Детство моё

Родился я двадцатого числа августовской тёмной ночью в один час той же ночи по-варшавскому времени. А по-варшавскому потому, что к Варшаве было ближе, чем к Москве. К тому же, незадолго до того как мне родиться, в той местности было Польское государство, а не Советское. Так вот, той ночью, на той же земле я подал свой первый писк, на что сразу среагировали мои тётушки и бабушка.
- Зразу выдно, що хлопчык родывся.
- А крыклывый якый…
До сих пор не понимаю, зачем было утруждать себя догадками, если проще было посмотреть. Но это не столь важно. Важней то, что ночь была настолько тёмной, что дальше трёх шагов ничего не было видно. Луна следом за солнцем уже ушла на Запад. Ох уж этот Запад!.. Остались одни звёзды. Их было много, и были они яркие-яркие, как будто кто поджёг бенгальский огонь и забыл собрать искры. Правда, я тогда про бенгальский огонь ещё ничего не знал. Через неделю после моего рождения мои родители, как истинно верующие люди, понесли меня крестить в греко-католическую церковь села Розлуч. С этого дня и начались мои проблемы. Священник отказался выдавать метрику о моём явлении на свет божий.
- Обращайтесь, - говорит, - к властям. Теперь только они могут это засвидетельствовать.
А так как власти не пользовались авторитетом у населения, то родители к ним и не пошли. Но власти, естественно, не могли простить им такого к себе пренебрежения. Через два месяца на пороге дома, который я имел честь время от времени оглашать своим писком, появился участковый милиционер.
- Вы почему не идёте регистрировать ребёнка, вы почему скрываете молодое поколение от государства? Грядёт светлое будущее, и ваш ребёнок должен стать его непосредственным строителем.
Чтобы избежать неприятностей и не дразнить дьявола, как высказывалось старшее поколение, мои родители решили скрыть от власти истинную дату моего рождения. Между прочим, по совету самих же должностных лиц сельсовета. И так днём моего рождения стало 29 октября 1952 года – день прихода моих родителей в сельсовет. Благо, что не надо было записывать и время рождения, а то неприятностей не миновать бы, почему я и отметил, что в час ночи по-варшавскому, а не по-московскому, которое было далёким от истинного.
Приобретя таким образом право на существование, я преспокойно сосал материнскую грудь, потом начал пробовать манную кашу, от души оскверняя пелёнки детской неожиданностью. Стыдно признаться, но в те времена сельские граждане моего возраста не знали подгузников, а ползунков тем более, из-за отсутствия не только как таковых, а и денежных средств, несмотря на перспективу стать строителями счастливой жизни. О брюках и не мечтали. Даже будучи первенцем среди внуков и пользуясь всеобщей любовью не только у родителей, а и у тётушек, и у бабушки с дедушкой, я долго оставался бесштанным. Это всё, что я могу рассказать о своём бесштанном детстве. К этому хочу добавить для любопытных, у которых может появиться скверная мысль, что в этом возрасте я гусей не пас, и у меня всё присутствует. Когда мне стали доверять гусей, то у меня уже были штаны о трёх резинках. Первые настоящие штаны на двух лямках, которые были сшиты матерью со старых отцовских, я одел в трёхлетнем возрасте. К ним же комплектом была изваяна сорочка-комбинация из лоскутов разного цвета. Эти первые сшитые для меня штаны и сорочка сыграли со мной плохую шутку. Мой дядя Шекитка Николай, увидев на мне столь серьёзное одеяние, авторитетно заявил:
- Теперь тебе уже нужно жениться, ты стал настоящим мужиком!
Но отец категорически возразил:
- Рано ему ещё жениться. Пусть сначала хоть немного денег заработает. На что будет содержать жену?
Мысль жениться мне очень понравилась, и я тут же начал у дяди интересоваться, где женятся, как женятся, и как зарабатывают деньги. Он, конечно, как человек, пользовавшийся авторитетом в нашей семье, дал мне совет:
- Для того, чтобы жениться, нужно сначала сходить на вечорки.
Сказал, в чей дом. В селе жила вдова, муж которой погиб на войне. Так вот у неё и собиралась молодёжь вечерами. Как потом оказалось, хозяйка дома была дядиной сестрой. На этих вечёрках, по его совету, нужно было найти красивую девку с толстыми ногами, чтобы была сильной и могла работать. Проблему с деньгами он взял полностью на себя.
