Пролог
Сон возник снова — темный, липкий, наполненный жужжанием мух, палящим зноем и смрадом разложения. Этот сон парализовал, давил в виски, не давая ни дохнуть, ни пошевелиться, будто делал виток в прошлое. Опять и опять - по заданному циклу.
Голетта, 1535.
Тогда он был ребенком, а детям свойственно забывать, потому из кошмара пережитого он ничего не помнил наяву - только во сне, но помнил отчетливо и ясно, так, словно это было вчера. Лязг зубов, проклятия, ржание лошадей и смачные звуки ударов, звон оружия и подков, пороховые вспышки. А еще - горячий шепот матери: “Спрячься, беги”, собственный ужас, сковавший тело, и то, как сидел во рву с трупами, зажав пальцами уши, чтобы не слышать протяжные стоны умирающих и низкий, почти животный вой тех, кто был еще пока жив.
Ночь за ночью он плакал в ответ, невольно раскрывая сердце этой неутихающей боли. Она приходила в каждом сне, но сейчас все было по-другому.
Сейчас вместе с болью пришло предчувствие.
Оно поднималось снизу, из самой земли, выше, выше, вместе с ветром и сухими листьями, медленно ползло по ветхой загаженной лестнице подъезда и шахте лифта, просачивалось в убежище необратимой непреклонной силой - такой, что ее можно было втянуть ноздрями, прикоснуться рукой. Или даже заглянуть в лицо, но у вечности нет лица - только черная маска пустоты и безвременья.
Когда-то его звали Абдусамад — раб Вечного. Имя даровал ему старший в роду.
Это было давно, в те времена, когда его племя было по-настоящему свободно, обитало на земле предков. Задолго до того, как они были вынуждены отступить, спасаясь от мести сильнейших, прийти в крепость над морем. Тогда завоеватели истребили его братьев и сестер. В живых не осталось никого, только Аб.
Теперь он вынужден скрываться в чужой стране, под чужой личиной — без родины, без будущего, без надежд, словно по-другому и быть не может, словно, так было всегда. Одиночество есть слабость, особенно в этом мире. Одинокому надлежит соблюдать осторожность даже в мелочах, быть хитрым и изворотливым, а главное - уметь идти на компромисс с собственной гордостью, ибо такова азбука выживания.
Аб всегда помнил об этом.
Он резко открыл глаза и шумно втянул широкими ноздрями спертый воздух.
Скупое солнце лениво било сквозь грязное окно. По комнате плавно кружились пылинки, золотились в прозрачных лучах, будто хлопья первого снега, оседали на серых безликих стенах, деревянном полу, рассыпались по темным углам невесомым осадком.
Этажом ниже надрывно плакал ребенок и глухо бранились супруги —албанцы. Они делали это каждое утро, до тех пор, пока муж, хлопая дверью, не уходил на работу или пока жена не принималась кричать, призывая бога. Бог, конечно, молчал, но соседи пару раз вызывали полицию.
Все было как обычно, но ощущение тревоги осталось, словно вытравленное едкой кислотой на черной поверхности стали.
Нет, ему не было страшно. Он давно забыл, что такое страх, надежно похоронил его вместе с полуистлевшими останками прошлого. Но знание было сильнее: нерациональное, всепроникающее, унаследованное им от древнего предка, чьи кости, должно быть, давно истлели в иссушенной земле Аравийской пустыни, неистребимый вековой инстинкт, безошибочно позволяющий определить малейшее колебание пространства.
Аб знал: сны - квинтэссенция реальности, всегда следствие, но не причина. Причину следует искать каждый день - в запахах, звуках, цветах, ощущениях.
Сны - это предвестники. Неумолимые предвестники перемен.
Хорошо бы, к лучшему.
С него довольно войны. Он сыт ею по горло.
Аб легко приподнялся с убогой лежанки, бесшумно подошел к окну, распахнул ветхую деревянную форточку. В комнату ворвался поток свежего воздуха, приятно захолодил кожу, покрытую причудливыми татуировками.
Рассвет. Он всегда по-особому ждал рассвета, потому что был уверен — на рассвете он встретит свою смерть.
Старший в роду говорил — смерти боятся не надо, смерть милосердна и мудра, ибо она — орудие в руках Вечного. А встречи со своей судьбой не суждено избежать никому.
Аб слегка поежился и глубоко вздохнул.
В успокоительном пейзаже за окном не было ничего нового: угловатые очертания бетонной лестницы, исписанной граффити, усыпанный листьями тесный квадрат двора, корявая паутина деревьев, мусорные баки, балконы, путаница бельевых веревок, хлопанье детских распашонок.
Вот и все.
Аб отошел от окна, но внезапно улегшееся было чувство тревоги всколыхнулось в нем с новой силой.
Он ощутил запах — чужеродный запах древней силы. Запах судьбы.
Аб обнажил клыки и с трудом удержался, чтобы не призвать вторую сущность.
В два бесшумных прыжка он оказался в коридоре. Посмотрел на дверь.
Запах поднимался все выше — уверенной, бесшумной поступью, дарованной правом сильного. Запах шел к нему. Ступенька за ступенькой. Выше и выше... вместе с ветром и увядшей листвой...
Аб стиснул кулаки. Драться он не станет, ведь он пришел в эту страну не за этим. Он хочет мира и покоя — не больше. Но и не меньше.
За дверью раздались шаги: легкие, невесомые, почти бесшумные, но Аб слышал их так же отчетливо, как биение собственного сердца.
Поступь судьбы.
Аб приблизился к двери.
Он хотел встретить ее лицом к лицу, как подобает потомку древнего рода. Впустить ее по доброй воле. Он протянул руку и повернул в замке ключ.
Глава 1.
1
Драться – зверски, в летящих брызгах крови и бешенством силы, горящей внутри естества – неактуально.
Сейчас нужно совсем другое: заключать договоры, подписывать пакты, собирать Совет, принимать новые законы, организовывать показной суд на потеху и устрашение сородичам.
И, однако же, я дерусь.
Потому что я — охотник. Я привык получать приказы и исполнять их. Привык убивать.
С низкого потолка, пропитанного сыростью, монотонно падают тяжелые капли — в такт сердцебиению, - ровно, мягко, почти беззвучно. Сжимаю в руке “Кольт”, ощущая привычную тяжесть сквозь перчатку, и, секунду помедлив, загоняю его в кобуру. Сегодня мне он больше не понадобится.
Я шагаю спокойно, почти не скрываясь. От этого ничего не изменится - ни для меня, ни для тех, кого я ищу. Втягиваю ноздрями холодный воздух, пропитанный сыростью, и чувствую их: двое полукровок, замерших через поворот налево, едкий запах их пота, грохот сердец. Им страшно, они боятся смерти, и этот ужас наполняет все вокруг- теплый, влажный, удушливый, как миазма.
Выхватываю меч из наплечных ножен, и обмотанная потертым шнуром рукоять знакомым теплом замирает в ладони, на мгновение прикрываю глаза, коротко вдыхаю спертый воздух и делаю шаг вперед.
Они атакуют одновременно: справа и слева, двигаясь на удивление слаженно и быстро. Но недостаточно быстро — для меня.
Легко уворачиваюсь от взмаха короткого кривого клинка, свободной рукой перехватываю запястье низшего, с хрустом выдираю его из сустава, и дампир с глухим рычанием падает на пол, держась за покалеченную кисть.
Из разорванных мышц с торчащими осколками раздробленных костей короткими толчками тут же начинает хлестать кровь. Остановить ее он уже не сможет, не та сила, но от такой раны не умрет. Он еще нужен мне.
Второй полукровка застывает в полуброске с намертво зажатым в руке ножом. Чуть отклонившись в сторону, коротким ударом отрубаю ему голову. На стены летят теплые брызги. Несколько капель попадают мне на лицо, и я вытираю их тыльной стороной ладони.
В бункере вновь воцаряется тишина, нарушаемая только моим дыханием и бешеными хрипами выжившего в схватке дампира. Привычным движением смахиваю с лезвия кровь, убираю клинок в ножны, склоняюсь над лежащим навзничь полукровкой и мгновение всматриваюсь в его лицо: рубленые черты, скошенный лоб, нависающие надбровные дуги. Довольно молод - тридцать или тридцать один от силы. Знака не носит.
Его голова мечется по залитому кровью полу — вправо, влево, сведенные судорогой губы открывают вытянувшиеся клыки.
Ну, давай же, полукровка. Приходи в себя. Скажи мне то, что я хочу услышать, и покончим с этим. Тебе ведь ни к чему терпеть столько боли - я-то знаю, каково это.
Но он не приходит. С остервенением мечется по полу, оскальзываясь в собственной крови, сучит ногами. Я слегка сжимаю его шею, перехватываю пальцами подбородок и заставляю смотреть мне в глаза до тех пор, пока его взгляд не делается более или менее осмысленным. По подбородку, мешаясь со слюной, ползет вялая струйка крови.
- Хочешь жить? - раздельно произношу по-английски. Он понимает этот язык, должен понимать. На изуродованной руке красуется размытая татуировка “Сент-Джон, Корал - Бей, 1985”.
Дампир молчит, гримасничая от боли. Рана не такая уж серьезная, но регенерация еще не началась - видимо, отец был из низших. Слегка надавливаю пальцами чуть ниже скул, безучастно наблюдая за тем, как страдание меняет его лицо, как в беззвучном крике кривится рот, обессмысливаются и лезут из орбит глаза. Это плохо, нужно спешить. Убираю пальцы. Из горла дампира вырывается короткий прерывистый клекот.
- Ответишь на мои вопросы - я тебя не трону.
Пару мгновений полукровка молча разглядывает меня из-под полуопущенных век, будто обдумывая что-то, облизывает окровавленные губы. Его туловище вздрагивает в такт сердцебиению, чересчур громкому, чересчур частому для нечеловека. На полу под раздробленной рукой натекла порядочная лужа.
- Пошел ты, - выдыхает он, наконец, - и твое гребаное Братство.
Склоняю к плечу голову. Меня давно уже не беспокоит подобная реакция, да и никогда не беспокоила, так же, как и стоны, мольбы, проклятия, предсмертные хрипы и судороги. Все это - часть моей жизни.
В эту секунду пальцы дампира, скользнув к бедру, взлетают вверх, по направлению к моему горлу. Краем зрения успеваю уловить блеск боевого ножа и вскидываю ладонь; удар проходит по касательной, острое лезвие рассекает мякоть руки, разрезает сосуды и мышцы; горячая волна прокатывается через грудь до желудка, но я тут же купирую ее, загоняю подальше в сознание. Подобные ощущения я научился контролировать уже давно, и потому спокойно подбираю нож с пола, секунду смотрю на низшего, а потом ломаю ему шею коротким ударом. Он даже не успевает испугаться или осмыслить происходящее. Его зрачки, наполненные ненавистью, мягко гаснут.
Медленно поднимаюсь на ноги, прислушиваясь к опустившейся на бункер тишине. С правой руки густо стекает кровь, тягучими каплями падает на пол и собирается там в небольшую вязкую лужицу. Это немного беспокоит меня, но не настолько, чтобы начать волноваться всерьез. Пока рано.
Под потолком нестройно мигает энергосберегающая лампа — единственная лампа в этом коридоре, беспорядочно вырывая из тьмы отдельные фрагменты, вроде руки с почерневшими от грязи ногтями, блестящей бурой лужи на грязном полу, застывших глаз и оскаленных зубов. Так бывает всегда - после зачистки живых не остается. Вернее, живых не остается после нас. Но я привык к такой жизни - во всяком случае, другой у меня нет и не было, начиная с того момента, как я открыл глаза и смог идентифицировать себя, как личность.
Щурясь, вглядываюсь в сумрачную извилину коридора. По моим расчетам, сейчас около шести часов пополудни, третье ноября две тысячи шестого года, пятница. С того момента, как мы покинули Бодан, минуло сорок девять часов - срок немалый, учитывая невысокую сложность операции. Но мы потратили уйму времени на поиски - почти сутки безо всякой связи с отделом, и еще около пяти часов наблюдения за квадратом, выбор и оборудование огневой позиции. У нас не было ориентировок. Ни топографии местности, ни примет, ни численности тех, кого мы ищем, — ничего, кроме примерного места дислокации и смутных останков биосред - все, что успели собрать аналитики с мест охоты. Все, что осталось от жертв. Фермера, убитого в ирландской деревне, влюбленной парочки, найденной в машине на глухой лесной дороге, троих детей с располосованными шеями в Мовилле.
Они вели нас по запаху, которое не могло перебить даже терпкое дыхание сырой земли, дождя и мха. И этот запах подвальной сырости, сырого бетона и масляной смазки бил мне в ноздри, рисуя невидимую тропу на укрытой прелой листвой земле и точки, которые скрупулезно наносил на карту Йован.
Возможно, все сложилось бы иначе, будь на нашем месте кто-нибудь другой - например, два-три инквизитора с хорошо подвешенным языком и парочкой соблазнительных обещаний про запас. Но нас никогда не присылают просто так; за общиной числилось шесть доказанных жертв и охота на чужой территории. Самое малое, что грозило этим бедолагам в случае добровольной сдачи — работа падальщиков в каком-нибудь из отделов. Ни Совет, ни аналитики, разумеется, на это и не рассчитывали. Общину требовалось уничтожить.
Бой был коротким. Для человека, прошедшего спецподготовку, не требовалось особых усилий, чтобы уничтожить группу противника, не готовую к обороне.
Шесть выстрелов - шесть трупов, еще восемь, ликвидированных мной, не считая тех, кому повезло в первую минуту погибнуть от взрыва двух брошенных мною гранат.
Над ними не станут служить мессу или проводить погребальных обрядов - с незарегистрированными это не принято. После того, как тут поработает группа аналитиков, придут санитары, и, скорее всего, сожгут бункер вместе с телами.
Опускаю глаза вниз, на труп убитого полукровки, безразлично разглядывая перекошенное лицо и приоткрытый рот, из которого вытекает густая, неестественно темная кровь. Не стоило изображать из себя ангела милосердия, нужно было сразу его убить. Он все равно бы ничего не сказал, а я бы не получил повреждений - в моем нынешнем состоянии даже легкая рана может доставить кучу проблем.
За спиной раздаются легкие шаги, дыхание, ровная пульсация здорового сильного тела. Оборачиваюсь на Йована, внимательно вглядываюсь в его обманчиво-расслабленное лицо. На правой скуле красуется сочащаяся кровью царапина, которую мой напарник время от времени промокает тыльной стороной стороной ладони, затянутой в перчатку.
- Сигнала нет, - хмуро сообщает он, и, вытащив из-за пояса спутниковый телефон, трясет им в воздухе. - Но батарея, вроде, пока работает.
Молча киваю, достаю из из кармана влажную от сырости пачку сигарет и закуриваю, выдыхая дым в холодный воздух. В левом виске начинает тихо пульсировать горячая точка, но я усилием воли заставляю себя пока забыть о ней, не поддаваться преждевременной панике - в конце-концов, приступ может окончится, так и не начавшись. Подобное бывало уже не раз, так почему бы этому не произойти и сегодня?
- Хотел бы я посмотреть на рожи аналитиков, когда они увидят все это дерьмо, - кривится Йован. - Если бы Джо была знала...
- Это не ее вина, - равнодушно замечаю я. Сейчас мне плевать на ошибки аналитиков и на то, кто понесет за них ответственность, плевать, что, скорее всего, нам предстоит тащиться около десяти километров до места высадки; все, чего мне сейчас действительно хочется - добраться до Лаборатории, вколоть себе в вену питательной сыворотки и, наконец, расслабиться. - Сведения обрабатывали в Бодане.
Йован хмурит брови. Он, конечно, ничего не скажет, зная, что мое состояние - мое личное дело, но такой взгляд может сказать о многом - к примеру, о том, насколько дерьмово я выгляжу.
Приступы для меня всегда протекали мучительно - куда мучительнее, чем для Истинных, особенно, если рядом в нужный момент не находилось парочки шприцов со стабилизаторами; в такие периоды действительно приходится собирать волю в кулак, чтобы не прострелить себе голову.
Откашлявшись, мой напарник произносит преувеличенно-бодрым тоном:
- Нужно осмотреть здесь все. Пошли?
Я киваю, и мы ныряем в маслянистый влажно-удушливый полумрак. Это тоже входит в нашу обязанность, согласно какому-то там параграфу Директивы о безопасности. Особый контроль. До прихода аналитиков мы должны убедиться в безопасности места зачистки и в том, что на контролируемой территории не осталось живых противников или взрывных устройств замедленного действия.
Йован осторожно ступает вперед. В его правой руке зажат “Дезерт Игл Магнум” с рукоятью, украшенной изображением Девы Марии с Младенцем на руках, приобретенный им лет пять назад в Венесуэле у какого-то контрабандиста. На “Дезерте” висело по меньшей мере десять трупов, да и венесуэлец запросил за него что-то уж слишком много, но Йовану было плевать. Подобные вещи стоят того, сказал он.
- Двери, - одними губами произносит серб. Из его рта вырывается облачко пара. Где-то слышно капает влага, разбивается об пол.
Знаком даю понять, что увидел и плотнее сжимаю зубы, пытаясь ухватиться за внутренние ощущения, уловить что-нибудь - дыхание, стук сердца, запах, - но не могу. Так бывает при вхождении приступа в новую фазу - фазу, когда постепенно отключаются функции соматической нервной системы. Это означает, что процесс необратим, и что мне остается лишь молиться, чтобы он шел помедленнее.
Йован вскидывает на меня вопросительный взгляд, и я коротко киваю. Рассредоточившись по стенам, бесшумно заходим в помещение. В первую секунду на нас падает темнота, потом глаза начинают понемногу различать детали: низкий потолок во влажных разводах, двухъярусные койки, привинченные к полу и потолку, умывальник в углу, колченогий стол, гора жестяных кружек, дребезжащий рефрижератор с погнутой дверцей, груда грязного тряпья под раковиной. На одной из коек лежит кем-то брошенная газета - “Дейли телеграф” от сентября две тысячи пятого с фотографией Усамы Бен Ладена на первой полосе.
Мой взгляд невольно задерживается на потрескавшемся мраморном распятии, подвешенном кем-то над дверью. “Бездна бездну призывает голосом водопадов Твоих; все воды Твои и волны Твои прошли надо мною”.
Приблизившись к холодильнику, Йован внимательно осматривает его, а затем осторожно приоткрывает дверцу. Моему взгляду открывается с десяток герметичных пакетов, обложенных сухим льдом, от которых исходит слабый запах разложения - для хранения раствора требуются особые условия, а их тут нет и в помине. Донорскую кровь вообще найти нелегко, да и стоит она недешево, но размышлять на тему того, как и почему тут оказались эти пакеты, я не хочу - это работа аналитиков. Именно они впоследствии возьмут часть крови на анализ и установят ее происхождение, чтобы затем размотать всю цепочку с самого начала. Все, что требуется от меня - расчистить для них площадку.
Выбираемся в коридор. Обследовав душевую, обдавшую нас уже привычным запахом сырости, открываем следующую дверь, помня о том, что в любую секунду может случиться какое-нибудь дерьмо. К примеру, сработает подвешенное под потолком взрывное устройство, разнесет бункер и нас вместе с ним на составные части. Подобное уже бывало не раз; охотники гибнут на операциях от того, что позволяют себе расслабиться в неподходящий момент. Со мной этого не происходит лишь потому, что постоянное напряжение всегда было частью меня, и, усиленное повышенным восприятием органов чувств со временем стало чуть ли не абсолютным; и все же в приступе мои системы дают сбой, инстинкты притупляются, реакции ослабевают. С этим ничего нельзя поделать - разве что, глотнуть живой крови или вколоть в вену нужный препарат, но сейчас у меня нет ни того, ни другого.
Открыв следующую дверь, Йован переступает порог и присвистывает. Захожу следом за ним и понимаю, что при иных обстоятельствах я бы, наверное, заинтересовался, но только не сейчас - боль толкается во мне, словно чудовищный ребенок, стремящийся покинуть утробу матери, и все, что я могу - по мере сил сдерживать его удары. Для того, чтобы окончательно не скатиться в глухую яму болевого отупения, изучаю пространство: дощатый пол, потрескавшиеся от времени маты, боксерская груша в углу, стенд, увешанный боевыми ножами и пистолетами различных систем - от “Глоков” и французских “Mle” пятидесятых годов до девятимиллиметровых “Браунинг хай пауэр”, сверкающих новым хромом.
Беззвучно выругавшись, Йован засовывает “Дезерт” в набедренную кобуру, медленно подходит к стенду и осторожно снимает мексиканский “Обрегон” с вычурной резной рукоятью.
- Вещь, - удовлетворенно поясняет он.
В покоях у Йована имеется целая коллекция оружия: крохотные двуствольные револьверы с пулями малого калибра, парочка модифицированных “Магнумов” и “Акдал Гост”, сорокачетырехмиллиметровый “Смит-и-Вессон Трипл Лок” 1908 года выпуска, CZ - 99, японский “Type” и еще много чего - почти с каждой операции он умудряется прихватить какой-нибудь сувенир. Музей воспоминаний, нарисованный на пистолетах, кастетах, клинках: Южная Америка, Канада, Марокко, Япония, Турция. Первая Мировая, Вторая Мировая, Вьетнам, Финская кампания, русско-японская война, Мадагаскарская операция и многое другое. Для Йована все это не более, чем даты запечатленные на всех этих по-своему красивых игрушках, для меня - свидетельства о вполне реальных событиях, которые лучше забыть. Я не вижу ценности в прошлом так же, как и в будущем - опыт научил меня жить лишь настоящим и теми ощущениями, что оно несет, но люди - другие, даже Йован. Людям важно думать, что у них есть над временем какая-то власть.
Налюбовавшись “Обрегоном”, Йован загоняет его за пояс и вновь механически обегает зал глазами - жалко будет, если какой-нибудь раритет угодит в руки аналитиков, и, в конце-концов, либо будет продан в чью-нибудь частную коллекцию, либо безжалостно уничтожен теми, кто ничего не смыслит в оружии.
Втягиваю застоявшийся воздух ноздрями и болезненно морщусь. Мне становится как-то не по себе - ничего определенного, просто невнятное ощущение. А я по опыту знаю, что подобными ощущениями нельзя пренебрегать, особенно, когда у тебя намечается предкоматозное состояние.
- Пора, - говорю я Йовану.
Тот не спорит - более ничего заслуживающего внимания в зале не обнаружилось, подходит к двери, рывком дергает ее на себя и тут же едва не оказывается на полу с раскроенным надвое черепом. Острие меча рассекает воздух в миллиметре от его лица; Йована спасает только его нетипичная для человека реакция.
Этот мальчишка появляется из темноты внезапно, точно призрак; вздрагивает тяжелый маслянистый мрак, скользит быстрая тень, - и вот он уже стоит перед нами, молодой низкорослый паренек с прищуренными глазами. Йован - опытный боец, но сейчас ему приходится туго.
Коротко выругавшись на своем наречии, мальчишка отскакивает к стене. Воспользовавшись этой секундной заминкой, Йован выдергивает “Дезерт”, так непредусмотрительно убранный им в кобуру, и тугая тьма выплевывает в пространство короткий щелчок. Смотрю уже без интереса - через секунду мозги парня украсят собой стену, но ошибаюсь. Мальчишка молниеносно отклоняется в сторону, а его меч, напротив, тускло вспыхнув, подается вперед и врезается в податливую плоть. Отшатнувшись, Йован хватается пальцами за плечо, и, к своему удивлению, вижу смазанный кровавый след на режущей поверхности стали.
Больше я не раздумываю. Уходит тупая головная боль, сердце начинает биться в чуть ускоренном темпе, кровь разгоняется в жилах - трудно объяснить, но, наверное, лишь в такие мгновения я понимаю, что живу. Это похоже на пробуждение ото сна - не то, чтобы мне очень нравилась такая действительность, нет. Просто это все, что я знаю. Все, что у меня есть.
Выхватив меч, захожу за спину противника. Парень плавно разворачивается ко мне лицом, и наши клинки сходятся с мягким резонирующим звоном. За годы битв я видел немало противников, научился понимать их с одного взгляда, с одного движения, и почти никогда не ошибался. Но этот мальчишка вызывает во мне интерес. В его движениях нет ни тени механики - только мастерство. Это обескураживает меня, поскольку закону меча традиционно обучают лишь в Братстве и только охотников - давно утраченное, почти вымершее искусство.
Отбиваю удар, ухожу от следующего, с умыслом оттягивая развязку, пытаясь поймать взгляд паренька, но безуспешно. Вероятно, я никогда не узнаю ни что он делает в этом месте, ни кто он такой и, как ни странно, испытываю при этом чувство, похожее на досаду. Для мальчишки эта ночь могла сложиться иначе - как и вся остальная жизнь, но этого уже не будет. Теперь остается полагаться на аналитиков - есть небольшой шанс, что им удастся установить его личность посмертно.
Пока я размышляю в таком духе, мальчишка неожиданно оказывается у меня за спиной, и я едва успеваю увернуться от нового замаха его меча — вполне сносного, кстати, из хорошей стали, с тяжелой серебряной рукоятью. Меч, конечно, неплох, вот только обращаться с ним у паренька, к сожалению, недостает опыта. Совсем немного.
Короткий поворот кисти, шаг вперед, удар. Парень падает на землю, как подкошенный. Вернее, падает его тело; голова с широко распахнутыми глазами и все еще оскаленным ртом ненужным придатком валяется рядом в луже пузырящейся крови. Несколько секунд смотрю на то, как конвульсивно дергаются мертвые уже руки и ноги, а затем медленно убираю меч в ножны и перевожу взгляд на застывшее лицо Йована. Уголки его губ чуть вздрагивают - в такт участившемуся сердцебиению.
- Твою мать, - медленно выговаривает он, отнимая от плеча жесткую ладонь. На пальцах проступает кровь. - Вот ублюдок мелкий.
Ничего не ответив, безучастно смотрю на отрубленную голову, валяющуюся в черной луже. Остекленелые глаза задумчиво изучают потолок. Наверное, если бы я мог, я бы не стал убивать его. Но он нарушил Закон, убивал, а значит в любую секунду должен был быть готов к смерти. Как и все мы.
Йован подбирает пистолет с пола.
- Пошли отсюда, - хмуро бросает он через плечо.
- Сейчас.
Присаживаюсь на колено рядом с отрубленной головой, кончиками пальцев закрываю широко распахнутые глаза. Йован качает головой и ныряет в темноту. Я встаю на ноги и направляюсь вслед за ним. Мы уходим, не оглядываясь.
2
Я всегда ненавидел перелеты.
От шума двигателей и неизбежной тряски боли усиливаются - почти все мы им подвержены, когда долго сидим без свежей крови или стабилизаторов. Левой рукой ныряю в карман камуфляжных штанов, кончиками пальцев нащупываю таблетки. Только две. Не густо. Конечно, они не особо помогут, но все же лучше, чем ничего - по-крайней мере, ломка исчезнет на какое-то время.
Жадно глотаю таблетки, и, чувствуя терпкую горечь на языке, облегченно откидываюсь в кресле. Этого должно хватить на пару часов, а по прилету я получу препарат-стабилизатор и донорскую кровь из какой-нибудь клиники под эгидой Братства, очищенную от плазмы. Обыкновенно мне достаточно двух-трех доз в месяц и пары контрольных уколов перед выездом, но сейчас явно не тот случай. Напряженные мышцы сводит новый спазм, в горле мгновенно пересыхает, но воды тут не предусмотрено — это не комфортабельный салон какого-нибудь джета, просто рабочий вертолет Объединенного отдела, забравший нас с места высадки, добротная машина, должно быть, купленная на какой-нибудь выставке вооружения лет пять назад.
Зубами стягиваю с правой кисти перчатку, распрямляю пальцы, перепачканные засохшей кровью и вглядываюсь в рану. Уже начала затягиваться - хороший признак. Значит, клетки еще способны к регенерации, и, возможно, приступ удастся купировать, не прибегая к услугам реаниматоров. А может быть, и нет, но об этом я стараюсь не думать. В подобных случаях я давно отучил себя заглядывать вперед, проигрывать худший вариант развития событий: тахикардия, сердечная/почечная/печеночная недостаточность, отек легких, кома. Если не оказать реанимационных мероприятий в первые полчаса - начнет умирать мозг. В нашем случае этот процесс происходит куда быстрее, чем у любого из людей. И я не слышал еще ни об одном случае регенерации межнейронных связей - ни среди Истинных, ни среди полукровок.
Перевожу взгляд на Йована - тот сидит, всем телом обмякнув в кресле, и изучает пространство отсутствующим взглядом. Рана на правом плече обколота анестетиком и небрежно обмотана бинтом, сквозь который проступают грязно-бурые пятна. На запах Йована я не реагирую даже в жажде - какое-то отторжение на подсознательном уровне. Мысль о том, чтобы глотнуть его крови воспринимается чем-то вроде каннибализма, хотя в особо критические моменты я не брезглив. Однажды, (давно это было), мне пришлось взять кровь бездомного - тот стал невольным свидетелем зачистки, и его тоже пришлось убрать. Воняло от него так, словно он был мертв уже неделю, но выбора у меня не было.
Когда Йован замечает мой взгляд, по его губам пробегает бессмысленная усмешка; на глаза, обведенные густой тенью медленно падают веки, но прочно укоренившийся инстинкт упрямо не дает ему расслабиться. Пока мы не в Бодане - мы не в безопасности.
- Что скажешь Совету? - внезапно спрашивает он.
- С каких пор тебя волнует мнение Совета?
- Там одни трупы, - бессвязно отвечает Йован, наморщив смуглое лицо. - После нас всегда одни трупы.
- Тебя это беспокоит?
- Да нет, - с трудом подавив зевок, отвечает он. - Надеюсь только, он умер мгновенно.
Я выпрямляюсь в кресле.
- Кто?
- Тот парень, - не поднимая век, сквозь зубы бормочет Йован. - Ведь так бывает, верно? Когда тело умирает не сразу?
- Бывает, - отвечаю, не глядя на него и стараясь не выказывать удивления, - нечасто. Просто забудь.
- Как скажешь, - лениво усмехается он и откидывается обратно в тень.
В его словах мне слышится насмешка, приправленная глубоко скрытым, на уровне отвращения, любопытством. Я не очень понимаю людей, даже Йована - мне сто шестьдесят девять лет, из которых я ни дня не помню себя человеком; вся моя жизнь проходит в вакууме, и, если время - это объективная форма существования бесконечно развивающейся материи, то я из него выпал. Я давно не двигаюсь в пространстве, следовательно, не развиваюсь и никуда не иду, но в мире, где безразличие стало одним из видов религии подобное воспринимается в порядке вещей. Будь оно иначе, самоубийств среди нам подобных было бы в десятки раз больше.
Мне повезло - во всяком случае, на сто семидесятом году жизни я почти заставил себя в это поверить, - в моем существовании есть если не высший смысл, то некие события, его заменяющие. Разумеется, мой официальный статус никак не соотносится с понятием личной свободы, но и с этим я смирился тоже, а смирение - есть одна из граней гармонии и согласия с собой, хотя бы относительного.
Отворачиваюсь к иллюминатору, чтобы полюбоваться тусклой предрассветной синевой, плывущей где-то внизу в цепи огоньков. Воздух в салоне наполняется едва уловимым запахом мора, мягко ударяет в лицо - вертолет начинает снижение. С такой высоты Бодан виден, как на ладони: готические фасады двух башен и Большого Корпуса, наборные стекла Главной Галереи, верхний ярус Лаборатории и тренировочного комплекса. Глядя на эту собранную красоту с высоты двух тысяч метров, трудно поверить, что когда-то на этом месте был всего лишь полуразвалившийся клановый замок, принадлежавший Магистру. Совету пришлось изрядно раскошелиться, чтобы привести здесь все в должный вид; когда я еще только появился в Братстве, строительство шло полным ходом, продолжается оно и теперь: Милослав не жалеет времени и сил на свое детище.
Я не люблю это место - и никогда не любил, но свыкся с ним, как пожизненник со своей тюрьмой, из которой некуда бежать. И в моем случае это не просто метафора.
Всплеск света ударяет сквозь плотное стекло иллюминатора, на секунду выхватив из темноты смутные силуэты на посадочной площадке, и призрачное очарование надвигающегося утра рассеивается без следа, когда кроме своего прислужника, я замечаю еще и подтянутую фигуру секретаря Магистра Риты. Стискиваю зубы - значит, передышки не будет. Ледяного душа, и инъекций в Лаборатории тоже. Я нужен Магистру, и нужен немедленно.
Накренившись влево, вертолет опускается на твердую поверхность площадки, тяжело вздрагивает, разрывая холодный воздух бешеным вращением лопастей. Йован болезненно щурится на молочно-белый свет со сторожевых вышек, будто летучая мышь.
- Уже прилетели?
Я выхожу из вертолета первым, с наслаждением ощущая потоки холодного воздуха на разгоряченной коже. Навстречу подбегают трое боевых дежурных с автоматами наперевес, следом неторопливо шагает мой прислужник Баот. Рита идет чуть поодаль бесстрастная и невозмутимая, как всегда, задерживает короткий взгляд на Йоване:
- Вам нужно в Лабораторию, господин.
В ответ Йован лишь пожимает плечами. К целителям он, разумеется, не пойдет, предпочтя укрыться в своих покоях, примет ледяной душ и станет лечиться единственно доступным ему способом - слушать тягучий гранж и хлестать виски в промышленных масштабах. Если дело не пойдет - уедет куда-нибудь на несколько дней, например, в Глазго. Там найдутся средства порадикальнее виски. Притоны, шлюхи, кокаин. Или гашиш. Или все вместе взятое.
Снимаю оружие, протягиваю его Баоту, искоса глядя на Риту. Она стоит чуть поодаль, наблюдая за нами, и вежливо улыбается тонкими обветренными губами. Рита - ликан, и раз в декаду страдает сильнейшими приступами, от которых не помогают обычные в таких случаях седативные. Однако, при этом она единственная среди прислужников, кому действительно доверяет — если бы, конечно, это слово действительно отражало суть, - Великий Магистр. Единственная, кто получил привилегию входить к нему без доклада. Впрочем, доверие Магистра - вещь относительная, и Рита прекрасно осведомлена об этом. Сегодня ты сидишь с ним за одним столом, а завтра его охрана перерывает твои покои.
- Глава желает принять вас, господин, - наконец, сообщает она бесстрастно. - Прямо сейчас.
- Какие- то проблемы? — равнодушно интересуюсь я.
В ответ Рита лишь поджимает губы. Она не произнесет ни единого слова, выходящего за рамки инструкции. Дальнейшие расспросы бессмысленны.
По лицу Йована с канонически правильными чертами пробегает ленивая усмешка без тени сочувствия. Хлопнув меня по плечу и коротко кивнув Рите, он неторопливо удаляется в сторону Большого Корпуса. Короткая вспышка голубоватого света выхватывает причудливую татуировку на его шее в виде оскаленной пасти морского чудовища - с такого ракурса кажется, что оно хохочет, глядя на нас стеклянными неживыми глазами.
Несмотря на свой вполне официальный статус в Бодане, Йовану не о чем беспокоиться. В глазах Совета он никто и даже меньше - всего лишь только человек. Всего лишь - и все же, подобное отношение делает его существование здесь почти комфортным. В отличие от любого из нас, Йован свободен - в желаниях, в возможностях, в передвижении; вездесущая служба безопасности не следит за каждым его шагом, целители не требуют полного обследования организма каждые три месяца. Есть и другое - много другого, чего большинство просто не в состоянии понять, но я понимаю даже слишком хорошо. Принадлежность к человеческой расе является для Йована чем-то вроде вакцины, и он никогда не пожелает расстаться с нею. Иногда я спрашиваю себя, какую форму существования выбрал бы я, будь у меня такая возможность, но ответа не нахожу. Причина проста - я не знаю, что значит жить вне замкнутого круга инъекций, таблеток и диализа.
Волна боли без предупреждения ударяет в левы висок, опоясывает череп свинцовым обручем, и какое-то время я бессмысленно ловлю губами воздух, точно вытащенная на берег рыба. На спине выступает горячий пот.
Безо всякого выражения Рита изучает мое лицо. Я знаю - ей все это неинтересно. Однажды мне довелось наблюдать приступ ликантропии, и это зрелище навсегда отбило у меня охоту хоть когда-нибудь видеть его вновь. По степени воздействия это можно сравнить с героиновой ломкой, помноженной на трепанацию черепа без анестезии. В случае Риты подобное происходит каждые десять дней - год за годом, десятилетие за десятилетием. Так что, малому числу ликанов удивляться не стоит.
Рита моргает слипшимися ресницами. С неба начинает сочиться жидкий дождь, и не дождь даже - изморось. Обычная погода в этом краю.
- Вы готовы идти, господин?
Справившись с дыханием, провожу рукой по грязным волосам, пахнущим кислятиной, и медленно киваю. Да, готов - если не считать того, что мне отчаянно требуется инъекция, но это, без сомнения, подождет. Магистр не любит ждать, ну а я не собираюсь лишний раз демонстрировать свою слабость.
Мы шагаем по отполированным до блеска камням подъездной дороги, я размышляю о том, что же могло так срочно понадобится от меня Магистру. Мой доклад вряд ли может его заинтересовать - в конце-концов, эта операция почти ничем не отличается от подобных ей исходными данными: община незарегистрированных полукровок, шесть жертв, отсутствие данных о точном месте дислокации. Кипа бумаг, неровно подшитых в папку, фотографии с мест охоты, заключение аналитиков, представление инквизиторов. И краткая надпись: одобрено к ликвидации.
Когда Рэндл, старший боевой аналитик, сунул мне дело в руки и сказал, что для нас это пара пустяков, я еще ничего не знал о том, что при выполнении боевых задач на территории Восточной Европы погибло пятнадцать охотников - по неофициальным данным. По официальным - только пять. При таком раскладе отделы предпочитают замалчивать реальные боевые потери в официальных отчетах, потому что знают - тем, кто отдает приказы, в сущности, плевать на то, сколько бойцов погибнет, а сколько впоследствии выстрелит себе в рот, наглотавшись седативных. Руководители отделов знают, что на место каждого убитого придет новый охотник и будет убивать - ради денег, ради разрешений, ради льгот или еще чего-то; за службу Братству прощается многое. В региональных отделах охотников зовут ходячими мертвецами - шутка, конечно, сомнительная, но доля правды в ней все-таки есть. Продолжительность жизни среднестатистического охотника составляет тридцать-тридцать пять лет - при условии, что он начал свою деятельность в двадцать. Продолжительность жизни Истинного любой расы - не менее двухсот пятидесяти лет. Быть сожженным в печи крематория в расцвете сил - так себе перспектива, но оно того стоит. Во всяком случае, так они говорят.
Проходим Главную Галерею, минуем всевозможные датчики и металлодетекторы, а затем сворачиваем в переход до угловой части Южной Башни, где нас встречает усиленная охрана, состоящая из крепких отлично обученных ребят из свободных стай, безоглядно преданных Магистру. Попасть в группу “Альфа” непросто, куда сложнее, чем в отдел охотником, но и цена таких бойцов высока; стаи этих парней обретают неприкосновенность, и, в отличие от всех прочих, их не донимают проверками инквизиторы и не пытаются изгнать с территорий более сильные сородичи. Это много стоит, особенно, если все время чего-то бояться.
Рита замирает возле высоких дверей мореного дуба, церемонно кланяется и отходит в сторону. Дежурные распахивают тяжелые створки, и я оказываюсь во внушительных размеров зале, тускло освещенной ломким светом вечных канделябров - Милослав, всегда алчно гонящийся за любой технической новинкой цивилизации, будь то новое оружие или прослушивающее устройство, с последовательным упрямством не приемлет электрический свет в собственных покоях.
Здесь вообще нет и следа современности, будто из двадцать первого века попадаешь в воспетое Гийомом де Лоррисом Средневековье. Каменная кладка, массивная деревянная мебель, гобелены пятнадцатого века, зажженный камин, над которым нависает герб Братства - черный крест с перевернутой вниз перекладиной на фоне двухцветного красно-черного щита. Символ клятвы, которую пять столетий назад принесли альфы стай и иерархи кланов, символ объединения, равенства двух рас и того, о чем следовало забыть, чтобы двигаться дальше: о сожженных убежищах, захваченных территориях и бесчисленных жертвах с обеих сторон. Для многих когда-то он означал надежду, теперь превратился в ничто. Древняя война продолжается и по сей день, только способ ведения ее стал иным.
Оторвав взгляд от креста, перевожу его на Магистра; тот сидит в одном из внушительных деревянных кресел, обратив к огню чеканный профиль. Второе кресло, поставленное на некотором отдалении от первого, как раз настолько, чтобы между ними уместился причудливый резной столик с бутылкой вина и двумя высокими бокалами венецианского стекла, пустует. “Шамбертен”, Гран Крю. У Магистра изысканный вкус, а в том, что касается вин - особенно. Он всегда предпочитал самое лучшее.
- Присаживайся, Гелерд, - расслабленно произносит Милослав. Крупная рука, лежащая на подлокотнике, слегка вздрагивает.
Гелерд. Мое имя - и не мое. Я так и не узнал, как меня звали на самом деле, было ли это сиюминутным капризом давшей мне кровь или чем-то еще. Впрочем, я никогда особенно не интересовался этим вопросом; когда я только открыл глаза и свыкся со своим существованием, для меня достаточно было уже того, что я жив - прочее же казалось не заслуживающей внимания чепухой.
Послушно делаю шаг навстречу пламени и сажусь в кресло.
Возле нас молчаливой тенью возникает прислужник, спокойно, без излишней суеты наполняет бокалы, а затем с достоинством удаляется прочь. Беру бокал в руки, мгновение любуюсь переливами рубиновой жидкости, делаю небольшой глоток. Вино - терпкое, бархатисто-пряное, - разливается по жилам обжигающей волной. Неожиданно меня начинает клонить в сон, и только тут я понимаю, насколько устал. А еще - что мне срочно требуется душ и доза стабилизатора. Именно в таком порядке.
Милослав переводит на меня взгляд, чуть приподнимает уголок полного рта в усмешке. - Выглядишь не лучшим образом, - вполголоса замечает он.
Равнодушно пожимаю плечами. Надеюсь, аудиенция не продлится долго.
- Рита встретила меня на площадке. Это был твой приказ. Разве нет?
- Был, - Милослав отхлебывает вино и ухмыляется. - Иногда Рита воспринимает все весьма буквально. Но не будем об этом. Расскажи мне про них.
- Что именно? - ставлю бокал на столик, расправляю затекшие плечи. - Все прошло, как всегда.
- Не сомневаюсь, - кивает Магистр, задумчиво покачивая ногой. - И все же, мне хотелось бы подробностей.
Пожимаю плечами, мысленно перебирая детали: влага, капающая с потолка, терпкий запах гниения. Кровь на бетонном полу, короткие вспышки лампы. Множество мертвых тел. Что еще я могу сказать?
- Община численностью шестнадцать особей. Все полукровки. Внутри базы обнаружился арсенал оружия, запас крови. Кто-то обеспечил их всем этим, а потом забыл об их существовании.
- Забыл? Что ты имеешь в виду?
- Кровь испортилась, значит, запас был большой и хранился долго. Иначе, с какой стати они начали убивать? Да и в целом база выглядела заброшенной. Полукровки остались сами по себе. Без финансирования, материального обеспечения. Выживали, как могли.
- Вот как, - роняет Милослав так, словно в глаза не видел предыдущих отчетов. - Любопытные выводы.
Молча наблюдаю за ним из-под полуопущенных век. В жилах Милослава течет кровь волков, но про его прошлое, равно, как и про его стаю никому ничего неизвестно. Вроде бы он участвовал в крестовых походах в числе рыцарей Тевтонсокго ордена, потом приехал в Англию в 1399 году в числе ближайших соратников Генри Болингброка, но что было дальше, не знает никто. Пятьсот лет - долгий срок; возглавлять Совет Старейшин – нелегкая задача, особенно если учесть постоянную необходимость балансировать между их разнонаправленными интересами. Если прибавить сюда вечную угрозу войны, заговоры, попытки переворотов, убийства и вечную грызню из-за территорий, то Милославу можно лишь посочувствовать.
- Думаю, стоит привлечь к этому делу Рэндла, а? - задумчиво говорит он, глядя в пространство. - Что-нибудь еще?
- Один из них неплохо сражался. Возможно, он был инструктором.
- Любопытно, - повторяет Милослав и вновь усаживается в кресло. - Аналитики иногда многое упускают в своих отчетах…
- Они просто не рискуют строить версии, - криво улыбаюсь я.
- Осторожность - это неплохо, если не идет во вред делу, - возражает Милослав и хмурит брови. Вздыхает. - В последнее время произошел серьезный дисбаланс сил. Удерживать равновесие становится все труднее. А тут еще эти полукровки... Мы не имеем права рисковать, иначе кое-кто в Совете может заподозрить нашу слабость. А от лояльности Старейшин зависит многое, и не в последнюю очередь — наши финансовые дела.
Раздраженно передергиваю плечами.
- Какое отношение это имеет ко мне?
Он поворачивает ко мне лицо, расцвеченное бликами пламени и слегка улыбается: разумеется, он понимает, что меня мучает приступ.
- Прямое, Гелерд. Ты ведь знаешь.
Если бы не адская боль в черепе, я бы рассмеялся. Я знаю - еще бы. Мне никто и никогда не позволял забыть о том, что я нахожусь вне Закона, что чистота Истинной крови священна. Безусловно, старейшины давно бы отправили меня в усыпальницу, а то и просто пристрелили, как пса, представься им такая возможность. Я внушаю им животный ужас - что тогда, что теперь, и жизнь моя целиком зависит от доброй воли Магистра. Так что, мы не союзники и никогда не были ими. Он господин, я - раб, но раб опасный. Таких следует держать на коротком поводке и, по возможности помнить, что они всегда готовы перегрызть хозяину глотку.
Когда-то и я хотел этого - очень давно. Теперь уже нет. Наверное, привык.
- Про полукровок тебе могли рассказать аналитики. Зачем ты позвал меня?
По губам Милослава пробегает едва различимая улыбка. Мне хочется сломать ему шею.
- Разумеется, могли, - соглашается он. - Я позвал тебя, чтобы поручить новую задачу. Весьма важную задачу. Именно поэтому я решил сам ввести тебя в курс дела, чтобы стало понятно, какая роль в этом отводится тебе и Йовану.
Задачу? Сейчас, когда я едва в состоянии сфокусировать взгляд, не говоря уже о мыслях, подобное заявление из уст Магистра кажется странной шуткой - если не сказать больше. Будь я слегка повменяемее, мог бы поразмышлять на эту тему, но это, увы, не так. К тому же, Милослав не дает мне опомниться:
- На Балканах и в Восточной Европе ведется несанкционированная охота, - сообщает он. - Уже пятнадцать жертв. В прессе поднялась шумиха. Балканский отдел урегулировал вопрос - на время, конечно. По территориальности очень большой разброс, но последние десять жертв были обнаружены в Сербии, в Белграде. Инквизиторам Балканского отдела удалось вычислить нападавшего. По повреждениям на телах жертв было установлено, что это вампир.
- Истинный?
- Да. Но есть небольшая загвоздка, - Милослав выдерживает небольшую паузу, - инквизиторам не удалось отследить его по Знаку.
Стискиваю зубы, пытаясь заставить себя слушать и вслушиваться. Мой организм умоляет о стабилизаторе, о порции синтезированной крови - да хоть о чем-нибудь. У меня приступ, у меня чертов приступ - зачем? Ведь накануне никаких признаков не было. Никакой гребаной горечи на языке, никакой тошноты, головной боли, вспышек перед глазами или хотя бы сухости во рту - ничего, что могло бы заставить меня пойти в Лабораторию. И тут я с удивлением слышу собственный голос - он доносится до меня откуда-то извне, резонирующий и далекий, как погребальный колокол; значит, мой мозг продолжает работать несмотря ни на что.
- Какой-нибудь маньяк из изгоев?
- Вряд ли, - По лицу Милослава пробегает тень. - За этим вампиром - убийство Истинного.
- Кого он прикончил?
- Оборотня, - бесцветным голосом сообщает Милослав. - Он убил аниото.
Несколько секунд я молчу, пытаясь осмыслить только что сказанное. Замечаю:
- Если он сумел отправить на тот свет оборотня, значит, это сильный вампир. Если он убил аниото – это сверхсильный вампир.
- Именно так, - полные губы Магистра складываются в ироничную усмешку. - В любом другом случае я поручил бы эту задачу сербам.
Незаметно трогаю клыки кончиком языка. Ситуация нравится мне все меньше.
- Электронный файл из Балканского отдела нам переслали сегодня днем. Полагаю, тебе необходимо на это взглянуть. Рита!
Почти тотчас в покоях Главы возникает секретарь, протягивает мне папку из тисненой кожи и бесшумно удаляется прочь. Открываю папку. Внутри — фотографии жертв, протоколы вскрытия, копии отчетов балканского отдела, подробное описание географии действий вампира. Мельком пробегаю бессодержательные отчеты аналитиков, подробнее останавливаюсь на снимках жертв. Разорванные шеи, обескровленные лица с выражением безграничного удивления. Следы клыков и когтей. У некоторых жертв вырваны внутренние органы или проломлены черепа — повадка новообращенного. Однако, у убитых нет обобщающего признака, по которому можно определить вкусы вампира. Тут и женщины и мужчины, даже мальчик-подросток на вид не старше тринадцати лет. Блондины, брюнеты. Худые и полные.
Единственное, что не вызывает сомнения — убивал их один охотник. Вампир. Медленно просматриваю снимки, один за другим. Последние из них — фотографии убитого аниото.
Огромное, сильное, разрисованное по обычаю предков татуировками, тело застыло на стадии трансформации. Он даже не успел открыть вторую сущность — кисти рук только начали покрываться пятнистой шкурой. Убийство произошло в секунду.
Откладываю фотографии в сторону и тут же ловлю на себе пристальный взгляд Магистра.
- Что скажешь? - осведомляется он.
- Не знаю. Пока сложно судить. С одной стороны — чувствуется опыт. С другой — жестокость. Последние пять жертв были убиты так, будто убивал их новообращенный, но смерть аниото свидетельствует об обратном. По его личности есть что-нибудь?
Магистр поводит бровями в сторону двери.
- Полагаю, что да. Тебе расскажут подробнее аналитики. Этим делом занимается Селена.
На некоторое время в покоях устанавливается тишина. Я молча смотрю на фотографии - цветные, подробные, четкие. К горлу подкатывает тошнота. Мне становится страшно. Сколько времени у меня есть, перед тем, как накатит новая волна приступа? Минута? Час? Или пара секунд?
Поднимаю взгляд на Милослава.
- Все это я мог услышать и на совете. Есть еще что-то. Я прав?
Он коротко улыбается мне в ответ.
- Какая жалость, что ты не Истинный, Гелерд. Ты мог бы занять место в Совете.
Магистр редко упускает случай напомнить мне о моем положении. О том, что я существо иного порядка - не Истинный, но и не обычный полукровка. Не оборотень, не вампир, без стаи, клана и даже расы. Вероятно, если бы во мне была хоть капля честолюбия, мысли о несправедливости мироустройства посещали бы меня чаще, ибо - и мы оба знаем об этом - я на порядок сильнее любого Истинного. Быстрее, выносливее, чувствительнее. Но истина заключается в том, что мне плевать. У меня нет будущего, и я не намерен менять этот мир. Все очень просто.
- К примеру, вот тебе небольшая пища для размышления, - невозмутимо продолжает Милослав, - вампир ведет охоту на территории клана Мирнивицей уже довольно продолжительное время, убивает Истинного, нарушает Закон, попирает все границы, а иерарх отчего-то бездействует. И еще, мои информаторы докладывают, что в последнее время Тадеуш и его советники начали активно искать связи с альфой ортодоксов, Дитмаром. Мирнивицы – могущественный клан, власть Братства над ним ограничена. Выводы?
Я захлопываю папку, откладываю в сторону. Тысячелетиями Истинных оборотней и вампиров разделяла ненависть, вылившаяся в безумную войну за подконтрольные территории. Договор тысяча пятисотого года уравнял обе расы в правах, обозначил четкие границы, но, по сути ничего не изменил.
Ненависть так и остается ненавистью, война - войной. Бесчисленные тяжбы, расовые предрассудки. В том, что ортодоксы решили объединиться с противниками Братства, по сути, нет ничего удивительного - дикое, свободное племя, живущее по своим правилам и не признающее никаких законов и договоров, кроме собственных. Однако то, что альфа Дитмар смог хотя бы допустить возможность заключения пакта с Истинными вампирами, говорит о многом.
Ортодоксы яростно проповедуют теорию «чистой крови», предписывающую им вступать в браки и иметь потомство лишь между членами ортодоксальных стай, коих в мире насчитывается не то пять, не то шесть, всего численностью от восьми до пятнадцати волков. Вырождаясь, ортодоксы одинаково ненавидели и своих собратьев из других стай, и вампиров, и (тем более), полукровок, не делая между ними никаких различий. Сейчас времена изменились, но пятьсот лет назад на заре Братства ортодоксы с одинаковой свирепостью резали и тех и других, не изменив свою политику отчуждения даже после принятия Закона. Их альфы не участвовали в подписании Договора, стаи ушли в подполье, свободно перемещаясь из одного уголка мира в другой, не признавая никаких границ и территориальных ограничений. К ортодоксам у меня особое отношение, ведь когда-то один из них поделился со мной кровью.
- Мирнивицы хотят отделить территорию Балкан, - убежденно говорит Магистр и сжимает руку. Перстень с черным ониксом - символ его власти, врезается ему в ладонь. - Внутри Братства сейчас и так существенные разногласия по поводу сфер влияния, мы не готовы к очередному расколу. Если клан Мирнивицей сошелся с ортодоксами, это может означать только одно – появление сильной группировки, враждебной нам, что окончательно нарушит равновесие сил и спровоцирует если не войну, то крупный конфликт.
- Сведения достоверные?
Магистр хмурит густые брови.
- Мои информаторы докладывают, что в прошлом месяце советники Тадеуша и альфы Дитмара провели тайную встречу в одном из имений Тадеуша в Варне. Цель - обсуждение раздела подконтрольных территорий в Восточной Европе и выведение их из подчинения Братства. Оснований не доверять полученной информации у меня нет.
Некоторое время я молчу, переваривая информацию. Коротко спрашиваю:
- Совет в курсе?
- Лишь малая его часть, - спокойно отвечает Магистр.
Мне не нужно объяснять, о чем идет речь: круг его доверенных лиц весьма ограничен. Селена и парочка безраздельно преданных Милославу старейшин, чья власть целиком и полностью зависит от его прихотей. Подобную осторожность можно понять - могущество Магистра зиждется на шатких основах, поскольку Совет перманентно пребывает в состоянии вялотекущего противоборства между несколькими группировками.
- Кое-кто утверждает, что советники пришли к обоюдоприемлемому соглашению относительно раздела. И в самое ближайшее время Тадеуш и альфа Дитмар заключат договор. Балканы отделятся. Мы не можем этого допустить. По этой причине операция будет проводиться отдельно от Балканского отдела. Я им не доверяю.
- Что требуется от нас? - незаметно стискиваю пальцы, с ужасом ощущая влагу, выступившую на поверхности ладони. Еще немного - и меня снова начнет трясти.
- Все просто, - Глава разводит ладони в широком жесте. - Вы должны найти вампира и в максимально сжатые сроки доставить в Бодан. Живым.
Боль в висках вспыхивает неожиданно и остро. Чтобы как-то отвлечься, поднимаюсь с кресла и неторопливо приближаюсь к окну. Сквозь просвет между занавесями мне видна серая мгла, сквозь которую неясными очертаниями проступает кусок старой каменной лестницы, покрытой мхом и чахлыми кустиками растительности. Если прислушаться как следует, можно услышать, как вдалеке грохочет залив.
Дождавшись, когда немного отпустит боль, поворачиваюсь к Магистру и натыкаюсь на его испытующий взгляд.
- Клан Мирнивицей обладает правом экстерриториальности, верно?
- Формально, - бесстрастно подтверждает Магистр.
- Этой формальности вполне достаточно, чтобы нас уничтожить. Их бойцы хорошо обучены.
По губам Магистра пробегает невыразительная усмешка.
- Уверен, этого не случится.
Безмолвно качаю головой и снова усаживаюсь в кресло, пытаясь сдержать внезапно вспыхнувшую ярость, но получается плохо. В состоянии приступа очень сложно контролировать свои эмоции на физиологическом уровне; адреналин ударяет в кровь, разгоняет и без того зарвавшееся сердце, и я с ужасом чувствую, как по спине пробегают ледяные волны, перекатываются через голову к пяткам и обратно - все быстрее и быстрее, мышцы сжимаются в стальные бугры.
Если бы какой-нибудь целитель задался целью объяснить механизм пробуждения второй сущности, то, наверное, начал бы долго и нудно расписывать взаимосвязь нервной и эндокринной систем у высших млекопитающих, транспорт высокомолекулярных гормонов к органам-мишеням, а так же действие гормонов-медиаторов и прочего химического дерьма, которое в избытке гуляет по нашему телу. Но единственная причина, по которой любой Истинный оборотень может входить в состояние трансформации по собственному желанию в считанные мгновения и легко из него выйти - переизбыток адреналина в крови. То же касается и меня в любое другое время - но не сейчас.
Я сжимаю зубы, заставляя себя успокоиться. Я знаю, что произойдет, если я вдруг утрачу над собой контроль и каковы могут быть последствия, знаю, что этого не должно случиться снова.
Щурясь, Магистр внимательно смотрит на то, что со мной твориться, и только теперь до меня вдруг начинает доходить, для чего ему понадобилась эта, на первый взгляд, совершенно бессмысленная аудиенция. Мой приступ стал для него подарком.
Я делаю глубокий вдох и три быстрых выдоха. Мои руки понемногу перестают трястись.
- Это не выход, Милослав. Собери Совет, вызови Бьянку Каллиари, наконец. Инициируй массовую операцию на Балканах. Арестуй Тадеуша и его советников. Допроси. Инквизиторы соберут доказательства.
- Я поступил бы так, Гелерд, - отстраненно отвечает Магистр, - но, к моему великому сожалению, я не могу доверять Совету. Многим, многим его членам так хочется развязать войну, что, боюсь, они воспользуются подходящим моментом.
- Это не выход, - отрывисто повторяю я.
- Ты отказываешься выполнять мой приказ? - мягко уточняет Милослав, разглядывая свои руки.
- Это самоубийство.
Плечи Магистра вздрагивают. Он смеется.
- Ну и что, Гелерд? Разве ты стал охотником не для того, чтобы умереть?
Я молча смотрю ему в глаза. Главное - не поддаваться. Не реагировать на скрытый вызов в его голосе, иначе все начнется заново, но память упрямо подсовывает сознанию воспоминания разрезанного на куски живого мяса, которым я некогда был: серые стены камеры, запах сырости, слабый свет сквозь зарешеченное окошко в потолке. Когда я приходил в себя, то видел только этот свет, сводящий с ума своим постоянством. Потом я перестал видеть вообще - за пару месяцев мои зрение и слух почти полностью дестабилизировались. Все, что я мог - это чувствовать. Чувствовать боль. Чувствовать запахи, впивать их, расщеплять на атомы. Так я знал, что ко мне в камеру изредка заглядывают стражи, затем, чтобы удостовериться, что я еще жив. Они никогда не приближались вплотную, даже не открывали дверь. Еду и питье впихивали через отверстие в двери, но я был настолько слаб, что не мог до нее дотянуться. Не мог даже кричать, когда накатывал очередной приступ, а тело превращалось в большое орудие пытки. Просто лежал на убогой соломенной подстилке, куда меня бросили сразу после того Совета, и гнил заживо, истекая собственной кровью из незаживающих, гноящихся ран.
До тех пор, пока не появилась Селена.
Что было бы, если бы тогда я сумел смирить свою плоть, подняться над болью?
Ответ прост: я умер бы в страшных мучениях, но сохранил гордость. И веру. И надежду. И на моих руках не было бы столько крови, сколько есть сейчас.
Милослав тонко усмехается, глядя мне в лицо, без сомнения, угадав мои мысли.
- Тебе сейчас плохо, Гелерд, Ты очень ослаб, - сочувственно заявляет он.
Я молчу; разряд ужаса проходит вдоль позвоночника. Теперь я начинаю сознавать, к чему все шло. Зверю, которого удалось засадить в клетку, но не вышло укротить, время от времени нужно напоминать о том, кто на самом деле хозяин положения.
- Твоя вторая сущность может лишиться контроля, и что тогда? Ты же не хочешь повторения того, что было?
- На этот раз ничего не выйдет, Милослав, - твердо отвечаю я.
- Ты уверен?
- Да.
Я почти не успеваю отследить движение его рук; они обхватывают мою голову, впиваются в виски, серые глаза впечатываются в разум.
Все меняется слишком быстро. Так бывает, когда забываешь об осторожности, раскрываешься противнику, теряешь контроль не только над ситуацией, но и над собственным телом - и проигрываешь бой. Безвозвратно. Сведенные судорогой ноги подкашиваются, и я оседаю на теплый пол из отполированной дубовой доски, беспомощно цепляясь пальцами за подлокотник.
Пламя камина с безжалостной точностью отбрасывает на потолок наши тени: мою - согнутую, и его - прямую и точную, как удар клинка. Я слишком слаб, чтобы сопротивляться воздействию. Милослав подгадал удачный момент для удара.
Да, он прав. Я обо всем забыл. Забыл, как это, когда перехватывает дыхание, цепенеет тело, не поддаваясь на гулкие тупые удары крови в мозгу, когда перестают видеть глаза и слышать уши. Еще пару мгновений я пытаюсь сдержать его напор, опустить барьер на сознание, но ничего не выходит. Сейчас он сильнее, потому что изначально был готов. Я - нет. Разум Милослава погружается в мой - все глубже и глубже, отдирая целые пласты памяти, как куски живой плоти, и постепенно я утрачиваю связь с реальностью, слышу и чувствую совсем иное - холодный воздух, запах гари и сырой земли.
“Гелерд”.
Оборачиваюсь и вижу рядом с собой лицо Старейшины Керта. Густая борода, слипшиеся волосы, застывший полубезумный взгляд в пространство. Он занял в Совете место убитого мною Эвона, и теперь вместе со мной руководит подавлением восставших территорий. На очереди - клан Дилланов, родной клан Эвона. Его мастер. Его жена. Его дети - полукровки. Его обращенные и братья по крови. Прислужники, рабы.
“Пусть сдохнут. Пусть все сдохнут”, - ожесточенно говорит Керт, щеря клыки и хрипло кашляя. Я отворачиваюсь, стараясь сдержать тошноту, подступившую к горлу. Он противен мне. Я сам себе противен. Я сдался, согнул шею, стал убийцей - такова была цена за мое освобождение. Над клановым имением Эвона простирается едкое дымное облако - те, кто остался, решили не сдаваться на милость врагу. До меня доносятся их приглушенные крики.
“Ради бога, Керт, останови их или добей. Там же женщины и дети.”
“Нет, - спокойно возражает он. - Там безмозглые коровы, мясо, набитое потрохами и их никчемные ублюдки. Пусть отправляются в ад!”
Я закрываю глаза и слышу голос Селены. Она просит меня завершить начатое - только и всего. Я не желал становиться палачом, но выбора у меня не было.
“Я...я...не...”
“Конечно, Гелерд, - мягко подхватила госпожа, верно разгадав мое мычание. - Ты можешь отказаться. И сгнить здесь. И я ничего не смогу больше сделать для тебя”.
Запах гниения. Я чувствую его так же отчетливо, как безумный жар собственного тела. Я не могу регенерировать, управлять своей плотью. Я растерзал Старейшину на глазах у всего Совета, выпустил из-под контроля вторую сущность. Разве можно забыть об этом? Разве могут они забыть? Но я тут же успокаиваю себя - нет, разумеется, нет. Я совершил тяжкое преступление и теперь меня должны казнить. Скорее же, Господи, прошу тебя, умоляю; мой дух слаб, мое тело сломлено, разум на грани безумия. Я не выдержу больше, господи, я не смогу. Но бог молчит - ему нет ни малейшего дела до того, что творится со мной, а значит, он ничего не знает о боли. Его сын провисел на кресте каких-то шесть часов, а я лежу здесь уже так давно. Но сколько? Сколько? Этого я не знаю. Может быть, месяц, может, пару недель.
В ноздри ударяет слабый запах свежего воздуха и железа. Я стараюсь напрячь слух, но все равно ничего не слышу; стараюсь подняться на ноги, но не могу. Мое лицо обнимают прохладные ладони, тонкие пальцы пробегают по запавшим щекам.
“Теперь все позади, Гелерд...”
Мое сердце отбивает бешеный ритм, стучит где-то у горла. Еще немного, и оно остановится.
“Прекрати это. Довольно, Милослав!”
Но он не прекращает. Он продолжает разрывать слои, уже глубже, чем подсознательное, дальше, чем простирается моя память. И делает это без страха, что я могу утянуть его за собой, что его сердце не выдержит такой нагрузки.
Жарко. Так жарко, что нечем дышать. Я отчаянно хватаю губами воздух - бесполезно. Кажется, что легкие сейчас разорвутся. Мне больно, но это другая боль. Всего-навсего раны.
Стискиваю зубы, но с моих губ все равно слетает невнятный хрип. Я шепчу чье-то имя; короткий сполох огня бьет мне в лицо. Чьи-то горячие пальцы опускаются на лоб.
Я задыхаюсь. Закрываю глаза, а когда открываю вновь, то вижу темные глаза на хищном молодом лице.
Где я? Что со мной? Где мои люди?
“Мертвы. Все мертвы”.
“А я?”
“Ты жив. Ты будешь жить еще долго. Еще очень-очень долго. Теперь ты наш брат”.
Внезапно Милослав отпускает меня. Разжимает пальцы, и я падаю на пол, к его ногам. Поначалу мои глаза видят лишь черноту, сквозь которую урывками начинают проступать образы: резной подлокотник, вспышки пламени, крупные белые руки, перстень с черным ониксом.
Через какое-то время прихожу в себя. Обвожу мутным взглядом покои, натыкаюсь на лицо Магистра.
Откинувшись в кресле, Милослав сцепляет пальцы под подбородком.
- Мне жаль, - невозмутимо говорит он, - что пришлось прибегнуть к воздействию такого уровня. Надеюсь, ты не пострадал.
Из моего горла вырывается рычание. Я сжимаю его руку. Милослав склоняется надо мной и убирает мокрую прядь, упавшую мне на лицо.
- Я не хотел заходить так далеко, мальчик мой, - вкрадчиво произносит он. - Но ты заставил меня. Видишь ли, кое-кого в последнее время тревожит твой настрой. Признаюсь честно, меня тоже. Если бы ты подчинился сразу, ничего бы не было.
Я не отвечаю - слов уже не хватает. Да и к чему они нужны вообще?
- Я лишь хотел напомнить тебе, кто ты и кто я, хотел, чтобы ты вспомнил свое место. Оно здесь, Гелерд. У моих ног. Пока же тебе следует пойти в покои и привести себя в порядок. Селена ждет тебя в Малом зале через час.
Бессмысленно смотрю в пламя. Мои пальцы мелко дрожат.
Глава 2
1
Электричество, лампы, мертвый желтоватый свет, датчики движения, камеры. Неподвижные тени боевых дежурных в переходах, низкие потолки. Здесь ничего никогда не меняется - почти ничего и почти никогда. Вековая окаменелость, вызывающая желание сокрушить эти стены, как Самсон сокрушил храм филистимлян. Но, конечно, я этого не сделаю.
Миную две галереи, поднимаюсь выше на два этажа. По моим расчетам, я опаздываю, как минимум, на пятнадцать минут, но мне плевать. Совет подождет. Сейчас я наслаждаюсь ощущением легкости в каждом мускуле, в каждом нейроне в мозгу.
Для этого потребовалось два укола стабилизатора по пять кубов каждый и триста миллилитров очищенной крови, за которыми сбегал в Лабораторию Баот. Все это время я, борясь с тошнотой, трясся под обжигающим душем, никак не мог согреться. Потом это быстро прошло.
Меня не испугали угрозы Милослава и не удивило, что о моих настроениях, не слишком лояльных Братству, доложили, куда следует - в конце-концов, все мы окружены информаторами.
Но осознание того, что у Милослава есть какая-то власть над той частью меня, которая носила другое имя, была уязвима, слаба, но свободна, есть власть над тем, что не должно принадлежать никому, кроме меня, вызвало почти мистический ужас.
Пройдя по узкому коридору, останавливаюсь возле дверей мореного дуба. Меня встречает прислужник из низших вампиров, низко кланяется. Длинные светлые волосы падают ему на лицо.
- Вас ожидают, господин, - сообщает он и распахивает тяжелые створки.
Я захожу внутрь и обвожу взглядом Малый Зал. Все, как всегда, без сюрпризов: во главе сидит Селена, рядом боевые аналитики - ее преданные псы, один из которых - человек, второй - полукровка, дампир.
Человека зовут Норберт. Сэр Норберт. Высокий, сухощавый мужчина лет сорока пяти, строго и со вкусом одетый. Его светлые глаза без выражения смотрят в пространство сквозь очки в тонкой золотой оправе. Спокойный, точный, исполнительный. Баронет в третьем поколении. Небольшое поместье в Нортгемптоншире, жена, двое детей. Наследственная связь с Братством. Раньше это чего-то стоило, теперь - нет. Только головной боли, и, вероятно, довольно внушительных расходов на психоаналитика.
Колин - полный, рыжий, с неистребимым выражением тоски на гладком бледном лице, живорожденный, потомок высшего вампира и смертной женщины. Он всегда занимал не слишком высокое место в служебной иерархии Братства, однако в последнее время все чаще и чаще стал мелькать на советах. Я знаю, что Селена - и она не раз упоминала об этом - ценит его едкий и точный ум, его преданность и полное отсутствие каких бы то ни было моральных принципов. Впрочем, последнее в Братстве не редкость.
Затянувшееся молчание нарушает Селена.
- Опаздываешь, Гелерд, - вскользь бросив на меня из-под длинных ресниц неодобрительный взгляд, хмуро замечает она.
- Прошу прощения, Селена… Доброй ночи, господа.
Улыбка госпоже, легкий поклон в сторону аналитиков – дань традиции, снисходительные кивки в ответ. Прохожу вглубь зала, сажусь на стул.
Норберт поворачивается к Селене, кашляет в кулак.
- Можно начинать, я полагаю?
- Разумеется, - отстраненно произносит госпожа, разглядывая свои пальцы.
Бледные чувственные губы слегка вздрагивают, и, как всегда, у меня мимолетно захватывает дух от ее совершенной красоты. Нежный овал лица, гладкая матовая кожа, огромные зеленые глаза, точеные скулы. Длинная шея, руки, изгиб бедер, высокая грудь - тело, словно вырезанное из мрамора, холодное произведение искусства. На нее можно только смотреть, смотреть до бесконечности и знать, что никакого многообразия красоты нет, есть только бледные копии этой богини.
- Начинайте, Норберт, - между ее тонких темных бровей пролегает складка. - Прошу вас.
- Как прикажете, госпожа, - церемонно кивает он, поднимается с места, открывает папку и начинает рыться в бумагах.
Я прерываю его коротким движением руки.
- Йована не будет?
- Боюсь, что нет, - сухо отвечает Норберт, поправляет очки. - Инструктаж с ним уже проведен. Полагаю, господин Йован сейчас должен быть в Абердине. В час тридцать у него рейс до Мюнхена.
Проглотив удивление, достаю из кармана пачку “Ротманса”, вытаскиваю сигарету, подношу ко рту и закуриваю. Через десять секунд рядом со мной возникает пепельница, поставленная прислужником. Обычно я много курю, и об этом хорошо всем известно.
Выдержав небольшую паузу, Норберт начинает говорить. Мне приятен его тон, спокойный и неторопливый, звук его голоса. От Норберта не стоит ждать резких движений, бессмысленной суеты. Ему не нужно задавать уточняющие вопросы или же, наоборот, пытаться вычленить из многообразия информации то, что требуется для дела - каждая фраза Норберта предельно кратка, логична и наполнена смыслом.
Можно расслабиться.
- Итак, нам известно следующее: на территории Балкан и Восточной Европы действует вампир, в течении месяца убивший пятнадцать человек и одного Истинного. По неустановленной причине инквизиторам не удалось выяснить о нем никакой информации, из чего можно сделать выводы, что прежде в поле зрения Братства он не попадал. Возможно так же, что Знак регистрации поврежден или подвергался каким-либо изменениям...
Затягиваюсь дымом, кончиком пальца трогаю левый висок - где-то там внутри спрятана огромная тайна или огромный обман. Часть меня, я сам. А может быть, и нет. Может, всего этого не было. Просто мистификация, игры разума. Но я ощутил себя человеком. Непонятное чувство. Ни плохое, ни хорошее - просто непривычное. Я был, таким, как Йован или Норберт. Я был не рабом, не убийцей, я был кем-то еще. И это кажется странным. Не быть тем, что я есть сейчас. Имеет ли это значение? Не уверен.
- В течение месяца охотники Восточного отдела совместно со славянскими кланами пытались напасть на его след, но поиски не дали результата. Он не оставляет никаких следов. Места охоты были тщательно исследованы. Ни единого фрагмента одежды, биосред или отпечатка пальцев - ничего, за что мы могли бы зацепиться. География действия расширена: Болгария, Румыния, Польша, Украина. В последнее время вампир (назовем его для удобства Невидимым), переключился на Сербию, а точнее – на Белград. Последние десять жертв были обнаружены именно там, что дает нам некоторую надежду. Взгляните, - он протягивает мне через стол пачку снимков. - Этого не было в первоначальных отчетах, я уверен.
Беру их в руки фотографии, просматриваю. Темные стены, грязные от копоти. Подвал. Заросший бурьяном заброшенный дом. Пустующая коробка промышленного склада где-то в русле Дуная. Затопленный, проржавевший катер. И жертвы, все эти люди с разорванными шеями и слипшимися от крови волосами - хорошо одетые, ухоженные, наверное, успешные, в той, своей жизни. Что и говорить, грамотный подход. Такие трупы найдешь не сразу.
- Контакты жертв? - говорю я, лишь для того, чтобы нарушить течение мыслей в собственной голове, вывести их из непривычного русла.
- Контакты жертв, к сожалению не представляется возможным отработать так тщательно, как хотелось бы. Однако, из того, что удалось установить аналитикам, можно сделать вывод, что все они были выбраны не случайно. Драган Жилник - адвокат, Миа Вранеш - доктор философских наук, Магда Шерифович - политический обозреватель. Список можно продолжить. Невидимый не просто убивал, он оставлял послание. Некоторые из жертв даже не были обескровлены.
Поднимаю взгляд на Колина.
- Что по личности аниото?
- Ничего существенного, - щелкнув пальцами в воздухе, отвечает он. - Истинный оборотень. По документам числится как эмигрант из Туниса. Имя Абдусамад Шараф Элль Дин. Возраст — что-то около шестиста лет. Инквизиторы проверили — перед Законом он чист. Ни единого нарушения. Работал охранником на автостоянке, по ночам. Балканский отдел, разумеется, наблюдал за ним, негласно.
- Что он делал в Сербии?
