Яко печать... единственный в мире-3

               
                ГЛАВА  70. А  МЕЖДУ  ТЕМ…

          1965 год.  Январь. В Институте появляется приглашённый Б.И.Пийпом физик из Харькова Герман Николаевич Ковалёв. Крупный мужчина лет около сорока, черноволосый, кудрявый,  смуглый, с большим  и несколько вытянутым мясистым лицом. Глаза чёрные, смотрят в упор внимательно, не мигая, холодновато, выжидающе. Но тем не менее, мужчина видный, даже, наверное, красивый, а, главное, с некой загадкой или тайной что ли. Словом, заметный, но скорее не обаятельный, особенно для мужчин.
Такое, казалось, неблагоприятное впечатление Юрия не отпугнуло, а скорее привлекло чем-то. Наверное, в облике Германа было для него нечто притягательное. Похоже, такое же чувство, не обманувшее того и  другого,  испытал и Герман, так как сошлись быстро и надолго. Очень скоро отношения стали близкими, дружескими. Ковалёв стал постоянным гостем в их доме, и у Милы с ним тоже сложились очень добрые и сердечные отношения. Стал именоваться в масуренковском семействе совсем уж по-панибратски Герасиком.

           Дома в Харькове осталась у него  жена Наташа, родившая ему Катю. Он много и с любовью рассказывал о них, особенно о романтических  отношениях  с женой.

           Часто после работы или в выходные дни они вместе с Юрием отправлялись на прогулки к бухте, по окрестным холмам, взгорьям, лесам – чудным камчатским просторам, наслаждаясь красотой  фантастических пейзажей и беседами о самом разном, узнавая и принимая друг друга.  Общим увлечением у них был поиск коряг и деревяшек, подсказывающих своей формой какие либо интересные образы людей, животных, сцен. Но к самому  акту преобразования у них было разное отношение: Германа устраивала слегка видоизменённая первичность природной формы, Юрий видел в ней только намёк на нечто, требующее  изощрённой фантазии и основательной работы по её воплощению. Поэтому у каждого получались принципиально разные результаты: у одного просто коряжки с минимумом вмешательства,  не  всегда понятные, что они изображают, у другого - тщательно исполненные фигурки с вполне определённым содержанием.
Всегда возвращались в дом Масуренковых к ужину или обеденному столу, хвастаясь перед Милой своими находками и задумками по  их довоплощению.

            Герман успел отвоевать на Великой Отечественной. На фронт попал добровольно совсем мальчишкой. О своих военных делах и временах говорил неохотно и очень скупо. На дотошные вопросы  как-то ответил подробнее:
- Ничего хорошего не было. Самым сильным  впечатлением  осталось ощущение ужаса, когда  впервые посадили на танковую броню и  отправили в огонь на бешеной скорости по исковерканному воронками полю.
Отец его был каким-то крупным военачальником,  репрессированным  в  тридцать седьмом. Сам он военным не стал под впечатлением  своего военного опыта. Привлекла химия и физика. Работал с радиоактивностью, облучился. Отношения  по месту работы, похоже, не сложились. Говорил, что написал  две диссертации, но почему-то защитить их не удалось. И это была не жалоба, а  гордость за себя и негодование против кого-то и чего-то.

            Своё место в вулканологии нашёл не сразу и не в одиночестве С самого начала было совершенно не ясно, какой частью физики следует вторгаться в вулканические проблемы: тепло, электричество, физико-химия гидротерм, фильтрация растворов и газов через пористые и трещиноватые среды горных пород и т.д. Всё это было перепробовано, в том числе совместно с  Ю. Масуренковым, Л. Комковой, Ю.Слёзиным, следующим приглашённым в Институт физиком, и др. Эти поиски  и овладение с их помощью принципиально новыми сферами в вулканологии продолжались несколько лет, но уже несколько более,  чем  через  год (апрель 1966 г.), он возглавил  специально созданную для него Лабораторию экспериментальных исследований. И это несмотря на то, что заместитель директора Института В.В.Аверьев поначалу был настроен против Ковалёва настолько, что готов был уволить его – Масуренкову пришлось много поработать, чтобы переубедить Валерия в его негативном мнении. И эта активность Юрия была небеспочвенной:  результаты исследований Германа были суммированы им в виде кандидатской диссертации, защищённой  им  в 1971 году. Работа называлась « О некоторых количественных соотношениях в современном вулканическом процессе». Однако, это была уже не физика и не химия, а: геолого-минералогические науки.  В науки эти ввёл Германа Юрий. А Герман ввёл Юрия в физику вулканического процесса, одним из  важных элементов которого стал для Юрия тепломассоперенос, осуществляемый продуктами извержения (лавы, туфы, пеплы ит.д.) и гидротермами. Обо всём этом ими писались совместные и индивидуальные статьи. Главным достижением Г.Н.Ковалёва было установление постоянства  средней величины энергетического потока, выносимого вулканами и гидротермами с единицы площади структуры, являющейся проекцией магматического очага.

          Обращаясь к институтским  «историческим летописям» (обзорные, юбилейные статьи и личные воспоминания некоторых сотрудников) Юрий с удивлением обнаружил, что имени Ковалёва и его научного вклада в деятельность Института в них фактически нет. Это просто поразительно, так как  открытия  Г.Н. Ковалёва, с его  точки зрения, являются одним из самых значительных вкладов в научный капитал вулканологии, затмевающий многие другие скромные достижения, которым посвящается  непропорционально большое место  в институтских анналах.

          1 августа 1965 года Юрий становится заведующим Лабораторией вулканоплутонизма. Для непосвященных: когда жидкая расплавленная горная порода, именуемая магмой, поднимается в верхние горизонты земной коры или образуется в них путём плавления пород, то у неё  имеется два варианта дальнейшего существования. В первом она застывает и кристаллизуется внутри земной коры, становясь интрузией или плутоном, во втором – она изливается  или выбрасывается взрывом на земную поверхность, образуя вулкан или покров из застывшей лавы, туфов, пеплов и т.д. Таким образом, вулканы и плутоны суть разные формы окаменевшей магмы.  Существует ли между ними непрерывный переход  или это две самостоятельные ипостаси магматического процесса, и была призвана изучить Лаборатория вулканоплутонизма. Юрий получил её после  Кирилла Никифоровича Рудича, а состояла она из молодых научных сотрудников: Олег Волынец,  Глеб Флёров, Николай Шилин, Александр Колосков, Азиз Алискеров, Валерий Ермаков. Вместе с Юрием влился в неё его друг Олег Егоров и позднее Олег Селянгин, зачисленный в Институт по рапорту Юрия.

