16. Рассказы Жоры Пенкина. Армия. Выходной

Выходной.
Солнце светило уже вовсю, когда Пенкин открыл глаза. Взгляд его упёрся в подпалатник, когда-то белый, а теперь уже изрядно подкопченный и посеревший от ежедневного дыма.
Сквозь дрему с трудом ворочались мысли: «А почему нет суеты солдатской в палатке? Дневальный, почему тихо сидит в углу, стараясь замполита не разбудить?»
И Жора вспомнил.  Сегодня  же выходной. Комбат объявил его еще неделю назад. Не нужно думать, что на БАМе как воскресенье, так и выходной или уж, тем более  если суббота. Где как, а в железнодорожных войсках, выходной это когда командир его объявит.
Сами понимаете, когда план нужно перевыполнять и самому себе обеспечивать сносное житие, то такая фантазия начальству в голову приходит не часто.
С планом было всё в порядке, с погодой тоже и войсковая часть получила день отдыха. Как вы думаете, куда можно пойти на БАМе, если у тебя выходной? Правильно: в тайгу, в соседнюю часть или на речку.
Пенкин, Долгопольский и Сыромяк выбрали последнее, поскольку в соседней части выходного не объявили, в тайге же в июле только чернику собирать, чем обычно занимались солдаты, самостоятельно расширяя свой рацион живыми витаминами. Жора Пенкин и  друг его, Слава Сыромяк отправились на речку Уркан, что протекала невдалеке от их батальона. Напрямую, через болото,  вообще было до нее чуть более двух километров, но они удачно вскочили в кабину  попутного «Магируса», который ехал за водой.
Сначала езда по тряской пыльной дороге, потом до заветной излучины еще с километр вниз по тропинке, сопровождавшей течение реки, и вот они на заветном месте.  Здесь,  на повороте,  река замедляла свое течение, и было что-то вроде плеса. Метрах в тридцати посередине этого разлива был заветный островок, поросший мелким березняком и ивами, с мягкой зеленой травой, на которой так хорошо было валяться. Этот островок собственно и был целью их путешествия. Раздевшись догола,  друзья надули резиновый матрас, привезенный из отпуска с Большой Земли, погрузили на него одежду  и сумку со снедью, а затем, толкая его перед собой, переправились на остров.
На острове было замечательно. Вдали от начальства и личного состава, который, конечно же, наш, родной, советский, но от общения с ним, устаешь неимоверно. Здесь не было ни командиров, ни подчиненных. Общая заголенность уравнивала их между собой.
Разместив еду и одежду, Жора начал готовить «закидухи» - так именовалась немудрящая рыболовная снасть, которую впервые в их части сочинил лейтенант Кривошеев. Он был родом из- под Витебска,  по имени Валера,  а  по кличке «Ондатра».  Прозвище прилипло к нему быстро, как они всегда прилипают в армейской среде.
Темный от загара, с коричневыми, чуть с рыжиной волосами и торчащими впереди зубами, он действительно чем-то напоминал прототип своего псевдонима. Причем прозвище настолько стало привычным в обращении, что как–то замполит части, сделав ему замечание  за расстегнутый китель, произнес: «Лейтенант Ондатра, приведите себя в порядок, а то солдаты плохой пример с вас берут».
 Служил Ондатра командиром взвода автороты. Еще весной, когда с продуктами было не важно, а их участок был отрезан весенним ледоставом от трассы,  Валера однажды вечером приволок большую щуку и налима. Щуку употребили офицеры его роты, а налима он по дружбе презентовал Пенкину. В рыбине было килограмма три с половиной. Жора своим финским ножом за десять минут разделал его на куски. Одного воина послали на кухню за недостающими ингредиентами. Вскоре на раскаленной обсадной трубе, которая служила и топкой и обогревателем в палатке, весело в кастрюле булькала уха, а рядом шипели на сковороде обжариваемые в муке куски налима. Тогда еще Пенкин не успел свое продуктовое довольствие передать Долгопольскому и офицеры 2-й технической роты, собрались у замполита, чтобы похлебать ухи и жареного на сливочном масле налимчика отведать.
И то, и другое вскоре было, под урчание едоков и мерное бряканье ложек об алюминиевые миски, употреблено без остатка. Это значительно скрасило офицерское бытие, уставшее уже от супов из перлового или ячменного концентрата с тушенкой или консервированной сайрой, а так же клейстерообразного пюре из сухой картошки.
Естественно, начались расспросы, где и каким образом рыба была добыта. Валера Ондатра щедро делился своими секретами. Выяснилась удивительная ситуация. Все снасти   им были сделаны своими руками из подручных материалов и средств. Он продемонстрировал Пенкину и Долгопольскому свою «закидуху» собственного изготовления.  Странное дело, но никто в части, собираясь нести службу в дикой тайге,  не удосужился взять с собой рыболовных снастей. Ну ладно  Пенкин был на БАМ  так откомандирован, что не до снастей ему было. Но весь батальон и его командиры готовились к перебазированию  два месяца.