- Неизвестно, - Колин кривит лицо, - перемена места жительства не запрещена Законом.
- У него были столкновения с кем-либо из Мирнивицей или приближенных славянских кланов?
- Нет, - Норберт отрицательно качает головой, сжимает тонкие губы. - Но если и были, то нам об этом ничего не известно.
- Он был обескровлен?
- Нет. Ему просто отрубили голову. Это все. Разумеется, - Норберт слегка склоняет голову, тонкими сухими пальцами ворошит бумаги, близоруко вглядывается поверх очков, - обеспокоенность вызывают не столько жертвы и даже не убийство аниото, как безучастность клана Мирнивицей, на подконтрольной территории которого действует вампир. Полагаю, Глава упоминал об этом. По непонятным причинам иерарх Тадеуш не предпринимает никаких попыток к его поимке и не оказывает Балканскому отделу никакого содействия, включая информационное.
- Что говорит Старейшина Каллиари?
- Ничего, - пожимает плечами Колин. - Закон официально запрещает ей какое бы то ни было вмешательство в дела клана. Все, что могла, она уже сделала.
- Состав клана Мирнивицей тайны не представляет, - замечаю я. - Это было бы слишком неосторожно с их стороны.
- Конечно, вы правы, милорд, - кивает Норберт. - Но это в том случае, если вампир вообще входит в клан.
- Изгой?
- Маловероятно, - отзывается Колин. - Подобного посягательства на свою власть Тадеуш никогда бы не потерпел. Нет, милорд, Невидимый напрямую связан с Мирнивицами и действует в интересах будущего союза.
- Все равно, не сходится, - я отодвигаю снимки, блестящие в неверных отблесках ламп. - Если допустить, что Тадеуш действительно хочет вступить в союз с ортодоксами, полагаю, он должен действовать более осмотрительно. Все, чего он может добиться подобными действиями - это силового давления со стороны Старейшин. Дитмару все это ни к чему.
- Вы правы лишь отчасти, господин Гелерд, - краем тонкого рта усмехается Норберт. - Думаю, цель Невидимого состоит не только в демонстрации нашей неспособности контролировать ситуацию, но и в отвлечении внимания от основной проблемы.
-Незарегистрированные? - я качаю головой. - Не думаю, что Тадеуш имеет к ним отношение. Последняя операция была на территории Ирландии. Вряд ли возможности Мирнивицей простираются так далеко.
- Не спорю, - кивает аналитик. - Но, позволю себе напомнить, что две другие общины были обнаружены в Восточной Европе. К тому же, - задумчиво добавляет он, - мы вовсе не уверены, что заговор ограничивается лишь Мирнивицами и ортодоксами. Есть еще кто-то. За этим союзом стоит нечто большее, чем отделение территорий.
- Кстати, об ортодоксах, - подает голос Колин. - Дитмар не брезгует ничем для достижения своих целей. Ни подкупом, ни шантажом, ни убийством. Особенно, если речь заходит о людях.
- Если мы докажем причастность иерарха Тадеуша к разжиганию сепаратистских настроений, это позволит установить контроль над кланом и всеми подчиненными территориями, - подхватывает Норберт. - Но нам нужно с чего-то начать. Нужно инициировать судебный процесс. Именно поэтому, милорд, - удовлетворенно заканчивает он, - нам так необходим Невидимый.
Тушу окурок в пепельнице, и серый столбик пепла обваливается на полированную поверхность стола. Полные губы Селены вздрагивают, но она не произносит ни слова, словно отгородившись от окружающего мира аурой таинственного всезнания. Я ощущаю внезапный прилив отчаянного желания остаться с ней наедине. Почувствовать дыхание, шелковистую массу волос на своей коже, прикосновение тонких прохладных пальцев к разгоряченному лбу. Я смог бы рассказать ей все, как есть, мог бы задать вопрос. Она должна ответить - ведь это она меня создала.
- Хотите сделать из него вещественное доказательство?
- Без этого все теряет смысл, - убежденно говорит Норберт.
По Малому залу пробегает волна молчания. Я опускаю взгляд на свои руки и внимательно рассматриваю их. Правую кисть пересекает здоровая рана. Через неделю она превратится в шрам, а спустя полгода исчезнет совсем. Я давно привык к этому. Привык к своей сущности, к своему телу, в котором теперь чувствую себя неуютно, словно меня заместили кем-то другим, собрали по кускам, как творение Франкенштейна. Оно живет слишком долго, это тело, я живу слишком долго. Будь я человеком, сейчас от меня не осталось бы даже праха.
Философы правы - боги мечтают стать людьми. Бессмертные мечтают о смерти. Мечтают сбросить удавку вечности со своей шеи, стать свободными, хотя бы в такой малости.
Невольно перевожу взгляд на Норберта, на его сосредоточенное лицо, спокойные светлые глаза. Его время ограничено. Он знает о том, что может умереть. Может угодить в аварию, возвращаясь домой, может заболеть раком или подцепить вирус лихорадки Эбола, и не жалеет об этом, не пытается что-то исправить, хотя, наверное, мог бы. Ему ничего не стоит испросить разрешение у Магистра - так же, как Йовану. И так же, как Йован, он никогда не сделает этого. И я прекрасно знаю, почему.
Мне вспоминается теплый вечер в Загребе, фонари, ветер, мусор под ногами. Больничная парковка, обсаженная деревьями. Тогда Йован мог умереть, если бы мой пистолет не дал осечку. Я до сих пор помню, с каким выражением он смотрел в пустой глазок дула. В нем не было страха, и меня до глубины души поразило это. Поразило открытие, что кто-то из людей может не бояться смерти, даже понимая, что обречен.
С тех пор прошло шесть лет. Шесть лет я провел бок о бок с человеком, но так и не узнал его. Он оказался другим, слишком непохожим на меня во всем, кроме одного - Йован тоже убийца.
Внезапно мной овладевает смутное предчувствие чего-то неосязаемого, какой-то трагедии, которую я пока не могу облечь в конкретные мысли, в законченные фразы.
Ощутив на себе пристальный взгляд Селены, поднимаю глаза и вынужденно улыбаюсь ей краем губ.
- Что ж, по-крайней мере, теперь мне все ясно. Однако, я полагаю, вы отдаете себе отчет, что доставить Невидимого в Бодан живым практически невозможно?
- Приказ Главы не обсуждается, Гелерд, - вставляет Селена, не опуская глаз. Густые каштановые волосы падают ей на лицо, и она поправляет их неуловимым изящным движением. - Я бы хотела, чтобы ты знал заранее - операция будет проходить в режиме строгой секретности, учитывая статус экстерриториальности Мирнивицей. Никакого боевого сопровождения, никакой информационной и технической поддержки. Вы будете действовать исключительно своими силами. Все, что мы можем сделать для вас – обеспечить оружием и надежным прикрытием со стороны вспомогательных сотрудников. Остальное ляжет на ваши плечи. В случае провала ваше возвращение в Бодан будет заказано. Вы оба останетесь на подконтрольных территориях.
- Это тоже приказ Главы?
Длинные ресницы вздрагивают, чуть притушив зеленый огонь глаз.
- Да, - спокойно отвечает она.
- Ясно, - усмехаюсь я и вытаскиваю новую сигарету. - Не понимаю лишь, к чему было утруждаться? Созывать аналитический совет и прочее. С таким же успехом можно было этого и не делать. Вы ведь уже все решили.
- Прекрати, - жестко говорит Селена. - Это вовсе не так.
Чтобы скрыть замешательство, улыбаюсь ей сквозь пламя зажигалки. Аналитики обеспокоенно наблюдают за нами. Это игра, правил которой они не знают. Я выдыхаю дым в воздух.
- Я должен отправиться туда сегодня?
Аналитики обмениваются короткими взглядами. С губ Селены срывается едва различимый вздох, и я не знаю, чего в нем больше - облегчения или досады.
- Завтра, милорд, - говорит Колин, протягивает мне через стол билеты, - из Инвернесса до Парижа. Оттуда прямой рейс до Белграда. Так будет безопаснее.
Безучастно киваю, внутренне насторожившись еще больше. Прямой рейс? Обычно для переброски на континент использовались частные самолеты Братства с открытым воздушным коридором. Да, возвращение в Бодан будет весьма затруднительно. Они все предусмотрели.
- Это, - продолжает аналитик, - документы на имя Питера Уильяма Лоуренса.
Открываю паспорт, оглядываю собственную фотографию: худое бледное лицо, впадины под скулами, плотно сжатые губы, бесстрастный взгляд, - захлопываю и кладу на стол. Что ж, судя по отметке, на какое-то время я - сотрудник дипломатической службы Ее Величества.
- По прибытии в Белград вы остановитесь в гостинице «Нови Београд». Йован остановится там же. Номера уже забронированы. Я полагаю, вам знакома география города?
Молча киваю. Да, мне приходилось бывать там дважды, но я не люблю вспоминать то время.
- Это большое преимущество, - серьезно кивает аналитик. - Но, в любом случае, для наибольшей эффективности операции вам выделят вспомогательного сотрудника.
Я размыкаю губы.
- Это не обязательно.
- Помощник, - вмешивается Селена, - не будет нести на себе никакой боевой нагрузки. В его обязанности будет входить лишь обеспечение вас своевременной и необходимой информацией, а так же создание надежного прикрытия. Учитывая высокую степень сложности операции, это не будет лишним.
- В случае успешного исхода операции этот же сотрудник обеспечит вам возвращение сюда, - добавляет Колин. - А так же надлежащую охрану Невидимого.
Пожимаю плечами. Спорить не имеет смысла.
- И еще одно, - неожиданно произносит Норберт, - я, все же, настаивал бы на подтверждении особого разрешения для милорда и господина Йована. Думаю, учитывая некоторые обстоятельства, это жизненно необходимо.
При его последних словах я едва сдерживаю усмешку.
Особое разрешение. Возможность убить когда угодно и кого угодно - вплоть до иерарха. Неужели он всерьез верит, что нам поможет это?
- Особое разрешение получено от самого Главы, - отзывается Селена, не глядя на меня. - Не стоит об этом беспокоиться.
- Конечно, - негромко говорит Колин, склоняет голову. - Мы желаем вам удачи, милорд. И надеемся на скорейшее возвращение.
Селена поднимается с места. Аналитики встают вслед за ней. Я остаюсь сидеть.
- Если ни у кого нет дополнений или вопросов, совет закрыт. Колин, Норберт - благодарю вас за содействие. А теперь ступайте. Мне необходимо поговорить с Гелердом наедине.
Скрипнув дверью, аналитики удаляются прочь. Только когда их гулкие шаги затихают в конце коридора, Селена оборачивается на меня. Она неуловимо меняется в эту секунду, словно сбрасывает невидимый покров: черты застывшего лица смягчаются, исчезает жесткая складка губ, зеленые глаза вспыхивают, и в самой их глубине расцветает едва заметная улыбка, и улыбка эта – бесценный дар бесценной женщины - предназначается мне.
- Что с тобой сегодня, Гелерд? - мягко спрашивает она.
Бесшумно приближаюсь к ней, осторожно поправляю темный завиток шелковистых волос, упавший ей на лицо.
- А с тобой?
- Не знаю. - Она рассеянно смотрит в пространство. - Сложно объяснить. Наверное, мне страшно.
- Почему?
- Это начало конца, я чувствую, - Селена опускает голову. В хрупких плечах и повороте тонкой нежной шеи чувствуется привкус неуверенности. Мне странно видеть госпожу такой, ведь все, что есть в ней: ее сила, ее красота, ее холодный, отточенный до остроты клинка ум немного принадлежит и мне тоже. Она — часть меня, или я — часть ее, и потому, быть может, только со мной наедине она позволяет себе сбросить все регалии и условности, чтобы на считанные секунды обрести плоть и кровь, превратиться из богини в женщину. Мы слишком много пережили вместе, чтобы притворяться друг перед другом. - Ты помнишь, что было в последнюю войну, Гелерд. Мы все были на грани катастрофы. Я не хочу повторения.
- Конечно, - я беру ее ледяные пальцы в свои, подношу к губам. - Кое-что мы не можем изменить. Остается смириться и ждать удобного момента.
- Наверное, - усмехается госпожа, прижимаясь к моей шее. Я чувствую ее дыхание, пульсацию крови в жилах, тонкий аромат гардении, исходящий от нежной кожи. - Ты говоришь сейчас обо мне или о себе?
- О нас обоих.
- Вот как.
Селена слегка отстраняется, одной рукой обнимает за плечо, второй – кончиками пальцев едва уловимо касается моего лица. От этого прикосновения – трепетного и властного одновременно, я слегка вздрагиваю, мгновенно обезоруженный этой мнимой нежностью.
- Я не смогу простить себе, если ты погибнешь.
Щекой касаюсь ее волос, вдыхаю их запах, закрываю глаза, слушая ее голос - низкий и мелодичный, как старинные кельтские баллады об ушедших на войну. Крепче прижимаюсь к стройному телу с совершенными изгибами и беззвучно усмехаюсь в пышную массу каштановых кудрей, мягко переливающихся в маслянистом свете ламп:
- Ты поддержала план операции.
- У меня не было выбора.
- Выбор есть всегда, - приглушенно говорю я, губами лаская ее волосы, мягкие как шелк. – Совет не одобрял операцию. Он о ней просто не знал. Значит, вам есть что скрывать, помимо махинаций ортодоксов.
Она вскидывает взгляд, в котором сквозит испуг - настолько легкий, что его почти невозможно угадать за сжигающим зеленым светом ее глаз. Вздрогнув всем телом, Селена рывком высвобождается из моих объятий. Я улыбаюсь.
- Ты ничего не знаешь, - твердо говорит она. - И не смей рассуждать об этом.
- Тебе нет необходимости лгать мне, Селена. Лучше объясни все, как есть. Так будет проще.
Сжав губы, госпожа молчит. В зеленых глазах - ни сожаления, ни раздумья. Она надежно хранит свои тайны. Свои - и Магистра тоже. Я же был и остаюсь надежным орудием воплощения всех их замыслов.
- Тебе лучше уйти, - твердым голосом произносит Селена и отдаляется от меня на два шага. - Я думаю, мы все сказали друг другу.
-Разумеется, - соглашаюсь я, поняв, что спорить бесполезно.
Склоняюсь в быстром поклоне, разворачиваюсь и иду по направлению к двери, вслушиваясь в звук собственных шагов. За спиной мягко хлопают двери, и за этим коротким хлопком я не уже не слышу ее последних слов. Однако, мне хочется верить, что она пожелала мне вернуться живым.
2
«Белград — столица сербской культуры, образования и науки. В городе сконцентрировано большое число памятников науки и искусства. Здесь расположены Сербская академия наук и искусств, основанная в 1886 г., Национальная библиотека Сербии, появившаяся в 1832 г., Национальный музей, учрежденный в 1841 г., Национальный театр, основанный в 1869 г. В городе находится Белградский университет, созданный в 1808 г., и Университет искусств», - гласит красочный проспект на английском, любезно сунутый мне в самолете. Далее идет развернутое описание исторических районов – Новый Белград, Земун, Палилула. Непривычные для европейского уха названия. Я стал почти забывать их.
Как ни странно, за шесть десятилетий здесь мало что изменилось. Конечно, люди выглядят по-другому, другая одежда, привычки, взгляды; глобализация уже коснулась облика города: вместо редких трамваев — тучи автомобилей, они здесь повсюду, МакДональдс на центральной площади, немногочисленные разношерстные группки туристов с фотоаппаратами, лопочущие на всех языках мира; кривые улочки – девственно чисты… Ну, и разумеется, уродливые параллелепипеды многоэтажек, выросших в Новом городе – каинова печать современности.
Никогда не любил этот город, а теперь, преобразившийся в вульгарном и вычурном свете модернизации, и подавно. В нем нет темного готического очарования Праги и жизнерадостности Бухареста, в нем нет даже искры немного потрепанного волшебства, что отличает Любляну или Будапешт. За столетия его богатой войнами и эпидемиями истории здесь все пропиталось кровью.
Туристов тут немного. Отпугнула война и бомбежки, да и город после них сильно пострадал.
…Плохо мне стало еще в аэропорту. В самолете – регулярный рейс прямиком до Белграда, салон бизнес-класса, – я не ощущал особенного дискомфорта. Помогли таблетки, подсунутые в Лаборатории, и триста миллилитров донорской крови, заботливо врученной мне по отъезду. Но стоило войти в терминал – все изменилось. Миллионы запахов, сотни тел. Были среди них, разумеется, дурно пахнущие потом и грязью, испорченной старостью или болезнями, но встречались и иные: свежие, яркие, пульсирующие силой и энергией, которая была мне так нужна сейчас.
Почти год меня пичкали модифицированной дрянью, и сейчас меня трясет.
И вот, мучимый чудовищной жаждой, похожий на наркомана, я шагаю по узким, тщательно вымощенным булыжником, улицам Белграда. Ориентир — крохотное кафе на улице Кралья Петра. Ранний закат плывет над крышами города, неумолимо погружающимися в холодные осенние сумерки – пульсирующий, смутный, - он указывает мне дорогу не хуже, а то и лучше любых указателей. Так я ищу Йована, прибывшего на родину двумя днями ранее меня.
Со стороны, должно быть, выгляжу странно. Высокий, мрачного вида иностранец в темном пальто и неуместных солнцезащитных очках на носу.
С самого начала подразумевалось само собой, что полноценным “питанием” меня обеспечит вспомогательный сотрудник. Этой холодной, жуткой на вкус влагой, очищенной препаратами в какой-нибудь сербской больнице, которую по недоразумению именуют кровью.
При одной мысли об этом на меня накатывает приступ тошноты.
И все же, лучше это, чем бесконечные уколы стабилизаторов в вену. Впрочем, если приступ вдруг обострится, то не помогут и они. Я стараюсь об этом не думать.
Улочки становятся все уже, витрины магазинов и казино — все чаще. Небольшое, ярко освещенное кафе с неизменным запахом жареного мяса и сигарет, вывеска на сербском.
Йован уже там. Сидит за столиком и со скучающим видом цедит чашку кофе. Рядом стоит обязательный стакан холодной воды и пепельница.
Кивок в знак приветствия, короткий обмен репликами.
- С прибытием.
- Спасибо. Все прошло нормально?
- В аэропорту меня никто не встречал, если ты об этом.
- Уверен?
- Вполне.
- Как насчет нашего дружка? Еще не появлялся?
- Нет. Опаздывает. Здесь варят отменный кофе, кстати.
- Воздержусь.
- Как знаешь.
Присаживаюсь на жесткую скамью, заменяющую здесь стулья, осматриваюсь.
В этот час народа в кафе мало, часть столиков пустует. За стойкой скучает долговязый парень в малиновом не по размеру жилете – бармен. Двое молодых сербов увлеченно пялятся в экран телевизора, транслирующего новости, оживленно обсуждают что-то. Мой взгляд выхватывает лощеное лицо диктора на фоне заброшенного дома, оцепленного полицией, фотографию молодой женщины в облаке пышных черных кудрей. Ее я тоже видел в отчетах Балканского отдела. Мертвую и растерзанную.
- Это они называют — взять ситуацию под контроль? - сквозь зубы интересуюсь я.
Йован лишь безучастно пожимает плечами в ответ.
- Какая разница — теперь? - резонно замечает он. - Все уже произошло.
- Да, - киваю я, краем глаза наблюдая за погружающейся в сумерки улицей. - Произошло.
Мимо витрины проходят две самки, заруливают в кафе и садятся за соседний столик, время от времени испуская глупое хихиканье и кидая в нашу сторону косые взгляды. Жаль, я не понимаю сербского.
Йован кривится.
Я усмехаюсь краем рта, перехватив его взгляд, устремленный на лицо одной из женщин – блондинки с непомерно пухлыми губами и вызывающе пышными формами. Закуриваю.
- Она красивая?
Йован пожимает плечами.
- Трудно сказать. На один вечер вполне сгодится. А что?
Пожимаю плечами.
- У нее приятный запах.
Йован вздрагивает в едва сдерживаемом смешке. Ему этого не понять, людям этого не понять. Боль, спазмы, тошнота. Судороги в мышцах, тахикардия, остановки дыхания. И кома - как конечный пункт назначения.
Перевожу взгляд на самку. Молодая, свежая. Скорее всего, недавно родила. Полностью обновленная кровь, очень здорова, это редкость.
Забавно. Она и не подозревает, кто я и какие мысли бродят в моей голове при виде ее молочно-белой груди, выставленной напоказ открытым вырезом кофточки. Она не видит охотника – она видит мужчину, польстившегося на ее прелести, и потому чуть улыбается краешком губ, бросая в мою сторону призывные взгляды. Мрачный брюнет с замкнутым бледным лицом – возбуждает любопытство, не правда ли?
Отворачиваюсь, сглотнув слюну, и тут же натыкаюсь на откровенно насмешливый взгляд Йована.
Счастлив твой бог. Ты никогда не поймешь нас и ноющего ощущения в теле. Все чувства обострены до предела – особенно, обоняние и слух. Я буквально физически воспринимаю каждый вздох, исторгнутый из ее груди, каждый удар сердца, каждый в отдельности запах, источаемый ее телом.
Такими мы становимся без крови.
Заговорить с ней, попросить показать город. Она сама захочет продолжения: бутылка вина, номер в отеле. Или ближайшая подворотня.
Нет ничего проще. Она не стала бы сопротивляться. И ничего не вспомнила бы после.
Только удивилась бы на следующее утро - откуда эти крохотные ранки на руке, на шее, это легкое недомогание?
И все.
Но я не сделаю этого, не стану рисковать. Слишком многое поставлено на карту.
Вопрос Йована застигает меня врасплох.
- Очень плохо?
Цежу сквозь зубы:
- Нормально.
- Надо придумать что-нибудь.
- Потерплю.
- С тобой опасно находиться рядом.
- Не для тебя.
Йован усмехается. Он знает – это правда. Его я не трону.
Не думать. Не думать о крови. Не думать об оглушительно пульсирующей на нежной шее жилке. Не размышлять.
Но где же этот чертов посланец? Еще немного, и я сойду с ума.
И тут, словно в ответ на мои быстрые злые мысли, дверь кафе распахивается, и на пороге возникает невысокий щуплый парень лет семнадцати. Обычный подросток на стадии завершения преобразования из мальчика в мужчину, немного, правда, притормозивший: сутулая спина, худое тонкогубое лицо, выпирающий кадык. Одет в расхлябанном молодежном стиле: потертые синие джинсы, рубашка навыпуск, довольно потрепанная куртка на плечах, ботинки на тяжелой подошве, на голове – бейсболка, в руках – огромный рюкзак. Забавная деталь – несмотря на сумерки и облачность, висящую над Белградом, на носу у мальчишки красуются огромные, круглые, в пол лица солнцезащитные очки в старомодной роговой оправе.
Неуклюже, рассеянно шагает он между столиками, то и дело задевая немногочисленных посетителей безразмерным своим рюкзаком.
Ничего особенного, если бы не одно “но”: перед нами низший ликан. Возраст – пятьдесят лет. Обращен тридцать четыре года назад.
Его Знак отчетливо виден на тощей шее - крохотный узор, с комбинацией цифр, как штрих-код на товарной упаковке. Подобную печать вменяется в обязанность носить всем: и Истинным и полукровкам, вроде меня.
По Знаку можно считать главную информацию о носителе: принадлежность к клану, стае или общине. Остальные сведения, буде таковые заинтересуют кого-либо, являются закрытыми. Дата обращения, группа крови, способности, сверхспособности, количество обращенных, нарушения Закона и их тяжесть, код отпечатков пальцев, код ДНК и прочее, прочее.
Все эти данные собираются при регистрации каждой отдельно взятой особи и скрупулезно заносятся в базу данных. Полный доступ к ним имеют только инквизиторы. Охотникам такая привилегия предоставлена лишь отчасти.
Слегка поведя носом, парень останавливается возле столика, секунду изучает наши с Йованом лица, и, наконец, произносит на несколько ломаном английском, кончиком острого языка облизав тонкие бледные губы:
- Привет. Отдел отрядил меня вам в помощники. Я присяду?
Не дожидаясь ответа, он ловко просачивается на соседний стул, небрежно швыряет рядом с собой рюкзак, и тут же забивается в темный угол. Видна привычка. Мой взгляд улавливает свежую черту на Знаке - такие, обычно, наносятся прощенным. Странно, что я не заметил ее раньше.
Тем временем, оборотень, уже чуть освоившись, стаскивает с носа бутафорские очки. Обнажается бледное хищное лицо, узкие темные глаза с острым прищуром – настоящий волчонок.
- Ты из прощенных? - спрашиваю я, в упор глядя на мальчишку.
- Да, - спокойно кивает он, с вызовом отвечает на мой взгляд. - Это что-то меняет?
- Почти ничего, - пожимаю плечами, вытаскиваю из кармана сигареты, швыряю на столик. - Но я не доверяю прощенным.
- Значит, теперь придется, - заявляет мальчишка, сдвинув брови. - У вас нет выбора.
- Вот как, - я закуриваю сигарету, выпускаю облако дыма ему в лицо.
Глупец. Или самоубийца. Или ни то, ни другое. В нем нет страха, во всяком случае, я его не чувствую. Небольшая нервозность, может быть, да и то, лишь потому, что я заговорил о доверии. Это его задело. Но реакция, в любом случае, любопытная.
По смуглому лицу Йована пробегает зловещая усмешка.
- По-моему, знакомство началось не с того конца, - спокойно говорит он, оборачивается к мальчишке, что-то коротко добавляет на сербском.
Выражение лица оборотня неуловимо меняется.
- Мое имя Ян, - хмуро произносит он, встряхнув головой. - Из бывших санитаров. Прощен четыре года назад. Так лучше?
- Гораздо, - кивает Йован.
Я затягиваюсь сигаретой, выпускаю дым в воздух. Санитары. Или падальщики. Ими становятся лишь низжие, совершившие особо тяжкий проступок. Их работа - уборка. В основном, трупов. Еще санитары зачищают места операций или санкционированной охоты.
В целом, девять десятых своей жизни эти ребята проводят, копаясь в чужом дерьме и соскребая со стен и пола присохшие потроха. Занятие не из приятных, в общем-то. Так что, я мог бы лишь посочувствовать парню - если бы умел это делать.
- И долго ты пробыл в падальщиках? - отхлебнув кофе, деловито спрашивает Йован.
По бледному лицу мальчишки проходит судорога.
- Не твое дело, человек! - рычит он злобно и беспомощно.
В ответ Йован тихо посмеивается. Я тычу окурком в пепельницу.
- Ладно, хватит. В целом, мне все равно, кем ты был. Но я хочу, чтобы ты уяснил кое-что: в том случае, если мне что-то не понравиться, если я заподозрю хоть какой-то подвох, то сверну тебе шею. Все понятно?
- Более чем, - ответно скалит зубы мальчишка. – Но, чтобы вы знали - я никогда не проваливаю заданий. Здесь я лучший. Потому меня и поставили к вам.
- Круто, - роняет Йован, проводит ладонью по стриженому затылку. – Может, перейдем к делу?
В эту секунду блондинка, так и не дождавшись ответной реакции на заигрывания, поднимается с места и выходит из-за столика. Ее запах ударяет в ноздри мощной волной, и я вздрагиваю, невольно обнажив вытянутые клыки.
Эта деталь не ускользает от внимания оборотня, и он бросает в мою сторону короткий взгляд.
- Господин Гелерд не очень хорошо себя чувствует?
- Тебя это не касается, ликан. Говори, что знаешь.
Ян стаскивает с головы кепку и энергично мотает неровными вихрами темных волос.
- Мне известно ровно столько же, сколько и вам, - говорит он спокойно, - пятнадцать жертв, один оборотень – аниото. Обнаружить по Знаку невозможно… Погодите! – спешит он прервать свирепое рычание, готовое вырваться из моего горла. – Постойте. Есть один... гмм... одно заинтересованное лицо.
- Заинтересованное лицо?
- Информатор, - поправляется Ян, - есть информатор. Сегодня после полуночи он ждет нас в клубе “Ле Морт”. Он хочет говорить с вами.
- Что за клуб?
- Закрытое место, находится под покровительством главы одного из крупнейших преступных сообществ Сербии. Подпольные бои, проститутки, наркотики. Полиция туда даже нос не сует. Любомир там хозяин. Место отлично нам подходит.
- Пожалуй, - задумчиво соглашаюсь я. Если бы не чудовищные спазмы в теле, я бы, наверное, от души порадовался. – Информатору можно доверять?
- Безусловно, - кивает Ян, сверкая маленькими глазами из-под челки. – Он сотрудничает с нами уже лет семьдесят, и всегда предоставлял достоверную информацию. Проколов не было ни разу.
Я киваю — сил хватает только на этот неубедительный кивок, и тут жестокий приступ дурноты накатывает на меня неожиданно о страшно: в голове мутнеет, до боли сжимается сердце, слипаются легкие. С холодным отчаянием я понимаю, что никакая модифицированная кровь и никакие таблетки не избавят меня от этого ада.
Ловлю на себе не на шутку встревоженный взгляд Йована и — почти сочувствующий — Яна.
- Да, и… еще одно... - тихим голосом добавляет ликан, щурясь мне в лицо. – Господин Гелерд… Я знаю, где можно достать живую кровь. Вы ведь не станете отказываться, верно?
3
Над городом вяло ползет холодная осенняя ночь, наполненная сонным спокойствием и запахом остывающей земли. Больше всего на свете я люблю осень. Люблю вялое и покорное умирание - катарсис природных стихий, эту мягкость и неспешное отстраненное течение времени над миром. В древних городах, подобных Белграду, приближение осени чувствуется особенно остро — бог знает, почему. Вероятно, во всем виновато это угасающее черно-серебристое сияние реки, или старые улицы и скверы, видевшие лучшие времена. Самый воздух, напоенный осенью, становиться здесь тоньше и благороднее, подобно хорошему вину.
Однако, сейчас, мучимый жуткими приступами жажды я бреду в никуда за своим проводником — прощенным низшим ликаном, бреду, не разбирая дороги, по темным извилистым улицам, в сторону промышленных складов на берегу Дуная.
Вздумай он заманить меня в ловушку, я бы, конечно, отбился. Но сейчас я не способен думать ни об опасности, ни — тем более — о возможных последствиях всего этого. Все мои чувства атрофировались под давлением мощного инстинкта выживания, древнего, как сам мир.
- Стоит, конечно, недешево, - продолжает Ян начатый разговор, - но лучше это, чем ничего. Донорская кровь вам не особо помогла, верно? Да и таблетки, наверное, тоже.
- Да, - сквозь стиснутые клыки отвечаю я, стараясь унять дрожь в теле. Просто фикция. Плацебо. Обманная уловка для изголодавшихся клеток.
Таблетки, уколы, поддерживающие жизнедеятельность, химические заместители тех веществ, которые есть только в живой крови здорового человека. Какой-то умник из Истинных изобрел эти препараты после Второй мировой. Тогда, разумеется были побочные эффекты. Есть они и сейчас, с той лишь разницей, что их действие можно оттягивать почти до бесконечности. Кто-то не выдерживает, умирает от остановки сердца или атрофии легких. Кто-то срывается.
Чаще – новообращенные. Они еще не умеют сдерживать жажду, контролировать инстинкт. И начинают убивать. Кто-то – без ведома инквизиции, кто-то - на чужой территории. Такие обычно и попадают в руки охотников. И погибают.
Мы приближаемся к одному из складов — ангару со стальными дверями. Ветер шевелит обрывки целлофана, прикрывающие кучи гравия и песка, заунывно поет в сплетениях ветвей и рельсов. С Дуная тянет холодом, и умопомрачительно пахнет рекой. Этот запах на мгновение перебивает во мне даже жажду. Но лишь на мгновение.
Ангар обнесен забором с колючей проволокой, и по всему периметру стоит охрана. По запаху чую — восемь или девять полукровок. Вооруженных, конечно.
Ян уверенно приближается к воротам, но путь ему преграждает охранник — двухметровый смуглолицый ликан с АКСУ наперевес.
Ян быстро лопочет что-то на сербском, успокаивающе вскидывает руку. Оборачивается на меня. Поясняет:
- Это Радован, охранник. Мера предосторожности.
Радован молча поводит шеей в мою сторону. Он, конечно, уже учуял во мне сверхсильного хищника и теперь раздумывает, как поступить. Ввязываться в драку бессмысленно — я запросто сверну шею и ему и тем восьмерым на периметре.
Но пропускать чужого — опасно.
Спокойно достаю пистолет и под напряженным взглядом Радована протягиваю ему рукоятью вперед. Он не без опаски принимает оружие, затем распахивает ворота и молча кланяется.
Мы проходим на неосвещенный периметр и приближаемся к ангару. В проеме открытой двери стоит приземистая мужская фигура. Надо думать, хозяин.
- Сорес! - восклицает Ян, быстро оборачивается на меня. - Бояться не надо. Это свой. Он готов заплатить.
- Свой? - ухмыляется Сорес, обнажает крупные желтоватые зубы. Наши глаза встречаются.
Вампир из славянских кланов. Возраст – примерно двести лет. Не судим. Вот это, пожалуй, странно, учитывая его род занятий. Но сейчас мне это безразлично. Жажда настолько мучительна, что я и сам готов в любой момент переступить чертов Закон.
Сорес медленно приближается ко мне, рассматривает, склонив бритую голову на правое плечо. Его глаза сверкают из-под круглых темных очков двумя стальными огоньками. В них нет ни удивления, ни превосходства.
- Можешь не представляться, полукровка. Я и так знаю, кто ты, – произносит он, наконец. - Впрочем, мне все равно, если у тебя есть деньги. Добро пожаловать в рай.
Со скрежетом распахиваются железные двери ангара, расступается молчаливая охрана, и я, в сопровождении Яна и Сореса, захожу внутрь.
Гулкие стены отражают звук наших шагов. Осматриваюсь. По углам лежит металлический хлам, стоят машины — некоторые в полуразобранном виде, слесарные инструменты. Над головой темнеют переплетения лестниц и потолочных перекрытий, откуда-то льется слабый свет, из чего делаю вывод, что этажей здесь, как минимум, два.
- Впечатляет, да? - осклабившись, вполголоса говорит Сорес. - Могу сказать, что я впечатлен не меньше. Думал, Братство лучше заботится о своих.
Я не отвечаю. Мои глаза натыкаются на железную лестницу, ведущую на второй этаж.
Сорес улыбается, делает приглашающий жест рукой.
- Прошу, господин Гелерд.
Едва я делаю первый шаг по ступенькам, как в нос тут же ударяет запах. Странно, что я не учуял его раньше. Безошибочно определяю — женщина, лет тридцати с небольшим. Довольно здоровая. А большего мне и не нужно.
Мы поднимаемся на второй этаж; в отличие от первого, он выглядит относительно жилым. Под ногами лежит ковровая дорожка, местами весьма потертая, по стенам, оклеенным дешевыми обоями, висят светильники. Возле обшитой деревом двери стоит продавленное старое кресло.
- Нам сюда, - говорит Сорес, проходит в темный дверной проем.
Ян уверенно следует за ним.
Мы оказываемся в просторной тускло освещенной комнате без окон. Здесь почти нет мебели — лишь кушетка, будто прямиком оказавшаяся в этом месте из кабинета психоаналитика. На ней и лежит женщина-донор, лежит спокойно и расслабленно, и только по губам ее блуждает слабая полуулыбка.
Ее запах волнами накатывает в ноздри, обволакивает разум. В горле пересыхает.
Я пристально смотрю на нее. Как бы меня ни ломало, необходимо соблюдать меры предосторожности.
- Она под наркотой?
- Мы что, похожи на самоубийц? – возмущается Сорес. – У нас все чисто. Физически Брида абсолютно здорова, никаких патологий. Можешь не беспокоиться.
- Физически, - повторяю я.
Женщина не подает никаких признаков жизни. Ее блестящие глаза с расширенными зрачками устремлены в потолок, разрисованный жуткими картинами: психоделические бабочки с человеческими лицами скалят огромные острые зубы, черепа, надгробия, архангел Гавриил с обнаженным торсом и катаной в руке.
- Она больна психически. Шизофрения. Живет в придуманном мире, мы все ей кажемся. Родные выбросили ее на улицу три года назад. Я подобрал, привел сюда. Она наш добровольный донор. За кровь мы даем ей деньги и кров. Ей больше ничего не надо.
- Понятно.
Удивительно, но при виде Бриды, раскинувшейся на кушетке в нелепой позе, мне становиться не по себе. Я стараюсь воспринимать ситуацию спокойно. Это просто донор, напоминаю себе. Просто временное облегчение, чтобы не сорваться.
- Извини, но деньги вперед.
Не оборачиваюсь, вкладываю в протянутую ладонь Сореса рулончик купюр. Около тысячи евро.
Сорес равнодушно убирает деньги в карман, и заметив мой полыхающий взгляд, негромко произносит:
- Здесь есть только одно правило – ты выпиваешь ее максимум на пятнадцать процентов. Большего за один раз она позволить не может - слабое сердце. А кроме этого… делай, что хочешь, хоть изгрызи ее. Мне все равно. Шум она не поднимет в любом случае.
- Вот как? – слабо удивляюсь я. В нос ударяет отчетливый запах крови. Сердце донора стучит на удивление ровно. Ах, да. Ей неведом страх, она живет в своем мире. – Отчего?
- Мазохистка. Получает удовольствие от боли. Можешь начинать. Я проконтролирую.
Присаживаюсь на колени перед кушеткой, откидываю густые черные волосы, обнажаю белую, в кровоподтеках, шею. При мысли о том, что ее, должно быть, пользовали уже несколько десятков раз, если не больше, у меня возникает естественное чувство брезгливости – но лишь на мгновение. В следующую секунду жажда, проснувшаяся во мне с новой, неистовой силой, сметает на своем пути все мысли, и я впиваюсь клыками в шею, в то место, где пульсирует спасительная жилка.
Женщина чуть вздрагивает, выгибает спину. Ее пухлые губы приоткрываются в блаженной улыбке, худая рука с ярко-красными ногтями делает слабое круговое движение и опускается на мое плечо. Но мне уже все равно. В рот начинает течь теплая кровь – сначала медленно и неохотно, а затем все быстрее и быстрее, так, что я едва успеваю сглатывать. Женщина подо мной испускает тихий сладострастный стон.
- Брида вошла во вкус, похоже, - где-то за моей спиной насмешливо замечает Ян. – Еще немного, и она начнет испытывать оргазм от контактов с нашими.
Кто-то довольно громко хмыкает, но кто – я не вижу, и мне плевать. Живительная жидкость все течет и течет в меня. Острое наслаждение, чистая энергия.
Возможно, кровь Бриды и не бог весть какая на вкус, но сейчас она кажется мне настоящим нектаром. И я благодарен – да, по – настоящему благодарен Яну за возможность утолить голод, пусть даже на одну десятую процента.
- Достаточно, - холодная рука вампира ложится на мое плечо, слегка стискивает. – Ты и так выпил больше, чем она может себе позволить.
Слегка пошатываясь от облегчения, поднимаюсь с колен. И почти не замечаю, как мы спускаемся вниз по лестнице, как минуем ангар.
Сорес сам выходит проводить нас.
- Если будет совсем плохо, - произносит мне в ухо он и слегка хлопает по плечу, - приходи в любое время. Здесь тебе помогут.
Коротко киваю. С поклоном Радован возвращает мне пистолет, и я выхожу из периметра. Ян следует за мной.
Мы сворачиваем на набережную Дуная, погруженную в тишину, и некоторое время шагаем так двумя молчаливыми тенями. В лицо плещет ветер, и где-то возле мутной дали вяло перемигиваются огоньки маяков.
За поворотом стрелки светится Бранков мост и Новый город.
Глубоко вдыхаю насыщенный запах реки, на секунду закрываю глаза, прислушиваясь к внутреннему ощущению опустошенности. Спрашиваю:
- Что это было за место?
- Донорский центр, - усмехается Ян, как видно уже соскучившись. В скупом свете фонарей его лицо кажется осунувшимся и усталым. – Белградское ноу-хау, скорая помощь Истинным и полукровкам. А что? В принципе, Закон никто не нарушает. Они сами дают себя пить.
- Они?
- У Сореса, кроме Бриды, еще два донора. Сейчас они восстанавливаются. Представляю, какая через два дня будет очередь.
- Много желающих?
- Достаточно, - уклончиво отвечает оборотень, бросает на меня косой взгляд и тут же принимается оправдываться. – А что еще делать? Медицинской кровью, сами знаете, не очень-то напьешься, особенно, когда совсем прижмет, разрешение на охоту получить сложно… У кого-то есть, конечно, сочувствующие родственники или друзья из людей, но таких мало, да и сколько они дадут? Надо что-то делать. Вот Сорес и придумал выход. Конечно, не каждый может себе позволить… У кого-то денег нет. Обходятся свиной или коровьей.
Меня передергивает.
- Пошли в клуб? – будничным голосом добавляет Ян.
4
Когда мы достигаем цели, осенняя ночь достигает своего апогея, и почерневшие, словно перед Страшным Судом, небеса начинают сочиться редким дождем.
Огромное здание в три этажа в готическом стиле в Новом городе, неуместное и странное в окружающем антураже, отдающее кричащей, почти вульгарной роскошью. Над входом красуется гротескная вывеска на французском - «Le morte».
Ангел с черными крылами держит в окровавленных руках перевернутый крест. По застывшему мраморному лику стекают холодные капли.
Ян оборачивается через плечо и уверенно проходит за ограждение.
В подобных местах я не бывал давно. Среди большого скопления людей я чувствую себя неуютно, как любой, подобный мне. Здесь слишком сильна энергетика живой плоти, тягостная, угнетающая, как загустевшая кровь.
У входа — высокая лестница черного мрамора, тяжелые перила с балясинами в виде оскаленных драконьих голов — стоит многоцветная толпа: молодые люди с загорелыми лицами и беззаботными улыбками; женщины с точно на витрине выставленными напоказ телами; мужчины в дорогих костюмах с холодным оценивающим блеском в глазах; и еще — десятки, десятки других.
Надо всем этим царит дух уверенной силы, осязаемой почти физически, фальшивой неуязвимости, лживого всезнания. Почти каждый из них считает себя бессмертным, видит отражение вечности в собственных глазах. Красота, власть, оружие, дорогие машины, счета в банках. Все это - люди со своими мерилами, своими богами, своим Вавилоном.
Они неплохо научились отгораживаться от реальности но, в отличие от нас, не знают истинную цену смерти, и, следовательно, жизни тоже.
Мы проходим сквозь толпу, мимо охраны, прямо внутрь, навстречу грохоту и свету, режущему глаза. Под расцвеченным огнями потолком крутится гигантский шар, переливаясь всеми цветами радуги.
Йован остался в гостинице. Так будет лучше, сказал он. Незачем вваливаться туда всей толпой, кто-то должен остаться в резерве. Я не стал спорить, и сейчас искренне жалею об этом — с Йованом мне было бы несравнимо спокойнее в этом людском потоке, похожим на нездоровый, пораженный вирусом организм: молодые и не очень, здоровые и больные, люди обоих полов смеются, пьют, курят травку, танцуют, кричат, покупают и продают. И всюду в мерцающем море света карикатурно изогнутые рты, прищуренные глаза, и сотни лиц, подобные карнавальным маскам.
В гигантских клетках, установленных повсюду на постаментах, извиваются полуобнаженные девушки, двигают в такт музыке загорелыми мускулистыми телами.
Взглядом провожаю Яна, уверенно лавирующего сквозь толпу. В отличие от меня, он не чувствует никакого дискомфорта - дитя нового века, свой среди своих.
Он понятия не имеет, что такое эпидемия чумы или холеры, газовая атака, революции, голод, война, разруха, атомные бомбардировки.
Когда он появился на свет, все это уже стало прошлым. В небо запускали космические аппараты; пенициллин уже давно изобрели; Мартин Лютер Кинг вещал с постамента о расовом перемирии. Возможно, в первой половине двадцатого века было больше смысла, чем во всей предыдущей истории человечества.
При мысли об этом на меня обрушивается тоска, безнадежная и отупляющая. Новый мир не для меня, и, будь у меня выбор, я никогда не стал бы жить в нем.
Я не тоскую по прошлому, как многие из нас - о, нет. Я просто не могу принять настоящее, отгораживаюсь от него всеми доступными средствами: стенами собственных покоев, тишиной, классической музыкой, книгами, одиночеством.
Особенно, одиночеством, как единственно приемлемой для меня формой существования. Одиночество помогает уберечься от много - от разочарований, например. Я сознательно выбрал его и ничего другого мне не нужно.
Внезапно я ощущаю чье-то осторожное прикосновение к плечу. Мои пальцы непроизвольно ложатся на рукоять пистолета.
- Господин Гелерд, все нормально? - орет мне в ухо Ян, стараясь перекричать музыку, кивает куда-то влево. - Нам туда.
Мы заворачиваем в узкий коридор, отделанный черным мрамором. Становится немного тише. Чуть поворачиваю голову и вижу спину какого-то мужчины, жадно лапающего высокую брюнетку. Ее тонкая загорелая нога прижата к его бедру. Брюнетка тихо постанывает, говорит что-то неразборчивое, будто читает молитву.
Миновав коридор, мы поднимаемся по широкой мраморной лестницы на второй уровень.
Возле высоких кованых дверей нас встречает молчаливая охрана из людей, но при взгляде на меня тут же расступается.
Ян обращается к одному из охранников на сербском. Тот кивает и распахивает дверь. Когда мы заходим внутрь, на нас падает странная тишина. Грохот музыки доносится словно откуда-то извне - глухой и отдаленный, словно мы находимся на борту подводной лодки.
Я осматриваюсь. Стены, обитые бархатом, красный ковер под ногами, бронзовые масляные светильники на стенах. Сладковатый запах гашиша мягкой волной ударяет в ноздри, но даже сквозь него я чую другое. Полукровки - дампиры. Три самки, два самца. Целая община.
- Круто, да? - говорит Ян, задрав голову в потолок, отделанный золотыми арабесками. - Что ни говори, у Любомира есть вкус.
- Напоминает бордель, - сквозь зубы отзываюсь я.
Резная дверь в конце коридора распаивается, на пороге показывается молодой дампир с гладко зачесанными назад светлыми волосами, торопливо подходит к нам, низко сгибает худую спину с выступающей цепью позвонков.
- Господин Гелерд, это большая честь. Любомир ожидает вас, - шепчет он бледными губами. - Прошу.
Мы проходим в просторную комнату, убранство которой вполне отвечает духу клуба: бронза, приглушенный свет, переливы удда и цимбал.
В углу на софе две полуобнаженные самки-дампирши увлеченно ласкают друг друга. Полукровка, встретивший нас, недолго думая, присоединяется к ним. Стягивает на ходу рубашку и впивается в губы одной из самок жадным поцелуем.
Ян провожает их взглядом. Я ухмыляюсь, заметив выражение его лица.
Жизнь тех, для кого вечность не просто слово, так или иначе направлена на достижение одной цели: получение максимум удовольствий. Когда-нибудь, лет через сто, перепробовав все доступные извращения или виды наркотиков, они, сами того не желая, достигнут того предела пресыщенности, за которым прячется общее проклятие каждого из нас — убийственная скука и боязнь вечности.
Секс, по сути, тот же наркотик. Просто еще один способ забыться.
У противоположной стены замечаю невысокую худую дампиршу с застывшим лицом землистого цвета. Ее — и еще рукоятку меча у нее за спиной. И наплечную кобуру с тяжелым пистолетом.
Телохранитель.
При нашем появлении она не делает ни одного шага или жеста, будто застывает в некоем подобии анабиоза. Ее ледяные глаза неопределенного цвета равнодушно скользят по Яну, как по старому знакомому и останавливаются на мне.
Я не отвожу взгляд. Пусть девочка посмотрит и оценит. Давить на нее я не собираюсь.
Она оценивает почти моментально. Хищники всегда чувствуют силу друг друга, почувствовала и она. Ее глаза наполняются недоверием, потом ужасом, а затем она опускает глаза с выражением покорности и уходит подальше в тень.
Неплохая для полукровки реакция.
Высокий худой дампир с длинными светлыми волосами, забранными сзади в хвост, выныривает из глубокого кожаного дивана, точно из облака пыли. На его узком сухом лице написано выражение безжалостной скуки.
Небрежно застегнутый ворот белой рубашки открывает всеобщему взору массивный православный крест, инкрустированный рубинами.
- Рубин — кровь христова. Я, видите ли, в отличие от большинства своих собратьев в господа верую, - вяло поясняет он на беглом английском, на секунду поймав мой взгляд. - Я — Любомир. Это, - он безразлично кивает на совокупляющуюся в углу троицу, - часть моей общины. Вам представляться нет необходимости, ибо с Яном я знаком уже давно, но кто же не знает Гелерда — величайшего из охотников Братства?
- Слишком громкие слова, - говорю я и присаживаюсь в глубокое кресло напротив. Ян остается стоять. - Не перестарайся.
- Ну, что ты, напротив. Думаю, я еще недостаточно точно выразился. О тебе ведь ходят легенды, - равнодушно улыбается Любомир, неспешно покручивая в длинных сухих пальцах массивную зажигалку.
Коротко усмехаюсь. Я еще не решил для себя, можно ли ему доверять, но одно я знаю точно — он не боится. Совсем. Хотя, судя по всему, отлично знает, кто я и для чего пришел. Я слишком привык к страху - от Любомира же исходит спокойное, чуть вялое равнодушие. Похоже, ему просто плевать — на мир в целом и на меня в частности. Ну, что ж.
Ян хмыкает мне в спину, подходит к бару, неторопливо выбирает выпивку, плещет себе в бокал изумрудно-зеленого абсента. Терпкий сладковатый аромат трав причудливо сплетается с запахом гашиша.
Тонкие губы Любомира расплываются в легкой усмешке. Кончиками пальцев он проводит по носу, впалой щеке. Жест почти машинальный. Опустив взгляд, замечаю на стеклянном столе перед ним тонкую дорожку белого порошка и платиновую кредитку.
Перехватив мой взгляд, Любомир произносит равнодушно:
- Кокаин. Рекомендую, кстати, первосортная южноамериканская дрянь. Или, быть может, вам по вкусу развлечения другого рода? - он усмехается и чуть поводит шеей — в бок, туда, где расслабленно и вяло перекатывается клубок полуобнаженных тел. - Все, что хотите, парни. Я к вашим услугам.
- Мы не развлекаться пришли, - прерывает его Ян, залпом приканчивая абсент. - Нам нужен след Невидимого.
Глаза Любомира проясняются. Резко обернувшись на троицу своих собратьев, он бросает им коротко и властно:
- Все вон. Каролина — ты остаешься.
Молодые дампиры с удивившей меня скоростью поднимаются с софы, натягивают одежду и поспешно покидают комнату, не задавая вопросов.
Дампирша-телохранитель стоит у стены, неподвижная, будто статуя.
Некоторое время после их ухода Любомир молчит, исподлобья разглядывая мое лицо долгим испытующим взглядом. По его губам пробегает короткая неопределенная улыбка.
- Надеюсь, вы извините меня, - он кивает в сторону Каролины, - за это. Просто мера предосторожности. Мне стоит всегда остерегаться... различных обстоятельств.
Равнодушно пожимаю плечами. В целом, мне все равно. Пусть будет телохранитель.
Любомир кидает взгляд на Яна, потом на меня, и, наконец, достает небольшую черную папку, протягивает мне через стол.
- Это, - произносит он веско, - подробное досье на Невидимого. А это... - в руке Любомира появляется прозрачный пакет, тонкие губы искривляет злорадная усмешка, обнажившая клыки. - Мой персональный дар Братству. Мирнивицы не всегда хорошо зачищают следы, как оказалось. Думаю, этого должно хватить, не так ли?
Я беру пакет в руки. Внутри него — волос. Волос Невидимого. Мощный источник информации для любого охотника. Прежде, чем передать пакет Яну, поднимаю взгляд на Любомира. На его узком лице с широким ртом застыло неопределенное выражение — престранная смесь ненависти и злорадного торжества.
- Почему ты делаешь это?
- Это имеет значение? - удивляется Любомир.
- Для меня — имеет. Мирнивицы — могущественный клан. Помогая уничтожить одного из них, ты сильно рискуешь.
- Без риска наша жизнь была бы невыносимо скучна. Ты не находишь? - Любомир вытаскивает из кармана портсигар, достает сигарету и закуривает, откинувшись на спинку дивана. Его внимательные глаза изучают мое лицо. - Я рискую, потому, что мне так нравится. И еще, потому, что я не боюсь умереть. Но все это неважно. На самом же деле, я делаю это потому, что я и мои собратья для них — второй сорт. Это кажется мне обидным, особенно если учесть, что лет сто тому назад один из этих ублюдков изнасиловал мою мать. Тебя устраивает такой ответ, охотник?
- Вполне.
Чаще всего дампир — это плод насилия. Сложно представить себе смертную женщину, добровольно вступившую в связь с нечеловеком. Однако, вампиру весьма нечасто удается дать жизнеспособное семя, и еще реже жертва выживает, а потому дампиры — редкость, если не считать тех, кто появился на свет от связи двух полукровок.
Достигнув половой зрелости, они узнают, что такое жажда, покидают свои людские семьи и ищут себе подобных. Это неизбежно.
И сейчас, глядя в резкое сухое лицо Любомира, в его глаза — вполне человеческие глаза, наполненные злорадным торжеством, я начинаю понимать.
Он ждал меня. Ждал, чтобы через этот акт предательства собственных прародителей отплатить им за прошлое и настоящее, за одиночество, за отвращение, за пролитую кровь, и черт знает, за что еще.
Он - дампир, но в нем больше от человека. Только люди могут чувствовать так, цепляться за прошлое.
Больше я не задаю вопросов и открываю досье.
Первое – снимок. Очень четкий, детальный. Сухое лицо, запавшие щеки, надменный взгляд. Широкие брови, тонкий рот, слегка скошенный подбородок. Антропометрические данные: рост сто семьдесят семь сантиметров, вес - шестьдесят пять килограммов. Обращен триста шестьдесят семь лет назад. Данных о принадлежности клану - нет. Обращенных - нет.
Атипичная физиологическая регенерация, повышенные силовые способности. Кровозависимоть - восемьдесят пять процентов. Высокий показатель, характерный лишь для вампиров, обращенных древними Истинными.
Отдельной строкой выделены сверхспособности. Светобоязь - 0,2-0,1. Почти нулевая. Мгновение я удивленно смотрю, потом поднимаю вопросительный взгляд на Любомира.
Он усмехается, качает головой.
- Удивлен, охотник?
- Немного.
- Только не подумай, что это ошибка, - сухие пальцы принимаются вертеть портсигар. Кокаин рассыпается серебристой пылью по блестящей поверхности стола. - Он, действительно, может свободно перемещаться при дневном свете. Никакой ретинопатии, никаких воспалительных реакций на коже, ожогов и прочего.
- Кто его обратил?
- Неизвестно. Древний с нетипичным набором генов, судя по всему.
Оборачиваюсь на Яна.
- У тебя есть доступ к базе данных?
Он пожимает плечами.
- Только временный.
- Пробьешь ДНК.
Ян задумчиво кивает, верно уловив мою мысль: если инквизиторам не удалось установить личность самого Невидимого, вполне вероятно удастся выяснить личность мастера. Ведь кто-то дал ему кровь - такую кровь! - почти четыре сотни лет назад. Шанс, разумеется, невелик, ведь за это время с мастером могло произойти, что угодно - смерть, например, - а номера кода ДНК стали наноситься на Знак регистрации, и, следовательно, в базу данных сравнительно недавно, так что сведений может и не быть вовсе. Впрочем, есть вероятность, что у Невидимого окажутся братья или сестры по крови. И тогда...
- Это займет много времени, - замечает Ян. - Если повезет, двое суток. Нужно ведь еще сделать анализ ДНК. Биоматериала может не хватить.
- Господа, господа! - Любомир вскидывает ладони. - У Невидимого нет Знака регистрации. И никогда не было. Он тень.
- Принадлежность к клану не указана, - замечает Ян из-за моего плеча. - Почему? Разве он не принадлежит Мирнивицам?
- Нет, - мягко улыбается Любомир. - Он не принадлежит вообще никому.
- Но работает на Тадеуша?
- Конечно. Выполняет для него особые поручения. Поручения, которые невозможно доверить советникам. Если вы понимаете, о чем я.
Чуть оборачиваюсь на Яна. Спрашиваю:
- Ты об этом знал, не так ли?
- О Невидимом? Нет, черт возьми! - мальчишка -ликан отшатывается от моего кресла, скалит зубы. - Но если вы имеете в виду грешки Мирнивицей, то да. Я о них знал. Но это не мое дело. Не наше. Мы ничего не могли сделать, никогда. За ними право экстерриториальности.
Перевожу взгляд на Любомира. Он сидит, закинув ногу на ногу и равнодушно уставившись в пространство.
- У тебя могут быть серьезные проблемы.
Каролина едва слышно шевелится у стены, напоминая о своем присутствии, но Любомир вскидывает ладонь в успокаивающем жесте и тут же улыбается мне безмятежной улыбкой, обнажившей ряд острых белых зубов:
- Я, кажется, уже говорил тебе по поводу проблем, охотник. Но могу добавить, что в этом месте мне ничто не угрожает. И знаешь, почему? - он лениво усмехается. - Все любят деньги. Мирнивицы любят деньги. Существование моего бизнеса выгодно для них. И для меня. И для моих друзей тоже.
- И тем не менее, ты хочешь их уничтожить, - говорю я.
Любомир равнодушно пожимает плечами.
- Одно не мешает другому, охотник. Без Мирнивицей мир станет только чище.
- Ты продаешь наркотики, - Ян подходит к столу, наклоняется, вытаскивает сигарету из портсигара, вставляет между тонких губ. - Оружие и шлюх. О чем ты вообще?
- Наркотики не имеют к этому отношения. Они ничего не значат, так же, как и все остальное. Просто маленький каприз. К тому же, разве Братство не живет так же? - произносит Любомир, в упор рассматривая мое лицо. - Разве десятки и сотни корпораций по всему миру не принадлежат Старейшинам да и самому Магистру? Они продают лекарства, то же оружие и прочее дерьмо. А люди создают рынок сбыта. Как видишь, здесь нет никакой разницы. За исключением масштабов, разумеется. Мой намного скромнее.
- Что ты знаешь о незарегистрированных?
- О незарегистрированных? - переспрашивает Любомир. В его глуховатом голосе сквозит недоумение. - Почти ничего.
- Значит, Мирнивицы никак с ними не связаны?
- Понятия не имею, - Любомир разводит ладони в сторону. - Во всяком случае, советники иерарха ничего об этом не знают.
- Либо, - тут же вставляет Ян, - создание общин шло втайне от советников.
- Не уверен, - Любомир качает головой, закуривает очередную сигарету. - Но, если хотите знать мое мнение, Тадеушу это ни к чему. Сейчас у него другие заботы. Думаю, - он медленно поднимает на меня взгляд, - ты догадываешься, какие, охотник. Тадеуш слишком осторожный мерзавец, чтобы дать инквизиторам такой повод.
- Не настолько осторожный, как выяснилось, - упорно продолжает Ян. - Он позволил Невидимому начать охоту, выпустил его из-под контроля. Наверняка, это произошло без ведома совета клана.
- Невидимый убивает не от скуки, - спокойно отвечает Любомир. - И не от жажды. У него другая цель. Какая? Это мне неизвестно. Но дает повод, - он изображает в воздухе витиеватый пируэт пальцами, - подобраться к главному. Невидимый все еще в Белграде. И, похоже, нашел себе новую жертву.
- Откуда выводы?
Любомир легко усмехается и пожимает плечами, вновь погрузившись в привычное состояние равнодушной скуки.
- Это установили для меня люди. Как видите, в некоторых случаях, они весьма полезны. Особенно, если им хорошо заплатить. Невидимый был в центре, по другую сторону моста. В основном, возле баров и кафе-клубов в районе Университета и улицы Князя Михаила. Туда, как известно, любит ходить молодежь. Была еще пара мест. Все сведения в отчетах.
- Как давно? - поднимаю глаза на дампира. С приближением рассвета его сухое лицо неуловимо меняется, съеживается, теряет краски, словно пожухлый лист. Похоже, в нем все-таки больше от Истинного.
- Вчера. Сегодня, - тихо отвечает Любомир, проводит рукой по лицу. - Как видите, господа, времени у вас не слишком много.
Я по-прежнему держу папку в руках. Пронзительные глаза вампира продолжают смотреть на меня с фотографии с надменным прищуром. Кто же ты такой, Истинный? И что тебе на самом деле нужно?
Ян негромко кашляет за спиной, напоминая о своем присутствии.
- Господин Гелерд, скоро рассвет. Нам лучше уйти.
Поднимаюсь с кресла, коротко киваю Любомиру.
- Благодарю за содействие.
- Не стоит, - дампир морщит лицо, мановением тонкой сухой руки подзывает к себе девчонку-телохранителя. Та медленно отделяется от стены, подходит к Любомиру и бережно берет его за руку тонкими бледными пальцами.
Ян аккуратно подбирает со стола папку и пакет, засовывает в рюкзак.
В спину мне летит негромкий усталый голос Любомира.
- Если голова хотя бы одного из этих ублюдков слетит с плеч, а тело развеется в прах... я стану молиться за тебя, полукровка.
Не отвечая, я покидаю комнату. За мной неслышным шагом следует Ян.
5
Когда мы выходим на улицу, я достаю сигареты, и закуриваю, облегченно переведя дух.
Пребывание в таком скопище людей никогда не шло мне на пользу. Я слишком хорошо чувствую их. Слишком.
Усмехаюсь про себя, вспоминая, как расступалась передо мной охрана, как пульсирующая, движущаяся толпа; их тела и спины, руки, бедра образовывали коридор, еще даже не соприкоснувшись со мной, но мгновенно ощутив силу. Не разумом, нет — тем, что сильнее разума, слепым древним инстинктом, позволяющим жертве безошибочно почувствовать присутствие охотника.
Дождь закончился, и над влажной мостовой, подернутой первыми лучами восходящего солнца мягкой ватной подушкой стелется туман. Кожу приятно холодит предрассветная свежесть, а в сыром воздухе явственно чувствуется приближение первых заморозков.
Мы обходим ровные ряды машин, заворачиваем за угол. Улица практически безлюдна в такой час. Только раз навстречу попадается парочка молодых людей, кажущаяся мне двумя призраками, вылепленными из тумана. Вдали, за мостом, за мутной гладью Савы, падает в утро старый город с его кривыми улочками, домами, разрисованными граффити скверами и духом безвременья. У пристани виднеются неторопливые фигурки — ранние жители, вышедшие на прогулку с собаками.
- Как ты оказался в Братстве? - внезапно спрашиваю я.
Лицо Яна, неспешно идущего рядом, едва заметно вздрагивает под тенью бейсболки. Отвечает глухо:
- Я убил Истинного.
Вот как. Это многое объясняет.
- У меня был приступ, - через какое-то время добавляет Ян. - Вторая луна.
- А теперь?
- Что — теперь? - недоумевает он.
- Тебя простили. Почему ты не уйдешь?
- Куда? - пожимает плечами ликан, разочарованно хмыкает. - Через какое-то время я все равно оказался бы в руках инквизиторов. Мы не всегда можем сдержаться, вы же знаете. А тут мне по-крайней мере помогут.
Да уж. Помощь. Десять кубиков внутривенно какого-нибудь седативного. И — полная изоляция. В приступе ликаны легко могут изувечить себя, слишком болезненна бывает трансформация. Им просто не повезло родиться Истинными.
- И потом, - словно прочитав мои мысли, добавляет Ян, - мне нравиться работать в отделе. В этом есть какой-то смысл.
Некоторое время мы идем в полном молчании.
Возле перекрестка останавливаемся. Какое-то время я наблюдаю за лучами солнца, позолотившими покрытую белым туманом гладь реки и парк. Одеваю очки.
- Необходимо найти жертву, - говорю я и внезапно сам понимаю бессмысленность этой идеи.
Поиск человеческой особи в полуторамиллионном городе для охотников, не обладающих сверхспособностями — задача почти невыполнимая. Особенно, когда на противоположной стороне древний, опытный хищник со сверхчутьем. Он уже выбрал себе объект для охоты, был где-то рядом. Вдыхал ее аромат, слышал биение сердца, пульсацию крови, ощущал каждый выдох и вдох ее легких. Его запах должен остаться, соприкоснуться с жертвой. Если повезет. Если он допустит ошибку. А почему он может ее не допустить?
Ян мрачно улыбается, глядя в пространство.
- Я попытаюсь. Но шансов мало.
- Знаю. Привлеки охотников, не посвящая в детали. Это возможно?
- Вполне, - чуть помедлив, кивает Ян. - За утечку информации можете не беспокоиться. Я знаю, где работаю.
- Хочется верить. Сколько тебе понадобиться времени?
- Минимум - сутки. Может, больше, не знаю. Надо пробежаться по отчетам Любомира.
- Начни с малолюдных мест, - говорю я. - Так больше вероятность, что мы найдем ее.
- Невидимый может сделать это раньше, - Ян шмыгает носом, передергивает плечами. - Или переключить внимание на кого-то еще.
- Лучше, чтобы этого не произошло.
- Лучше, - соглашается ликан.
- Я дам тебе сутки.
- Но... - начинает он. Я останавливаю его.
- У нас нет времени.
- Знаю, - напрягается Ян. - Я знаю. Ну а если ничего не выйдет? С анализом ДНК и всем прочим? Если мы не найдем жертву? Что тогда?
Что тогда? Я усмехаюсь, отчетливо представив себе, что может быть. Бойцы клана Мирнивицей, перестрелка, лужи крови. Даже, если мы выживем, путь в Бодан нам заказан. Но мальчишке об этом знать не следует. Ни к чему подогревать его страх.
- Ладно, - увидев выражение моего лица, с некоторым облегчением Ян пожимает плечами. - Это вам решать.
Какое-то время мы стоим молча. Мимо нас к мосту проезжает небольшой грузовик с яркой рекламой, обдает терпким облаком выхлопных газов.
- Аналитики были на местах убийств?
- Конечно, - отвечает Ян. - Как иначе? Мы сразу отослали отчеты в Бодан. Странно только, что они так поздно отреагировали.
Поздно отреагировали. Что-то мягко бьет меня в грудь, касается сердца. Поздно отреагировали.
- Когда была обнаружена первая жертва?
- Пятнадцатого июня, - без заминки отвечает Ян. - Мы сразу связались с румынами, потому что в базе был похожий случай.
Пятнадцатого июня. Почти полгода. Десять жертв за такой промежуток времени, а Братство заработало лишь через пять месяцев после происшествия, то есть, после гибели аниото. Что это — недоработка аналитиков? Преступное попустительство самого Главы? Или непонятная игра, которая ведется за моей спиной с каким-то непостижимым расчетом?
- Место убийства аниото зачищено хорошо?
- Разумеется, - кивает Ян. - У нас все под контролем.
- Да? - я искоса смотрю на его мальчишеское лицо. - Как быть с Магдой Шерифович? Ее транслируют во всех новостях. Отдел не урегулировал вопрос информации.
- Ну, она же человек, - без малейшего замешательства говорит Ян, - с ней сложнее. Родственники, коллеги. К тому же, она была видным политическим обозревателем. Журналисты подняли крик.
Я слегка ежусь от холода, засовываю руки в карманы пальто. Где-то вдалеке слышится шум приближающегося тяжеловоза.
- Аниото был убит у себя в квартире, насколько я помню?
- Точно.
- Можешь идти. Ты знаешь, как со мной связаться.
Ян кивает, и мы расходимся в разные стороны.
Странно шагать по еще не пробудившимся мосту, навстречу городу, тонущему в призрачном мареве тумана, и узнавать его, вытаскивая из спящих тайников памяти картины прошлого. Угол дома, парапет, балкон. Блеск реки, разрушенные стены, размеренное спокойствие, несуетливое движение жизни. Пристань на Саве, баркасы, фонари. Прошло почти шестьдесят лет, с тех пор, как я был тут в последний раз. И, помнится, тогда на мостовые сыпались бомбы, рушились стены домов, разлетаясь смертоносным крошевом, а над головой оглушительно ревели германские штурмовики.
Я не люблю прошлое, но оно тут повсюду - в мерном дыхании реки, в биении мостовой под ногами. От него не убежать и не отгородиться.
Кажется, стоит только поглубже вдохнуть прозрачный воздух, вобрать его ноздрями, и можно ощутить гарь и пепел, запах гниения и застоявшейся воды.
Тысяча восемьсот пятьдесят восьмой.
Масляные фонари, кареты, музыка. Легкий запах духов, чей-то смех. Цоканье копыт по мостовой, воркование голубей на тротуарах.
Я сворачиваю с облитых светом улиц, бреду по темным переулкам, трясущийся, почти потерявший разум.
Чума. Чума в кварталах для бедняков.
Ее принесли крысы с берегов Леванта, каким-то чудом затесавшись на корабль, вошедший в русло Дуная две недели тому назад. Только две недели, а количество умерших возросло до нескольких сотен. Гробы уходят на кладбища день и ночь. Их везут на телегах, на тачках. Дешевые, грубо сколоченные ящики из плохо обтесанной древесины самого низкого качества. Иногда - по несколько сразу то из одной убогой лачуги, то из другой. Порой, мертвых некому оплакать. Чума имеет обыкновение выкашивать целые семьи, не слишком-то разбирая возраст и пол. Перед смертью все равны.
Я знал об этом, и все же попал в ловушку. У меня не было выбора.
Я выпил крови какого-то несчастного, и она оказалась поражена лепрой.
Тысяча девятьсот сорок первый.
Раскаленный воздух взрывает вой сирен, а затем — рев фашистского бомбардировщика, пролетевшего в пике над домом. Через мгновение раздается оглушительный взрыв, и стена здания обрушивается — легко, точно карточный домик. Моего помощника — молодого оборотня, из Истинных, почти разрывает на части, но он умирает не сразу, а минут через пять-десять. Мы работали с ним только пару месяцев, но и за такой короткий срок пережили немало, а я даже не знаю его имени. «Как тебя зовут?» - спрашиваю тихо, наклонившись к изуродованному лицу. «Сергей», - отвечает он, беззвучно шевеля губами. Русский... Глаза Истинного медленно гаснут. Поднимаюсь на ноги. Сквозь обрушившуюся стену виден город — он полыхает черным и красным, и в обугленном воздухе медленно и грациозно, точно снежинки в канун Рождества, кружатся лохмотья пепла, слышатся крики и детский плач. Если ад есть, то он здесь, на этой стонущей, захлебывающейся в крови земле.
Встряхиваю головой, пытаясь отогнать воспоминания. Закуриваю. Призрачный дымок от сигареты лениво расплывается в легком влажном воздухе.
Здесь я видел слишком много смерти. Настоящей смерти — слепой и свирепой, как на картине Арнольда Беклина. Никогда я не был суеверен, и сейчас это не более, чем предчувствие. Временный сдвиг, вызванный свиданием с городом, в котором за показным спокойствием скрываются тяжелые, болезненные раны, не зарубцевавшиеся и по сей день. Здесь трудно дышать, будто в мои легкие вместо свежего воздуха и ветра попадает другой — пропитанный гарью и пеплом от пожаров, полыхавших в сорок первом.
Морщусь и отбрасываю окурок на мостовую. Прошлое никогда не стоит того, чтобы о нем вспоминать.
Сейчас необходимо вернуться в гостиницу. Обдумать детали.
Разумеется, с ДНК может ничего не выйти - в базе окажется пусто, не хватит времени или материала. Жертва может погибнуть прежде, чем мы ее отыщем, быстрее, чем закончится охота на Невидимого. Она, быть может, и сейчас уже мертва. Однако, отдел молчит, и это хороший знак. Значит, пока он еще никого не прикончил - или жертву просто пока не нашли. В любом случае, медлить не стоит.
…Йован поселился в огромном люксе с видом на Республиканскую площадь. Несмотря на заявку на фешенебельность, отель явно отдает духом несколько нарочитой добротной новизны, такой, какая она была лет десять тому назад, еще во времена безвременно почившей Югославии: красные ковры в коридорах, лобби-бар с зеркальным потолком, плохо работающий лифт, явственный запах пыли и дешевых сигарет в холле.
Я не слишком церемонюсь, даже когда вижу на ручке двери карточку со злободневной надписью «Не беспокоить». В конце-концов, мне сейчас не до людских тонкостей, и времени мало.
Йован лежит на кровати — широченной, застланной белыми простынями до пола — в компании двух обнаженных самок - блондинки и рыжей. Бросаю на них короткий взгляд и ухмыляюсь. Устоять было нелегко; обе девицы выглядят так, словно сошли со страниц порножурнала: гладкие тела, длинные ноги, тяжелые груди, печать порока на лицах. Йован всегда предпочитал именно таких. Дорогих профессионалок, которым есть за что платить.
Заслышав мои шаги, Йован с трудом разлепляет глаза. Потягивается.
- Черт возьми, Гелерд, мог бы и предупредить, - бурчит он, хмуря смуглое лицо.
Бесцеремонно перелазит через рыжую (она что-то бормочет во сне), натягивает джинсы.
- Вижу, ты не скучал, - замечаю равнодушно.
- Ну, извини, - хмыкает Йован без тени смущения.
Я слишком хорошо знаю, что им владеет - неумолимая тоска и безнадежное, необоримое, неутолимое одиночество, которое Йован время от времени пытается заглушить посредством наркотиков, шлюх и алкоголя. В этом мы схожи. Просто, наверное, я уже свыкся и ничего не пытаюсь исправить. Незачем.
Неопределенно улыбнувшись, Йован берет с комода недопитую бутылку красного вина, делает несколько жадных глотков из горла. По его смуглой шее ползет причудливая татуировка, плавно стекая на покрытую шрамами грудь - морской змей с оскаленной пастью.
- Люблю шлюх, - между тем философски изрекает Йован, проводя ладонью по обнаженному бедру рыжей. - Они никогда не требуют от тебя больше того, что ты можешь им дать. Честность, - торжественно провозглашает он, вытаскивает из кармана помятые купюры, небрежно швыряет на прикроватный столик, - такое редкое качество, особенно, среди женщин. Верно?
Перевожу взгляд на самок. Обнаженные женские тела, отливающие перламутром, вяло шевелятся во сне. Нечто отдаленно похожее на желание пульсирует где-то глубоко внутри холодными прерывистыми вспышками, похожими на легкие безболезненные удары тока. Засовываю руки в карманы пальто, сжимаю пальцы. По спине растекается липкий жар, кожа мгновенно покрывается потом. Все-таки животные инстинкты в нас еще очень сильны, что бы там ни говорили лабораторные крысы. Особенно - после жажды. Или - эмоционального напряжения. Все почти, как у людей.
- Это было неосторожно, - замечаю я, сам не зная, зачем.
- Да, брось, - Йван морщит брови, вновь прикладывается к бутылке. - Первый раз тут за девять лет. Девять. Хотя, для тебя это и не срок, конечно.
- Я не про это.
- Я знаю, про что ты, - он с грохотом ставит бутылку на пол, секунду бессмысленно смотрит в стену. - Знаю.
- Он нашел себе жертву.