            Самым обаятельным и милым был Глеб, весёлый, доброжелательный, лёгкий и отзывчивый в общеии. Мила называла его Глёбушкой. Саня закрытее, сдержаннее, молчаливее, неопределённее, но неизменно спокойный и добродушный. Коля шумный, панибратствующий, но из всех наиболее трезво устраивающий свою жизнь. Валера самолюбивый, волевой, ранимый, но внутренне несколько не собранный и непоследовательный. 
           Олег Селянгин - личность противоречивая: и умница, и в общем-то порядочен, и не без способностей, но то ли от крайней  обидчивости или ещё каких-то неясных внутренних мотивов (тщеславие, самомнение или ещё что? ) оказался в некоторых своих поступках не способным на верность и благородство  В частности, написав под руководством, содействием и поощрением   Юрия диссертацию и обидевшись на него за непредоставление ему  официальной роли главного исполнителя и руководителя общелабораторной темы,  на что он явно не «тянул» ни по фактическому участию в ней, ни по способностям, перед защитой сменил научного руководителя, избрав для этого человека, абсолютно не причастного  к выполненной работе – Бориса Иванова. Были и ещё поступки, совсем не украшавшие его в общем вполне симпатичный образ
            Азиз, будучи совсем иным по своим нравственным и психологическим качествам (осторожность, гибкость, доброта, великолепный юмор), поступил почти так же, как и Селянгин:  диссертацию написал по теме и при руководящем содействии Ю.П.Масуренкова, а по окончании в качестве официального научного руководителя представил К.Н.Рудича.

           Но ещё большей психологической и нравственной загадкой оказался для заведующего  Лаборатории Олег Волынец. Это был несомненный лидер группы, состоящей из самого Волынца, Колоскова, Шилина и Флёрова (институтские «ветераны» с 1959 года), а кроме них ещё и очень уважаемый, если не любимый,  рядом молодых сотрудников  Института в других его подразделениях. Но вел он себя как совсем не причастный к этой роли человек. Этакий скромный, отрешённый от поползновений на какое-то кем-то руководство или весомую авторитетность, почти посторонний и углублённый в себя и свои проблемы. Больше молчащий, чем говорящий, всегда сидящий где-то с краю или в глубине. Ко всем приветливый и  со всеми вежливый – вполне интеллигентный интеллектуальный человек. Для многих  – любимец и авторитет. Вот такая незаурядная личность. Чем это достигалось, не понятно, так как при таком  скромном и невидном поведении и научные способности у него были вполне соответствующими этому поведению.
          
           Кирилл Никифорович Рудич возглавлял лабораторию формально. Это был уже немолодой,  много лет отработавший в Магаданской области геолог, сотрудник Лаборатории Вулканологии, кандидат наук, автор многих статей и книг. Человек он был абсолютно бесконфликтный, вежливый, спокойный, интеллигентный, аккуратный и дока по части издательских дел. По-видимому, именно поэтому руководству  было полезнее держать его постоянно в Москве (где он и проживал)  близ Издательства Академии наук, а на руководство лабораторией поставить более молодого и полного энергии Масуренкова, который  с удовольствием взялся за это дело. Но числиться только формальным руководителем было не в его натуре.

           Напомню, что наш герой, будучи человеком не  публичным и не общественным, тем не менее считал, что возможность научных открытий, особенно в геологии, умножается при подходе к решению научных проблем с разных сторон. Он был категорически против узкого взгляда на все природные явления. Тогда ещё не был в науке сформулирован принцип системного подхода, но он существовал в виде своей предтечи и именовался комплексным. Это было, конечно, не одно и то же, и  Юрий  инстинктивно ощущал  потребность и необходимость именно в системном подходе. Поэтому брался за руководство коллективом с целью организовать  и осуществить научную работу комплексом методов, разнообразием индивидуальных подходов и аргументированным соперничеством идей в надежде  преобразовать комплекс в систему . Для этого необходимо было создать здоровый, дружный и работоспособный коллектив, как это удалось ему в Ставрополе.
 И действительно какое-то время их лаборатория была одной из лучших в Институте и по научным делам, и по человеческим  отношениям. Года два – три они проводили систематические конкурсы и выставки своих фотографий с награждениями и призами победителям. Эти выставки вызывали большой интерес и пользовались  успехом у всей институтской общественности. Сам завлаб и его сотрудники принимали активнейшее  участие в выпуске институтской стенной газеты, которая тоже привлекала всеобщее внимание. Словом, всё шло нормально и даже с большим плюсом, и в такой ситуациие можно было ждать высоких научных достижений.

            Но по возвращении в 1967 г.из Москвы защитившего кандидатскую диссертацию  в заочной аспирантуре Олега Волынца (Юрий помог ему хотя бы кое-как акцентировать внимание на положительных моментах в его  ординарной работе   и внятнее сформулировать  защищаемые положения)  в Лаборатории всё  стало исподволь медленно, но явно и неуклонно меняться. Сначала как будто пропадает интерес к  общению, потом  пропадает взаимная симпатия и появляется отчуждённость.   Конечно, не  у всех ко всем, но особенно  у  некоторых сотрудников к  завлабу.

           Может быть,  началось это много раньше, ещё с первого года совместной работы, когда Олег поехал в поле вместе с Юрием Петровичем.  Всё, казалось, было нормально, они даже ютились в одной палатке. Олег был со спаниелем Пиней, который почему-то избрал местом для своего ночного спанья голову  не хозяина, а Юрия, чем последнему причинял великое неудобство и в конце-концов стал  очень раздражать. Не сдержавшись, Юрий высказал Олегу своё возмущение. Тогда же (это был 1965 год) при отбивании образца горной породы отскочивший осколок то ли от молотка, то ли от породы попал в глаз Олегу. Надо сказать, что это обычное для геолога  явление в данном случае возымело драматические последствия – Олег в конце концов потерял повреждённый глаз. Но драматичность эта стала ясна не сразу. Вернувшемуся из маршрута коллеге с повреждённым глазом Юрий, желая приободрить и утешить, бодро  заявил, что это сущая ерунда и что обращать на неё внимания не следует. При этом  со смехом сослался на услышанную ещё в юности от деревенского деда Чирка очень грубую и даже непристойную поговорку: «глаз  не  п…а  – проморгается». Но глаз не проморгался. Пришлось Олега хоть и не сразу, но через несколько дней отправлять в город к врачам, да к тому же ещё пеши через переревал в посёлок, откуда можно было попутной машиной добраться до города.