К обещанию дяди дать мне денег я отнёсся очень серьёзно и поставил это дело на контроль. При каждом появлении его в нашем доме я спрашивал о деньгах. Поняв, что он неудачно со мной пошутил, ему всё-таки пришлось принести мне горсть мелочи. Наверно, в тот день был какой-то праздник, потому что дядя с утра был в церкви, потом они с отцом пили что-то из бутылки. Как теперь догадываюсь – водку. А мелочи действительно была целая горсть, и не моя, а его. Как опять же догадываюсь, это были залежавшиеся в церковной казне австро-венгерские и польские монеты.
Хочу сказать, что это серьёзное дело я довёл почти до логического конца. На мои уговоры сходить на вечорки отец отказывался, ссылаясь на отсутствие времени, тогда я заявил родителям решительно, что знаю эту хату, где собираются парни и девушки, и схожу один.
Как только солнце село, я оделся и с серьёзным намерением, обходя огороды тропой, отправился на вечорки. Отцу ничего не оставалось, как идти следом за мной. То, что я там увидел, было для меня необычным – там были все взрослые. Они пели песни, танцевали, а я не умел ни того, ни другого. Через час, потеряв всякий интерес к этому, казалось бы, сокровенному делу, я попросился домой. Больше я на этих вечорках не был, пока в этом не появилась естественная заинтересованность.
Более познавательная жизнь у меня началась с пятилетнего возраста. И началась она с памятного события – мои родители взяли меня с собой в гости к бабушке и к дедушке по материнской линии. А жили они на хуторе, где я и родился. Хутор относился к селу Розлуч. Он был большой – домов двадцать пять, раскиданных один от другого на расстоянии ружейного выстрела. Это я позже измерил… А памятным этот день стал потому, что раз я был в гостях, то соответственно угостился в первый раз в жизни волшебным напитком. Он был приготовлен бабушкой изо ржи и ягод. И было его полное эмалированное ведро. Бабушка подчерпывала его обыкновенной поварёшкой – красную и слегка мутноватую жидкость и выливала в глиняный кувшин. Из него за столом уже разливали по стаканам.
Я, видя, как благодатно действует этот напиток на взрослых, решил попробовать его любой ценой. И коварный замысел удался. Когда угощавшиеся взяли стулья и вышли на двор, где принялись обсуждать будущий урожай: будет ли осенью охота и где выбрать самое удобное место в буковом лесу для отстрела кабана. Я тем временем долго себя уговаривать не стал, налил из графина почти полный стакан и выпил. Жидкость оказалась довольно приятной на вкус – сладковатая и пощипывающая язык. Рукавом вытер рот и отправился гулять по двору. Меня обуяло прекрасное настроение, хотелось петь. А так как петь рядом с ведущими деловой разговор неуместно, я отправился в сад. Душа жаждала лирического излияния, и я запел. Сначала пел то, что всегда под наставлением матери, а потом всё, что слышал от взрослых.
Котылася торба з горба,
А в тий торби ракы.
Якась бида прычэпыла
Волосся до с…кы.
После пропетой мной песенки я сразу понял, что на меня обратили внимание.
- Эй, слушайте, слушайте, что он поёт! – закричала одна из тётушек.
Бабушка тут же позвала меня к себе:
- Мисько, иди сюда, ко мне. Я у тебя что-то спрошу.
Я подошёл и принял, наверно, такую ужасающую позу, или выглядел так неординарно, что бабушка, заикаясь, задала мне вопрос:
- Мисько, ты пил это из кувшина?
- Да, пил.
- Господи, - завопила она, - как мы это просмотрели?!
Вслед за бабушкиным воплем последовал шлепок материной руки по нижним полушариям.
- Кто тебе разрешил?
Я не знал, что делать, то ли плакать, то ли молчать, но само собой получилось третье.
- Вы же пили… - нашёл я оправдание.
- Ну и что?
Мужчины расхохотались:
- Подумаешь…
- Надо же попробовать…
- Он же мужик!
А я всё стоял с дурацкой рожей. Кто-то из тётушек предложил уложить меня спать, но я категорически отказался. В пятилетнем возрасте я уже днём не спал, поэтому уложить было меня весьма проблематично. И вообще с пятилетнего возраста у меня началась довольно активная жизнь. Меня почти всё интересовало, и своими вопросами я иногда ставил взрослых в тупик. Помню такую ситуацию. Напротив дома, где мы жили, есть гора, и мне маленькому казалось, что от вершины горы можно достать небо. Начал у родителей просить разрешения сходить на гору с граблями. Думал, если не смогу достать руками, то уж граблями точно. Но эта проблема была простой и поэтому была решена очень просто – объяснением. Зато вторая оказалась куда сложней. Однажды отец угнал свинью к дальнему соседу: ей пришло время встретиться с хряком. Как только отец со свиньёй оказался за калиткой, я побежал к матери. Меня мучил вопрос – зачем коров водят к быку, а свиней к хряку. После моего вопроса у матери почему-то брови поползли кверху, а её карие глаза стали большими-большими. Я сразу понял, что спросил то, что не полагается. Но мать задумалась и ответила очень хитро:
- А ты у отца спроси. Он же свинью погнал, а не я, он и знает.
