Зимовье на Турке

В давние времена построил Анисим в верховьях речки Турки зимовье. Занимался промыслом, а на лето выходил из тайги. Продавал пушнину, пахал пашню, засевал, убирал, а по осени снова в тайгу. Дома же оставались жена Матрена и дочурка Панночка, которыми налюбоваться не мог. Да жизнь не всегда гладкая, она с буераками. Вернулся как-то с тайги, а дом стоит заколоченный.
- Случилось у нас, Анисим, в деревне горе. Болезнь какая-то заразная, вроде бы тиф называется, так не только твоих забрала, а Елизара, Степку, Сучковых - всех сразу не назову, - говорит ему соседка Степанида.
Опустились руки у Анисима. Запил, загулял с горюшка. Какой там пахать. Чай то согреть никакого желания. Незаметно подкралась осень. Упала первая пороша. Защемило сердце. В тайгу надо. А как? Провиант, харчи купить не на что. Своего ни скота, ни муки - ничего нет, все спустил. Пошел по людям в долг просить. Всем миром собрали Анисима, и завез в тайгу сосед Макей на своей лошади. Может быть наладится, подальше от зелья. Охота в тот сезон была удачной. Вышел из тайги на три дня. Рассчитался со всеми. Закупил провизию и опять в тайгу. Не мог он видеть заколоченный свой дом. Сразу всплывали воспоминания. Как маленькая Панночка обнимает его шею, как Матрена у русской печки с ухватом достает чугунки. На глазах навернулись слезы. Резко повернулся и пошел в сторону тайги. Впереди бежал верный своему хозяину пес Бимка. Больше он в свою деревню не возвращался, чтобы не терзать свою душу.
Зверолов он был от Бога, да и Бимка не из простых собак. Соседи по участку, охотники, оставляли Анисиму записку: «Анисим! Забери на лабазе продукты и патроны, все равно пропадут». Главное, чтобы была мука, а остальным тайга накормит. Заготавливал на зиму черемшу, бруснику, кедровый орех, вялил мясо, ловил и солил рыбу. Рыбу ловил немудреной снастью, заездкой называется. Плелась она из ивовых прутьев. В округе знал все зверовые тропы, и знал, в какое время зверь по ним пойдет, так что добыть дикого козла или изюбря для него не составляло большого труда.
В деревню к людям тянуло и не тянуло. Как вспомнит дом с заколоченными окнами досками крест-накрест, так вся охота вернуться и пропадала. Охотникам отдавал пушнину, а те с охотой на следующий сезон завозили ему провизию, так как Анисимова пушнина в несколько раз покрывала стоимость провизии. Время в заделье летит незаметно. Человеческая жизнь - это одно мгновенье в вечности. Вот наш Анисим уже старик и ходит на полусогнутых. Далеко от зимовья не уходит, охотников-соседей не навещает. Промышляет только петлями, силками, да ловушками. Ружья с собой не берет. Глаза совсем плохо видеть стали. Бимка тоже одряхлел. Плелся за хозяином сзади. Зимой наведывали его мужики Пантелей с Абрамом, которые с обозом в декабре месяце ходили на Байкал менять муку на рыбу. Вот их-то Анисим поджидал с нетерпением. Менял пушнину на муку и соль, но теперь уже мужики оставляли провизии Анисиму больше, чем стоила его пушнина. Так, от жалости. Но муки на год все равно не хватало. Вот и в этот роковой год тоже не хватило. Осенью выпал очень глубокий снег. Ловушки все позасыпало. Зверь спустился весь в долину. Река покрылась льдом рано, да тут еще неурожай кедрового ореха. Достал продуктишки, перебрал рыбешку. Ну, тяни не тяни, а до обоза все равно не хватит. Придется на охоту идти. Наутро бердану через плечо, а двери сугробом завалило, кое-как открыл. Только бы на мыс забраться, там снегу поменьше будет. Километр пути дед преодолел за час. А сил-то уже никаких. Собака бросилась вниз. Громко хлопая крыльями, поднялся и уселся на лиственницу здоровенный глухарь. Собака, повизгивая, облаивала его. Глухарь улетать не собирался. Пощелкивая клювом, передвигался по ветке, дразнил собаку. Далековато, не попаду. Дед стал осторожно подходить, прячась за впереди стоящей сосной. Ну вот, дальше нельзя. Прислонив бердану к сосне, начал целиться. Ну что это, глухаря вижу, а мушки нет. Вот-вот улетит, стрелять надо. Боже спаси и сохрани! И нажал на спусковой крючок. Глухарь, ломая ветки, с шумом упал в снег. О, Господи, есть же ты на белом свете! Попал Анисим чудом, целясь по стволу. Бимка трепал глухаря, и когда подоспел Анисим, на нем половины пера уже не было. Довольный спускался дед к зимовью. Голова глухаря волочилась сзади, оставляя на снегу яркие бусинки крови. Вот теперь, может быть, как-нибудь до обоза дотянем. Вечером устроили небольшую пирушку. Мясо глухаря имело запах хвои и темный цвет, но в охотку свежинки наваристая похлебка придала Анисиму силы и уверенность. Вот уже конец декабря, а обоза все нет и нет. Анисим выходил из избы, снимал шапку, прислушивался. Нет, не скрипят сани, не фыркают лошади, не лают собаки. Последние рыбешки лежали на столе. Толи съесть сегодня, то ли на завтра оставить. Раздумывал дед, щербая чай, заваренный брусничником. Бимка подскочил, навострил уши и в дверь. Двери широко открылись.