            Этот случай  впоследствии Юрий приводил себе в объяснение начавших портиться отношений с Олегом: мол сам был нетерпим к  любимой Олеговой собачке и резковат с хозяином,  не проявил должного внимания и такта («глаз проморгается!»), не вызвал по рации санрейс,  отправил пешком и т.д.,  и в результате – потеря глаза. Впрочем, со стороны Олега никогда и ни в чём не то что не проявилось – даже не обнаружилось намёка на упрёк или обвинение. И вообще – никогда никакой открытой вражды. Но ведь атмосфера в Лаборатории стала портиться, и главный духовный лидер молодых институтских «ветеранов» совсем не пытался её исправить и сам уже не проявлял  никаких признаков доброго расположения, только – холодная вежливость. И никогда более в совместных с завлабом полевых работах  не участвовал. А Юрий всё оставшееся им для совместного пребывания в рамках одной Лаборатории время изо всех сил старался проявить к Олегу не только лояльность, но и предельное внимание и даже при переезде в новое помещение поселил его в личном кабинете. Кабинет, правда, был в кухне  двухкомнатной квартиры,  выделенной для Лаборатории,  в которой большую комнату заняли все остальные сотрудники, а маленькую сам заведующий.

            Но всё это было потом, а в 1966 году, то есть почти в  начале прихода  Юрия в лабораторию им была предпринята попытка привлечь своих новых сотрудников к совместной работе а урочище Налачево которую сам он начал здесь ещё в 1963 году. На призыв откликнулись только Ермаков, Колосков и Алискеров, другие продолжили работы на  своих прежних объектах.  Вместе с Юрием в этот сезон работал Герман Ковалёв со своими сотрудниками.

            Герман с Ванечкой и Володикой, парнями-лаборантами, приглашёнными из Харькова со своей прежней работы, подключился к Юрию и Миле для основательного изучения закономерностей формирования месторождения мышьяка, происходящего непосредственно в их присутствии и на их глазах. Этот современный поствулканический процесс предоставлял уникальную возможность познать интимное таинство физико-химических процессов, совершающих геологический акт рождения  полезного ископаемого. Работу эту Мила и Юрий начали ещё в 1963 году, поставив на образующемся от изливающихся термальных вод рудном пласте под названием «Котёл» серию реперов, где периодически снимали температурные показания и вели наблюдение за изменением физико-химических параметров в пласте и фильтрующихся сквозь него водах. Герман с ребятами опутали пласт проводами и следили за режимом электрических характеристик. Словом был осуществлен такой комплекс исследований на современном рудообразующем процессе, который, похоже, нигде более никем не повторён доныне
. Это была уникальная работа, основным исполнителем которой была Людмила Комкова, защитившая по её результатам кандидатскую диссертацию и опубликовавшая совместно с Юрием Масуренковым  в 1978 г. монографию.

          Как вы, наверное, помните, Мила по образованию, закончив  Ставропольский педагогический институт,   стала преподавателем физики и труда в школе. Это очень далеко не только от вулканологии, но и от физико-химии гидротермальных растворов и даже от просто химии. И тем не менее по настоянию Юрия ей пришлось таки взяться  сначала за.химию для проведения экспрессанализов проб воды в полевых условиях, а затем и за физико-химию и даже за вулканологию. Этот нелёгкий путь врастания в новую  по всем параметрам жизнь был не только тернист, но  и плодотворен.
Вскоре после приезда на  Камчатку, получив задание от мужа разобраться с химическими анализами вод, она сидела в библиотечной комнате (своего рабочего места у неё ещё не было) и занималась этим не вдохновляющим делом. Зашедшая в библиотеку Лена Серафимова, в то время старший научно-технический работник, а попросту лаборантка, занимавшаяся химией, увидела бланки химических анализов у Милы на столе и спросила:
- Ты что химией занимаешься?
- Да. – неуверенно ответила Мила.
- Что же ты тут сидишь? Пойдём ко мне. У меня два кабинета, а я одна.
Так состоялось их знакомство, и с этого момента возникла дружба, продолжающаяся уже более пятидесяти лет.

           Елена Константиновна Серафимова, кандидат геолого-минералогичесих наук, блестящий специалист в области вулканической минералогии. Тогда была тоненькой и стройной девочкой с прекрасными греческими глазами, внимательная, добрейшая, умнейшая и с удивительным талантом бесконфликтности. Жизнь сводила и разводила мужей Лены и Милы, а подружки всегда были неизменно верны друг другу, сердечны и незаменимы.
Наверное, Леночка была первой учительницей Милы на этом поприще. Затем у неё была стажировка в химлаборатории Камчатского геологического управления, затем – в Институте курортологии в Москве. Но главный  и уже профессиональный навык был получен Милой в своём родном Ставрополе от Сергея Ильича Пахомова и его девочек-химичек Нины Королёвой, Тамары Тимофеевой и других.  Это происходило в достославном  Северо-Кавказском Отделении Лаборатории Гидропроблем на следующий год после её изгнания из него за преступную связь с Юрием Масуренковым  и  переезда вместе с ним на Камчатку. А совершенствование в избранном (без вариантов!) деле уже осуществлялось самой на живом объекте – Налачевских гидротермах. В результате – прекрасная работа, учёная кандидатская степень и солидная монография, написанная совместно с мужем.

           В ней, помимо  данных по «Котлу», приведены не менее оригинальные результаты геологического изучения всей  Налачевской структуры, которая идентифицировалась как купольно-кольцевая  вулкано-плутоническая структура. Была проанализирована история её возникновения и развития на протяжении миллионов лет и определена роль в формировании земной коры потоком вещества и энергии из мантии Земли. Это было первое в мировой геологической литературе выделение и системное описание такого рода структур с такой детальностью и объёмностью. Именно такие структуры , объединяющиеся в цепочки вулканических поясов на границе океанов и континентов  и в иных местах создают современный облик нашей планеты. Они являются основными естественными каналами, по которым происходит миграция вещества из планетарных глубин к поверхности и тем самым преобразуют не только поверхность, но и всё тело планеты. 
         Одновременно с Юрием Масуренковым изучение этих структур осуществлял и его друг и соратник Олег Егоров, но уже самостоятельно и независимо. Он назвал их центрами эндогенной активности и несколько позднее опубликовал по этой проблеме свои материалы, в которых пришел к аналогичным выводам.

          Разумеется, поле для геолога это не только место, где он реализует себя как специалист. Специальность лишь часть его личности. Физическое и духовное общение  с природой занимает в этом процессе, пожалуй, даже основное место. А для некоторых охота и рыбалка – непременная и, может быть, самая сладостная часть взаимодействия с первозданным  миром.
Здесь в Налачево и именно в этом полевом сезоне Юрий впервые добыл медведя и горного барана.
После одного из маршрутов, закончившегося в этот день почему-то рано, схватив карабин, пошел в долину  Шайбной, левого отвержка реки Налачевы. Полагал, что именно там, в сторонке от относительно людного места,  он встретит медведя. И не ошибся в своих расчетах. Это был тот случай, когда внутренняя роковая для зверя связь устанавливается уже при одном только настрое на охоту и ведет охотника прямо к цели.