Спрашивать, конечно, я не стал.
На шестом году я уже выгонял гусей на луг и пас домашнее стадо, состоящее  из крупной белой коровы по кличке Зоряна (Звёздная), кличку второй не помню, и тёлки. Совхозные поля были скошены, и нам разрешили выпасать на них коров. А чтобы это мероприятие проходило для меня более плодотворно, мне купили букварь. Изучать его я начал с буквы Н. Со слов отца, с неё начиналась наша фамилия. С букварём под мышкой левой руки и с прутиком в правой я был назначен на должность семейного пастуха. Благородных надежд своих родителей я не оправдал. Через две недели косовище было выпасено, и моя сообразительная и вольнодумная Зоряна предалась набегам на совхозные поля и чужие делянки. Её можно понять, она постоянно недоедала из-за отсутствия травы. А моим пастушьим делом было не пускать её в недозволенные места. Короче, к середине осени мой букварь превратился в грязную и мятую горсть бумаги, на которой отпечатались не только скудная земля карпатских склонов, но и мои слёзы. Соответственно, познания в чтении практически были сведены к нулю. Мать очень сокрушалась, что я извёл новую книгу. До самого первого класса никаких больше букварей у меня не было, и никаких букв я больше не учил. А самой серьёзной школой для меня, как и для большинства детей в наших сёлах, были коровы, которые не давали нам спокойной жизни от снега и до снега. Пропускали мы занятия в школе, чередовались, менялись, но без коров никак нельзя было. Они реально кормили людей, несмотря на то, что сами ходили впроголодь. Это было очень хорошо заметно по их состоянию. Вы когда-нибудь видели ходячую лестницу с хвостом и рогами? Такими были наши коровы, худые-худые, всё рёбра наружу.
Выпас коров, естественным образом, вмещал в себе уйму факторов познания человеческой и скотской жизни – это всё, что их разделяло, а ещё больше объединяло. Здесь я узнал, для чего водят коров к быку, откуда берутся дети и, конечно, попробовал курить. В отличие от остального процесс курения в моей жизни места не возымел. Этому способствовали веские аргументы, приведённые в действие отцом в виде того же пастушьего прутика и материных убеждений.
Были в моей детской жизни и сладостные минуты познания сущности природы, которая манила к себе своей загадочностью и отсутствием свободного доступа к ней.
В первую очередь, это были наши карпатские мелкие речушки, полные такой же мелкой живности. И ловили мы её, естественно, руками. Для этого нужны были только смекалка и прыть. Возникает вопрос – для чего ловили? Раков – тех пекли на костре. Маринок, если удавалось поймать, несли домой. Мелких гольянов и вьюнов отпускали, наверно, для того чтобы снова поймать. Думаю, тут срабатывало генетическое наследие предков. За это наследие иногда приходилось нести довольно серьёзное наказание. Приходили мы с речки мокрые, синие от холода, иногда с соплёй до нижней губы (какое счастье, что я не был сопливым) и, как правило, опаздывали к послеобеденному выгону скота на пастбище. Тут уж, конечно, этот же пастуший прутик обихаживал не коровьи окорока, а наши худые зады. Но жизнь сложилась так, что прутик меня не переделал, я остался рыбаком и охотником.
Познал я за детские годы и некоторые аспекты политической жизни. Она была по-настоящему окутана ореолом секретности. Если взрослые позволяли себе беседы на эту тему, то без присутствия детей. Но всего не спрячешь, поэтому сложилось так, что я смог вкусить этот запретный плод. А подкинули мне его взрослые парни, травившие анекдоты, как на пастбищах, так и на скамейках под липами – местом отдыха мужчин в праздничные и воскресные дни. Крылатое, как мне казалось, выражение «серп и молот – беда и голод» сразу засело в моей памяти, и не похвастаться этим я не мог. Позвав соседнего мальчишку, я авторитетно несколько раз произнёс эту фразу. Мальчик был моложе меня, и я решил, что с одного раза он не запомнит. Зато его отец очень хорошо всё слышал, о чём не замедлил известить моего отца. Тот в свою очередь, чтобы я хорошо запомнил, взял кнут и отстегал меня по седалищному месту. На мой вопрос выпученными глазами «за что?», он произнёс приказательно и твёрдо:
- Запомни, ты произнёс это первый и последний раз!
С тех пор я долго не касался политики. А если что-то говорил, то обдуманно и осторожно.