Йован вскидывает голову. Мутные карие глаза без выражения изучают мое лицо. Сквозь неплотно задернутые шторы просачивается медовый свет. В воздухе едва уловимо пахнет сладковатой смесью парфюма, пота, вина и застарелой, намертво въевшейся в тяжелое ковровое покрытие, пыли.
Передергиваю плечами, стараясь абстрагироваться от внутренних ощущений. На смену жару так же внезапно приходит холод, и я чувствую, как тело начинает бить озноб. Так бывает - запоздалая реакция организма на чужую кровь.
- Вот как, - медленно произносит Йован. - И что, информация достоверная?
Одна из самок что-то невнятно бормочет во сне. Бронзово-рыжий локон падает ей на шею, прямо на мягко пульсирующую голубоватую жилку, такую отчетливую под полупрозрачной белой кожей. От нее пахнет чем-то сладким, мускусным - пачули или сандаловое дерево, я не разбираю. Бледное лицо выглядит утомленным, почти неживым. Под плавной линией век застыла тревожная голубизна.
- Вполне.
Йован вздыхает, проводит ладонью по бледному лицу. Хрипло смеется.
- Хреновая новость с утра.
- Знаю.
- Как будем действовать?
- Пока никак, - говорю я, в душе проклиная себя за эту ложь. - Нужно осмотреть место убийства аниото. Возможно, там осталось что-нибудь. Мне понадобится твоя помощь.
Йован закрывает голову руками. Его помятое лицо постепенно приобретает краски.
- Пять минут? - говорит он. - Приведу себя в порядок.
Коротко киваю и выхожу из люкса.
Глава 3.
1
Мы покидаем отель около семи утра. Сначала я, затем, через пару минут, Йован. Всего лишь необходимая предосторожность, нужно соблюдать правила конспирации. Однако, пройдя по коридору до лифта, а затем по просторному холлу отеля, я не ощущаю никакого присутствия особей одной со мной крови.
Отель в этот час отрадно тих и безлюден, только у ресепшена стоит молодая пара и что-то монотонно втолковывает портье на чудовищной смеси сербского и английского — бесконечные “could you please” перемежаются с протяжным «молим». При моем приближении они рефлекторно прислоняются к стойке, хотя, конечно, и не понимают, что произошло. Женщина оборачивается, и на какую-то долю секунды я ощущаю на себе ее близоруко прищуренный взгляд. Спокойно, не ускоряя шага, прохожу мимо, к выходу.
Моего лица не запомнят ни случайно встретившиеся мне постояльцы, ни обслуга отеля, но вот с Йованом все обстоит сложнее. Портье, еще не успевший смениться после ночи, смотрит в его сторону с безусловным, хоть и тщательно скрываемым, неодобрением. Видимо, после ночных оргий его здесь запомнят надолго.
Без особых усилий ловим такси.
Йован падает на переднее сидение и тут же забрасывает сонного еще таксиста потоком сербских слов. Видимо, соскучился по звучанию родной речи. Таксист — худой бледный малый — отвечает односложно и неохотно. Его длинные костистые пальцы невесомо лежат на руле, словно крылья больной птицы. Он бросает на меня недоверчивые взгляды в зеркало заднего вида, и я, забавы ради, встречаюсь с ним глазами. Темные зрачки таксиста гаснут, будто выжженные изнутри электрическим разрядом. Через пару часов наши лица начисто изгладятся из его памяти. Так же, как и маршрут.
Сквозь заляпанное грязью стекло проступают мутные очертания еще не до конца пробудившихся окраин: серые панельные дома югославской застройки, покосившиеся бетонные заборы, исписанные граффити, козырьки остановок с облупившейся краской, угловатые жестяные крыши торговых павильонов и пестрые вывески магазинов, поблекшие от времени.
Город съеживается, тускнеет, покрывается коростой пожухлой травы и ссохшихся листьев, словно прокаженный - язвами, но Йован, кажется, не замечает этого, напряженно вглядывается в пейзаж за окном. Я отчетливо чувствую исходящее от него волнение: сильное, пульсирующее, нестройное, как далекая песня. Таким его я не видел ни разу.
Внезапно по смуглому лицу проходит судорога, крепкие пальцы вцепляются в руку таксиста, лежащую на руле.
- Заустави овде! (Останови тут!)
Таксист послушно жмет на тормоза, и машина с визгом замирает возле закрытой точки игровых автоматов. Двери и окна, прикрытые измятыми листами жалюзи, изрисованы кривыми надписями. “Fuck Amerike, fuck NATO”.
Йован достает из кармана пачку помятых купюр, не глядя, сует в руки ошеломленного таксиста, а затем, грохотнув дверью, выскакивает из машины.
Я выхожу вслед за ним.
За моей спиной таксист жмет на газ и резво уносится прочь на своем стареньком “Пежо”, громыхая подвеской о выбоины мостовой, и его звонкое “хвала!” разносится долгим эхом среди безлюдных улиц.
Я не оборачиваюсь.
Сквозь серую массу облаков проступает тусклое солнце.
Кривая улица убегает косо вниз, теряясь оконечностью в плотном тумане. Где-то вдалеке на стыках рельс слышно грохочет поезд. Не глядя на меня, Йован направляется туда - быстро и уверенно, а потом вдруг замирает, словно налетев на невидимую стену. Его спина ощутимо напрягается под курткой, но я вижу только приземистое здание в конце улицы, над которым плывет густой запах подгоревшей пищи. Грязные стекла, высокий забор, редкие кусты зелени, баскетбольная площадка.
От стальных дверей беззвучно отделяется размытая фигура с эмалированным ведром в руке, нестройно покачиваясь, следует по утонувшей в сырости аллее и растворяется в ней, точно призрак.
- В чем дело?
Йован пожимает плечами. На смуглой шее вздуваются жилы. Он произносит, не глядя на меня, тусклым, лишенным эмоций голосом:
- Я жил тут одно время, после того, как мать умерла, а старший брат угодил в тюрьму за наркотики. - Из его горла вырывается короткий смешок. - Не думал, что когда-нибудь вернусь сюда.
В одном из окон показывается блеклое женское лицо, какое-то время смотрит на двух высоких мужчин, рассматривающих что-то за забором, а затем исчезает за голубыми шторами.
Йован поворачивается ко мне. Его глаза блестят.
- Нам нужно идти. Отсюда недалеко. Я знаю этот район.
Равнодушно пожимаю плечами.
- Ладно.
Какое-то время мы шагаем вверх - мимо облезлых домов, запущенных палисадников, железных решеток подворотен, темных стен с отбитой штукатуркой, а затем сворачиваем на кривую улочку с выщербленным асфальтом.
Дом возникает перед нами почти сразу: серый параллелепипед в шесть этажей с внешней зигзагообразной лестницей с загаженными ступенями.
Осматриваюсь.
Балконы с железными решетками, увешанные тряпьем. Подслеповатые жалюзи на окнах. За углом - запущенный сквер с площадкой для выгула собак, переполненные контейнеры с мусором, машины, закиданные мокрыми пожухлыми листьями - Zastava, угловатые российские Вазы, подержанные “Ауди” и “Рено”. Внутренний двор пуст, и только двое подростков, глухо переговариваясь, курят возле стены, изрисованной патриотической символикой. Во всем здесь сквозит тоска и странная предопределенность, будто кто-то неведомый поставил жирную точку в пространственной геометрии тысячелетия назад.
- Он здесь жил?
- Да.
Йован толкает носком ботинка дверь в подъезд, и навстречу нам выхлестывает едкая волна спертого воздуха и запаха дешевых сигарет.
Говорю негромко:
- Третий этаж.
- Знаю.
Пока мы неслышно поднимаемся по лестнице, в голове одна за другой начинают мелькать картины, будто кадры в старом черно-белом фильме. Он шел сюда точно так же. Легко и бесшумно, ни вздохом ни шорохом не выдав своего присутствия. Ни одно живое существо не смогло обнаружить его: ни собаки, ни кошки, ни умирающий человек вот за этой дверью, ни аниото.
Невидимый шел сюда на рассвете, когда первые лучи солнца уже золотили окна домов. Шел убивать.
Нужная дверь возникает из тяжелого мрака сама по себе, будто отмеченная невидимой печатью. На секунду останавливаюсь, закрываю глаза и втягиваю тяжелый воздух ноздрями. Я чую его запах. Охотники Балканского отдела не смогли ощутить его, но я смог. Да, Невидимый был здесь.
Не дожидаясь команды, Йован бесшумно извлекает из кармана отмычки, присаживается на колени, и, щурясь в темноте, некоторое время колдует над замком. Через пару секунд дверь послушно открывается, и мы ныряем в темную пасть квартиры.
Йован молниеносно достает пистолет, заряженный разрывными пулями, и проскальзывает в комнаты. Я замираю на пороге, вбирая ноздрями запах; он сочится отовсюду, из каждой щели в стене, каждой пылинки на полу, от каждого предмета домашнего обихода - тяжелый, удушливый запах смерти, запах впитавшейся в дерево крови, запах мертвого тела.
Йован не ощущает его, и потому ведет себя достаточно свободно, но я по-прежнему стою в дверях, не в силах пошевелиться.
Через минуту Йован возвращается в прихожую.
- Чисто. Здесь никого не было после ребят из отдела... С тобой все в порядке?
Молча киваю и прохожу внутрь. В правом виске настойчиво и мягко пульсирует горячая точка - приток крови к зонам мозга, отвечающим за повышенное восприятие материи и пространства. Люди называют это интуицией. Иногда - измененным состоянием сознания. На самом же деле это - все сразу и ничего вместе. Неконтролируемые ощущения, в разной степени развитые у всех представителей наших рас.
Квартира оказывается неожиданно маленькой и пустой. Грязная кухня, ванная с застоявшимся запахом сырости и серым от времени кафелем, съежившаяся гостиная с убогой обстановкой.
Деревянный, давно не крашенный пол, колченогий стул с поношенной, провонявшей потом и соляркой одеждой, и в самом темном месте, возле стены — лежанка с голым матрацем и мятой подушкой. Рядом стоит грязная стеклянная пепельница с отбитыми краями и пустая пластиковая бутылка из-под минеральной воды.
Бросив на лежанку короткий взгляд, Йован деловито достает из кармана латексные перчатки. Одну пару надевает сам, вторую протягивает мне.
Мы тщательно исследуем каждый сантиметр пола и стен, каждый уголок, плинтуса, подоконник, одежду, стул, лежанку в надежде найти хоть что-нибудь. Тщетно. Истинный зачистил все следы. Присаживаюсь на корточки, провожу пальцами по доскам с темными пятнами въевшейся в дерево крови, закрываю глаза.
Я не могу видеть ни лиц, ни тел - только силуэты, которые рисует запах. Аниото открыл дверь сам, по первому требованию Невидимого. Сильный и уверенный в своей силе зверь, он не ждал от вампира ничего серьезного. И ошибся.
Какое-то время они разговаривали — должно быть, о территориальности и подчинении воле клана. Оборотень был без оружия, но, очевидно, почуял неладное, потому что начал трансформацию. Он готовился к битве, но совершил непростительную ошибку — повернулся к Невидимому спиной. И тотчас был убит. Одним почти неуловимым движением Невидимый выхватил короткий клинок и отрубил аниото голову. Отступил на два шага, чтобы кровь, точками выбивающаяся из артерии, не задела его ботинки. Затем спокойно вытер клинок об одежду убитого оборотня и не спеша покинул квартиру, бесшумно прикрыв за собой дверь. Он выполнил приказ почти идеально. Совершенный убийца. Хищник.
Поднимаюсь на ноги, стягиваю с пальцев перчатки и швыряю их на пол. На коже остаются крупинки талька.
Йован останавливается возле окна - грязного, запыленного, давно не мытого, и спрашивает, щурясь на не по-осеннему яркий солнечный свет, заливающий холодное небо:
- И что дальше?
Секунду я молчу, подбирая слова. Нужно было сказать ему сразу. Еще там, в номере. Или прямо здесь, полчаса назад, пока мы не приступили к поискам. Но я не сумел сделать этого - дезориентировала обстановка.
Сейчас может быть уже поздно. Впрочем, возможно он все додумал сам, иначе вряд ли стал задавать вопросы. Машинально бросаю взгляд на наручные часы - старые, швейцарские, еще довоенного производства, - и украдкой оцениваю время. С момента нашей последней встречи с Яном минуло уже пять часов. Немного, особенно, если учитывать его стесненность в средствах поиска. Но надежда еще есть. Маленькая, почти невесомая надежда на благополучный исход. Надежда на бескровную победу. Или бескровное поражение. Если бы Йован понял, чего я боюсь на самом деле - расхохотался бы мне в лицо.
- Ян занимается поисками жертвы, - глядя ему в спину, коротко произношу я. Тянуть дальше не имеет смысла.
- Вот как, - медленно роняет Йован. - Ловля на живца, значит.
- Да. Ловля на живца, - как эхо, откликаюсь я.
Он молча качает головой. Произносит, глядя в пол:
- Значит, так.
Мои губы вздрагивают, но это не улыбка.
- Иначе ничего не выйдет. Невидимый - древний вампир со обостренным чутьем и почти нулевой светобоязнью. Мое присутствие он почует тут же, и начнется резня. Ты этого хочешь?
- У нас есть шанс?
Молча смотрю на него. Йован поворачивается ко мне и повторяет, в упор глядя мне в лицо:
- У нас есть шанс? Выпутаться из этой истории?
- Почему ты спрашиваешь?
Он усмехается.
- Я похож на идиота, Гелерд? Если не притащим Невидимого в Бодан, останемся тут до тех пор пока Мирнивицы нас не прикончат. А Совет не пошевелит и пальцем. Верно?
- Откуда ты узнал?
Йован пожимает плечами.
- Какая разница. Узнал, и все. Мы в полной заднице.
- Мы никогда не были в полной заднице, - безучастно отзываюсь я и закуриваю. Голубоватый дымок зависает в тяжелом воздухе. - Все пройдет гладко, если мальчишка отыщет жертву.
- Нет, - качает головой Йован, - не пройдет. Тут с самого начала была гниль, во всем этом деле. Жертвы, убийства, дикие общины. Кому это, черт возьми, нужно? Вся эта история с заговором - бред, на который купился старый параноик Милослав. Тебе не показалось странным, что Совет как-то слишком запоздал с реакцией на эти убийства?
- Не знаю. Я не думал об этом.
Подношу ко рту сигарету. В горле пересыхает - ощущение, похожее на начало голода, когда он еще только просыпается где-то глубоко внутри клеток, еще не оформившись в настойчивый неумолимый огонь. Внутри сжимается ком.
Что же, теперь Йован знает правду. Вот только, хорошо это или плохо, я пока еще не решил.
- Разумеется, ты не думал, - резко бросает Йован через плечо. В его голосе слышится злоба. - Тебе на все плевать. Плевать даже, сдохнешь ты или нет. - Он принимается ходить по комнате из угла в угол - быстро и бесшумно. - А мне вот - нет. Но скажи - ты правда веришь, что для заключения договора с этим маньяком, Дитмаром, Тадеушу понадобилось посылать одного из своих убивать направо и налево? С какой стати? Напустить на себя целую свору инквизиторов? Балканский отдел доложил о ситуации сразу. А Старейшины всполошились лишь когда им подкинули труп аниото. Кто-то придержал информацию, довел ее до нужного градуса, а потом воспользовался моментом. Кто-то в Совете, кто очень хочет ослабить влияние Магистра. И нас сюда прислали не для того, чтобы мы вернулись.
- Совет не одобрял этой операции, - кисло усмехаюсь я и затягиваюсь сигаретой, почти не ощущая ее вкуса. - Старейшины ничего об этом не знают. Ни об ортодоксах, ни об убийствах - ни о чем.
Йован круто оборачивается и какое-то время вглядывается в мое лицо. В золотисто-карих глазах пляшет убийственное бешенство. Его губы шепчут что-то беззвучное - должно быть, проклятия в адрес безымянных богов, в которых он никогда не верил.
- Твою мать. Ты, значит, знал об этом. С самого начала, - с трудом выговаривает он, и это не вопрос.
- Да, - спокойно киваю я. - Знал.
- Почему не сказал раньше?
Я пожимаю плечами. Подхожу к окну, вышвыриваю окурок в форточку. Золотистый диск солнца скрывается за клочковатыми серыми облаками, набрякшими от влаги. Будет дождь.
- Это ничего бы не изменило.
- Да, - сдавленно говорит за моей спиной Йован. - Точно.
С минуту мы молчим, не глядя друг на друга. Я отстраненно наблюдаю за игрой свето-тени на сером потолке.
- Ты можешь уйти, - произношу неожиданно для себя. Йован вскидывает голову. Его широко распахнутые глаза смотрят на меня с непроницаемым выражением. - Я не стану препятствовать. Это не твоя война.
- Нет, - произносит он побелевшими от ярости губами. - Теперь моя. Теперь уже - точно. И я никуда не уйду.
В комнате вновь повисает молчание, сквозь которое, словно трещины, ползут звуки пробуждающейся жизни: скрип кровати, запах дешевого горького кофе и подгоревшей каши, яростная перебранка за стеной, детский плач, звук разбитой чашки и монотонно капающего крана. Во дворе кто-то безуспешно пытается завести машину, и, в конце-концов, отступает.
Внезапно в кармане моего пальто, взрывая давящую тишину пустой квартиры, звонко пищит мобильный. Я беру трубку.
- Мы обнаружили жертву, - без предисловий сообщает голос Яна.
- Хорошо, - отзываюсь я и встречаюсь глазами с Йованом. Он что-то коротко говорит сквозь зубы и отходит в угол. - Что с анализом ДНК?
- Пока ничего определенного. Но генетики говорят - почти без шансов. Слишком мало биоматериала.
- Ясно, - скрипнув зубами, говорю я. Значит, связи Невидимого отработать не удастся.
- Это еще не все. - Ликан выдерживает короткую паузу, и мне становится не по себе. - Вам лучше не возвращаться в отель. Ни вам, ни Йовану. Мой источник сообщил, что возле отеля замечен кто-то из Истинных. Возможно, бойцы клана Мирнивицей, но точнее сказать не могу.
- Нам нужно убежище, - говорю я в трубку, - надежное, желательно, ближе к центру, где много людей. Ты можешь это устроить?
- Да, - отвечает Ян твердо. - У меня есть резерв. Дайте мне час. Я свяжусь с вами.
- Хорошо, - отвечаю я и отключаюсь.
Поднимаю глаза на Йована. Он пристально смотрит на меня, но не произносит ни слова. Кажется, он уже все понял сам.
2
- Добро пожаловать, - хватаясь рукой за обитую потрескавшимся дермантином дверь, хмуро провозглашает Ян. В нос ударяет кислый запах пыли и старого, покинутого жилища. В сгущающемся сумраке вечера отчетливо видны очертания кресел и низкого стола на тонких изогнутых ножках. С тяжелых бронзовых гардин уныло свисают дешевые синие шторы, выцветшие от времени. - Место проверенное, надежное. Вряд ли кто-нибудь станет вас здесь искать.
Убежище, предоставленное Яном, оказалось небольшой, захламленной квартиркой во флигеле ветхого трехэтажного дома, тесно примкнувшего к своим собратьям: обвалившаяся кладка, запыленные стекла первого этажа, рассохшаяся деревянная лестница, мятые водосточные трубы, тронутые ржавчиной. Фасад его выходит прямо на холм, поросший тонкими скелетами вишен и рябины. Внизу отчетливо виден каменный фундамент недавно сгоревшего дома, а еще - крыши старого города, набережная Савы, железнодорожный тупик, вяло ползущие автомобили и одинокие фигурки поздних прохожих.
Из соседних окон доносится бормотание телевизора, звон посуды.
Бесшумно подхожу к окну, отдергиваю пыльную занавесь, мгновение смотрю, как в сером мареве вечера зажигается огнями новый город, обманчиво-спокойный, иллюзорно-безмятежный. Где-то там, в глубине его улиц, бродит бесшумная тень убийцы.
Все закончится этой ночью. Я знаю это. Чувствую всеми фибрами кожи.
Он знает, что мы здесь, ищет нас. И не станет убегать.
Нет, не станет.
Йован сказал, это его война тоже. Нам редко представлялась возможность за что-либо воевать. Обычно мы просто убивали, не задавая вопросов. Теперь у каждого из нас появился стимул, а стимул - это хорошо.
- Каким образом им могло стать известно о нашем местоположении? - вполголоса спрашиваю я. Ян устало пожимает плечами, подходит к столу, покрытому дешевой клеенчатой скатертью, привычно скидывает рюкзак на пол, садится рядом. - Я не ощущал их присутствия ни в отеле, ни за его пределами. Следить они за мной не могли.
- Возможно, это случайность, - неуверенно произносит Ян. - “Београд” - большая гостиница. Я просто сказал, что вам не стоит рисковать.
Йован громко хмыкает. Приближается к старому, покрытому лаком серванту, проводит кончиками пальцев по пыльному стеклу. Оборачивается на Яна. В его прищуренных глазах застывает опасное тягучее ожидание.
- И ты веришь в это, ликан? - Спрашивает он. - В такие случайности?
Острое лицо Яна напрягается.
- Будь это Мирнивицы, вряд ли нам удалось бы даже добраться сюда, - выговаривает он одними губами.
Извлекаю из кармана пачку сигарет, закуриваю.
- Кто еще знал об операции?
- Никто.
- Никто?
- Ладно, - Ян морщит брови, закусывает нижнюю губу. - Любомир. Но он не знал. Он только догадывался. Я ему ни о чем не говорил напрямую. Он...
Коротко усмехаюсь, выдыхаю в низкий потолок струю дыма.
- У Любомира системный мозг. Не знаю, радоваться этому или нет.
- Ему тоже есть, чего опасаться, - Ян вцепляется за край стула так, что белеют костяшки пальцев, перебегая затравленным взглядом с меня на Йована и обратно. - Зачем бы он стал делиться информацией? Для чего?
- Дезинформация, - равнодушно пожимаю плечами. - Он мог воспользоваться ситуацией в свою пользу.
- Зачем? - хрипло и настойчиво выдыхает ликан. - Зачем ему делать это?
- Чтобы доказать преданность Мирнивицам. Укрепить влияние.
- Но он же сказал...
- Мне безразлично, что он сказал, - криво улыбаюсь и тушу окурок об облезлый подоконник. - У Любомира ровно столько же причин помогать нам, как и Мирнивицам. Так же, как и у тебя, кстати.
- У меня? - губы Яна вздрагивают. На бледном лбу выступают крупные капли. Одна из них срывается, падает вниз, на брови, но он даже не пытается ее стереть. - Вы не верите мне? Не верите?...
Йован поворачивается ко мне. Его взгляд мимолетно падает на рукоять “Дезерт Игл”, виднеющуюся из-под куртки, но я отрицательно качаю головой. Ян вскакивает со стула, вцепляется мне в руку холодными пальцами. Его глаза оказываются настолько близко, что я могу видеть собственное отражение в его блестящих зрачках.
- Я ничего не сделал, - сдавленно произносит ликан сквозь зубы. Его щуплое тело сотрясает крупная дрожь. - Я никого не предавал. Богом клянусь, я...
- Сядь, - негромко приказываю я. Его будто примораживает к стулу. - Никто не собирается убивать тебя. По - крайней мере, сейчас. Но доверять я тебе не могу. Ничего личного.
Мы встречаемся взглядом, и Ян с трудом переводит дыхание. Его лицо разглаживается.
- Ничего личного, - повторяю я и отворачиваюсь к окну.
- Я... понимаю, - сглотнув воздух, с трудом произносит ликан. - Но мне сложно представить, кто...
- Мне нет до этого дела, - говорю я негромко. - Это уже неважно сейчас.
Ян замирает. Бросаю на него короткий взгляд через плечо. Он сидит на стуле, не шевелясь, и я отчетливо слышу, как со свистом вырывается дыхание из его впалой груди. В темных глазах светится невысказанный вопрос. Я говорю:
- Я уже сказал - пока тебе нечего опасаться. Ты нам нужен.
Йован отходит в сторону, достает из кармана бутылку виски, прихваченную заранее, ставит на стол.
- По-моему, он обделался. А, малыш? Что скажешь?
В ответ Ян поднимает взгляд, полный ледяной ненависти, но не произносит ни слова. Йован склоняется прямо к его лицу и произносит вкрадчиво, почти нежно:
- Я сверну тебе шею, если вздумаешь нас предать, ликан.
- Что я должен сделать? Чтобы вы мне поверили? - глухо спрашивает Ян, в упор глядя на меня.
Усмехнувшись, Йован хлопает его по плечу.
- Другой разговор.
Я закуриваю новую сигарету, перекатываю в голове мысли. Что ж, почему бы и нет. Почему бы и нет, черт возьми? Вполголоса замечаю:
- Полагаю, твое лицо отлично известно каждому Истинному и каждому полукровке на сотню миль вокруг?
- Не так хорошо, как вам кажется, - сжав губы, парирует Ян. Похоже, к нему вернулась способность соображать. - Я никогда не светился. Старался, во всяком случае.
- Это обнадеживает.
Переглядываюсь с Йованом. Он поводит плечами и слегка приподнимает брови в знак того, что верно угадал мои мысли.
- Нам не нужно, чтобы шавки Мирнивицей путались под ногами, - говорит он.
- Но это вполне может случится, - затягиваюсь едким дымом, перевожу взгляд на Яна. Не шелохнувшись, он сидит на стуле, смотрит на меня со смесью ужаса и надежды. Но страха я не чувствую. Так же, как не чувствую лжи. - У тебя будут наблюдательные функции. Ничего больше.
- Это проверка? - спрашивает ликан, кусая губы.
Я киваю.
- Можешь считать и так.
- Я не охотник, господин Гелерд. Я — аналитик. Я никогда не участвовал ни в одной боевой операции и не держал в руках оружия.
Йован оскаливает зубы.
- Страшно?
- Нет, - твердо отвечает Ян, но смотрит по-прежнему только на меня. - Я просто хочу, чтобы вы знали об этом.
Пожимаю плечами.
- Тебе не потребуется никаких особых навыков. В твою задачу будет входить наблюдение за квадратом. Это все.
Ян заламывает руки, хрустит пальцами.
- Разве недостаточно того, что Мирнивицы до сих пор нас не прикончили?
- Ты спросил, я ответил. Все просто.
- Да, - Ян опускает глаза. - Конечно.
- У Мирнивицей около тридцати первоклассных бойцов, кажется? - вставляет Йован и откупоривает бутылку. По комнате плывет резкий спиртовой запах.
- Двадцать семь, - поправляет Ян машинально.
- Двадцать семь, - повторяет Йован. Открывает сервант, извлекает оттуда запыленный стакан и плещет туда виски. - И, поскольку за кланом право экстерриториальности, у них полно оружия. Маловато шансов.
- Маловато, - соглашаюсь я. - Но выбора у нас нет. Если они нападут, мы будем защищаться.
По губам Йована пробегает короткая улыбка, похожая на судорогу. Вскинув стакан, он залпом осушает виски под пристальным взглядом ликана.
Мы угодили в ловушку. Мы знали, на что шли. Я знал. И, наверное, мог предотвратить это. Или не мог. Мне вспоминаются зрачки Магистра в моих зрачках, боль и горячее удушье. Лучше не думать об этом.
Поднимаю взгляд на Яна.
- Ты сказал, что нашел жертву.
- Да, - он кивает на рюкзак. - Все здесь.
- Показывай.
Ян с готовностью вытаскивает объемистую пачку цветных фотографий, молча выкладывает на грязную поверхность стола. Осторожно беру один снимок в руки, и с легким недоумением всматриваюсь в лицо молодой девушки, почти девочки лет двадцати. Округлое лицо с высокими скулами, в котором так явно видно причудливое смешение кровей: густые русые волосы, сливочная кожа, черные глаза. Девушка не смотрит в объектив камеры, и от этого кажется на снимке неуместной, словно капля масла в стакане воды. Но даже с этой кривой фотографии, даже сквозь время и расстояние от нее веет молодостью и почти кричащей свежестью. Поэтому Невидимый и выбрал ее. Пожелал, как кусок мяса, истекающего соком. Захотел раздавить эту нежную плоть между пальцами, ощутить тепло ее крови. Тут я мог бы его понять, если бы был в приступе.
Я накрываю снимок ладонью.
Йован приближается к столу, смотрит на фото. По его смуглому лицу проходит судорога. Я удивленно оглядываю его - странная реакция. Эмоциональная. А в нашем деле эмоции не только вредны по определению, но и опасны. Правда, Йован раньше этим никогда особенно не страдал.
- В чем дело?
Пальцы Йована сжимают горлышко бутылки.
- Все нормально, - говорит он через паузу, кивает Яну. - Продолжай.
- Зовут Ева Рейниш. Приехала к подруге. Из России, кажется. Отец из боснийских сербов. Убит в девяносто пятом, в Сараево.
Йован зло усмехается краем губ. Его глаза по-прежнему прикованы к снимкам.
- Откуда сведения?
- Какая разница? - пожимает плечами Ян. - Они просто есть, и все.
- Я был там в девяносто пятом, - роняет Йован, плещет себе в стакан еще виски, делает глоток.
Кожа на его скулах натягивается, словно латексная перчатка. То, о чем он вспоминает сейчас так же далеко от меня, как галактика Мейола от Солнечной системы, но я чувствую каждой клеточкой мозга, что жизнь этой девчонки приобрела для него какой-то особый смысл. И одно это вселяет в меня чувство тревоги.
Искоса смотрю на Яна.
- Ты быстро отыскал ее.
- Я действовал, как вы мне сказали. Прошелся по малолюдным местам, по жилым кварталам, - отвечает Ян. - Невидимый имел с ней контакт по меньшей мере, два раза. Даже я учуял это.
- Даже ты, - машинально повторяю я. Чувство тревоги усиливается. Это не нравится мне, совсем не нравится. Что-то здесь не так.
Йован передергивает плечами и поднимает на меня взгляд, полный ледяной злобы. Я опускаю глаза. Я не хочу, чтобы он видел их выражение, смог прочесть неуверенность.
- Скорее всего, охота будет ночью, - говорит Ян. - Девчонка бывает в барах и клубах, вместе с подружкой. Подружка живет в центре.
- Как ты узнал? - спрашивает Йован. Его голос звучит на удивление ровно.
Ян пожимает плечами, самодовольно усмехается.
- Пробил ее домашний адрес, взломал страничку в соцсети. Это было несложно. Я определил приблизительный квадрат на карте. Не думаю, что они станут уходить далеко от дома. Хотя, им прийти в голову может всякое. Это же люди.
Лицо Йована перекашивается.
- И что потом? - глухо спрашивает он. - Как это будет?
- Как это будет? - переспрашивает Ян, поднимает на меня тревожный взгляд. Я чуть киваю. Пусть скажет. - Думаю, Невидимый вступит с ней в контакт. Попытается увести в безлюдное место. Скорее всего, куда-нибудь недалеко, он всегда так делает. Они все равно не сопротивляются. В центре полно заброшенных домов. У зоопарка - вообще целый комплекс. Прямо у железнодорожных путей.
- Там было конструкторское бюро, - вставляет Йован, глядя прямо перед собой. - Насколько я помню.
- Ну, теперь там развалины.
Йован криво улыбается краем губ. Я мрачно смотрю на него.
- Нужно установить наблюдение за жертвой.
- Я могу сделать это, - негромко говорит Ян.
Йован вскидывает голову, проводит по затылку жесткой ладонью.
- Этим займусь я, - заявляет он не терпящим возражения тоном. - В ночное время в центре полно таксистов. Возьму машину, если понадобится, буду вести ее прямо от дома.
Достаю сигарету из пачки, лежащей на столе. Закуриваю.
- Надеюсь, ты не забыл географию города за девять лет?
- Не надейся, - оскалившись, говорит Йован, и мне вот уже второй раз за вечер становится не по себе от его холодной сосредоточенной улыбки, но задавать вопросы я пока не берусь - рано.
Вместо этого, поглубже затянувшись сигаретой, принимаюсь разглядывать лица Яна и Йована сквозь мутный голубоватый дым. Все это кажется мне сном - размытым и навязчивым. Белозубый красавец, словно сошедший с обложки какого-нибудь глянцевого журнала, и хилый мальчик-подросток в натянутой на глаза кепке. Занятно, насколько наша реальность может все перепутать, по-своему смешать карты.
Просто однажды что-то пошло неправильно, и вот мы здесь. Все трое. И девчонка на фотографиях. Через несколько часов ее убьют на моих глазах. Она ни в чем не виновата, ничего не сделала - просто оказалась не в том месте, не в то время. Оказалась, чтобы умереть, как жертвенное животное, умереть ради того, чтобы я выполнил приказ Милослава. Чтобы Братство могло функционировать и дальше.
Правильно ли это? Безусловно, нет. Но в нашей работе редко приходиться задумываться о справедливости, морали или чем-то подобном. Она просто жертва. Просто человек, каких много. Одна из семи миллиардов. Вот и все.
Задумчиво подношу сигарету ко рту, затягиваюсь терпким дымом, но, натолкнувшись на две пары устремленных на меня глаз, полных нетерпеливого ожидания, изображаю на лице улыбку.
Ян сидит напротив в напряженной позе. В его прищуренных глазах застыло выражение вымученной сосредоточенности, за которой скрывается страх и неуверенность. Я чувствую их так же хорошо, как мягкий фильтр сигареты, зажатый между средним и указательным пальцами.
- Будешь вести наблюдение на периметром. Ходи, гуляй, делай, что хочешь, но не привлекай к себе внимания. Если почувствуешь или увидишь кого-либо из Мирнивицей на близлежащих улицах - кого угодно, будь это самый низжий вампир их чертова клана - сразу сообщаешь мне. Никакой самодеятельности, никаких провокаций. Это может стоить тебе жизни, а заодно и нам. На этом твоя миссия закончена. Понятно?
Ян кивает. Поднимается со стула, берет рюкзак, направляется к двери деревянной походкой.
- Я пойду? - неуверенно произносит он. Его щуплая фигурка теряется в зыбком полумраке комнаты. Вечер еще не наступил, но тут, на задворках, темнеет быстро. Суждено ли ему пережить эту ночь? Суждено ли это кому-либо из нас?
- Погоди. - Я приближаюсь к нему вплотную и вкладываю в ладонь “Браунинг” с полным магазином. Горячие пальцы оборотня сжимаются на гладком стволе. - Будь осторожнее.
Ян коротко кивает и выходит за дверь. Его шаги мягко тонут в надвигающемся вечере.
Нахмурив брови, Йован напряженно смотрит ему вслед.
- Думаешь, ему можно доверять?
- Он не подведет, - отвечаю я и закуриваю очередную сигарету. Горький дым уплывает под потолок, рассеивается по маленькой комнате, оседает на выгоревших цветастых обоях.
Йован плещет в стакан очередную дозу.
- Двадцать минут назад ты сомневался в этом.
- Нужно было его встряхнуть. На всякий случай.
- Ну, ладно. Будешь?
Отрицательно качаю головой. Йован залпом выпивает виски, чуть морщится, а затем достает из-за пояса свой “Дезерт Игл”. Еще одна странная его особенность - пить, не пьянея.
Плюхнувшись в старое продавленное кресло, он хмуро сообщает:
- У меня два магазина.
Я вновь пожимаю плечами. Все оружие пришлось оставить в отеле, за исключением того, что мы взяли с собой еще с утра. При мне сейчас только короткий обоюдоострый клинок и “Кольт” с одним, хотя и полным магазином. Если завяжется серьезная драка, этого вряд ли хватит - и мы оба понимаем это.
Поднимаю взгляд на Йована. Он сидит в кресле, положив ногу на ногу и зажав в одной руке пистолет, а в другой - фотографию жертвы. На смуглом лице застыло неопределенное выражение, но вопросов я задавать не хочу. Пусть скажет сам.
- Тебе не кажется, что все как-то слишком просто? - задумчиво разглядывая фотографию, внезапно спрашивает он.
Передергиваю плечами и тушу сигарету дешевой пластмассовой пепельнице с отбитыми краями.
- Что ты имеешь в виду под словом “просто”?
- Все. - Повертев пистолет в руке, Йован засовывает его обратно в кобуру, легко поднимается с продавленного кресла, кладет снимок обратно на стол. Отблеск угасающего солнца тускло вспыхивает на глянцевой поверхности фотографии. - Все это дерьмо.
- Мы уже говорили об этом. - Я усаживаюсь в кресло поближе к двери, невольно прислушиваясь к звукам извне. Но вокруг по-прежнему тихо, словно кто-то нажал на невидимый выключатель, убавил все звуки, приглушил цвета. Где-то глубоко внутри меня вновь поднимается необъяснимое предчувствие чего-то неведомого - и это не страх и не ожидание битвы. Будто разгадка тайны, которую я никак не могу ухватить руками.
Йован подходит к столу и вновь наливает себе виски. Делает внушительный глоток, досадливо морщится.
- Дерьмо собачье, - бурчит он и оборачивается на меня, не выпуская стакан из пальцев. Секунду наши глаза неотрывно смотрят друг в друга, но никогда не стану читать его мыслей, применять к нему воздействие - принцип доверия. Без него все теряет смысл. - Нет. Об этом мы не говорили.
- Возможно.
- Возможно? - Йован вскидывает брови. - Это же подстава.
- Подстава, - спокойно соглашаюсь я. - Но не думаю, что ликан имеет к этому отношение.
Губы Йована вздрагивают в иронической усмешке.
- Кто сказал, что он в курсе? Его могут использовать, вот и все. Сливать информацию - те же Мирнивицы, например. Ты так уверен, что его дружок - дампир не связан с ними?
- Его зовут Любомир, - замечаю я, приподнимаясь в кресле. - И я не в чем не уверен.
Йован сжимает губы.
- Для чего ему понадобилось делиться с тобой информацией? Мирнивицы с него шкуру сдерут, если только догадаются, что он причастен к этому.
- Он знал, на что шел, - я закуриваю новую сигарету. Небо уже сводит от горечи, но не курить я не могу. - А Мирнивицам такие сложности ни к чему. Если бы они захотели - покрошили бы нас на куски еще в аэропорту. За ними - право экстерриториальности.
- Если только они не собираются сделать этого позже, - усмехается Йован и отставляет пустой стакан в сторону. - Они могут тянуть время до заключения этого чертова договора с ортодоксами. А потом...
- Тогда мы уничтожим их.
- Или погибнем сами, - заканчивает Йован с неопределенным смешком.
- Ну, и что?
Йован качает головой. По смуглому лицу с законченно - правильными чертами проносится быстрая тень не то смятения, не то досады.
- Я хотел спросить, - негромко произносит он, глядя в сторону. - Это так необходимо - отдавать девчонку Невидимому?
- Вот в чем дело, - хмыкаю я и тушу недоуменную сигарету в пепельнице.
Поднявшись на ноги, неторопливо подхожу к окну и вглядываюсь в ночь. Из приоткрытой форточки доносится приглушенный шум ночного города, смутный и неясный, как позывные подлодки: голоса, запахи, звуки. Однако здесь, во внутреннем дворе царит ничем не нарушаемое спокойствие. Старый фонарь, покрытый слоем придорожной пыли, выщербленный асфальт, скамейка, клочья пожухлой травы, смутное воркование голубей в холодном воздухе. Человек в помятом, пропахшим потом и табаком, пиджаке. Пальцы нетвердо держащие сигарету, дрожат. С губ человека срывается маловразумительное мычание. Он безнадежно пьян.
- Она может остаться в живых, если мы выведем ее из игры, - хрипло говорит Йован мне в спину.
Медленно оборачиваюсь и произношу раздельно, глядя прямо в его побледневшее от напряжения лицо:
- Мы не можем вывести ее из игры.
- Чушь собачья, – бросает Йован сквозь стиснутые зубы. – Можем. Просто тебе так проще.
Раздраженно пожимаю плечами. Этот странный разговор начинает меня утомлять.
- Чего ты хочешь?
- Ты знаешь - чего, - с нажимом произносит Йован. Его глаза яростно вспыхивают в полутьме. - Я найду ее и отправлю в безопасное место.
- И что? Подойдешь к ней и представишься волонтером Красного Креста?
- Какая разница. Объясню что-нибудь.
- Она не поверит.
- Сделаю так, чтобы поверила.
- А ты не думал, - медленно, чтобы до него получше дошло, проговариваю я, - что он может найти кого-то еще? Кого-то другого?
- У него не будет времени, - уверенно парирует Йован, и я осознаю, что он готовился к этому разговору, - если мы отыщем его сами.
- Это будет проблематично. Без нее.
- Не будет, - возражает он, стискивает руку в кулак. - Мирнивицы знают о нас. Мы можем сыграть в открытую.
Какое-то время молча разглядываю его напряженное, с побелевшими крыльями носа, лицо, потом спрашиваю:
- Ты представляешь себе последствия?
- Да, - твердо отвечает Йован. - Представляю.
- Хорошо. Ты готов погибнуть ради нее. Так?
По смуглому лицу серба проносится досада.
- Мы все равно умрем когда-нибудь, - спокойно отвечает он. - Может, сегодня, может завтра. Но если есть возможность… умирать нужно за что-то стоящее, Гелерд.
- Значит, она - стоящее?
- Значит.
Я достаю новую сигарету и вновь отворачиваюсь к окну, задумчиво смотрю вниз, на набережную, скудно освещенную вечерними огнями. В соседнем доме одно за другим зажигаются окна, мягким светом озаряют мостовую, крыши вразброс припаркованных машин, сухие ветви деревьев. Откуда-то доносится музыка, плач ребенка, легкий смех. В потяжелевшем от накопившейся влаги воздухе медленно плывет насыщенный запах хлеба и прожаренного на углях мяса. Где-то вдали слышится скрежет состава, отъезжающего со железнодорожных путей навстречу ночи, и гул машин, ползущих по мосту.
Чья-то смерть будет только точкой в общей панораме бытия, незыблемого, как холодное течение Дуная. Мы можем попытаться. Можем отыскать Невидимого, ввязаться в неравный бой с кланом Мирнивицей или ортодоксами. Но только зачем?
Вспоминаю широко распахнутые черные глаза, легкую полуулыбку, поворот тонкой шеи, разметавшиеся по плечам пряди светлых волос.
Сигарета ломается между пальцами.
- Ты даже не знаком с ней.
Йован отвечает мне ледяной усмешкой. Он стал слишком похож на меня.
- Тебе все равно не понять, Гелерд. Такая материя не по твоей части.
Я хмыкаю.
- Я не жалею об этом.
- Жалеешь, - короткий оскал крупных белых зубов. – Иногда очень жалеешь. Например, сейчас. Ты ведь изо всех сил пытаешься понять, отчего я ставлю под удар всю операцию, заступаюсь за эту человеческую самку, безмозглый кусок мяса, наполненный кровью? И не можешь, а узнать хочется. Хочется почувствовать что-то, кроме жажды, хотя бы иногда.
- Возможно, - не спорю я.
Йован усмехается, берет со стола бутылку виски, плещет себе в стакан и безучастно смотрит в стену.
- Шесть лет назад, - произносит он, наконец, - ты оставил меня в живых, потому что я был тебе нужен. А потом?
- Потом?
- Почему ты не убил меня потом, после? Меня всегда интересовал этот вопрос.
- Не знаю, - качаю головой. - Это было давно.
- Давно, - задумчиво повторяет Йован и ставит стакан на пол. - На самом деле, все просто. Ты был вынужден так или иначе контактировать со мной, и потому начал видеть во мне уже не ресурс, а мозги, способные думать, и тело, способное убивать. Нечто, равное тебе по качеству. Да?
- Возможно, - соглашаюсь я. Подобное объяснение никогда не приходило мне в голову - да я и не давал себе труда задуматься об этом. Просто Йован был лучше, быстрее, сильнее прочих, с ним можно было работать в два раза эффективнее - вот и все. - Что ты пытаешься сказать?
- Ничего такого, о чем бы ты не знал. Вы считаете нас безмозглой скотиной, и все же - то, чем вы живете, пользуетесь, восхищаетесь, оружие, которым вы убиваете создано людьми. Мы сильнее. Нас больше. Сколько вас всего? Пятьдесят тысяч? Сорок пять? Нас семь миллиардов, и нам не надо думать о том, когда вколоть себе дозу стабилизатора, чтобы не закоротило. В нашем существовании есть смысл, тогда как вы умеете только жрать таблетки, продавать наркоту, шлюх или оружие арабским террористам. Мы не боимся жить, вы - боитесь, - Йован переводит дух и вытирает губы тыльной стороной ладони. Его глаза горят странным огнем. - Вы - паразиты, Гелерд, каждый из вас. Ваше Братство. Та девочка, она еще ребенок. У нее же вся жизнь впереди. Вся жизнь! - с ожесточением произносит он. - А ты предлагаешь мне спокойно смотреть, как ее расчленит какой-то ублюдок, - Йован качает головой. - Я, конечно, может, и сам не образец добродетели, но до такой степени еще не опустился.
Сказав это, он залпом выпивает виски и проводит рукой по стриженым светлым волосам. Я молча смотрю на него, но думаю в этот момент не о девчонке. Я размышляю. Может, он прав. Я почти два столетия убивал ради чего-то… чего? Я и сам не знаю. Я не привык рассуждать. Я привык думать о себе, как об орудии, но ведь и у орудия может быть воля. Что я теряю, раз мы оба обречены на гибель? И почему бы, в таком случае, напоследок не сделать что-то, что вписывается в понимание смысла и долга единственного человека, которого я уважаю?
Поднимаю взгляд и в упор смотрю на напряженное лицо своего напарника.
- Хорошо, - я медленно проговариваю каждое слово, чтобы дать ему (и себе) возможность получше вникнуть в их смысл. - Я согласен. Ты уберешь девчонку.
Темные брови Йована подскакивают вверх. Несколько секунд он молчит. Потом спрашивает, недоверчиво сузив глаза:
- Почему?
Я морщусь - до чего же бессмысленный вопрос. Но, тем не менее, ответить на него нужно, хочу я того или нет.
- Потому, что так будет правильно. Вот и все. Ты доволен?
Глава 4.
1
Время плывет незаметно, неощутимо и скользко, как тяжелая баржа по мутной глади реки, стиснутое стенами этой убогой прокуренной комнаты. Может, где-то в другом месте все обстоит иначе, но здесь оно остановилось, превратилось в эфемерную дымку, в отвлеченную величину, безвоздушное пространство.
Шесть лет назад. Йован прав, я мог бы убить его. И ни секунды не пожалел бы об этом. Но он так же прав и в другом - потом я так же не сделал этого. Его жизнь приобрела для меня смысл, некие отчетливые формы, определенную ценность - насколько я вообще умел ценить что-либо. Умирать нужно за что-то стоящее, сказал он. Но хоть убей, я не мог связать это и девчонку на нечетких цветных фотографиях. Впрочем, теперь уже все равно. Слово сказано, и я не собираюсь брать его назад.
Возможно, это и к лучшему. Развязывает руки.
Я стою у окна и курю сигарету за сигаретой, безучастно наблюдая за тем, как скупые капли дождя монотонно лижут запыленное стекло, превращая мир в театр теней. Через короткое время дождь заканчивается. Я тушу окурок в переполненной пепельнице, на секунду закрываю глаза. На губах остается горький привкус никотина.
Оборачиваюсь на Йована, чей темный силуэт четкими контурами вырисовывается в опустившихся сумерках.
- Пора.
- Да, - эхом отзывается он. - Пора.
Сосредоточенно проверяет магазин, щелкает затвором, засовывает пистолет в наплечную кобуру, удачно скрытую кожаной курткой, подходит к двери.
- Не знаю, будет ли у нас шанс увидеться снова.
- Надеюсь, что будет, - отвечает Йован, берется пальцами за облупленную ручку. Оборачивается. Я вижу его улыбку. - Гелерд.
- Что?
- Ты не такой уж упертый ублюдок, каким хочешь казаться, - произносит он напоследок и бесшумно выскальзывает в осенний вечер.
Покачав головой, усаживаюсь в кресло, закуриваю. Медленно достаю из кобуры пистолет, проверяю затвор, убираю обратно. На правое бедро вешаю боевой нож — под пальто случайным прохожим он не будет виден. Вот, пожалуй, и все.
Бросаю взгляд на часы, на секундную стрелку, перескакивающую короткие деления. Со времени ухода Йована прошло больше пяти минут, и ждать больше не имеет смысла.
Бросаю последний взгляд на убогую комнату, застегиваю пальто и выхожу на улицу. Поток холодного осеннего воздуха мягко толкает меня в грудь, окутывает тонким ароматом сырости и опавших листьев. Сквозь пространство плотно прилегающих друг к другу домов просачиваются мягкие серые сумерки.
Я миную короткую кривую улочку с труднопроизносимым названием; в лицо бьет свет фонарей и темная громада Калемегдана, сувенирные лотки, скромно примостившийся на углу дома антикварный магазин и булочная с насыщенным запахом свежевыпеченного хлеба. Бары и ресторанчики, казино, витрины магазинов, жалюзи на окнах.
На мгновение я замираю на перекрестке, засовываю руки в карманы. Мимо проходит компания молодых людей, звенит бутылками в плотном пакете. Среди улиц еще долго слышится их смех.
Сворачиваю на улицу Князя Михаила, просто так, без определенной цели, погружаюсь в суетливую толпу и тону в этом бесконечном множестве жизни, тел, лиц, звуков, вдыхаю их запахи.
Люди. Слишком много людей разных возрастов, социальных групп, национальностей. Стайка разношерстно одетой молодежи расслабленно курит у бетонной тумбы, оклеенной потускневшими объявлениями; женщина, одетая в длинную, в пол шубу и туфли на высоченных каблуках, путается в сплетении поводков - три карликовых пуделя; толпа туристов с чемоданами, вспышки фотокамер; вывески обменных пунктов, переливающиеся неоном; тощий прыщавый официант, монотонно курящий под витиеватой вывеской ресторана, взрывы смеха. Откуда-то доносятся пронзительные звуки скрипки, разлетаются в воздухе, сплетаясь с ароматом осени, призрачным и свежим.
Толпа охотно уступает мне дорогу, бессознательно раздвигая спины и руки или ускоряя шаг. Сегодня я становлюсь невидимкой, перемещаюсь в тень, чтобы, в свою очередь, начать охоту за другой тенью, которая, возможно, и сейчас бродит по вечерним тротуарам, прикрывшись, словно маской, человеческим лицом.
Знакомая лихорадка овладевает всем моим существом, наполняет тело горячей волной: сердце ускоряет ритм, кровь убыстряет бег по жилам, колотится в висках короткими жаркими вспышками. Все пять чувств обострены до предела, но это не жажда. Это гораздо сильнее жажды — древний инстинкт охотника, пульсирующий в венах. Я не сопротивляюсь ему.
Мое подсознание сейчас работает в десятки раз быстрее разума, и часть информации, получаемая мной через органы чувств, не достигает мозга, как нечто непригодное к употреблению.
Дыхание, грохот сердец, пульсация легких. Огни ночных кафе, рестораны, такси. Всплески фонарей сквозь ветви деревьев, желтые фары автомобилей. Смех, осколки разговоров, блеск глаз и лица - сотни лиц, тысячи, десятки тысяч запахов. Едкий пот, моча, губная помада, дешевые духи, гниль, пиво, ментол, пряный аромат кофе, сырой земли, выхлопных газов, асфальта и проводов.
Я тянусь за ними, цепляюсь, бросаю, снова нахожу, петляя в круговороте улиц, в лабиринте кварталов. Сердце стучит в горле, по спине проходит озноб. Нужно остановиться, но я не могу.
Я должен его найти.
Сворачиваю на какую-то улицу, смутно освещенную размытым светом фонарей. Прохожих тут не так много, и в нос ударяет помесь запахов кофе, жареного мяса, алкоголя и сигарет. Меня начинает мутить, голова медленно наполняется тяжестью.
Если бы он был здесь, я бы его почувствовал - обонянием, кожей, мускулами, напряженными до спазма.
Где же ты, где?
Прямо напротив из приоткрытых дверей ресторанчика доносятся переливчатые звуки гитары. Рядом горит окошко пункта обмена валюты. Какой-то долговязый парень в потертых джинсах выходит на улицу, вытаскивает из кармана сигареты, закуривает. Мимо осторожно проезжает машина.
Бесцельно провожу взглядом по тускло сверкающим окнам и...
Вижу ее.
Жертву.
Ее лицо возникает из тысячи образов, высвеченное легким пламенем оплывшей свечи, горящей на столике: густые русые волосы, сливочно-белая кожа с легкой россыпью веснушек по скулам и переносице, влажный блеск глаз.
Она сидит прямо у окна с подругой — темноволосой смуглолицей самкой с жадным широким ртом, и о чем-то беседует, неспешно попивая светло-голубой коктейль с ярким зеленым пятном лайма на дне. На очередную реплику подружки девчонка реагирует звонким смехом. Стремительным движением тонкой руки закидывает за ухо непослушную прядь, делает глоток из бокала и вновь улыбается легкой беззаботной улыбкой.
Она не догадывается, что эта ночь, скорее всего, станет для нее последней. Не знает, что умрет сегодня. Не чувствует липкого дыхания смерти, коснувшегося ее щеки, и это обстоятельство кажется мне странным, почти невероятным; эта девочка переполнена жизнью, как бутылка шампанского - искристой, шипящей, беспощадной влагой, которая так и просится излиться наружу неудержимым потоком.
Порыв ледяного ветра швыряет мне в лицо пригоршню дождевой влаги, и неистовая лихорадка постепенно отпускает меня; я дышу тяжело, как загнанная лошадь. Сознание начинает работать в обычном темпе, мозг принимается анализировать происходящее, словно послушный автомат. Я вижу перед собой полутемную узкую улочку, припаркованные на тротуарах машины, фонари, огни небольшого ресторана, людские лица, такие разные и одинаковые одновременно, и среди них - почти материальную энергию, заключенную в обычную молоденькую самку с блестящими черными глазами. Если драка завяжется здесь, можно не сомневаться, что она погибнет. И все эти люди: бармен, официанты, немногочисленные посетители тоже. Я знаю, что не стану о них жалеть, но ведь я дал слово Йовану. И лишь по этой причине мне стоит убраться отсюда как можно быстрее. Вызвать Йована, назвать улицу, номер дома - и моя часть сделки будет выполнена.
Опускаю руку в карман пальто, нащупываю мобильник, не сводя глаз с девчонки. Сейчас, когда я нахожусь так близко, меня не удивляет, почему Невидимый выбрал именно ее. Не просто свежая, чистая, сочная плоть - это жизнь, которую хочется забрать, ток, пробуждающий почти мистический инстинкт обладания, обещание, закодированное внутри ее глаз. Этого нельзя объяснить - можно лишь почувствовать, так, как умеют чувствовать только хищники, вроде нас.
Я знаю, что ощущал Невидимый, глядя на нее, кружа вокруг, вдыхая ее аромат, представляя себе, какова на ощупь ее кожа, какова на вкус ее кровь. Удовольствие. Предвкушение. Желание, которое не имеет ничего общего с похотью, скорее с эстетическим любованием, напряжением звенящих нервов, какое испытывает зверь перед решающим прыжком, перед тем, как его клыки с хрустом сомкнутся на нежной шее.
Внезапно девочка поворачивает голову в мою сторону, поднимает лицо и утыкается взглядом прямо мне в глаза, и, вместе с животным парализующим ужасом, я чувствую легкий толчок где-то на уровне ключицы, какое-то смутное удивление.
Улыбка гаснет на ее лице, будто кто-то задувает свечку, останавливает время, замещая его чем-то другим, бесплотным, клейко-липкой массой, однообразным желе, тянущей статичностью, в которую я погружаюсь, не в силах сопротивляться.
Она внутри моей головы. Она - внутри - меня. Это последняя здравая мысль, которую выдает мозг. А потом дыхание замирает в легких, сердце рождает глухой удар, а потом еще один, и замирает, будто покрывшись омертвелой коростой. Я стою, точно примороженный к тротуару, и не могу пошевелиться, сделать хотя бы шаг, одно небольшое движение, как-то помешать этому.
Ее разум без усилий соприкасается с моим собственным, и мы оба летим в яму общих воспоминаний, перепутавшихся в клубок настолько тугой, что я даже не знаю, можно ли верить собственному рассудку.
Сейчас я просто зритель. Я вижу картины, разрозненные, как куски плохо смонтированного фильма. Множество картин, перепутанных образов. Они дрожат, наслаиваются, сливаются в мутное ничто, в эфир, разорвавший пространство и время.
Окно с переливами света, мигающий экран телевизора с какой-то развлекательной передачей, полки с книгами - большинство на русском языке, лицо мужчины, его большие руки. А затем, внезапно провалившись куда-то вглубь, я вижу совсем другое: затхлую камеру, капли крови на полу, свое трясущееся тело, ванную с кроваво-грязной водой, гнойную рану на животе.
Уже в следующее мгновение моего лица касаются мягкие пальцы, женский голос говорит что-то на сербском, но я не могу уловить, что именно, даже по интонации. Перед глазами мелькает размытое серое небо, раскисшая от дождя дорога, автобус, раскачивающийся из стороны в сторону, детский плач, блокпосты и опухшие от слез женские лица.
Моя спина моментально становится мокрой; липкая влага стекает вниз по спине, по сведенной судорогой пояснице. Усилием воли сжимаю кулак, впиваюсь ногтями в кожу, сильнее, еще сильнее - до тех пор, пока не начинаю ощущать боль и реальность.
Я с трудом отвожу взгляд от бледного лица девчонки. Оно рассеивается, теряется в мутной дымке подступающего дождя.
Глотнуть воздух. Еще раз. Успокоиться, разжать руку. Вот так. Вдох-выдох, шаг в темноту, еще один.
Прижавшись спиной к стене, я на секунду прикрываю глаза в попытке отрегулировать дыхание. По лицу ударяют крупные ледяные капли. Дождь начинается сразу резко и мощно, с остервенением принимается барабанить по мостовой и по крышам домов.
В Белграде всегда так - непредсказуемый город, непредсказуемая погода. Несколько капель попадают за шиворот, катятся по спине, смешиваются с холодным потом, выступившем на коже.
Беззвучно выругавшись, вытягиваю сигарету из пачки, вставляю между губ. Долго чиркаю зажигалкой, прикуриваю, а потом снова возвращаюсь мыслями к девчонке. Как она это сделала? Как получилось у нее - у молоденькой человеческой самки, совершить такое - со мной?
Безусловно, не последнюю роль тут сыграло мое ослабленное сознание и, вероятно, ее повышенная восприимчивость, которую люди называют по-разному: интуицией, экстрасенсорной, колдовством. Должно быть, девочка и сама не подозревает о своих способностях, но это и к лучшему - есть шанс, что ее сознание не успело зацепиться за образы, с бешеной скоростью пролетевшие в голове, что она уже все забыла, как сон.
Снова затягиваюсь сигаретой, ощущая металлический привкус во рту и перевожу взгляд на свою руку. В ней все еще зажат телефон. С трудом вспоминаю, что хотел позвонить Йовану. Пусть заберет ее отсюда. Жаль будет, если девочка погибнет. Может быть, это будет номер фешенебельного отеля с огромной кроватью, дорогим алкоголем. Или здание аэропорта или железнодорожного вокзала - да что угодно. Он прав - она не должна попасть в руки Невидимому, стать еще одним заголовком на газетной полосе. Пусть живет.
Словно в ответ на мои мысли, корпус телефона беззвучно вздрагивает между пальцами. Я беру трубку, непроизвольно стискиваю зубы. На экране высвечивается номер Яна.
- Здравствуй, полукровка, - мягкий, ласковый голос, с едва уловимым акцентом - на какую-то долю секунды мне кажется, что я слышал его миллионы раз, уже стоял вот так, под дождем, зная, что его обладатель сам отыщет меня среди руин этого дьявольского города. Может, так оно и было где-то в другом измерении - и не потому ли сейчас я нисколько не удивлен, что заранее знаю исход?
- Привет, Истинный.
- Искал меня?
- Да.
- Прекрасно, - короткий смешок. - Я готов встретиться.
Глубоко затягиваюсь сигаретой. В легких начинает покалывать.
- Где?
- Как насчет “Ле Морт”? У Любомира отличный клуб.
Отшвыриваю недокуренную сигарету в лужу, отвечаю ровным голосом:
- Мне подходит.
Невидимый хмыкает на другой стороне информационного пространства - почти беззвучно, как призрак.
- Поторопись, охотник. Я не могу ждать долго.
Из трубки летят короткие гудки. Какое-то время тупо смотрю на скользкую мостовую, покрытую маслянистыми разводами. По противоположной стороне улицы, прямо напротив меня, хихикая, пробегает укрывшаяся под зонтом парочка. Тяжелые капли туго стучат по крышам машин. Скорее всего, ни Любомира, ни его общины уже нет в живых. Но он знал, чем рисковал, и, наверное, это правильно.
Набираю Йована. Он откликается почти сразу. Хрипло дышит в трубку.
- Я нашел ее.
- Кого?
- Девчонку, - слово “жертва” больше не идет у меня с языка. - Приезжай сюда и забери ее. Я не могу ждать.
- В чем дело? - в хрипловатом голосе Йована проскальзывает напряжение, и я отчетливо представляю его застывшее лицо, прищуренные глаза. Это не его война - я уже решил, нравится ему это или нет.
- Я иду к Любомиру.
Йован реагирует мгновенно.
- Он там?
- Не уверен.
- Это может быть ловушка, Гелерд. Не делай этого.
Улыбаюсь, глядя на тускло освещенные окна кафе, за которыми все еще виден призрачный силуэт.
- Я все же рискну. А ты решишь проблему с девчонкой. И на этом все.
- Я поеду с тобой, - возражает он через паузу.
- Нет. Не поедешь. - Мои слова звучат приказом. До этого я ни разу не приказывал ему, никогда. С Йованом проще всего было договориться, заключить сделку. - Ситуация слишком нестабильна. Мне нужно, чтобы ты оставался в резерве. Понимаешь меня?
И Йован отступает.
- Ладно, - неохотно соглашается он. - Понял. Выезжаю.
Нажимаю на кнопку сброса, с облегчением убираю телефон в карман. Теперь я почти спокоен. Йован не подведет. Он никогда не подводил.
2
Когда я подъезжаю к клубу, дождь, словно в издевку, начинает бить еще сильнее. С лица ангела стекают тяжелые капли. За тяжелыми резными дверьми - олицетворением пафоса, меня встречает тишина. Ни охраны, ни официантов, ни администратора, ни беснующейся толпы.
Огромный танцпол пуст, и только под потолком, плавно кружится огромный шар, вспыхивая и переливаясь сотнями стеклянных граней.
В холодном воздухе, пропитанном сигаретным дымом, мягко и ненавязчиво проступает сладковатый запах крови и свежего мяса.
Труп бармена с развороченной шеей нахожу возле стойки - он лежит, уткнувшись лицом в пол, прямо в кровавую лужу, натекшую из порванной артерии. Тусклый луч розоватого света падает на сведенные в судороге пальцы. Рядом, привалившись к стене, полусидит - полулежит женщина-администратор. Темные волосы неровными прядями свешиваются ей на лицо, и мне не нужно подходить ближе, чтобы определить жива она или нет.
Здесь все мертвы.
Ну, или почти все.
Достаю “Кольт” и бесшумно направляюсь в сторону лестницы, прямо к апартаментам Любомира. Возле ступеней лежит охрана: четверо здоровенных парней, сложенные один на другого, как туши на бойне.
На секунду останавливаюсь, молча всматриваясь в застывшее мясистое лицо того охранника, что сверху - один глаз у него приоткрыт, в заледеневшем зрачке мелькают короткие блики света. Он даже не успел вытащить оружие. Не успел понять, что случилось. Потом, в газетах наверняка все свалят на мафиозные разборки или что-нибудь в этом роде. Все погибли, живых нет - так там будет написано.
Наверх, по темному мрамору лестницы, тянется смазанная кровавая дорожка.
На секунду задерживаю дыхание, прикрываю глаза. Я почти наверняка знаю, что найду там, наверху, но отступать все равно уже поздно, а я дал обещание. Что ж, это будет не такой плохой конец, а Йован с девчонкой наверняка уже далеко.
Душная волна смерти встречает меня уже на второй ступеньке, тяжелая и резкая, но я сдерживаю себя. Спешить больше некуда.
Поднявшись на пару ступенек вверх, я начинаю понемногу ощущать их: Истинные, девять или десять здоровых натренированных самцов - бойцов клана Мирнивицей. Вот только Невидимого среди них нет.
Меня переиграли.
Что я испытываю в этот момент?
Досада. Бесспорная, тяжелая досада, какая, наверное, бывает у гроссмейстера, увлекшегося построением замысловатой комбинации и не заметившего очевидного подвоха на шахматной доске. Одной такой маленькой пешки, сводящей на нет все его усилия.
Но у меня есть выбор. Сейчас, здесь я еще могу решить, как поступить дальше.
Вариант первый: остановиться на полдороги, медленно развернуться и покинуть это место. Отыскать Йована и попытаться вытащить хотя бы его. Время еще есть. Не слишком много, но мне хватит. Вариант второй: подняться наверх, войти в апартаменты Любомира и уничтожить всех, кого я там найду. А потом встретиться с Невидимым один на один. Возможно, именно на это он и рассчитывал, если втянул меня в это.
Дольше я не раздумываю. Бесшумно взлетаю вверх по лестнице, на секунду замираю возле изрешеченной пулями двери с причудливым орнаментом из арабесок, среди всего этого хаоса, слепленного из неподвижных тел охраны, кровавых луж и кусков мрамора.
Умереть за что-то стоящее, так сказал Йован. Я повторяю про себя эти слова, как заклинание. Умереть за что-то стоящее. Умереть за что-то. Не знаю, важно ли это теперь. Я никогда не задумывался о подобных вещах - не было ни времени, ни желания. Все это могло породить сомнение, а сомнение - это вопросы, на которые так или иначе пришлось бы отвечать. Но теперь все изменилось. Теперь вопросы летят сквозь меня, дырявят, как метеориты атмосферу, одолевая сопротивление воздуха.
На секунду я прикрываю глаза и втягиваю ноздрями холодный воздух, в котором смешался запах пороха и сырого мяса, а потом распахиваю дверь ногой и вхожу в покои Любомира.
На краткое мгновение меня оглушает тишина: коридор, наполненный едким дымом, режущим глаза, рассеянный свет масляных ламп, запутавшийся в полумраке.
Трупы молодого дампира и его двух подружек с разорванными шеями, усыпанные осколками зеркал, лежат на красном ковре лицами вниз. У одной из дампирш вырвана рука. Наверное, она пыталась вырваться, возможно, даже сопротивлялась. Не помогло.
Через пару шагов я останавливаюсь. Опускаю пистолет.
Навстречу из зыбкого полумрака выплывают массивные силуэты. Десяток отлично обученных Истинных вампиров - вооруженных, к тому же. Я мимолетно оцениваю их арсенал: пистолеты-пулеметы “Глок” с увеличенным магазином, боевые ножи. Вполне достаточно, чтобы превратить меня в груду костей и мяса.
Пару мгновений Истинные молча разглядывают меня, словно прикидывая что-то, а затем один из них - высокий, мощный вампир, выступает вперед, и, сплюнув на пол, интересуется с некоторым удивлением:
- Ты один?
Слегка улыбаюсь, наблюдая за их лицами, серыми в дымном полумраке.
- Как видишь.
- Вас было двое. Значит, человек уже мертв. Так же, - вампир кивает куда-то в сторону и оскаливает внушительные клыки, - как и твои пособники. Теперь твой черед. Ты, - он слегка повышает голос, и девятеро остальных вплотную приближаются к нему, будто образуя невидимый заслон, - нарушил границы клана Мирнивицей, проводил боевые действия на подчиненных территориях без дозволения иерарха. Это уже военная акция, которая карается смертью. За нами право экстерриториальности.
Удивленно смотрю. Меньше всего я ждал, что со мной вступят в диалог.
- Ради чего ты тратишь время, Истинный?
- Таков приказ иерарха, - спокойно отвечает вампир. - Сдай оружие, и мы сохраним тебе жизнь. По-крайней мере, на время.
Перевожу взгляд вниз, на свой “Кольт”, зажатый в правой руке. Семь патронов со смещенным центром и шариком ртути внутри - почти полная гарантия, что противник не регенерирует. Но на десятерых Истинных этого мало. Слишком мало.
- А что потом?
- Твою судьбу будет решать иерарх Тадеуш и его советники. Нужно уметь проигрывать, так ведь? - невозмутимо отвечает вампир, делает шаг вперед и протягивает руку ладонью вверх. - Твое оружие, охотник.
- Значит, - почти беззвучно произношу я, ощущая, как по телу пробегает озноб, и поднимаю взгляд на лицо вампира, - мне все равно нечего терять. Верно?
Прежде чем получить пулю в рот, он еще успевает оскалить зубы. Секунда - и голова Истинного заваливается назад, увлекая за собой бесполезное уже тело. Еще секунда - и воздух ощетинивается стволами, вздрагивает от напряжения, звенит вспышками выстрелов, разрывающими пространство. Пули дырявят стены и мертвые тела, выбивают мелкую крошку из потолка, рикошетят от старинных кованых светильников. Стекло одного из них бьется с жалобным звоном, фитиль вспыхивает и тут же гаснет, осыпавшись искрами на пропитавшийся маслом ковер. Вот, что такое бой - набор расщепленных на составляющие секунд, вздыбленных выстрелами, плоть, управляемая инстинктом.
Коридор слишком узкий для того, чтобы тут можно было укрыться, так что, в живых тут не останется никого... или я один. Я вновь нажимаю на спусковой крючок, и голова одного из Истинных разлетается, как ореховая скорлупа. Прежде, чем выстрелить снова, успеваю заметить еще двоих, лежащих навзничь с кровавыми дырами вместо лиц. Следующая пуля попадает в вампира, стоящего у самой стены, немилосердно отстреливает ему кусок шеи вместе с горловым хрящем - там, где Знак. Вампир скатывается вниз по стене. Кровь потоками бьет из разорванной артерии, прямо на этот чертов красный ковер, и, задыхаясь и хрипя, он еще пытается остановить ее, задержать между скользких пальцев.
Оскалив зубы, оборачиваюсь на оставшихся шестерых.
По позвоночнику начинают бегать короткие волны тока, приливы силы, которую я больше не хочу контролировать. Полтора века назад Старейшина Эвон бросил мне в лицо обвинение в предательстве, и по Закону я имел право на поединок, но, по сути, поединком это не было: я просто разорвал его на части. Сначала была рука, потом кусок брюшины, потом нижняя челюсть. Но он был силен и наверняка сумел бы регенерировать и с такими ранами, если бы его охрана вмешалась вовремя, если бы они сумели сделать что-нибудь со мной. Но у них ничего не вышло. Их я убил тоже - уже после того, как раздавил череп Эвона ногой.
Что было дальше, я уже не помню. Того, что было потом - тоже. Я очнулся в камере - опустошенный трансформацией, оглушенный болью, с адским желанием умереть. В ту пору я был еще слишком наивен, слишком надеялся на Закон, еще во что-то верил. Сейчас, конечно, все по-другому. Сейчас я верю только в себя, ну, и в Йована, возможно. Но Йован - человек. А я - уже нет.
Вторая сущность просыпается мгновенно: удлиняются клыки, выгибается дугой позвоночник, мышцы наливаются стальной тяжестью. Я не обращаюсь в зверя - я не оборотень, но его сущность живет во мне, пульсирует в венах, безудержно рвется наружу.
Краем зрения я успеваю заметить перекошенные лица Истинных, их наполненные ужасом зрачки - это не страх, это осознание неизбежности. Кто-то вскидывает пистолет, кто-то хватается за боевой нож, но уже поздно. Они ничего не успеют.
Один из вампиров стоит близко, слишком близко от меня. Я вижу дуло пистолета, нацеленное мне в лоб, вспышку выстрела. Слышу глухой стук сердца, его дыхание. А потом - булькающий хрип, после того, как мои пальцы вцепляются ему в горло и выдирают кусок шеи вместе с сухожилиями и позвонками.
Острая боль в плече, взмах боевого ножа, протяжный вопль. Вот и все, что я успеваю запомнить. Дальнейшее теряется в быстром тумане, в темном бешенстве боя: оскаленные рты, брызги крови, выстрелы, крики, хруст костей.
И трупы - десять трупов у моих ног, скользкие от крови ладони.
Прихожу в себя секунд через тридцать. Голова звенит и пульсирует - тяжело, бессмысленно, как после мучительного похмелья. Еще через десять секунд постепенно выравнивается дыхание и сердцебиение, утихает дрожь, глаза начинают воспринимать реальность.
Тяжело дыша, я стою в мутном пространстве среди груды тел, ошметков внутренностей, битого стекла и кусков обвалившейся штукатурки; мои лицо и одежда густо перепачканы кровью. Правое плечо наливается горячей тяжестью - туда угодила та чертова пуля, но никакой боли я не чувствую. Рецепторы еще не до конца восстановились.
Покачиваясь, делаю несколько шагов вперед, и только тогда замечаю едкий дым, вяло ползущий из противоположного конца коридора, от двери.
Светильник. Чертов масляный светильник, загоревшийся так не во время.
Мне надо спешить. Мне надо узнать что-то важное. Но что?
К горлу подкатывает тошнота.
Одной рукой я убираю в кобуру свой “Кольт”, склоняюсь над неподвижным телом одного из вампиров, вытаскиваю “Глок” из обмякшей ладони. Магазин почти полный - он успел сделать лишь пару выстрелов. Тем лучше.
Сжав в липких пальцах пистолет, нетвердым шагом направляюсь в комнату Любомира и почти сразу натыкаюсь на голову Каролины. Она лежит возле двери, запутавшись в ворохе русых волос. Тело, разорванное почти пополам, валяется в луже крови и вывалившихся внутренностях у стены. Под ногами хрустит битое стекло, звенят отстрелянные гильзы.
Перевожу взгляд на знакомый уже диван в противоположном углу комнаты.
Любомир лежит там, уткнувшись лицом в стеклянный столик. Из разорванного горла густой черной нитью стекает кровь, смешивается с остатками кокаина. Секунду я смотрю на его затылок, потом прохожу мимо.
Из-под двери начинает медленно сочиться дым. Этот чертов клуб станет одним большим погребальным костром. Может, и для меня тоже. Соблазн остаться тут настолько велик, что на секунду я даже не пробую ему сопротивляться.
Зачем?
Я останусь здесь, на подконтрольных территориях, пока меня не убьют. Разумеется, за десяток своих бойцов Мирнивицы сделают это каким-нибудь особо изощренным способом. Можно еще попробовать скрыться, уйти в другие земли, добраться до Бодана. Но вряд ли там мне будут рады. “Нас посылали не для того, чтобы мы вернулись”.
Йован сказал это только сегодня утром. Почти двадцать часов назад.
Что с ним теперь? А с девчонкой?
Наверное, оба они мертвы. Вместо одной жертвы Невидимый получил две. А я предпочел выбрать бой, а не отступление, потому что не умею иначе. И подарил ему время.
Сзади доносится хриплый отрывистый кашель. Обернувшись, я замечаю Яна, сидящего в углу, возле бара, с раскинутыми в нелепой позе ногами в массивных ботинках и прижатой к горлу ладонью. Сквозь худые пальцы с отросшими темными когтями медленно сочится кровь.
Приближаюсь к нему вплотную и опускаюсь на колени, чтобы получше рассмотреть его лицо.