           Юрий перевалил через седловину небольшой гряды, отделяющей Налачевскую поляну от долины речки Шайбной, и спустился на обширную луговину, покрытую березовым редколесьем и  островками жиденького кустарника. Меж стволов виделось далеко и четко в рассеянном свете солнца, прикрытого тонким облачным покровом. Было часа четыре пополудни. Он прошел сначала по утоптанной тропе метров четыреста вверх по долине, обойдя редколесье. Затем, свернув направо, вышел к громкой веселой речке и вдоль нее пошел в обратном направлении, полагая, что ее шум ему на руку, а встреча со зверем здесь наиболее вероятна: в реке - рыба, на террасе шикша и жимолость. Буквально минут через десять – пятнадцать увидел далеко впереди два бурых, почти черных пятнышка, покрупнее и помельче.
 
          Они не спеша двигались по террасе, то сходясь, то расходясь,  тщательно обследуя что-то на земле. Медведица с медвежонком – решил он, и стал крадучись приближаться к ним. Когда до них по его прикидке осталось метров сто пятьдесят – двести, Юрий опустился на колени за толстым березовым стволом и, слегка высунувшись из-за него, но так, чтобы не обнаружить себя и не спугнуть животных, стал спокойно, не торопясь выцеливать крупного. Процедура эта заняла, наверное, немало времени - ему не хотелось спешить, так как было очень интересно понаблюдать за этой парой. Медвежонок был проворнее и суетливее, матуха (так он думал) медлительнее и основательнее. Насытившись зрелищем и выждав самое подходящее для выстрела положение медведицы, нажал на спуск. Под громоподобный звук выстрела та вдруг резко оттолкнулась от земли всеми четырьмя лапами и высоко подпрыгнула вертикально вверх. Наверное, метра на полтора или даже больше. Так ему показалось. И тотчас рухнула наземь, как подкошенная, и легла плашмя так, что в невысокой траве ее почти и не стало видно. А медвежонок исчез, будто его ветром сдуло. Юрий поднялся с колен, и только хотел выйти из-за дерева, как услышал вдруг приближающийся шум, треск ломаемых веток, мощный топот и громкое дыхание – на него неслось что-то невообразимое, огромное, лохматое буро-коричневое с разверстой пастью и налитыми кровью глазами.

          Медведь – мелькнуло в сознании. И он судорожно продолжил попытки сломать карабин, тщетно пытаясь нащупать замок затвора ружейных стволов. И тут сообразил, наконец, что в руках у него не привычное ружье, в котором руки сами знали, что, как  и когда нужно делать, а совсем другое оружие. Поняв это, он быстро перезарядил карабин в тот момент, когда гигантская туша медведицы проносилась мимо. К его счастью, это не было преследование разгневанным зверем стрелка, это было безумное бегство испуганного животного. И он сообразил, что стрелял не в медведицу, а в медвежонка  позапрошлогоднего помета (уж больно велик он был!) и что незамеченная им медведица была почти рядом, и что ему крупно повезло.
А жертва была сражена хорошим выстрелом: пуля отделила сердце от аорты, и смерть наступила мгновенно в момент судорожного прыжка.
По обыкновению, чтобы не надрываться в одиночестве под тяжестью добычи, он взял с собой, как это всегда делал в случаях с другими крупными животными, только печенку, почки и сердце, чтобы угостить в лагере соратников свежатинкой, а остальное оставил назавтра. Да, слава Богу, по прибытии в лагерь узнал от опытных геологов соседей, что медвежья печень не съедобна. А то накормил бы. Назавтра же по личному опыту узнал, что и мясо медведя – далеко не деликатес и что пользоваться им следует только в самых крайних случаях. Чему и старался следовать в дальнейшем. Но далеко не всегда это ему удавалось.

           31 июля 1966 года. Воскресенье. День – будто заказан для запланированного дела, восхождения на вулкан Жупановский. Вчера поднялись до высоты около 1500 метров и стали лагерем возле последних кустиков кедрача. Утро в хорошей росе и при ярком восходящем солнце. Настроение преотличное. Быстро собрались, доели остатки вчерашнего зайчика, мощно отчаевали и тронулись. Обычная цепочка: впереди Юрий, за ним харьковские ребята, Ванечка и Володичка, завершает Герман. Это сложилось по необходимости при выходе из Базового лагеря в Налачево. Восхождение для Юрия – работа, для остальных – чертовски интересный туризм, осложненный помощью работающему – таскать отбираемые им образцы вулканических пород. Впрочем, Герман, будучи физиком, присматривается к вулкану как к тепловой физической машине с надеждой   потеоретизировать на эту тему, а Юрий, кроме работы в качестве охотника и кинолюбителя, надеется добыть барана и отснять фильм о восхождении. В общем, все при деле, которое возбуждает, тонизирует, вселяет надежды и ожидания.

          Конечная точка восхождения – кратер третьего (отсчитывая  с востока) конуса, из которого происходили исторические извержения. Последнее наблюдалось в 1956-57 годах, а всего за период наблюдений с середины XVIII века  их было шесть. Задача – разобраться в последовательности и объеме отложенного на конусе при извержениях материала, идентифицировать его, обследовать характер фумарольной деятельности,  оценить состояние и уровень активности вулкана, словом, обычная работа геолога на вулкане.
Поднимались долго из-за большого объема работ: надо ведь не только – вверх, но и вокруг все облазить и осмотреть, обстукать молотком, сообразить «что - на чем» « что - за чем». И, конечно, взять образцы, соответствующим образом их обработав, задокументировав  и упаковав. Но на вершине, высота которой почти достигает трех  километров, оказались еще в разгар дня.

          Боже, какая красота открылась оттуда во все стороны! Блещущий океан, тающие в синеве маковки многочисленных сопок-вулканов, голубые речные долины и оранжево-зеленые вулканические долы. Мир первозданный, возникающий из вселенских океанских вод, находящийся в состоянии творения, в одном из первых его актов – чудо, да и только! Совершенно круглый кратер диаметром около трехсот и глубиной более ста метров со стенками, отвесно обрывающимися на его дно и кое-где парящими белыми струями вулканических газов. А на внешней стороне кратера как раз по пути восхождения группы - две фумарольные площадки с бурно фонтанирующими раскаленными струями сернистого газа. Преодолеть их составило немало труда из-за удушающей его ядовитости и ненадежности субстрата, изъеденного им и пропитанного отложениями серы. Наступаешь на него, и ноги с хрустом погружаются в рассыпающееся  месиво из кристаллов серы и пористых остатков от горных пород.