Вместо лески у Ондатры был использован телефонный провод, т.н. «полёвка». Кто в армии служил, тот представляет этот удивительной прочности провод, катушки с которым связисты через плечо носили. От конца 5 метрового куска в полуметре привязывается аккумуляторная клемма вместо грузила, а вместо крючка, привязывается его подобие, выкованное из панцирной сетки свободной кровати.  На это подобие крючка в качестве наживки  насаживается живая рыбка, чаще всего гольян. Слава Богу, в Забайкалье этого гольяна немеряно.
Через месяц, когда Пенкину доводилось хотя бы раз в неделю   приезжать на Уркан, выполняя какое-либо задание командования, то и он, как Валера Ондатра, уже имел аналогичную снасть. Он даже научился отковывать бородку у крючка. Она нужна была обязательно. Если налима еще можно было крупного поймать на крючок без бородки, благо он наживку глубоко заглатывал, то щуки сходили сплошь и рядом. Из пяти клюнувших на живца щук крючок без бородки позволял вытащить от силы одну, остальные сходили с шумом и брызгами, всплеснув воду у самого берега, к досаде ловца.
В этот раз у Пенкина все снасти были в порядке. Он размотал четыре закидухи, оснащенными уже выплавленными из аккумуляторного свинца, грузилами.  Сами закидухи были из миллиметровой нейлоновой лески и снабжены стальными тройниками. И леску, и тройники Жора купил, когда ездил в г. Зею на сборы замполитов.
Подивился он там, на громадину Зейской ГЭС, которая была вдвое выше Днепрогэса, наслушался в кулуарах разговоров о советской расточительности,  царившей вокруг и перед его глазами.  Поражала масштабность гигантского строительства и не могла не бросаться в глаза безалаберность и бесхозяйственность. Скажем, сдав досрочно на полгода Зейскую ГЭС в эксплуатацию, в Зейском водохранилище утопили около двух миллионов кубометров леса, поскольку не успели его выпилить. Он так и остался стоять, затопленный на корню. Высота воды в водохранилище была местами более 100 метров, так что верхушки деревьев были  с пароходов не видны. Только вместо птиц рыбы плавали в этом лесу. Не успевали разработать все золотоносные и ручьи, и речки, впадавшие в Зею.  Когда Жора шутил, что потомки когда-нибудь разберут БАМ на рельсы и размоют насыпи, чтобы собрать из них золото, то он был недалек от истины. Через пятнадцать лет он узнал, что на том самом плесе, где они ловили щук и загорали, открыли крупное месторождение золота с очень высоким содержанием металла.  А все, что было тремя километрами ниже по течению, этой речки так же было затоплено, как и десятки других рек и ручьев.
Пока Жора готовил закидухи и удочки для ловли на поплавочную снасть, приобретенную там же, в Зее, Слава  уже наловил гольянов для наживки. Вообще-то говоря, гольяны и сами по себе были не такой уж плохой рыбой.  Если, кто не ел их никогда, поясняю это серебристые рыбки такие с зеленовато-серой спинкой сантиметров десять длиной, довольно жирные и весьма вкусные. Чешуя у них очень мелкая и они производят вид голых рыб. Может поэтому их, и прозвали: «гольяны»? Похожи  они чем-то на корюшку, которая в Европейской части России в изобилии ловится, но без присущего корюшке специфического огуречного запаха. Это рыбка распространена там, где ареал рек совпадает с наличием вечной мерзлоты.
Солдаты, не имея рыболовных снастей, да и возможностей долго проводить время на рыбалке, частенько варили уху из гольянов. Благо ловить их не сложно. Жора, когда первый раз увидел,  каким способом ловит гольянов Валера Ондатра, то поразился простоте процесса.
Дело было в апреле.  Кое-где лежал снег с проталинами, а болота, еще и не думали таять, но Уркан уже начал просыпаться.  Уже на перекатах показались промоины, и вода с каждым днем все больше начинала шуметь и подниматься. Валера взял трёхлитровую банку, к  горловине которой была привязана веревка, и накрошил туда хлеба. Это были какие-то огрызки и сухари  ржаные и белые, всего с четверть банки. Накрыл горловину капроновой крышкой, в которой было проделано отверстие размером чуть больше юбилейного рубля,  и, залив в банку до половины воды, забросил ее в быстрину Уркана. Течение развернуло банку горловиной вниз по течению и она, набрав воды,  полностью утонула. Глубина была не велика, прозрачность воды такая, что хоть в аккумулятор заливай, поэтому Пенкину удалось рассмотреть все детали происходящего. Вскоре вода возле банки забурлила. Это с нижнего течения реки поднялся косяк  гольянов,  привлеченный запахом размокшего хлеба. Прикормка была, по-видимому,  первосортная, поскольку гольяны, толкаясь,  полезли в отверстие банки. Обратно им было уже не выбраться, подплывавшие собратья заталкивали  в банку тех,  что были впереди.  Когда банка буквально наполнилась рыбой,  Валера за веревку вытащил ее на берег и доставал потом одну рыбку за другой, насаживая их на крючки.