Глаза Яна утыкаются в мои, и несколько мгновений смотрят, не узнавая.
- Там... что, пожар? - с усилием выдавливает он из себя и заходится в приступе кровавого кашля. В лицо мне летят брызги крови. Я не вытираю их.
- Да.
- Я... никого... не предавал. Я... просто... не успел... предупредить. Они... следили... следили за мной. И за Любомиром тоже.
- Знаю.
Ян успокоенно опускает веки. Его щуплое тело сотрясает агония. Тело подростка, так и не трансформировавшегося в мужчину. Наверное, какое-то время это его развлекало, отстраненно размышляю я, наблюдая за тем, как Ян в последнем усилии скалит клыки. Когда-то давно, лет двадцать тому назад, когда он клеил малолеток на улицах Белграда.
- Он... ждет тебя... - шепчут его окровавленные губы. - На берегу Дуная... Он ждет тебя...там... помнишь? Бюро... Я говорил...
- Да.
Да, я помню.
Снова кашель. Только теперь с кровью из него выхаркиватся кусочки внутренностей. Замечаю на животе Яна рваные раны, полуприкрытые просторной рубашкой. Он не восстановится, но эта мучительная смерть не должна быть ему наказанием. Все мы — каждый из нас! - достоин худшей участи, но не заслуживает ее на пороге вечности.
Поднимаюсь на ноги, вынимаю пистолет, и, перед тем, как нажать на спусковой крючок, вижу глаза оборотня полные благодарного умиротворения. Спи спокойно, прощеный. Аминь.
3
Холодный ветер, заброшенный комплекс бывшего конструкторского бюро. Когда-то тут билась жизнь, были люди, был парк. Теперь - лишь остовы деревьев, разрисованные граффити стены, выбитые окна, выщербленная штукатурка, пожухлая трава, береза на провалившейся крыше. Горы битого кирпича под ногами, бытовой мусор, забор из старых досок.
Перед тем, как шагнуть за периметр, сбрасываю с плеч разодранное пальто, пропитанное кровью, сжимаю в руке пистолет. Ледяной ветер налетает короткими злыми порывами, но холода я не ощущаю, так же как и боли в раненом плече. Только пустоту, хаотичные зигзаги мыслей. Невидимый отлично понял меня, понял, что я не откажусь от крови, не покину клуб. Вот только для чего ему это? Можно ведь было поступить куда проще - например, попробовать расстрелять нас в квартире аниото или еще где-нибудь. Но он этого не сделал, наоборот: отдал мне на расправу своих братьев. Десять профессиональных бойцов - это много. Большая, очень большая потеря. Почему он пожертвовал ими? Почему устроил эту бойню?
Я пробираюсь вперед наощупь, осторожными короткими шагами. После трансформации у меня почти не осталось сил, и я смутно вспоминаю, что так же было и тогда, много лет назад. Причина, по которой Старейшинам удалось сделать из меня узника. Сейчас ничего не выйдет.
Очертания машины различаю еще издали - черный “Мерседес” 91 года выпуска с продавленным капотом. Желтый свет фар выхватывает из темноты угловатую надпись “Косово jе Србиja”, косые капли дождя.
Где-то вдали, за рекой виднеется яркое зарево, слышен истерический визг пожарных сирен. Слишком поздно, от “Ле морт” вряд ли что-нибудь осталось.
Только пепел.
Огонь - великий дар Прометея, делающий за тебя всю грязную работу, недаром же санитары так уважают горючие смеси и печи крематория. Так что, внутри клуба ничего не найдут, кроме фрагментов костей и опалившегося оружия - то, что нужно.
Сырой ветер бьет в лицо, доносит до меня смутный запах крови, запах, который я не смогу спутать ни с одним другим. Йован.
Он пытался успеть. Пытался вытащить оттуда девчонку, но ничего не вышло. Наверняка, ее труп сейчас лежит где-нибудь на дне подвала.
Что же, наверное, я бы мог помешать и этому, если бы захотел - и тогда вся эта ночь обернулась бы по-другому. Нет, я не виню себя - это чувство мне не слишком-то знакомо, так же, как чувство страха или сожаления. Сожалеть - значит, держать голову повернутой назад; в таком положении существовать крайне неудобно, а уж драться - тем более. Но мне неприятно думать, что я упустил нечто важное, не смог предугадать, предвосхитить события, и потому - избежать ненужных материальных и временных потерь. Безусловно, никто и никогда не станет считать их; всем плевать, сколько денег потрачено, сколько пуль выпущено из стволов, сколько жертв погибло - бы была достигнута основная цель. Прочее - мелкие детали, а детали Совет не интересуют.
Чуть задерживаю дыхание и делаю шаг вперед, навстречу мутному свету фар. Под ногами хрустят обломки кирпича, мелкий сор. Красно-белая полиэтиленовая лента тяжело бьется на ветру, путаясь о ветки кустарника.
Я вижу Йована у главного входа.
Он сидит, привалившись спиной к стене и зажав бок ладонью. Между его пальцами сочится кровь, “Дезерт Игл” аккуратно лежит рядом. Призрачный свет фонаря на мгновение выхватывает изображение Девы Марии на рукоятке.
Кажется, вырван кусок мышцы - это очень больно. А еще - два огнестрельных ранения. В ногу и в грудь. Серьезность повреждений пока оценить трудно, но Йован все еще жив. Это обнадеживает.
- Ты меня слышишь?
Тяжелые веки вздрагивают. Мутные карие глаза какое-то время вглядываются в мое лицо. По губам пробегает усмешка.
- Это ты, - выговаривает Йован, облизывает сухой рот. - А я-то думал тебя уже покрошили на куски.
- Это не так просто сделать, - без улыбки отвечаю я.
- Знаю, - хрипло смеется он. На взмокшем лбу собираются продольные складки. - Вот дерьмо, да?
- Скоро все закончится, - я распрямляюсь. - Держись. Осталось недолго.
- Ага, - Йован скалит крепкие белые зубы. По его шее ползет влажная капля.
- Держись, - механически повторяю я и направляюсь к подъезду.
- Гелерд, - летит мне в спину.
- Да?
- Девчонка. Ты обещал.
- Помню.
Не оборачиваясь, иду вперед и ныряю в зловонное нутро подъезда.
Беззвучно поднимаюсь по полуразрушенным ступеням с обвалившимися перилами на второй этаж. Под подошвами ботинок скрепят осколки мрамора. Кое-что не дает мне покоя: девчонка. Йован упомянул про нее не просто так, она еще жива. Но почему? Зачем она тебе, Невидимый? Что ты задумал?
Я чувствую его, физически ощущаю его присутствие, его силу. Древнюю силу опытного хищника, спокойную и мощную. Ее трудно контролировать - я знаю об этом лучше других, но он научился. Смог обуздать инстинкт и сущность зверя.
Еще один пролет.
Запах становится сильнее, явственнее и переплетается с еще одним, почти неуловимым, очень слабым, но несомненным - запахом жертвы. Она здесь, с ним. Невидимый не нанес ей никаких ран, никаких повреждений.
Мне становится не по себе, в грудь заползает смутное чувство тревоги. Все идет совсем не так, как я рассчитывал, и приходится признать, что до этого момента мне не приходилось сталкиваться с противниками, подобными Невидимому - не признающими никаких правил, условностей и территориальных ограничений, с легкостью идущими на убийства и с неподражаемой жестокостью жертвующими даже собственными собратьями. Ум, размах, изощренность. Все так, но для чего ему девчонка?
На пролете между вторым и третьим этажом я на секунду замираю, втягивая ноздрями морозный, пропитанный останками людской жизнедеятельности, воздух. Невидимый здесь.
Захожу в выбитую дверь. На единственной уцелевшей створке чья-то умелая рука нарисовала ангела - ангела с молитвенно сложенными ладонями и грустными сострадающими глазами.
Сквозь выбитые окна на пол льется слабый голубоватый свет. Я делаю два шага, останавливаюсь посреди груд мусора.
- Я здесь, Истинный.
Невидимый бесшумно выныривает из чернильного мрака, материализуясь из бесплотной тени в живое существо. Я спокойно рассматриваю его: бледное лицо с горящими точками глаз, узкие плечи, впалая грудь, тонкие пальцы.
Его правая рука с зажатым боевым ножом накрепко прижимает к себе девчонку — недвижимую, обмякшую, почти беспамятную. Кажется, она еще не пришла в себя и не вполне осознает происходящее. Застывший взгляд черных глаз обегает комнату, останавливается на мне. Она не понимает того, что видит - слишком сильно полученное воздействие.
Почему же ты не убил ее, Невидимый? Что тебя остановило?
Некоторое время мы стоим друг напротив друга и не произносим ни слова. Войти в его разум я даже не пытаюсь — напрасная затея, но и с его стороны не ощущаю ничего такого.
Тонкие губы Невидимого растягиваются в улыбке.
- Ты пришел, - говорит он приглушенно.
- Пришел. Ты неплохо сыграл.
- На войне все средства хороши, Гелерд. Ты ранен, как я вижу?
Пожимаю плечами, ощущая прикосновение волос с своему лицу, влажных от дождя и крови.
- Пустяки.
- Да, - соглашается он, слегка улыбнувшись, - для тебя это пустяки.
Сжимаю губы. По мокрой спине проходит слабая дрожь.
- Ты ничего не спрашиваешь о своих братьях.
- Незачем, - равнодушно бросает Невидимый. - Ты убил их, разумеется. Всех до единого.
- Зачем ты подставил их?
По лицу вампира пробегает тень.
- Странный вопрос, - замечает он, и я усмехаюсь, внутренне не уставая поражаться нелепости ситуации: вот мы стоим здесь, два противника, готовые разорвать друг друга на части, и ведем светскую беседу, будто ничего естественнее и быть не может. Что же, у каждой смерти своя прелюдия. Невидимый выбрал такую - нужно уважать его выбор. Пусть говорит, сколько хочет. - Любомир предал свой народ и своих предков - такое не прощается. Да и к тому же, мне нужно было время. А еще, - бескровные губы Невидимого едва заметно вздрагивают, и я возвращаюсь в реальность, - мне нужна была она.
Его тонкие пальцы проходят по щеке девчонки, по длинным густым волосам. Та дергается, но как-то вяло, неохотно. Ее сознание сейчас напоминает сгусток слизи - однообразная копошащаяся масса, безвоздушное пространство. Она не смогла бы сопротивляться, даже если бы захотела - я знаю это слишком хорошо.
- Такая молодая, да? Такая аппетитная.
- Зачем она тебе?
Бледное лицо Истинного слегка искажается, вздрагивает полумрак, опустившийся на полыхающие зрачки. В них нет жажды. В них нет ненависти.
- Сейчас поймешь, брат мой, - шепчет он одними губами и легким, почти неуловимым движением проводит лезвием по шее девчонки. Кровь из раны начинает течь медленно и неохотно. Коротко всхлипнув, девчонка падает на колени, лицом в грязный пол. Невидимый перешагивает через ее тело, вскидывает взгляд. - Знаешь, как охотятся на акул, Гелерд? Нужно узнать, в каком месте она плавает, а потом закинуть туда наживку. И обязательно - понимаешь, обязательно обильно полить воду свежей кровью. Иначе ничего не выйдет. Только в этом случае акула обязательно приплывет и заглотит наживку. А дальше - дело техники. Ты выматываешь ее, таская за катером на стальном тросе. А потом добиваешь. Ты - большая белая акула, Гелерд. Самый опасный из существующих хищников. Уже чувствуешь запах крови? Ее запах?
Да. Да, я чувствую. Чувствую ее пульсирующий ритм, повинуясь которому, напрягаются мои мышцы, вытягиваются клыки.
- Ты зря потратил время, Истинный. И усилия.
- Посмотрим, - коротко улыбается он и молниеносно уклоняется в сторону, полоснув ножом по моей ключице.
Плечо обжигает боль, и, явственно ощущая теплые струйки крови, бегущие вниз по груди, я успеваю подумать, что еще не видел кого-либо, кто бы двигался с такой скоростью. Предупреждая новый удар, с силой перехватываю правое запястье Невидимого, но тот вжимается в стену спиной, выдергивает из кобуры пистолет и тут же нажимает на спусковой крючок; коротко полыхнув, оружие выплевывает пулю — калибра этак сорок пятого. Левую руку моментально сводит судорогой, рукав наполняется горячим.
В нашем бою нет ни красоты, ни поэзии — просто два диких зверя, сцепившиеся в схватке за превосходство. Древний, как мир, инстинкт, горючее, к которому поднесли спичку.
С хрустом сжимаю плечо Невидимого, ощущая под пальцами податливую плоть, рвущиеся мышцы, ломающиеся кости.
Теперь мы почти на равных. С рычанием Невидимый вцепляется здоровой рукой мне в горло, вернее — пытается вцепиться, потому что в этот момент я приподнимаю его в воздух и швыряю об стену. Подняться он не успевает. Оскалив зубы, приближаюсь к нему вплотную, вздергиваю на ноги, с силой сдавливаю шейные позвонки.
В этот момент я смотрю ему в глаза. В эти бесстрастные желтые глаза, на дне которых на короткий миг вспыхивает легкое недоумение - но не страх. Темные зрачки Невидимого блуждают по моему лицу, из горла вырывается хрип, нечленораздельное бульканье, которое при других обстоятельствах я мог бы принять за смех. Но он не смеется. Он умирает.
Усмехнувшись ему в лицо, с хрустом впечатываю его череп в стену. От удара бетон трескается, ломается на куски, и Невидимый оседает на пол бескостной, бесформенной массой.
Какое-то время неподвижно стою, глядя на смазанную кровавую дорожку на стене, затем склоняюсь над неподвижным телом.
Приподнимаю его голову за волосы, вглядываюсь в застывшее лицо с беспомощно оскаленным ртом и чуть слышно вздыхаю. Невидимый мертв, безоговорочно мертв, и тут уж ничего не поделаешь, потому что я превратил его череп в крошево из кости и мозгов, которое не сможет регенерировать.
Так что, свое вещественное доказательство Магистр не получит, триумфального судебного процесса тоже не будет, но мне плевать. О последствиях я буду думать позже, как только немного приду в себя. Все вдруг как-то перестает иметь значение, скатывается в гулкую пропасть безразличия, и я вдруг ловлю себя на мысли - даже не мысли, а ощущении, - что смертельно устал и хочу спать. Собственно, за пару часов сна, пожалуй, я бы сейчас отдал, что угодно. Даже свою бессмертную душу, но сон - это потом, а сейчас нужно помочь Йовану, пока еще не слишком поздно.
С трудом поднимаюсь на ноги. Окружающий мир плывет перед глазами мягкой тошнотворной каруселью. Держась за простреленную руку, делаю два шага вперед, к лестнице, но ноги неожиданно подламываются в коленях, и я падаю на пол. На какое-то время реальность гаснет, будто на глаза опускают невидимый занавес, однако, через мгновение загорается вновь. По правой руке струится кровь. Кровь. Пуля. Яд в пуле.
Стискиваю зубы и вновь делаю слабую попытку подняться, но не могу, и проклиная себя и свою слабость, какое-то время сижу на полу, тупо всматриваясь в густую тьму коридора.
Йован жив, я знаю это, чувствую, но он ничем не сможет мне помочь. С каждым толчком сердца отравленная этой дрянью кровь растекается по телу, разрушает клетки, разъедает ткань. Время уходит.
И тут мой взгляд падает на девчонку. Она лежит лицом в пол, раскинув тонкие руки, и не подает никаких признаков жизни. Однако, я чувствую слабое, но отчетливое сердцебиение, исходящее из ее груди.
Она жива. Жива, хотя это за гранью возможного. Она жива, и мне нужна ее кровь. Сейчас, любой ценой. Потому что это мой единственный шанс, пусть и очень, очень слабый.
Страшным усилием заставляю себя подняться на ноги и приблизиться к ней. Снова падаю. Здоровой рукой переворачиваю девчонку на спину. Дрожащие губы, закатившиеся зрачки. Блестящая от крови шея. Толчки сердца, выплескивающие красную дорожку из порванной вены.
Она умирает.
Ну же, Гелерд, соображай, черт возьми. Возьми себя в руки. Выпей ее. Для этой девочки уже ничего не изменится. Она все равно погибнет - так или иначе.
Она просто еще один человек. Просто жертва.
Стискиваю зубы, склоняю лицо. Запах ее крови жгучей волной ударяет прямо в мозг, за одну секунду превратив меня из разумного существа в неуправляемого зверя.
В горле пересыхает, сердце начинает неистово колотиться о ребра.
С трудом сдержав стон, обхватываю голову, зазвеневшую от боли.
Жажда. Жажда, ломающая мое тело и кости, будто бы и не было того донора, будто я и не пил ее кровь.
Сзади лежит вампир с проломленным черепом, но мне плевать. Подняться он все равно уже не сможет.
С бледных губ девчонки слетает короткий вздох.
Я нагибаюсь к ней, припадаю к шее, делаю глоток, другой, едва не теряя сознание от слабости и дурноты. Мир плывет перед глазами, тонет, вновь всплывает на поверхность, словно пробитая волной лодка; вселенная проваливается в небытие, зыбкая и бесформенная.
Я не ощущаю ничего – только свежий вкус ее крови на губах, а потом в спину вонзается пуля. Вторая, третья, четвертая. Я не слышу выстрелов, только чувствую, как свинец сорок пятого калибра разрывает мои внутренности, перемалывает кости.
Время спотыкается и замирает, и я понимаю, что никакая кровь жертвы уже не поможет. Мне не поможет уже ничего.
Эта мысль проносится в сознании вяло и неохотно. Поднимаю голову, равнодушно смотрю на размытую фигуру вампира, материализовавшуюся передо мной. По его лицу густо стекает кровь.
- Ну, что? – мягко спрашивает Невидимый, сжимая в руке пистолет. – Разве я не говорил тебе, что акула все равно приплывет на запах крови?
Он качает головой, приближается к безвольному телу девчонки и без усилий отпинывает его к стене. Коротко усмехается.
- Свежая кровь молодой самки. Она хороша, не правда ли? Я сам ее выбрал - для тебя. Ты проглотил наживку, Гелерд. Ты уже на стальном тросе. И ты достаточно вымотан.
Еще пуля – раз, два. Одна в грудь, другая – в ногу. Изо рта льется кровь. Я умру. Здесь, сейчас. Странно, но я ничего не чувствую: ни боли, ни ужаса, ни досады.
Он выиграл, я проиграл - в первый и последний раз в своей жизни.
Так бывает.
Тем временем Невидимый присаживается передо мной на корточки, склоняет на бок голову, заглядывает в глаза, участливо произносит:
- Признайся, отличная идея была, да? Это твой дружок-ликан подбросил мне ее. Когда потащил тебя к Соресу.
- Сорес…
- Под нашим контролем уже давно, - усмехается Невидимый, отирая кровь с лица тыльной стороной ладони. - А ты думал – мы не знаем про его торговлю? Да? Ты ведь так и не смог утолить жажду кровью той сумасшедшей девки, верно? Потому я сам выбрал тебе жертву, сам разыграл этот спектакль. Я знал, что ты не устоишь, слишком долгим было воздержание. Сорес прав - Братство не слишком-то о тебе заботится. Верно? Ну, скажи. Верно?
- Зачем?
- Зачем - что?
- Зачем... все это. Ты мог убить нас раньше. Еще до...
Спрашиваю из последних сил, без уверенности, что он ответит. Но вампир отвечает – с легким недоумением и досадой. Мой мутнеющий взгляд выхватывает из темноты отдельные детали, будто фрагменты сложной мозаики: тонкие руки с сильными пальцами, окровавленные впалые щеки, серый рот, оскаленные клыки. А еще - забрызганное кровью лицо ангела на противоположной стене. Его печальные глаза смотрят на меня, будто укоряя в чем-то.
- Да, это было бы разумнее всего - убить вас поодиночке, еще в аэропорту. Но мне приказали тянуть время. И я тянул. Как мог. Видишь, даже отдал тебе на расправу своих братьев. Но оно того стоило.
- Стоило? - я скалю зубы. Пусть стреляет.
По лицу Невидимого проходит тень сожаления. Он не спешит нажать на спусковой крючок.
- Магистр сам развязал нам руки, когда искал этих несчастных незарегистрированных полукровок, и мы не могли не воспользоваться ситуацией. Время пришло. Ты же сам понимаешь, что Братству конец. Конец нелепым предрассудкам, конец беззаконию. Конец всем этим накокаиненным ублюдкам, погрязшим в роскоши и разврате. Наши расы станут истинно свободными. Не будет ни слабых, ни сильных. Будет равенство. И свобода. Это новый мир, Гелерд, - он склоняется надо мной все ниже. Прохладные пальцы осторожно касаются моего лица, убирают мокрые пряди волос, застлавшие мне глаза. - И мне искренне жаль, что ты его не увидишь. Слишком много крови ты потерял, да и эти раны смертельны. Это необычные пули. Их создавали специально для тебя, полукровка.
Не мы охотились на него, а он – на нас. Важно ли это теперь? Не знаю.
Сгибаюсь в жестоком приступе кровавого кашля. Из горла летят кусочки плоти.
- Знаешь, - в приглушенном голосе Невидимого проскальзывает удивление. - Ты ведь мог убить меня. И чуть не убил. Раньше это никому не удавалось. Ты достойный противник, Гелерд. Потому я не оставлю тебя здесь подыхать, как собаку. Ты умрешь достойно. Думаю, ты готов.
Он медленно поднимается на ноги, заслоняя телом пространство. Неторопливо убирает пистолет за пояс, вытаскивает здоровый боевой нож. Короткое, чуть загнутое лезвие тускло вспыхивает в зыбкой полутьме.
Я шепчу в его лицо окровавленными губами:
- Скажи… скажи мне твое имя.
Изможденное, в кровавых разводах, лицо вампира слегка вздрагивает. Он вновь склоняется надо мной.
- Матиаш, - отвечает он после непродолжительной паузы и оскаливает зубы.
В этот момент я отрубаю ему голову. Хорошо, что я не забыл про клинок на правом бедре.
Оскаленная голова Матиаша с глухим стуком летит на пол, и меня обдает потоком крови, фонтаном брызнувшей из артерии. Весь пол, стены, кажется, даже потолок – в крови. В моей, в его, девчонки. Кровь перемешалась, и непонятно – где чья.
Густой солоноватый запах наплывами бьет в ноздри. Кружится голова, кружится мир, уплывает куда-то далеко, замирает и меркнет.
Через секунду сознание возвращается ко мне - ясное и холодное.
Я стою на коленях посреди коридора. В моих пальцах все еще зажат клинок.
Блуждающий свет фонаря на мгновение выхватывает из тьмы окровавленные, как на скотобойне, стены, обезглавленное тело, навзничь лежащее на полу рядом, и лик ангела на стене.
И девчонку.
“Ты обещал, Гелерд”.
Я обещал. И пытался сдержать обещание, но она умерла. Не смогла выжить после такого - никто бы не смог.
С тупым недоумением вслушиваюсь в звуки угасающего мира. В глухой стук бьющего сердца.
Такое маленькое, но упрямое – оно продолжает невесомо стучать в груди, под ребрами, под тонкой пленочкой плоти. Я слышу его слабые, но отчетливые удары, слышу, как кровь все еще бежит по жилам, невесомой нитью удерживает ее здесь, в этом убогом мире, провонявшим кровью и гниением.
Покачиваясь, поднимаюсь на ноги, приближаюсь к девчонке, падаю рядом.
Собравшись с силами, поднимаю ее голову, кладу себе на колени. Секунду безучастно рассматриваю ввалившиеся щеки, фиолетовые тени вокруг глаз, запавшие губы. Такие лица бывают у умерших - неузнаваемые, искаженные, пустые.
Но она еще жива - вопреки здравому смыслу.
Больше я не думаю. Подношу руку ко рту, вгрызаюсь в запястье. Моя отравленная кровь тут вряд ли поможет. Но есть шанс, что эта девочка не станет осыпать меня проклятиями, когда очнется.
Приоткрываю бледные губы, жадно глядя на то, как тонкая красная струйка течет ей в горло.
Удар сердца. Вздох. Мгновение.
Девчонка делает глоток, кашляет. Ее голова безвольно свешивается к полу.
Прислонившись спиной к холодной стене, я закрываю глаза. Проходит минута, может две, прежде, чем я понимаю, что тело в моих руках раскалилось, будто расплавленный свинец.
С трудом поднимаю веки, ощущая, как струйки пота медленно ползут по спине. А может быть, это вовсе не пот. Может быть, это моя кровь вытекает из меня долгими влажными потоками, которые я не в силах остановить. Но это не имеет значения. Я выживу, как выживал раньше. Я смогу выбраться отсюда, нужно только немного передохнуть.
Внезапно девчонка распахивает глаза - черные, бездонные, как колодец. В тошнотворном кружении мира я вдруг отчетливо понимаю, что никогда в жизни не видел ничего страшнее этих огромных дрожащих зрачков, сквозь которые уплывает одна не слишком длинная жизнь. Необъяснимый ужас тяжелой волной поднимается вверх по позвоночнику, ударяет в мозг. Если бы я мог, то вскочил на ноги и сбежал отсюда. Сбежал, не оглядываясь. Но я не могу - уже слишком поздно да и сил не осталось.
Стуча зубами, девчонка цепляется пальцами за мою руку, царапает грудь. От боли темнеет в глазах. Я не должен сдаваться. Я должен держать ее, пока смогу. И я стискиваю ее плечи, прижимаю к себе, шепчу в ухо, ощущая неровные толчки маленького сердца:
- Тихо. Тихо, слышишь? Теперь уже все позади.
Ее продолжает трясти. А я продолжаю говорить что-то бессвязное и бессмысленное, какой-то набор невнятных слов, до тех пор, пока не утихают судороги, и напряженное тело не обмякает в моих ладонях.
Никогда бы не подумал, что могу испытывать такое облегчение. Даже, если она умрет, все равно я сделал, что мог. Снова прислоняюсь затылком к стене и улыбаюсь, с удовлетворением подмечая, как постепенно сжимается и угасает мир, рассеиваясь вокруг нас на тысячу мелких осколков. А потом наступает тьма, и я, наконец-то, перестаю чувствовать совсем.
Глава 5.
1
Когда я открываю сухие веки, в лицо ударяет свет. Белый, нестерпимо - резкий, прямой, он отскакивает от белого потолка и стен, падает на мои ноги, плотно укрытые теплыми одеялами.
Поначалу я ничего не чувствую, кроме рези в глазах. Потом понемногу просыпаются рецепторы, и тело душной волной окатывает боль. Чтобы не застонать, с силой стискиваю зубы и закрываю глаза, стараясь сосредоточиться на чем-то нейтральном, но вместо этого ощущаю запах.
Его ни с чем не спутаешь. Чудовищный симбиоз дезинфектанта и питательной сыворотки, которую колют в интенсивной терапии для поддержания жизненных сил, до тех пор пока ты не откроешь глаза или не отправишься на тот свет.
Так и есть — из вены торчит катетер, по жгутику капельницы медленно течет прозрачная вязкая жидкость. На указательном пальце датчик, подключенный к монитору, висящему над кроватью. По черному экрану ползут зеленые и красные кривые. Пульс, дыхание, сердцебиение, насыщенность крови кислородом.
Когда я пытаюсь приподняться, датчик принимается пищать. Кривые подскакивают, начинают мелко вибрировать. В голове мутнеет, и я хватаюсь пальцами за простынь. Краем глаза замечаю наркозно-дыхательный аппарат у кровати.
Все, как всегда. Ну, или почти все. Кроме неясного ощущения тревоги, привкуса горечи на языке.
Каким-то чудом мне удалось выжить и на сей раз.
Что я делаю тут, в Лаборатории Бодана? Почему меня не оставили на подконтрольных территориях?
Сжав зубы, сажусь на кровати, выдираю из вены катетер, отшвыриваю в сторону, поднимаю взгляд на закаленное стекло с зеркальной поверхностью для наблюдения за динамикой состояния пациента, и вижу свое искаженное отражение. Землистая кожа, впалые щеки, заросшие густой бородой, спутавшиеся пряди грязных темных волос.
Поднимаю руку и подношу к лицу. От моей кожи пахнет кислым запахом медикаментов и железа.
Но я все еще жив.
Медленно снимаю с себя нелепый больничный балахон, осматриваю продырявленное пулями тело. Десять или девять следов. Понадобится еще пару месяцев, чтобы они исчезли.
Дверь, своей белизной почти полностью слившаяся со стенами, открывается, и в палату стремительно входит Александер — старший целитель Лаборатории, невысокий, крепкий и невозмутимый, как всегда. По виду его можно было бы принять за инквизитора, если бы не хирургическая пижама и белый халат. В руках у него - герметично запечатанный пакет с красной жидкостью-стабилизатором в руках, при виде которого по моему телу проходит мелкая дрожь.
Кровь.
Кровь, прошедшая плазмаферез, ну, или как там называется эта процедура. Гемоглобин в чистом виде, поставляемый в Бодан одной из бесчисленных лабораторий и частных клиник, принадлежащих Братству.
Александер вплотную приближается ко мне и молча протягивает пакет. Я не ощущаю жажды — чертова сыворотка снизила кровозависимость, но клетки не обновила и не дала необходимое количество кислорода моему организму. Беру пакет в руки, вскрываю и начинаю жадно пить эту мерзость, глоток за глотком, до самого дна. Настойчивый звон в голове понемногу утихает.
На бесстрастном лице Александера возникает слабая улыбка.
- С возвращением, Гелерд, - говорит он.
Откладываю пакет в сторону, перевожу дыхание. В глазах начинают медленно вращаться ослепительные круги света.
- Как долго я здесь?
- Три недели, - Александер осматривает меня с ног до головы, ощупывая пальцами поврежденную руку. – Почти срослась. Тебе повезло. Кость была сильно раздроблена. Еще неделю тебя не могли транспортировать из Белграда. Еще чувствуешь головокружение? Тошноту?
- Да, - невнятно говорю я, про себя удивляясь тому, что меня мучает какое-то неопределенное чувство или мысль. Что-то произошло. Там, в Белграде. Что-то такое… Но воспоминания путаются, уходят на глубину. Кровь. Большая белая акула. Я снова смотрю на свою руку, на едва заметный след клыков на запястье.
- Это пройдет.
- Как я здесь оказался?
Вместо ответа Александер, вскидывает брови. Отработанным движением раскрывает мое веко, светит фонариком в зрачок.
- Расфокусирован,- сообщает он спокойно. - Это была чертовски сильная дрянь.
- Как Йован? - под мышками выступает липкий пот, медленно скатывается по ребрам. Понемногу меня снова начинает трясти.
- Жив, - коротко отвечает Александер, кисло улыбается. - Пара переломов, два пулевых. В этот раз вам обоим сильно досталось, верно?
- Да, - хрипло отвечаю я.
Свет ламп становится вдруг непереносимо резким, как удар. Перед глазами вспыхивают и плещутся быстрые искры - верный признак приближающегося забытья. Руки целителя обхватывают меня поперек корпуса. Я знаю - в кармане у него припрятан шприц с седативным. Нельзя позволить ему сделать этот чертов укол, вырубить меня. Для этого нужно задавать вопросы, как можно больше вопросов. Или просто говорить. Но это трудно. Очень трудно.
- Ты еще не пришел в себя. Тебе лучше поспать, Гелерд.
- Нет.
Дыхание захватывает в тугой комок. Воспоминания просыпаются внезапно и резко, отдаваясь нестерпимой болью в висках. Коридор, закопченные стены. Спертый запах. Сквозь пустые окна пробивается тусклый свет фонарей, выхватывает из темноты мусор и обломки мебели. “Ты проглотил наживку, Гелерд”. Вспышки выстрелов, кровь в горле.
Но было еще что-то. Что-то, о чем я не могу вспомнить. Никак не могу.
- Мне нужно выйти отсюда.
- Тебя отключили от НДА сутки назад. Сердце может не выдержать.
В ответ я скалю зубы. Хочется рассмеяться, но сил нет.
- Мне нужно выйти.
- Не нужно. Тебе не о чем беспокоиться.
- Мне нужно выйти, - повторяю я.
Александер склоняется над моим лицом, внимательно смотрит в глаза.
- С ней все в порядке, - тихо говорит он. - Если ты об этом волнуешься.
- С кем? - машинально спрашиваю я. Мой голос падает до шепота, и Александеру приходится наклониться еще ниже, чтобы расслышать его.
- Гелерд?
- С кем в порядке? - я все еще ничего не понимаю.
Светлые глаза целителя вспыхивают легким удивлением.
- Ты ничего не помнишь?
Отпускаю его руку, молча смотрю, из последних усилий цепляясь за реальность. Я знаю, что упустил какую-то деталь, очень важную деталь, центральный фрагмент этой гребаной мозаики, без которого все теряет смысл.
Какой? Что это было?
- Твоя обращенная, Гелерд. Она жива.
Он продолжает говорить еще что-то, но до меня долетают только осколки фраз. Глаза ослепляет свет, и лик ангела на стене, по которому струятся теплые красные потоки. Кажется, что он плачет.
Моя обращенная. Я обратил девчонку. Она приняла кровь. Мою слабую, отравленную пулями кровь - и выжила.
- Геморрагический шок третьей степени, массивная кровопотеря, интоксикация. Но, на самом деле, все не так плохо. Прогноз благоприятный.
- Да, - выговариваю я, бездумно глядя в мерцающий белым светом потолок. - Хорошо.
- Нам стоило огромного труда вытащить ее с Балкан. На этом настоял Милослав, и им пришлось подчиниться. Иерархи и альфы стай серьезно обеспокоены.
Я бессмысленно улыбаюсь в ответ, пытаясь затолкнуть тошноту, комом подступившую к горлу. Александер перехватывает мою руку и проворно втыкает в вену иглу катетера.
- Их можно понять, - вкрадчиво продолжает он, - их страх. Что за существо ты создал, дав свою кровь? Кто сможет ее контролировать?
- Она принадлежит мне, - бормочу я. Сознание проваливается в пустоту, но я удерживаю его - мне нужно знать. - Она принадлежит мне.
- Безусловно, так и есть, - прохладные пальцы Александера ощупывают мою голову, и я вижу его размытое лицо. - Отдыхай. Я вернусь завтра.
- Она… здесь?
- Не стоит, - в негромком голосе Александера слышится утомление, - ты еще не готов. Это может быть опасно для тебя - и для других тоже.
- Она здесь?! - рычу я, отталкиваю капельницу в сторону. Она ударяется о стену, падает. Питательная сыворотка разливается по полу.
Александер внимательно смотрит на меня. Должно быть, сейчас я похож на безумца. Может, это и в самом деле помутнение рассудка, не знаю.
Свет перед глазами медленно меркнет, и я откидываюсь на подушку, мокрую от пота.
И почему девчонка не умерла? Почему выжила?
По тонким губам Александера пробегает суровое выражение. Он запускает правую руку в карман, вытаскивает оттуда упаковку с какими-то таблетками, протягивает мне. Секунду молча смотрю на свою ладонь с зажатой в ней белой упаковкой. В углу стоит красный кружок. Александер чуть кивает.
- Восстановительные. Новая разработка. Прими пару штук. Легче тебе не станет, но, по-крайней мере, ты сможешь ходить.
Глотаю таблетки. Задумываться мне некогда.
Поднимаю взгляд на Александера.
- Я хочу взглянуть на нее. Сейчас.
2
Эта девчонка сидит на кровати, вцепившись дрожащими руками за поручни. Волосы ей обрили, всю эту густую шелковистую массу, чтобы лучше следить за показаниями мозговой активности.
На нас она не реагирует - она не реагирует вообще ни на что. Черные глаза, подернутые мутной дымкой, без выражения смотрят в пространство.
Должно быть, ее здорово накачали седативными, решаю я.
Вокруг суетится средний и младший медперсонал. И Александер в своей обычной иронично-вежливой манере приказывает им убираться вон.
Я стою в дверях, опустив руки в карманы слишком короткого для меня халата, и отстраненно рассматриваю ее. Глубоко запавшие глаза, бледные губы, повязка на тонкой шее.
Мое… дитя? Собственность?
Я не знаю. Этот вопрос перекатывается у меня на языке, словно горькая пилюля, которую я не могу заставить себя проглотить.
Александер подходит к ней вплотную, деловитым, отточенным движением, поднимает ей веко, светит фонариком в зрачки, затем берет тонкое запястье, слушает пульс. Девчонка не сопротивляется ему, не произносит ни слова. Все, что она может видеть перед собой - размытую перспективу, белое пятно халата, расплывчатые черты.
Страх придет к ней потом. Так же, как осознание.
- Все нормально, - через паузу сообщает Александер. – Просто шок. Память заблокировала обращение.
- Она вспомнит?
- Трудно сказать. Вероятность есть в случае повторного потрясения. Небольшая.
Я киваю и молча смотрю на нее, не в силах оторвать взгляд, и понимание приходит внезапно, как удар.
Она моя. В ней моя кровь, мои клетки, моя память.
В эту секунду, короткую, как вздох, я испытываю странное чувство, которое не объяснить словами. Что мне делать с этим? И что делать с ней?
Девчонка медленно останавливает на мне взгляд, и на ее лице возникает мучительное выражение, будто она отчаянно пытается что-то вспомнить - но не может. Я знаю, что воспоминания в ее голове похожи сейчас на разбитую фарфоровую вазу: звенящие осколки, перепутанные тонкие узоры.
Болезненно-белая полупрозрачная рука тянется ко лбу, обессиленно падает на простынь, а я стою, будто пригвожденный к месту, не в силах вымолвить ни слова или хотя бы пошевелиться.
Александер переводит внимательный взгляд с меня на девчонку и обратно.
- Пожалуй, оставлю вас наедине, - негромко произносит он. - Только недолго, ладно?
Я киваю, и Александер удаляется прочь, бесшумно прикрыв за собой дверь.
Приближаюсь к ней, пошатываясь на неверных ногах, протягиваю руку, касаюсь тонкой полупрозрачной кожи. Мои пальцы дрожат.
В этот момент я начинаю ощущать на себе действие восстановительного. В голове проясняется, легкие наполняются кислородом, тело перестает тянуть меня к земле, делается невесомым. Боль уходит куда-то на дно сознания.
Криво улыбаюсь, языком ощупывая острые кончики клыков.
Внезапно все становится просто.
Отличная штука эти восстановительные препараты. Мне приходит в голову мысль попросить у Александера еще пару упаковок про запас, и я вновь улыбаюсь.
Девчонка продолжает наблюдать за мной, близоруко щуря глаза. В ее блестящих зрачках застыло странное выражение, которое я пытаюсь разгадать, словно увлекательную головоломку. Ожидание? Терпение? Покорность?
Любопытно, что она думает обо мне - еще один врач?
Я начинаю смеяться, беззвучно скаля зубы.
Кто бы мог подумать, что все будет именно так. Случайная ошибка, а я ведь даже не хотел этого. Но пытаться вернуть все назад слишком поздно - она уже есть, сидит передо мной на кушетке, морщит лицо, мучительно пытаясь сконцентрировать взгляд, угадать мой облик под всей этой мишурой вроде белого халата и заросшего лица, а я стою перед ней с глупой ухмылкой, не зная, как поступить дальше.
Я нарушил Закон, чертову уйму параграфов. Чистота крови, межрасовая неприкосновенность и другие. Много, много других. В голове начинают вертеться картины, четкие и однозначные: инквизиторы, суд, казнь, ликвидация ее тела.
Меня, разумеется, ждет нечто похуже тривиального выстрела в затылок. Что-нибудь с назидательной ноткой, например, заточение в усыпальнице. Или, поскольку я не иерарх, не альфа и даже не чертов советник, - в каменном мешке Бодана. Без пищи, без воды, без крови, и, уж конечно, без волшебных болеутоляющих, вроде тех, что подсунул мне Александер. Я буду сидеть там, пока не сгнию заживо или пока не найду способ убить себя.
Все, как обещал Магистр.
Зачем я сделал это? Что я сделал?
Должно быть разрешение клана или стаи, согласие обращаемого. Должно быть право крови, право рождения. Должен быть выбор, осознание, вера - все то, чего я лишил ее. Я лишил ее всего.
- Как твое имя? - спрашиваю жестко.
Я говорю на английском — думаю, этот язык ей более или менее понятен.
- Ева, - растерянно моргнув, отвечает девчонка. Ее веки двигаются на удивление медленно, будто принадлежат кому-то другому. Глубокие черные глаза смотрят на мир до странности безмятежно. Ей невдомек, что долговязый незнакомец, стоящий перед ней, развалил ее жизнь на куски, но скоро она узнает. Мне становится почти жаль ее, но что я могу поделать?
- Я в больнице?
- Что-то вроде того.
- Голова болит.
- Скоро пройдет.
Ева морщит лицо, словно обдумывая что-то, безуспешно выуживая из памяти фрагменты, составляя паззл воспоминаний.
- Мне нужно... позвонить родным, - выговаривает она, наконец. - Кажется, они не знают...
- Ты не можешь этого сделать сейчас.
- Мне нужно позвонить, - медленно повторяет Ева. - Дайте мне телефон.
- Ты понимаешь, что я говорю? Ты не сделаешь этого.
- Нет? - наконец в ее лице появляется нечто вроде растерянности - но не страха. Я списываю это на седативные. Можно сделать еще один укол и избежать этого разговора. Она просто уснет, а я получу еще немного времени. - Почему?
Негромкий мелодичный голос, твердый акцент, в который я вслушиваюсь со странным наслаждением, пока последний вопрос не застигает меня врасплох.
Это не так-то просто объяснить, детка. Некоторых слов еще не придумали.
- Что произошло? - ее голос слегка дрожит. - Кто вы такой?
Кто я такой? Забавно, что она задала именно тот вопрос, ответ на который я и сам не знаю. Раньше знал, а теперь - нет.
Сжав зубы, кончиками пальцев касаюсь ее подбородка, заставляю поднять лицо.
- Ты, правда, хочешь узнать? - спрашиваю. - Прямо сейчас?
Секунду Ева испытующе смотрит мне в лицо. Кивает, и тут, наконец, я начинаю понимать.
Она не видит зверя. Она видит человека.
Не знает сколько крови на моих руках, и ее крови в том числе. Не догадывается, что если бы сейчас у меня был выбор, я без малейшего колебания оставил бы ее умирать там, на замусоренном полу. Ни секунды не помнит, после того, как Невидимый взял ее за руку и увлек за собой. Не помнит заброшенного конструкторского бюро, черной пустоты выбитых окон, стен коридора, кислых от крови. Не помнит, как я пил ее, сходя с ума от безысходности и наслаждения, как наркоман в ломке.
Секунду молча разглядываю это лицо, бледное, прозрачное, как китайский фарфор, и отрешенно думаю о том, что у этой девчонки впереди достаточно времени, чтобы свыкнуться со своим положением или сойти с ума. Это будет нелегко, я-то знаю, о чем говорю, потому что испытал подобное на собственной шкуре.
Ужас и неверие вначале, состояние аморфности — потом. Долгие ночи без сна, паника, судорожно бьющееся сердце, липкий пот, боль, близкая к помешательству, и отчаянная тоска. Коктейли из модифицированной крови и физрастворов. А потом будет желание все вернуть, заплатить любую цену за такую возможность и осознание, что никакой цены не существует. Это был билет в один конец.
Но я не могу сказать ей этого. Не сейчас, не в эту секунду, когда вижу ее прищуренные глаза, мерцающие переливчатым блеском в свете больничных ламп.
И тогда я решаюсь.
- Смотри на меня, - приказываю.
Она пытается сфокусировать взгляд, но не может, и я сам ловлю ее зрачки, с мазохистским наслаждением погружаюсь в них - глубже и глубже. Риск, конечно, велик. Что мое сердце не выдержит, остановится на полдороги, что ее мозг превратится в трухлявую пустоту, в бессмысленный сгусток нейронов, между которыми не останется ни единой связи. Но мне плевать - все равно уже поздно - во всех смыслах.
Ощутив что-то, девчонка вздрагивает, пытается разорвать связь, но я сжимаю ее тонкое запястье одной рукой, притягиваю к себе. Сквозь пронзительную тишину палаты до меня доносится грохот наших сердец, сдавленное дыхание.
На секунду меня охватывает сомнение при мысли о том, что я собираюсь сделать. Узнать истину - все равно, что увидеть, как рушится небо, как переворачивается земля. Иногда лучше не делать того, о чем потом будешь жалеть, не пытаться примерять на себя зыбкую роль провидения.
Но пока я думаю так, глаза девочки затуманиваются, а в ушах раздается протяжный звон. Мне ничего не остается, как довести до конца начатое, рассказать ей историю, попытаться реанимировать память.
Ее пульс сливается со стуком дождя. Дождя за черным окном кафе. Они стекают вниз по стеклу медленно, словно ртуть. Она видит огни редких машин, брызг луж, прохожих под зонтами. Кафе до отказа наполнено людьми, их смехом, разговорами, телефонными звонками. Но ей не весело. Что-то было до этого, какой-то провал. Чувство страха, неопределенности. Откуда оно взялось?
Она уже не помнит. Решает, что это неважно, смотрит в смуглое улыбающееся лицо девушки прямо напротив. Та говорит что-то на сербском, поднимается с места и направляется по направлению к бару, так и не дождавшись официанта.
Ева провожает ее глазами и тут же наталкивается взглядом на высокого худого мужчину с бледным почти безгубым лицом.
«Пойдем», - приказывает он ей мысленно, и она подчиняется этому безмолвному зову, но подчиняется неохотно и вяло — хорошая сопротивляемость.
«Пойдем», - повторяет он, и тогда Ева медленно поднимается из-за столика и как сомнамбула идет из кафе, в дождь, вслед за ним. Идет, оставив плащ и сумочку с документами. Никто из посетителей даже не оборачивается ей вслед и никто не запоминает ее лица или лица того мужчины. Таковы правила охоты, и он скрупулезно следует им — опытный древний хищник, а она — жертва, придирчиво выбранная им среди сотен людских тел. Он давно наблюдает за ней и знает ее запах, каждое ее движение, каждое биение ее сердца, как свое собственное. Она нужна ему. Наживка для акулы.
Дождь бьет по ее лицу, стекает по шее, по голым рукам, но девочка не ощущает холода. Она вообще ничего не ощущает, кроме него — он рядом с ней, над ней, в ней. И они идут, идут по улицам города, захлебывающегося дождем и ветром, точно перед концом света.
Остов заброшенного здания вырастает из темноты, точно айсберг посреди океана — огромный и зловещий, пахнущий сыростью и пустотой. Но девушке не страшно, она вообще забыла, что это такое — бояться или чувствовать. Однако, когда мужчина оборачивается к ней, и его глаза вспыхивают в темноте двумя желтыми точками, ей внезапно хочется убежать, спрятаться от этого бесстрастного взгляда.
Но она не может. Тело и разум не повинуются ей, отказываются слушаться, и, наконец, обессиленная этой бесполезной борьбой, она сдается.
“Так нужно”, говорит он ей, и девочка верит.
Его холодные мокрые пальцы смыкаются на ее запястье. Она чувствует это прикосновение и сейчас, вздрагивает в реальном времени.
А там, тогда, она делает шаг вперед, и еще один, зарываясь каблуками в мокрую землю, цепляясь за ветки кустарника, обдирая в кровь ладони.
По лицу бьет мелкий дождь, ветер рвет волосы, захватывает дыхание. Впереди — сырая пустота, выбитые окна, серые закопченные стены, разрисованные граффити. «Косово je Србиjа» выхватывает взгляд. Девушка поворачивает голову, видит белое безгубое лицо.
«Ты не должна бояться».
В воздухе пахнет гарью. За рекой видно смутное зарево пожара. Мужчина рядом чему-то улыбается.
Сзади раздается визг шин. Девочка оборачивается, и резкий свет фар ударяет ей в лицо. Мужчина спокойно отодвигает ее к стене, как манекен. Его губы раздвигаются в усмешке.
Дверь машины распахивается, и оттуда выходит человек - высокий, широкоплечий, неторопливо приближается к ним уверенной походкой. На смуглом лице с правильными чертами играет белозубая улыбка.
“Так и знал, что найду тебя здесь, - спокойно говорит он. - Ты ведь все равно сдохнешь, Невидимый. Отпусти девчонку”.
Тот, кого назвали Невидимым, продолжает безмолвно скалить зубы.
Высокий человек качает головой, молниеносно вскидывает руку с зажатым в ней пистолетом, несколько раз нажимает на спусковой крючок. Из хромированного ствола в сырой воздух выплескиваются короткие вспышки пламени.
Ева зажимает уши ладонями, опускает лицо.
Одна из пуль взвизгивает в сантиметре от ее головы, выбивает из стены мелкую крошку.
Она поднимает взгляд.
Эта пуля должна была попасть в Невидимого, но этого почему-то не происходит. Он двигается слишком быстро, рывками. Ева стискивает руки. Нужно проснуться, нужно бежать. Но тело не повинуется ей, тянет обратно, как засорившийся мотор.
Теперь она смотрит во все глаза. И отчетливо видит, как Невидимый неуловимым движением оказывается за спиной человека, перехватывает руку с пистолетом, и как человек с рычанием отбрасывает его от себя на капот машины. Видит, как прогибается железо, как Невидимый пружинисто вскакивает на ноги, как бросается на человека, швыряет его о полуразрушенную стену подъезда.
По белой ладони Невидимого стекает вязкая бордовая кровь. Он встряхивает пальцами, хрипло дышит.
Человек лежит, привалившись к стене, но не издает ни звука, просто смотрит в пространство лихорадочно блестящими глазами. По его смуглому лицу проходит судорога, но умирать он не собирается.
Тогда Невидимый наклоняется над ним, достает из-за пояса пистолет, щелкает затвором.
«Ты умрешь позже. Я хочу, чтобы он видел твою смерть».
И дважды нажимает на курок. Человек у стены вздрагивает и замирает.
«Пойдем». Голос снова раздается в голове девушки, и она покорно отделяется от стены и поднимается вверх по лестнице за Невидимым, запинаясь ногами о полуразрушенные ступени. И внезапно она ощущает присутствие здесь кого-то еще. Кого-то третьего.
Невидимый чувствует это тоже.
Замирает, прислушиваясь, нервно скалит клыки, хватает девушку за запястье вталкивает в темный, пропахший гнилью и мочой коридор.
Ее сердце начинает пропускать удары. Пульс слабеет. Пора прекращать все это, но я не могу. Она еще не увидела главного. Моего лица.
Смотри дальше, Ева.
Что ты видишь? Что чувствуешь?
Правильно, ты чувствуешь холод. Тебя всю трясет. Твое насквозь промокшее платье липнет к телу. Чулки сползли вниз. Кажется, сломан каблук. По щекам размазались черные дорожки, тяжелые волосы пахнут дождем. Однако, все это ты улавливаешь только краем сознания. Основное - это он, Невидимый. Его тело - холодное, как кусок замороженного мяса. Глаза мечутся во тьме коридора.
Кого он ищет? Кого хочет найти?
“Я здесь, Истинный”.
И тут ты видишь высокую худощавую фигуру, неторопливо и мягко переступающую через обломки мебели и битый кирпич. Бледное невозмутимое лицо, окровавленная шея.
Вокруг тебя все начинает кружиться, в ушах раздается звон.
Сознание уплывает. Сердце неистово колотится о ребра. Тахикардия. Ты задыхаешься. Пытаешься вырвать руку, влажные от пота пальцы. Еще немного. Еще немного, черт возьми, не вздумай отключаться.
“Для чего она тебе?”
“Сейчас узнаешь, брат мой”
Вспышка боли, темнота. Смерть?
Я отпускаю ее запястье, и девчонка падает к моим ногам. Тяжело дышит, хватается за горло. Грубо хватаю ее за руку, вздергиваю с пола.
Сдавленно говорю, глядя прямо в ее перекошенное от ужаса лицо, по которому бегут слезы:
- Ты умирала. Там, на полу. Я дал тебе свою кровь. Теперь ты не человек. Мы все здесь не люди.
Она трясет головой, шепчет что-то неразборчивое, а потом с неожиданной силой вырывается из моих рук, бежит к двери, и неистово принимается бить в нее своими маленькими слабыми кулачками, в кровь обдирая кожу. На глянцево-белой поверхности остаются смазанные разводы.
- Выпустите меня! Откройте дверь! Откройте!
Ее бессвязные крики оглушают меня.
И, прежде, чем успевают прийти целители, прежде, чем она теряет сознание и погружается в долгую кому, мне приходит в голову мысль, что эта девочка, пожалуй, не заслужила кровь такого малодушного тупого ублюдка, как я.
Жаль, но тут уже ничего не исправить. Нам придется как-то жить с этим - ей и мне. Пока смерть не разлучит нас.
3
Иду по пустой, вечно погруженной во мрак галерее, не разбирая дороги, не обращая внимания на взгляды боевых дежурных, время от времени хватаюсь руками за стену.
Боль разливается по телу горячей волной — от каждого шага, от каждого движения, острая, затягивающая. Боль от ранений, от пуль, которые всадил в меня Матиаш. Всадил, досадуя, что я умру, не постигнув истины.
Ты ошибался, Истинный. Я давно ее уже постиг, узнал цену освобождению, жизни и смерти. В каком-то смысле, куда лучше многих. Знаю, что все это ложь. Гнилая, тупая, уродливая, как и все вокруг.
Но мы не могли помочь друг другу. В такой игре, как наша всегда кто-то умирает. Иначе нельзя. И нет никакого смысла выкидывать белый флаг, посылать парламентеров. Не думай, что для меня что-то изменилось. Ты умер, я остался жив. И по-прежнему ни во что не верю.
Я обнаруживаю себя возле двери в покои Йована. Прошло довольно много времени, прежде, чем я пришел к нему. Его прислужник — молодой ликан Стэнли, сидит на корточках возле двери с зажатой в зубах сигаретой и раскрытым порножурналом. На обложке изображена самка с разведенными бедрами.
Завидев меня, Стэн вскакивает на ноги, молниеносным движением подвижных пальцев вытаскивает изо рта сигарету, отшвыривает ее в сторону, на каменные плиты пола, а затем отвешивает мне положенный поклон.
- Йован у себя?
- У себя, - щекам Стэна проносится краска смущения. - Но он сейчас не в лучшей форме, если вы понимаете, о чем я.
У Йована своя интенсивная терапия и со здоровым образом жизни она не имеет ничего общего. Кокаин, гашиш, спидбол, виски. Единственная компания для него в таких случаях — местные проститутки или стриптизерши из ночных клубов, к которым он питает особую страсть. Пару раз мне доводилось вытаскивать Йована из каких-то наркопритонов - Абердин, Глазго. Искать его там было все равно, что иголку в стоге сена. Чьи-то квартиры, пабы, стрипклубы. Громко включенный телевизор, крики младенца, запах грязи и неустроенности.
- Ладно, - несколько раз ударив в створку кулаком, говорю я, и, заметив выражение замешательства бледном веснушчатом лице прислужника, с усмешкой добавляю, - можешь обо мне не докладывать.
Йован откликается не сразу. Какое-то время в покоях царит тишина, и лишь спустя минуту слышится звук шаркающих шагов.
Дверь распахивается без единого звука, в тускло освещенном дверном проеме показывается он сам: исхудалое лицо землистого цвета, заросший щетиной подбородок, расширенные зрачки, бутылка виски в правой руке.
Пару секунд Йован молча смотрит на меня, щурясь, точно слепой, а потом бросает скупо:
- Заходи, - и равнодушно ныряет обратно в удушливый полумрак, путаясь босыми ногами в джинсах.
Я молча следую за ним. Осматриваюсь. Тяжелый запах перегара, пустые бутылки, разобранный пистолет, рассыпанный на куске бумаги гашиш, боевой нож, воткнутый в центр старой фотографии на стене - трое парней с автоматами в военной форме.
Сквозь плотно задернутые шторы сочится слабая предрассветная хмарь. В глубине комнаты, возле окна тускло мерцает ночник, стоящий прямо на полу.
Йован плюхается в старое продавленное кресло, с пьяной усмешкой подносит горлышко бутылки к губам. Я присаживаюсь напротив и внимательно его разглядываю. Он быстро регенерировал. Сломанные ребра и ключица зажили, и теперь единственное, что напоминает о той ночи в Белграде — аккуратные вишневые следы на его груди да грязный бинт с засохшей кровью, обмотанный вокруг торса.
Нас вытащили охотники Балканского отдела. Ян так и не отозвал их. Или не успел отозвать, но Йован вряд ли догадывается об этом - его не было в том коридоре. И все же он знает, что там произошло.
Йован молча хлещет виски. Янтарная струйка бежит по небритому подбородку, стекает по татуированной шее на покрытую шрамами грудь.
Сейчас, глядя в его исхудалое, заросшее щетиной лицо с запавшими глазами, я неожиданно понимаю, что Йован, пожалуй, единственное существо на свете, чье мнение мне важно. Почему? Трудно сказать. Но факт остается фактом, за этим, в конце-концов, я к нему и пришел.
Еще минуту мы молчим.
- Можешь не говорить, зачем пожаловал, - произносит, наконец, Йован и хрипло откашливается. Бутылка «Джеймсона» с бульканьем пляшет в его руке. - Я и так знаю. За индульгенцией. Да, - кивает Йован самому себе и вновь делает внушительный глоток. - За индульгенцией, - с удовлетворением повторяет он, и, выпрямившись в кресле, неожиданно приближает ко мне лицо - так близко, что я вижу дрожание света в его налитых безумием глазах. - Хочешь, чтобы я нашел тебе оправдание? Тому, что ты сделал. Ну, так я скажу. Лучше самая лютая смерть - какая угодно, чем то, к чему ты приговорил ее.
Будь на месте Йована кто-либо другой — неважно, кто, - я бы уже свернул ему шею. Просто — одно молниеносное движение руки, короткое сокращение мышц — и все. Но я не стану этого делать. Ни сейчас, ни впредь.
Потому, что он прав.
- Я не мог позволить ей умереть.
- Не мог позволить умереть, - с пьяной ухмылкой повторяет Йован и вновь откидывается на спинку кресла. На противоположной стене колышутся наши тени, нереально огромные по сравнению со всем остальным миром. Тени. Когда-нибудь не останется даже их. От нас ничего не останется. - Какое благородство. Что же, мать твою, произошло с тобой, что ты вдруг стал таким добродетельным, а? Она ведь человек. Вернее, была человеком. А тебе всегда было плевать на людей - пусть хоть все они сдохнут. Есть какая-то другая причина, и я хочу знать какая. Я имею право.
Причина?
- Ее сердце билось.
Йован вскакивает с кресла и принимается мерять шагами комнату. Бутылка выскальзывает из его пальцев на пол и разбивается вдребезги. Осколки зеленого стекла смешиваются с остатками виски.
- Не пудри мне мозги! - орет он, бешено сверкая глазами. - Я хочу знать почему-ты-ее-обратил?! Для чего?
- Не знаю, - сквозь зубы отвечаю я. По-крайней мере, честно.
- Ведь ты пришел ко мне, а не к кому-то еще, - задыхаясь, говорит Йован. На его лбу выступают бисеринки пота - кажется, в этот раз он здорово переборщил со стимуляторами. - Пришел сюда. Я хочу знать.
- Эта не та вещь, которую...
- Правду!
- Правду?! - ору я в ответ, уже не сдерживая клокочущее в груди бешенство, - как можешь ты требовать правды у меня, когда сам я не знаю, какая она?!
Секунду Йован молча смотрит на меня из-под полуопущенных век, а затем обессилено падает в кресло.
- Да, - говорит он неожиданно спокойным голосом. - Ты не знаешь. Но даже если бы и знал... это ничего не изменило бы, верно?
…Я так и не вернулся в Лабораторию. Александер сказал - яд еще во мне, еще течет в моих жилах, разрушает плоть. Но мне было плевать.
Во мне поселилось новое чувство - смутное, неопределенное, слишком похожее на сожаление.
И, когда, сидя в своих покоях, с тупым упорством я приканчивал вторую бутылку марсалы, запивая ей горсть восстановительных препаратов, в голове, как заезженная пленка, крутился один и тот же вопрос. “Почему-ты-ее-обратил?!”
В самом деле - почему?
Йован прав - смерть куда милосерднее жизни. Он знал, о чем говорил, ведь он сам умирал столько раз. Девчонка могла погибнуть. Легко и естественно. Она даже не поняла бы, что в действительности происходит, как и остальные жертвы Невидимого. Ее тело нашли бы не скоро, по чистой случайности, и списали бы все на очередного мифического маньяка или насильника.
И это ничего бы не изменило. Ни для кого из нас. Так было бы правильнее, но я не хотел ничего менять. Что-то меня останавливало.
Я слишком отчетливо помнил тот момент, когда увидел ее, тот момент, когда мои клыки сомкнулись на ее шее. Тогда я не рассуждал. Не было ни тьмы, ни света, ни бога, ни дьявола. Была всепоглощающая, обволакивающая пустота и биение ее сердца.
Да.
Биение сердца. Оно неотвязно звучало в моих ушах.
…- Гелерд?
Оборачиваюсь не на голос, а на тихий, почти неслышный скрип двери. Должно быть, я простоял так в полнейшей темноте продолжительное время, потому что закат, багровевший над Боданом, давно уже угас. Тонкий силуэт Селены на секунду застывает в дверном проеме, а затем, точно воспарив над полом, проскальзывает в комнаты.
- Баот будет иметь большие неприятности, - не слишком твердо произношу я, глядя как она медленно приближается — высокая, стройная, с гордо откинутой, будто под тяжестью пышной гривы волос, головой. Мраморная богиня. Не живая и не мертвая. Иногда мне кажется — мы все тут окаменели и понемногу сходим с ума. Даже Йован.
- Он исполнял мой приказ, - нахмурив брови, возражает Селена.
Безразлично пожимаю плечами.
- И нарушил мой.
- Это неважно, - Селена встряхивает кудрями, и глаза ее вспыхивают зеленоватым пламенем. - Почему ты не пришел ко мне?
- Думаю, это было не нужно никому из нас, - с досадой произношу я.
- Почему ты не пришел ко мне? - повторяет вопрос Селена, и я с удивлением вижу, как на безупречно гладком белом лбу пролегает продольная морщинка. - Что тебя удержало?
- Быть может то, что я был в коме, как знать? - с раздражением замечаю я и отворачиваюсь.
Беру со столика сигареты, закуриваю, с наслаждением ощущая горький привкус дыма во рту. У меня осталось так мало. А может — и понимание это приходит внезапно, как солнечный удар — у меня и было мало, всегда? Бесконечность превратилась в скуку — это неизбежно. Оборачиваюсь на Селену. Она стоит почти вплотную и, не отрываясь, смотрит мне в лицо. Странно, но сейчас, гладя на нее — такую далекую, идеально-законченную, холодно—расчетливую, я не чувствую прежнего притяжения, хотя бы ее красоты. Словно я, после этой короткой ночи разучился воспринимать мир — ощущать вкус и запах, различать цвет и формы. Все приняло однообразный серый цвет.
- Что с тобой происходит? - спрашивает, наконец, Селена, и я улавливаю нотку тревоги в ее обычно спокойном голосе. Ничего не ответив, пожимаю плечами. - Совет в смятении, Глава хочет видеть тебя, а ты прячешься здесь. Баот сказал, что ты сутки не выходил из покоев и отослал Риту. Я не знаю, что думать по этому поводу... - она осекается, потом продолжает, стиснув руки. - Гелерд, почему ты молчишь? Что произошло в Белграде?
- Ты читала отчеты.
- Меня не интересуют отчеты, - сжимает руки Селена. - Я хочу знать правду.
И она туда же.
- Может, никакой правды нет? - кривлюсь я и тушу сигарету в переполненной пепельнице. Должно быть, мне и в самом деле следует допустить сюда прислужников, хотя бы для того, чтобы они выкинули это. - Может, я и сам не знаю, что там было?
Селена на секунду застывает, пристально глядя на меня, а затем принимается раздраженно ходить по комнате.
- Для чего тебе понадобилось обращать ту девочку?
- А-а, вот ты о чем, - я с трудом удерживаюсь от смеха. Действительно — что может быть забавнее? Вероятно, она думает, что я сошел с ума. Или же, напротив - стал расчетливым аморальным подонком, превратился в одного из них. Но на подобное я не способен, Селена - это слишком скучно. Власть - это просто еще одна разновидность неизлечимых заболеваний. Но, глядя в зеленые, полыхающие неистовым пламенем глаза, я произношу совсем другое: - Возможно, она еще умрет.
Селена качает головой.
- Нет, Гелерд. Ты не понял. Ты нарушил Закон. И теперь у Старейшин появился повод для обращения к инквизиторам.
Пожимаю плечами, криво улыбаюсь. Инквизиторы. Суд. Какая разница?
Мысленно перебираю воспоминания: долгий туман над Дунаем, лицо девчонки, освещенное пламенем свечи, последний взгляд Яна, следы от пуль на мраморной лестнице, сладковатый запах мертвечины, дула пистолетов, нацеленные мне в лицо, полыхающий клуб, растерзанные тела полукровок, глаза Невидимого, забрызганные кровью стены.
Все это я видел, в очередной раз побывав в аду.
Внезапно меня охватывает бешенство.
- Ты говоришь мне о суде, Селена? А? О суде? - оскалив клыки, я надвигаюсь на Селену. Она невольно делает шаг назад, но тут же, будто опомнившись, выпрямляет плечи и вздергивает голову. - Ты и Милослав отправили нас туда. А может быть, ты хочешь, чтобы Совет узнал об этом? Я никогда не выбрался бы оттуда, не выпей я ее крови. Не смог бы восстановиться. И сейчас мою смерть Совет смаковал бы с таким умилением. Впрочем, у Старейшин могли возникнуть проблемы посерьезнее, когда сюда заявились бы ортодоксы во главе с Дитмаром, верно?
- Восстанавливаться, - Селена сжимает кулаки. Ее ноздри трепещут. Я усмехаюсь ей в лицо. - Но обращать - зачем? Давать ей свою кровь, против воли... Без позволения Совета. Гелерд...
- Когда-то, - нетерпеливо прерываю я ее, - ты тоже дала мне свою кровь без позволения Совета, не спросив меня. Превратила в то, что я есть сейчас. Помнишь? Ты помнишь это?
Селена опускает глаза. Ее полные губы слегка подрагивают от тщательно сдерживаемой ярости. Но она же Старейшина, она Истинная — она привыкла сдерживать эмоции. Любые эмоции. Мой бог, как я устал от этого. Я отворачиваюсь к окну. Некоторое время мы молчим, а затем я произношу раздельно и тихо:
- Я не стану удерживать тут девчонку, если она сама не пожелает остаться. Но я хочу, чтобы ты знала — она моя. Можешь передать мои слова Совету. А сейчас — оставь меня одного.
Не сказав ни слова, Селена выходит из комнаты, и за нею, точно по мановению волшебной палочки, бесшумно захлопывается дверь.
4
Прислужники распахивают передо мной двери, и я делаю шаг вперед, в исполинских размеров помещение. Створки мореного дуба тяжело вздрагивают на спиной.
Большой зал пуст, и только в огромной деревянном кресле образца пятнадцатого века, сцепив на животе холеные пальцы, восседает Великий Магистр, устремив в пространство невидящий взгляд кремниевых глаз. Сейчас его лицо с крупными чертами выглядит высохшим и утомленным.
Останавливаюсь на почтительном расстоянии от кресла, спокойно жду.
- Звал меня?
- Ты долго не откликался на зов, - очнувшись от своего оцепенения, размыкает губы Магистр, глядя сквозь меня. Тусклые блики подвешенной к потолку лампы, отражаются от полированной поверхности овального стола.
Равнодушно пожимаю плечами.
- Это что-то меняет?
- Почти ничего, - чуть усмехается Магистр и легко поднимается с кресла. Сейчас наши глаза почти на одном уровне, но я спокойно выдерживаю этот взгляд. Он лишился своей власти надо мной, потому что мне все равно, что будет дальше. Как будто на чаше весов прибавилось нечто существенное, но что именно - я пока не прочувствовал. Не ощутил.
- Ты отлично со всем справился, Гелерд, - говорит Магистр. Его глубокий сильный голос многократно отражает гулкая пустота Большого Зала, и я невольно вздрагиваю. - Пока ты был в коме, мы провели тщательное расследование. И Совет пришел к выводу в полной целесообразности твоих действий.
- Я убил Истинного, - произношу безучастно. - И еще десятерых бойцов клана Мирнивицей.
Я не собираюсь ничего объяснять. Жалкие крохи истины отражены в отчетах и протоколах, представленных на суд Совета и аналитиков. Но правды они не узнают.
Моя память пополнилась грудой новых воспоминаний, сны - кошмарами, бытие - ожиданием. В общем-то, ничего нового. И я ни о чем не жалею и не жалел. Ну, кроме, может, тех кратких минут в Лаборатории, когда я держал в руках тело своей обращенной и проклинал себя, глядя ей в глаза. Но это уже в прошлом.
Секунду Милослав внимательно смотрит на меня, будто проверяя, цела ли еще моя броня, а затем вдруг кивает неожиданно спокойно.
- Это ничего не значит, - говорит он. - Я же сказал - Совет на твоей стороне.
- Нет, - возражаю я. - На твоей.
Губы Магистра вздрагивают. Молча смотрю на него, ожидая, что он скажет дальше, но Глава не торопится. Теперь спешить некуда.
- Я знаю, что там произошло, Гелерд. Все это было лишь частью плана.
- Плана, - повторяю я.
- Да. Вампир не должен был остаться в живых. Я знал, что ты убьешь его, невзирая на мои приказы.
Часть плана.
На долю секунды я прикрываю глаза, пытаясь возродить в себе гнев, негодование, ужас. Тщетно. Глубоко вздыхаю, спрашиваю глухим, неузнаваемым голосом:
- Тогда в чем смысл?
Прошлое, напоминаю я себе. Все это - только прошлое. Прошлым жить нельзя.
Губы Милослава слегка вздрагивают в подобии улыбки под полоской седоватых усов. Тусклый отсвет ламп вспыхивает на его зубах.
- Мне нужно было, чтобы Мирнивицы решили, что Совет поддался на их провокацию с Невидимым. Что мы идем по ложному следу. Потому мы и задействовали двух высших охотников. У Тадеуша не должно было остаться сомнений.
- Они могли уничтожить нас.
- Да, - невозмутимо кивает Магистр, - могли. Но этого не случилось. Вы живы. Заговор раскрыт. Иерарх Тадеуш во власти инквизиторов. Христиан уже готовит обвинительное представление для Совета. Клан Мирнивицей будет лишен права экстерриториальности. Он полностью подчинен Братству.
Пешка. Я все время был только пешкой в их играх. Знала ли Селена? Разумеется, знала. Не могла не знать.
Впрочем, какая разница. Теперь это уже неважно. Все неважно. Осталось выяснить только одно.
- Для чего ты мне все это объясняешь теперь?
На долю секунды в серых глазах Милослава проносится нечто, отдаленно напоминающее тревогу. Впрочем, быть может, это лишь игра моего воображения.
- Хочу, чтобы ты знал - тебе не о чем беспокоиться.
Молча пожав плечами, разворачиваюсь и иду по направлению к выходу. Мои шаги отражаются от потолка и гулким эхом разносятся по зале.
- Да, Гелерд, - летит мне в спину ровный голос Магистра, и я на секунду замираю, прежде, чем позволить прислужникам распахнуть передо мною тяжелые резные створки, - твоя обращенная теперь под защитой Братства. Под моей личной защитой.
Ничего не отвечая, выхожу из Большого Зала.
Моя обращенная.
...«Ее сознание отказывается воспринимать произошедшее», - так сообщил мне Александер.
«Это шок?»
«Это глубже, чем шок, Гелерд. Мы делаем все возможное».
Через две недели иерарха Тадеуша и его советников подвергнут аресту, а еще через пять месяцев перевезут в Бодан. Клан Мирнивицей будет лишен экстерриториальности; все клановые земли, а равно движимое и недвижимое имущество перейдет под руку Братства и его законного представителя на подконтрольной оси - Старейшины Каллиари. Еще через месяц ею будет избран иерарх-воспреемник - Грегор Ковач, а его кандидатура одобрена абсолютным большинством в Совете Старейшин. Все это время по Бодану будут ходить упорные слухи о том, что Магистр намерен сесть за стол переговоров с альфой Дитмаром - впервые за долгие пятьсот лет.
Мое участие в этом деле было закончено, так же, как и участие Йована. Доказательства вины Матиаша и преступного попустительства Тадеуша собрали инквизиторы и аналитики, и в многочисленных заключениях ни единым словом не упоминались ни ортодоксы, ни незарегистрированные, ни пули, чуть не отправившие меня на тот свет. Вопросов множество, но, кажется, никто не намеревается на них отвечать; об этом не говорится вслух, но существуют вещи, которые предпочтительнее забыть, факты, которые необходимо похоронить заживо. Я торопливо иду по галереям в Лабораторию, иду, невзирая на выпрыгивающее из груди сердце, и кровь, разливающуюся под бинтами. У палаты обращенной девчонки останавливаюсь и долго стою так, глядя в прозрачное стекло на неподвижное, увешанное проводами тело. Сейчас Ева неподвижна, словно статуя, и кажется безжизненной, но пройдет время и она проснется. Возможно, она не вспомнит меня, не вспомнит того, что было в Белграде, но сейчас это неважно. И настоящее — вечное, неизбывное, - внезапно раздваивается, рассеивается, трансформируясь в будущее, которого у меня никогда не было. Я никогда не просил этого, но получил больше, чем ожидал. Душу, подвластную мне. Целый мир — или спасение?
Я не знаю. Но, быть может, она и есть ответ на все мои вопросы?
Братство. Полукровка
Часть 2.
Пролог
Он долго петлял по залитым дождем улицам, пытаясь найти нужный дом. Час, может больше. Этот район был ему незнаком. Так же, как и город.
Дождь хлестал остервенело, яростно, неуемно. Чертова осень. Чертов город, где все теряется в тумане. Люди - силуэты, номера домов, переходы метро.
“Ты когда-нибудь сможешь простить меня, Чарли? Ты хороший мальчик.”
Простить. Он готов был сказать все, что угодно. Даже выслушать этого ублюдка. Вытерпеть звучание его голоса, свое искаженное имя.
“Мне нужна помощь”.
“Я что-нибудь придумаю”.
Беги, Си-Джей, беги. Ты давно научился бегать, но сейчас особый случай, правда?
Сейчас ты влип по самые уши.
Интересно, сколько им потребуется времени, чтобы найти тебя?
День, два, десять?
Сколько у тебя часов в запасе, минут, секунд?
Он зажал в кулаке ключ, мысленно повторил адрес. Давай, Чарли. Действуй, черт тебя возьми. Ты бывал и не в таких переплетах.
Например, в Ираке, в две тысячи третьем. Или в Боснии, в девяносто шестом. Тогда с неба сыпались снаряды, а пули в голову можно было ждать, как подарка на Рождество. Да и до этого - сколько всего было. Уже и не вспомнить. Проговаривай про себя это, повторяй, как заклинание.
Ты сумел выжить тогда. Сумеешь и теперь. Выжить. Выжить. Выжить. Как это просто. Как непросто, твою мать.
“Все законно, полукровка. Считай, что теперь у тебя есть иммунитет, как у всех этих чертовых министров”.