         Проработали и прокайфовали на вершине часа два – три, и на склоне дня, удовлетворенные и раскрепощенные, отправились восвояси, вниз. Зачем  так подробно обо всем об этом? А как же иначе создашь впечатление об атмосфере дня и состоянии героев наших, приближающихся к другой вершине - охотничьему апофеозу, коснувшемуся, впрочем, только одного из участников восхождения. Надо сказать, что по пути к кратеру где-то на середине склона они увидели следы баранов, на какое-то время взволновавшие Юрия. Но дальнейшая работа и впечатления от живости и красоты вулкана у кратера и мира вокруг напрочь заслонили волнующее видение свежих бараньих следов. Спускались хоть и удовлетворенные и раскрепощенные, но изрядно уставшие и слегка опустошенные от пережитого. Как-никак, а восходить на живой вулкан каждый день не доводится!

         И вот перед ними снова следы. Те? И те и не те. Видны и новые. Юрий передает часть своего груза, включая отработавшую кинокамеру, ребятам и отправляет их домой, на лагерь, оставаясь налегке у оживленного бараньего места. Присел, подождал, пока его спутники не исчезли из вида. Еще посидел  некоторое время, всматриваясь в окрестности и вслушиваясь в безмолвие высоты. Потом поднялся и, стараясь не издавать ногами никаких звуков, стал осторожно менять диспозицию, обследуя все вокруг, стараясь не пропустить ни одной лощинки, ни одного барранкоса, ни одной грядки, за которой могли отдыхать от ночной кормежки  эти чудные звери.

        Солнце коснулось горизонта и скатилось за него. Внизу в долинах сгустилась синева. Стало прохладнее. И обалденная тишина вокруг, и – никого. Присел на шлаковую сильно наклоненную полочку. И почувствовал усталость. Не только в ногах, но и в самом себе от непрерывного напряжения и ожидания. Потянулись долгие минуты прострации. И неожиданно услышал легкий перестук сдвигаемых и переворачиваемых камешков. Где-то ниже него в неопределенном отдалении. Всмотрелся. И увидел барана. Он стоял метрах в 80 – 100  спиной к нему, повернув голову в его сторону. И так же, как человек, смотрел на него. Как Юрию казалось, прямо ему в глаза. В этой ситуации ему никак нельзя было не то, что шевельнуться – моргнуть! Так ему казалось. И он оцепенел, готовый пробыть в таком положении вечность. Пусть изменит свое положение тот, что внизу. Время исчезло. Никто не хотел сдаваться. Не даром говорят: упрямый, как баран. Юрий это ощутил сполна. Баран стоял в крайне неудобной для него позе, и все смотрел и смотрел на него. И не вытерпел или что-то отвлекло его в другом месте. Отвернулся. И Юрий в то же мгновение лег на спину, чтобы не маячить больше перед бараном, если тот снова повернет голову в его сторону. И баран немедленно проделал это, снова намереваясь рассмотреть сей странный предмет. Но его-то уже не было в поле зрения  барана. Или почти не было. Потому что он превратился в лепешку, вжавшись затылком, спиной и ногами в шлак. Ногами в сторону барана, головой – к вершине вулкана.. Поза была удобной для лежания, но не для наблюдения за зверем. Глаза с напряжением приходилось скатывать в крайнее нижнее положение, отчего стало кружиться в голове. А баран все стоял и смотрел. Наверное, думал, куда это исчез такой подозрительный предмет. Стоял и смотрел.

          И стало смеркаться, и Юрий сообразил, что его противником становится не только осторожность зверя, но и наступающая темнота. Что же делать? И он стал очень медленно и очень осторожно, так чтобы баран не приметил и не почувствовал никакого его движения, стал пристраивать карабин себе подмышку,  стволом в сторону барана. Медленно-премедленно. И кое-как пристроил, и кое-как довернул голову и свой глаз к карабину, чтобы видеть  и прицельную планку, и мушку, и барана на одной с ними линии. Проделывая все это, он думал почему-то и о том, как это дико и нелепо выглядит: лежащий на спине и на склоне вулкана человек с карабином подмышкой, направленном, как и само тело, вниз вдоль склона, с нелепо скрученной набок головой, пытающейся  обеспечить прицеливание. Ничего подобного он не видел, не слышал и не читал о таком. А вот, поди ж ты, пришлось. Эта мучительная процедура заняла очень много времени, и стало уже почти совсем темно. И тогда он нажал на спусковой крючок. Мгновенно осветилось все вокруг, и тотчас стало еще темнее. Вслед за грохотом выстрела и раскатами покатившегося эха он услышал топот многих копыт, и там внизу что-то серое и многочисленное промчалось в сторону и почти совсем близко и мимо.  И все стихло. Перезарядив карабин, он поднялся, размял онемевшие члены и медленно пошел вниз к тому месту, где так долго и упорно стоял гипнотизировавший его баран. Теперь он лежал метрах в десяти в сторонке, огромный, красивый, и принадлежащий не себе, не стаду, не этим горам, а только ему, охотнику. И тем ребятам, что ждут его далеко внизу у палатки и у костра. Наверное, с надеждой – ведь услышали же они выстрел.

        Он пришел в лагерь уже в полной глухой темноте. Принес печенку, сердце и почки. И они устроили предварительное ночное пиршество перед завтрашним основным с фантастическими и нескончаемыми шашлыками. Своей работой и пережитыми впечатлениями они заслужили этот праздник. И теперь  он иногда просматривает запечатленные кадры того дня и следующего, где так гармонично и  красиво восхождение на вулкан, эпизоды работы и фантастические виды кратера, фумарол, океана соединились с почти языческим таинством  свежевания животного, ритуальным приготовлением пищи и обрядом поедания жертвы. Только так, в совокупности с необходимой деятельностью охота приобретала для него смысл, освященный вековыми традициями: праздник – венец делу.

           Всему приходит конец. Наступила осень. Почти все разъехались. Юрий стал чаще заглядывать в дневник не рабочий полевой,  а душевный. Вот некоторые цитаты из последнего:
«Сентябрь. Дождит. Ложится трава. То налетают ветры, то высвечивает белое солнце  Ползут туманы, летят листья, в последних конвульсиях свирепеют и отходят мошка и мокрец
Школьников отпустил, Ковалёв и ребята улетели давно, уже более двух недель как нет Милы. Остались трое: я, Ермаков и Алискеров. Сейчас на р. Вершинской сидим с Валерой. Обнаружили два очень подозрительных участка – не Алнейские ли вулканы?!
Работа экспедиции идёт отлично. С вулканами, тектоникой и гидротермами всё проясняется  и всё крайне интересно. А работа на Котле с Милой – просто конфетка, как говорил шеф. Погода бы позволила доработать и дожить сезон. Доедаем Валериного барана. Моего барана и медведя съели еще в августе. Рыба бесчинствует в реках. Икра не сходит со стола. Во всём благодать. Только плохо без людей. Для чего всё это, если некому пользоваться и восхищаться и некому отдать себя.                9.09.66.               
           Тогда тоже было 9 сентября Было фантастическое солнце. Горный перевал и вдруг – море. Синее – пресинее. И оранжевое, и багровое от заката. В сумерках – огни Туапсе, ещё теплые скалы и сухая трава. В померкшем небе – гул самолетов, из тьмы густые запахи и треск насекомых. И случилось то, к чему мы спешили. Это был 1961 год. Год нашего соединения.   
                9.09.66               
         Сижу в Налачево. Один. Жизнь размеренная и аккуратная. С утра – горячая ванна в термах и обход заячьих петель. Снимаю одного-двух. Днём приготовление еды (каши и заячьи рагу или утиный суп). И работа  над аэрофотоснимками. Вечером – утиные озёра, река  и заячьи тропы. Что-нибудь попадается.
Тоска растворилась. Может быть осталось немножечко грусти.. Погода испортилась. Пошёл снег и тут же растаял. На сопках остался. Надолго ли? Может быть, до весны.
Снимал рыбий ход. Вот зрелище! Показать бы всем неведающим.               16.09.66
               
