Глава 12 - Нить Ариадны

В поясе, опутавшем сердце датчиками с присосками, записывая каждый шаг в дневник, молодой человек бесцельно бегает по лестнице вверх и вниз. В его дневнике появляются очевидно лживые показания: «отдых», «прогулка», «прием пищи». Черт с ним, не мое дело.

В помещении каждый час загорается свет – это старик ходит в туалет и по ошибке включает свет у нас, потому что комната рядом. Кто-нибудь из моего окружения встает, ворчит, что-то пытается объяснить дряхлому осветителю, и не в последний раз выключает галогенные лампочки.

Я не выхожу в коридор, потому что бабушки сразу пристают ко мне с вопросами, как работает телефон. Откуда мне знать? Радиоволны, модуляция, шифратор, дешифратор, соты, зеленая – чтобы принять, красная – отказаться.

Передо мной сидит самый циничный человек из всех, кого я только видел:

– Подозрение на плеврит легкого. Вы знаете, что это такое?

– Нет, и не хочу.

– Дело ваше.

– И тело тоже.

– Вам будет тяжело дышать.

– Мне все равно.

– Тогда пишите отказ.

Я ничего не отвечаю, и киник уходит – диалог окончен. Мне с ним неприятно говорить.

Вот в соседней комнате временно квартирует один философ – Тесеев Петр Сергеевич. Мы иногда с ним беседуем вечерами, хотя по инструкции нас не должны туда пускать: они все-таки нервные.

Однако ночью, когда боль в груди успокаивается и начинает бродить осветитель, я тихо прокрадываюсь к Тесееву, чтобы послушать его.

Это человек материально упитанный и идеалистически воспитанный, не высокомерный, но говорящий со всеми сощурив глаза и приподняв голову. В очках, остроумный и остроносый, с тихим, мягким и теплым голосом, лишенным звонких ноток, и в таком же теплом свитере.

Мы говорим в основном о книгах и времени. Ему, как человеку, который в два раза старше меня, виднее прошлое, а мне – будущее.

– Разум и наука не раз спасали героев древности, – медленно и уверенно начал Тесеев, а я молча слушал его монолог, прерываемый мерным храпом нездоровых, – Персея спасло зеркало, а Тесея – логика геометрии. Не было никакой нити, просто он понял, что из любого лабиринта можно выбраться алгоритмически, двигаясь вдоль правой или левой стены. И когда он встретил животное, он покорил его своей человеческой волей, измотав и уничтожив.

– А вы замечали, что ваша фамилия похожа на его имя?

– Это просто совпадение, молодой человек, я не из греков.

– Но и не из римлян тоже, – пошутил я, показав на лежащих вокруг людей – военного и юриста.

– Нить Ариадны – это образ надежды, всепоглощающей и заслуженной, природно-обоснованной, так сказать.

– А как вы относитесь к ядерному оружию?

Он сморщился, махнул рукой и отвернулся, как будто я его обидел. Потом, разгладив свое круглое лицо, он вернулся к прежней теме:

– Вы замечали, как часто появляется образ нити в жизни: пуповина связывает мать и ребенка, веревка – руки преступника, удочка – охотника и жертву, капельница – больного и лекарство?

– Не говорите про капельницы, пожалуйста, я не выношу вида крови.

– А кровь связывает поколения нитью генотипа, тонкой, как веточка фамильного древа…

«Спасибо большое!» – заметил я про себя.

– Кстати, а что вы скрываете за своим именем, молодой человек? Оно ведь не ваше?

– И ваше имя – не ваше: не вы же один им владеете... Я ничего не скрываю. Я обидел девушку, хотел извиниться, но попал сюда на целый месяц. И так и не узнал, как ее зовут.

– Еще узнаете, не переживайте.

– А вы, простите, женаты?

– Был, но она внезапно заболела и оставила меня в этом лабиринте, из которого я, в отличие от своего полутезки, не ищу выхода. Жизнь прекрасна, а старость и болезни – просто очередной изгиб каменной холодной стены во тьме, так сказать.

Так мы и разговаривали целыми ночами, тогда как днем я отсыпался, восстанавливая здоровье. Здесь очень скучно и поэтому я взял на себя роль ментора и иногда водил своих товарищей по комнате на лекцию. Тесеев и им рассказывал про Нить Ариадны, про жизнь и искусство, иногда шутил, но не пошло.

А вот сегодня я устал на процедурах, никуда не пошел и просто спал, и мне снилось, что всех нас взяли в заложники какие-то мохнатые черти с трезубцами. Странный сон: главный подходит ко всем и спрашивает, чем они готовы пожертвовать. Кто-то соглашается отдать деньги, кто-то дом, один с радостью отказывается от своего имени, другой – от памяти, некоторые предлагают часть тела, совсем испугавшиеся клянутся вечно служить, а самые хитрые завещают свое тело после того, как оно им уже не понадобится.

И тут очередь доходит до меня:

– Вы не пожертвуете своей подружкой?

– Чем?

– Не чем, а кем. Я спрашиваю, вы не пожертвуете своей подушкой?

И тут я понимаю, что слышу этот голос через сон и что я уже проснулся. Надо мной стоит Тесеев:

– Молодой человек, вы не пожертвуете своей подушкой? Точнее наволочкой.

– Конечно, берите, – спросонья заурчал я, щедро раздавая богатства: – А вам зачем?

– Я решился сбежать отсюда, вернуться в мир, так сказать. Все окна на ночь закрывают, но я подкупил прислугу редким томиком, и сегодня эта золотая клетка откроется на полчасика.

– А вы уверены, что хотите наружу? Там ведь не очень, в этом внешнем мире...

– Уверен. Я бы не стал вас беспокоить и взял бы свое белье, но нельзя: в таком деле должны быть помощники и соучастники.

– Да берите на здоровье, мне не жалко, – сказал я, окончательно проснувшись, по-скорняцки стягивая кожу с подушки: – Подождите, я сейчас ее разорву.

– Ой, не стоит, у меня есть нож.

– Хорошо, там он вам пригодится, – пошутил я, не одобряя этих слов, но принимая их справедливость, вспомнив, как я сам попал сюда. Рана на груди, рядом с подмышкой, не выдержала и тоже слабо засмеялась, несмотря на зашитый рот, неаккуратно выплевывая капельки крови на марлю.

– Спасибо, – он на минуту замолчал, видимо, сейчас – трогательный момент прощания. – Я ухожу, а вы еще побудьте тут... Отдохните.

– Да я завтра тоже рву когти. Прощайте, Петр Сергеевич, увидимся в жестоком мире.

– Прощайте, молодой человек.

И Тесеев ушел, не спросив, однако, наволочки у моих соседей: наверное, в других палатах уже набрал нужные ему метров 5-6.

Я вновь уснул и, как ни странно, вернулся в сон с заложниками. Теперь, вооруженный знанием об эфемерности всей этой авантюры и ее опасности, я по-спартански отказался чем-либо жертвовать и, выхватив трезубец из сонных лап мохнатого миньона, устроил потасовку.

В такой дреме и забытьи я провалялся до утра. Через сон слышал крики снаружи подсознательной сказки, которые, видимо, так же сначала сливались с криками ее обитателей, а потом отчетливо вытянулись в узкие мосты, ведущие прочь из этого кошмара.

Я проснулся оттого, что все отделение стояло на ушах, бегало и кричало. Кто-то подбежал ко мне, растормошил за плечо и взволнованно произнес:

– Тесеев повесился! Вот тебе и Нить Ариадны...

Я ничего не ответил: мне-то что? Сегодня же напишу отказ.