-Вот это да,- восхитился тогда Пенкин, - ведь практически голыми руками столько  рыбы уже вытащили.
Теперь же,  его друг Сыромяк, в точности скопировав снасть у Ондатры, добыл, как и тот с полбанки живехоньких гольянов. Посадив, не жалея, на каждый тройник   по две штуки, Жора расставил закидухи по повороту излучины, прикрепив концы лесок к кустам ивняка, свешивавшегося над водой.  Потом они со Славкой искупались и принялись ловить на удочку чебаков. Уха из чебаков так себе. Жареных можно съесть пару-тройку штук в охотку, но с налимом или щукой его не сравнить, а вот завяленные чебаки с черным хлебушком, да еще, если с горячим, сладким чаем вприхлебку - вполне сносная еда (я уж не говорю про пиво, только где на БАМе пиво, уж скорее спирт неразбавленный).  В этом плане чебак не хуже тарани или плотвы, особенно когда   размерчиком граммов в двести пятьдесят, а то и триста. Вскоре на берегу зарисовался Долгопольский, освободившийся, наконец, от домашних дел по расколке дров,  полоскания и отжимания пеленок. Недавно родившаяся на БАМе дочка Екатерина, требовала от него дополнительных усилий по устройству семейного быта. Он разделся на берегу и с узелком в руке, который держал над головой бросился вплавь к островку.   
- Здорово, бъатцы (он напрочь не выговаривал букву «р»), как все-таки здоово, что иногда бывает выходной. А у вас тут пъяамо как у Моне: «Завтъак на тъаве».
- А почему, собственно завтрак на траве?- поинтересовался прапорщик Сыромяк, у нас дело уже скорее к обеду идет, чем к завтраку Завтрак завтра будет.  Пенкин с Долгопольским понимающе переглянулись и улыбнулись. Ну откуда человеку из народа, Сыромяку, знать кто такой Моне?
- Был такой французский художник в девятнадцатом веке. Картину с таким названием нарисовал, ее потом в Лувре вывесили. Так на ней  тоже лето и участники голые,- пояснил Долгопольский, по псевдониму -«Поляк».
В заветном узелке у него, который он боялся замочить, оказались пирожки с капустой, которые напекла его жена и отправила угостить друзей.
Пришлось съесть тут же, каждому по одному. «Чтобы слюной не захлебнуться», - как пояснил Слава Сыромяк.
Друзья стояли на песке плеса, «в чем мать родила». Если бы им сказали, что они приверженцы эксгибиционизма, то они бы сильно удивились. Просто стесняться было некого и было жарко, а в мокрых трусах ходить вообще не каждому приятно. Надо сказать вам, что на БАМе с его резко континентальным климатом, весьма жаркое лето. Частенько летом температура переваливает  в тени за тридцать градусов по Цельсию, на солнце может быть и под сорок.   Так что,  все трое с удовольствием  стояли  по колено в теплой воде, время от времени вытаскивая из воды, сверкающих зеркалом чешуи, чебаков.
Пойманных чебаков пересыпали солью и тут же укладывали под гнет в старое ведро, которое было припасено еще в прошлую рыбалку. Хотя бы сутки им нужно просолиться, прежде чем на ветерок, на бечеву вывешивать.
Вдруг Пенкин заметил, как ходуном начали ходить ветки дальнего куста. Бросив удочку, он метнулся туда. Леска, надежно привязанная за толстую ветку ветлы, резала воду вправо и влево. Жора, в запальчивости схватившись за леску начал тянуть ее на себя и  понял,  что добыча попалась не простая. Он тянул за леску, вываживая рыбину на поверхность, а та яростно сопротивлялась и не хотела совсем к нему подходить. Подоспевший Сыромяк помог ему и вскоре на отмель они выволокли красавца сома.                Оба пожалели, что не было хорошего сака, ведь мог и уйти. Слава Богу, крючки оказались достаточно надежными.  В соме было, наверное, никак не менее шести килограммов.      
- Вот это    добыча!
- Ты только посмотри, какой красавец, -        перебивая друг друга и смеясь,          восклицали друзья.