А лес желтеет и сыплет листом                17.09.66.               
Благословен Ты, Господи, создавший мне подобных и населивший ими Землю!
                18.09.66
Неужели уже прошёл месяц, как ты улетела, Нимунашечка? По-видимому, это  предельный срок, какой я могу существовать без тебя».                21.09.66   


          В общем попытка вовлечения  сотрудников лаборатории в общую работу не удалась (принявшие в ней участие ограничелись эпизодическими посещениями района работ), что, конечно, переживалось завлабом весьма болезненно.  Но не настолько, чтобы потерять интерес к работе и к своей идее организовать её на началах коллективизма и системности. Правда, теперь это виделось уже вне рамок только своей лаборатории, так как доводить исследования Налачевской структуры до завершения приходилось самому вместе с Милой, что и растянуло этот процесс ещё на несколько лет.
               
        Пессимистичная  оценка некоторыми деятелями от вулканологии периода 1966 – 1970 гг. в жизни Института вулканологии представляются  совершенно необоснованной.  Наоборот, это было время, быть может,  наиболее бурного и продуктивного накопления фактического материала почти по  всем проблемам геологии Камчатки. Разумеется, помимо отмеченных  выше работ Ю.П.Масуренкова и сотрудников его группы, всем Институтом вёлся широкий комплекс исследований.

         Так, например, в это время изучение сейсмичности в связи с вулканическим процессом  готовит базу для предсказания вулканических извержений (П.И.Токарев),  на основании данных по сейсмичности и глубинному строению Земли были получены уникальные материалы о строении земной коры и положении магматических очагов под вулканами Авачинской группы (геофизики под руководством С.Т.Балесты и исследования В.И.Горельчик и др.).
Активно изучаются  гидротермальные процессы и определяется мощность гидротермальных систем и вулканов (В.В.Аверьев, Г.Н.Ковалёв, С.И.Набоко и др.).Очень обстоятельные исследования ведётся  группой геоморфологов по истории развития рельефа в связи с вулканической деятельностью (И.В.Мелекесцев, О.А.Брайцева и др.). Нельзя не отметить и положительные стороны в деятельности Э.Н.Эрлиха (сводка по петрохимии вулканических порол, некоторые обобщения по вулканической геологии Камчатки и Курил и др.).  Е.К.Мархинин выступил с вулканической гипотезой происхождения жизни на Земле и защитил по этой теме диссертацию.

         Это далеко не полный перечень примеров успешного развития науки на первых этапах становления «единственного в мире» Института вулканологии, что и не входило в мою задачу. Более важным и интересным мне представляется образ жизни и духовный мир людей, творящих такую редкую и романтичную науку как вулканология. Правда, кто-то из «значительных» сказал о ней: «наука, иллюстрированная клубами дыма»  Да, она ещё несовершенна, и  люди, её творящие,  тоже несовершенны, но так же интересны, как все остальные. А, может быть, чем-то и отличаются?!

          Наверное, одним из самых ярких  представителей из этого племени был Валерий Аверьев. О нём написано и сказано немало, но я хочу всё же вернуться к его образу, может быть, к тем его чертам, которые ещё не освещены никем.
          Красивый, ладный, энергичный, талантливый, обаятельный,  он был ещё и отличным певцом. Но для того, чтобы голос его зазвучал  было необходимо застолье в кругу близких его сердцу людей. Только тогда от общения и спиртных паров возникала обязательная  атмосфера  духовно-мелодичного священнодействия – он начинал петь. Начало почти всегда было жизнерадостным,  оптимистичным, если не шутливым. Тогда для его проявления очень подходили некоторые песни Юрия Визбора и Евгения Клячкина, например «Граф»:

Вставайте, граф! Рассвет уже полощется,
Из-за озерной выглянув воды.
………………………………………………………………
И граф встает. Ладонью бьет будильник,
Берет гантели, смотрит на дома
И безнадежно лезет в холодильник,
А там зима, пустынная зима.
………………………………………………………………….
Шагает граф. Он хочет быть счастливым,
И он не хочет, чтоб наоборот.

Или «Фишка»:
Иди дурашка глупая!
Мы оба тупы – ты и я!
Мы оба глупы – ты и я!
К чему нам философия и т.д.
        Но философия всё же к чему-то была, и продолжение следовало:
Синим солнцем палимы
Идут по земле пилигримы…
…………………………….
И, значит, не будет толка
от веры в себя да в Бога.
И значит осталась только
Иллюзия и дорога.

         Тогда мы и понятия не имели ни о каком Бродском, и лишь позднее узнали, что это уже было создано на его стихи. А дорога, пожалуй, была главной темой. Но какие они разные, как люди выбирающие их. Валера в частности выбирал такие, как Юрий Кукин:
Понимаешь это странно, очень странно,
Но такой уж я законченный чудак.
Я гоняюсь за туманом, за туманом
И с собою мне не справиться никак
Люди посланы делами, люди едут за деньгами
Убегая от обид и от тоски,
А я еду, а я еду за мечтами, 
За туманом и за запахом тайги

               Или такие, какие воспевались Александром Городницким.. Они ложились на сердца прежде всего геологам, геодезистам, геофизикам, географам, в общем, всем, кто начинает свою профессию на «гео» и кто любит такую неудобную, вдали от больших городов жизнь:
А я иду по деревянным городам
Где мостовые скрипят как половицы
………………………..
А где-то бабы живут на свете,
Друзья сидят за водкою...
Владеют камни, владеет ветер
Моей дырявой лодкою.
К большой реке я наутро выйду,
Наутро лето кончится,
И подавать я не должен виду,
Что умирать не хочется.
И если есть там с тобою кто-то,
Не стоит долго мучиться:
Люблю тебя я до поворота,
А дальше - как получится.
…………………………….
От злой тоски не матерись,-
Сегодня ты без спирта пьян:
На материк, на материк
Ушёл последний караван.