Ха-ха.
Его зубы начали выбивать мелкую дробь. Страх. Ужас. Паника.
Ты выбрался из Польши, из этого концлагеря. Достал документы.
Ты решил, что на этих проклятых островах тебя не станут искать. Ты ошибся. Они вышли на твой след, как выходят всегда. Может, это было в Амстердаме. Может в Брюсселе. Наташа достала билеты, фальшивые паспорта. Она классная девчонка, и если ты останешься жив после всего, то когда-нибудь можно будет попробовать ее отыскать.
“Скройся, Си-Джей. Беги, брат. Деньги я достану”.
Если бы это было правдой. Но доверие - такая ненадежная штука.
И все-таки, тебе пришлось доверится, правда?
Сначала Наташе, потом человеку, потом шлюхе, потом этому козлу, который так упорно называет тебя своим сыном.
У тебя не было выбора. Тогда не было. Впрочем, как нет его и сейчас.
В общем, ты мог бы погибнуть и избежать всех этих проблем. Какая разница - тогда или чуть позже? Но тогда умирать не хотелось.
В сумятице боя нельзя было ничего понять. Эти уроды ворвались на базу грамотно - бесшумно, тихо. Троих убили во сне. Вышибли мозги без суда и следствия. А впрочем, кому он нужен, этот суд? Кто еще в него верит?
Суд существует только для Истинных, тех, за кем сила клана или стаи. Тех, у кого есть территории и ресурсы. У полукровок всего этого нет. И никогда не было. Только страх.
Он - Си-Джей Коннорс - верит только в себя. И в силу оружия. Поэтому он выжил. А другие ребята - нет. Восемь необученных молодых полукровок. Из них вышли бы хорошие бойцы. А получились трупы.
Он закрыл глаза. Дрожь немного улеглась. Где же этот долбанный дом?
Приглушенный хлопок выстрела, еще один. Потом запах бензина, огненная вспышка. Они хотели спалить нас заживо. Пришли поразвлечься, эти польские твари. Ты ведь слышал, как кричали те, кому не посчастливилось сдохнуть сразу от пули в голову? Ты ведь слышал, как хохотали охотники. Очень весело уничтожать тех, за кем никто не придет.
Такие приказы не отдаются просто так. Вы стали угрозой. Вас надо было уничтожить, и они это сделали. Этим уродам повезло - отделались парой легких царапин.
Помнишь, Чарли, как тебя трясло? У тебя в руках был пистолет, в карманах - три полных магазина. А потом ты увидел того охотника. Он стоял над телом одного из твоих ребят, Адамом, и с любопытством смотрел на то, как из его перерезанного горла вытекает кровь. И тогда ты нажал на курок. Из плеча охотника брызнула красная вспышка - твой смертный приговор. Но ты не пожалел об этом. И сейчас не жалеешь.
Нужный дом появился внезапно. Просто - вынырнул из пелены дождя, как привидение. Дыра - сразу видно. А, в общем, все равно. В своей жизни он не раз видел места и похуже.
Чарли пожал плечами и пошел к подъезду. Он счел это добрым знаком. Везение. Этого у него всегда было в избытке. Надолго ли? Время покажет.
Глава 1.
1
- ...И далее установил: Мирнивиц Тадеуш, в период с 01 августа 2006 года по 10 октября 2006 года, находясь на подчиненной территории, будучи действующим иерархом клана, неся бремя власти, обладая высокой степенью воздействия, являлся организатором и активным участником сговора со стаями оборотней — ортодоксов, направленного на возбуждение расовой розни, а также на воспрепятствование деятельности Братства и Совета Старейшин, регламентированной Законом и Договором, и на дестабилизацию социально - политической обстановки на подконтрольных территориях Восточной Европы, поддерживал сепаратистские позиции, взгляды и убеждения. Указанными действиями Тадеуш Мирнивиц совершил преступление против Закона, а именно — организация запланированного восстания, с целью свержения власти Братства и Совета Старейшин на подконтрольных территориях...
Спокойный, привычный к долгому чтению голос Верховного Инквизитора отражается от купола, увеличенный многократным эхом, разносится по Большому Залу, проникает в самые отдаленные его уголки, обволакивает застывшие в неподвижности фигуры членов Совета Старейшин за Овальным столом. Сорок три мужчины и шестеро женщин. Не достает только Хуан Вей, древнейшей из ныне живущих Истинных.
За их спинами, согласно протоколу, на почтительном отдалении стоят личные секретари и охрана.
Разумеется, Магистр распорядился усилить меры безопасности, насколько это возможно. Оружия здесь нет ни у кого, за исключением конвоя. Даже у телохранителей. Или у меня.
Тут не так много посторонних. Только те, кто обязан, согласно Закону, присутствовать на суде такого уровня: инквизиторы, проводившие расследование, пятеро боевых аналитиков, среди которых неуместно-ярким пятном выделяется рыжая шевелюра Колина, а еще - иерарх Грегор, воспреемник клана Мирнивицей.
Он стоит в окружении личной охраны и троих советников. Замечаю свежую печать на его сильной шее — это означает, что в подчинении у Грегора находятся два славянских клана. Тяжелая ноша, и, учитывая последние события, ему будет весьма непросто их контролировать.
Мой взгляд невольно возвращается к Милославу. Он сидит с правого края стола и задумчиво покручивает в пальцах перстень черного оникса — символ его власти. На суровом лице с жесткими складками застыло тщательно отрепетированное выражение отрешенной, ушедшей в себя сосредоточенности.
Согласно обычаю, на суде он не Великий Магистр, Глава Совета, а лишь один из Старейшин. Бал правит Верховный Инквизитор, Христиан, монотонно зачитывающий обвинительное заключение, составленное и подписанное избранными Старейшинами, теми, кто не станет голосовать за приговор.
Кажется, Селена была одной из них.
Подсудимый иерарх и пятеро его советников с замороженными лицами сидят на небольшом отдалении от Овального стола, на скамьях, в окружении конвоя из бойцов Братства.
Поначалу они находились под домашним арестом в клановом имении в Белграде. На время официального расследования их поместили в Южную Башню. Жаловаться им было не на что — с Тадеушем обращались соответственно его рангу: прислужники, покои, свежая пища. До тех пор, пока его его официально не приговорил Совет, он еще не осужденный.
Сейчас он выглядит иначе, чем полгода назад, когда его только перевезли в Бодан. Тогда он еще мог рассчитывать на лояльность Старейшин. Теперь - нет.
- ...И далее: в ночь на 23 октября 2006 года указанный Матиаш единолично, с целью срыва операции, совершил умышленное убийство членов зарегистрированной общины дампиров-полукровок: Любомира Подробича, Ханны Дербеш, Марко Дербеша, Каролины Эгед, Лидии Уорт...
При звучании этих имен меня прошибает холодный пот, и я с трудом сохраняю невозмутимое выражение лица.
Они частенько снились мне: Ян, Любомир, Каролина, Матиаш, их изуродованные смертью лица, разорванные на части тела. Я знал, что моей вины в их гибели нет, но то постоянство, с которым мое подсознание выдавало эти уродливые образы, вселяло беспокойство. Подобного раньше со мной никогда не случалось - ни разу; я отдавал себе отчет в том, что война есть война, и что со мной может произойти то же самое, если не хуже. Да, я все это прекрасно сознавал - и ничего не мог с собой поделать.
Провожу рукой по лицу, не ощущая собственных пальцев. Кажется, что моя кожа покрыта толстым слоем инея, в горле пересохло до такой степени, что онемели мышцы глотки.
Я знаю, как это бывает. Через час, максимум полтора начнется ад кромешный, если только я не успею добраться до Лаборатории. Похоже, сегодня я переборщил с дозой.
Я не хотел здесь присутствовать. Не желал слушать все это, снова перебирать в памяти события годовалой давности, но меня попросила Селена. Будь рядом со мной, сказала она. Я не посмел отказать - вернее, не нашел достаточно веских причин для отказа, - и вот теперь стою в глубине галереи, опоясывающей Большой Зал по всему периметру, укрытый массивом декоративной колонны темного дерева, и гадаю, для чего ей все это понадобилось.
Быть может, это просто ее очередной каприз безо всякого расчета, а может, Селене необходимо продемонстрировать Старейшинам, что мои позиции при Магистре по-прежнему сильны - даже, после того, что я сделал. Боевая операция на закрытой территории, десяток убитых Истинных. И, разумеется, самое главное, чего мне никогда не смогут простить - нарушение межрасовой чистоты. У таких, как я, не должно быть продолжения.
В мое лицо утыкаются взгляды: настороженные, быстрые, приправленные страхом и подозрением. За год отношение в Бодане ко мне переменилось; если раньше я представлял собой контролируемую опасность, то теперь - не контролируемую. Бешеный пес, грозящий вот-вот сорваться с цепи и перегрызть глотку всем, кто ему попадется.
Селене потребовалось приложить немало усилий, чтобы пресечь эти слухи. Показать им, что я еще есть и еще чего-то стою.
Год. Я заново в немом удивлении повторяю про себя это слово. Год - это не так уж и мало. За год разглаживаются шрамы, срастаются переломы, рождаются младенцы и седеют волосы. За год Земля обходит солнце, а это что-нибудь да значит. Но за год я так и не смог забыть, раз за разом переживая заново ту ночь; она росла во мне, как неоперабельная опухоль, с которой ничего нельзя было поделать. Странно, ведь в моей жизни было немало вещей и пострашнее Белграда, но такого разрушительного воздействия на меня не сумели оказать ни эпидемии, ни войны, ни тюрьма, ни жажда. Будто снайпер экстра-класса каким-то образом умудрился найти ту единственную точку прострела в окружавшем меня бронированном стекле и нажал на спусковой крючок. Дзинь! - и вокруг тебя мелкие осколки, а ты сидишь с открытым ртом и пулей в сердце.
Белград. Я цеплялся за какие-то детали, пытался что-то понять, объяснить себе, но напрасно. Через какое-то время я почти перестал спать - зато стал частенько наведываться в Лабораторию, и Александер пачками выдавал мне успокоительные препараты. А еще - восстановительные. Много восстановительных. Они помогали мне свыкнуться с реальностью.
Я и сейчас напичкан ими до такой степени, что с трудом могу заставить себя сконцентрировать слух на доказательствах, которые последовательно оглашает Христиан.
Имена, даты, места, участники заговора. Тадеуш выдал всех, когда пошел на сделку с Советом. Ему нужно было спасти если не свою шкуру, то хотя бы то, что осталось от клана. Земли, финансы, границы. Когда тебя ставят на колени, выбор не особенно велик.
И тут я могу его понять. О, да, еще как могу.
Верховный Инквизитор заканчивает чтение, и в Большом Зале устанавливается тишина.
- Подсудимый, встаньте.
Высокий, худой, как и большинство вампиров, Тадеуш поднимается со скамьи, а вместе с ним и пятеро его советников. Он старается сохранять спокойствие, но удается это ему плохо — его волнение выдает не запах и не выражение лица, а глаза. Желтые глаза, лихорадочно горящие на узком бледном лице. Этот суд - лишь пустая формальность. Дешевая показуха со смазанным сюжетом, устроенная для тех, кто стоит внизу, кто еще способен верить в Братство.
И он знает об этом. Об этом знают все.
Сухой голос Инквизитора взлетает к потолку:
- Мирнивиц Тадеуш, признаешь ли ты себя виновным в преступном сговоре с альфами ортодоксальных стай с целью установления диктатуры клана Мирнивицей на вверенной тебе территории?
- Признаю, инквизитор.
- Признаешь ли ты себя виновным в незаконной охоте на территории Сербии, Румынии, Украины и Болгарии?
- Признаю.
- Признаешь ли ты себя виновным в убийстве Истинного аниото — Абдусамада Шараф — Элль Дина?
- Признаю.
- Признаешь ли ты себя виновным в убийстве членов зарегистрированной общины дампиров-полукровок: Любомира Подробича, Ханны Дербеш, Марко Дербеша, Каролины Римныш, Алексис Уорт, а так же их слуг-людей?
- Признаю.
Покорность. Смирение.
Тадеушу пришлось взять всю вину на себя. Матиаш мертв, и уже ничего не может сказать. Впрочем, останься он в живых - это ничего бы не изменило.
За любой проступок против Закона и Договора, против Братства, совершенный членом клана все равно ответил бы иерарх. Или его советники.
Равнодушно отмечаю, что в заключении Инквизитора не прозвучало ни слова про незарегистрированных, так же как имени альфы Дитмара. Впрочем, победителей не судят. Возможно, кое-кому в Совете придется посторониться в обозримом будущем, уступив место главе ортодоксов. У них нет территорий, зато есть сила. И фанатично охраняемый кодекс чести, почти как Бусидо у самураев. Такие союзники всегда пригодятся.
- И, наконец- признаешь ли ты себя виновным в нарушении Закона и Договора?
- Признаю, Инквизитор.
По Овальному столу проходит слаженное движение голов и рук, невесомая волна шелеста, шепота и шороха. Они знают, что им предстоит сделать дальше, какой вынести приговор. Знают даже, какова будет мера наказания.
- Желают ли Старейшины каких-либо дополнений к сказанному?
- Нет, Инквизитор.
Лицо Христиана принимает отсутствующее выражение. Он вновь поворачивается к подсудимому.
- Желаешь ли ты сказать что-либо в свое оправдание? - равнодушно интересуется он.
Все происходящее вдруг представляется мне нереальным, уплывает, раздваивается: роскошная строгая зала, старейшины, блики света на отполированной поверхности стола, молчаливый конвой, лица подсудимых.
И, в первую очередь, я сам.
Меня долго преследовало ощущение, что я живу во сне. Как, например, сейчас.
Что, черт побери, я здесь делаю? Зачем я тут? Разумнее всего было бы уйти, не дожидаясь финала. Селена сама найдет меня, когда ей потребуется.
Если потребуется. В последнее время, к моему облегчению, это происходит все реже и реже. В последний раз я присутствовал на совете в Малом Зале в качестве боевого аналитика около месяца тому назад. Какие-то сектанты, жертвоприношения и прочая чепуха, которая отчего-то взволновала Северные кланы. Мое участие в разработке плана операции ограничилось парой слов и десятком выкуренных сигарет. На большее я не был способен. Наверное, моя эпоха кончилась. Я говорил себе это, но не испытывал досады. Равнодушие, может быть. Но за прошедшие триста семьдесят дней оно стало моим неизменным спутником.
Устремив взгляд в потолок, отделанный ценными породами дерева, я размышляю над тем, что необходимость в нашем мире всегда давлела над честностью, - и внезапно ощущаю на своем лице чей-то взгляд, осторожный, как прикосновение. Повернув голову влево, встречаюсь глазами с иерархом Грегором Ковачем. Меня охватывает ощущение провала — такое возникает у жертвы в момент призыва ее охотником. Словно кто-то запустил тебе в голову руку и медленно перебирает пальцами мозги.
Я не сопротивляюсь - что-то останавливает меня. Возможно, странный интерес, какой бывает, когда на тебя наставляют пистолет в упор. Со страхом он не имеет ничего общего, скорее - с пресыщенным, извращенным любопытством.
Равнодушно отмечаю про себя, что он сильный - очень сильный и уверенный в себе, и что где-то я уже встречал подобную силу, но где - этого я вспомнить не могу. Мои пальцы касаются скользкой отполированной колонны, и это прикосновение к теплому дереву отрезвляет меня.
“Что тебе нужно, Истинный?”
На губах иерарха возникает легкая полуулыбка.
“Ты должен выслушать меня, брат. Мы не враги”.
“Я ничего не должен тебе”.
“Не торопись с выводами”.
Но я не даю ему продолжить. Стискиваю зубы и усилием воли разрываю эту цепь. Я не так слаб, как тебе представляется, Истинный. Ты недооцениваешь меня. Я еще могу сделать кое-что. Например, вышвырнуть тебя из своей головы - ничего сложного.
Отворачиваюсь, пытаясь сосредоточиться на происходящем. На бледном лице иерарха Тадеуша и его советников. На блеске глаз Старейшин. На равнодушных минах конвоиров, красноречиво свидетельствующих о том, что им давно уже прискучил этот спектакль. Так и есть, леди и джентльмены, пора закругляться.
Тадеуш делает шаг вперед. Его глухой голос отскакивает от потолка, тонет в невнятном сдержанном гуле, окутавшем зал.
- Я не противлюсь воле Совета и прошу Старейшин об одном - учесть полное признание мною вины и возложить наказание на меня единолично. Мои советники, равно как и прочие члены моего клана действовали от моего имени и по моему приказанию. Это все.
Великий Инквизитор захлопывает папку. Его сухое лицо остается неподвижным.
- Совет учтет вашу позицию, - сухо говорит он и кивает Старейшинам. - Ступайте.
В полном молчании Совет удаляется для вынесения приговора в сопровождении личных секретарей.
Тадеуш опускается обратно на скамью. На секунду выдержка изменяет ему, и опальный иерарх закрывает лицо ладонями.
Утыкаюсь лбом в колонну. Со мной происходит то, что должно было произойти - мое тело начинает пылать изнутри. Начало приступа. Без таблеток я не выдержу долго, но для того, чтобы их получить, нужно пройти в Лабораторию, а сейчас это уже невозможно.
Все началось с кошмаров, с путаных душных снов, вязких, как паутина.
В тех снах дул ветер и шел дождь, пахло рекой и туманом на Дунае. Заброшенные дома косились пустыми глазницами полуразрушенных стен, и темный свод коридора, кислого от крови, обрушивался в тот момент, когда я пытался подняться на ноги и подойти к девчонке, распростертой на холодном полу. И запах ее крови бил в ноздри, навязчивый, как сумасшествие.
Меня выручали восстановительные. И седативные, если я не спал несколько суток подряд. Я научился с легкостью решать подобные проблемы - достаточно было принять горстку таблеток и запить некоторым количеством жидкости.
Через непродолжительное время Старейшины возвращаются, и когда Инквизитор спрашивает, вынес ли Совет приговор, с места поднимается Селена.
- Вынес, Инквизитор.
- Оглашайте.
Селена начинает говорить своим прекрасным глубоким голосом, я цепляюсь за него сознанием, как за спасательный круг.
- Именем Закона Братства, Совет Старейшин приговорил: Мирнивица Тадеуша признать виновным в организации заговора с целью свержения власти Братства и Совета на подчиненных территориях, в неоднократном убийстве Истинных, незаконной охоте и преступном попустительстве и определить ему справедливое наказание, кратное совершенным преступлениям, а именно — триста лет в усыпальнице Братства без права восстановления в правах иерарха. При постановлении приговора Совет учитывает вред и негативные последствия, причиненные подсудимым, а так же полное признание подсудимым своей вины и полагает возможным снизить наказание до двухсот лет в усыпальнице Братства без права восстановления. Советников Мирнивица Тадеуша Совет так же признает виновными в преступном попустительстве, однако, учитывая их зависимое положение, а так же полное признание Мирнивицем Тадеушем своей вины, считает возможным оставить избрание наказание для них за действующим иерархом клана. Данный приговор одобрен большинством членов Совета Старейшин, и потому законен.
Выслушав приговор, Тадеуш пытается совладать с мимикой, но тщетно: по бледному лицу с пергаментной кожей проходит судорога, тонкие губы шепчут что-то беззвучное. Думаю, в эту секунду он искренне жалеет, что Совет не приговорил его к смерти: в закрытом пространстве саркофага опальный иерарх утратит остатки разума, а его тело дойдет до крайней степени истощения. Через две сотни лет клан может принять его обратно. Или изгнать насовсем. Вероятность, конечно, мала, но она остается.
Христиан слегка кивает конвоирам.
- Препроводите осужденного, - приказывает он.
Меня пробирает холод. Перед глазами начинают вспыхивать вялые огоньки — синдром абстиненции входит в свою крайнюю фазу. Фазу, когда тело уже не подчиняется разуму.
Бескровные губы Тадеуша трогает слабая улыбка. Начальник службы безопасности Бодана, Михаэль, из Истинных оборотней, едва заметно поводит сильной шеей, и шестеро бойцов обступают Тадеуша плотным кольцом. Они покидают зал во главе с Великим Инквизитором.
Год назад со мной могло произойти тоже самое.
Кое-кто в Совете всерьез обрадовался возможности уничтожить меня на вполне законных основаниях, инициировать процесс. Возможно, сейчас я был бы уже мертв. Или мое тело иссыхало бы в каком-нибудь саркофаге, и я молился бы всем богам о ниспослании мне смерти, как о высшей степени милосердия.
Но Милослав взял дело в свои руки. Если бы он не выступил в мою поддержку, моей обращенной не было бы тоже. Стараниями целителей, она жива, и, разумеется, у Магистра были на то свои мотивы, весьма далекие от альтруизма. Конечно, Селена сыграла в этом не последнюю роль, и мне отчаянно хотелось бы верить, что ею руководили не только практические соображения. Впрочем, я запретил себе об этом думать. Какой смысл?
Перевожу взгляд на Грегора. Его широкоскулое лицо искажает выражение едкой горечи, которое он даже не пытается скрыть, и на какое-то мгновение мне становится не по себе. Я настолько привык к фальши, к тому что все в Бодане пропиталось ею насквозь - живое и неживое, и если бы кто-нибудь сказал мне, что я смогу увидеть здесь искренние чувства, не приправленные страхом, то никогда бы в это не поверил. Но мои глаза видят - и не могут оторваться. Есть в этом что-то, что вызывает во мне если не уважение, то слабое любопытство, какой-то вызов, то, чего я никогда не смогу сделать сам - сочувствовать чужому горю.
Старейшины покидают Большой Зал в сопровождении секретарей и личной охраны. Через какое-то время к ним присоединяются остальные. Вся эта свора инквизиторов, советников, аналитиков. Грегор со своей свитой уходит последним. Перед тем, как шагнуть в широко распахнутые створки, он оборачивается и находит мой взгляд.
“Ты совершаешь ошибку. Но я буду ждать”.
Я ничего не отвечаю, безучастно глядя на то, как прислужники закрывают тяжелые двери за его спиной.
Зал погружается в тишину, гулкую и всеобъемлющую.
Я прижимаюсь лицом к колонне.
Ожидание может затянуться, Истинный. То, что ты хотел сказать, мне уже не нужно. Год назад, может быть, но не теперь. Я больше ничего не желаю знать. Ничего не желаю слушать. Я хочу только одного - освобождения через дозу восстановительных препаратов. Тогда я смогу думать. Смогу анализировать. Смогу хотя бы твердо держаться на ногах.
По моим вискам струится пот. Если Селена не появится тут прямо сейчас, будет поздно. В лучшем случае, что меня ждет - это жесткий приступ тахикардии с ускорением до ста пятидесяти ударов в минуту - почти в три раза выше нормы. В худшем - обморок и кома с последующей реанимацией. Промывание желудка, физрастворы, уколы стабилизаторов. Однажды я через это уже проходил. Тогда Александеру удалось вырвать у меня обещание прекратить прием восстановительных. Но, конечно же, я его не сдержал - мне это было не нужно.
Селена появляется спустя мгновение: прекрасная и стремительная, с гордо откинутой назад головой. Секунду молча смотрит, словно оценивая мое состояние, а затем приближается вплотную. Тонкие прохладные пальцы легко касаются моей руки.
- Спасибо, что дождался, - негромко говорит она, сверкая зелеными глазами, и я в который раз поражаюсь ее ошеломительной красоте.
- Разве я мог иначе?
- Ты, как всегда, остаешься джентльменом, Гелерд, - Селена отступает на два шага, мгновение пристально смотрит мне в лицо. - И я этому рада, несмотря ни на что. У тебя ужасный вид.
Повожу плечами, ощущая как липнет рубашка к спине. Ты не знаешь и половины всего, Селена.
- Милослав подписал пакт с альфой Дитмаром. Сегодня его условия будут оглашены Старейшинам. Думала, тебе это будет интересно, - говорит она. - Восточные территории теперь под властью Братства.
- Тогда ты должна радоваться, - безучастно отзываюсь я.
- Я рада, - улыбка на совершенном лице госпожи приобретает зловещий оттенок, словно вино, отравленное купоросом. - Грегор будет поддерживать политику Совета в Восточной Европе. Старейшина Каллиари высокого мнения о нем.
- Это отлично.
Узкая ладонь Селены невесомо ложится на мою щеку.
Бережно беру ее руку кончиками пальцев, прикасаюсь губами к голубоватой жилке у запястья, к мраморной коже, такой гладкой на ощупь, такой прохладной.
- У тебя жар, - мягко говорит она. - Твое состояние вызывает опасения у Совета. Мне стоит большого труда сдерживать их.
- Знаю. - Я закрываю глаза. Еще немного, и я провалюсь в вязкую яму забвения. - Что ж, значит я еще кому-то здесь нужен.
- Ты нужен мне, Гелерд, - Селена обхватывает мое лицо ладонями, смотрит прямо и властно. - Прекрати это делать с собой.
- Ради бога, - я стискиваю зубы, отбрасываю ее ладони.
- Прости, - брови Селены сходятся на переносице. - Я не должна была говорить этого.
- Да. Не должна. Это все?
- Нет. Аналитики обнаружили еще одну общину незарегистрированных. На сей раз на континенте. Польша. Уже шесть убийств.
- Вот как? - Мне стоит огромного труда сосредоточиться на ее словах, поймать их, удержать в голове. - Так пусть пошлют туда охотников.
- Это уже было сделано.
- И?
- Общину удалось ликвидировать. Почти успешно.
- Звучит многообещающе.
- О, да, - полные губы вздрагивают, но это не улыбка. - Одному из полукровок удалось скрыться. И еще... один из охотников был ранен в плечо. Он скончался через пять суток от потери крови. Рана была пустяковая, но он не смог регенерировать. Сыворотка и препараты не помогли. Ты понимаешь, что это значит? Кто-то создает новое оружие.
- От потери крови, - повторяю я. - От потери крови.
- Гелерд, - Селена сжимает мое запястье. - Посмотри на меня. Мне нужна твоя помощь. Сейчас.
- Хорошо, - говорю я одними губами. Я почти не слушаю ее, не понимаю, о чем она говорит. Внутри моего тела раздаются микровзрывы, разрушительные, острые. Мне необходима доза. Одна доза, черт возьми.
- Гелерд, - Селена запускает пальцы мне в волосы, - послезавтра я жду вас с Йованом в Малом Зале, - говорит она, настойчиво глядя на меня своими зелеными глазами, и добавляет: - И Еву тоже.
Еву. Мою Еву. Два слога. Е-ва. Я проговариваю ее имя, повторяю про себя до тех пор, пока оно не обретает смысл, становиться реальностью. Медленно поворачиваю голову, смотрю на Селену.
- Что это значит?
- Совет счел ее готовой к выполнению заданий. Они полагают, что боевой опыт будет ей полезен. Под твоим контролем, разумеется.
Контроль. Мой контроль. Ева. Язык прилипает к небу, заполняет собой все пространство - отяжелевший и сухой. Но мне нужно что-то ответить ей. Нужно что-то сказать.
- Поэтому ты хотела, чтобы я был здесь сегодня?
Я больше не смотрю на нее. Не хочу видеть этого прекрасного законченного лица. Я боюсь, но не ее. Я боюсь себя. Боюсь того, что Селена может увидеть на дне моих глаз.
- Мне пора на Совет, - говорит она. Прохладные пальцы опускаются мне на щеку. - Тебе нужно отдохнуть. Это была тяжелая ночь.
Я ничего не отвечаю, просто стою, закрыв глаза и уткнувшись лбом в колонну до тех пор, пока легкая поступь шагов госпожи не замирает вдали. Меня сотрясает лихорадка.
2
Я упустил тот момент, когда это место стало для меня необходимостью.
Медицинский корпус, или Лаборатория, с ее стационаром, операционными, моргом, и, собственно, оборудованной лабораторией, функционирующей в соответствии с нуждами Братства и подчиненных ему медицинских учреждений по всему миру. За год я неплохо ее изучил, куда лучше, чем за все предыдущие годы: лабиринты тихих коридоров со светонепроницаемым потолком над переходами, мягкими бликами ламп на белоснежном полу, ровными рядами дверей с электронными кодовыми замками и камерами наблюдения, установленными по всему периметру. Я почти привык к ее запахам и звукам, и они стали воздействовать на меня, подобно успокоительному. Стоило мне приблизится к тяжелым металлическим дверям и набрать комбинацию цифр на тихо попискивающем замке — в голове светлело и прояснялось, притуплялись чувства, утихала дрожь в теле, и наступало кратковременное облегчение.
Частенько, мучимый бессонницей, я бродил по замку, пугая неожиданным появлением прислужников и конвой.
Тогда я набрел на архив Братства - огромное, тускло освещенное помещение с геометрически-правильными извивами мезонинных конструкций, стеллажами, лестницами. В глаза бросалось нагромождение ящиков, ровные ряды полок с бесконечными папками, наполненные запахом пыли, металла, старой бумаги, пергамента и прогорклой древесины. Груда папок из тисненой кожи высилась на столе. Я переворачивал дряхлый пергамент, как четки, перебирал давно забытые имена: клан Ла Куртов, клан Вельмонов, стаи Западных территорий. Глаза натыкались на островки дат на истрепанных корешках: 1801, 1810, 1821, 1836...
Девятнадцатый век. Век революций и колониальных войн, век Шеллинга и Вагнера, Эдисона и Эдгара По. Для Братства он был другим - все достижения человечества пронеслись мимо, как слабое дуновение ветра.
«Север Франции: дикари из числа отверженных обротней-вервольфов продолжают враждовать... Альфа Жак Венье призван к ответу... Протокол операции — изъят архивом в 1839 году. Приговором Совета Старейшин казнен через отсечение головы. Останки сожжены. Решением Совета, прах покоится в Сен-Мало… Число охотников Братства уменьшилось: с 24 до 9. Имена погибших... Выросшая численность Истинных оборотней».
1837... «Год спокойный; враждующие стаи оборотней числом сто тридцать шесть особей приведены к присяге, из коих: шестьдесят пять самок, семьдесят самец. Имена: Джеймс О` Рейли — дата рождения 17.02.1650 г., Катарина Брант — дата рождения 15.06.1701 г., Лэсли Брант — дата рождения 01.03.1722 г... На северо-западе Франции продолжается заселение стай оборотней-ортодоксов. Совет объявил альфу Дитмара вне закона; всякий, кто полномочен Советом, обязан лишить его жизни; членов же стаи привести к присяге под угрозой казни через сожжение».
1838 год.
«Северо-Запад Франции объявлен закрытой территорией из-за распространяющейся эпидемии. Новая разновидность лихорадки, передающейся через укусы насекомых и кровь зараженных. Источник - Южная Америка. Симптомы: лихорадка, жар, боли в мышцах спины, рвота. Смерть среди людской расы при молниеносном течении наступает через три-четыре дня после заражения. Среди вампиров много заразившихся через потребление крови жертв. Среди оборотней — через укус насекомых. Смертность обоих рас достигает высокой отметки: до пяти особей в день. Смерть наступает через десять - двенадцать дней после заражения. Точную численность умерших установить не представляется возможным из-за закрытости территорий. Главой отдан приказ всем иерархам и альфам выживших стай ограничить контакт с людской расой. Советом Старейшин ввиду повышенной опасности решено перенести пребывание Магистра на Британские острова. Писано 30 марта 1838 года, Сен-Мало, год от подписания Договора - 338»
Сен - Мало. В ту пору ставка Братства находилась там. Бодан был лишь одним из многочисленных убежищ Магистра, точкой на карте мира.
«21 апреля 1838 года. Спад эпидемии. Совет Старейшин объявил открытыми территории Южной Америки, Карибского бассейна. Территории Африки по-прежнему считать закрытыми.
К югу от Дьеппа обнаружена стая оборотней-ортодоксов. На континент прибыл Глава, а так же Старейшины: Инек, Малкольм и Селена, дабы самолично уничтожить стаю либо привести к присяге согласных. Стая немногочисленна и насчитывает пять взрослых особей: три самки, два самца. Уничтожена 22 апреля 1838 года, останки сожжены — Протокол от 23 апреля 1838 года. При стае обнаружен человек мужского пола, возраста около 30 лет. Обращен 22 апреля 1838 года с позволения Главы. Полукровка. Рост 6 футов, 2 дюйма, телосложение стройное, кожа чистая. Признаков заражения не наблюдается. Регенеративные сверхспособности (начальная репаративная регенерация), светобоязнь — 0,3, sangriussubmissio — 0,6. Проявление второй сущности — подконтрольно, признаков ликантропии нет. Дестабилизация зрения, атрофия мускулов в легкой степени. Наблюдается выраженное нервное расстройство, полная потеря памяти с сохранением функций головного мозга: речь не нарушена, бытовые навыки не утрачены... Приложение — Протокол от 02 мая 1838 года, протокол от 08 мая 1838 года».
Вот и все, что мне осталось. “Обнаружен человек мужского пола”. Слишком мало для того, чтобы ощутить себя частью чего-то целого.
В кабинет Александера я прохожу проторенным маршрутом, минуя двери стационара и боксы. Целители и младший персонал почтительно кланяются мне — тут я постоянный гость, и в моем появлении нет ничего удивительного. Стараясь не ускорять шага, отвечаю на приветствия легким наклонением головы, про себя считая ставшие слишком долгими секунды. Сердце ускоряет ритм безжалостными острыми толчками где-то у горла, повлажневшая от пота рубашка липнет к телу.
Пару месяцев назад Александер диагностировал у меня депрессивный психоз. Он сказал, что такое часто случается с молодыми охотниками, но никак не ожидал, что подобное произойдет со мной.
Однако, это произошло.
Дрожащей рукой дергаю за мягкую прорезиненную ручку, и белоснежная дверь распахивается, обдав меня адским смешением запахов питательной сыворотки, очищенной крови и дизенфектанта, и я без стука захожу в кабинет. Сейчас мне не до условностей.
Александер сидит за столом, возле окна, плотно задернутого светозащитными жалюзи, просматривает какие-то бумаги. При моем появлении он приподнимает голову. В его тускло-голубых глазах — ни удивления, ни досады. Разумеется, он знал, что я приду.
- Жар? - сухо интересуется он, едва бросив на меня взгляд поверх очков. Я присаживаюсь на кушетку, ощущая, как содрогается тело. Мир пляшет перед глазами.
- Что-то вроде того.
- Ясно, - кивает Александер. Поднимается из-за стола, достает из ящика шприц, набирает в него какой-то мутноватой дряни, берет мою правую руку и ловко вводит иглу в вену на запястье.
- Сейчас станет легче, - добавляет он будничным голосом.
- Что это?
- Левацетилметадол, - Александер выкидывает использованный шприц в мусорное ведро отработанным движением длинных сухих пальцев. - Синтезированный.
Я прикрываю глаза, погружаясь в полубессознательное оцепенение. Тиски, сжимавшие мое тело, постепенно разжимаются, жар проходит. Немного напоминает ощущение, когда самолет начинает снижение с адской высоты.
- Я предупреждал — при психо-эмоциональных расстройствах они не помогают, - как из тумана доносится до меня холодный голос целителя. - Это не выход, Гелерд.
- Наверное, - согласно разлепляю я губы. Не выход. А где выход? - Мне нужны еще таблетки.
- Таблетки, - без выражения говорит Александер и внимательно смотрит на меня. - Значит, та доза, которую я давал тебе пять дней назад, уже закончилась? У тебя серьезная зависимость.
Я криво усмехаюсь.
- Мы уже обсуждали это.
- Знаю, - в тон мне отвечает Александер. Подходит к раковине и тщательно моет руки дизенфицирующим мылом. От едва уловимого острого запаха меня начинает мутить. - Заставить тебя бросить восстановительные я, безусловно, не могу, и все же, вынужден повториться: ты убиваешь себя. Еще немного, и организм истощится настолько, что уколы стабилизаторов и диализ будут необходимы тебе каждый день.
- А ведь это ты дал мне их когда-то, - слабо скалюсь я.
- Дал, - невозмутимо кивает Александер. - И еще полгода назад поставил тебя в известность, что разработку закрыли, но вместо того, чтобы бросить, ты увеличил дозу почти втрое. Однажды ты не сможешь себя контролировать. И я хочу, чтобы ты знал: в том случае, если твоя жизнь будет под угрозой, я буду вынужден принять срочные меры, не согласовывая их с тобой. Официально Совет еще не получал уведомления о твоих проблемах, но если ты повторно упадешь в кому, я сделаю это.
- Понимаю, - я слабо улыбаюсь, глядя в потолок. - Я понимаю.
Мгновение Александер пристально изучает мое лицо, вздыхает и вытаскивает из ящика пару упаковок без названия. На одной стоит красный кружок, на другой — зеленый. Мне не нужно объяснять их значение.
- Здесь на десять дней, - говорит Александер и вручает мне упаковки. - Я не хочу видеть тебя раньше, ладно?
Безучастно пожимаю плечами. Однажды я перестану принимать эту дрянь. Когда-нибудь потом, когда приду в норму. Пока это невозможно.
Поднимаюсь с кушетки и иду по направлению к выходу, накрепко зажав в руке упаковки.
- Гелерд, - останавливает меня негромкий голос целителя.
- Да?
Я оборачиваюсь. Александер стоит, оперевшись о край стола кончиками пальцев. На гладкой коже, точно рябь, проступают мелкие морщинки.
- Она по-прежнему отказывается пить.
Смысл его слов доходит до меня не сразу, а когда доходит, в груди поднимается тяжелый ком, перекатывается по ребрам, застревает в горле.
Молча смотрю на Александера и повторяю про себя ее имя. Ева. Иногда мне приходится напоминать себе, что она реальна. Сколько времени я ее не видел? Неделю? Или две?
Впрочем, разве это важно? Можно пройтись по застывшему в неподвижности замку, по мрачным галереям и переходам, и, в конце-концов, оказаться возле дверей из мореного дуба, постучаться и увидеть ее. Вряд ли девчонка спит. Вероятнее всего, рисует свои странные наброски, мешает в адский коктейль реальность и выдуманные миры.
Желание поступить так пугает меня - порой страх одиночества сильнее здравого смысла.
- Ты должен поговорить с ней. Ты ее мастер, - настойчиво продолжает Александер. Голубые отсветы лампы отражаются в его круглых очках.
- Знаю.
- Если она сорвется, ответственность ляжет на тебя, - хмуро предупреждает целитель, снимает очки и усаживается обратно в кресло. Его лицо принимает жесткое выражение. - Советую помнить об этом.
- Конечно.
Коротко, бессмысленно улыбаюсь Александеру и выхожу из кабинета.
3
Машина летит сквозь гористую местность, через пустоши, покрытые мерзлой травой, прибитой ветром. Вокруг тишина. Тишина и пустота в пастельной дымке рассвета. Одной рукой достаю сигарету из полупустой пачки, засовываю между губ, чиркаю зажигалкой.
Едкий дым обжигает глаза, путается в волосах.
“Совет счел ее готовой к выполнению заданий”.
Ева. Моя обращенная. Мне вовсе не хочется думать о ней, но я думаю. Что-то тревожит меня, не дает покоя. Извечный вопрос почему, вопрос недоверия. С начала ее обращения прошел только год. Один год - ничтожно мало, непозволительно мало для того, чтобы выпустить молодого охотника на арену. И дело тут не в том, насколько хорошо девчонка научилась стрелять из всевозможных видов оружия или какими приемами рукопашного боя овладела, не в том, сможет ли она ориентироваться на местности без карты и компаса или сходу определить силы противника и прочих специфических премудростях - нет. Она не знает главного - мир, в котором ей предстоит жить и убивать, она не знает себя в этом мире, не чувствует его пугающей материальной реальности.
То, что я должен был ей показать, но не показал. Знание, без которого девочка, скорее всего, погибнет. Охотник такого уровня - не просто еще одна боевая единица, функциональная, но легкозаменимая. Это, прежде всего, уникальное оружие единичного экземпляра, тонко настроенное и подогнанное в соответствии с особенностями хозяина, а уникальность требует огромных денежных затрат. Разумеется, вливания в Еву не ограничиваются одними лишь расходами на инструкторов. Тут и лечение, и поддерживающая терапия, и содержание и еще много такого, о чем я, вероятно, даже не подозреваю.
Так к чему же Совету понадобилось так рисковать? Ради каких целей? И почему не вмешался Магистр, не защитил еще одно свое детище?
Но ответов я не нахожу, а может просто и не желаю их искать. Все это чересчур сложно для моего утомленного, расфокусированного сознания.
Сжимаю сигарету в зубах, выдыхаю облако дыма.
Иногда, обнаружив себя головой в подушке среди бела дня с неприкуренной сигаретой в одной руке и пустым шприцем в другой, я начинал испытывать странное чувство, которое можно было определить одним словом: опустошение. Я поднимался с кровати, выпивал литр воды, заходил в ванную, тупо пялился на себя в зеркало, а потом, когда, наконец, наступал выход, и меня начинало колотить, забирался под душ - и вот тогда приходило осознание. Бессмысленность и пустота. Откровенная и навязчивая, особенно теперь, когда у меня был выбор.
“Этот опыт будет ей полезен. Под твоим контролем, разумеется”. Все это не нравится мне, но что я могу поделать?
В конце-концов, девчонка сама сделала выбор. Я не мог остановить ее, что-то исправить, да и - если быть до конца честным с собой - не хотел. Ведь это означало бы вникнуть в ее проблемы, подпустить ближе, начать осознавать ее, как личность, сократить расстояние. Наверное, я должен был поступить так, но хотел ли я этого, хочу ли теперь? Эта новая зависимая от меня сущность пугает и тревожит, как неуправляемый элемент в химической системе единиц, а я слишком стар для таких перемен, слишком разочарован и измотан, чтобы пытаться его контролировать.
Что тут скажешь?
Поймав в зеркале заднего вида собственное отражение, мрачно улыбаюсь сам себе. Довольно об этом думать. Я не в силах изменить то, что так или иначе должно случиться. К тому же, сейчас мне не нужны проблемы - только забвение, лекарство по имени Инес с блестящими глазами и горячим неутомимым телом.
Странно лишь, что мне не пришло в голову навестить ее раньше; год - чересчур длительный срок для такой любвеобильной особи, а впрочем, никогда я не претендовал на роль единоличного властелина чьего-то тела и уж тем более, души. Никогда не был приверженцем такого смехотворного понятия, как верность, ни разу не ставил клеймо своей собственности не только ни на один одушевленный, но и не на один неодушевленный предмет (за исключением оружия, пожалуй). Все это создавало определенную иллюзию свободы, такую приятную для меня.
Выкидываю окурок в окно и прикуриваю новую сигарету. Над городом медленно растекается волна огней, медленно вплывая в удивительно ясную ночь. Я не слишком жалую Инвернесс - он из тех мест на земле, которые нелегко расстаются с прошлым, не превращая его в историю, а медленно увязая в нем, как в болоте. Бульвары, набережные, мост, холм-кладбище, темные легенды про эльфов, про Красавчика Принца Чарли. Все это отдает затхлым запахом склепа, но в этом городе живет Инес - и это, пожалуй, единственная причина, по которой я сюда выезжаю.
Наше знакомство состоялось еще в сорок четвертом, во Франции. В то время она была любовницей одного видного немецкого чина в Париже, но все закончилось плохо: едва запахло жареным, чин сбежал, бросив Инес на произвол судьбы. После взятия столицы союзными войсками ее чуть было не расстреляли сгоряча, как приспешницу фашистского режима, но тут вмешался я - сбежавший чин был Истинным из нелояльного клана, разыскиваемый Братством, и мне отчаянно требовалась информация. Так Инес стала помогать мне, и после окончания войны я забрал ее с континента, потому что идти ей было некуда; стая - все ярые антифашисты, отвернулись от беспутной дочери, памятуя о ее прошлом. С тех пор минуло достаточно времени. Благодаря красоте и уму, дела Инес быстро пошли в гору. С усмешкой вспоминаю, что, кажется, за шесть десятилетий эта миниатюрная испаночка умудрилась сменить не то пять, не то семь мужей, каждый из которых обладал состоянием, немалая часть которого после развода перекочевывала в карман бывшей жены. К чести Инес, нужно заметить, что она никогда не была склонна швырять деньги на ветер, и сумела найти им достойное применение, удачно вкладываясь то в одно предприятие, то в другое.
Пожалуй, нас с Инес скорее можно назвать скорее приятелями, нежели любовниками; секс всегда был только дополнением к общению. Мы умели наслаждаться друг другом, ничего друг от друга не требуя и ничего не ожидая. Таким образом, наша связь держалась не вопреки, а благодаря времени и расстоянию.
На полной скорости проношусь через пустынные улицы, туда, где вдали над рекой высится замок, кружу по ночному городу, и наконец, ныряю в переулок, залитый тусклым светом красного фонаря и терпким ароматом пряностей, так причудливо вплетенном в запах сырой земли и камня.
Выбираюсь из машины с чувством облегчения, какое бывает, когда после длинной дороги в пустыне заворачиваешь в какой-нибудь прохладный, обсаженный пальмами оазис, где добывается артезианская вода, растет джузгун и эфедра, и разминаю ноги.
Какое-то время назад мой оазис был в этом месте.
“Las Flores De Andaluc;a”. Еще один каприз Инес.
Неприметная дверь, вывеска над входом, старый фонарь. Крохотный ресторан для тех, кому время от времени требуется глоток раскаленного воздуха в этом холодном краю. Фламенко, коррида, жаркое солнце, херес. Инес всегда хотела туда вернуться, хотела несмотря ни на что. Но этого, в конечном итоге, так и не случилось.
Толкаю дверь, захожу внутрь и тут же окунаюсь в атмосферу прокуренного испанского кабака с таблао где-нибудь на окраине Севильи, где всю ночь пьют вино, перемежая танец хриплыми вскриками и резким, на грани исступления, гитарным перебором.
Между зияющими пустотой столами, ощетинившимися ножками перевернутых стульев, неторопливо прохаживается парень в красном жилете и фартуке, пританцовывает, напевая себе под нос, вертит шваброй в такт мелодии.
“A la nanita nana, nanita ella, nanita ella,
Mi Nina tiene sueno bendito sea, bendito sea”.
Я лавирую меж столов, киваю бармену - черные волосы, белозубая улыбка из-под закрученных усов. Почти все они тут полукровки. Прямые потомки испанцев, колумбийцев, мексиканцев, пуэрториканцев.
Инес нравится слушать звук родной речи - ее слабость.
- Hola, Гелерд, - говорит он, протирая стаканы. - Давненько вас не было видно.
- Привет, Вито. Дела.
- Да, дела, - он тяжко вздыхает, опирается на стойку, тускло освещенную разноцветными огнями, словно рождественская елка. - Что поделать, бывает.
Бывает. Знал бы он.
К Инес я прохожу через кухню - через вяло переговаривающихся поваров и официантов, у которых закончилась смена, сквозь намертво въевшиеся в стены запахи: морсилья, хамон, олья подрида. Меня провожают взглядами - ни искры заинтересованности, ни грамма любопытства. Для них я только очередной любовник Инес, а их у нее множество. Никто из персонала не догадывается ни о том, кто она, ни о том, кто я - все они люди. Об этом позаботилась владелица ресторана.
Когда я открываю тяжелую дверь, пахнущую сандалом, она уже встает мне навстречу: узкое платье, бархатные глаза, алые губы, пышная шапка черных кудрей. От нее веет страстью и почти животным магнетизмом, присущим, наверное, только женщинам ее национальности.
- Рада тебя видеть, - говорит так, словно мы виделись лишь на прошлой неделе. Обхватывает мою шею руками, порывисто прижимается к груди. Даже сквозь одежду я ощущаю жар ее тела - слишком сильный, напористый, даже для оборотня, ее пышную грудь, крепкие бедра, аромат сандала, исходящий от ее волос.
- Инес, - беззвучно усмехаюсь я, поднимаю ее лицо, целую в податливые губы с привкусом вишни и ликера.
Секунду она пристально смотрит мне в глаза, затем отстраняется, и, слегка улыбнувшись, направляется к бару.
Сбрасываю пальто, сажусь в кресло. За год тут ничего не поменялось: тяжелые шторы, массивная мебель ценных пород дерева, картина безымянного художника на стене, изображающая танцоров фламенко - изогнутые руки, полуприкрытые глаза. Даже запах сандала и тот остался прежним.
- У тебя утомленный вид, дорогой, - произносит Инес, извлекая два бокала и бутылку сухого пало. Наливает один, подносит мне. Я улыбаюсь, киваю на бутылку.
- Ты знала, что я приду?
Инес хрипловато смеется, открыв белоснежные зубы. Сбрасывает туфли, присаживается на край массивного стола красного дерева, заставленного аккуратными папками. Край ее синего платья приподнимается чуть выше, чем следует, открывая ажурные резинки чулок. Из Инес могла бы выйти непревзойденная куртизанка, одна из тех, что разоряют дотла многомиллионные состояния и заставляют их владельцев пускать себе пулю в рот. Но мужья и любовники для нее - не бизнес, а всего лишь повод развеять скуку, и только.
- Por supuesto, - мягко говорит она, достает из коробки на столе сигариллу, - я всегда тебя жду.
- Ну, конечно, - я выпиваю ликер. Инес сдвигает брови на переносице, наклоняется ко мне, проводит по лицу кончиками пальцев. На секунду мне кажется, что аромат сандала впитывается в мою кожу, по микронам проникает в поры.
- Я едва узнаю тебя. Такие лица бывают у вернувшихся с войны.
Мои плечи вздрагивают от едва сдерживаемого смешка.
- Война - это моя работа. Ты просто забыла, милая.
- Вероятно, это были не такие жестокие битвы, - мягко возражает Инес. Ее бархатистые глаза мерцают в полутьме. Роскошная грудь вздымается в глубоком вырезе платья двумя полукружьями в такт дыханию.
- Возможно, - подле нее, пышущей жизнью, словно готовый к извержению вулкан Галерас, я внезапно ощущаю себя дряхлым и бесконечно усталым.
С безграничным удивлением оглядываю окружающую обстановку, литые ноги Инес, яркий узорчатый ковер на полу. Сколько раз я приходил к ней, чтобы получить свою дозу забвения? Сейчас уже трудно вспомнить.
- Еще год назад ты был другим, - словно в ответ на мои мысли задумчиво произносит Инес. - Сильным. Живым.
- Я и сейчас живой.
- Сейчас ты похож на мертвеца.
- Все меняется, - я равнодушно пожимаю плечами. - Так или иначе.
- Мы столько лет знаем друг друга, carin`o, - журчат мягкие губы, - Я думала, мне ты можешь рассказать все. Что произошло?
- Если бы я знал, - я оставляю пустой бокал в сторону.
Пальцы Инес скользят по моей шее, играют с пуговицами рубашки. Что со мной произошло? Расщепление на атомы. Год прострации, полнейшего бездействия, сосредоточенного в одной только точке, в одном биении сердца. Для меня это слишком много.
Темные глаза Инес продолжают неотрывно смотреть на меня.
- Может быть, знаешь, но боишься сказать?
- Оставим это, - говорю, глядя ей в глаза.
- Как пожелаешь, дорогой, - соглашается Инес, мгновенно уловив перемену моего настроения. Ее ладонь ложится на мою грудь, с той стороны, где сердце, опускается на еще не до конца зажившие шрамы.
- Я скучала, - приблизив свое лицо к моему, шепчет она.
Поднимаюсь с кресла, обхватываю ее бедра руками, заставляя чуть выгнуть спину.
- Я тоже.
И это правда.
Глава 2.
1.
Удар. Еще удар. Короткий вздох, поэзия движения.
Йован плавно отклоняется в сторону, предупреждая следующее движение противницы и тут же проводит атаку справа. Сцепив зубы, Ева парирует удар, отступает назад.
Облокотившись на перила смотровой площадки, я наблюдаю за их поединком со стороны, оцениваю шансы.
Йован не большой ценитель холодного оружия или искусства фехтования, но, как высший охотник Братства, неплохо владеет мечом. Разумеется, тут ему далеко до Зефа, обучавшегося искусству “ретодзукаи” в эпоху последнего сегуната, однако, в Братстве нашлось бы немного таких, кто сумел справиться с ним в поединке. И, конечно, его мастерство намного превосходит мастерство Евы. Год - ничтожно малый срок, для того, чтобы сделать механику искусством, превратиться в первоклассного бойца.
“Она не достигнет больших высот, - как-то сказал мне Зеф, - если только не преодолеет страх. Она не боится боли. Она боится причинить боль”.
Но он продолжал обучать ее - безо всякой жалости и снисхождения, как когда-то обучал меня, а затем Йована. Другие инструкторы отзывались о ней более лестно, ну а впрочем, меня это не слишком интересовало. Однажды, еще в самом начале, девчонке здорово досталось на одной из тренировок. Поначалу я хотел послать к ней Баота с запасом обезболивающих, но, чуть поразмыслив, отправился сам, скорее, из любопытства, чем из желания помочь. Она сидела на низком стуле с выгнутой спинкой, поджав под себя ноги и обхватив руками бока, испещренные жирными кровоподтеками, а прислужница, напевая себе под нос, втирала ей в спину мазь.
Увидев меня, Ева поморщилась, но ничего не сказала. Жестом велев прислужнице удалиться, я положил девчонке на колени упаковку с ампулами и несколько шприцев.
“Это анестетик. Сильный, так что не злоупотребляй им. Привыкнешь - будет хуже.”
Она ничего не сказала - только слегка кивнула головой. Ни слов благодарности, ни жалоб я от нее так и не дождался и пошел к выходу, на мгновение задержавшись возле крохотного письменного столика в стиле ампир, должно быть, очутившегося в хранилищах Бодана еще со времен Сен-Мало - там вразброс лежали бумажные листы: наброски, мрачный сюрреализм в духе Дали, ломкие линии карандаша. Портрет прислужницы, жилистые руки Зефа - выцветший иероглиф “терпение” на правом запястье, и, наконец, мое собственное лицо анфас, изображенное безо всякого сострадания: худые щеки, покрытые темной щетиной, глаза, провалившиеся внутрь черепа, сухие губы, печально-безразличный взгляд, какой бывает у тех, кто больше ничего не ждет от жизни. Конченых неудачников.
Наверное, именно в тот момент, сквозь недоумение и, отчасти, злобу, в моей голове промелькнула мысль, заявляющая девчонку, как нечто одушевленное: так может рисовать лишь тот, кто видит. Наверное, это если не талант, то способности точно, но только к чему они здесь?
Скользнув по наброскам взглядом, я направился к выходу.
Сколько времени прошло с того дня?
Если бы я не глотал горстями таблетки, вполне возможно, смог бы ответить. Но я не могу. Я только смотрю на Еву, бездумно анализирую ее движения - то, как она держит рукоять тренировочного меча, как безошибочно меняет позиции тела, технично делает выпады. Один за другим. Слева, справа.
Быстро. Очень быстро, так, что Йован едва успевает реагировать, и тут же обрушивает на противницу целый град молниеносных ударов, трудных даже для многоопытного фехтовальщика, но она отбивает их. Легко и непринужденно, словно и не было никогда треснувших ребер, сломанных ключиц, выбитых суставов.
Для этого ей понадобилось чуть больше года. Двенадцать с половиной месяцев, не считая того времени, что она провела в Лаборатории.
Ее долго не выпускали оттуда. Держали там, под стеклянным колпаком, замурованную, точно ценный выставочный образец, подлежащий реставрации. Никто не знал, выкарабкается ли она. Даже Александер. Или я.
Это было время седативных, стабилизаторов и диализата, в промышленных масштабах капавших ей в вены. Ева была так слаба, что с трудом могла держаться на ногах или различить букву на таблице Снеллена — дестабилизация зрения вытворяла злые шутки. Александер сказал, это пройдет.
Старейшины, конечно, боялись ее, как и меня в свое время, но Магистр был доволен. Я видел радость, вытекающую из туманно-кремниевых глаз, когда он смотрел на Еву, лежащую на койке лазарета, слабую, разбитую на куски, но живую. Он приказал целителям вытащить ее любой ценой.
“Видишь, Гелерд. Я выполняю свои обещания”.
Я пришел к ней на пятый или шестой день, после того, как она очнулась. Беседа вышла недолгой — Александер не разрешил находится мне в палате более десяти минут.
Ева сидела среди смятых простынь, вцепившись пальцами в жесткий край кровати, опутанная бесчисленными трубками и приборами, страшно измученная и худая, с неровно остриженной головой. Черные глаза лихорадочно горели на посеревшем лице с темными ямами ввалившихся щек. Я едва узнавал ее.
“Если ты не захочешь оставаться здесь, я не стану тебя принуждать. Это не в моих правилах — навязывать что-то.”
“Значит, я могу вернуться домой?”
В голосе девчонки звучала надежда. Тогда мне захотелось уйти, хлопнув дверью.
“Это исключено”.
“Выходит, выбора у меня нет”, - прошептала она одними губами и отвернулась к стене.
Она так и не вспомнила. Не узнала правды. Она думала — все это только трагическая случайность, нелепое стечение обстоятельств, и никто не сказал ей, что это не так.
Ее искали. В Сербии, в России. Хотя бы тело, фрагмент одежды, случайных свидетелей, но не нашли. Месяц интернет пестрел заголовками: “Гражданка Российской Федерации бесследно исчезла в Белграде. МВД Сербии отказывается давать комментарии”, “Очередная жертва Белградского Убийцы. Тело не найдено”, и многими, многими другими. Кто-то обвинял террористов. Косовские боевики, военные лагеря.
Ее подруга, с которой Ева была в тот вечер, так и не смогла вспомнить ничего связного. “Мы вместе сидели в кафе. Я только отошла на минуту, чтобы попросить счет, а когда вернулась - ее уже не было”. И не оказалось ни одного свидетеля, которые бы видели девушку, по описанию похожую на пропавшую Еву Рейниш, покидающую ночное кафе в неизвестном направлении в обществе незнакомца с замкнутым бледным лицом. Слишком опытным охотником он был, слишком тщательно следовал правилам игры.
Ее мать, приехав в Белград, записала видеообращение, которое так и не было услышано. В момент, когда оно транслировалось по международным каналам, Ева лежала в Лаборатории в глубокой коме.
Позже ее перевели в западное крыло Большого Корпуса. Приставили прислужницу, из низших вампиров, но я не придал этому особенного значения. Магистр обещал — и сдержал слово. Ева была в безопасности, под крылом Братства, а большего я не мог и желать. Тогда я еще не слишком задумывался над тем, что это значит.
Через пару дней Селена вызвала меня к себе и сообщила, что моя обращенная остается в Бодане по собственному желанию и с одобрения Магистра - в качестве охотника.
Это сообщение я проглотил с трудом.
“Твоих рук дело?”
“Тебе не в чем меня упрекнуть, Гелерд. Можешь упрекать себя, если хочешь”.
Ее готовили по высшему разряду с самого начала - об этом позаботился сам Милослав. Лучшие инструкторы, лучшие боевые аналитики, полный доступ к архиву, техники владения мечом, стрелковым оружием, навыки рукопашного боя, навыки концентрации и управления своим телом и разумом, и, разумеется, теория — тщательнейший анализ всех операций высокой степени сложности, когда-либо проводимых Братством.
Она должна была стать лучшей. Идеальным оружием.
После того случая с рисунками меня необъяснимым образом стало тянуть к ней, но я редко позволял себе роскошь увидеть ее — пару раз в неделю, и то лишь затем, чтобы не вызывать лишних нареканий со стороны Совета: я ведь был ее мастером, я отвечал за нее, что бы это ни означало.
Гораздо чаще с ней бывал Йован. Он был единственным в Бодане существом, чье сердце билось с ней в унисон, и Ева привязалась к нему — сильнее, чем можно было ожидать, а я воспринял это со смешанным чувством облегчения и тоски, как неизбежную данность.
Тем временем, на тренировочной площадке все заканчивается на удивление быстро: Йован отступает в сторону, отводит боккэн к левому бедру и, дождавшись пока Ева сделает выпад, опускает палец на цуба и смыкает правую руку на рукоятке, а затем делает короткий шаг вперед и вправо, и, чтобы блокировать атаку ударом меча по запястью, заносит боккэн над головой. Мне не нужно пристально следить за ними, чтобы сказать наверняка, что произойдет дальше: сейчас Йован нанесет скользящий диагональный удар сверху вниз, а девчонка не сможет отразить такую атаку - не хватит ни скорости, ни мастерства. Но тут я ошибаюсь.
Молниеносно отклонившись влево, Ева опускается на одно колено, вычертив боккэном в холодном воздухе стремительную дугу, остановившую свое движение возле горла Йована, а затем поднимает голову, плавным движением отводит боккэн и поднимается на ноги. Ее глаза блестят нескрываемым, почти детским торжеством; пока еще ей не приелись эти игры: прислужники, тренировки с боевыми дежурными, строгая система подчинения и иерархии Братства, просторные покои, размах Бодана, оборотни, их альфы и иерархи кланов, столетиями несущие бремя власти, арсенал оружия, какого, должно быть, не знает ни одна армия мира, власть бессмертия, доступная лишь избранным. Сотни новых цветов, что открывает проснувшееся совершенное зрение хищника, тысячи, десятки тысяч новых оттенков, запахов и звуков, телесная сила и выносливость, которой не обладают люди.
Просто она все еще думает, что это сон. И что у нее есть шанс проснуться.
Тяжело дыша, Йован опускает меч, отойдя на два шага, отвешивает ей полунасмешливый поклон и говорит что-то на сербском. Звонко рассмеявшись, Ева отвечает на том же языке. Я стою не слишком далеко, чтобы не увидеть ясное, счастливое выражение на ее лице, и, к своему изумлению, ощущаю нечто похожее на досаду: на меня она так никогда не смотрела. Чаще всего в ее глазах сквозило напряжение или растерянность, движения гибкого тела становились скованными и неуклюжими; у меня всякий раз возникало стойкое ощущение своей подавляющей неуместности, и, задав пару-тройку вопросов, я спешил убраться восвояси. Так бывало раньше, но то, что я должен исполнить сейчас, никто кроме меня сделать не сможет - ни инструкторы, ни аналитики, ни, тем более, Йован. И с этим ничего поделать нельзя, как бы горячо я того ни желал.
Придав лицу невозмутимое выражение, неторопливо спускаюсь по лестнице вниз, на поверхность тренировочной площадки.
Ева замечает меня первой, реагируя скорее на запах, а не на звук. Боккэн вырывается из ее пальцев, падает на пол. Я поднимаю его, протягиваю ей. На долю секунды наши пальцы соприкасаются. Ее - горячие, мои - холодны, как лед.
По губам серба проходит короткая улыбка.
- Ты сегодня рано, - прищурившись, говорит он, но в его словах я слышу большее. “Тебе не следовало приходить”.
- Был на суде.
Лицо Йована каменеет.
- И как все прошло?
- Его закрыли в усыпальнице.
- Ух ты. - Кривая усмешка, взгляд в упор. “Что-то здесь не так, Гелерд”. - Видно, Тадеуш многим поступился ради своей шкуры.
Безучастно пожимаю плечами.
- Через двести лет от него вряд ли что-нибудь останется.
На тренировочный зал падает тишина, как логическое продолжение стихийно замершего диалога. О чем еще нам говорить? У Йована другие заботы - в отличие от меня, за истекший год ему довелось поучаствовать в паре операций: на территории Боснии и Черногории. Пригодилось знание местности и языка. Мы никогда не обсуждали этого, но я знал, что кое-кто из Балканского отдела всерьез уговаривал его остаться. Он не согласился, что-то удерживало его в Бодане. И я знаю, что именно.
Мы оба не хотели вспоминать — он, о том, что мог бы сделать, я — о том, чего делать был не должен. Но вот — прошел год, и мы стоим здесь вместе, живые по-прежнему, а между нами — она. Девушка, которая должна была умереть, но выжила вопреки всему. Ни он, ни я не хотели признаться, но у каждого из нас появился смысл. Такова истина.
Но сейчас Йован не задает вопросов. Говори, читается в его взгляде, скажи же, черт тебя возьми. Ты ведь не просто так притащился сюда в это утро. Тебе нужно было увидеть ее. Зачем?
- Тебе сообщили о совете?
Он прищуривает взгляд. Настораживается.
- Нет пока. А что, проблемы?
- Никаких. - Я сухо улыбаюсь. Надеюсь, он не увидит за этой улыбкой моей растерянности, блестящих от дозы восстановительных зрачков. - Совет решил, что она готова.
Йован почти не меняется в лице — за семь лет, проведенных бок о бок с нелюдьми, он научился контролировать любое проявление эмоций, но сильные пальцы начинают покручивать рукоять боккэна. Я слишком хорошо знаю его, знаю, что он чувствует в эту минуту: нелепое бессилие, а еще - чудовищное желание раскроить чей-нибудь череп, как-то выплеснуть агрессию.
- Ты согласишься?
- Есть вещи, которые я не могу изменить.
Гнев мимолетно проносится по его лицу, искажает канонически-правильные черты, но что он может сделать? Девочка сама избрала этот путь.
- Ну, разумеется, - сквозь зубы цедит Йован.
Вот и все. Я поворачиваюсь к Еве, заглядываю ей в лицо. Она не отводит взгляд, но в черных глазах, устремленных на меня, проскальзывает замешательство. Я понимаю его причину лишь спустя мгновение: сандал. От меня все еще пахнет Инес, ее телом, ее любовью, сладкими вишневыми губами, дрожащими от страсти. “Не останавливайся, mi lindo. Святая Дева!”
Киваю на стэнд с тренировочными мечами в глубине зала.
- Ты по-прежнему уверена, что хочешь заниматься этим?
- Да.
- Ладно.
С застывших губ Йована срывается беззвучное ругательство, похожее на вздох. До какого-то момента он искренне считал, что это ошибка, что достаточно совсем немного, чтобы девочка прозрела и увидела этот мир во всем его уродстве. Преисполнилась отвращением к этим погремушкам вечности и захотела несбыточного - вернуть свою жизнь обратно.
Но штука в том, что путь назад может оказаться не таким простым, особенно, если утеряна карта - верно, Йован? Кому, как не тебе знать об этом?
- Не оставишь нас?
Золотисто-карие глаза враждебно вспыхивают в ответ, но тут же гаснут. Смысла злиться нет, кидать в воздух обвинения - тоже. Когда нет возможности повлиять на ситуацию, самое лучшее - смириться. Убеждаю себя, что еще ничего не случилось; до совета осталось почти двенадцать часов, а за это время может произойти, что угодно, но даже если и нет - какая разница? Рано или поздно девчонке придется взять в руки оружие - она сама подписалась на это.
В конце-концов, Йовану не остается ничего другого, как изобразить на лице вежливое понимание.
- Увидимся на совете, - ровным голосом говорит он, кладет боккэн на подставку и стремительно взлетает вверх по лестнице.
Ева провожает его высокую фигуру напряженным взглядом, потом нерешительно оборачивается на меня. Я внимательно разглядываю ее: хрупкие плечи, тонкие пальцы со сбитыми костяшками, мозоли на ладонях. Из-под просторного ворота кимоно выглядывает перетянутая бинтом ключица.
- Александер говорит, ты отказываешься от крови.
Напряжение в черных глазах перерастает в открытый вызов.
- Это запрещено?
- Нет. Но иногда просто необходимо.
Девочка сжимает кулаки.
- Меня тошнит от этого, - заявляет она с ожесточением. - Я пью таблетки.
Слегка раздвигаю губы в улыбке - ровно настолько, чтобы ее не смутить: обычное поведение для любого новообращенного. Все они поначалу не хотят пить. Потом это проходит.
- Ты не должна подавлять голод таким образом. Тебе кажется, что ты держишь инстинкт в узде, но это не так. Однажды он прикажет тебе убить, и ты ничего не сумеешь с этим поделать, потому что стабилизаторы не утоляют жажду - они только оттягивают момент срыва. Так бывает всегда, исключений нет. Потому так много новообращенных и попадают под ликвидацию. Кроме того, нам не нужно столько крови, как вампирам. Небольшое количество, чтобы держать себя в руках, и все. Понимаешь меня?
- Я контролирую ситуацию, - нахмурив брови, глухо говорит Ева и закусывает нижнюю губу. Она знает, конечно, и про мигрени, и про кому, про головокружения и усталость, и даже про “голод”. Она не знает про “жажду”. Пока не знает. - Александер следит за моим состоянием.
- Он несет ответственность за тебя перед Магистром и Советом.
- Я чувствую себя хорошо.
- Рано или поздно стабилизаторы тебя не спасут.
- Тебя спасают.
Досадливо пожимаю плечами. Никогда не умел спорить - для этого требуется слишком много терпения, которого у меня нет. Пусть думает, что хочет. Все это, в конце-концов, не важно. Да и к тому же - ну что я могу ей сказать? Сидящий на стимуляторах мастер - не лучший пример для подражания.
- Как знаешь.
Лицо Евы разглаживается, в уголках губ замирает лукавая улыбка - девочка думает, что эту битву она выиграла. Пускай.
Я рассматриваю ее с непонятным чувством, которому пока не решаюсь дать точного определения. Тоска, помноженная на чувство вины и неясное сожаление - все вместе и ничего по отдельности. Двадцать три года. Для нее все могло сложиться иначе. Другая жизнь, в которой она, возможно, видела себя художником, второй Фридой Кало или хрестоматийной домохозяйкой, женой и матерью троих детей. Или кем-то еще. Но такое будущее она потеряла. Что приобрела взамен? Внутривенные инъекции стабилизаторов, прием таблеток, изнурительные тренировки, брань инструкторов, синяки, ушибы, ссадины, целая коллекция заживших увечий, затянувшихся ран - не так уж мало. И, прокрутив все это в голове, я вновь, в стотысячный, наверное, раз задаюсь вопросом: почему я сделал с ней это?
- Насколько я знаю, сегодня у тебя больше нет тренировок?
Прежде чем ответить, Ева одаривает меня пристальным взглядом и хмурит брови, будто стараясь угадать некий подвох. Неожиданно для себя я протягиваю к ней руку и провожу кончиками пальцев по щеке, мимолетно удивляясь странному открытию: у нее теплая кожа, гораздо теплее моей собственной. И сердце бьется быстрее, почти как у человека. Странное ощущение - будто трогаешь цветок чайной розы, одно неловкое движение - и лепестки осыплются, опадут белым дождем. Убираю ладонь и поспешно делаю шаг назад - пожалуй, это было лишним. В конце-концов, она не вещь. Я должен смотреть на нее по-другому, но разве я могу?
По лицу девочки стремительно разливается краска то ли смущения, то ли гнева, но она старательно подавляет ее, сжимает губы и выпячивает вперед упрямый подбородок с крохотной ямкой посередине. Внезапно мне становится жаль ее, эту маленькую искалеченную жизнь - но когда я говорю, мой голос звучит ровно и тягуче, будто ничего такого не произошло; ради собственного удобства легче всего притвориться слепоглухонемым ублюдком, и, надо сказать, эта роль удается мне на славу.
- Хочу показать тебе кое-что. Будь готова через два часа, сообщи прислужнице. Тебя проводят.
- Хорошо, - едва слышно отвечает Ева и вновь опускает глаза.
2
Когда я подхожу к тренировочному комплексу, часы показывают полдень. Облака в низком сером небе сменяют друг друга с калейдоскопической быстротой, и, в конце-концов, начинают сочиться мелким упругим дождем. На постах проходит пересменок боевых дежурных. Я прохожу мимо, с кем-то здороваюсь за руку, кого-то приветствую коротким кивком.
Ко мне с поклоном подходит прислужник.
- Господин желает воспользоваться услугами водителя? - вежливо интересуется он.
- Я поведу сам. Спасибо, Генри, - отвечаю я, и ныряю в прохладу салона, пропахшую кожей и табаком, провожу пальцами по рулевому колесу, бросаю взгляд на бензометр - отметка “Полный”, извлекаю из кармана пальто пачку сигарет, зажигалку, и закуриваю, откинув голову на мягкий подголовник.
Когда-то одиночество приносило мне наслаждение, позволяло почувствовать себя свободным. Теперь я ощущаю почти мистический страх перед ним, страх, с которым могу справиться лишь с помощью двух-трех колес комбинированных седативных препаратов.
Это были не такие жестокие битвы, сказала Инес. Наверное, она права. Я ничего не стал рассказывать ей, она и не требовала. В наших совокуплениях не находилось места потусторонним химерам, нежному бормотанию. Мы получали то, в чем оба нуждались - радость обладания кем-то, кратковременную, не требующую обязательств. Она никого из нас не подавляла, не делала слабым.
Этот мир полон грусти, сказала мне Инес напоследок, не стоит усугублять ее, насильно удерживая что-то, что тебе не принадлежит. Неважно, что именно: врага, возлюбленного, жизнь, смерть. Не делай этого, Гелерд. Не совершай такой ошибки. Из ее вишневых уст эта философия прозвучала злым пророчеством, но что оно сулило, я так и не понял.
Выпускаю струю дыма и какое-то время безучастно наблюдаю за тем, как она изгибается, рассеивается, тает под перетянутым алькантрой потолком.
Ева. Да.
Инквизиторы бы сказали, что мы с ней связаны, как... ну, как отец и дочь, может, но это не совсем правильно. Как хозяин и собственность? Тоже нет. Учитель и ученица? Увольте - что я могу передать ей за знания?
Так что, фактически, между нами нет никакой привязки, за исключением одной маленькой ошибки год назад. Она сама по себе, отдельная от меня сущность, и я имею на нее ровно столько же прав, как на кусок серого неба над головой или волны в заливе. А уж удерживать ее и вовсе не собираюсь, не говоря о том, чтобы хоть на миллиметр ближе подпустить к себе...
Она приходит с пятиминутным опозданием. С улыбкой кивает Генри, распахнувшему перед ней дверцу машины и поспешно ныряет в салон, обдав пространство неуловимым, своим запахом. Я любуюсь ею - отчего бы и нет? - раскладываю на атомы ее хрупкую акварельную красоту. Бледное лицо, слегка выступающие скулы, маленький своенравный рот - верхняя губа чуть выдается над нижней, крохотная родинка над бровью, длинная шея.
У нее нет захватывающей дух законченности произведения искусства Селены, манящих изгибов тела и животной страстности Инес. В ней еще пока не пробудилась женственность и опасная грация уверенной в себе хищницы, она и правда пока дитя. Этакая крошка Ло, абсолютно не сознающая своей прелести.
- Прости за опоздание, - она улыбается мягко и чуть застенчиво, словно говоря, что утренний инцидент в тренировочном зале ею забыт за одну только возможность выбраться отсюда.
- Все нормально, - я поворачиваю ключ в замке зажигания и выезжаю из гаража по подъездной дорожке к Главным Воротам.
- Куда мы едем?
- В Инвернесс.
До окончания Совета Глава ограничил выезд из Бодана, но мне плевать. Сейчас я не в состоянии здесь оставаться, дышать его воздухом, тяжелым и ядовитым, как пары ртути. Глаза Евы блестят от возбуждения - возбуждения, которое невольно передается и мне; рядом с ней переносить это место отчего-то становится намного труднее.
Прикрыв веки, Ева откидывается в кресле, но уже через мгновение приникает к окну, зачарованная аскетическим пейзажем Хайленда, его суровой немногословной красотой: серо-зеленые пики гор, потонувшие в гряде низких облаков, заросшие дроком пустоши.