- Закрывать за собой надо, - ворчал Анисим, и с надеждой выскочил из избушки встречать гостей, забыв надеть зипун с ушанкой. Воздух разрезал удаляющийся лай собаки. Анисим бежал по следу Бимки. Спохватился после того, как след собаки пересекся со следом росомахи.
- Ишь, окаянная, совсем обнаглела, чуть в зимовье не зашла. Руки и уши совсем задеревенели. Поспешил скорее в зимовье обратно. Об этом мальчишеском поступке дед сожалел уже назавтра. Поднялась температура и сил никаких.
А Пантелей с Абрамом сидели за столом за четвертью самогонки и рассуждали, ехать нынче за рыбой или нет.
- Пшеница не уродилась. Ну, смелем на муку остатки зерна, а чем на следующий год засевать будем? Скажи мне, Абрам, на милость?
- Ну, не поедем, так не поедем. Тем более на днях у меня кобыла жеребиться должна. Да и морозы стоят жуткие.
- Не едем, так не едем, - порешили мужики.
- Да за это и выпьем, - подняли стопки Пантелей с Абрамом. Крякнули и закусили солеными рыжиками.
- Ну, а как наш дед-то?
- Ничего, как-нибудь перебьется, зарядов же ему много оставили.
- Обо всех думать, так голова болеть будет. Опорожнив по очередному стопарику, затянули песню: «Черный ворон, черный ворон, ты не вейся надо мной».     Анисим уже третьи сутки не поднимался с нар. Бредил. В гости приходила Матрена, подметала пол.
- Анисим, вставай! Хватит вылеживаться. Я штей наварила. Вставай! - улыбалась Матрена.
Поднял голову, приподнялся на локтях и тут же опустился. Все поплыло. И потерял сознание. Очнулся от лая собаки. Собака выскочила из зимовья, открыв двери лапами. С лаем понеслась вниз по ключу.
- Едут, едут, едут, - шептал дед. Но никого не было. Это, сделав очередной круг, прошла совсем близко от зимовья вонючая росомаха. Бимка вскорости вернулся, но в образе собаки Анисим увидел уже доченьку Панночку.
- Иди ко мне, милая, только двери закрой, но собака двери закрывать не умела. Кое-как забралась к деду на кровать. Тот накрыл ее одеялом, прижал к себе.
- Доченька, как долго мы не виделись, - расставаясь с жизнью, шептал Анисим.
Оставшееся тепло быстро покидало зимовье. К утру мороз сделал свое коварное дело. Дед и Бимка лежали в обнимку, и не шевелились. Вонючая росомаха тоже сделала свое дело. Когда же на следующий год Пантелей с Абрамом с обозом посетили зимовье, на полу обнаружили обглоданные кости.
- Надо же, медведь обоих задрал, - собирая в пустой мешок кости, досадовал Пантелей. Похоронили, вырубив топором в мерзлой земле небольшую могилу. Поставили березовый крест. Натопили печь. Выпили по стопке за упокой рабы Божьего Анисима и его верного друга Бимки. Когда уже засыпали, Абрам спросил у Пантелея: «А ты двери то хорошо закрыл?»
«Хорошо, хорошо, на два засова». И захрапели почти одновременно. Наутро под полозьями обоза громко скрипел снег.
- Эх, Анисим, Анисим... Не дождался ты нас, - вздохнул с сожалением Абрам, стегнув лошадь кнутом.
- Но, родимая, пошла.