        Но,  наверное, всё же одним из главных властителей дум, настроений и чувств  был всё таки Булат Окуджава. Его стихи-песни были так необычны и по форме, порой нечёткой, невнятной, но насыщены такой тоже необычной и ложащейся прямо в сердце образностью, что исподволь, постепенно и неуклонно завораживали и оставались в нас навсегда:
Не верьте, не верьте,
Когда по садам запоют соловьи.
У жизни со смертью
Еще не окончены счеты свои.
Нас время учило:
Живи по-привальному,  дверь отворя.
Товарищ, мужчина,
Как все же заманчива должность твоя,
Всегда мы в походе,
И только одно отрывает от сна -
Куда мы уходим,
Когда над землею бушует весна.

            Мы уходим и оставляем кого-то. Конечно, это, прежде всего, женщины, наши женщины. Эта тема тоже была далеко не чужда Валерию, и даже более – успешно конкурировала с остальными, включая и дороги, и науку, и карьеру и общественное мнение. И не только в песнях – в его жизни. Он даже как-то  на сабантуе у Павла Токарева при возникшем обсуждении «женского вопроса» заявил спорное:
            - Мужчина ст;ит столько, сколько у него женщин и как они его любят. – Похоже, что эта формула была выработана им на собственном опыте, и он не был для него отрицательным. По крайней мер,  он сам был весьма неравнодушен к прекрасному полу, и нелепо было вообразить, что они тоже не отвечали ему тем же. Ведь и стоил он как личность немало! А уж песня эта исполнялась им с такой страстью и убеждённостью, что невозможно было представить Валерия никем, кроме как её героем, а слова песни как его исповедь:

Не бродяги, не пропойцы, за столом семи морей
Вы пропойте, вы пропойте славу женщине моей,
Вы пропойте, вы пропойте, славу женщине моей.
Вы в глаза ее взгляните, как в спасение свое,
Вы сравните, вы сравните, с близким берегом ее.
Мы земных земней и вовсе к черту сказки о богах,
Просто мы на крыльях носим то, что носят на руках.

         Такая страстная и безоглядная увлечённость женской неотразимостью чревата досадными конфликтами с моралью. Ну как ни вспомнить и об этом:
Всю ночь кричали петухи
и шеями мотали,
как будто новые стихи,
закрыв глаза, читали.
Но было что-то в крике том
от едкой той кручины,
когда, согнувшись, входят в дом,
стыдясь себя, мужчины….

          Но что всё это значит перед человеческими достоинствами самого высокого порядка: великодушием, открытостью и щедростью души. Даже оставшееся за  вашей спиной не таите от людей:
Когда метель кричит, как зверь —
Протяжно и сердито,
Не запирайте вашу дверь,
Пусть будет дверь открыта.
И если ляжет дальний путь
Нелегкий путь, представьте,
Дверь не забудьте распахнуть,
Открытой дверь оставьте.
И, уходя в ночной тиши,
Без лишних слов решайте:
Огонь сосны с огнем души
В печи перемешайте.
Пусть будет теплою стена
И мягкою — скамейка...
Дверям закрытым — грош цена,
Замку цена — копейка!

         Нельзя забыть, что всему уготовано своё время, и ответ  будет адекватен совершённому. Это надо помнить, но жить надо полноценно, не страшась расплаты:
Неистов и упрям,
Гори, огонь, гори,
На смену декабрям
Приходят январи.
Нам все дано сполна:
И радости и смех,
Одна на всех луна,
Весна одна на всех.
Прожить этап до тла,
А там пускай ведут
За все твои дела
На самый страшный суд.
Пусть оправданья нет,
Но даже век спустя
Семь бед - один ответ
Один ответ - пустяк!
Неистов и упрям,
Гори, огонь, гори,
На смену декабрям
Приходят январи.

            И опять Визбор, на этот раз совместно с Ярославом Смеляковым: Наверное, они очень близко подошли к ожидаемому Валерием скорому своему финалу. Каким конкретно он будет, Валера не знал, но остро ощущал его, угадывая нечто похожее в упавшей звезде, степи, как постели, тумане (облаке), отсутствии докторов и почти точно попадая во время:  вместо песенного января –  реальный и трагический февраль. ОНА придёт не от старости – до неё, от чего-то другого:
Если я заболею,
К врачам обращаться не стану,
Обращусь я к друзьям -
Не сочтите, что это в бреду:
Постелите мне степь,
Занавесте мне окна туманом,
В изголовье поставьте
Упавшую с неба звезду!

         Тема дороги как всеобъемлющего  символа человеческой судьбы была, пожалуй, главной и в Валериных пениях, и в мироощущении его друзей и, наверняка, всех их соратников. Одной  из самых проникновенных и любимых песен, посвящённых дорогам, была следующая. К великому сожалению, авторов   её мелодии и слов они не знали или запамятовали (?). Не смог впоследствии отыскать  их и Юрий. Вот эта песня, она если не гениальна, то безмерно талантлива:
Дорога, дорога, легла далеко, как до самой последней звезды.
Как жаль, что немного, как жаль, что немного во фляге осталось воды.
И снова дорога зовет за собой в предрассветную даль,
И в сердце тревога, и в сердце тревога, а в песне печаль.
Зачем твои руки, зачем твои руки, так крепко на плечи легли,
Как будто разлуку, как будто разлуку они отсрочить могли
И снова дорога, клубит под ногами соленая пыль
И молится Богу, и молится Богу усталый ковыль.
Мы выбрали сами - на север, на запад, на юг, на восток.
Мы жизнь записали на серые длинные ленты дорог.
Она нас манила, звала за собой, как испытанный друг.
Шагай до могилы, от встречи до встречи, от разлук до разлук.
И снова дорога зовет за собой в предрассветную даль,
А в песне тревога, а в песне тревога и в сердце печаль.

           Пели в те годы не только мы с друзьями, пели и наши институтские и прочие соратники, и, можно сказать,  пела вся страна  И самыми популярными  были самодеятельные песни, так называемые авторские или бардовские. Это было относительно новое явление в нашей жизни, как мне думается, связанное с  «оттепелью» не столько наступившей, сколько ожидаемой после смерти Сталина и воцарения Хрущёва. Это подтверждается  недавними данными (RELGA, № 18, 15.12.2012), изложенными С.Орловским. Он показал, что максимум создания песен «авторов первого ряда» приходится на 1956 – 1965 гг, после чего наблюдается резкий обрыв творчества, почти прекратившегося к 1977 г.               
(Новая хронология авторской
          Как известно, между временем написания песни и её популярностью, если таковая наступает, должно пройти некоторое время. В нашем случае такое запоздание (по большой статистике всей совокупности песен) составило, примерно, лет пять, так как интервал особенного институтского песнопения этих песен приходится на  1962 – 1970 гг. Эти годы стали такими песенными, не только потому, что были соответственные песни. Они, кстати, не исчезли и не надоели и в последующие годы. А песенный институтский период потому пришёлся на эти годы, что  песням этим соответствовало настроение этих  лет – творческий подъём в начале  жизни молодого  коллектива, объединённого общим делом.
 
