Вас, Шурыгиных, не поймешь

Записано со слов охотника, сторожила села Хасурты Шурыгина Ивана

Утро. Анисим вышел на крыльцо. Выпала долгожданная пороша. Молодая собака Дружок прыгала и скулила на цепи. Звала на охоту. Сердце у Анисима защемило, душа просилась в лес. Пошел в избу собираться, хотя дома уйма не сделанных дел.
- Всю ее, работу-то, не переделаешь, а пороша-то не каждый день падает, - бурчал себе под нос Анисим. И вот уже старый охотник на опушке леса. В метрах ста от него Дружок загнал белку на дерево и радостно облаивал. Близко подходить не стал. Шкурку дробинками изрешетишь. Прицельный выстрел – и зверек с ветки на ветку падает вниз. Пока укладывал белку в рюкзак и курил, Дружок снова залаял.
- Ну, началось! – радовался Анисим удачной охоте.
Белку за белкой собирал Анисим. Рюкзак отяжелел, и надо было бы уже возвращаться, вторая половина дня, как вдруг Дружок залаял совсем по-другому, надрывно и с визгом. Охотники-то знают, что на разного зверя собака лает по-разному. Лай приближается. Из бурелома выскочил Дружок, а за ним большой черный медведь. Собака с визгом – мимо хозяина. Перезаряжаться некогда. Дробовой выстрел в голову только больше разозлил зверя. Началась погоня. Охотник кружил вокруг трех кучно росших березок, цепляясь за их ветки. Медведь же прокатывался мимо, разворачивался и снова за ним. Анисим бежал и одновременно лихорадочно искал в карманах патрон с пулей. Вот уже желанный патрон в патроннике. Выстрел в упор. Зверь выбивает ружье. Анисим хотел бежать, сделал два шага, но зверь зацепил когтями за ичиги и начал в предсмертной огнии яростно грызть ноги охотника. Страшная боль, хруст костей, потеря сознания. Когда же охотник очнулся, сзади лежал мертвый медведь, жгучая боль ног, сухость во рту, головокружение. Засерело.      
Анисим полз вниз по склону, оставляя за собой кровавый след. Выполз на проторенную тропу, идущую вниз по ключу и снова потерял сознание. Говорят же, что есть Бог на белом свете. По этой же тропе на час позже возвращался с охоты Артем, который прожил в таежном зимовье больше месяца. Быстро соорудил волокуши, уложил свата Анисима на них и быстрей в деревню. Артем-то понимал, что каждая минута дорога, где бегом, где быстрым шагом. Звезды на небе, ну, в общем, успел Артем. Жизнь-то Анисиму спасли. Только вот ноги пришлось ампутировать выше колен.
Дожил охотник до глубокой старости. Вот как-то раз и говорит он сыну.
- Хотел бы я, Ванюшка, посмотреть еще раз на смерть этого супостата, который меня всю жизнь заставил маяться.
- Ну, а как ты, батяня, это представляешь? Ну, найду я берлогу, ну, ведь, это же где-нибудь далеко в тайге, а тебя туда как?
- Как, как, посадишь меня в рюкзак, да и туда. Я же ведь без ног легонький. Посадишь там меня на колоду, да и стреляй.
Батянина просьба для сына Ивана закон. Еще поздней осенью наткнулся Иван на берлогу медведя, а в начале зимы усадил батяню в сани, докуда смогли доехали на лошади, ну, а дальше три километра в рюкзаке за плечами.
- Посадил я батяню на колоду, как он просил, и давай травить зверя рогатиной. Рогатину-то в берлогу толкаю, а сам на карабин поглядываю. Только бы успеть схватить. Медведь рычит, не нравится ему. Выскочил матерый и на дыбы. Я за карабин. Чак – осечка, передернул затвор – опять осечка. Бросил карабин, да бежать. И про батьку, и про коня забыл, только чаща трещит. Прибежал домой – всего трясет, а врата на запоре.  Стучусь. Выходит мать.
- Сынок, ты что весь бледный?
- Мама, а мам, а батьку-то медведь съел. А она:
- Вас, Шурыгиных, не поймешь. Батька прибежал, говорит, что тебя медведь съел, ты говоришь, что медведь батьку.
- Все мне понятно, но до сих пор не пойму, как мой батька по лесу бежал и вперед меня дома оказался. То ли он по веткам прыгал как орангутанг, то ли еще как?
С ружьем-то я потом выяснил, что сынок мой Петька решил «прогнуться» передо мной и карабин-то мне перед охотой почистил. И маслицем-то и затвор намазал. Масло замерзло, оно и осеклось.
Рассказ Иван закончил и смотрит прямо в глаза. Ну, хоть бы улыбнулся. Охотники, правда, все брехуны, или через одного. Но этот! Но хоть бы глазом моргнул.