Серая лента дороги убегает далеко вперед, извилистая и скользкая, как спина дракона. Мы несемся по ней, навстречу пустынному небу и зеленым холмам, к захватывающей дух необъятности, и это движение скалистой асимметрии гор образует молчаливую гармонию с набухшими дождем облаками, редкую и такую далекую от реальности.
Я закуриваю новую сигарету и бросаю короткий взгляд на Еву. На ее лице играет умиротворенно-радостное выражение, чуть ли не восторг. Год назад она едва могла ходить, а сейчас беспечно любуется пейзажами, даже не задумываясь о том, что будет дальше. Так забывать умеют, наверное, лишь дети. Она принесла в жертву прошлое на удивление легко; не было ни истерик, ни срывов, ни просьб о встрече с родными или чего-то подобного. У большинства этот процесс проходит мучительно-долго, зачастую плавно перетекая в затяжную депрессию со всеми вытекающими последствиями: неразборчивый секс, наркотики, алкоголь. Но ведь за этой легкостью может скрываться нечто иное, нечто более тревожное, чем обыкновенная депрессия.
- Нравится?
- Всегда любила горы.
Чтобы погасить внезапное молчание, резко выдыхаю дым, выкидываю сигарету в просвет между стеклом. На короткую секунду в салон врывается поток холодного сырого воздуха.
Тонкие пальцы Евы невесомо скользят по влажному стеклу.
- Ты сказал Йовану - Совет решил, что я готова. Готова к чему? - вдруг спрашивает она.
Вопрос срывается с ее губ неожиданно - будто камень угодивший в воду. Раз - и хрупкая сетка гармонии лопается в мгновение ока, как мыльный пузырь. Ничего этого нет, напоминаю я себе. Нет ни неба, ни дороги, ни девушки. Есть Братство с его договорами, интригами, вечная война и вечная бессмыслица - вещи куда более реальные. Нужно просто вспомнить, ради чего я все это затеял и куда везу ее, чтобы перестать растекаться по сидению плавной расслабленной лужей.
- К выполнению боевых задач.
Ева стремительно оборачивается ко мне: горящие глаза, дрожащие ноздри. Секунду изумленно изучает мое лицо, а затем тихо спрашивает:
- Почему ты не сказал сразу? Решил, что я испугаюсь?
Что тут ответить? Все слова прозвучат фальшиво и плоско, как в дешевой пьеске. Я никогда не умел этого. Убивать - да, но не говорить.
Ева вновь отворачивается к окну, видимо, расценив мое молчание по-своему.
- Ты не знаешь, что такое убить, - глухо говорю ей в затылок.
Тонкие плечи вздрагивают под плотной тканью пальто.
- Разве это так сложно?
- Нет. Совсем не сложно. Но тебе следовало бы знать, что между боем и тренировкой существует разница. Уничтожить противника - это не тоже самое, что стрелять по мишеням на полосе препятствий.
- Меня к этому готовили.
Жестко усмехаюсь. Готовили. Ну, да, психологи Братства. Умные ребята с университетским образованием и некоторой специфической практикой. Но этого слишком мало.
- Иногда для успешного выполнения задачи ты будешь вынуждена убивать мирное население. Редко, но такое может произойти. Что ты об этом думаешь?
- Я выполню приказ, - Ева хмурит лицо. - Почему ты спрашиваешь?
- Потому, что это важно. Ты будешь иметь дело с реальным врагом. Реальный враг - это возможность умереть. Ты хочешь смерти?
Мельком взглянув на меня из-под полуопущенных ресниц, Ева принимается теребить край шарфа; сейчас она выглядит озадаченной, будто подобные мысли никогда раньше не приходили ей на ум. Да и потом, смерть для нее больше ничего не значит.
- А ты? - внезапно спрашивает она. - Что ты чувствуешь, когда убиваешь?
- Ничего.
- Значит, тебе все равно?
- Теперь - да.
- Ты убивал людей?
- Да, я убивал людей. И ты тоже будешь.
Ева откидывается на сидении, проводит рукой по губам, словно пробуя на вкус мои слова, но в ее глазах по-прежнему нет ни растерянности, ни отвращения.
- Почему ты не оставил меня умирать там?
- Что? - на секунду мне кажется, что я ослышался, но, к несчастью, это не так.
Ева сжимает губы и очень четко повторяет:
- Почему ты не оставил меня умирать? Почему обратил?
Я беззвучно скалю зубы - подобного вопроса я не ждал, хотя стоило бы. Однажды она все равно захотела бы узнать.
Девочка недоуменно хмурит брови.
- Я сказала что-то не то?
- Нет, все нормально. Просто это не имеет особого значения.
- Для меня имеет.
Мгновение я молчу, но не потому что обдумываю ее вопрос - просто не знаю, что сказать.
- Это прошлое, - неуверенно выговариваю я, наконец. - И потом - не во всех поступках нужно искать смысл.
Ева усмехается краем губ - не зло, скорее разочарованно, будто ждала от меня совсем другого.
- Селена сказала мне, что вы называли его Невидимым. Что он был убийцей, что Совет приговорил его. Это так?
“Селена сказала мне”.
Что же, я догадывался и об этом. Испуганная девочка, совсем одна во враждебном, непонятном, жутком мире нелюдей, и тут является добрая волшебница Глинда, и указывает палочкой на того, кто в этом повинен. Плюс - седативные. Плюс - неустойчивое сознание. Плюс - незнание очевидных реалий.
Мрачно улыбаюсь.
- В общем, да. Но Совет приговорил его не за убийство людей. Это не играет никакой роли, если не наносит ущерб власти иерарха или альфы.
- А за что же тогда?
- Невидимый убивал сородичей, - отвечаю я, но ведь и это неправда. Жизни полукровок стоят не намного больше, чем жизнь любого представителя человеческой расы. Матиаш погиб потому, что поставил не на ту карту, служил не тем хозяевам. И еще потому, что я оказался сильнее.
- Вы расцениваете людей, как скот, - с нескрываемым отвращением говорит Ева, и это не вопрос.
- Это не совсем так, - спокойно парирую я, - но в целом, верно.
- Я еще чувствую себя человеком, - развернувшись ко мне всем корпусом, сквозь зубы признается Ева.
- Это пройдет.
- Не знаю, - она качает головой и стискивает пальцы. - Иногда мне кажется, что я сплю.
Молча подимаю плечами. Разговор нравится мне все меньше потому, что никто и никогда не говорил со мной так. Разве что, Йован, но Йован - это совсем другое.
Машинально достаю сигарету из пачки, засовываю между губ, стараясь держать себя в руках. Мне хочется сказать, что я не психоаналитик, но я не делаю этого - сам не знаю, почему.
- И люди... Я читала отчеты. Санкционированная охота, - Ева гневно сжимает губы, - ведь они умирают просто потому, что кто-то из инквизиторов так решил. Им плевать, кто это будет - мужчина, женщина, ребенок. Плевать, кто они и как живут, чего хотят или не хотят. Это узаконенное убийство. Это неправильно.
- Сначала все так думают, - безразлично замечаю я. - До первой охоты. К тому же, умирает меньше половины жертв. Остальные...
- Я знаю статистику, - обрывает меня Ева. - Дело не в этом.
Качаю головой и выпускаю дым в воздух. С одной стороны, мне хочется, чтобы она замолчала, хочется избавится от нее, может, выкинуть наружу, под отвратительный моросящий дождь, а с другой - слушать ее голос, ощущать горячее беспокойное присутствие рядом. Это любопытное открытие заставляет меня задуматься - почему так, но однозначного ответа я не нахожу. Скорее всего, это очарование свежести и новизны, наивности, не испорченной цинизмом нашего мира, а может потому, что я не воспринимаю Еву, как сексуальный объект. Женщинам нужны слова, как вода - растению, но она ведь не женщина, верно?
- Понимаю, - глядя в пространство, произношу я - скорее для себя, чем для нее, - думаешь, мы одинаковы. Телами, мыслями, чувствами. Это не так. Скоро ты поймешь, что между тобой и любым человеком существует огромная разница. Ты - хищник. Они - нет. Просто пока забудь об этом.
И - да, зачастую нас привлекает в других то, чего мы лишены сами. В данном случае - способность чувствовать и сопереживать. С сожалением констатирую, что пройдет совсем немного времени, и девчонка утратит те черты, которые так притягивают меня сейчас: неуемное любопытство, упрямство, своеобразный морализм, духовную чистоту. Даже черты ее личика, и те поменяются, станут жесткими, может, даже жестокими: исчезнет неповторимая мимика, глаза утратят беспокойный блеск. Разве только я смогу помочь ей, что-то исправить. Если смогу.
3
Через какие-нибудь четверть часа напор дождя заметно ослабевает. Холодные капли с усилием стекают с набухшего неба, тонкими струйками облизывают ветровое стекло, сквозь которое мутными призраками проступают очертания набережной, кафедрального собора Сент-Эндрюс, каркасного моста через Несс.
Сквозь туманную пелену видны остроконечные шпили колоколен, потускневшая зелень набережной и скверов, готические шпалеры, серебристая гладь реки. И люди. Люди, идущие домой, люди под зонтами. Улыбающиеся, печальные, равнодушные. Они никогда не были мне интересны. Мне - но не Еве. Я понимаю это, как только вижу ее лицо, взгляд, подмечающий все детали. Ее больше не увлекают извивы старинных улочек, аккуратные газоны, готические силуэты замка. Только люди.
Пожилая пара в одинаковых серых плащах, группка клерков, курящих возле какого-то паба, молодая женщина, с небрежным видом болтающая по телефону, фотограф с огромной камерой, толпа на автобусной остановке.
Она еще не ощутила в полной мере бремя новой реальности, ей еще только предстоит свыкнуться с мыслью о том, что она чужая здесь, сжиться со свой особенностью - не самая приятная вещь. Но всему свое время. По-крайней мере, у нее были эти пятьдесят минут, чтобы забыть обо всем на свете - не так уж и мало.
Я сворачиваю на безлюдную в этот час Касл-Стрит, останавливаю машину возле офиса страховой компании. Обеденный перерыв подошел к концу, все служащие разбрелись по своим конторам.
Ева смотрит на меня. Я киваю, когда ловлю ее напряженный вопросительный взгляд.
- Можешь выйти.
Секунду она еще медлит, словно собираясь с духом, затем осторожно выбирается из машины и осматривается, не замечая летящего с неба дождя, заунывного и тягостного, как похоронная мелодия. Я молча наблюдаю за ней.
Она сильно изменилась за этот год, хотя сама вряд ли подозревает об этом. Вряд ли может знать, какую отточенную грацию приобрели ее движения, какая уверенность поселилась в развороте плеч, в рисунке шеи. Сейчас она похожа на молодого хищника, что с осторожностью осваивает новую территорию, с бдительным звериным любопытством впивает в себя отголоски звуков и запахов, колебания теней на мокрых тротуарах, глухой перестук дождя.
Вытаскиваю пистолет из-под сиденья, заталкиваю за пояс, а затем выхожу из машины вслед за Евой, осторожно касаюсь разгоряченной руки. Серый дневной свет ударяет в глаза брызгами зеленого и белого, мокрый ветер швыряет в лицо целую пригоршню ледяных капель, треплет волосы.
- Пойдем.
Она не задает вопросов. А я не спешу вырвать ее из этого опьяняющего круга иллюзий, погасить радостный свет в глазах. Зачем? Это будет, но позже. Не сейчас.
Мы направляемся вниз по пустынной улице, залитой дождем, мимо жестяных водостоков, вывесок магазинов и пабов. В это время года здесь не очень много туристов. Их отпугивает суровый климат Хайленда, ветер и дожди, унылое грязное небо. Обыкновенно, сюда приезжают в конце мая, чтобы поглазеть на волынщиков, Каллоденское поле, Лох-Несс и замки.
“Истгейт” - шоппинг-молл, еще одна точка притяжения. И не только туристов и горожан. В местах, подобных этому, легко затеряться.
Когда мы проходим в холл, расцвеченный ослепительными огнями витрин, я машинально оцениваю обстановку.
Сейчас день, и представителей наших рас ожидаемо мало. По моим ощущениям - только парочка ликанов и всего один Истинный - то, что нужно.
Ева не чувствует их присутствия. Пока.
Мы ныряем в суетливую разномастную толпу, и почти тотчас Ева прижимается ко мне. Близко. Так близко, что я могу уловить исходящие от нее волны тревоги, недоумения, брезгливости. Она не была среди людей слишком долго, не вдыхала их запах, не ощущала вибрацию тел и крови в их жилах. Отвыкла от них, и теперь не узнает в этой пугающей смеси света и звука ту реальность, которая запечатлелась в ее памяти и которую теперь может видеть с неприкрытой бесстыдной точностью.
Собака на руках у гротескно разукрашенной толстухи, пускающая слюни - я знаю, как от нее несет, от них обеих: лекарствами, дешевыми сигаретами, прогорклым салом и застарелым потом. Она работает медсестрой в доме престарелых и люто ненавидит себя и свою жизнь. А еще - всех этих стариков, за которыми ей приходится ухаживать. Походы в этот центр - единственное доступное ей развлечение, собака - единственно близкое ей существо.
Мужчина в дорогом костюме и швейцарских часах на запястье - топ-менеджер одной из крупных торговых сетей, продающих строительные материалы. Жена, любовница, двое детей. Три машины, два дома. Один здесь, второй в Испании, прямо на берегу моря. А еще - рак легких, начальная стадия. Он знает об этом, но не верит в возможность смерти.
Девушки, беззаботно смеющиеся в кафе за чашкой кофе - одна из них, рыжеволосая, три дня назад сделала аборт тайком от своего бойфренда, и теперь мучительно страдает режущими болями внизу живота. Кровь сочится из нее безостановочно, и она молится про себя, чтобы этот кошмар поскорее подошел к концу. Мне видны куски ее бессвязных, путающихся мыслей, образов, рожденных болью и чувством вины.
Благообразный мужчина в очках, с внушающими доверие залысинами на широком лбу, пристально разглядывает стайку подростков лет тринадцати - четырнадцати и размышляет, что бы он мог сделать с ними, с каждым в отдельности, выпади ему такой шанс. В его уютной квартирке на втором этаже небольшого домика под кроватью припрятана заветная коробка с порнографическими фотографиями, и иногда - очень редко, приблизительно раз в месяц, он позволяет себе расслабиться где-нибудь в Лондоне, у одного знакомого, обдолбавшись героином и снимая на улице малолетних шлюх.
И еще десятки, сотни других: мысли, запахи, звуки. Ева шарахается от них с перекошенным лицом, вцепившись пальцами в мой рукав, как утопающий в спасательный круг. Тоненькая синяя жилка на ее виске начинает пульсировать быстрее, посылая в пространство короткие сигналы. Азбука Морзе, точки, тире, точки.
Взрывы хохота, ослепительные вспышки цвета, мутные запахи людских тел, — все чересчур резко, ярко, непривычно, и она невольно вздрагивает, заслышав чью-нибудь громкую речь или взрыв смеха, заслоняет глаза от света ламп, и — я знаю, что ей мучительно хочется заткнуть уши.
- Ты не должна воспринимать их так, - говорю в ухо. Ева поднимает на меня побледневшее лицо и с усилием сглатывает. Она не ждала подобного. Прогулка за пределы приевшейся уже тюрьмы, но не погружение в кислотно-наркотические кошмары. - Скоро это пройдет.
Пошатываясь, она идет вперед. Дышит прерывисто и учащенно, словно ей не достает воздуха, и, в каком-то смысле, так оно и есть.
Свой первый визит в большой мир я помню смутно. Воспоминания расплываются и ускользают прочь, стертые временем в труху. Одно я знаю наверняка: тогда больше всего меня поразили не запахи, не звуки и не внезапная резкость красок и света. Меня поразили люди: их тела, изъеденные сифилисом под роскошными одеждами, их роящиеся мысли, тошнотворно-гнилостные, будто трупные черви, похожие на бессвязные отрывки молитвы или разорванные кусочки картины какого-нибудь безумца.
Потом я научился отгораживаться от них, ставить барьер на сознание, а еще - вычленять нужные обрывки и составлять из них единое целое - воздействие самого низшего, самого примитивного уровня. Но это было много позже. Я вижу состояние Евы, ее дрожащие зрачки, наполненные влагой, и знаю, что она чувствует, потому что пережил это сам.
Разочарование. Отравление.
Желание закрыть глаза, повернуть назад, укрыться в тишине Бодана и никогда сюда не возвращаться.
Александер называет это декомпрессией. Довольно точная формулировка.
Новообращенный выныривает из тишины в мир людей и учится. Учится быть хищником, маскироваться, защищаться, искать жертву. Учится законам, сообразным его новому состоянию.
Люди, идущие перед нами, невольно расступаются, образуя живой коридор, и Ева тотчас вскидывает на меня испуганный, полный недоумения взгляд. Новый сюрприз для нее - отчужденность.
- Они не знают, - отвечаю я на невысказанный вопрос, - но чувствуют, что с нами что-то не так. На уровне подсознания.
- Так нужно, - добавляю я.
Мы поднимаемся на второй этаж, и я веду ее вперед, уверенно лавируя в лабиринте сверкающих витрин и серых, обряженных в яркие тряпки, манекенов. Внизу, в холле начинает оглушительно играть музыка — что-то из современной поп-культуры, в которой я, разумеется, не разбираюсь, на сцену выходит самка в коротком, облегающим фигуру платье, и принимается петь высоким голосом слащавую песенку. На долю секунды Ева задерживает на ней взгляд, и, когда оборачивается ко мне, я вижу беспредельную, безжалостную тоску в ее глазах.
- Что это? - мучительно выдыхает она, проводя по щекам влажными пальцами.
- Твое сознание, - отвечаю спокойно. - Мозг еще не привык такому объему информации. Скоро станет легче.
Она кивает через силу, но я вижу, как ее тело сотрясает крупная дрожь.
- Почему? - спрашивает Ева бессвязно. - Я не... думала... что все будет так.
Конечно, ты не думала. Бессмысленно было объяснять заранее, пытаться как-то подготовить, сгладить шок. Да, наверное, это было и не нужно. Ведь ты хотела совсем другого - плавного продолжения изысканной красоты гор, музыки ветра. Недолгого погружения в прежний мир, в простые и понятные созвучия, среди простых и понятных вещей, где не нужно пытаться быть сильной, учиться терпеть боль, анализировать и систематизировать каждое движение, слово или мысль. В этом нет справедливости, верно. Но такова наша реальность.
- Однажды ты привыкнешь, - обещаю я.
Ева поднимает голову. Ее застывший, обращенный в себя взгляд слепо скользит по моему лицу.
- Мне нехорошо. Я хочу уйти.
- Не сейчас. Еще не время.
Вскидывает блестящие глаза, зябко передергивает плечами, обводит взглядом пространство.
- Я должна смотреть на это?
- Мы тут не ради людей.
Ева втягивает ноздрями тяжелый воздух, задерживает дыхание.
- Нам туда, - говорю я, киваю влево.
Мы приближаемся к витрине, расцвеченной в духе семидесятых, десятком неоновых ламп с плакатами Элвиса, Джо Кокера и Рэя Чарльза. Останавливаюсь, стискиваю руку Евы чуть выше локтя. Я ощущаю горячечный трепет ее тела, вибрацию кожи.
- Видишь его? Чувствуешь?
Да, она чувствует. Запах зверя в человеческом обличье. Запах одного из нас. Такого же, как мы. Черные зрачки расширяются, впивают линии, изломы света сквозь прозрачное стекло, полки, аккуратно уставленные дисками и винтажным винилом. Возле прилавка стоят двое молодых людей: потертые джинсы, встрепанные волосы, небрежно застегнутые рубашки. Ничего особенного. Но вот один из них — высокий, смуглолицый, похожий на индийца парень, поворачивает голову и замирает с приоткрытым ртом. Его помутневший взгляд утыкается в наши лица. Представляться нет необходимости - он учуял нашу силу безошибочным инстинктом хищника.
Оборотень, пятьдесят четыре года, Истинный, живорожденный. Из потомков тех, кто первыми решился не делить мир на две части, решился шагнуть вперед и сосуществовать в равенстве с людьми. Они работают в фирмах и больницах, учатся в школах и университетах, посещают тренажерные залы, ходят в ночные клубы и бары, а главное - имеют полную финансовую самостоятельность от Братства, но живут по его Закону.
Плата за такую жизнь - постоянные проверки инквизиторов, а еще - неизбежная необходимость скрываться, тщательно прятать от людей - от коллег, соседей, прохожих - свою истинную природу. Подобные стаи никогда не чувствуют себя в безопасности, а отсюда вынужденная потребность перемещаться из одного уголка планеты в другой, дабы не подвергнутся нападению более могучих сородичей.
Криво улыбнувшись, вытаскиваю из-за пояса “Кольт”, снимаю с предохранителя, и, поймав тонкую ледяную ладонь, вкладываю пистолет в онемевшие пальцы.
- Держи.
Ева вздрагивает всем телом, поднимает взгляд. Я холодно изучаю ее лицо.
- Зачем? - сглотнув воздух, спрашивает она. Звуки падают с ее губ беззвучно, автоматически. Она еще не верит. Думает - это какая-то шутка, дурной сон. Но это не так.
- Ты сказала, что готова. Убей его, - жестко говорю ей в ухо. - Это приказ.
Наши щеки соприкасаются. Кожа Евы пылает, жжет меня, точно раскаленные угли. Кажется - еще секунда, и она лишиться сознания.
- Чей?
- Тебя это не должно волновать.
- Чей приказ?! - сквозь сжатые зубы ожесточенно повторяет она.
- Мой, - от напряжения меня начинает трясти, словно в приступе жесточайшей абстиненции. Сжимаю плечо Евы всей ладонью, сдавливаю. - Стреляй.
Ее губы сжимаются в одну тонкую линию, лицо превращается в неживую маску, указательный палец опускается на спусковой крючок. На одно мгновение мне кажется - она действительно выстрелит. Ей достаточно приложить лишь небольшое усилие воли - и все вопросы отпадут сами собой. Но она не делает этого. Ссутулив плечи, отходит в сторону и прижимается спиной к стене, избегая моего взгляда.
Вот и все.
Выдираю “Кольт” из ее негнущихся пальцев, заталкиваю за пояс, а потом, даже не взглянув на застывшего от ужаса Истинного, выдергиваю Еву из толпы и силком тащу к выходу.
Двери раскрываются нам навстречу, холодный ветер швыряет в лицо мелкие ледяные капли. Мы заворачиваем за угол, где ее долго и мучительно рвет желчью.
Я останавливаюсь рядом, закуриваю сигарету, а потом начинаю говорить, уже не заботясь о том, слушает она меня или нет.
- Этот Истинный живет обычной жизнью, почти такой же, как люди. И как многие из наших рас. Иногда им помогает Братство. Дает пищу, денежные дотации и медицинскую помощь. А в остальном они независимы. Далеки от Бодана и от Совета. От всего это дерьма. Если бы ты захотела, могла бы жить, как они.
Я не стал говорить ей всей правды. Не рассказал про стихийно возникшие общины полукровок, выживающих в пасти городов: Калькутта, Куала-Лумпур, Гонконг, Сингапур, Нью-Йорк, Париж, Санкт-Петербург, Токио, Сан-Паулу, трущобы Мумбаи. Умолчал про низжих вампиров - изгоев, ютящихся в норах канализаций и подвалов, где не живут даже крысы, и про стаи оборотней, чьи дети, так и не достигнув зрелости, умирают в вонючих подворотнях возле мусорных баков, сраженные голодом и болезнями. У всякой медали существует оборотная сторона.
Ева сползает спиной по стене, обхватывает руками голову. Ее зубы выбивают мелкую дробь.
- Я могла убить его, - с ужасом говорит она и смотрит на свои руки.
- Но не убила.
Она поворачивает ко мне лицо. В черных глазах блестят гневные слезы.
- Это, что, был такой экзамен?
Задираю голову вверх, навстречу дождю, выдыхаю дым в полупрозрачный воздух. Если бы я умел, то объяснил бы лучше, потому что вечность - это безумно скучно, детка. Скучно и тоскливо, особенно, когда в ней нет никакого смысла, идеи или вдохновения. Это похоже на огромную черную дыру, в которую ты кидаешь тела убитых тобой врагов - как жертвоприношение безымянному прожорливому богу. Но ты никогда, никогда не сможешь его насытить. Вдохновение нельзя найти в убийстве, идею - в крови, смысл - в бессмертии. Однажды ты поймешь это - лет через пятьдесят. К тому времени твое мастерство убийцы достигнет того предела, за которым не останется даже профессионального интереса. Каждый твой следующий день будет похож на предыдущий. Аналитические разборы, операции, доклады у Магистра, периоды бездействия, когда тебе покажется, что ты сходишь с ума. О, конечно, ты будешь пытаться это исправить - и даже небезуспешно. Наркотики, алкоголь, книги, случайные связи, новые лица, страны и города. Всего этого будет у тебя в избытке.
Но как-нибудь, проснувшись в одиночестве у себя в покоях, ты подойдешь к зеркалу и увидишь в нем свое отражение - отражение юной девушки с опустевшими глазами. В них не будет мудрости или интереса - только скука и равнодушие. Ты поймешь, что хотеть больше нечего, что для тебя ничего и никогда не изменится здесь. И тогда ты захочешь пустить себе в рот пулю - просто для того, чтобы все побыстрее закончилось, ведь смерть будет единственным, что ты еще не испытала, она вызовет любопытство, она покажется избавлением. Возможно, ты так и сделаешь. А возможно, у тебя не хватит духу нажать на спусковой крючок, потому что ты еще будешь на что-то надеяться - и ошибешься.
Безусловно, я виноват. Виноват, что сделал тебя такой, виноват, что в решающий момент отвернулся от тебя, утонув в своих кошмарах, виноват, что притащил тебя в это место. Впрочем, последнее было скорее необходимостью, ответом на твое самоуверенное упрямство, и в список моих вин не входит.
Вот, что мне следовало бы сказать, но я только смотрю на Еву и молчу. Все слова испаряются в воздухе, так и не будучи произнесенными - неумелые, корявые, бесполезные. Сделав короткий вдох, Ева отталкивается ладонями от асфальта и поднимается, пошатываясь. Достает из кармана платок, вытирает лицо, по которому все еще катятся крупные детские слезы, и печально смотрит на меня.
- Я все испортила, так?
Покачав головой, одним движением притягиваю девчонку к себе, провожу ладонью по голове. Это выходит само собой, абсолютно бездумно - я не хотел касаться ее, но почему-то делаю это, делаю то, чего никогда делать был не должен.
Мои пальцы опускаются на ее затылок, сжимают густые мокрые волосы, и по телу медленно разливается разлагающее тепло, настолько нестерпимо-острое, что становиться больно. Больно от ее влажного дыхания, от этой ненужной близости, от прикосновения ее ладоней. И сознание собственной уязвимости наполняет меня удивлением, близким к разочарованию и злости.
- Нам пора, - говорю сухо и хрипло, не узнавая собственного голоса.
И она покорно кивает и отстраняется прочь.
Глава 3.
1
Серый вечер незаметно угасает, трансформируясь в ночь; за окном летят низкие серые облака, истрепанные, будто старые книги, и покои медленно погружаются в сумрак. Дубовые колонны, кровать - слишком большая, слишком просторная для одного живого существа, кресла с низкими спинками, столик, многочисленные полки с книгами, дверь в гардеробную и ванную, оружейный шкаф. Все, чем наполнены мои последние часы ожидания перед советом.
В такие минуты я обычно стараюсь занять себя чем-то - тренировкой, чтением, беседой с прислужником, но сейчас все бесполезно. Не помогает ничего; я, как заведенный, кругами хожу по комнате, сминая ногами ковры и курю сигарету за сигаретой.
Мы молчали всю оставшуюся дорогу, и я не мешал ей, не пытался разрушить это молчание, тягучее, как смола, чувствуя в нем неясную тревогу, терпкий привкус катастрофы.
“Ты правда хотел, чтобы я убила его?”
“Я знал, что ты не выстрелишь”.
“Ты меня не знаешь”, - в ее голосе послышалось возмущение. Я не стал спорить.
“Возможно. Я просто хотел исправить кое-что. Хотел показать, что ты можешь выбирать. Можешь уйти из Братства и жить другой жизнью. Еще не поздно”.
Несколько томительных минут Ева смотрела прямо перед собой, на серость монотонных капель, лижущих лобовое стекло. Потом спросила:
“Ты этого хочешь?”
...”Взгляни! Я пресытился своей мудростью, как пчела, собравшая слишком много меду; мне нужны руки, простертые ко мне. Я хотел бы одарять и наделять до тех пор, пока мудрые среди людей не стали бы опять радоваться безумству своему, а бедные - богатству своему... Так благослови же меня, ты, спокойное око, без зависти взирающее даже на чрезмерно большое счастье! Благослови чашу, готовую пролиться, чтобы золотистая влага текла из нее и несла всюду отблеск твоей отрады! Взгляни, эта чаша хочет опять стать пустою, и Заратустра хочет опять стать человеком".
Потрепанный том Ницше валяется в кресле. В приоткрытую форточку врывается холодный ветер, лениво шевелит листы, перебирает чужие мысли. "Братья мои по войне! Я люблю вас до глубины души; теперь и прежде я был вашим равным. Позвольте же сказать вам правду!"
В дверь бесшумно заглядывает Баот.
- Милорд. Господин Йован, - сообщает он, и я киваю - пусть заходит.
Через мгновение в дверях появляется Йован - бледный и строгий, на свежевыбритом лице отчетливо виден белый шрам - от скулы к правому виску. Не говоря ни слова, он бесшумно пересекает комнату и присаживается в кресло прямо напротив: напряженный, странно сосредоточенный, будто дрессировщик перед выходом на арену. Таким я его не видел прежде, но я не задаю вопросов. Я и так знаю, зачем он пришел.
Минуту Йован молчит, внимательно изучая мое лицо, а затем произносит - коротко и без прелюдий, как всегда:
- Ты должен помешать этому.
Я отворачиваюсь. Не отвечая, достаю сигарету, закуриваю.
- Ты ведь не хочешь, чтобы она убивала, - хрипло говорит Йован. В его голосе слышится мрачная решимость. - Это не для нее.
- Да.
- Так сделай что-нибудь.
- Что? - подношу сигарету ко рту, глубоко затягиваюсь. Я сделал все, что мог. На большее я не способен. Кроме того, я устал от попыток привести свой мир к какому-то равновесию. Движение его элементов больше мне не подвластно. И меньше всего - Ева.
Все, что я могу теперь - просто наблюдать.
- Оттяни время. Дай ей шанс. Во имя Бога, Гелерд!
В устах Йована эти слова звучат неуместной шуткой. Он никогда ни во что не верил, кроме реальных осязаемых вещей, к которым можно прикоснуться, можно оценить размер, цвет, вкус, форму: пули в стволе пистолета, хороший виски, красивая женщина на одну ночь. Бог был вне границ его понимания.
- Я смогу увезти ее, - взволнованно продолжает Йован. - Смогу достать документы - все, что угодно. Со мной она будет в безопасности. Если ты поможешь.
- Почему?
Я оборачиваюсь и смотрю на него в упор. Я не хочу слышать ответа.
- Потому что, я люблю ее, - отвечает Йован спокойно и просто.
Вопреки ожиданиям, я ничего не чувствую, словно мне отрубили нервы. Только терпкую никотиновую горечь на языке.
“Ты этого хочешь?”
Я знал, что так будет - с самого начала. Однажды Ева все равно бы ушла, а с Йованом или нет - какая разница?
Почему промолчал, когда она спросила? Мне следовало сказать “да”.
Заглянув мне в лицо, Йован опускает глаза. Интересно, что такого он там усмотрел?
- Отпусти ее, - глухо говорит он.
- Она свободна.
- Отпусти ее, - с ожесточением повторяет он.
- Она не моя собственность. - Поднимаюсь с кресла, подхожу к окну. Я не хочу видеть его помутневших глаз, потрескавшихся губ, запавших щек - свое собственное отражение в искривленном зеркале.
Разве сможет он ее спасти? Сможет вернуть в реальность, научить жить заново?
И внезапно кто-то внутри меня - несравненно более честный - говорит “да”. Он сможет все это. И даже больше: он заставит заставить ее забыть, ведь она так молода.
Ева будет с ним в безопасности - какая разница, что он человек. Это даже лучше; он сумеет дать ей то, чего никогда не дам я. Тепло своего тела, свою силу, простоту и любовь. Все, в чем она нуждается.
Вглядываясь в чернеющую мглу за окном, расцвеченную вспышками огней на наблюдательных вышках и вертолетной площадке, я курю сигарету за сигаретой, не замечая, как уходит время. Для меня оно было только пылью под ногами, пеплом, ничего не значащим словом. До сегодняшнего дня.
В дверь доносится негромкий стук.
- Господин Гелерд, господин Йован. Вас ожидают в Малом Зале, - в спину мне говорит Баот.
Одним движением тушу сигарету в переполненной пепельнице, оборачиваюсь, но смотрю не на Баота - на Йована. Наши взгляды пересекаются всего на мгновение, и его смуглое лицо сразу расслабляется, становится спокойным и законченным, как лики ангелов на картинах Ботичелли.
Нам никогда не нужны были слова. Он и без них знает, что я решил.
2
Я не слишком отчетливо помню, как вошел в распахнутые двери Малого Зала, медленно ступая по отполированным за века каменным плитам, словно по битому стеклу.
Сейчас мой разум балансирует где-то на шаткой границе между реальностью и сном, и я лишь слабо удивляюсь краем сознания той поспешной легкости, с которой передо мной распахиваются тяжелые створки дверей мореного дуба и двое прислужников сгибаются в обязательном поклоне.
Я почти не замечаю этого; мой затуманенный взгляд охватывает всю панораму, непривычно заполненную ровным гулом голосов, приглушенным шорохом быстрых тел, ломкие свето-тени, блики на потолке. Лица знакомые и незнакомые мне: Селена, Йован и Ева, Рэндл - старший группы боевых аналитиков, и Колин - представители верхушки Бодана, Джоан Клиффорд - глава Объединенного отдела Великобритании, Шотландии и Ирландии, молодой вампир из Истинных - боевой аналитик Польского отдела. Его я вижу впервые.
В мое лицо моментально утыкаются взгляды, упругие, как прикосновение, но мне плевать. Десять минут назад я принял сразу три таблетки восстановительных; мой разум стал нечувствительным, невосприимчивым и разбухшим, точно сырая глина.
Александер говорил - это меня на спасет. Наверное, он был прав. Но мне не нужно спасение. В этом слове заложена фальшь, точно мина замедленного действия. Я не хочу на ней подорваться, на моем теле и так достаточно шрамов - свежих и почти невидимых глазу.
Лица аналитиков сливаются в одно целое с каменной кладкой стен, из которого вдруг коротким призраком-напоминанием выскальзывает напряженное лицо Евы с широко распахнутыми глазами, непроницаемыми и черными, как небо над морем.
Я прохожу мимо.
Равнодушно киваю присутствующим, мимолетно улыбаюсь Селене, занимаю свободное место по ее правую руку.
Госпожа хмурит брови. Тонкие пальцы неуловимо порхают по полированной поверхности стола, будто крылья мотылька, зеленые глаза с египетским разрезом полыхают на бледном лице. Сейчас она выглядит измученной, усталой и - болезненно прекрасной. Развенчанная богиня, сброшенная на землю ревнивыми сородичами, ожившее произведение искусства. Только я один знаю, насколько опасной может быть эта совершенная красота, ядовитая как белладонна.
Cклоняюсь к ней, так, что почти ощущаю ее дыхание, медленное биение ее сердца под шелковистой кожей, белой, как молоко. Спрашиваю вполголоса, так, чтобы звучание моего голоса слышала она одна:
- Есть ли что-то, чего я не знаю?
Пухлые губы изгибаются в легкой усмешке.
- Что именно ты хочешь знать?
- К чему тебе понадобилось участие Евы?
- Ты боишься, Гелерд? Боишься за нее? - склонившись почти к самым моим губам, произносит она.
Боюсь ли я? А что такое страх, Селена? Неужели ты еще помнишь это чувство?
Помнишь, как это бывает, когда твои внутренности рвутся пополам только от одного знания, от неотвратимости потери?
Египетские глаза отражаются в моих глазах, как две поверхности ледяного зеркала. Я равнодушно улыбаюсь ей. Какая разница? Она не поймет никогда.
Старший группы поворачивается к нам и вопросительно смотрит на Селену.
- Полагаю, мы можем начинать?
- Прошу, Рэндл, - отстраненно кивает она.
- Леди, господа. - Рэндл неловко поднимается с места: невысокий и жилистый, точно сплетенный из отдельных кусков стальной проволоки, и становится отчетливо видно, что одно плечо у него выше, чем другое. Истинный оборотень, в прошлом охотник, пятьдесят лет тому назад получивший травму при крушении самолета. Лучшим целителям Братства понадобилось почти три десятилетия, чтобы восстановить его по кускам. - В период с 26 марта по 13 апреля на территории Польши обнаружено шесть жертв с признаками насильственной смерти. По оставленным следам удалось установить, что повреждения всеми шестью были получены от полукровок - дампиров. Электронный файл, пожалуйста, - оборачивается он к прислужнику, замершему возле двери.
Тот склоняет голову и поспешно подходит к проектору, наглухо встроенному в одну из декоративных колонн. На стене, прямо напротив стола, появляются размытые изображения жертв: разорванные шеи, неловкие позы, приоткрытые рты. Ничего особенного.
Я с любопытством наблюдаю за Евой.
Ее лицо хранит бесстрастное выражение, во влажных глазах вместе с бликами ламп отражается пустота. Как и у всех присутствующих тут.
Я едва сдерживаю готовое прорваться ругательство. Она такая же, как все мы - без прошлого, без будущего, без душевных мук или сожалений, а если еще не стала такой, то станет. Через год, через два, через три. Сегодя или завтра. Наш мир опоганивает все, с чем соприкасается - рано или поздно. Это непременно случится с ней, я-то знаю. Это или еще хуже, после того, как она нажмет на спусковой крючок и увидит, как мозги первого убитого ею врага украсят собой стену.
“Ты этого хочешь?”
Бледное лицо на фоне истекающего влагой темного неба, стекла, помутневшего от ее дыхания: полупрозрачная кожа, тени на веках.
Чего я хочу? Если бы я знал ответ. Если бы только знал.
В любом случае, скоро все закончится, и я уеду, а когда вернусь - их уже не будет в Бодане. Ни ее, ни Йована. Только воспоминания, но и они сотрутся, исчезнут, как исчезает все сущее под давлением времени. Со мной подобное бывало уже не раз. Мир не переворачивался с ног на голову, не терял границ, и Земля не сходила с орбиты. Мне всегда оставалось что-то, за что можно было бы зацепиться.
Какое оглушающее чувство - даже таблетки не в силах притупить его.
С силой стискиваю зубы, сжимаю пальцы и заставляю себя перевести взгляд на Рэндла. Он продолжает говорить неторопливым голосом с едва уловимым ирландским акцентом, и слова, десятки слов, сотканных в предложения слабым потоком долетают до моего окутанного дымкой сознания:
- Незарегистрированная община численностью семь особей мужского пола была обнаружена неделю назад в пригороде Катовице на заброшенном бетонном заводе. На место ее дислокации, с одобрения инквизиторов, отправлена боевая группа в шесть охотников. Почти все члены общины были уничтожены, однако, одному из них удалось скрыться, после того, как он ранил одного из охотников, Йозефа Гойна. Ранения были легкие, но спустя шесть дней Гойн скончался в лазарете Польского отдела, так и не сумев регенерировать. Личности участников общины удалось установить. В том числе, что для нас представляет наибольшую ценность, личность скрывшегося полукровки. Файл, пожалуйста, - не оборачиваясь, бросает Рэндл.
На экране возникает изображение невысокого жилистого парня с изможденным лицом и лихорадочными светлыми глазами. Рэндл вскидывает брови, присаживается на стул и устремляет взгляд на лицо Мартина - аналитика Польского отдела. Его Знак проглядывает сквозь тонкую кожу: тридцать лет, древний славянский клан. Ему больше нечего добавить, за ним нет шлейфа прошлого и настоящего. Но это ненадолго.
Он поспешно поднимается с места, принимается лихорадочно шарить в кипе бумаг, лежащих перед ним.
- Чарльз Джейсон Коннорс, дампир. Это лишь одно из его имен, и, скорее всего, настоящее. Знака не носит, но в свете своей деятельности неоднократно попадал в поле зрения Братства. Коннорс - наемник, участвовал в Югославской кампании, занимался перевозкой наркотиков и оружия из Афганистана, воевал в Чечне, словом, всего и не перечислишь. Тип колоритный, но по-крупному Закон не нарушал. Были мелкие нарушения, вроде торговли ворованной донорской кровью или таблетками - стабилизаторами. Выше того он не шел.
- Что по личности? Возраст, способности, светобоязнь? - откинувшись на спинку стула, лениво цедит Колин. Его холеные бледные пальцы с чувственным наслаждением покручивают старинную золотую печатку с изображением распятия.
- Пока нельзя ничего определенного, - Мартин качает головой, заправляет за ухо непослушную темную прядь. - Мы работаем над этим.
- Работаете? - рыжие брови Колина насмешливо ползут вверх. - Как это понимать?
- Сведений мало, они очень разрознены, и... - Мартин беспомощно оглядывается по сторонам. Его взгляд задерживается на Джоан.
Та лишь пожимает плечами.
- Брось, Колин. Мы и сами не смогли собрать по Коннорсу ничего путного. Этот парень живет, как призрак. То тут, то там.
- Это не оправдание. Охотникам нужно опираться на что-то, - по губам Колина проходит кривая усмешка. Он кивает Мартину. - Вы не владеете информацией.
Мартин быстро опускает голову, но я успеваю заметить красные пятна, залившие его лоб и щеки. Любопытная для вампира реакция. А может, просто остатки тех эмоций, которые он еще научился подавлять в себе до конца. Не исцелился от этой заразы.
- Внутри базы после пожара нами были обнаружены фрагменты холодного и стрелкового оружия. Мы предполагаем, там было что-то похожее на тренировочный комплекс. Возможно, Коннорс был там кем-то вроде инструктора. Должно быть, ему неплохо заплатили.
Селена вскидывает левую бровь - жест, полный легкости и изящества. Никогда ни у одного живого существа мне не доводилось наблюдать подобного.
- Пожара? - говорит она, скрещивает тонкие пальцы. - В отчетах ничего не было сказано про пожар.
- Гойн находился в полубессознательном состоянии, - Мартин закусывает губу. На покатом лбу проявляется продольная складка. - Отчет был написан с его слов. Аналитики пришли туда позже.
Колин закатывает глаза, хлопает по столу ладонью.
- И мы узнаем об этом только сейчас? - восклицает он. - Черт возьми, я поставлю вопрос перед Магистром о компетентности главы вашего отдела, Мартин. Это выходит за все мыслимые рамки.
- Уже поздно что-либо менять, Колин, - снисходительно роняет Селена. - Будем работать с тем, что есть.
Мне становится не по себе от ее взгляда, от плавных движений этой мраморной шеи, белых рук. Она всегда знает больше, чем говорит.
По телу проходит короткая волна холода, потом - без предупреждения, - обжигающего жара. Дыхание на секунду схватывает где-то под горлом, и я прикрываю глаза. Так бывает, когда доза чересчур велика.
Чуть поворачиваю голову и бросаю короткий взгляд на Йована. Он сидит, небрежно откинувшись на спинку стула и скрестив на груди руки. В непроницаемых золотистых глазах прыгают неверные отсветы ламп. Я знаю, какие образы рождает сейчас его память: темный бункер, сочащийся сыростью низкий потолок, тела полукровок, разбросанные по коридору, словно шахматные фигурки.
Сейчас нам не нужно прилагать усилий, чтобы прочесть мысли друг друга.
Бодан засекретил протоколы той операции. Той - и еще двух предыдущих, повлекших за собой гибель полутора десятков охотников. Но я не хочу вникать в эти игры со скрытыми маневрами, изощренными ходами, неизвестными множествами. Игры, в которых у меня нет ни единого шанса.
Поймав напряженный взгляд Йована, я чуть усмехаюсь краем рта. Да, мне не хочется в этом участвовать - очередная пляска на острие ножа с завязанными глазами не входила в мои планы. Но кто сказал, что я не сделаю этого? По-крайней мере, сейчас в этом будет хоть какой-то смысл.
- Для наемника такого уровня Коннорс оказался неплохо подготовлен, - произносит он, сжав губы. - Ранив Гойна, он устроил пожар в здании. Охотники ничего не успели сделать.
- Что ж, по-крайней мере, они остались живы, не так ли? - усмехается Джоан. Ее сильные пальцы с коротко стриженными ногтями механически поглаживают вздувшийся живот - недель тридцать гестации, никак не меньше. - Что-то кроме фрагментов оружия осталось?
- Пули, - хмуро сообщает Мартин. - Пули, извлеченные из тела Гойна. По требованию Совета, они были переправлены в Бодан вместе с телом и образцами биосред.
- Неплохо было бы выслушать мнение целителей на этот счет, - роняет Джоан.
- Протоколы вскрытия засекречены приказом Магистра, - Колин прищуривает взгляд. - К ним имеют доступ только Старейшины.
- Понятно, - Джоан поводит плечами, круглыми и мускулистыми, как у борца, убирает с живота руку. - Совет, значит, полагает, что мы должны действовать вслепую. Так, Селена?
На бледном лице госпожи возникает слабая ничего не значащая улыбка. За нее вновь отвечает Колин.
- Охотникам вовсе необязательно знать подробный состав вещества, чтобы успешно выполнить задание. Это не относится к их компетенции.
- Ну, конечно, - лицо Джоан кривится в жесткой гримасе. - Конечно.
Селена переводит взгляд на Мартина, погружает зеленые зрачки в его глаза.
- Продолжайте, Мартин, - мягко говорит она.
Чуть усмехаюсь. Мне хорошо известно, как действуют эти чары, гипноз ее красоты. Ignis fatum. Такого огня нужно бояться, аналитик, он заведет тебя в болото.
- Следы Коннорса удалось обнаружить, - по лицу Мартина проносится быстрая краска, - по фальшивому паспорту гражданина Германии, Рихарда Гимлера, ему удалось добраться сначала до Франкфурта, затем до Амстердама. Мы связались в отделом Бенилюкса, они подтвердили достоверность полученной информации. Через пять дней Коннорс был замечен в аэропорту Брюсселя, однако, далее проследить за ним не удалось. Он исчез.
- Не вполне. - Низкий грудной голос Джоан теплой волной разносится по залу, рассеивает чары. Забавно. Стоит прислушаться - и можно уловить у нее внутри биение новой жизни. Еще один Истинный, как и его мать. Еще один апологет новой веры. А может быть, и нет. Может быть, ему-то как раз и суждено быть свободным. Получить то, чего лишены мы все. - Пять дней назад ко мне поступила информация о том, что Коннорс засветился в Ньюкасле. По имеющемся у нас данным, в то же самое время там был замечен Джонатан Майер - глава общины полукровок Лисмора. Община Лисмора, в виду своей предрасположенности к сепаратистским настроениям, находится у нас на особом контроле. Но мне не хотелось бы обнадеживать совет. После этого след Коннорса был потерян. Майер вернулся в Лисмор. Сейчас мы ведем за ним негласное наблюдение через вспомогательного сотрудника. Пока не было замечено ничего подозрительного. Никакой активности среди членов общины. Никаких посторонних личностей на территории поселения - ничего. Я даже не уверена, что между Коннорсом и Майером есть какая-то связь.
Я поднимаю глаза. Наши взгляды с Джоан встречаются.
- Данные на Майера?
- Все здесь, Гелерд, - говорит она и приподнимает над столом тонкую черную папку тисненой кожи, и молчаливый прислужник тут же подхватывает ее и протягивает мне через стол.
Мельком просматриваю листы, терпко пахнущие синтетическим красителем. Этот запах отвлекает меня, возвращает в реальность, дарит ощущение защищенности. С фотографии смотрит типичный ирландец средних лет: высокий крупный мужчина с широким добродушным лицом, вздернутым носом и прищуренными голубыми глазами. Одет в джинсы и потертую куртку, ладони спрятаны в карманы.
Возраст сто два года, уроженец Уотерфорда, в браке не состоит, нарушений Закона не имеет. Пометка - в прошлом оказывал активную поддержку боевым группам Уолдора и Бирна. Особые приметы - на левой руке шесть пальцев. Врожденная патология. Особый контроль.
Беззвучно усмехаюсь: жалкая попытка поднять восстание советниками двух несостоятельных кланов почти шесть десятков лет тому назад, так и не увенчавшаяся успехом, многим стоила жизни. Еще одна размытая страница истории Братства, обрывки которой порой выплывают из мглы времен, как скалистые берега в тумане Дорнох-Ферт.
Поднимаю взгляд.
- Это все?
- У Майера была жена. Человек, умерла родами. Давняя история.
- Да, пожалуй, - я протягиваю папку Йовану - пусть ознакомится. Он не будет участвовать в операции, я уже решил, но ни к чему вызывать подозрения аналитиков раньше времени. Игра должна вестись по всем правилам. - У него большая община.
- Пятнадцать полукровок, - поглаживая живот, удовлетворенно произносит Джоан, - пятеро из них - дети. Еще ни разу не пробовали крови. И, даст бог, еще долго не попробуют.
- Ваш отдел взял их под крылышко, да, Джо? - криво усмехается Йован, пролистывая досье. Джоан неопределенно улыбается в ответ. Я знаю, ей кажется забавным такое естественное присутствие человека там, где людям вообще не может быть места. Джоан принадлежит к числу тех редких личностей нашего мира, вызывающих у Йована нечто сродни симпатии.
- Почему бы и нет, - беззлобно говорит она. - Они же наполовину люди.
- Вы не предпринимали никаких действий в отношении Маейра? - спрашивает Колин.
Джоан поворачивается к нему. Густые светлые брови удивленно ползут вверх.
- На каком основании? Это прямое нарушение Закона, Колин, ты не хуже меня знаешь это.
- Полагаю, ситуация сейчас такова, что Совет вполне мог бы закрыть глаза на подобную акцию, Джоан, - невозмутимо произносит Колин. - Смерть охотника от пулевого ранения - событие чрезвычайной важности. Возможно, допросив Маейра, мы могли бы...
На щеках Джоан вздуваются желваки.
- Хотела бы я послушать твое мнение, если бы мы сделали это.
- Лисмор - дыра на краю света, - перебивает Рэндл, оборачивается к Колину, хмурит лоб. - Ты вообще можешь себе представить, чтобы кто-то в городишке с населением в полторы тысячи человек, из которых только пятнадцать - представители наших рас, мог иметь хоть какое-то отношение к созданию оружия, способному нарушить регенеративные функции Истинного оборотня?
- Этого нельзя исключать, - бросает Колин сквозь зубы. Кожа на его гладком белом лице натягивается, словно латексная перчатка. - Не думаю, чтобы присутствие Майера в Ньюкасле было случайным совпадением.
По губам Рэндла пробегает легкая усмешка.
- В Ньюкасле две общины дампиров, в Сандерленде - одна. Он мог посещать их. И я не думаю, что нам стоит тратить время на разработку бесперспективной версии.
- К тому же, никто не собирается снимать с Майера наблюдение, - вполголоса замечает Джоан. Рэндл кивает.
- Именно.
- Какие пули они использовали? - отложив досье в сторону, хмуро бросает Йован.
- Девятимиллиметровые, разрывные, - поясняет Рэндл. - Были выпущены из РМ - 63, такие использует на вооружении Польский отдел. Пули изготовлены промышленным способом, как и все патроны для охотников Братства. Ртутный сердечник заменен другим, особым, представляющим собой жидкое вещество, которое активируется при попадании в кровь. Механизм схож с нашими пулями, но наши только дестабилизируют регенеративные способности, замедляют, а не лишают их. С этим же все наоборот. Наши информаторы до этого момента пока не располагают никакими сведениями ни по этому поводу, ни по поводу проявлений какой-либо активности среди нелояльных нам кланов и стай.
На короткую секунду Малый Зал погружается в молчание, и в моем мозгу, затуманенном действием восстановительных, проясняется, вспыхивает оглушительным светом белый лик ангела, забрызганный кровью - прямо на почерневшей стене, продырявленной ровными отверстиями пуль.
И оскаленное лицо Матиаша, склонившееся надо мной.
Что он сказал тогда?
“Это необычные пули. Их создавали специально для тебя, полукровка”.
Правую руку сводит выше локтя, под языком возникает едкое ощущение горечи, тело обдает липкой волной жара, но сейчас рядом нет ни Александера с его шприцами, ни пузырька с седативными. По спине медленно ползет горячая капля.
Рука сидящей рядом Селены напрягается.
- Что ты об этом думаешь, Гелерд? - спрашивает она, не поворачивая головы.
Так она чувствует свою силу - и мою слабость, лучше, чем кто-либо другой. Ведь это она создала меня.
Криво улыбаюсь. Лица сидящих передо мной аналитиков слегка напрягаются.
- Чтобы изготовить такие патроны нужны значительные мощности, - произношу я, стараясь, чтобы голос звучал ровно. - Территориальные, финансовые, производственные. Полагаю, что ни у кого из существующих ныне кланов или стай не хватило бы ресурсов на подобное предприятие.
- Верно, - удовлетворенно кивает Колин, проводя ладонью по рыжей шевелюре, - ни у кого.
- Кроме самого Братства, - доканчиваю я, краем глаза заметив вытянувшиеся лица аналитиков, и улыбаюсь потрескавшимися губами. - Или кого-либо из нелояльных Старейшин.
В голове становится пусто и ясно. Я почти пришел в себя. На мгновение я встречаюсь взглядом с глазами Евы и тут же отвожу глаза. Не стоит смотреть на нее.
Отвожу взгляд в сторону, прямо на вытянувшееся, словно резина, лицо Колина и вновь улыбаюсь. И у меня нет времени подумать о последствиях этой улыбки.
- Что ты хочешь этим сказать? - выдыхает он в пространство, и я почти физически ощущаю, как завозились на своих стульях господа аналитики. Если мое предположение верно, значит, их работа ничего не стоит.
Правой скулой я ощущаю на себе напряженный взгляд Йована, левой - Селены. У каждого из них есть причины для того, чтобы на меня так смотреть.
Секунду я пристально смотрю прямо в глаза Колину, и, когда его зрачки начинают беспокойно плавиться, словно пластик под солнцем, пожимаю плечами.
- На твоем месте я бы более тщательно проверял советников по промышленной безопасности. Ведь, кажется, это ты за них отвечаешь?
- Гелерд, я не думаю... - предостерегающе начинает Селена, но я перебиваю ее:
- Сколько заводов по производству оружия работает сейчас под эгидой Братства на территории Европы?
- Это закрытая информация, - сквозь зубы цедит Колин, в упор глядя на меня, - и у меня нет полномочий разглашать ее.
- Этого не требуется, - внезапно подает голос Джоан, - но Гелерд прав. Никто на подконтрольных территориях не смог бы наладить промышленное производство патронов без ведома советников по безопасности.
Вместо ответа, Колин поворачивается к Селене, но та лишь поводит плечами, затянутыми в черный шелк.
- Все советники проверены, - наконец, произносит Рэндл, - но если совет сочтет эту меру целесообразной, я полагаю, можно будет создать аналитическую группу для разработки каждого из них.
- На это требуется разрешение Магистра, - негромко напоминает Колин.
По полным губам Селены пробегает короткая усмешка. Тонкие выхоленные пальцы невесомо ложатся на потертую поверхность стола, контрастируя по цвету с деревом.
- Сейчас я представляю здесь Магистра, Колин. И я готова дать такое разрешение.
Рэндл удовлетворенно кивает.
- И все же, нам нужен Коннорс. Без него все теряет смысл.
- Безусловно, - Селена переводит на меня мерцающий взгляд прозрачно-зеленых, обманчиво-безмятежных глаз. - И я хочу выслушать мнение охотников на этот счет.
На секунду я задерживаю дыхание, стараясь, чтобы пауза не была слишком длинной, ощущая на себе взгляд Йована, напряженный и жесткий, как взведенный курок. Усмехаюсь:
- После всего, что мы тут услышали, полагаю, мнение может быть только одно: если других сведений нет, начинать нужно с Ньюкасла. Думаю, Объединенный отдел окажет активное содействие. Операция будет проходить в обычном формате?
- Режим чрезвычайности присваивать рано, - спокойная, чуть расслабленная улыбка Рэндла выглядит странно на покрытом зарубцевавшимися шрамами лице, словно маска Франкенштейна. - Ситуация пока еще не вышла за допустимые рамки. Да и сведений мало, - помолчав, добавляет он.
- Именно поэтому, - невозмутимо подхватываю я, - мне лучше отправиться туда одному.
- Причины? - хмуро интересуется Колин. Его белые толстые пальцы принимаются выстукивать незамысловатый мотивчик на гладкой поверхности стола.
- При довольно обширном населении, - отвечаю сухо, - в городе насчитывается не так много представителей обоих рас, не считая полукровок. Появление боевой группы любой численности будет выглядеть, как военная акция.
На мгновение в Малом зале устанавливается молчание - задумчиво-тягостное, напряженное, почти недоверчивое. Никто из аналитиков не решается спорить, никто не произносит ни слова в ответ, и только Селена смотрит на меня в упор, не отводя взгляд.
Я едва удерживаюсь от улыбки. На меня не действует твое колдовство, Селена. Больше нет. И я знаю, что аналитики одобрят мое предложение. У них просто не будет выбора.
- Йован?
- Гелерд прав, - безучастно отзывается серб, не глядя в мою сторону. - Задействовать в поисках одного полукровки нескольких охотников нецелесообразно. Таким путем мы вряд ли чего-то добьемся, кроме столкновения с местными. В конце-концов, - он пожимает плечами - оскаленная пасть дракона вздрагивает в неверном отсвете проектора, - нас можно привлечь на любом этапе операции.
- Верно, - неожиданно соглашается Рэндл. Его правая рука сжимается в кулак, и на костяшках пальцев проступают неровные хрящеватые наросты. - Речь идет о высших охотниках, и я думаю, что это по меньшей мере неразумно - посылать в Ньюкасл всех троих. Задержание Коннорса может стать началом более масштабной операции.
- Согласно Директиве о безопасности... - выпятив нижнюю челюсть, покрытую рыжеватой щетиной, начинает Колин, но Джоан останавливает его движением ладони.
- Только не надо, ладно? - морщится она. - Полагаю, тут все знакомы и с Директивой и с каждым из ее параграфов. Речь о другом - сумеет ли высший охотник справиться с наемником-полукровкой. Думаю, ни у кого из присутствующих это не вызывает сомнений.
Селена по-прежнему хранит молчание.
Ее глаза неуловимо скользят по лицам и предметам, как по стеклу, и, наконец, замирают на лице Евы.
- Ева?
Певучий голос звучит мягко, ненастойчиво, почти нежно, будто голос ласковой матери, обращенный к единственному и любимому ребенку, и я слегка прикрываю глаза, чтобы не видеть лица присутствующих в этот момент, и, особенно, лица Евы. Мне не хочется думать о том, что будет дальше, после того, как она произнесет подходящие случаю фразы, потому что все и так знаю наперед: аналитики подтвердят для меня особое разрешение, и назавтра я отправлюсь в Ньюкасл ради какого-то полукровки. Звучит не так уж и плохо - во всяком случае, не хуже, чем всегда. Мысленно я уже начинаю прокручивать возможные варианты развития событий, когда в Зале раздается звонкий девичий голос с твердым акцентом, и мне еще требуется какое-то время, чтобы осмыслить услышанное, потому что Ева говорит, что не согласна.
3
“Я не согласна с мнением Гелерда”, - так она произнесла это - ни больше, ни меньше, и взгляды всех присутствующих, включая мой собственный, устремились на лицо этой девочки, от которой меньше всего можно было ожидать подвоха.
...Лет двадцать тому назад, или около того, в России, я охотился за двумя изгоями из вампиров. Следовал за ними из страны в страну, из города в город, теряя и вновь находя связь. Мне помогал один из представителей славянских северных кланов - русские вообще склонны ввязываться в драки без повода, но в тот раз изгои действовали на их территории. Девять жертв за две недели, шесть со смертельным исходом.
Нам удалось обнаружить их логово в заброшенных катакомбах на окраине города, и я отправился туда один - утром, когда, согласно природе, физические и духовные силы вампиров должны были ослабнуть до полной отключки.
Я спустился туда, рассчитывая провозиться с ними минуты три, не больше. Расчеты не оправдались: свежая кровь прибавила им силы, снизила светобоязнь. Это была десятая жертва - и последняя. Я убил их, разумеется, но до этого получил удар топором. Его затупленное лезвие скользнуло по ребрам, впилось в плоть, и у меня на мгновение погасло зрение, легкие перестали принимать воздух; моя теплая кровь хлынула сквозь одежду прямо на промороженную насквозь землю, и на какое-то время я начисто утратил способность соображать, видеть, слышать и воспринимать реальность. До сих пор хорошо помню это чувство, ощущение провала.
Сейчас, в эту секунду, когда я смотрю в ясное лицо своей обращенной, дыхание точно так же мгновенно перехватывает в груди и точно кровь набухает в жилах, готовая поплыть теплыми струйками по холодным плитам пола.
И я не знаю, что мне делать в этот момент - негодовать на нее или радоваться смелости, тому, что она говорит так свободно и легко, будто находится не на аналитическом совете, а в компании инструктора, слушает байки прошлого, разглядывает помеченные красным карты. Что-нибудь фантастическое: ледяные снега Финляндии, карельские болота, Эквадор, Боа-Виста.
От молодого и неопытного охотника - пускай и высшего, - никто не ждет ничего особенного; новичок должен сидеть, слушать и анализировать, или же - в такой ситуации, как эта, - соглашаться со старшими, тем более, если старший - это мастер. Но Ева этого не делает. Она обводит взглядом собравшихся и невозмутимо продолжает:
- Возможно, Коннорс покинул Ньюкасл, но вряд ли ушел далеко. Братство ищет его, и он знает об этом.
Моя рука непроизвольно вздрагивает на полированной поверхности стола - запоздалая реакция на спад дофамина и норэпинэфрина в коре головного мозга, ну или как там называется эта дрянь. Прохладные тонкие пальцы Селены будто невзначай ложатся на мое запястье. По ее лицу пробегает усмешка: легчайшая, невесомая, как шипение иприта в газовой камере.
- И что же? - тихо вопрошает она.
Ева отвечает ей незнакомой улыбкой - спокойной и очень уверенной.
- Его передвижения в пространстве ограничены. Он беглец. Беглецам нужны деньги, убежище. И кто-то ему это предоставил. В противном случае, камеры наблюдения засекли бы его. На заправке, на автостанции, в супермаркете, на улице - неважно. Он скрывается рядом. Значит, нужно действовать быстро. Просматривать записи, опрашивать свидетелей, искать след. В одиночку с этим не справиться. Можно, конечно, привлечь охотников Объединенного отдела, но в этом случае вероятна утечка информации.
Ругательство застывает на моем языке. Что ты делаешь, Ева, что же ты делаешь? Почему продолжаешь говорить и почему я не могу приказать тебе замолчать - ведь я твой мастер?
Верхняя губа непроизвольно приподнимается в беззвучном рычании, но Ева даже не смотрит в мою сторону - ее взгляд прикован к Селене, и я, к своему ужасу, вижу, какое впечатление производит на аналитиков ее бесстрастная улыбка, ее несовершенная красота.
Слегка приподняв брови, Селена оборачивается к Рэндлу.
- Ну, что ж, - потеребив губу, объявляет он, - юная леди все очень логично обосновала...
- Я, кажется, уже объяснил, к чему могут привести подобные действия. - Опираюсь локтями на отполированную поверхность стола, подаюсь вперед, едва сдерживаясь, чтобы не сломать белые хрупкие пальцы, все еще лежащие на моем запястье, как клеймо. - Необходимо привлечь к участию в операции сотрудников Объединенного отдела, при условии, разумеется, что они не будут нести никакой боевой нагрузки - только информационную. Думаю, Джоан в состоянии обеспечить ту степень секретности, которую изберет совет. И я не вижу никакой надобности в повышенном боевом обеспечении.
Колин оскаливает зубы в ехидной ухмылке, которую мне нестерпимо хочется стереть ударом кулака.
- Думаю, стоит напомнить совету, что речь идет, по меньшей мере, об угрозе новой войны, - возвещает он. - Угрозе уничтожения наших рас. И вы хотите переложить ответственность за это на плечи одного охотника? Охотника, который... - Колин осекается, не докончив фразу; помутневшие глаза останавливаются на мне с выражением крайнего испуга.
Я ухмыляюсь Колину в лицо. Я без труда могу прочесть все мысли, копошащиеся под морковно-рыжей шевелюрой, каждую их частичку, вычленить любой фрагмент, но не держу на него зла. В конце-концов, в чем-то он прав. “Твое состояние вызывает опасения у Совета.” Может быть, так оно и есть? Может, я уже ни на что не способен. Слишком долго и ожесточенно я предавался саморазрушению, чтобы теперь пробовать собрать воедино разрозненные куски гниющей плоти, которой стал.
Неловкое молчание нарушает Джоан.
- Поддерживаю Гелерда, - твердо говорит она, заключая мягкий живот в кольцо рук. - Это оптимальный вариант. Еще двое охотников в данном случае - только лишний балласт. Тем более, что один из них не обладает достаточным боевым опытом.
- Кажется, мнения разделились, - замечает Селена, откидывается на спинку стула. Ее глаза пронзают меня, прожигают насквозь пламенем, зеленым, как абсент. - Что ты на это скажешь, Гелерд?
- Я так не думаю, - я пожимаю плечами. - Здесь и сейчас мы решаем вопрос о проведении операции, и большинство одобряет мое предложение. Верно, господа аналитики?
Малый Зал отвечает мне слаженным молчанием, и тогда я в первый раз за всю эту бесконечную ночь отваживаюсь взглянуть на Еву. Она сидит на стуле очень прямо, не поднимая глаз и сложив на коленях руки. Ее бледное лицо кажется неподвижным, словно выточенная из дерева маска театра Но.
Теперь она - только прошлое. Прошлое, которого нет. Помимо воли я чувствую облегчение. Облегчение, сродни тому, что, должно быть, испытывает висельник, когда на его шею натягивают веревку.
Рэндл принимается говорить что-то, и его слова тонут в гуле одобрительных возгласов, на которые я отвечаю короткими ничего не значащими кивками - это только детали, и Колин едко усмехается в пространство. С его губ срывается нечто вроде: “разрешениеподтверждаем”, но я не придаю этому никакого значения. Мой взгляд все еще прикован к Еве, к ее лицу, погруженному в тень, низко опущенным векам - в них больше, чем молчание, ответы на все вопросы мира.
Селена произносит: “Все могут быть свободны”, и, не шевелясь, я безучастно наблюдаю за тем, как аналитики поднимаются со своих мест и один за другим устремляются к выходу: сотрудник Польского отдела - на его лице написаны облегчение и досада; отяжелевшая из-за беременности Джоан; Колин и Рэндл. Йован склоняется к Еве, говорит ей что-то в ухо - смуглые пальцы ложатся на узкое плечо. Они уедут вместе. Сделают документы, придумают новые имена. Станут жить где-нибудь в Баре, на берегу Адриатического моря. Или в огромном мегаполисе, где легко затеряться. Йован откроет какое-нибудь дело, Ева будет писать картины, продавать туристам.
Принимаюсь искать пачку сигарет, нахожу, сжимаю в кулаке и провожаю их взглядом: ее и Йована. Они уходят, не оглядываясь.
Закуриваю, а затем, глубоко затянувшись едким дымом, поднимаюсь с места. Я устал. Черт возьми, как же я устал.
- Гелерд, я прошу тебя задержаться, - в спину мне говорит Селена. Я останавливаюсь и в две затяжки докуриваю сигарету. Ко мне подскакивает прислужник с пепельницей.
- Все свободны, - отчетливо повторяет госпожа, и двое прислужников с поклоном исчезают за тяжелыми резными створками. Спиной я ощущаю ее взгляд, как прикосновение.
Резким движением тушу окурок. Часть пепла осыпается на стол.
- Это становится традицией.
- Пожалуй, - негромко соглашается она и тут же спрашивает без перехода: - Для чего ты сделал это?
Медленно оборачиваюсь. Селена стоит возле стола, омытая неверным свечением еще включенного проектора, застывшая, словно мраморное изваяние. Сейчас в ее пронзительной красоте есть что-то дьявольское - создание божье не может быть столь прекрасно.
- Я, кажется, уже говорил. Или нет?
- Да, - рассеянно улыбается Селена, перебирая между пальцами блестящий каштановый локон. - Знаешь, иногда я пытаюсь объяснить себе твои поступки с рациональной точки зрения и не могу. Как сейчас, например.
- Вот как, - равнодушно выдыхаю дым в воздух. Холодный взгляд зеленых глаз замирает где-то у моего горла.
- Ты ведь отлично понимаешь, что одному тебе придется тяжело. И не пытайся убедить меня в обратном.
- Джоан выделит оперативную группу. В Объединенном отделе есть вполне толковые ребята.
- Оперативную группу, - лицо Селены болезненно кривится. - Полагаю, в такой ситуации трудно заменить Йована с его боевым опытом оперативной группой из Объединенного отдела.
- Они не будут нести никакой боевой нагрузки, - устало повторяю я. - Только информационную. Довольно об этом.
- М-м-м, - неопределенно усмехается Селена, и мечтательная рассеянная улыбка вновь вспыхивает на ее лице. - Все же, это не ответ на мой вопрос, Гелерд. Только не нужно ссылаться на целесообразность для операции. Тебе всегда было чуждо чувство меры.
Я холодно улыбаюсь ей сквозь рассеянно-туманный свет проектора.
- Она еще не готова.
Зеленые глаза вспыхивают мне навстречу.
- Совет считает иначе.
- Совет видит то, что хочет видеть, - я подаюсь вперед. - Я ее мастер. И я знаю, то, чего не могут знать Старейшины.
Я приближаюсь к Селене настолько близко, что могу губами ощутить ее дыхание. Она чуть отстраняется и смеривает меня прищуренным взглядом.
- Это объективное решение или у тебя есть личная заинтересованность? - мягко спрашивает госпожа.
- И то и другое, Селена, - в тон ей отвечаю я и склоняю голову к правому плечу. - В любом случае, оставим это. Вопрос уже решен.
- Да, решен, - как эхо повторяет госпожа и отворачивается. Ее взгляд устремлен на лицо Коннорса, начертанное световыми линиями на экране проектора. - Твое самопожертвование удивляет.
Я улыбаюсь ей в затылок.
- Это только здравый смысл. А вообще, любопытно, что Старейшины наложили вето на протоколы операций с незарегистрированными, верно? Это могло стоить жизни не одному, а всем шестерым охотникам. Так что полякам еще повезло.
Несколько секунд Селена стоит неподвижно, зябко обхватив тонкими руками бока, а затем спокойно произносит, словно ничего не случилось:
- Это был приказ Совета.
- Конечно, - киваю я, - Магистр неплохо позаботился о том, чтобы никто ничего не узнал. Ты ему в этом помогала?
- В том числе, - ровным голосом отвечает Селена.
- А вето на вскрытие и анализы в лаборатории тоже наложил Совет или это было ваше с Магистром решение?
Она поворачивается резко и быстро, так, что я даже не успеваю проследить движение ее стройного тела с совершенными изгибами. Я почти стал забывать о том, что когда-то она тоже была воином.
- Мне нужно знать, что там, - в упор глядя в ее глаза, холодно добавляю я. - Нужно знать, что меня ждет.
На чувственных губах с капризным изгибом возникает циничная улыбка.
- А разве ты не знаешь, Гелерд?
- Думал, ты мне скажешь.
- Я не имею права. А в Лаборатории и пальцем не пошевелят без приказа Милослава.
- Что там? - Двумя пальцами я обхватываю обманчиво-хрупкое запястье, чуть сжимаю. По лицу Селены проходит короткая волна боли, и она рывком освобождает руку. - Мне важно знать.
- Ты не смеешь, - тяжело дыша, Селена отходит в сторону. - Я знаю, что ты искал в архиве, - внезапно говорит она, глядя в сторону. Я молчу, но сердце вздрагивает где-то под горлом. Она знала. Знала обо всех моих попытках заново обрести прошлое. Через мгновение Селена добавляет - медленно, со вкусом растягивая каждое слово: - И знаю, что ты ничего не нашел.
Коротко усмехаюсь.
- Верно, ничего.
- Глава приказал изъять эти сведения.
- Это мне известно.
- Да? - чуть склонив голову, неопределенно роняет Селена. Блестящие пряди темных волос стекают по гибкой спине, по белой шее, и я с трудом удерживаюсь, чтобы не прикоснуться к ним, пропустить этот шелк между пальцами.
- Архивариус сказал.
- Вот как, - изящная черная бровь едва заметно вздергивается. - Зачем тебе это нужно, Гелерд?
- Зачем? - переспрашиваю я, с удивлением вслушиваясь в звучание этого вопроса.
Зачем - такое короткое слово. Такое емкое.
У меня было имя, у меня была плоть и кровь, я был человеком, и мог бы им остаться, мог им умереть. Но все это неважно, в конце-концов, у меня ведь был второй шанс, верно? Шанс начать все заново, которым я не воспользовался.
“Ты помнишь, как твое имя?”
Это было давно. Тогда я был похож на новорожденного младенца: заново познавал себя, учился смотреть на мир, двигаться, есть, пить. Владеть собственным телом и разумом. Слушать, обонять и осязать. Учился быть хищником в мире людей.
Меня воссоздали по кускам, слепили убийцу. И я принял это, как данность. Я не помнил ничего: ни своего настоящего имени, ни происхождения, ни национальности. Даже собственное отражение в зеркале стало для меня открытием. Я не знал ничего другого, был великаном, рожденным из крови Урана.
Что изменилось сейчас?
Этого не знаю. Не могу слепить из разрозненных осколков мыслей фразы, выстроить предложения. Зато знаю другое, то, чего не понять ни ей, моему злому, чудовищно-прекрасному гению, ни Йовану.
Ева. Ева - мой третья и последняя возможность. Возможность искупить свои грехи, мой крошечный билет в рай. Если бог есть, он меня не осудит за то, что я сделал.
- Я имею право знать.
Пальцы Селены, сомкнувшиеся на моем запястье, кажутся неожиданно горячими.
Я отстраняюсь, увидев как неуловимо поменялось ее лицо, превратившись в жесткую мраморную маску.
- Для чего? - спрашивает Селена. - Что это изменит? Что ты сможешь изменить? Думаешь, узнав свое прошлое, ты сможешь начать все заново? Сумеешь все забыть? Стать другим? Или ты надеялся получить индульгенцию?
Мои пальцы ложатся на шелковистую щеку, проводят вниз, к шее, замирают. Мне требуется приложить значительное усилие, чтобы не сломать это хрупкое горло, но Селена не чувствует этого. А если и чувствует - то ей плевать.
И, глядя на это совершенное лицо, на безупречное тело, которое сейчас мне неудержимо хочется раздавить, смять, уничтожить, я говорю сдавленно и хрипло:
- Так скажи мне, Селена. Скажи, кто я.