          Так что ещё раз должен отметить крайне несправедливую и неверную оценку этого периода в жизни Института вулканологии, сделанную и бывшим научным сотрудником Э.Эрлихом, и бывшим директором института С.Федотовым. Смею утверждать, что это время было периодом  (простиравшимся ещё на несколько лет далее)  самого яркого и плодотворного расцвета научной деятельности и общественной жизни  единственного в мире Института вулканологии АН СССР.
А что касается фразы о продлении периода повышенной творческой отдачи на несколько лет далее, то для её понимания необходимо  осознание того факта, что, как и в песенном процессе, в научном тоже существует временной разрыв между собственно творчеством (сбор фактов и их осмысление) и выдачей результатов «на гора», то есть их описанием, оформлением, публикация  и последующее обсуждение. Не говорю уж о принятии и признанием их научной общественностью.

         В качестве частного примера особого состояния времени, способствовавшего творческому расцвету личностей, приведу  данные о публикации научной продукции в этот период нашего героя Юрия Масуренков, который самостоятельно  и в соавторстве  со своими сотрудниками в 1966 – 1971 гг  опубликовал 26 научных статей. Причём в 21 из них труд написания принадлежал всецело ему, и лишь пять статей было написано совместно с соавтором (Г.Н.Ковалёв). Кстати, отмечу, что и в последующем лишь в написании статей математического содержания (основной автор Ю.А.Горицкий)  Ю.П. Масуренков принимал участие своим материалом и в некоторых - постановкой задач, остальные же писались им самим. А в означенный период особенно плодотворным был 1969 г., когда из печати вышло 17 статей, в которых Юрий был единоличным автором или соавтором своих сотрудников.   Правда, необходимо отметить, что часть этих публикаций была представлена в виде тезисов докладов на предстоящих симпозиумах и совещаниях, но ведь они всё равно содержали результаты законченных и уже осмысленных исследований, потому и отражали завершённый уровень и отнюдь не малый объём выполненной творческой работы.

         В связи с этим не могу не отметить ошибочность суждения Эдуарда Натановича, высказанного им о Масуренкове той поры: «Был он ярким демагогом, равно острым на язык и мысль. Но крайне медлителен в работе. Проповедуя необходимости строгой выверки фактов (кто бы спорил!)  он годами не писал ни одной научной статьи. Шли лишь устные легенды о тех больших материалах, которые им собраны и тех идеях, что он втихомолку вынашивает» (Э.Н.Эрлих. Институт вулканологии, 1963 – 1973 годы. http://www.port-olio.org/2009/part42.htm).

          Как видите, за шесть лет Масуренковым было опубликовано 26 статей, а за тот интервал, который фигурирует в опусе Эрлиха –  уже 36 статей (списки опубликованных статей Ю.П.Масуренкова легко проверить в научных библиотеках, архивах Института вулканологии и частично а Интернете). В них изложены, в частности, такие фундаментальные данные как состояние магматического очага и теплового потока под вулканом Эльбрус, открытие роли включений (ксенолитов), содержащихся  в вулканических породах, в качестве основных информаторах места и условий образования магматических расплавов. Приведены принципиально новые сведения о водорастворимых комплексах в магматических и метаморфических породах и ряд других оригинальных сведений о современных гидротермах. Словом, почти весь полученный Масуренковым в этот  период «большой материал» нашёл отражение в его публикациях.

         Как Эдуард Натанович умудрился всего этого не заметить и, походя обозвать Юрия Петровича  демагогом и медлителем, втихомолку вынашивающим свои идеи, понять и оправдать невозможно. Этот пример является хорошей иллюстрацией  невнимательности Эрлиха, его ограниченной и ущербной эрудированности и склонности  обнародовать недостоверную информацию. Точно так же он иногда поступал и при публикации своих недодуманных научных соображений.
               
                К  ИСТОКАМ

         Что только ни видел за прожитое почти столетие и в природе и среди людей, а снится  всё больше простое (в природе) и убогое (людское).  Впрочем, природа чаще утешает и радует величественными или родными красотами, а сотворённое людьми – почти исключительно развалины городов, руины каких-то мегалитических сооружений, а то и просто убогие деревенские жилища. И люди обычно очень не конкретны, лишь обозначаются как нечто своё близкое или абстрактно чужое. Вот и нынче.
           Иду по деревенской улице не один, со мной кто-то из привычных спутников. Идём, догоняя своих людей, которые едут на повозке, везомой парой лошадей. Они далеко и их не видно. Но мы знаем, что они есть и что мы их должны догнать. Улица некруто поднимается вверх. Деревня неказиста, не привлекательна и ничем  для нас  не значима. Зачем она вообще в этом моём видении, не понятно. Просто как данность, которую надо преодолеть. Выходим за её пределы, и вдруг справа открывается грандиозное зрелище необозримых далей, утопающих в голубой дымке. Они глубоко внизу, а дорога наша оказывается идет по самому краю обрыва, под которым струится великая река. Широченная плавно извивающаяся, и дали эти простираются за нею. Течёт она естественно нам навстречу сверху, куда нам необходимо идти, теперь уже вдоль неё. Смотрю туда вперёд и вижу далеко-далеко на дороге нашу телегу с нашими людьми. И теперь уже окончательно убеждаюсь, что мы догоним их, непременно догоним, и спешить и суетиться не надо.

           Останавливаюсь и осматриваюсь вокруг.. Те, что впереди, почти уж скрываются, но нас это не тревожит. Смотрю на реку. Ох, и хороша же! Очень знакомая и родная по ощущениям, но до сих пор не виденная в этом месте. Что же это? Нет, не Дон – значительно больше, голубее и величественней. И не Волга, и не какая-нибудь из сибирских – не узнаю. Но несомненно моя. И становится так радостно и легко на душе.
Оглядываюсь назад, туда, куда она течёт. А там ещё более беспредельно развёрсты просторы, и кажется мне, что в них тоже ощущается что-то своё, бывшее и оставшееся в прошлом. Даже вон там,  за пройденной деревней (не так уж она и плоха!) угадываются очертания нашего Морсова.  Или мне это просто кажется?
          И снова обращаюсь вперёд, где скрылись опередившие нас наши люди. В голубой небесной выси их уже не видно, но я знаю, что нас там ожидает. И даже вижу всё мысленным взором. Там подножие высочайшей горы (не Эльбрус ли!?), из каменных щелей которой  высачиваются и изливаются многочисленные истоки этой вот текущей рядом великой реки. Туда, к её началу нам и надо.
                9 декабря 2014 г., Обираловка