Да, честно сказать, было чему радоваться. Сомы в Уркане попадались на крючок значительно реже  налимов и щук, а тут еще такой  завидный экземпляр.       Пока они разделывали сома, Славка Сыромяк снял с других закидух налимчика на килограмм и щучку, такого же размера. Вскоре и уха и сом жареный на сливочном масле были готовы. После того, как и тому, и другому воздали должное,  друзья предались приятному занятию  чаепития в тени раскидистой ивы,  и разговаривая о житье- бытье. Как-то незаметно, все участники  этого завтрака на траве один за другим заснули в тенистой  прохладе ив.
Когда солнце повернуло на исход дня и стало значительно прохладнее, друзья проснулись практически одновременно. Пора было собираться в расположение своего «хозяйства  Бурлаченко», тем более, что через полчаса должен был подъехать на КРАЗе сержант Фохтель, доставивший ранее Поляка на речку. Участники начали собирать вещи и готовить их для переправки через Уркан. Тут Сыромяк покатился с хохоту, показывая пальцем на ягодицы Пенкина.
- Жора, у тебя видуха, как будто, как говорят в народе,  у тебя на мягком месте блины пекли.
Жора попытался заглянуть на собственный зад, однако, на глаза ему попался Долгопольский.
- Механик, ты что, вместо  «дуньки кулаковой» сегодня свеклой пользовался?-поинтересовался он в ответ.
-Ты че? На солнце перегрелся? У меня в отличие от вас тут жена есть. Дай мне Бог с ней управится, а ты хрень какую то несешь. Да ты на себя посмотри.
- Да ты сам на себя посмотри.
Тут все трое покатились со смеху,  показывая пальцами друг на друга. Картина и впрямь была не типичная. Злую шутку с ними сыграло яркое БАМовское солнце. Те части тела, которые не загорали никогда, оказались подвержены жесткому ультрафиолетовому облучению в течение нескольких часов. Меньше всех пострадал Сыромяк. И  кожа у него была смуглее и заросли ниже пупа такие, что закрывали большую часть его достоинства. На Жору и Долгопольского, как будто  красно-фиолетовые плавки надели, причем кожа явно начала вспухать и уже бугрилась рядом с необожженным местом. Короче, надвигалась катастрофа.
Друзья незамедлили поторопиться с отъездом и вскоре уже были в кабине КРАЗа. Начали сказываться симптомы  долгого загара нагишом. Заметив, что Сыромяк и Пенкин ерзают на кожаном сидении, сержант Фохтель с сомнением произнес,
-Неужто, так сильно нагрелось?
Механик, вообще отказался сесть в кабину и ехал на подножке, несмотря на слабые протесты сержанта-водителя, что, мол, не положено так ездить.
- Ответственность беру на себя, -заявил лейтенант. Да так и ехал до самого хозяйства, обдуваемый прохладным ветерком.
В палатке, сбросив ненужную одежду, и, освободившись от вещей, которые еще недавно были нужны, друзья послали дежурного по роте за военврачем. Лейтенант Штейнберг прибыл через полчаса, уяснив, что в экстренной операции никто не нуждается. Пригласив друзей к себе в вагончик, растелешил их и с улыбкой начал обмазывать одного за другим мазью из какой-то банки темного стекла. Обрабатывая ожоги на самых нежных частях мужских тел, он приговаривал,
- Нет, ви только посмотрите на ето чудо. Такие замечательные охрганы и доведены, можно сказать,  до плачевного  состояния, –прокартавил  им начальник медслужбы части.  -  Ко мне лет шесть назад доставили сразу шестехрых новобхранцев, у котохрых одновременно закапало из их огхрызков так, что они повизгивали. Солдатики во вхремя стоянки эшелона, скинувшись на бутылку, споили ее вокзальной шлюхе, а потом все хохром ее  поимели. Однако было это с согласия  втохрой заинтересованной стохроны, так что кхриминалом было только массовое заражения воинов Советской армии венехрической болезнью.   Но ви, господа офицехры, ви же гхрамотные люди. Как ви могли допустить такое? Пхридется выписать вам листки освобождения от службы. Но захочет ли освобождать вас по этому поводу начальство? Это уже на их усмотхрении. А мне, кажется, похра сегодня на покой, а завтхра нужно будет пхрочитать воинам  лекцию  «Как пхредохранять себя от солнечных ожогов». С этими словами, удовлетворенный поднесенными ему щукой и налимом, в качестве компенсации за беспокойство во время выходного дня, старший лейтенант  Лев Штейнберг удалился к себе в вагончик.
Все офицерство части потешалось над пострадавшими и их болезненными ощущениями. Когда прапорщик Сыромяк проходил, широко расставляя ноги и морщась при этом, мимо курившей возле штаба секретчицы Аллы, то услышал: «Сочувствую Вам Сыромяк. У меня в вагончике крем  от солнечных ожогов остался после отпуска. Может зайдете, говорят помогает?».
Говорили, что Славе к утру помогло.   
Так завершился один из редких выходных дней в отдельно взятом железнодорожном батальоне.