Мягко улыбнувшись, она кладет мне руку на грудь. Длинные ресницы вздрагивают, отбросив на веки загадочную тень, и я вижу - даже сквозь удушливую ярость, застлавшую разум, - что госпожа наслаждается ситуацией, смакует ее, будто глоток изысканного нектара.
Сквозь ткань одежды я ощущаю холод ее пальцев. Сердце послушно рождает глухой удар. А потом еще один и еще.
- Это — ты, - негромко произносит Селена. - Нравится тебе это или нет.
Перехватываю ее руку, с силой сжимаю. Несколько секунд госпожа пристально смотрит в мои глаза, а затем, не произнеся ни слова, вырывает свою руку из моих пальцев и направляется к выходу.
Оборачивается у самой двери, и зеленый пламень ее глаз за секунду выжигает меня дотла.
- Все это лишь иллюзии, Гелерд. Просто иллюзии.
4
Пятая сигарета подряд. Я уже не чувствую вкуса, и все же курю - просто для того, чтобы убить время. Когда я, в очередной раз затянувшись, сбрасываю пепел в найденную тут же колбу, в кабинет заходит Александер. Его сухое лицо ничего не выражает.
- Давно ждешь? - спокойно осведомляется он, стаскивая с плеч халат.
- Не слишком.
Протягиваю ему пачку. Чуть помедлив, Александер вытаскивает сигарету, прикуривает и присаживается за стол.
- Я был на вскрытии, - сообщает он. - Один из тех сумасшедших, которые три дня назад облили себя бензином и подожгли во имя бога Нергала. Может, слышал?
Пожимаю плечами.
- Это дело отдали охотникам из отдела Джо, - что-то вспоминаю я.
- Отдали, - кивает Александер, стряхивая пепел. - Ожоговый шок у обоих. Что привело тебя сюда?
- Йозеф Гойн, - спокойно отвечаю я и тушу окурок. Прозрачное стекло колбы мутнеет.
Тонкие губы целителя вздрагивают в ироничной усмешке.
- Этого следовало ожидать.
Поднимаюсь со стула, подхожу к окну, всматриваюсь в чернеющее небо без единого просвета, словно наступил Апокалипсис. Самый темный час всегда приходит перед рассветом.
- Какая связь между пулями, которые ты извлек из меня год назад, и тем дерьмом, от которого погиб Гойн? - не поворачивая головы, спрашиваю я.
- Почему ты решил, что тут вообще есть связь? - в негромком голосе целителя вдруг проскальзывают нотки настороженности.
Я оборачиваюсь. Наши глаза встречаются.
- Гойн не сумел регенерировать. И я хочу знать, почему.
- Я не имею права разглашать эти сведения.
- Относительно Гойна, - уточняю я.
- В том числе, - кивает Александер и тянется за новой сигаретой.
- А как насчет меня?
- Насчет тебя... - неопределенно тянет Александер, чиркает зажигалкой. - Ты должен знать, что Глава обязал нас засекретить все медицинские протоколы того периода. Это было как-то связано с делом Мирнивицей, не знаю.
- Брось, - я пожимаю плечами. - Суд уже прошел.
- Я не получал никаких новых распоряжений, - объявляет Александер холодно. - Это не моя прихоть, Гелерд.
- Да, наверное. - Облокачиваюсь на стол, тычу окурком в мутное стекло колбы. - Думал, ты придешь на совет.
- Меня не позвали.
- Как действует эта дрянь?
Мгновение целитель пристально изучает мое лицо, затем подается вперед и включает компьютер. На противоположной стене вспыхивает огромный монитор.
- Я не смогу рассказать всего, - говорит он. - Я давал присягу.
- Не сомневаюсь.
На экране всплывает изображение спиралей ДНК. Александер засовывает руки в карманы брюк, откидывается на спинку стула.
- Знаешь что это такое?
- ДНК. - Я пожимаю плечами.
- Верно. ДНК. Набор нуклеотидных цепочек человека, оборотня и вампира.
- Они кажутся одинаковыми, - замечаю равнодушно.
- Это не совсем так. - Александер хмурит брови. - Но близко к истине. Видишь ли, долгое время считалось, что наши расы сосуществовали бок о бок на протяжении всей мировой истории, с момента зарождения жизни на Земле. Наши исследования опровергают это. Первые упоминания о “демонах”, то есть о существах, отличных от природы человека, встречались еще в ветхозаветных манускриптах.
- Все это лишь выдумка, - кривлюсь я. - Она ничего не значит.
- Возможно, - Александер улыбается краем тонкого широкого рта, - а, быть может, и нет. Наши корни не настолько глубоки, чтобы судить об этом. Мы начали изучать историю наших рас лишь с момента подписания Договора. Вернее, еще позже, поскольку полученные архивные сведения требовалось структурировать, привести в порядок. Многие документы попросту затерялись. Но это все теория, - Александер проводит рукой по лбу. На побледневшем лице проступает мелкая рябь морщин. - На практике же мы видим вот это. - Он коротко кивает на монитор, щелкает пальцами. - Строение всех трех молекул различно. Разные нуклеотидные цепочки, разный набор комплементарных нуклеотидов. Однако, если копнуть глубже, можно увидеть, что помимо различий, тут имеется очевидное сходство. Пусть и очень небольшое.
- Что это означает? - нетерпеливо перебиваю я его. - У меня мало времени.
- Его никогда не бывает много, - бесстрастно отмечает Александер. - Но все это означает, что две наши Истинные расы - только результат мутации. Сбоя в генетическом коде. Человек и все человеческое, в том числе, набор генов, был первичен. Наши расы никогда не развивались параллельно.
- “И те существа не восстанут против сынов человеческих и против жен, так как они произошли от них”, - машинально говорю я.
- Именно. Люди не всегда были так слабы, как тебе представляется. Вспомни хотя бы Иареда или Мафусаила. Или же Иисуса Навина. Все они прожили более ста лет. И гораздо дольше.
- И все же, они достигли старости и умерли, верно?
- Как такового бессмертия не существует, - хмыкает Александер, - думаю, тебе это известно, как никому другому. Смерть от тех или иных причин - логическое завершение заданного цикла. Мы ведь умираем тоже, но в наших ДНК в результате неизвестных процессов произошел сбой механизмов повреждения макромолекул, ответственных за старение. Клетки обновляются слишком быстро, вырабатывают достаточное количество кислорода и антител... Впрочем, не стану утомлять тебя подробностями. Если допустить, что потомки этих сверхлюдей когда-то подверглись, скажем, действиям природного катаклизма или спонтанного выброса радиации...или еще чего-нибудь, то все встанет на свои места.
Затягиваюсь сигаретой, выдыхаю в воздух струю дыма.
- Как это связано с Гойном?
- Существует ряд особенностей эволюции ДНК вампиров и ДНК оборотней. Мутации были разными уже на начальном этапе и дальше различия только усугублялись. Тебе ведь известен параграф Закона, запрещающий браки и вообще любые межрасовые отношения?
Молча киваю.
- Кто-то полагал, что Старейшины приняли его, руководствуясь лишь эгоистическими побуждениями, надеждой, что война вспыхнет снова. Но это не совсем так. Существует такое понятие, как “отторжение гена”.
- Да ну? - ухмыляюсь я. Воображение услужливо рисует темные своды сожженного монастыря, пропахшие гарью и сыростью, сборище иерархов и альф - неуправляемых, диких, провонявших древним потом, мясом и кровью, погрязших в ненависти и предрассудках. - Вряд ли в ту пору кто-либо знал о нем.
- Верно, - соглашается Александер. - Тогда вампиры и оборотни убивали друг друга. Но это не означало, что никто из них не вступал в связь. Таких было немного, но они были. Разумеется, их участь была печальна. На тот случай, если тебе интересно, поройся в архиве. Это открытая информация.
Еще бы. Казни и пытки несут в себе воспитательный момент. Чем больше подробностей, тем лучше.
- И что же?
- Ничего, - спокойно отвечает Александер. - У них не было потомства. Никто не смог дать начало новой расе высших полукровок, как генетически не связанной между собой. В естественной среде гены отталкивали друг друга. Вот и все.
- Вот и все, - медленно повторяю я и смотрю на свою руку. “Обнаружен человек мужского пола”. Возможно, изъятые протоколы хранятся где-нибудь здесь, в Лаборатории. А возможно, и нет. Если бы кто-нибудь взял на себя труд их уничтожить - так, чтобы не осталось и следа. Мое прошлое. Зачем мне оно? Но вопрос срывается с губ сам собой: - Чем же ты объяснишь мое существование?
- Ничем, - Александер бросает на меня внимательный взгляд. - Какой-то неизвестный прежде сбой. Я не знаю.
Сбой. Что было бы, если бы этого не произошло?
Наверное, ничего. Я бы умер, не восприняв чуждую кровь. И никогда не узнал бы Еву, ну, может, в другой жизни, если таковая вообще существует. Хорошо это? Наверное, хорошо. Плохо? Да, гораздо хуже, чем все остальное. “Обнаружен человек...” Кем я был - лабораторной крысой?
Набираю в легкие побольше дыма, откашливаюсь. Александер как-то странно смотрит на меня, словно пытается разгадать мои мысли за привычной непроницаемой маской, в которую давно превратилось мое лицо. Я отвечаю ему ничего не значащим взглядом, глубоко затягиваюсь сигаретой. Когда я начинаю говорить, мой голос звучит почти спокойно:
- Ты говорил о сходствах ДНК вампиров и оборотней.
- Да, - помолчав, через паузу произносит Александер, - сходство есть. Небольшое. Маленький участок ДНК, ответственный за регенерацию.
- За регенерацию, - повторяю я. Отзвук чего-то далекого вспыхивает в памяти, но он слишком слаб, чтобы превратиться в полноценное воспоминание. - Это вещество, оно воздействует на этот участок гена, верно? Он его разрушает.
- Я и так сказал тебе слишком много, Гелерд.
Поднимаюсь на ноги и направляюсь к выходу.
- Понимаю.
Александер снимает очки, проводит по лицу ладонью. Стрелка настенных часов приближается к цифре “четыре”.
- Последний вопрос, и я уйду.
Уже у двери оборачиваюсь. Александер смотрит на меня отсутствующим взглядом. Между пальцами правой руки дрожит неприкуренная сигарета.
- Давай.
- Сколько времени может потребоваться для изготовления подобного вещества?
- Нам пока не удалось выделить активные компоненты, - с усилием говорит Александер, медленно шевеля губами, - оно постоянно меняется. Но, думаю, что с уверенностью можно говорить о десятилетиях, если не столетиях. Для того, чтобы создать подобное вещество требуется знать природу оборотней и вампиров, как свои пять пальцев. Такие исследования проводились лишь в Бодане, нигде более. Но это было давно. И ни к чему не привело.
Мне вдруг вспоминаются первые три месяца после возвращения из Белграда. Лаборатория, инъекции питательной сыворотки, плазмоферез, физрастворы. Тошнота, боль, головокружения. Мои раны никак не желали затягиваться, сочились бурой жижей. Пару раз я почти был готов поверить в то, что могу умереть - мои регенеративные функции были почти на нуле.
“Это необычное оружие. Его создавали специально для тебя, полукровка.”
В это я мог бы поверить. Сбой. Гены, вобравшие в себя начало обоих Истинных рас.
Мне кажется - еще немного, и я пойму нечто, лежащее прямо на поверхности, простое, как дождь, летящий с неба, очевидное, как запах сигарет.
Но голос целителя вдребезги разбивает эту иллюзию.
- Я удовлетворил твое любопытство, Гелерд?
- Вполне, - усмехаюсь я.
- Да, - медленно говорит Александер. Сигарета ломается между его пальцами, на стол опадают крошки табака. - Думаю, тебе излишне напоминать, что все это должно остаться между нами. У меня могут быть неприятности.
- Знаю.
Берусь пальцами за прорезиненную ручку, открываю дверь. Из коридора доносится слабое гудение ламп, чьи-то приглушенные голоса.
- Гелерд! - Внезапно говорит Александер мне в спину. Я оборачиваюсь и вижу в его руках полупрозрачный пакет. В пакете четыре шприца. - Возьми.
- Что это?
- Стабилизатор. И седативные. Думаю, они тебе пригодятся.
- Спасибо, - я беру пакет и выхожу в коридор.
5
Когда-то ночь перед битвой приносила мне странное наслаждение - я, словно эквилибрист, витал в невесомости, балансируя в пространстве между жизнью и смертью, между явью и сном, часто представляя себе собственную гибель.
Одна ошибка - и не будет ничего. Пистолет может дать осечку, мое умение может подвести: вдруг угаснет зрение, притупится слух, ослабнет реакция. Или враг окажется слишком умен, слишком силен, слишком коварен или везуч. Почему бы и нет?
Когда-нибудь все проходит, любая история заканчивается - однажды и меня ждет поражение.
Однако, мысль об этом никогда меня не пугала. Напротив, я смаковал ее, как самоубийца - редкое вино, разбавленное ядом, перекатывал на языке эту терпкую горечь, старался запомнить вкус. Порой искушение становилось чересчур сильным - перейти грань казалось так легко. Меня ничто не удерживало от этого, не могло удержать; впереди была только пустота.
А потом появилась эта девочка, и все усложнилось. Для чего?
На секунду я замираю, прислушиваясь к собственному сердцебиению, затем произношу в темноту:
- Баот!
Он тут же возникает из ниоткуда, будто призрак, коротко кланяется и застывает в молчаливом ожидании. Я оглядываю его высокую нескладную фигуру, узкое лицо с застывшим на нем неизменным выражением отрешенности, спокойные зеленовато-серые глаза, полуприкрытые тяжелыми веками, и облегченно перевожу дыхание - хоть одно живое существо в этом богом проклятом месте.
- Ты, что, никогда не спишь?
- Господин? - по лицу прислужника пробегает тень.
Мой вопрос его обескураживает.
Я криво улыбаюсь.
- Не бери в голову.
Баот кивает.
- Как прикажете, господин.
Слава создателю, он ничего не понял. Не увидел моего лица - для него я высшее существо, наподобие атланта для древних. У меня не может быть слабостей - это было бы слишком просто.
Когда-то я и сам так считал. Забавно, насколько быстро все может измениться.
Тусклые глаза Баота продолжают наблюдать за мной все с тем же выжидательно-терпеливым выражением. За несколько лет он привык к моим причудам.
- Ты проверил оружие?
- Да, - лаконично отвечает он. - Все в порядке.
Я киваю.
- Отлично. Позаботься, чтобы Генри подготовил машину. Я уезжаю утром.
- Как вам будет угодно, - Баот склоняет голову. - Господин Йован отправится с вами?
На мгновение я задумываюсь. Что ответить? В моем сознании Йован отделился от Бодана, стал независимым элементом в движении частиц мироздания. Мы сделали друг для друга все, что смогли.
- Не в этот раз.
По лицу Баота пробегает едва заметная тень недоумения, но он не задает вопросов. Вассал, верный своему долгу, верный правилам, верный Братству. Низший, названный так лишь потому, что вампир, давший ему кровь когда-то, был из изгоев. Но он никогда не роптал на судьбу.
И от этого я устал тоже.
От покорности.
Баот напоминает о своем присутствии деликатным кашлем. Внезапно мне хочется ударить его в лицо.
- Ты можешь идти.
- Господин...
- Иди. Это приказ.
Он пытается сказать мне еще что-то, но я уже не слушаю.
Распахиваю дверь, захожу внутрь покоев и тут же останавливаюсь, на короткую секунду ослепленный темнотой.
А потом вижу Еву.
Она поднимается мне навстречу, встречает мой взгляд. Потрепанный томик Ницше выскальзывает из ее пальцев, с глухим стуком падает на ковер, утративший от времени краски. В спину ударяет короткий порыв воздуха - Баот поспешно прикрывает тяжелые створки, а я все еще стою на месте, не в силах произнести хотя бы слово, и молча всматриваюсь в ее лицо, стараясь проглотить подступившее к горлу бешенство - и - малодушное слабящее ноги облегчение.
Осталась. Она осталась здесь, в Бодане.
Зачем?
Я хочу задать этот вопрос, правда, хочу, но вместо этого делаю шаг вперед, потом еще один, пока не приближаюсь к ней вплотную. Секунду смотрю в затуманившиеся глаза, кладу на плечо ладонь, слегка сжимаю пальцы.
Двести лет.
Много это или мало?
Чем измеряется пустота?
Началом долгого пути или конечной точкой?
Кратковременным забвением или убийственным безумием постоянства?
Все слишком относительно - или слишком абсолютно.
День, ночь, время, одиночество.
Йован сказал, что любит тебя. Тогда мне было легко поверить в это. Легко отпустить, ведь это были просто слова, смутная неопределенность. Но только не теперь, когда ты стоишь тут, так близко, реальная и живая.
Что такое любовь? Просто слово. Просто материальное определение чего-то нематериального - законченное и точное, как математическая формула, сложная биохимия клеток, эфемерное, безвоздушное, далекое, как космос. Любовью люди называют и привязанность, и привычку, и уважение, и похоть. Это он чувствует или что-то другое? Как я могу знать - теперь?
Двести лет. Я знал множество женщин, множество тел. И устал от них, как можно устать от вина, от битвы, от жары или холода, от жизни вообще. Ни одну из них я не впускал ни в разум, ни в сердце. Они исчезали, не оставляя следа, разбивались, рассеивались, как волны, расшибающиеся об утесы.
Сейчас я не смог бы, пожалуй, вспомнить ни лиц, ни имен, ничего - только легкое колебание пространства, неуловимую рябь, которую оставляет прошлое.
Двести лет. Почти двести. Я стар, Ева, я действительно, стар, чтобы меняться.
Люди стареют телом, и лишь немногие душой - в этом-то и заключается главная кара человечества. У нас все иначе: тело остается неизменной субстанцией, а душа медленно сгнивает, съеживается, превращаясь в прах. У кого-то это происходит пугающе быстро, у кого-то - напротив, медленно. Все зависит от образа жизни, от того, чем наполнены твои дни. Мои - убийствами и одиночеством. Ну, книгами еще, может быть. Такое существование разлагает, вот в чем истина. Меня тяготит ответственность, меня тяготит слабость. Я не хочу, чтобы все было так. И, как ни парадоксально, страшусь того, что все вернется на круги своя.
Когда ничего нет, то и терять нечего. Осознание этого простого факта делает тебя неуязвимым. Одиночество - как броня, которую ничем не пробить, никому. Но стоит только расслабиться, стоит впустить кого-то поглубже в сердце, и все - никакой брони нет. Есть вечный страх потери, вечное ощущение опасности. Оно рвет нервы, рассредоточивает, отвлекает, сводит с ума. Как я не хотел этого, как боялся - и вот это случилось, когда неоткуда было, вроде бы, ждать беды. Я ведь всегда был осторожен. Всегда играл по определенным правилам, своим правилам. Но появилась ты, и все правила полетели к черту. Я сам был своей крепостью, и, надо сказать, что эта крепость за истекший год основательно пошатнулась.
Спроси меня, чего я хочу на самом деле? Я отвечу - повернуть время вспять, снова оказаться в том полуразрушенном доме и позволить тебе умереть. Никогда не знать тебя. Никогда не касаться. Не говорить с тобой, не молчать.
Вот только сделанного уже не вернешь. Да я и сам всегда презирал тех, кто цепляется за прошлое, в своей слабости поворачивает его то так, то эдак, гадая на кофейной гуще, как все могло бы быть, если...
Нет никакого “если”. И быть не может - вот и вся правда.
Убираю руку, стараясь не смотреть девочке в глаза. Это оказывается сложно, практически невозможно - она ловит мой взгляд, упрямо и настойчиво. Ее лицо остается неподвижным, но черные зрачки блестят, как два зеркала, и в них я отчетливо вижу свое отражение - крохотные марионетки, подвешенные за ниточки пустоты. И еще - вопрос. Немой, бессловесный, потому, что все уже было сказано.
“Ты этого хочешь?”
Меня окатывает тоска, разрывает ледяной волной, скрипит по стенкам внутренностей, и я смутно сознаю, что от такой тоски найти лекарство будет нелегко.
Тяжело вздыхаю. Я так устал от разговоров, от необходимости что-либо объяснять, но это нужно сделать, сейчас, хочу я того или нет. И пусть после сказанного я буду чувствовать себя полным ничтожеством, так будет лучше для всех. Ева еще так молода, она найдет что-то другое. Что-то нужное и правильное. Ну, а я... Я буду делать то, что делал всегда. Жить и убивать для Братства.
Я уже открываю рот, чтобы сообщить ей об этом, но девчонка опережает меня: подается вперед, обвивает руками шею и стремительно прижимается губами к моим губам. И дыхание перехватывает в горле, когда я ощущаю ее тело, тонкое, горячее и упругое - и отвечаю на поцелуй. Мягко, почти отечески. Еще ничего не поздно исправить. Еще не поздно.
Собрав в кулак волю, ласково отстраняю Еву за плечи, заглядываю в глаза.
- Ты будешь жалеть.
“Нет” - качает головой и чуть улыбается.
- Нет, - растерянно повторяю я вслух.
Кончиками больших пальцев вытираю влагу, скопившуюся в уголках ее глаз.
Нет.
Смысл этого слова доходит до меня постепенно, по капле всасывается вместе с ее дыханием, которое я, наверное, никогда не устану пить, выгорает в мозгу синим пламенем. С сильным запозданием понимаю, что это пламя уже не затушишь, но почему-то не жалею - пусть горит. Пусть горит сейчас.
Глава 4.
1
- Думаю, Коннорс еще в Ньюкасле.
Слова повисают в воздухе, в пыльной тишине небольшой захламленной бумагами и оргтехникой комнаты без окон. Сотрудники Объединенного отдела расположились в подсобных помещениях ресторана быстрого питания, пользующегося популярностью у туристов и жителей города. Помимо рыбы, чипсов и пива тут подают еще и бургеры на любой вкус. “У Дэна”, так он называется.
Сам Дэн, владелец этой забегаловки, а по совместительству еще и старший боевой аналитик отдела, расположился по правую руку от меня на пустом ящике из-под овощей “Lam. Food Group” и судорожно курит четвертую сигарету подряд. Помимо Дэна тут находятся еще трое сотрудников: Пит Оукли, аналитик, Рассел и Дино - охотники. Все четверо - оборотни свободных стай, призванные заниматься делом Коннорса. Ни один из них не посвящен в детали - хоть операции никто не присвоил режим чрезвычайности, обстоятельства требуют сохранять дистанцию. Про гибель охотника им знать ни к чему. Про новое оружие - тем более.
- Откуда выводы?
Мне отвечает Пит.
- Есть одна зацепка. Но лучше рассказывать по-порядку, верно?
Я затягиваюсь сигаретой. В пропитанной дымом комнате почти невозможно дышать, но тут курят все - так легче думать. В тяжелом воздухе медленно крутятся пылинки, оседают на волосах и одежде. Сейчас два часа пополудни, пятница. День только начинается.
Пит вздыхает. Его аккуратно зачесанные на пробор волосы и отглаженная рубашка выглядят чуждым элементом в атмосфере здешнего хаоса.
- Пару лет назад Коннорс серьезно засветился в Ньюкасле, когда вплотную занимался торговлей наркотиками, а еще - восстановительными препаратами. И наркоту и восстановительные готовили в одной лаборатории. Мы хотели их прижать, но нас опередила полиция. Они накрыли лабораторию и всех повязали. Коннорс скрылся.
- На него работали люди?
- Они не подозревали, что варят. Я про восстановительные, конечно. Качество у них было так себе, дерьмо. Парочка наших отравилась, потому-то мы занялись этим делом.
- Вот как, - неопределенно роняю я.
Дэн сплевывает на пол окурок, но тут же машинально тянется за новой сигаретой, засовывает ее между тонких губ. Кивает.
- Точно. Наш информатор сообщил, что в лаборатории хранится просто нереальный запас восстановительных. Ну так вот, в отчетах полиции про эти таблетки не было ни слова. Они исчезли.
Я вздергиваю бровь.
- Откуда сведения?
Пит переглядывается с Дэниэлом. Тот мечтательно улыбается сквозь сигаретный дым.
- У нас есть доступ к полицейской базе данных.
Что ж, обычное дело. Информаторы среди людей - не редкость. Особенно, платные.
- Чтобы было яснее, - продолжает между тем Дэн, - скажу: в той лаборатории трудился некий Фрэнсис Уитмен. Студент-химик, ничего особенного. Уитмену тогда удалось избежать ареста, полиция вышла на него только через пару месяцев. И то только потому, что этот недоумок барыжил метамфетамином прямо в кампусе университета.
- И что? - Я усмехаюсь.
- Ничего, - пожимает плечами Дэн. - Из Университета его турнули, судили, дали два года в тюрьме. Месяц тому назад Уитмен вышел на свободу. А около недели тому назад кое-кто из наших друзей попал к целителям в состоянии сильной интоксикации. Им взяли пробу крови. Она полностью совпала с той, что брали два года назад.
Неделя. Что было неделю тому назад? Операция в пригороде Катовице, после которой Коннорс скрылся в неизвестном направлении.
- Значит, - кисло улыбнувшись, подытоживает Дэн, - дерьмо всплыло на поверхность. В совпадение я не верю. Уитмен имел прямое отношение к исчезновению таблеток. Допускаю даже, он знал их истинное назначение.
Пожимаю плечами.
- Без этого он вряд ли нашел бы покупателей.
- Да, - соглашается Дэниел, - вряд ли.
На несколько кратких мгновений подсобка вновь погружается в тишину. Откуда-то сверху доносится невнятный гул: музыка, людские голоса, запах жареной рыбы. На лестнице, ведущей в подвальное помещение, слышатся торопливые шаги, и через секунду в дверь заглядывает смуглолицый парень в форме официанта. Он поочередно оглядывает наши лица и, остановившись взглядом на побагровевшем лице Дэна, сообщает, что наверху возникла проблема.
- Да мне плевать! - орет Дэн, выплюнув изо рта изжеванную сигарету. - Я говорил меня не беспокоить? Говорил или нет?
- Говорил, но...
- Вышел отсюда на хер и закрыл дверь. С обратной стороны.
- Э-э, извини Дэн, - тянет парень. - Там, типа, платить отказываются.
- Так вызови полицию, придурок! Вызови полицию!
Голова парня исчезает. Дэниэл испускает короткое ругательство, а затем извлекает из внутреннего кармана своего поношенного пиджака серебристую фляжку, отвинчивает пробку и делает внушительный глоток. По подвалу разносится запах дешевого бренди. Пит слегка морщит лицо. Я затягиваюсь сигаретой. Ресторан - неплохое прикрытие. Во всяком случае, никого особенно не заинтересует, кто и с какими целями приходит сюда, что днем, что ночью.
- Как мне найти Уитмена?
- Никак, - пожимает плечами Дэн и вновь отпивает из фляжки. - Три дня назад он исчез. Испарился. Вон, - он кивает в сторону охотников, - ребята расскажут. Они пытались его отыскать. И тряхнуть как следует. Верно, парни?
Дино - огромный здоровяк с полнокровным лицом и Рассел - невысокого роста, худой и подвижный, обмениваются коротким взглядом. До этого момента оба они сидели молча, не вступая в диалог, и лишь безучастно смотрели в пространство. Безмолвные исполнители. Такие не станут задавать лишних вопросов ни при каких обстоятельствах. То, что мне нужно.
- Ну, - почесав переносицу, неуверенно начинает Рассел, - мы весь город перерыли. Ничего. Этот ублюдок должен был вроде как встать на учет, отмечаться в полиции, раз в неделю или что-то вроде того. Он отметился только раз, когда жил у своей матушки. Последнее место, где его видели - у одной телки, в Сандерленде.
- Кто она такая?
- Одна шлюшка, из местных, - криво улыбается Дино. - Дампир, полукровка. Раньше, пока не подсела на героин, крутилась возле гостиниц, тех, что подороже, обслуживала туристов. Сейчас ложится под любого, кто заплатит. Человек или кто-нибудь из наших - ей все равно. Работает одна.
Сандерленд. Майер. Какая-то мутная история. Я пытаюсь вспомнить, но слова теряются в дымке забвения.
- Она сильно рискует, - замечаю я.
- Ее проблемы, - ухмыляется Дино и бросает на Дэниела прищуренный взгляд. - Только если ее не завалит какой-нибудь мудила из наших. Тогда папочке Дэну придется вмешаться. Верно я говорю, Дэнни?
В ответ аналитик лишь пожимает плечами.
- Да плевать, - откликается он.
Верно. Плевать. Кого интересует проститутка?
- Есть фото Уитмена?
Дэн молча вытаскивает помятый черно-белый снимок, протягивает мне.
Тонкий рот, взгляд исподлобья, скошенный подбородок, рыжие брови. Такое лицо не запомнить трудно. Пару секунд молча смотрю, а затем убираю фото в карман.
- Сведения свежие? По поводу проститутки?
- Информатор доложил сегодня, - по широкому лицу Дино проносится облачко досады, - но отработать их мы не успели.
- Я ей займусь.
Дэн проводит ладонью по волосам, скептически поджимает губы.
- Вряд ли она что-нибудь знает, - замечает он. - Регенерация почти нулевая, от героина у нее совсем мозги поехали. Тут рассчитывать не на что. Если, конечно, - вопросительный взгляд в мою сторону, - ты не применишь к ней воздействие.
- Посмотрим.
...Йован встретил меня в гараже, стоял, облокотившись на машину - старый “Рэндж Ровер” - и спокойно наблюдал за тем, как прислужники под руководством Генри чистят автомобили Старейшин. Совет подошел к концу, они покидали Бодан.
“Пришел пожелать тебе удачи, - сказал Йован. - Что бы это ни означало”.
“В любом случае, - сделав над собой усилие, добавил он, - это был ее выбор”.
Какое-то время мы молча стояли плечом к плечу. Слова были тут ни к чему.
Помню, кто-то из прислужников крепко выругался, кто-то распахнул двери, и сноп солнечного света ворвался в сумрачную темень гаража, медленно заливая все пространство.
Тогда я спросил:
“Что станешь делать теперь?”
“Уеду, - ответил серб без заминки. Широко улыбнулся, пожал плечами. - Надоело все это. Бодан уже не для меня. Может, женюсь, заведу детей, кто знает? Всегда хотел сделать что-нибудь полезное”.
“Останься здесь до моего возвращения, - это была моя единственная просьба. - Если можешь”.
“Ты знаешь, что могу”, - сказал Йован, глядя в пространство.
“Обещай, что вытащишь ее отсюда”, - добавил он еще.
Потом мы пожали друг другу руки и разошлись.
Я оказался в Ньюкасле уже через пять часов.
Его узкие улочки, мост “Миллениум” через Тайн, хлюпанье ленивой реки о бетонные сваи, неторопливые пешеходы, вывески пабов, запах сигарет и жареной картошки, гул самолетов в низком небе, вселили в меня чувство уверенности. Я твердил себе, что поиск полукровки не займет слишком много времени. Дня три-четыре от силы. А затем я смогу вернуться в Бодан и разобраться во всем.
Расстояние всегда все упрощает. Но мне и сейчас кажется, что мои ладони наполнены ее запахом, ощущениями, острыми и пронзительными, как лезвие боевого ножа: прикосновение ее кожи к моей, худые руки, обвившие мои плечи, застенчивая неопытность ее тела, угловатость движений, длинные нервные ноги, тонкая шея.
Меня и по сей час не покидает удивление, близкое к растерянности, ощущение нереальности произошедшего, словно я каким-то образом умудрился пересечь вязкую границу между снами, застрять в них навечно.
Когда я покидал покои, Ева спала, по-детски приоткрыв губы и обняв рукой подушку. Тусклый свет играл на ее коже, и какое-то время я стоял подле нее, бездумно всматриваясь в рисунок спины: бугорки позвоночника, острые лопатки, родинка на пояснице. А потом ушел, оставляя за собой зыбкий след надежды.
Будущее. Забавно, но только сейчас я начал задумываться над тем, что оно существует.
- Джоан четко обозначила нашу позицию, - мусоля сигарету между зубами, задумчиво произносит Дэн. - Мы должны оказывать тебе любое содействие в рамках директивы о безопасности, бла-бла-бла. Я хочу сказать, - он откашливается, - что все это воняет тухлятиной. Нам не хотелось бы оставаться в стороне. Понимаешь, о чем я?
Полуприкрыв глаза, я вбираю едкий дым в легкие. Воняет тухлятиной. Верно подмечено, аналитик. Будь иначе, вряд ли я бы здесь оказался.
- Одному тебе будет непросто, - убежденно продолжает Дэн. - Эту дамочку надо отыскать. У нас, конечно, есть адрес, но дома она бывает редко. Если бы ты позволил организовать сопровождение...
Молча смотрю ему в лицо, в светло-голубые глаза. Это даже не предчувствие - просто его тень. Крохотный клочок, имя которому “недоверие”. Селена была права - Йована трудно заменить кем-либо. Возможно, я просто отвык быть одиночкой. Отвык не чувствовать за спиной учащенное сердцебиение человека, не слышать щелканье взводимого курка. “Дезерт Игл”, Дева Мария. Но с этим уже ничего нельзя поделать.
Я поднимаюсь с места.
- Пока этого делать не стоит. Если мне что-то понадобиться, я дам знать.
Дэн озадаченно хмурится.
- Как скажешь, Гелерд, - говорит он, - как скажешь.
2
Ее зовут Фэйт.
Высокая, очень худая блондинка на вид лет 28, еще не до конца растерявшая былую привлекательность: узкое платье, тонкая талия, стройные ноги, серые глаза с поволокой, в которых застыло выражение тщательно отрепетированного равнодушия.
Я обнаруживаю ее к исходу ночи в одном из пабов Сандерленда, в полном одиночестве сидящую за барной стойкой. Вокруг бурлит толпа, словно разноцветные кристаллики калейдоскопа: клерки, студенты, туристы, работяги. Смешение тел, звуков и запахов пота, парфюма, дешевых сигарет, травы и пива. Но от нее пахнет по-особенному. Привязчивый запах увядания.
Когда я присаживаюсь рядом, она поднимает голову. Стакан с лагером чуть вздрагивает в ее пальцах. Мутные глаза игольчатыми зрачками впиваются в мое лицо. Черные полоски Знака отчетливо видны на ее шее. Возраст - 37 лет, одиночка, обращенных - нет, нарушений Закона - нет. Машинально проверяю - никаких видимых следов вмешательства. Возможно, Пит прав. Она, действительно, разлагается. Не внешне - внутренне. В противном случае, почуяла бы мое присутствие еще до того, как я переступил порог этой забегаловки.
- Привет, Фэйт.
- Привет, - вяло откликается она с характерным произношением брумми, прикуривает сигарету. - Значит, Братство явилось и по мою душу.
Я слегка улыбаюсь, глядя прямо перед собой.
- Тебе известно, кто я?
- Слышала, - невозмутимо кивает полукровка. - Только вот никак не возьму в толк, что же такого я натворила.
- Можешь расслабиться. У тебя нет повода для волнений. Пока.
Фэйт соскальзывает со стула, устремляет на меня взгляд, прищуривается.
- Здесь ты меня не убьешь, - не слишком уверенно говорит она.
Я пожимаю плечами, безучастно наблюдая за хаотическим движением толпы возле барной стойки.
- К чему мне это?
Она качает головой, убирает выжженную пергидролем прядь за острое ухо. Каждое движение ее тощего тела прямо-таки кричит о страхе. Я произношу - тихо, на грани слышимости:
- Тебе нечего бояться. Можешь считать меня своим клиентом на эту ночь.
- Мое время стоит денег, - заявляет она, не спуская с меня глаз.
- Я заплачу.
Узкое лицо Фэйт вытягивается. Она присаживается обратно за стойку и какое-то время молчит, краем глаза изучая мое лицо. Затем спрашивает, осторожно подбирая слова:
- Если ты пришел не для того, чтобы... убить меня, тогда..., что тебе может быть от меня нужно? Тебя же не интересуют мои услуги.
Я ухмыляюсь, не глядя на нее.
- Угадала. Мне нужна информация. И чем быстрее я получу ее, тем быстрее избавлю тебя от своего присутствия. Надеюсь, это понятно.
Фэйт проводит языком по пересохшим губам.
- О чем идет речь?
- О человеке, Фэйт. Всего-навсего о человеке.
- Кто он?
- Один твой знакомый. - Я вытаскиваю сигареты из кармана, закуриваю.
Сигаретный дым вытягивается, уплывает под потолок. Сзади доносятся взрывы хохота, обрывки фраз. “Милли, ты меня хочешь? Скажи, детка.” Ночь разгоняется, набирает обороты.
- Если кто-нибудь узнает, у меня могут возникнуть проблемы, - говорит Фэйт через паузу.
- У тебя они возникнут гораздо раньше, если ты откажешься мне отвечать, - безучастно произношу я.
Некоторое время она молчит, обдумывая ситуацию. Я ей не мешаю. В каком-то смысле, для меня все это - развлечение, театр для одного зрителя, способ отвлечься от бесконечных мыслей о Еве, вылепленных из болезненной тоски и желания. Почему нет?
Тусклая предрассветная хмарь, сочащаяся сквозь окно, тонкое белое тело и огромное ложе - как остров. Ее спина и плечи, которых я осторожно касался, словно боясь сломать. Головоломное сплетение душ, больше, чем клятва, - что-то, от чего я не смог отказаться. Я и сейчас ощущаю ее запах на своей коже, вкус ее губ, тепло дыхания.
Сидящая рядом Фэйт кивает бармену. Через секунду перед ней возникают полпинты лагера. Она торопливо выпивает его и проводит кончиками пальцев по губам.
- Ладно, - произносит хрипло. Ее мутные глаза с желтоватыми белками с прищуром смотрят в пространство. - Я скажу тебе, что знаю. Но лучше нам отсюда свалить. Мне не нужны неприятности.
3
Она живет в крохотной квартире на Фуллер Роуд, расположенной всего в двух кварталах от паба. Здесь никто не задает вопросов, вскользь поясняет Фэйт, звеня ключами, всем плевать. Ее слова тотчас подтверждаются взрывом хохота из окон соседней квартиры. Возле белой обшарпанной двери притурился серебристый “Мини-купер”.
Когда мы заходим внутрь, в нос ударяет удушливый запах пота, дешевого парфюма - останки вони чужих тел, прошедших через это место.
- Принести выпить? - обернувшись через плечо, спрашивает Фэйт. - У меня есть скоч.
- Принеси пепельницу.
- Ладно.
Я осматриваюсь.
Диван, пара кресел, небольшой стол, на котором громоздятся журналы и рекламные проспекты, неудачная репродукция Сталберга на стене, плотно зашторенные окна, круглая кровать с пошлым розовым покрывалом в глубине комнаты. Рядом на высокой ножке стоит абажур под красным конусом, обвешанный желтой бахромой.
Я присаживаюсь в одно из кресел, закидываю ногу на ногу.
На кухне зажигается тусклый свет, и я вижу смутную фигуру Фэйт, ныряющую между полками; светлые волосы неровными прядями свешиваются ей на плечи. Она возвращается через пару мгновений, держа в руках пепельницу, стакан и початую бутылку виски.
- Я зажгу ночник?
Молча киваю, разглядывая ее. Впадины под глазами, морщины у рта. Возможно, она, действительно, ничего не знает. Если нет высоких регенеративных способностей, героин иссушает быстро.
Фэйт тянется к лампе, и через мгновение комната озаряется слабым сиянием. Она усаживается в кресло напротив и какое-то время хмуро смотрит на меня. Усмехнувшись, плещет виски в мутноватый стакан.
- Думаешь, как я докатилась до такой жизни? - спрашивает негромко, перехватив мой взгляд, устремленный на распятие, подвешенное над дверью.
- Нет.
- Не всегда я была таким дерьмом, можешь мне поверить, - отхлебнув виски, говорит она. - Мать не хотела меня рожать, залетела случайно. Когда мне было пять, бросила на автобусной остановке в Бирмингеме, и уехала. Я понятия не имела, кто я на самом деле - лет до тринадцати. Росла в приемной семье - невеселое местечко. Там все были повернуты на боге. Просто повернуты. Молитвы за столом, церковь по воскресеньям. Все эти гнойные пропагандистские проповеди. Кровь Агнца, возлюби ближнего своего. Анна и Кайл. Это, - Фэйт кивает на распятие, - все оттуда. Они и меня-то взяли из христианского долга. У них, кроме меня было еще пятеро. Трое - приемных. Однажды мой брат пришел ко мне в комнату ночью, хотел изнасиловать, но я сломала ему руку. Не знала, что так могу. Потом сбежала. Испугалась, что меня в полицию сдадут - как-никак родной сын. Жила с одним типом. Вампир, из низших. Он-то мне все и разъяснил...
Фэйт залпом приканчивает виски и отворачивается к окну. Сквозь просвет между шторами в комнату тянется белая, как молоко, мгла.
- Не знаю, для чего я это тебе рассказала. - Она вытирает губы тыльной стороной ладони. - Таким, как ты, на все плевать, так ведь?
Чуть наклоняюсь вперед, тушу недокуренную сигарету о край пепельницы. Сизый дым мягко растворяется в неверном свете ночника. Холодно усмехаюсь.
- Где Фрэнк Уитмен?
- Фрэнк Уитмен? - переспрашивает она, медленно ставит пустой стакан на столик, а затем вскакивает на ноги и кидается прочь.
Когда пальцы ее смыкаются на латунной ручке, я перехватываю ее и отбрасываю назад в кресло - легкую и пустую, словно целлулоидная кукла.
- Еще один подобный фокус, и я сверну тебе шею.
Всхлипнув, Фэйт протягивает руку к сигаретам, лежащим на краю стола. Закуривает и поднимает на меня затравленный взгляд.
- К его гребаной торговле я не имею отношения, - заявляет она. - Никакого.
Секунду я молча вглядываюсь в ее лицо - посеревшее от ужаса, с отвисшей нижней губой, из под которой медленно выпирают клыки. Костлявые пальцы с зажатой сигаретой начинают мелко дрожать.
- Мне нужно уколоться, - перехватив мой взгляд, сдавленно произносит Фэйт. - Пожалуйста.
- С этим придется подождать.
- До каких пор? - с ужасом говорит она.
- До тех пор, пока я не услышу связной информации о Уитмене, - спокойно отвечаю я и усаживаюсь в кресло напротив.
Из горла Фэйт вырывается хриплый стон, сигарета ломается между пальцами, падает на пол. Я криво усмехаюсь, наблюдая за тем, как рвет изнутри ее хилое тело. Еще ни разу мне не доводилось видеть, чтобы абстиненция наступала так быстро и так внезапно.
- Что за дрянь ты колешь?
- Один укол, - сжав зубы, твердит Фейт. На покатом лбу выступают капли пота. - Один гребаный укол. Ты, что, не видишь, что со мной происходит?
Я пожимаю плечами.
- Где Уитмен?
- Я не з-з-знаю, - закатывая глаза, хрипит Фэйт. - Господи, мне так плохо.
- Фэйт, Фэйт, - я качаю головой, - ты ведь помнишь, что я говорил тебе насчет лжи? Помнишь?
- Да! - дыхание со свистом срывается с ее посиневших губ.
Я сжимаю ее подбородок, заставляю смотреть себе в глаза.
- Где Уитмен?
- Не з-знаю. Говорю же. Я не знаю. Не знаю, - вонзая ногти в засаленный подлокотник, с ненавистью повторяет она. По впалым щекам бегут черные дорожки слез. - Не знаю. Какого хрена тебе еще нужно?!
- Ты знаешь, что мне нужно. Скажешь, где он, получишь дозу. Все просто.
- Я не могу, - брызжа слюной, хрипит она, с неожиданной силой хватает мою руку, - пожалуйста. В ванной, на полке. Скорее. Я же сдохну тут!
Я медлю, безучастно наблюдая за тем, как Фэйт отчаянно извивается в кресле, словно невидимая бормашина перемалывает ее кости в фарш. Мне знакомо это состояние, но, глядя на открытый в беззвучном крике рот, вытянутые клыки, я не испытываю ни жалости, ни сочувствия. Я размышляю.
Если дать этой шлюхе уколоться сейчас, то после, вероятнее всего, ей будет все по барабану. После укола наступит полуобморочное состояние героинового прихода, когда нет разницы между верхом и низом, между жизнью и смертью. Теплая волна разбавленных опиатов потопит останки мыслей и чувств в своей безграничности. Все, что мне останется в таком случае - применить к ней воздействие. Но вряд ли ее разъетый химией мозг способен выдержать подобную нагрузку.
Внезапно Фэйт перестает извиваться. Ее голова безвольно повисает на шее, тщедушное тело, взмокшее от пота, конвульсивно вздрагивает, сползает на пол бесформенной массой. Я склоняюсь над ней, вслушиваюсь в затухающие удары сердца. Смерть этой шлюхи сейчас была бы некстати.
Выругавшись, направляюсь в ванную - крохотную, белую, стерильную, точно в больнице, наполненную едким запахом хлора, - один за другим открываю ящики, перетряхиваю содержимое до тех пор, пока не натыкаюсь на шприц наполненный дрянью, по виду мало напоминающей обычный героин. Мимолетно ловлю в зеркале собственное отражение: бледное лицо, хмурый взгляд исподлобья, круги под глазами, темная щетина на щеках и подбородке.
В голове становится пусто.
Я возвращаюсь в комнату.
Фэйт валяется возле кресла. Из полуоткрытого рта ползет вялая струйка слюны. Преодолев отвращение, склоняюсь над ней, беру левую руку, задираю рукав, пережимаю плечо, втыкаю в вену иглу, набираю в шприц небольшое количество крови, а затем медленно нажимаю на поршень.
Вытаскиваю иглу, убираю шприц в сторону, а затем усаживаюсь в кресло, закуриваю очередную сигарету и принимаюсь разглядывать безвольное тело у моих ног, вытянутые вдоль туловища руки, излом шеи, раскинутые колени. Так Фэйт похожа на птицу, раздавленную под колесами автомобиля.
Она приходит в себя минут через десять. С трудом разлепляет глаза, трясет головой. Замечаю, что ее зрачки расширились, залили чернотой серую радужку. Нетипичная реакция на героин. Или не на героин.
- Поднимайся, - сквозь зубы говорю я и тушу сигарету об стол. К моему изумлению, она слушается. Упирается руками в пол, встает на неверные ноги, тяжело падает в кресло.
- Господи боже, - выдыхает хрипло, почти сладострастно. Проводит рукой по мокрому лицу, поднимает взгляд. - Не смотри на меня так. Ты ничего не знаешь. Этого у меня не отнять. Никому. Даже говнюкам, вроде тебя. Ни-ког-да.
Секунду задумчиво смотрю на нее, а затем, чуть подумав, отвешиваю пощечину. Ее голова резко дергается вправо, ударяется о спинку кресла. Не прекращая улыбаться, Фейт подносит руку к щеке. Я холодно наблюдаю за ней.
- Ты не имеешь права, - выговаривает она, встряхивает волосами, невесомыми, как паутина. - Никакого, твою мать, права.
Я усмехаюсь.
- Я могу сделать еще и не то, Фэйт. Но мы можем этого избежать. Ты отвечаешь на мои вопросы. Без лишних слов. Ты меня понимаешь?
- Да, - медленно отвечает она, отнимает от лица ладонь, изумленно разглядывает пальцы.
Я киваю на шприц.
- Это Уитмен тебя снабдил?
- Да, - по губам Фэйт пробегает кислая улыбка. - Фрэнки. Точно.
- Что это такое?
- Без понятия. Но цепляет быстро. Куда быстрее, чем героин, - удовлетворенно заключает она.
- Что ему про тебя известно?
Она поводит плечами, берет сигарету, закуривает.
- Не уверена, что понимаю, о чем ты.
- Уитмен знает, что ты не человек?
- Думаю, нет, - Фэйт выпускает в воздух струю дыма. - Откуда?
- Как он на тебя вышел?
- Не знаю, - Фэйт тянется к бутылке виски, стоящей на столе, открывает и делает глоток прямо из горла. Вяло улыбается бессмысленной улыбкой. Похоже, сейчас ей на все наплевать. - Мы познакомились два года назад. Он подошел ко мне в пабе. Человек, - с некоторым презрением тянет она. - Но у него были деньги.
- Ты стала посылать к нему клиентов?
Фэйт кривит лицо, в котором больше нет и следа ужаса, только глубокое удовлетворение. Наркотик сделал неуязвимой. На какое-то время.
- Сильно сказано. Это было всего пару раз. Я же сказала, что не имею отношения к его торговле.
- Когда ты в последний раз видела его?
- Не помню, - Фэйт усмехается, с грохотом водружая бутылку обратно на столик. - Дней пять назад. Может, больше.
- Зачем он приезжал к тебе?
- Зачем приезжают к шлюхам? - она пожимает плечами и плотоядно ухмыляется, открыв вытянувшиеся клыки. - Ему хотелось расслабиться, а я кое-что умею.
Секунду я холодно смотрю на нее, потом протягиваю руку, сжимаю горло. Лицо Фэйт сереет. Дымящаяся сигарета выпадает из пальцев, прожигает дыру в обивке кресла.
- Я же сказал, что сверну тебе шею.
- Он...просто... просил сохранить кое-что... - хрипит она, давясь кашлем, - отпусти...
Мгновение помедлив, я разжимаю руку. Фэйт откидывается на спинку кресла.
- Что сохранить?
- Там, - она кивает куда-то в сторону. - На кухне.
Поднимаюсь с места, прохожу на крохотную захламленную кухню, в которой витает острый запах специй, и лишь спустя мгновение замечаю две коробки из-под какой-то оргтехники, ненавязчиво стоящие в углу. Провожу кончиками пальцев по гладкой поверхности картона. От коробок пахнет кофе и табаком.
- Знаешь, что внутри?
- Нет, - безучастно отвечает Фэйт из комнаты. - И не хочу знать.
Достав боевой нож, провожу лезвием по прозрачной линии скотча, вскрываю коробку. Внутри лежат плотно утрамбованные пакеты с таблетками.
Одним движением загоняю нож обратно в ножны, возвращаюсь в комнату. Фэйт поднимает на меня лицо. Сейчас она выглядит посвежевшей. Кажется, наркотик влил в нее жизненные силы только для того, чтобы после забрать их с процентами.
- Когда он должен прийти?
- Не знаю. - Увидев выражение моего лица, Фэйт испуганно вздрагивает. - Он ничего не говорил об этом.
Криво усмехаюсь.
- А ты так нелюбопытна, что не стала спрашивать, да?
- Я не привыкла задавать вопросы, - Фэйт качает головой, проводит ладонью по шее, по сине-желтым пятнам - следам моих пальцев. - Он просто псих - тележил постоянно про какую-то фигню. Что-то про жизнь вечную, что право на нее он заработал. Его каличный дружок не лучше.
- Каличный дружок? - переспрашиваю я.
Фэйт невозмутимо кивает.
- Из дампиров. Сказал, что убьет меня, если с коробками что-нибудь случится. Прямо, - она криво улыбается, - как ты.
- Как он выглядел?
Фэйт пожимает плечами и вновь прикладывается к бутылке. Машинально поправляет съехавшее с костлявого плеча платье.
- Не знаю. Обычно. Молодой. Приехал на машине - какой-то раздолбанный хлам. Видимо, одиночка.
- Почему ты так решила?
Фэйт слабо улыбается.
- Тот, кто принадлежит общине, всегда соблюдает правила. Любые. На той машине не было номеров. Краденая, наверное.
- Этот? - Я достаю фото Коннорса из кармана, сую ей под нос.
- Вроде бы, - кривит лицо она.
- Мне нужно знать наверняка.
Фейт поджимает губы, щурится сквозь сигаретный дым, затем решительно кивает.
- У того была рука изуродована. Не то, чтобы оторвана или еще что... просто... ну, там отросток такой торчит... Тут на фото не видно, а так - похож.
Медленно подхожу к окну, кончиками пальцев раздвигаю пыльную штору. По сумрачному небу плывут тусклые облака, расчерчивая пространство размытыми линиями - закодированное послание всему сущему. Внезапно мне становится не по себе - это не тоска, скорее, неясное, еще не оформившееся предчувствие.
Рассвет. Минули почти сутки, как я покинул Бодан. Но что может случиться за сутки?
В спину доносится хриплый голос Фэйт, звенящий нотками испуга.
- Что ты собираешься делать?
- Тебе лучше не покидать квартиру какое-то время. Это приказ. Нарушишь его - и я лично отправлю тебя на тот свет.
- Я же ответила на твои вопросы, ответила же, мать твою! - начинает вопить она, сжимая кулаки. - Я что, в гребаной тюрьме? Вам нечего мне предъявить! Вам...
- Заткнись.
- Я не работаю на ваше гребаное Братство!
Не слушая ее, достаю телефон, набираю номер Дэна. Он отвечает сразу, будто заранее ждал моего звонка.
- Нужно организовать негласное наблюдение за Фэйт Барнет, - говорю я, - Фуллер Роуд. Вышли сотрудников прямо сейчас. Похоже, восстановительные нашлись. Еще одно - мне нужно досье на Майера. Старое. И полное - на Коннорса. В первую очередь меня интересуют данные личного характера. Все, что сумеете собрать.
- Сколько у нас времени? - помолчав, спрашивает Дэн. В его голосе слышится напряжение.
Прищурившись, продолжаю смотреть в окно. Из квартиры на другой стороне улицы выходит девица в коротком платье, заправляет за ухо прядь волос, садится в “Мини-Купер”. Через пару секунд он уезжает. За моей спиной Фэйт продолжает бормотать что-то невнятное, глухо и монотонно, будто читает молитву.
- Немного. Если не справитесь, позвоните Джоан. Это срочно.
- Мы справимся, - твердо говорит Дэн, - точно.
4
Кожаная папка с гербом Братства, листы, много листов. Пыльных, помятых, желтых, с безразличным отпечатком времени в каждой букве, набранной на допотопном “Ундервуде”.
Я сижу в номере дешевого отеля с громким названием “Royal Hunt” и просматриваю их - один за другим, вглядываясь в текст и надеясь прочесть между строк ответ на вопрос. Один короткий ответ на еще более короткий вопрос, который бы смог прояснить многое. Но пока что наталкиваюсь на пустоту и молчание.
Рядом в продавленном кресле расположился Пит. Он молча курит сигарету за сигаретой и терпеливо ждет, пока я покончу со своим занятием. Между нами - журнальный столик на изогнутых ножках, на котором лежит телефон, а еще - мой неизменный “Кольт”. Я не использовал его с той ночи в Белграде. При взгляде на слегка потертую рукоять и тускло поблескивающий ствол, кажется, что прошла вечность.
Коннорс. Бледная кожа, шрам на голове, прозрачные глаза кокаиниста. Досье на него толщиной с “Войну и мир”, и не менее захватывающее: Израиль, Афганистан, Уругвай, Индия, Югославия. Оружие и наркотики. Террористические акты, торговля живым товаром.
- Послужной список этого ублюдка впечатляет, - вполголоса замечает Пит из своего кресла.
Я лишь невнятно киваю в ответ.
- Его дела с людьми меня не интересуют. Тут мало личных данных.
- Что могли, - пожимает плечами Пит.
“Чарльз Джейсон Коннорс. Возраст - около шестидесяти лет, дата рождения - не установлена. Мать - не установлена. Отец - не установлен. Степень кровозависимости - не установлена. Светобоязнь - тридцать - сорок процентов. Способности - атипичная физиологическая регенерация. Силовые способности - повышены. Особые приметы отсутствуют. Языки: английский (носитель), немецкий, хинди, сербский. Владеет несколькими видами холодного и стрелкового оружия. При задержании соблюдать осторожность”.
Вот и все.
Качаю головой и откладываю папку с фотографией Коннорса в сторону, а затем беру в руки досье Майера. В десятый раз открываю его.
Фотография - черно-белая, нечеткая. Пиджак, клетчатая рубаха, кепка на голове, прищуренный взгляд - типичный ирландский работяга. Под снимком значится надпись: Джонатан Честер Майер, дата рождения одиннадцатое декабря тысяча девятьсот одиннадцатого года, Уотерфорд. Мать - Элизабет Энн Майер, тысяча восемьсот восемьдесят девятый - тысяча девятьсот одиннадцатый. В графе “отец” стоит многозначительный прочерк. Особые приметы - шесть пальцев на левой руке. Кровозависимость - средняя, компенсированная. Светобоязнь - сорок процентов. Способности - атипичная физиологическая регенерация. Повышенные силовые способности. Сверхспособностей - нет. Инициация - тысяча девятьсот двадцать девятый год. Что ж, не так плохо. Судя по всему, отец его был не из низших.
С 1936 года - глава общины полукровок Лисмора, Ирландия. Состоял в браке с 1945 года. Жена - Аннабель Джейн Доусон, 1925 - 1952 год. Умерла родами.
Далее на двадцати с лишним страницах следует перечисление всех живых членов общины с краткими характеристиками, нарушениями и наказаниями, развернутая работа по поводу поддержки восстания Уолдора и Бирна. Их я пролистываю, не глядя. Откладываю досье в сторону.
Аннабель Джейн Доусон. Принадлежность к расе не указана, значит, она была человеком. Просто человеком - и все.
Умерла родами. Он не помог ей. Не обратил, не дал шанса. Не захотел? Или не смог?
Поднимаю взгляд на Пита.
- Что случилось с ребенком?
- С ребенком? - хмурится он.
- Здесь не указан даже пол.
По лицу Пита пробегает облачко недоумения.
- Сам знаешь, как велись архивы в то время, - говорит он, - сведения, возможно, и есть, но могли где-нибудь затеряться. К тому же, тогда отдел разрабатывал заговор Уолдора и Бирна. Никому не было дела до какого-то младенца-полукровки. Возможно, - задумчиво добавляет Пит, - он родился мертвым. Такое часто случается с дампирами. Потому на него нет никаких данных.
Молча открепляю фотографию Майера от папки, подношу к фотографии Коннорса и складываю их вместе. Какое-то время молча смотрю, затем откладываю в сторону.
Медленно киваю:
- Ты можешь идти. Досье пока останутся у меня.
Пит поднимается с кресла, одергивает пиджак, и, не сказав ни слова, выходит за дверь. Проследив его уход глазами, достаю сигарету из полупустой пачки “Ротманс”, закуриваю, отстраненно ощущая, как едкий дым заполняет легкие. Отчего-то мне становиться не по себе. Так бывает, когда идешь в полной темноте по знакомой комнате и вдруг чувствуешь чужое дыхание за спиной. И сам не можешь сказать толком, что это - разыгравшееся воображение или реальные демоны, до поры до времени дремавшие по углам.
Не вынимая сигареты изо рта, тянусь к сотовому телефону, по памяти набираю номер. По моим расчетам, Пит должен быть уже на улице.
- Гелерд?
- Здравствуй, Джо, - я глубоко затягиваюсь, выпускаю дым в воздух. Вечная проблема всех этих крошечных частных отелей - плохая система вентиляции. - Мне нужна твоя помощь.
- Я слушаю. - В густом голосе Джоан, смягченном ирландским акцентом, мимолетно проскальзывает тревога. Но лишних вопросов она не задает - мы слишком давно знаем друг друга.
- Ребенок Майера. Тот, что родился в пятьдесят втором. Мне необходимо знать, что с ним стало.
Мгновение на другом конце линии царит тишина, и я прямо-таки чувствую волну напряжения, исходящую от Джоан, ее быстрые мысли, цепкие, как колючая проволока.
- Это будет трудно, - наконец, произносит она. - И может занять много времени.
- У меня его нет.
- Хорошо, - скупо роняет Джоан через паузу. - Я постараюсь что-нибудь сделать.
Откладываю телефон в сторону, расслабленно откидываюсь на нестерпимо жесткую спинку дивана, тушу дымящийся окурок в пепельнице. Возможно, тут какая-то ошибка. Возможно, Фэйт обмолвилась о том полукровке просто так, она ведь не утверждала ничего наверняка.
На секунду прикрываю глаза. Усталость наваливается внезапно и резко, оглушительная, как опьянение. Такое было со мной однажды, в Марокко. Эта чертова нестерпимая жара, узкие улочки старого города в Рабате, серое вино и гашиш. Это даже не усталость, скорее, расслабленное утомление, когда каждый мускул в теле, каждая клеточка в мозгу погружаются в спасительную тишину, откуда не хочется выныривать. Отчего-то это произошло со мной именно теперь, после года полного и окончательного застоя. Всех этих аналитических разборов, вспомогательных консультаций отделов для выполнения каких-то операций, которые я толком не могу теперь вспомнить. Года медленно затягивающихся ран, мучительных сомнений, блужданий между сном и реальностью, когда я держался на плаву исключительно благодаря восстановительным. Или же вопреки им.
Впрочем, может быть, тут дело совсем в другом.
Уже давным-давно я не ощущал себя частью чего-то целого, как осколок метеорита, летящего из глубин космоса со скоростью двенадцать километров в секунду. Будто тиктонические плиты с грохотом наложились одна на другую, столкнулись пласты горной породы, неузнаваемо перекроили ландшафт моего я. Раньше я бы не поверил, что так бывает. Это подспудное движение представлялось мне не более реальным, чем галактики в миллионах световых лет отсюда. Всю жизнь я избегал этого - быть частью чего-либо, кому-то принадлежать. Теперь реальность стала другой, и - я вдруг отчетливо понимаю это, - уже никогда не будет прежней.
Внезапно снизу доносится быстрая поступь, прерывистое, злое дыхание, неистребимый запах зверя; резко выпрямившись в кресле, я тушу окурок в пепельнице. Усталости как не бывало. Моя рука машинально тянется к “Кольту”, смыкается на ребристой рукоятке.
Пит торопливо поднимается вверх по лестнице, перепрыгивает через ступеньки, без стука вламывается в номер. Его лихорадочный взгляд мимолетно проскальзывает по стволу “Кольта”.
- Плохие новости, Гелерд, - мрачно говорит он. - Похоже, Уитмен мертв.
Глава 5.
1
- Только днем сообщили, - в полуоборот отрывисто говорит Дэн, терзая сигарету меж стиснутых зубов. - Автомобильная авария. Милях в пяти от Стэнли. Вылетел на встречную полосу, врезался в бензовоз. Погибли все. Водитель бензовоза - в больнице, Уитмен - на месте. Его даже вытащить не успели.
На бритом затылке Дино собираются складки. Мощные плечи, затянутые в кожу, слегка напрягаются.
- Еще бы, - ухмыляется он. Татуированные пальцы мягко поворачивают рулевое колесо. Из колонок, установленных спереди, доносятся звуки джаза, протяжный глубокий голос. Элла Фицжеральд, “Ночь в Тунисе”. Мимо забрызганных дождем стекол пролетают размытые очертания города: фонари, маслянистый мрак тротуаров, огни ночных заведений, редкие прохожие. Красота и беспамятство. Я откидываюсь на мягком кожаном кресле, раскуриваю сигарету. Часы показывают без пяти полночь. Самое время для визита в морг. - Кому охота в огонь лезть? Теперь эту хрень по всем каналам крутят. Будто у этих засранцев нет дел поважнее.
- Поважнее, да? - смеется Дэн, глубоко затягивается сигаретой, выпускает голубоватый дым прямо в мясистое лицо Дино.
Тот морщит короткий перебитый нос, хрипло кашляет. Мне вдруг вспоминается, что Дино на досуге любит поучаствовать в подпольных боях без правил. Естественно, в качестве бойца он имеет неимоверный успех, особенно, если его соперники - люди.
- Полегче, Дэнни. Мои легкие - это мои легкие, и они мне еще пригодятся, - беззлобно говорит он. - Я просто хочу сказать, что эти твари с камерами могли бы заняться чем-нибудь более полезным. В Афганистане, типа, же еще война.
- Он просто нервничает, гребаный пацифист, - спокойно поясняет Дэн, поднося ко рту сигарету. - Боится милашку Робби.
- Он маньяк, - мрачно отзывается Дино.
- Труп сильно обгорел? - чуть помолчав, спрашиваю я.
- Не знаю. Роб говорит - порядочно. Но он может приуменьшать, - ухмыляется Дэн.
Я усмехаюсь в ответ.
- Ты так уверен, что это Уитмен?
- А кто же? - фыркает Дэн и скалит крупные желтоватые зубы.
Золотисто-бежевый “Линкольн” 67 года выпуска заворачивает в какую-то подворотню, и, наконец, останавливается с тяжеловесной грацией - винтажный, неуместно-вычурный среди аккуратных английских улиц. Свет фар выхватывает из темноты угол мусорного бака, глянцевые лужи.
- Блин, как я ненавижу это место, - с чувством произносит Дино, ударяя ладонями о руль.
- Расслабься. Ты вряд ли тут окажешься, когда сдохнешь, - вяло замечает Дэн, открывает дверь и выплевывает изжеванный окурок.
Вместо ответа из горла Дино вырывается короткий смешок напополам с облаком пара.
Мы выходим из машины и не спеша направляемся к высокой металлической двери черного входа бюро судебно - медицинской экспертизы. За моей спиной Дино испускает короткое ругательство.
- Я лучше снаружи подожду, - говорит он.
- Как хочешь, - безучастно отзывается Дэн, толкает дверь носком ботинка, и оборачивается на меня. - Там не должно быть никого лишнего. Пошли?
Сладковатая вонь разложения ударяет в нос почти сразу - тяжелая, привязчивая. В отличие от нас, люди не способны ее учуять сквозь стены и запах дезинфектанта. Это доступно только хищникам, вроде нас.
Мы оказываемся внутри неосвещенного коридора с гулкими стенами, облицованными плиткой зеленого цвета, выходим к трупохранилищу. Под потолком вяло моргают флуорисцентные лампы. Дэн шагает впереди.
- Джентльмены, - доносится откуда-то справа приглушенный голос. - Я ждал вас чуть позже.
- Морли, - Дэн резко останавливается. Изобразив на лице улыбку, поворачивается вправо - туда, где, засунув руки в карманы белого халата и склонив на один бок круглую лысоватую голову, стоит невысокий коротконогий мужчина. Оборотень, 238 лет. Нарушений Закона нет. - Так недолго на тот свет отправиться!
- Сомневаюсь, чтобы тебе это грозило, - замечает оборотень безо всякого выражения. Его глаза останавливаются на моем лице с холодным настороженным прищуром.
Я усмехаюсь.
- Представь нас, Дэн.
Тонкие губы аналитика вздрагивают.
- Прошу прощения, - говорит он. - Конечно. Гелерд - Роберт Морли, судебный эксперт высшей квалификации. Роберт - это Гелерд...
- Наслышан, - негромко перебивает его Морли, не спуская с меня взгляда. - Наслышан.
Я протягиваю ему руку. На секунду наши ладони смыкаются.
- Надеюсь, это будет плодотворное сотрудничество.
- Роберт не работает на отдел, - сообщает Дэн, покашляв в кулак. - Но иногда помогает нам. Из солидарности.
- В том случае, если наши интересы совпадают, - с некоторой поспешностью вставляет Морли. - Как, например, сейчас. Ну, что ж, господа. Полагаю, мы можем идти. Мой ассистент недавно закончил работу, и я отпустил его. Так что, прошу.
Повинуясь приглашающему жесту короткопалой руки, мы проходим в секционный зал.
На одном из столов лежит накрытый простыней труп. В первую секунду я стараюсь сосредоточить внимание на деталях: помятые жалюзи на окнах, галогеновые лампы, мойка с дренажной системой, тусклый блеск нержавеющей стали на мебели, жгут микрофона, но помогает мало - запах горелого мяса и паленых костей навязчиво просачивается в ноздри.
- Это он?
- Он, - без выражения подтверждает Морли и натягивает на руки латексные перчатки. - Предупреждаю сразу - зрелище не из приятных.
- Ради бога, давай быстрее, а? - сквозь зубы произносит Дэн, с хрустом сжимает пальцы.
Морли равнодушно пожимает плечами и отработанным движением сдергивает с трупа простыню.
- Как хотите.
- Мать пресвятая Богородица, - Дэн отшатывается от стола, зажимает нос ладонью. - Ну и вонь.
Подхожу ближе, внимательно оглядываю тело. Опаленные мышцы, откинутая назад голова с обугленными мягкими тканями, кончик языка высунут меж почерневших от огня зубов. Распахнутые коричнево-черные ребра обнажают обгоревшие внутренности. Обугленная правая нога с белесовато - черными зазубринами кости лежит рядом.
- Фрэнсис Уитмен, 26 лет. Личность установили, - говорит Морли ровным голосом, - по зубным протезам. Крупно повезло, что зубы не сгорели. В противном случае, пришлось бы ждать результатов генетической экспертизы. Этого беднягу сейчас и родная мать не узнает.
Секунду смотрю в выжженные глазницы, поворачиваюсь к Морли.
- Причина смерти?
Тот пожимает плечами.
- Если не вдаваться в подробности - перелом второго шейного позвонка. Видите это? - Он слегка оборачивается и указывает на стену, где висят рентгеновские снимки. Подходит, берет один, подносит к свету. - Тело позвонка смещено вперед. Такое бывает при торможении автомобиля и ударе о лобовое стекло либо о приборную панель и резком отклонении назад. Подобные травмы всегда приводят к летальному исходу. Можно с уверенностью прибавить, что ожоги, полученные умершим, не были прижизненными. В огне горел уже труп.
- Состояние опьянения?
- О, конечно, - с самодовольной улыбкой кивает Морли, возвращая снимок на место. - Содержание алкоголя в крови превышало 3%, а это уже тяжелая алкогольная интоксикация. В таком состоянии, смею вас уверить, не то, что машину вести - передвигаться сложно. Таким образом, мы имеем классическую картину пьяного за рулем.
Молча смотрю на тело, но ничего не ощущаю, кроме запаха горелого мяса. Пространственная плоскость, отделяющая жизнь от смерти, молчит.
Случайность? Или чей-то расчет?
Огонь неплохо уничтожает следы, в том числе - следы насильственной смерти. И мне отлично об этом известно.
Поднимаю голову. Наши взгляды с Морли пересекаются.
- Еще вопросы, джентльмены? - вежливо приподняв брови, осведомляется он.
- На этом все, - вяло отзывается Дэн, проводит кончиками пальцев по влажному лбу. - Мы, пожалуй, пойдем.
- Если вас интересует заключение, - Морли разводит руками, - то оно будет готово лишь к завтрашнему утру. Могу приберечь для вас экземплярчик.
Дэн отрицательно качает головой.
- Не стоит. Мы лишь хотели взглянуть на тело.
- Как скажешь, Дэнни, - покладисто соглашается Роберт, стягивая с ладоней перчатки. - Думаю, вы меня извините за то, что я не стану вас провожать? Работа, знаете ли...
- Все нормально.
Мы направляемся к двери секционного зала. На выходе я оборачиваюсь.
- Благодарю за содействие, Роберт.
Морли слегка кланяется в ответ.
- Рад был услужить Братству, - говорит он.
Когда мы выходим из морга, Дэн облегченно переводит дыхание и вытаскивает сигарету. Спрашивает, глядя на меня поверх трепещущего огонька зажигалки:
- Что скажешь?
Неопределенно пожимаю плечами. Пустое, чернильно-синее небо начинает медленно сочиться дождем. В воздухе тянет сыростью, кофе и зажженными каминами.
- Я все думаю... - затягиваясь дымом, задумчиво продолжает Дэн, - мог ли Коннорс провернуть такое? Он ведь профессионал. Уитмен был его связующим звеном с Барнет. И с наркотой. Он знает, что Братство ищет его.
Вновь пожимаю плечами, закуриваю сигарету.
- Коннорсу незачем было его убивать. Уитмен был ему необходим, чтобы сбыть восстановительные.
- Эй! Вы тут ночевать собрались? - Дино выходит из машины, хлопает дверью.
Перевожу взгляд на Дэна, и на мгновение мне мерещится легкое выражение превосходства, тенью мелькнувшее в его зрачках.
- Если ты хочешь спросить про Барнет, - с растяжкой говорит он, - то с ней все в порядке. С того момента, как ты ушел, она не покидала своей квартиры. Пару раз к ней приходили какие-то типы, из людей. Мы проверили - никакой связи с Коннорсом. Очевидно, просто клиенты. Он не придет к ней.
- Вероятно, - отзываюсь я сквозь зубы.
- Думаешь, она лгала? - Скалится Дэн, подносит ко рту сигарету. - Она вполне могла придумать все по обколке. И поверить. А потом выдать тебе, как правду. Проверить практически невозможно. Ее подсознание все равно выдаст достоверные образы, так ведь?
Яростный порыв ветра швыряет мне в лицо холодные капли. Лгала. Я произношу про себя это слово, пробую его на вкус. Каков вкус у лжи? Неосязаемая, приторная горечь.
И прищур спокойных голубых глаз.
Криво усмехаюсь.
- Уитмен говорил ей что-то про жизнь вечную. Твердил, что заслужил на нее право.
Секунду Дэн удивленно смотрит. Потом говорит, выдохнув дым в сырой воздух:
- Эта девка по-своему оказалась права, разве нет?
- Вы идете? - хрипло вопрошает Дино, сжимая пудовые кулаки. - Я не намерен торчать тут всю ночь.
- Сейчас, - отзывается Дэн, бросает сигарету на мокрый асфальт, затаптывает сверху носком ботинка. - Знаешь, - внезапно говорит он через паузу, - мне кажется, дело не в восстановительных. В чем-то другом. Я прав?
Молча курю, глядя в небо.
Вопросы, Дэн. Слишком много их накопилось. Например, как образчик оружия, способного разрушить регенеративные функции Истинных рас, попал к дампиру - одиночке? К наемнику, исколесившему пол мира в поисках легких денег?
Какая связь между ним и незарегистрированными общинами? Какая связь между ним и вампиром-убийцей из клана Мирнивицей? И, в конце-концов, с Джонатаном Честером Майером, добропорядочным главой общины полукровок в ирландской глуши? Главой, навещавшим кого-то в Сандерленде, перед тем, как Коннорс бесследно исчез из Ньюкасла?
Насколько ты владеешь информацией? Кто тебе ее слил? И, наконец, на чьей стороне ты играешь?
И еще одно, Дэн. Самое важное.
Сегодня, сейчас на столе в секционном зале лежал не Уитмен.
Для чего тебе понадобилось устраивать эту мистификацию? Лгать, рискуя всем - например, собственной жизнью? Ведь я могу убить тебя, Дэн, убить прямо сейчас. Ты ведь знаешь об этом. Знаешь - и все равно идешь дальше.
Вопросы, многоточия, разрозненные куски огромного паззла, ускользающие, эфемерные, как небо над головой, как свет фонарей, ищущий что-то во мраке.
И все же, Дэн. Все же, с этим мне предстоит разобраться чуть позже. Ты - только звено в цепочке, ее крохотная, незначительная часть. Почти такая же, как пули Матиаша, и даже меньше.
Куда больше сейчас меня занимает Фэйт Барнет. Проститутка с Фуллер Роуд с исколотыми венами и тоской в глазах. Та, кто способен пролить свет на всю эту историю. В том случае, если она еще жива. Нельзя было оставлять ее там. Нельзя было доверять тебе. Я должен был знать это сразу. Чувствовать. Но я не почувствовал. И это целиком моя вина.
Отшвыриваю окурок. Оранжевый огонек вяло вспыхивает и тут же гаснет. Мокрые от дождя волосы навязчиво прилипают к шее.
- Мне пора. Вы знаете, как со мной связаться.
Разворачиваюсь и иду к выходу из переулка, туда, где уличные фонари мягко роняют рассеянные отблески на маслянистую мостовую.
