павловича. Он сообщал, что, с соизволения покойного Государя Императора, уступил право своё на наследие младшему брату, великому князю Николаю Павловичу, в силу рескрипта его величества от 2 февраля 1822 года.

ВОЛКОНСКИЙ (читает вслух).
«Посему ни в какие распоряжения не могу войти, а получите вы оныя из Петербурга, от кого следует. Я же остаюсь на теперешнем месте моём и нового Государя Императора таким же, как вы, верноподданным. А засим желаю вам лучшего».

(Волконский передает письмо Виллие, тот тоже читает, и лицо у него вытягивается)

ВИЛЛИЕ (опомнившись).
Какой же рескрипт?

ДИБИЧ.
Не могу знать.

ВИЛЛИЕ.
Государь ничего не говорил вам?

ВИЛЛИЕ.
Ничего.

ВИЛЛИЕ.
Но последняя воля?..

ДИБИЧ.
Последняя воля его неизвестна.

ВИЛЛИЕ.
Как же перед смертью не вспомнил?

ДИБИЧ.
Да вот, не вспомнил, – должно быть, забыл.

ВИЛЛИЕ.
И вы забыли?

ДИБИЧ.
Я? Нет, я не забыл, я имел честь докладывать его сиятельству неоднократно (злобно смотрит на Волконского).

ВОЛКОНСКИЙ (сидит, как в столбняке и шепчет, точно бредит).
Что такое? Что такое, Господи?.. (вдруг вскакивает, всплеснув руками и вскрикивает). А присяга-то как же, присяга-то?..

ДИБИЧ (с усмешкой, от которой лицо его ещё больше перекосилось).
Ну, что ж. Вчера присягнули одному, завтра присягнём другому. С присягой, видно, не церемонятся. Только вот примет ли Николай Павлович корону, это ведь тоже ещё неизвестно… Ну, а пока – междуцарствие. Государь умер, наследника нет, и неизвестно, чья Россия… (встает, подходит опять к столу, наливает и поднимает стакан). Честь имею поздравить, господа, с двумя Государями… или ни с одним… (пьет)

ВИЛЛИЕ.
Но… (Дибич останавливает его)

ДИБИЧ.
Стойте, ещё не всё, это сюрприз – номер первый, а вот и номер второй. В бумагах покойного я нашёл донос о политическом заговоре обширнейшем, распространённом в войсках по всей империи. Не сегодня завтра начнётся революция. Может быть, уже и началась где-нибудь, а мы тут сидим и не знаем…

ВОЛКОНСКИЙ (лепечет).
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!.. э-э-э… (хочет ещё что-то прибавить, но язык его заплетается и он лишается чувств).

ДИБИЧ  (ворчит).
Э, чёрт! Этого ещё недоставало. Что с ним? Удар, что ли?

(Виллие мочит виски Волконского водою из графина, развязывает галстук и дает понюхать соли. Волконский приходит в себя, но он размяк и раскис окончательно).

ДИБИЧ (в сторону, с презрением).
Калоша старая!

(Вдруг обе половинки двери из уборной с шумом распахиваются и внезапно высовывается голова Егорыча, как будто нечаянно, но тотчас же прячется, и, шурша шёлковой рясой, входит комнату отец Алексей, такой величавый, благообразный и торжественный, что никто не подумал бы, что он с пьяным лакеем у дверей подслушивал. Проходя мимо сидевших у камина трёх собеседников, он кланяется низко и почтительно. Им было, не до него и они не замечают, что он усмехается в свою белую бороду)

ОТЕЦ ПРОТОПОП (в сторону, с язвительною усмешкою).
Ну, вот вам и шиш под нос!


- Э П И Л О Г -
«В то же день и час выходил за таганрогскую заставу, по большому почтовому екатеринославскому тракту, человек лет под пятьдесят, с котомкой за плечами, с посохом в руках и образком Спасителя на шее, белокурый, плешивый, голубоглазый, сутулый, рослый, бравый молодец, какие бывают из отставных солдат; лицом на Государя похож, «не так чтобы очень, а сходство есть», как сам покойный говорил Егорычу; бродяга бездомный, беспаспортный, родства не помнящий, один из тех нищих странников, что по большим дорогам ходят, на построение церквей собирают.
Имя его было Фёдор Кузьмич».
(Д. Мережковский)