- Гелерд, - глухо говорит Дэн мне в спину. Я останавливаюсь. - Что нам делать дальше?
- Ждать, - отвечаю я.
- Ладно.
За спиной тяжело хлопают двери, начинает работать движок, и через секунду желтый свет фар снопом врезается в темноту, в косые прозрачные капли. В глухой перестук дождя вплетаются звуки ночной радиостанции - рок-угар 70х.
Возможно, я еще могу успеть. Если только мне повезет.
Я засовываю руки поглубже в карманы пальто и ныряю в темноту.
2
Запах. Запах осени. Мокрой земли, гниющих листьев.
Я знал, что ее там нет, еще до того как увидел темные окна квартиры. На мгновение я останавливаюсь перед ее дверью с облупившейся краской.
Из окна напротив высовывается встрепанная голова. Тусклый огонек сигареты вспыхивает в темноте, и до меня доносится отчетливый запах дешевого виски. А еще - сладковато-гнилостная болезненная вонь пораженных внутренних органов.
- Эй, мужик! Если ищешь эту шлюху, то даже не думай - ее нет. Ты тут не первый такой.
- Ясно.
Прикуриваю сигарету и ныряю в сырую темень улицы. Вслед мне летит хриплый кашель, стук закрываемого окна. Стоит прислушаться - и я могу уловить ее след. Тонкий, почти невидимый след приторно-сладких духов и отравленной крови. След страха, взвинченных нервов. Чуть прикрываю глаза. Вот она спускается по лестнице, покачиваясь на неверных ногах, звенит ключами, торопливо спускается с лестницы и идет, разбрызгивая каблуками лужи. Чувствует себя неуязвимой, помог очередной укол. Надеюсь, ты не переборщила с дозой, Фэйт. Надеюсь, ты еще жива. Ты еще можешь сослужить мне.
Я безошибочно следую за ее призраком, на лету рождающим невидимые образы: угол дома, отблеск лужи под ногами, дорожный знак, голые ветви деревьев, желтый свет фар встречной машины.
В эту ночь она осталась без надзора. Осталась одна. И воспользовалась этим.
...Сегодня этот чертов паб переполнен. Толпа у барной стойки, толпа наверху. Звон пивных кружек, пьяный смех, орущий телевизор, вонь людских тел. Но она здесь - я чую ее запах. Пошатываясь стоит в углу и что-то говорит огромному лысому мужику, насквозь провонявшему пивом и потом, кокетливо выгибает шею с острым кадыком. Очередной клиент, очередная доза.
Когда наши взгляды встречаются в прокуренном полумраке, я слегка улыбаюсь, с удовлетворением отмечая, как сереет ее лицо. Фэйт поджимает губы, отстраняет от себя руки толстяка, говорит ему что-то в ухо и медленно направляется ко мне. Толстяк тупо смотрит ей вслед, словно пытаясь осмыслить происходящее. Я выбираюсь на улицу, с облегчением закуриваю сигарету. Кажется, едкая вонь этой забегаловки будет преследовать меня до могилы.
Она выходит через секунду, замирает за моей спиной. Мне не нужно оборачиваться, чтобы увидеть выражение ее лица.
- Ты нарушила мой приказ, Фэйт.
- Только один раз, - с тоской говорит она. - Мне нужны были деньги.
Я глубоко затягиваюсь сигаретой. Дым обжигает мне легкие. Фэйт обходит меня справа, заглядывает в лицо.
- Завязывай с этим.
- Брось, - она вяло усмехается, отбрасывает за спину подвитые волосы. - Тут мне ничего не угрожает.
- Это ты так думаешь.
Тонкие губы Фэйт слегка вздрагивают.
- Мне нужны деньги. Ты ведь понимаешь.
- Разумеется, - кривлюсь я.
- Ты же не всерьез говорил тогда? Что убьешь меня?
- Ты мне не все рассказала, - говорю я. - О Уитмене. Я был не единственным, кто искал его.
Ее щеки втягиваются внутрь черепа, образуя две темные ямы под скулами.
- Я... - Фэйт втягивает воздух ноздрями. - Я испугалась тогда. Я не знала...
- Кому можно верить? - доканчиваю я.
- Вроде того, - торопливо кивает она, передергивает тощими плечами. - Слушай, я пойду, заберу плащ. И скажу Ларри... Сейчас вернусь.
Я холодно смотрю ей в лицо. Фэйт жалко улыбается.
- Я никуда не убегу отсюда.
- Не сомневаюсь.
Тощая фигура Фэйт исчезает за тяжелыми дверями. Я провожаю ее взглядом. После того, что она расскажет, ее нельзя оставлять здесь. Никак нельзя. Глубоко внутри вспыхивает необъяснимое чувство тревоги. Закуриваю новую сигарету. Сосредоточься же, черт возьми! Что тебе показалось странным? Что ты ощутил еще, кроме вони людских тел и приторного запаха ее духов? Что же? Почему так странно пахло?
Я влетаю в паб ровно за секунду до того, как заорал бармен. Его крик врезается мне в уши, как пуля - резко и обжигающе. Она стоит возле того угла, где я увидел Фэйт за пять минут до этого, и визжит, прижав к лицу ладони, устремив взгляд на нечто, распростертое на полу.
Фэйт лежит на спине, неловко вывернув ноги, и из-под нее плавно вытекает черная лужа. Тусклые голубые глаза, обведенные фиолетовой тенью, медленно гаснут. Я склоняюсь над ней, не заботясь о том, что меня могут увидеть - через десять минут никто не вспомнит моего лица.
Кровь. Запах отравленной крови. Удар в печень боевым ножом - точный и профессиональный. Она умрет через секунду - эта дрянь в ее венах снизила и без того низкую способность к регенерации.
Гул толпы смолкает не сразу - никто еще ничего не понял. Кто-то продолжает смеяться, кто-то говорит приглушенно “ей надо в больницу”, кто-то требует вызвать полицию.
Все это мое сознание воспринимает каким-то краем, еще чувствительным к внешним раздражителям. Я вскакиваю на ноги. Кухня. Он мог выйти только через кухню, этот чертов незарегистрированный ликан, вколовший себе в вены кровь человека, напитавшийся его запахом. Вот почему я не сумел различить его сразу. Вот почему не догадался.
Я ныряю за барную стойку, вхожу в дверь, ориентируясь только на запах прогорклого жира, жареной картошки и пива, мимо остолбеневшего повара и официантов, выбегаю через черный ход в темный переулок, кишащий крысами, смердящий пищевыми отходами. Но сейчас мне все равно. Мое сознание работает в измененном режиме - я чую его запах, его участившееся дыхание, слышу грохот его сердца. Я знаю, где ты. Знаю, о чем ты думаешь.
И знаю, куда ты бежишь сейчас.
В три мощных прыжка я выскакиваю из переулка, срезаю угол дома. Расплывчатый силуэт противника нечеткими контурами маячит в конце пустынной улицы. Он несется неровными скачками, задыхается, как загнанный зверь. Он быстр, очень быстр для ликана. Но сейчас ему это не поможет, потому что я быстрее.
Из-за угла выезжает машина. Желтый свет фар выхватывает щуплую фигуру, руки, стиснутые в кулаки. Слышится визг тормозов, звук падения тела. Одна секунда заминки, и я вижу, как он поднимается, опираясь на помятый капот, забрызганный кровью, и, прихрамывая, ковыляет к тротуару, а затем обессиленно падает на колени. Кажется, перебиты ноги.
Дверь машины открывается, и оттуда, держась за голову, выходит ошеломленный водитель.
Я больше не бегу - незачем. Он никуда не уйдет. Неторопливо приближаюсь: двадцать шагов, пятнадцать, десять. Полукровка стоит на коленях, повернув лицо к уличному фонарю. Неверный желтоватый свет выхватывает узкое лицо, перебитый нос, скошенный подбородок. Уже немолод - лет сто, как минимум. Вторую сущность призвать не способен, у него нет над ней власти.
- Сэр? С вами все в порядке? Сэр?
Человек меня не беспокоит. Завтра он будет думать, что врезался в дерево или сбил собаку. Его даже не потревожат пятна крови на бампере.
Водитель продолжает орать мне в спину:
- Эй! Вы видели это? Ведь вы же видели! Вы сможете подтвердить в полиции, что он сам бросился под колеса?
Ликан медленно поворачивает ко мне голову. Его правая рука мягко ныряет за отворот куртки. Оружие. Судя по запаху пороха и металла - пистолет с полным мгазином. Я усмехаюсь. Это его не спасет.
Но в ту секунду, когда я подхожу к нему вплотную, ликан выхватывает пистолет и молниеносно подносит к подбородку. А потом, мстительно улыбнувшись мне в глаза, жмет на курок.
Короткий звук выстрела оглашает ночные улицы, глухим эхом отражается от окон домов. Голова низжего резко вздергивается, тело падает на тротуар, погасив взметнувшийся фонтанчик из крови и мозгов.
Я поднимаю взгляд на темно-серое небо, прочерченное тусклой полосой рассвета стремительно увядающей осени.
За моей спиной, уткнувшись головой в разбитую машину, что-то тихо причитает человек. Потом я слышу, как он плачет.
3
В который раз за эту ночь я ловлю себя на мысли, что все в этом чертовом мире движется по кругу. Жизнь, смерть, воскрешение. Ложь, предательство, снова смерть. Нет ничего забавнее, чем возвращаться к истокам, верно?
Спускаюсь по лестнице, ногой открываю дверь. Конечно, не заперта. В девяти футах над головой слышится неторопливый говор, звон посуды.
- На кого ты работаешь, Дэн?
Он спокойно поднимается из-за стола, несколько мгновений изучает мое лицо, а затем, словно решив для себя что-то, выхватывает из-за пояса пистолет. “Браунинг”. Отмечаю про себя, что у парня явно недостает опыта обращения с огнестрельным оружием: курок не взведен, но зато снят предохранитель. Это означает, что у меня есть одна лишняя секунда. А секунда в бою - это много.
По бледному лицу аналитика проходит судорога.
- Там пули со смещенным центром, - негромко предупреждает он.
- Это не сработает.
Секунду мы смотрим друг другу в глаза. Я делаю два шага вперед, неторопливо присаживаюсь на пустой ящик из-под овощей. Дуло “Браунинга” неотступно следует за мной. Я равнодушно провожаю его глазами.
- Как ты узнал?
- С трупом Уитмена вышла промашка.
- Да ну? - по напряженным губам Дэна пробегает нервная улыбка. - Мы старались. Даже Морли поверил.
- Знаю, - вытаскиваю пачку “Ротманса” из кармана пальто, достаю сигарету, закуриваю. - Ты вышел на Барнет раньше Дино. Пришел к ней, расспрашивал о Уитмене. Ты отлично знал, насколько тесно Уитмен связан с Коннорсом. Знал про восстановительные. Когда ты понял, что Коннорс не явится, Барнет стала тебе не нужна. Она превратилась в опасного свидетеля, и ты ее убрал. С Уитменом, полагаю, случилось тоже самое.
Дэн стискивает зубы.
- Все было не так.
Я выдыхаю голубоватый дым в прохладный воздух, наполненный пылью.
- Зачем тебе понадобилось ее убивать, Дэн?
- Все было не так, - повторяет Дэн. Его рука, держащая пистолет, начинает мелко дрожать. - Я не имею к смерти Барнет никакого отношения.
Качаю головой.
- Я тебе не верю, Дэн.
Его нижняя челюсть слегка напрягается, выдвигается вперед. Указательный палец на спусковом крючке дрожит в такт участившемуся сердцебиению.
- Ты должен, Гелерд. Мы служим общим целям. Мы не враги.
- Так просвети меня. Пока я еще готов тебя слушать.
- Я не имею права.
В несколько затяжек докуриваю сигарету, бросаю окурок на пол, поднимаю взгляд на лицо аналитика, неестественно белое в пыльном полумраке, на лихорадочно блестящие зрачки.
- Ты не хуже меня знаешь, что нарушил Закон. Предоставлял охотнику недостоверные сведения, пытался саботировать операцию, санкционированную Советом. Я мог бы убить тебя сразу, не вступая в диалог. Даю тебе последний шанс выйти отсюда живым.
На какое-то мгновение в голубых глазах Дэна вспыхивает замешательство - но лишь на мгновение, а затем его взгляд вновь проясняется, обретает твердость - ту хрупкую преграду, за которой прячется отчаяние от неминуемого поражения.
- Я не имею права, Гелерд, - повторяет он.
Я поднимаюсь с ящика, отряхиваю полы пальто. Мгновение пристально изучаю Дэна: узкое лицо, щуплая фигура, указательный палец, медленно тянущийся к курку. От него исходит запах страха, ясный и отчетливый, подсказанный инстинктом самосохранения. Наши силы неравны - он знает это, я знаю.
На секунду меня охватывают сомнения при мысли о том, что я собираюсь сейчас сделать - выдержит ли он? Но другого выхода нет - я не хочу его убивать. Все еще не хочу.
Натолкнувшись на мой взгляд, Дэн отшатывается к стене. Его костистые пальцы плотнее сжимают рукоять “Браунинга”.
- Здесь звукоизоляция, - тяжело дыша, произносит он. - Не приближайся. Я не хочу стрелять.
- Значит, тебе придется, - говорю я и делаю шаг вперед.
Какую-то долю секунды Дэн смотрит на меня мутными глазами, а затем взводит курок. В то мгновение, когда его указательный палец ложится на спусковой крючок, я оказываюсь рядом с ним, легко вышибаю из руки “Браунинг” и хватаю его за горло. И лишь потом заглядываю в перекошенное от ужаса лицо, в расширенные зрачки, погружаюсь в них все глубже и глубже.
- Прекрати, - сдавленно хрипит Дэн. - Не надо.
Я не прекращаю.
Его узкое лицо искажается от боли, пальцы с загнувшимися черными когтями царапают воздух, с губ летят капли слюны.
Такую боль нельзя обозначить словами, нельзя уловить, ощутить, как нечто конкретное, потому что она - это ты. Целиком и полностью.
О, да, я знаю, каково это, когда взламывают твой мозг, погружаясь в закрытые слои сознания. Знаю, каковы бывают последствия подобного вторжения. Знаю, что он чувствует сейчас.
“Это был твой выбор, Дэн”.
“Хватит!”
На шее Дэна вздуваются жилы, из перекошенного судорогой рта начинает идти пена.
Его подсознание сопротивляется из последних сил, выставляя барьер за барьером, продлевая пытку.
“Хватит”.
Он больше не может сопротивляться.
Я вижу его - с самого начала. Все его прошлое, его мысли, чувства, желания. Вижу с того момента, как он сам помнит себя - угрюмый мальчик с темными глазами. Вижу лицо его матери, ее узкие ладони с длинными твердыми ногтями, ее жесткий взгляд. “Мы не такие, как все, Дэнни. Мы свободные. Нам приходится бороться”. Вижу худого нескладного юношу в черной мантии выпускника Университета Дарема - школа медицины, 1929 год; вижу его мутное отражение в зеркале - он рассматривает Знак, выжженный на груди, как клеймо; вижу темную улицу какого-то европейского городка и тело ликана, содрогающееся в стадии трансформации, его перебитые ноги, изломанную грудную клетку. “Он умрет, если ты не поможешь...” Вижу троих инквизиторов, их бесстрастные лица.
Картины перед глазами мелькают одна за другой, со скоростью, мало доступной для восприятия, но я еще держу его сознание на привязи. Я должен знать.
Из горла Дэна вырывается хрип. Все мышцы его тела напрягаются, деревенеют, кровь горит в жилах, сердце отбивает бешеный ритм. Остались секунды до того, как оно остановится.
Давай же, давай, мысленно подгоняю я его, не смей отключаться, у меня так мало времени. Я и сам держусь из последних сил, я и сам скоро могу утратить связь с реальностью.
Удар, еще удар. Машина. Лестница. Лицо Дино, телефонный звонок. “Я сейчас”.
Дыхание, звон в ушах. Чья голова кружится - его или моя?
“Совет одобрил операцию. Ты опоздал, Дэниэл”.
“Знаю”.
Голос - низкий, глухой, искаженный его восприятием, но все же смутно знакомый мне.
“Теперь ты отойдешь в сторону. Ты не будешь мешать”.
Удар. Слабый. Еще слабее. Тишина.
Я разжимаю пальцы, и тело Дэна, мокрое от пота, падает к моим ногам. Серое лицо, ввалившиеся щеки, закатившиеся зрачки, пена у рта.
Содрогаясь от слабости, заставляю себя склониться над ним, секунду прислушиваюсь. Кажется, жив.
Ладонью провожу по лицу, пытаясь отрегулировать дыхание. Опираюсь спиной о стену, сажусь на пол, рядом, вытаскиваю сигарету, с трудом вставляю себе между губ.
“Ты отойдешь в сторону”. “Совет одобрил операцию”. Его снабжали информацией. Кто-то, приближенный к Совету, а, возможно, даже входящий в него. Кто-то, тесно связанный с Братством, кто очень хотел... Чего хотел? Мысли путаются в голове, сплетаются тугим клубком нейронов. Я закрываю глаза, жду пока стабилизируется плящущее зрение. Сейчас я не способен анализировать ситуацию, слишком истощился мой мозг, слишком устал после воздействия такого уровня.
В кармане пальто начинает вибрировать телефон. Я отвечаю, не глядя.
- Гелерд?
- Рад слышать тебя, Джо.
- Все нормально? У тебя странный голос.
Перевожу взгляд на Дэна. Его сердце понемногу воскресает в груди, рождая один за другим неровные удары. На мгновение мной овладевает искушение прервать его стук, прекратить это бессмысленное трепыхание. Один короткий удар - и пустота. Зачем все усложнять?
- Вполне.
- Я узнала, что ты просил. Ребенок, который родился у Майера в 52м году, был мальчиком. Других сведений нет.
- Мальчиком, - повторяю я, тупо глядя в пол.
- Думаю, он умер вскоре после родов, - продолжает Джоан, - такое часто случается с полукровками. А его мать, ко всему прочему, была человеком.
- Спасибо, - хрипло прерываю я, - этого достаточно.
- Что ты намерен делать?
Закрываю глаза, глубоко вдыхаю пыльный воздух.
- Еду в Лисмор.
Мгновение Джоан молчит, словно обдумывая что-то. В трубку доносится ее тяжелое дыхание.
- Гелерд, послушай, - наконец, говорит она. - Я должна предупредить тебя - ситуация осложнилась. Тебе лучше пока остаться в Ньюкасле. Разработка советников по промышленной безопасности... - голос Джоан затихает, срываясь в невнятное шипение, и внезапно замирает совсем.
Я отнимаю телефон от уха, секунду смотрю на погасший дисплей, затем убираю его в карман. Связь прервалась, но это уже неважно. Я услышал, все, что хотел. И даже больше. Липкими пальцами нащупываю, наконец, зажигалку, с трудом поднимаюсь на ноги, прикуриваю сигарету и выхожу из подсобки.
Глава 6
1
Первое декабря. Кристально-чистый день, звенящий воздух.
Я не стал никого не стал предупреждать о своем приезде. Все и так было слишком зыбким. По той же причине я не решился на авиаперелет, воспользовался машиной.
Тринадцать часов, паром из Холихеда до Дублина. Я курил сигарету за сигаретой, глядя на плеск стальных волн за бортом, слушая крики чаек. Мимо проходили люди - один за другим, и я вдыхал их запахи, полный равнодушия. Мне не хотелось ни о чем думать, ничего анализировать. Свинцово-серое небо над головой набухало дождем и снегом.
От Лисмора меня отделяли еще около трех часов спокойной езды. Шипение радиоволн, изумрудная гладь холмов, узкие дороги, каменные заборы, серые крыши домов на горизонте, погруженные в мутную дымку. Спокойствие и безмятежность, страна Тир на Ног. Я давно не был в Ирландии.
Когда я въезжаю в Лисмор, с неба начинает сыпать белая крошка и тут же тает на ветровом стекле. До Мэйфилда еду через узкие аккуратные улицы: Чапел-Стрит, Парк Роуд. Двухэтажные дома, черепица на крышах, извилины водостоков, покрытые зеленой краской, по грунтовой дороге сворачиваю на Миллс.
Узкие улицы, обсаженные деревьями, однотипные коттеджи, облицованные камнем, газоны, подъезды для машин, фонари. Неторопливые прохожие. Сливочно-серое небо, повисшее над головой.
От двери одного из домов отделяется женщина, ведущая на поводке собаку, провожает взглядом мой “Рэндж - Ровер”, по самые стекла забрызганный грязью. Медленно поворачиваю руль, проезжаю мимо. Наверняка потом будет немало разговоров; в местах, подобных Лисмору, затеряться невозможно. Тут ходят к соседям с рождественским пирогом и знают наизусть дни рождения близких и дальних родственников, и можно не сомневаться, что ведущая обособленный образ жизни община Майера вызывает достаточно кривотолков и осуждения.
Впереди виднеются застывшие очертания экскаваторов, горы песка и щебня. Наконец, в стороне от дороги, огороженной рифлеными листами железа, я вижу трехэтажный фахверковый коттедж, так странно выделяющийся на фоне прочих: темное дерево, черепичная крыша, увитый плющом водосток. Общинный дом, старая постройка.
Я останавливаю машину на противоположной стороне улицы, бросаю короткий взгляд сквозь стекло. Тусклый дневной свет мутным пятном отражается от окон, падает на закиданный листьями зеленый газон. У стены красного кирпича спиной к дороге стоит высокая плотная женщина в тяжелой шерстяной юбке. Жесткие волосы медного цвета пышной шапкой окутывают ее широкие плечи, падают на спину. Возле нее копошится мальчик лет восьми, вертит в руках пожарную машину. Сырой ветер небрежно шевелит его рыжую шевелюру, играючи, перекатывает из стороны в сторону эту блестящую медную массу.
Полукровки-дампиры. Среди них мало одиночек.
Они всегда предпочитают жить одной общиной, большой семьей, ревниво охраняя свою обособленность.
Подумав немного, вынимаю пистолет из-за пояса и засовываю его под сиденье, затем выхожу из машины и неторопливо направляюсь к дому.
Ощутив мое присутствие, женщина оборачивается, сцепив руки на поясе, делает два шага мне навстречу. Я купаюсь в ее пристальном взгляде, светящимся на бледном замкнутом лице, будто составленном из кусков свето-тени, как на картинах художников-авангардистов.
Когда я приближаюсь вплотную, мальчик, наконец, замечает меня, и тут же подбегает к ней, отбросив в сторону игрушечную машину, ныряет под руку, вопросительно заглядывает в глаза.
Скулы женщины резче проступают под молочно - белой кожей. Знак, очень четкий, стоит на ее правой ключице, краем выглядывающей из-под кофты, но я не собираюсь его считывать, демонстрировать свою силу. Я пришел сюда с миром.
- Ступай, Тэдди, - мягко говорит она. Мальчик продолжает неподвижно стоять, вцепившись в ее руку и не сводя с меня застывшего взгляда круглых зеленоватых глаз. Ее сын. Дитя дампира, ни разу не пробовавшее крови. Женщина подталкивает его в спину. Голос ее звучит жестче. - Ступай же.
Кинув на меня настороженный взгляд, мальчик исчезает в доме. Его мать продолжает смотреть на меня. Произносит сухо:
- Мое имя Кейтлин. Что Братство хочет от нас?
- Мне нужно поговорить с главой.
- Мы не сделали ничего плохого.
- Не сомневаюсь.
Тусклое солнце вяло вспыхивает в небе и через мгновение тонет среди низких облаков, проваливается в тучи. Впервые за много дней. В последний раз я видел солнце, когда уезжал из Бодана.
В одном из окон дома возникает испуганное детское лицо и тут же исчезает за цветастой шторой. Темные брови Кэйтлин сходятся на переносице. Она коротко оборачивается на дом, прерывисто вздыхает.
- Что ж, - наконец, произносит она, - вы, пожалуй, можете пройти в сад. Я приглашу Джонатана туда. Детям незачем видеть все это.
Я пожимаю плечами и, повинуясь жесту ее крупной белой руки, прохожу за низкую калитку, туда, где торчат голые стволы яблонь. Пожухлые останки цветов в аккуратных клумбах, облицованных песчаником, выглядят неуместно, будто вырванные из другой реальности.
Возле одной из яблонь стоят детские качели и лежит забытый футбольный мяч. Какое-то время я стою неподвижно, засунув руки в карманы пальто и прислушиваясь к обступившей меня тишине. Прохладный ветер лениво шевелит мои волосы, заползает за воротник.
- Лилии. Восточный гибрид, - в спину мне произносит мягкий голос с отчетливым ирландским акцентом, - этот сорт очень капризен. Такие цветы быстро умирают в нашем климате, сколько не ухаживай.
Резко оборачиваюсь и встречаюсь с внимательным взглядом светло-голубых глаз, в котором нет и тени враждебной настороженности. Я отвык, что на меня так смотрят.
- Джонатан Майер, - говорит дампир, без колебаний протягивает мне руку и слегка улыбается, уловив в моем лице замешательство, - похоже, Кэйтлин слегка переборщила?
Я отвечаю на рукопожатие.
- Вовсе нет. Мое имя Гелерд.
- Наслышан, - усмехается Майер и кивает головой вправо, туда, где из-за стены дома, увитой плющом, выглядывает угол беседки. - Там будет удобнее. Никто не помешает.
Мы шагаем по газону, усыпанному увядшими листьями. Краем глаза замечаю, что левую руку Маейр держит в кармане куртки.
- Еще пятнадцать лет назад тут был пустырь, - говорит он. - Потом начали строиться. Эта земля принадлежит общине с 1897 года. Наш дом - самый старый. Странно думать, что когда-то мы искали уединения.
- Да, - безучастно соглашаюсь я. - Странно.
Мы усаживаемся усаживаемся на массивные деревянные скамьи с причудливым узором.
- Это все из-за Чарли? - спокойно спрашивает Майер и складывает на груди руки. - Ну, разумеется, - сам себе кивает он, - из-за кого же.
- Он твой сын, - говорю я, глядя поверх его головы на темные скелеты яблонь.
Майер криво улыбается, вытаскивает сигареты. Американские, “Лаки страйк”.
- Мой сын, - задумчиво повторяет он, чиркает зажигалкой, закуривает. Тяжелый дым повисает во влажном воздухе. - Как ты узнал?
- Это было несложно.
- Ну, конечно, - Майер вздыхает. - Я был женат на его матери почти пять лет. Она так и осталась человеком до самой смерти. Не хотела иначе, - помолчав, добавляет он. - Мы познакомились в 43, в Италии. Я был в 30м корпусе армии Монтгомери. В том, что высадился на Поссеро. Аннабель - медсестрой в военно-полевом госпитале. Совсем девчонка. - Майер грустно усмехается. - Через три года после окончания войны я нашел ее, и мы поженились. Она, конечно, все обо мне знала. Я сам рассказал, еще в начале. Странно, но она не испугалась. Ей было просто все равно, она была слишком молода. Потом Аннабель забеременела. Когда начались роды, у нее открылось кровотечение. Ребенка спасли, а она...верила в Бога. В предначертание. Запретила мне обращать ее. Я, наверное, все равно не послушался бы. Конечно, не послушался. Но меня не было рядом в тот момент, я... - на секунду он задыхается дымом, закрывает глаза. - Я был далеко. Не знаю, как я не сошел с ума тогда. Не мог думать ни о чем, кроме того, что я не успел. Не увидел ее, не дал шанса. Может быть, конечно, у меня ничего бы не вышло, не знаю. Но, в любом случае... Это трудно рассказать. - Майер качает головой, проводит по лицу задрожавшими пальцами. С неба вновь начинает сыпать снег. - После этого я не мог видеть Чарли, слышать его плач. И я отдал его. Даже ни разу не взял на руки. А потом его унесли - я не знал, куда. Видит Бог, сколько я раскаивался в этом, - голубые глаза Майера становятся мутными и пустыми, как небо, повисшее над нашими головами. - Ведь он был только ребенком, и он был не виноват. Я пытался его отыскать, Аннабель бы мне никогда не простила... Но оказалось, слишком поздно - след был потерян.
- А потом ты нашел его.
- Нет, - Майер качает головой, тушит окурок в пепельнице, - не я его. Он - меня. Странно, да? - с горечью усмехается он. - Я навещал кое-кого в Сандерленде.
- Фэйт Барнет, - машинально произношу я, глядя в пустоту. На обветренном лице Майера возникает слабое удивление.
- Да, Фэйт, - подтверждает он. - Я давно знал ее и пытался помочь. У этой девушки была непростая судьба.
- Она мертва, - сообщаю я.
На мгновение Майер смеживает веки, глубоко вдыхает сырой воздух ноздрями.
- Да, - наконец, говорит он, - наверное, однажды все должно было закончиться именно так. Как-то я предложил ей вступить в нашу общину. Но прежде, покончить с наркотиками. Тут она бы могла начать все заново, делать что-нибудь полезное... Ее бы приняли, я знаю.
- И что же? - я криво улыбаюсь, на мгновение представив себе при этом лицо Фэйт. Майер поднимает на меня потускневший взгляд.
- Она отказалась, разумеется.
Секунду мы молчим.
- Как это случилось? - Внезапно спрашивает Майер, глядя куда-то поверх моего плеча.
Я вытаскиваю сигареты, закуриваю.
- Разве это важно?
- Для меня - да. Они... - Майер откашливается. - Они все важны для меня.
Прежде, чем ответить, я глубоко затягиваюсь горьким дымом.
- Она умерла во сне.
Правда никак не идет у меня с языка. А почему - я и сам не знаю. Возможно, причина кроется в этом саду, в этих чертовых клумбах и детских качелях. Или в этом полукровке, в котором слишком много от человека.
- Значит, она не страдала.
- Нет.
- Хорошо, - он чуть прищуривается, глядя куда-то в пространство, словно приветствуя еще не стершееся воспоминание. - Фэйт достаточно видела грязи в этой жизни. Я встретил Чарли у нее, - неожиданно добавляет Майер. - Он сказал, что искал меня. Хотел увидеть того, кому обязан своим существованием. Это было неделю тому назад.
- Где он сейчас?
Несколько мгновений Майер молчит, словно обдумывая вопрос. Затем устремляет на меня взгляд - твердый и прямой.
- У тебя есть дети, охотник? - неожиданно спрашивает он.
- Нет.
- В таком случае, тебе будет сложно меня понять. Я не скажу тебе, где Чарли. Однажды я уже предал его. Второго раза не будет.
Я усмехаюсь.
- Тебе известно, что он сделал?
Обветренные губы Майера трогает слабая улыбка.
- Мне безразлично. Что бы он не сотворил, он все равно остается моим сыном. Судить его я не буду. Не имею права. Я виноват перед ним.
Виноват. Я произношу про себя это слово, отдающее металлом, и снова затягиваюсь сигаретой. Чувство вины - сильный яд, редкостная отрава. Оно почище серной кислоты способно спалить дотла чью угодно жизнь. Или не жизнь - кому, как не мне знать это? Иногда лучше успеть вытравить его из себя, пока все не покатилось по наклонной.
Внезапно, в голове возникает безумная мысль - а что, если бы это произошло со мной? Что, если бы я не успев вовремя, обнаружил бы лишь руины?
Ни к чему нельзя привязываться, ничем нельзя дорожить - первое и единственное правило этой чертовой жизни. Стоит нарушить его - и ты становишься слабым, словно слепой щенок. Ты начинаешь бояться утраты - слишком хрупким вдруг становится этот мир.
Но что, если уже поздно? Что, если страх уже поселился в сознании, прочно въелся в каждую нервную клетку, каждую пору кожи, каждый твой вздох?
На секунду сигаретный дым застревает в легких. Сигарета тлеет между пальцами, обжигает их.
- О чем ты задумался, охотник?
Негромкий голос Майера возвращает меня в реальность. Я отшвыриваю дымящийся окурок в пепельницу, стоящую возле наших ног.
- Ты слишком много на себя берешь, - отвечаю.
- Возможно, - Майер пожимает плечами. - И я готов понести наказание.
Я искоса смотрю на него. Наказание. Он правда в это верит? В справедливость, честный суд и прочую чепуху?
- Все не так просто, полукровка.
- Да, - он качает головой. - Знаю.
- Твоя община может пострадать.
- Моя община тут ни при чем, - Майер сжимает губы, проводит по лицу ладонью, - и я хочу надеяться, что все это ее не коснется. Про Чарли тут никто не знает. К тому же, в общине пятеро детей, трое из которых еще не достигли возраста полового созревания. Ты понимаешь, что это означает.
- Вряд ли это заинтересует инквизиторов, - я засовываю руки в карманы пальто, поднимаюсь с места и какое-то время пристально смотрю на Майера сверху вниз. Он сидит на скамье, свесив большие руки между колен и устремив взгляд в пространство. - Ты совершаешь ошибку. Лучше тебе сказать сейчас, где находится твой сын. Пока еще не слишком поздно.
- Нет, - Майер качает головой. Морозный ветер треплет его пшеничные волосы. - Я не стану этого делать. Даже, если ты применишь ко мне воздействие, это ничего не даст. Я не могу допустить, чтобы Чарли убили. Не сейчас, когда я его нашел.
- Я не собираюсь применять к тебе воздействие, - негромко и отчетливо произношу я. - Я не собираюсь оказывать на тебя давление. И не собираюсь убивать твоего сына.
Майер поднимает на меня взгляд, до краев наполненный изумлением с примесью недоверия. Наверняка, от меня он меньше всего ждал подобных слов.
- Почему? - только и спрашивает он.
Мрачно улыбаюсь.
- Потому, что мне не нужна его смерть. В противном случае, я не стал бы тратить на тебя время.
Какое-то время Майер молчит, уставив потухший взгляд в одну точку. Впервые за все время беседы на его лице появляется отблеск надежды - слабый, но несомненный.
- Дай мне время, - наконец, говорит он, и, тяжело сглотнув, с трудом добавляет: - Прошу.
Холодный ветер змеей заползает под воротник, щекочет шею. Я передергиваю плечами, втягиваю ноздрями посвежевший воздух. Зима. Она всегда приходит с ветром.
Негромко произношу, глядя в размытое бледно-серое небо:
- Я останусь в Лисморе до завтра. Думаю, тебе не составит труда меня найти.
2
Когда я нахожу тот дом, часы показывают 11 пополудни. Четыре этажа, многоквартирный. Стены с облупившейся штукатуркой, разномастные вывески магазинов на первом этаже. У входа одного из них, оперевшись на грязно-желтую стену, курит крупная чернокожая женщина, облаченная в жилетку из красного искусственного меха. Холодный ветер равнодушно играет в ее волосах, заплетенных в многочисленные косички, поет свою странную песню на железнодорожных путях, где гремят электропоезда.
Ньюэм, восточный Лондон.
Осколки стекла под ногами, мусор в переходах, многоцветные граффити на стенах домов, отгороженных сетками заборов, предназначенных к сносу, корявые бетонные перекрытия, крытые павильоны, жалюзи на окнах магазинов.
Я бросаю машину в трех кварталах отсюда, остальное расстояние прохожу пешком. На сей раз я беру с собой оружие.
Майер пришел в гостиницу на следующее утро и попросил администратора вызвать меня. Мы стояли возле входа в отель и курили.
Майер смотрел на меня долгим испытующим взглядом.
“Прежде чем сказать тебе, где Чарли, я хочу попросить кое о чем”.
Небо сыпало ледяными каплями, острыми, как осколки стекла. Но снега больше не было.
“Пообещай мне, что не причинишь ему вреда”, - сказал Майер и стиснул руку в кулак. Ту самую, на которой были шесть пальцев.
“Я не стану стрелять первым, если ты об этом, - ответил я. - Большего обещать не буду. И не хочу.”
По широкому лицу Майера пронеслась краска сомнения.
“Ты сказал - тебе не нужна его смерть. Что ты сделаешь с ним?”
“Он останется жив. Остальное тебя не касается.”
“Жизнь - такое размытое понятие”.
После этого Майер покачал головой и сунул мне в руку клочок бумаги с нацарапанным на нем адресом.
“Не знаю, сколько он еще пробудет там. Может, он уже съехал.”
“Для нас всех будет лучше, если нет”, - проговорил я и спрятал бумажку с адресом в карман.
Напоследок я сказал ему, что общину лучше куда-нибудь эвакуировать, хотя бы на время.
“Твой сын втянул тебя в очень скверную историю”.
В ответ Майер лишь растерянно улыбнулся.
“Возможно. Но он мой сын”.
Потом мы распрощались, и я покинул Лисмор. Это было почти 20 часов назад.
Я обхожу здание с противоположной стороны, возле входа в подъезд на секунду замираю, прислушиваясь к вибрирующим отзвукам жизни.
В нескольких окнах горит тусклый свет, слышится звон посуды, шум воды из крана, грохочущая музыка, приглушенный смех, плач ребенка.
В воздухе пахнет сыростью, стихийными свалками мусора, дождем и выхлопными газами. Где-то вдали хрипло лает собака.
Теперь я знаю, где скрывается Коннорс. Я чувствую его так же ясно, как если бы он стоял в двух шагах от меня.
Когда я вхожу в подъезд, моя рука непроизвольно ныряет за отворот пальто, пальцы стискивают рукоятку пистолета. Бесшумно поднимаюсь на второй этаж, останавливаюсь возле одной из дверей на лестничной площадке - хлипкой, стоит ударить чуть посильнее - и она сама сойдет с петель. Но я не стану этого делать. Сейчас мне нужно другое.
Дважды ударяю о створку костяшками пальцев, прислушиваюсь к звукам внутри квартиры. Слышу неровные шаги, глухое биение сердца. Чувствую его страх - страх перед неизбежным. Я не вижу, но знаю, ощущаю по запаху - Коннорс стоит справа от двери, зажав в руке пистолет с полной обоймой. Он нетрезв - водка, дешевый портвейн.
- Не вздумай стрелять, полукровка, - вполголоса говорю я. - Только не вздумай стрелять.
Секунду за дверью царит тишина, а затем хриплый, надтреснутый голос произносит с легким заиканием:
- Что тебе нужно?
- Поговорить. Тебе лучше впустить меня.
Он истерично смеется.
- Я похож на психа?!
- Если бы я захотел, вышиб бы эту дверь еще полминуты назад и вырвал бы тебе печень. У тебя три секунды.
И он открывает. Щелкают пазы замка допотопной конструкции, скрипит дерево. Через мгновение в темном проеме возникает Коннорс. Помятое лицо, опухшие щеки, зажатая в правой руке “Беретта”, поблескивающая тусклым хромом. В расширенных зрачках, устремленных на меня из черноты, сквозит ужас.
- Что тебе нужно? - его хриплый голос отскакивает от бетонного потолка.
Я молча вталкиваю его обратно в квартиру, захлопываю дверь. Не отводя взгляда, Коннорс делает два шага назад, наставляет на меня пистолет, оскаливает зубы.
- Это он? - спрашивает Коннорс севшим голосом. На покатом лбу выступают мелкие крупинки пота. - Это, сука, Святая-мать его-Тереза, меня сдал? Да?
- Если ты имеешь в виду Майера, то да, - спокойно отвечаю я.
Меня забавляет его бешенство, его наивная бессильная и бесполезная ярость. Но я уже знаю, что делать с ним, как поступить дальше. Обдумал, пока ехал сюда, в этот город фасадов, опутанных ложью, город, пропахший деньгами и свалками. Я устал от ваших игр, Селена. И теперь играю по своим правилам.
- Так и знал, что этому козлу нельзя верить, - внезапно произносит Коннорс спокойным тоном, опускает пистолет, машинально ставит его на предохранитель и заинтересованно смотрит на меня. - А что бы ты стал делать, если бы я начал палить через дверь? Завалил бы меня?
- Да.
- Хм, - на бледном лице полукровки возникает мгновенное замешательство. - Почему не завалил? Вы же приходите не для того, чтобы разговоры разговаривать?
- Верно, - соглашаюсь я и прохожу в комнату.
Осматриваюсь. Низкие потолки, выгоревшие обои, продавленные кресла, диван. Линолеум, закапанный чем-то липким, пустые бутылки из-под водки, переполненная пепельница, коробки из-под пиццы и китайской лапши, шум воды в туалете.
- Тогда в чем дело? - Коннорс сжимает зубы. - Мне осточертели ваши заморочки.
- Я не собираюсь тебя убивать, полукровка, - отстраненно произношу я. - По-крайней мере, сейчас.
- Сейчас, да? А после? После что?! - Губы Коннорса расходятся в кривой полуулыбке, обнажают неровные зубы. Он сползает по стене на грязный пол, обхватывает руками голову и принимается рыдать. “Беретта” дрожит в его пальцах. - Твою мать, - повторяет, - твою мать. Какие же вы суки, какие суки.
С минуту или около того я равнодушно смотрю на его вздрагивающую спину, а затем протягиваю руку, вздергиваю его за воротник, словно щенка, и отшвыриваю на диван, застеленный грязным покрывалом, источающим затхлую вонь немытого тела.
- Нет, Чарли, - склонившись над ним, вкрадчиво говорю я, - я не стану убивать тебя потому, что ты мне нужен. И еще потому, что я обещал твоему отцу.
Расширенные, лихорадочно блестящие зрачки Коннорса неотрывно следят за мной. На покрасневшей шее выступают напряженные жилы.
- Моему отцу, - выдыхает он, сглатывает воздух, и начинает вопить, брызжа слюной: - Не называй этого ублюдка моим отцом! Он не отец мне! Никакой, твою мать, не отец!
Двумя пальцами стискиваю его подбородок.
- Заткнись, Чарли.
Но он не затыкается. Продолжает вопить что-то бессвязное, захлебываясь слезами и ненавистью, пьяной бессильной тоской.
Еще мгновение наблюдаю за ним с непонятным мне самому чувством брезгливой жалости, а затем слегка ударяю по скуле кулаком. Голова Коннорса резко дергается вправо, из ноздрей начинает сочиться кровь. Он проводит кончиками пальцев по верхней губе, слизывает тягучую каплю, непонимающе смотрит.
Вытаскиваю пачку сигарет, протягиваю ему.
- Как долго ты здесь находишься?
Он передергивает плечами. Трясущимися пальцами вытягивает сигарету из пачки, растерянно хлопает себя по кармана в поисках зажигалки. Находит, затем долго прикуривает от вялого подрагивающего пламени.
- Дней пять. Может, шесть, не помню, - наконец отвечает он. - Это тут при чем?
Я игнорирую его вопрос, затягиваюсь сигаретой. Привычный вкус табака во рту помогает настроить мысли на нужный лад. Дней пять или шесть. Нет, они еще не вышли на его след. У меня есть время.
- Кто-нибудь, помимо Маейра, знает, что ты здесь?
- Я, что, похож на слабоумного? - возмущается Коннорс. - Нет. Я обрубил все связи.
- Почему ты остался? Ведь ты знал, что тебя ищут.
- Куда мне было деваться? - вяло усмехается Коннорс, поднося к губам сигарету. Столбик горячего пепла обваливается на линолеум, прожигает в нем дыру. - Мать Тереза, этот сукин сын, сказал мне, что тут безопасно. Дал ключи, назвал адрес. И потом, мне нужны были деньги. Я рассчитывал на Уитмена.
- Ты должен был встретиться с ним?
- Да.
- Где?
- На нейтральной территории, - тянет он с неопределенной интонацией. - Я бы выбрал место.
- Это было неосторожно. Ты, - глазами нахожу в полумраке комнаты стул, беру его ставлю напротив дивана, сажусь. Коннорс опускает взгляд. - Ты дал нить в руки охотникам Объединенного отдела. И не только им.
Лицо Коннорса напрягается. Он швыряет окурок на пол, припечатывает ботинком.
- Так это ты завалил Фрэнка? Я по телеку видел репортаж.
- Нет, - отрицательно качаю головой. - Не я. Я даже не уверен, что он мертв. В отличие от твоей подружки.
- Моей... подружки?! - хмурится Коннорс. Его рука автоматически тянется к “Беретте”. - Так это ты о Фэйт?
Я качаю головой.
- Не нужно, Чарли. Она погибла два дня назад. Ей продырявили ножом печень. Подобные ей после такого не восстанавливаются. Но тебе, должно быть, это хорошо известно.
Коннорс сидит по-прежнему неподвижно, спрятав лицо в полумраке. Дыхание со свистом вырывается меж его зубов, стиснутых, как в припадке эпилепсии, кровь пульсирует в висках с непозволительной для нечеловека силой.
- Почему ты мне все это рассказываешь, охотник? - спрашивает он через минуту и широко распахивает глаза - тусклые от слез, с красной сеткой полопавшихся сосудов.
- Потому что мне, Чарли, нужно, чтобы ты как следует оценил ситуацию. А еще мне нужно знать, откуда у наемника, вроде тебя, оказалось в руках оружие, способное отправить на тот свет вампира.
Коннорс кидает на меня недоверчивый взгляд из глубины дивана. Осторожно откладывает “Беретту” в сторону, не глядя, тянется пальцами к полупустой бутылке “Столичной”, стоящей прямо на полу, отвинчивает пробку, делает глоток. По душной комнате медленно расползается запах спирта.
- Тебе лучше знать, - отвечает сквозь зубы.
- Если бы я знал, не стал бы спрашивать.
Коннорс оскаливает зубы, усмехается, вновь прикладывается губами к горлышку бутылки.
- Тогда ты по уши в дерьме, охотник.
- В самом деле? - я растягиваю губы в подобии улыбки.
Знал бы он, сколько раз я оказывался “по уши в дерьме”. Но только сейчас ситуация изменилась, не правда ли? И он - этот полукровка с дергающейся бровью, насквозь провонявший ужасом, потом и перегаром - последняя, решающая ставка, мой козырь в непонятной, неверной игре. Догадывается ли об этом он, может ли догадаться? Вряд ли.
- Ага, - злобно ухмыляясь, подтверждает Коннорс. Его отупевший взгляд утыкается в потолок с желтыми разводами. - Ты даже представить себе не можешь, во что ввязался. У них целая армия. Армия, твою мать. Им все нипочем. Я-то знаю, о чем говорю.
Он откидывает голову назад, в два глотка допивает остатки водки, отшвыривает бутылку на диван. Я молча смотрю на него, краем уха улавливая колебание пространства - все это копошение людской массы вокруг, в и вовне: стук спинки кровати о стену, глухие вскрики, шум воды в душе, нестройное пение, плач. И сигналы полицейских машин в квартале отсюда.
- Когда ты тут начал лепить про то, что не собираешься убивать меня, - невнятно продолжает Коннорс, - я-то уж было решил, что это они тебя послали. Что я им нужен живым. Значит, я ошибся. Если ты вышел на папочку, они тоже выйдут. Рано или поздно. И явятся сюда. Скоро. Может, сегодня. Может, завтра. И я сдохну. Тут все сдохнут.
Секунду я пристально смотрю на это лицо, отекшее от пьянства и безысходности, поднимаюсь со стула.
- Вставай.
- Что?
- Вставай и собирай шмотки. Быстро. Мы уходим.
Лицо Коннорса вздрагивает в вязкой, пропахшей спиртом полутьме.
- Я никуда не пойду, - мертвым голосом сообщает он.
- Пойдешь, - я хватаю его за плечо, сдергиваю с дивана. - Если хочешь жить. У нас мало времени.
Полицейский машины. Люди. Много вооруженных людей. Пятнадцать, может, двадцать. И не только людей. Я вижу их, чувствую. Чужеродный запах вливается в ноздри, пульсирует в венах, стучит в мозгу.
Три минуты - и дом будет окружен.
Я бросаю взгляд на “Беретту”.
- У тебя есть оружие? Кроме этого?
- Нет, - в мутных глазах Коннорса зажигается ужас. Кажется, он начинает понимать. Начинает слышать топот ног, быстрые, отработанные движения. Что и говорить, за последнее столетие люди многому научились - особенно, что касается истребления себе подобных. - Что за херня тут происходит?
Крио улыбнувшись, достаю из-за пояса “Кольт”.
- Ты же говорил, что за тобой придут, да? Ты не ошибся.
- Твою мать, - нетвердой походкой Коннорс подходит к окну, всматривается в пространство меж пыльными шторами, стискивает пальцы. - Сука. Нам теперь конец. Гребаный конец.
Две минуты.
Он поворачивает на меня перекошенное лицо с выступившими крупинками пота.
- Там полукровки. Сильные, кажется.
- Знаю.
Я оборачиваюсь к двери. Одна минута.
Коннорс сползает по стене, обхватывает руками голову.
- Нам не выбраться отсюда, - доносится до меня. - Не выбраться. Их слишком много.
Бешенство взрывается внутри меня радиоактивной волной, которую я больше не хочу сдерживать. В один прыжок оказываюсь рядом с Коннорсом, вздергиваю его на ноги и бью в грудь так, что он отлетает к дивану и остается сидеть, раскинув ноги. Хриплое дыхание со свистом вырывается из его горла. Кажется, сломаны ребра, но меня это не волнует.
Когда я приближаюсь вплотную, полукровка вздрагивает, мучительно морщит лицо.
- Сейчас ты встанешь и пойдешь со мной, - раздельно говорю я и приставляю “Кольт” к его зубам. - Или я убью тебя сам.
Он кивает в знак согласия, и я опускаю “Кольт”. Все равно, время мы упустили. И теперь мне придется вытаскивать его отсюда, загораживать спиной от пуль.
Тусклая лампочка в коридоре коротко моргает и тут же гаснет, будто под дуновением ветра. Я сгребаю Коннорса за воротник, ставлю на ноги. Больше он не сопротивляется. Мы выходим из квартиры. Снизу раздается дробный топот ног, и в лестничном пролете начинают мелькать фигуры полицейских в форме специальной группы быстрого реагирования. Упругие лучи фонарей разрезают густую, как нефть, темноту - дом обесточен.
Стиснув Коннорса за плечо, вталкиваю в узкий коридор с множеством дверей, за каждой из которых притаилась человеческая масса. Я остро ощущаю пульсацию их тел, глухие удары сердец, острый запах пота. Я вышибаю ногой дверь чьей-то квартиры. Почти сразу в спины нам раздаются автоматные очереди.
- Стоять! Оружие на землю!
Не оборачиваясь, выбрасываю руку с зажатым в ней “Кольтом” и дважды нажимаю на спусковой крючок. Мне не нужно видеть, чтобы убедиться в собственной меткости; обостренное до предела обоняние тотчас посылает сигнал в мозг, зафиксировав специфический запах крови и обожженных внутренностей, слух - тихий шепот воздуха, выпускаемого пробитыми легкими. Мне не жаль этих людей, волей случая ставших пешками в чужой игре, мне даже некогда задуматься об этом, как и о том, что сам я, в сущности, мало чем от них отличаюсь. Я тоже пешка.
Не раздумывая, ныряю в квартиру. Быстрым шагом захожу в гостиную, кидаю короткий взгляд вправо. Из вязкой темноты на меня устремляются четыре пары лихорадочно блестящих глаз: двое мужчин, женщина и ребенок. Пакистанцы. Увидев меня, женщина сползает с кресла, начинает причитать что-то невнятное. Черный хиджаб падает ей на шею, открывая копну черных спутанных волос. Причитание женщины перерастает в глухой вой. Коннорс бесшумно материализуется из-за моей спины. Коротко размахивается, пинает женщину в бок. Она давится криком.
- Тихо! Всем сидеть! - орет он, размахивая пистолетом. - Сидеть, кому сказал! Куда дальше? - Это уже мне.
Молча киваю на окно, за которым виднеется скелет пожарной лестницы. Коннорс понимает без слов. Засовывает пистолет за пояс, подходит к окну, одним движением срывает шторы, запрыгивает на подоконник, ногой вышибает стекло. Осколки падают на асфальт где-то далеко внизу с тихим, мелодичным звоном.
- Быстрее! - свирепо рычу я, и Коннорс прыгает, широко раскинув руки, словно воздушный акробат, а затем цепляется за железные перекладины лестницы и, ловко перебирая руками, взбирается на крышу.
Почти тотчас темноту вспарывают короткие вспышки выстрелов - начинают работать снайперы и бойцы, окружившие дом.
Краем сознания еще успеваю увидеть, как падает на пол один из пакистанцев с простреленной шеей, как открывается в беззвучном вопле рот его женщины, как она ползет, купаясь в лучах фонарей, как накрывает своим телом ребенка. А еще - фигуры полицейских, их лица, руки с зажатыми в них автоматами. Их шесть, может больше - этого я уже не понимаю. Уворачиваюсь от пуль, стреляю, падая на спину, в лужу крови. Сладковатый запах, смешавшийся с запахом пороха, с силой бьет в ноздри. Мое зрение выхватывает отдельные фрагменты гостиной: мертвые тела, вспоротая выстрелами обивка дивана и кресел, расширенные зрачки, спутанные волосы, осколки стекла. Одна из пуль попадает мне в ногу.
Выщелкиваю из “Кольта” пустой магазин, заряжаю новый. Один выстрел, второй, третий, четвертый. Сквозь пороховую гарь, застлавшую пространство гостиной, я вижу кровь на полу и стенах, чей-то застывший взгляд, полный безумия. Руку в перчатке, прижатую к груди, красную дорожку между пальцами. Изрешеченный пулями труп женщины - она так и осталась лежать, прикрыв собой ребенка.
Выстрелы стихают. В этот короткий момент передышки я заставляю себя абстрагироваться от окружающего, прислушаться к колебаниям дрожащего воздуха, к выдохам и вдохам, к пульсации крови. Пара мгновений, равные удару моего сердца. Я ощущаю запах Коннорса - глухой, неясный, - он несется над крышами, нестройной волной сплетается с другим, острым и пронзительным запахом хищника. Хищника, против которого у него нет шансов.
В секунду оцениваю ситуацию.
Семь полицейских, укрывшихся по обоим сторонам от двери с оружием наготове. Десять - внизу, на улице. Толпа зевак за оцеплением. Кажется, даже журналисты.
Я могу убить их всех прямо сейчас, превратить это место в алтарь Хаоса, но не стану этого делать - не потому, что мне жаль этих людей, случайно попавших в мясорубку, и не потому что мне плевать, что камера какого-нибудь проворного оператора выхватит мое лицо или что-нибудь в этом роде - нет. Просто у меня слишком мало времени и слишком много вопросов. Для того, чтобы получить на них ответ, необходимо лишь одно условие - чтобы Коннорс остался жив, а это, судя по всему, будет весьма непростой задачей.
Более не рассуждая, вскакиваю на не очень твердые ноги, разворачиваюсь и бросаюсь в разверзнутую пасть окна, туда, где торчит обрубок лестницы. Схватившись за него руками, подтягиваюсь и одним движением оказываюсь на крыше, прежде чем оглушительный грохот взрыва успевает отпечататься у меня в ушах.
За спиной лопаются стекла, во дворе соседнего дома начинают пронзительно выть сигнализации; откуда-то доносятся неразборчивые вскрики, полные ужаса и смятения.
От стальных перекладин лестницы искрами рикошетят пули, колотятся о железную крышу, но достать меня уже не могут - я двигаюсь слишком быстро.
Впереди неровным пятном маячит фигура Коннорса - зажав в руке “Беретту”, он бежит по крышам, с поразительной ловкостью перепрыгивает через узкое пространство между домами, ныряет под прутьями антенн и проводов. Справа от него, будто из ниоткуда, возникает колеблющаяся тень, устремляется вдогонку. А затем еще одна. И еще.
Полукровки - дампиры. Я остро ощущаю их силу: нацеленную, концентрированную, уверенную, запах хищника, привыкшего убивать, запах зверя, почуявшего добычу - так что, счет идет на секунды.
Стиснув в пальцах бесполезный “Кольт”, я несусь вперед, не обращая внимания на тупую боль в левом бедре. По ноге течет теплая жидкость, и я знаю, что с такой раной мне следовало бы подождать час-полтора, пока не регенерирует ткань сосудов, хотя бы частично. Но выбора у меня нет, так же, как нет права на ошибку.
Сто метров. Я вижу, как один из дампиров огромными скачками приближается к Коннорсу, как Коннорс оборачивается, как вскидывает пистолет. Тридцать метров. Я различаю блеск в его глазах, вытянувшиеся клыки. “Стреляй!” мысленно подгоняю его, но он не стреляет. Не успевает нажать на спусковой крючок.
Я бросаюсь на полукровку еще до того, как он умудряется увидеть мое лицо, до того, как успевает что-то понять, - и с хрустом ломаю ему шею. Его безвольное тело с грохотом падает на железную оболочку крыши. Коннорс медленно поднимает омертвевшее лицо. “Беретта” слабо дрожит в его пальцах. Ее дуло направлено чуть выше моего плеча, и мне не нужно оборачиваться для того, чтобы увидеть. Дампиры, довольно молоды - не старше семидесяти лет.
Пять метров. У меня в запасе есть пара секунд.
Внизу колеблется сырая темень улицы, узкое пространство двора, железный забор, неясные очертания мусорных баков. Метров тридцать. Не слишком много. Но и немало. Перехватываю ладонь Коннорса с зажатым в ней пистолетом, и, прежде чем он успевает что-то осознать, толкаю вниз, в сырую пустоту. “Беретта” с взведенным курком остается у меня в руке. В то же мгновение я резко поворачиваюсь и дважды нажимаю на спусковой крючок. Из ствола выплескивается короткое пламя, и один из полукровок падает на крышу, заливаясь кровью изо рта. Я встречаюсь взглядом со вторым полукровкой, оцениваю. Высокий, мощный, натренированно-гибкий - опытный воин, которому не впервой убивать. И, внезапно, при взгляде в его танцующие зрачки, наполненные чуть ленивым спокойствием, по моей спине проходит судорога. Я вспоминаю промозглый бункер, заваленный телами убитых полукровок, их мертвые лица, посеченные осколками гранаты. И подозрение, все эти дни крепнувшее во мне, перерастает в холодную уверенность - уверенность, которая растет с каждой секундой.
Словно в ответ на мои мысли, на тонких губах полукровки возникает мечтательная улыбка, рука тянется к левому бедру, привычно - плавным движением вытягивает из ножен короткий изогнутый клинок. Он почуял мое смятение, угадал его. Но это секундная слабость. Я чуть усмехаюсь, и тут полукровка наносит удар, а затем еще один и еще. Уж кто-то, а я вполне способен оценить их красоту и точность; с некоторым удивлением констатирую, что, пожалуй, он мог бы убить меня, если бы был чуть быстрее и, вероятно, чуть опытнее. Но сегодня я не умру.
Когда полукровка выбрасывает клинок вперед, я резко приседаю на одно колено, вскидываю пистолет, на долю секунды ощутив холодной сталью дула его пульсирующее горло, и нажимаю на спусковой крючок. Звук выстрела вспарывает темно-синее небо, наслоения крыш, путаницу проводов - гулкий и окончательный. Полукровка оседает на колени и падает лицом вниз. На его затылке видно выходное отверстие от пули - черная дыра, месиво из крови и костей.
Убираю пистолет за пояс, осторожно переворачиваю труп в попытке отыскать Знак, но не могу. Раскрываю на груди пальто, задираю свитер. Все правильно - регистрации нет. Обыскиваю карманы - ни оружия, ни даже поддельных документов. Осторожно осматриваю клинок - ничего особенного. Ни клейма, насечек, ни опознавательных знаков или украшений. Подобный мог изготовить любой оружейник.
Окидываю взглядом раздробленный рот с обломками зубов, пустую глазницу, слипшиеся от крови волосы. Он был призраком - как и ликан, простреливший себе голову в Сандерленде, как двое дампиров, убитых мной пару минут назад... как незарегистрированные общины полукровок в Польше, Ирландии и черт еще знает, где еще.
Поднимаюсь на ноги, прислушиваюсь к неясному шуму вокруг. Неожиданный порыв ветра кидает мне в лицо пригоршню запахов, треплет волосы.
Квартал оцеплен. Полицейские стягивают сюда свои силы. Конечно, они обыщут весь район, но все, что смогут найти - три тела неизвестных, а еще отстрелянные гильзы калибра девять миллиметров.
Люди меня мало беспокоят. Они только отвлекающий маневр, не больше. Вряд ли тот, кто их посылал, всерьез рассчитывал на положительный результат акции. Безусловно, если бы Коннорса изрешетили пулями, восстановится он вряд ли бы сумел - регенеративные способности полукровок традиционно невелики.
Да уж, завтрашним газетам будет о чем написать. Но Коннорс в безопасности, пока я рядом.
На неопределенное время.
Глава 7.
1
- Мне доверять некому - кроме тебя. Доверие - штука ненадежная. Но ты... Ты, твою мать, мне жизнь спас. - В севшем от волнения голосе Коннорса звучит неподдельное удивление. - Никогда не думал, что скажу такие слова охотнику. Но... блин... Спасибо тебе. Спасибо.
Встречаюсь с ним глазами в зеркале заднего вида и слегка приподнимаю край рта в подобии улыбки. Я нашел его, скорчившегося возле мусорных баков, неподвижного, опустошенного, с безумным взглядом. Кажется, он сам не верил, что сумел выбраться живым.
После неудачного падения у него была повреждена нога, и до машины мы добрались с трудом. Коннорс сильно хромал.
“Перелом...Кажется”, - выдавил он сквозь зубы, цепляясь за мое плечо, перед тем как забраться на заднее сидение.
Я обнаружил “Рэндж-Ровер” там же, где его и оставил - возле одного из забитых мусором подземных переходов. Коннорс не задавал вопросов. Но мне было плевать. Нужно было выбираться из города, как можно быстрее.
- Знаешь, - внезапно произносит Коннорс, заталкивая сигарету между зубов, - я все хотел спросить тебя. Ты ведь мог убить всех там, верно? Всех тех людей, полицейских. Но не убил. Почему?
Почти машинально цежу сквозь зубы:
- Это было нецелесообразно.
Собственный голос отдается в моей голове, похожей на воздушный шар, наполненный гелием, звенит там и вибрирует, выталкивая наружу барабанные перепонки.
- Нецелесообразно, - задумчиво повторяет Коннорс, подносит огонек зажигалки к кончику сигареты, медленно, со вкусом затягивается. - Мне нужен врач.
Я молча поворачиваю руль - направо? Налево? Направо. Спешить некуда. Я еще не решил, какое избрать направление. Думать ни о чем не хотелось - я слишком устал. Осколок света отражает в зеркале кусок моего лица: мешки под глазами, сдвинутые брови, слипшиеся волосы. Да, видок что надо.
Коннорс тянет руку, открывает окно. Сигаретный дым вылетает наружу призрачным голубоватым облачком.
- Ты сказал, что Фрэнк жив. Верно?
- Я этого не говорил. Я сказал - не уверен, что он мертв.
- Понятно, - без выражения говорит Коннорс. - Думаешь, они вернутся?
- Вернутся. Через какое-то время.
- Звучит не слишком обнадеживающе, - хмыкает он.
- Пока ты со мной - ты в безопасности.
- Ну, да. Это-то я понял. - Коннорс хмурит брови, откидывает назад голову. - Мне нужен врач, - повторяет он.
- Врач будет, - автоматически отвечаю я, поворачивая руль.
Мои пальцы начинают мелко дрожать, в висках нарастает давление. Еще не боль. Предвестник боли. Совсем некстати, если меня скрутит прямо сейчас. Приступ может начаться неожиданно - Александер предупреждал меня об этом. После года непрерывного приема восстановительных, я стал забывать, как это бывает.
- И что теперь? - нарочито-равнодушно в спину мне произносит Коннорс. Его голос доносится словно издалека. - Отвезешь меня в Бодан? Выпотрошишь мое сознание? Вы это умеете, я знаю.
- В этом нет необходимости.
- Конечно, - усмехается Коннорс и потерянно замолкает, подавившись дымом.
Сквозь неумолимо подступающую тошноту я почти физически ощущаю короткие вспышки мыслей в его голове. Вспышки страха, подозрительности и нарождающегося сомнения.
Да, я мог убить тебя, полукровка, убить, невзирая на обещание, данное твоему отцу, которого ты не считаешь отцом. Убить, не моргнув глазом, и уж поверь, после этого меня вряд ли бы мучила совесть. Мог применить к тебе воздействие - мое сознание вполне восстановилось после стычки с Дэном. А потом, получив желаемое, нажать на спусковой крючок. Но я не сделал этого, и, что самое важное, не сделаю. Простого обладания нужной информацией вряд ли будет достаточно для того, чтобы выторговать свободу одной девочке, ставшей мне отчего-то небезразличной. Но вот если иметь вещественное доказательство - надежно спрятанное, тщательно укрытое - дело может повернуться совсем по-другому. Никогда не был силен в интригах, и потому ты нужен мне, полукровка. Я отдам тебя на съедение Совету - и пусть хоронят свой чертов заговор в пучинах времени. Но не раньше, чем двое из трех высших охотников без опасения за свою жизнь смогут покинуть Бодан навсегда. Ты будешь моим гарантом.
Первая волна боли ударяет в правый висок, и я тут же жму на тормоза, не сумев ее обуздать. Вильнув, машина останавливается у обочины. Желтый свет уличного фонаря выхватывает из темноты бетонную стену, разрисованную граффити, потускневшими от дождя.
- Что за черт?! - моментально вскидывается Коннорс.
- Сиди, - выдыхаю я сквозь стиснутые зубы. - Не двигайся. Сейчас это пройдет.
- Что пройдет?
Не отвечая, я наклоняюсь под сидение, лихорадочно вожу ладонью по грязному полу. Наконец, пальцы натыкаются на полиэтиленовый пакет, который я тут же извлекаю на свет. В пакете три шприца с питательной сывороткой и один - с седативным. Нетвердой рукой вскрываю пакет, вытаскиваю шприц, задираю рукав свитера, зубами снимаю колпачок с иглы и, не глядя, вкалываю ее себе в руку. Все тело под одеждой покрывается липким потом, сведенные судорогой мускулы звенят, словно натянутая струна, готовая оборваться. Одного укола может быть недостаточно - приступ слишком силен.
- Черт, да тебя колотит, - хрипит Коннорс мне в шею. - Тебе сейчас кровь нужна. Или хотя бы пожрать, чтобы так не ломало. И в холодный душ.
Молча откидываюсь в кресле, закрываю глаза. Боль отступает, но медленно, очень медленно. К горлу подкатывает новая волна тошноты. Все, чего мне сейчас хочется - тишины. Тишины и восстановительных.
- Слушай, охотник, - вкрадчиво продолжает Коннорс. - Есть одно место. О нем никто не знает, ни одна живая душа. Я спрятал там документы - и еще кое-что. Все это можно достать. Мою ногу вправить - так от меня будет больше толку. Но это в Лутоне.
Я по-прежнему молчу, прикидывая про себя. Лутон. Приблизительно полтора - два часа езды. Если повезет.
Да и с чего я решил, что этому ублюдку можно верить? С чего взял, что он не собирается воспользоваться моей слабостью и прикончить меня при первой удачной возможности?
- Можешь не беспокоиться, - вдруг произносит Коннорс, верно угадав мои мысли. - Никакой подставы не будет, отвечаю. Ты же меня вытащил.
Ничего не ответив, сжимаю губы и жадно вдыхаю сырой воздух. Если бы он знал, почему еще дышит, почему может говорить, то, скорее всего, не раздумывая, прострелил бы мне сейчас голову из собственного пистолета. В нем еще осталось две пули. Этого будет вполне достаточно, чтобы вышибить мне мозги. С близкого расстояния от моего черепа остались бы только фрагменты. После такого не смог бы регенерировать и сам господь Бог. Но ради Евы я из честного убийцы готов превратиться в рядового мерзавца. Это довольно легко, особенно, когда на другой чаше весов нечто большее, чем твоя бессмертная душа, которой и без того уготовано теплое местечко в аду. Так что, терять мне особенно нечего.
- Помнишь, ты спрашивал меня про оружие, охотник? - внезапно спрашивает Коннорс, видимо, расценив мое молчание, как раздумье. Так вот, - он усмехается, облизывает языком пересохшие губы, - оно там. У меня. Три магазина этого дерьма. Я ведь не хотел убивать того парня. Просто так вышло. Ты мне веришь?
Резко поворачиваю голову, разом позабыв про боль, и встречаюсь взглядом с Коннорсом. На его лице вспыхивает и угасает целый калейдоскоп эмоций - от отчаяния до безумной надежды.
- Я же сказал - мне больше некому доверять, - проникновенно добавляет он.
2
Чернильно-синее зимнее небо Лутона обрастает морозными звездами, холодной яркой луной. Я заставляю себя смотреть на нее сквозь грязное лобовое стекло, до тех пор, пока не проясняется в голове. На какое-то время это помогает.
Направо, налево, еще раз направо, прямо. Мы едем сквозь безлюдные улочки, мимо гольф-клуба, всех этих лужаек и живых изгородей, аккуратных единообразных домов, и дальше, на запад.
Нужно прийти в себя. У меня еще остался один шприц, но что это даст? Сыворотка тут не поможет - только живая кровь. Последствия длительного приема восстановительных. Теперь я испробовал их на собственной шкуре.
- Здесь есть одна забегаловка, - вкрадчиво сообщает Коннорс мне в спину. - Думаю, бифштекс с кровью тебе поможет. Хотя бы ненадолго.
Бифштекс с кровью. Я не ел уже очень долго, но сейчас при одной мысли о еде - об обыкновенной, посредственной еде, меня чуть не выворачивает наизнанку.
- Однажды меня скрутило. Дело было во Вьетнаме, в 73м. Все эти чертовы джунгли, жара, паразиты. Жрать было нечего, ловили змей. Редкостное дерьмо. Я бы, наверное, подох тогда, если бы не один парень. Он уже все равно умирал, и я взял его кровь. Тогда никто не считал убитых. Все это было потом.
Коннорс продолжает рассказывать еще что-то, вспоминает войну. Его глуховатый голос ускользает от меня, уплывает вместе с сигаретным дымом.
Сколько войн видел я? Сосчитать просто, но я не хочу. Нет, змей там не было. Был сырой хлеб, крошащийся в ладонях, как, например, в Варшаве в четырнадцатом году, или крысы. Или же американские консервы в сорок четвертом, в Лондоне. Стабилизаторы и восстановительные тогда были еще только на стадии разработки. Их с успехом заменял кокаин или морфий. А еще человеческая кровь. И кровь животных. На оккупированных территориях приходилось хуже всего - там не имелось ни того, ни другого. Кто-то, впрочем, выкручивался из положения, торгуясь с гестапо. На фронте было легче. В условиях войны не приходилось считаться с такими эфемерными понятиями, как закон или территориальность. Нужно было выжить и не сойти с ума. Или хотя бы попытаться. И мы убивали. Много и без сожаления.
Я бы, наверное, сделал это и теперь, но я не могу подарить инквизиторам такой след. Или хотя бы намек на него. Коннорс должен исчезнуть.
- Видишь, дома? - внезапно говорит он, показывая вправо, где на фоне ледяного неба виднеются острые силуэты двухэтажных коттеджей. - Они продаются. Там никто не живет.
Я послушно поворачиваю руль, стараясь абстрагироваться от разрывающей череп боли. Скоро все начнется заново: сначала начнет сбиваться с ритма сердце, потом постепенно перестанут принимать воздух легкие. Тело покроется потом, сведет мышцы, и тогда, все, на что меня хватит - это сделать третий и последний укол. Может быть, он принесет облегчение. А может, и нет. О том, что будет дальше, я стараюсь не думать.
Мы останавливаемся возле предпоследнего коттеджа. С трудом выбираюсь из машины, вытаскиваю Коннорса. Припадая на покалеченную ногу, он направляется к крыльцу. Прежде, чем последовать за ним, я останавливаюсь и на мгновение пытаюсь прислушаться к обступившей нас тишине. В воздухе остро пахнет штукатуркой и краской для дерева. И мерзлой землей. Больше я не в состоянии ощутить ничего. Даже запах собственной крови, густо прилипшей к правой ноге, кажется мне синтетическим.
Коннорс осторожно поднимается по лестнице, коротко передохнув, опирается на дверной косяк. Из морозной темноты доносится его голос.
- Можешь помочь? Ключ внизу, за досками.
Медленно приближаюсь к нему. Наклоняюсь, цепляю пальцами ключ, протягиваю в выставленную ладонь.
- Тут пахнет людьми.
- Здесь повсюду идет ремонт, работают строительные бригады. Все нормально.
- Это здесь ты должен был встретиться с Уитменом?
Коннорс звенит ключами.
- Да. Сюда он должен был привезти восстановительные, забрать их у Фэйт. У меня уже был клиент, продвинутый пользователь из Истинных. За ту партию мы планировали получить тысяч сто.
- Ты говорил - никто не знает об этом месте.
- Никто и не знает. Фрэнк, вроде как, покойник.
Плечи Коннорса напрягаются под курткой. Пальцы с ключами замирают у замка.
Прежде чем войти туда, я должен спросить кое-что. Должен выяснить нечто важное.
- Ты обещал обратить его?
Коннорс поворачивает на меня лицо, удивленно смотрит.
- Ты о чем?
- Уитмена. - Говорить становится все тяжелее. В грудную клетку словно насыпали песка, и теперь он медленно струится, оседает во внутренностях. Я становлюсь похожим на песочные часы.
- Нет, конечно. - С губ Коннорса слетает короткий смешок. Покрутив головой, он вставляет ключ в замок, дважды поворачивает. - Он вообще был не в курсе, кто я такой. Думал, я дилер. Ну, и потом, вряд ли из этого что-нибудь вышло.
- Ясно.
- Ясно что?
Запах. Запах человека. Запах людей, бывших в этом доме всего пару часов назад. Запах их крови, грохот сердец. Может быть, мне это только кажется. Может быть, я начинаю сходить с ума.
- Ничего, - я сжимаю зубы, чтобы не стучали. - Просто забудь.
- Ладно.
Коннорс распахивает дверь и заходит первым. Я захожу вслед за ним.
В первую секунду меня оглушает темнота и запах свежего дерева, от которого тошнота усиливается. Я пытаюсь отрегулировать дыхание, говорю себе, что когда-нибудь это пройдет, и я справлюсь без восстановительных.
А потом вижу его. Высокого, очень худого парня с неправильным угловатым лицом, по которому струятся слезы.
- Прости, брат, прости, - повторяет он. - Я не хотел.
Молод, очень молод. Лет двадцать шесть, не больше. Почти здоров - я определяю это машинально, руководствуясь лишь инстинктом, подсказанным жаждой, неистовым зудом в клыках - и лишь спустя мгновение замечаю в руках парня пистолет. “Браунинг Хай Пауэр” калибра 7,65, нацеленный Коннорсу прямо в грудь.
Стянутый болью мозг принимается лихорадочно анализировать события, произошедшие за эти несколько дней, выуживая из подсознания каждую мелочь, внезапно обретшую особенный смысл: взгляды, запахи, звуки, обрывки фраз, шум шагов, дыхание, стук дождя по мостовой, даты и имена.
Уитмен был нитью, ведущей к Коннорсу, - и это было известно Дэну, так же, как и тем, кто его направлял, но Коннорс неожиданно исчез, а Уитмен ничего не знал о его убежище в Лондоне. Единственным, кто был осведомлен об этом, был Майер, но он молчал бы даже под воздействием - и это означает, что скорее всего, ни самого Майера, ни его общины уже нет в живых, потому что на Коннорса вышли через меня. Я отдал приказ Питу поднять досье Коннорса и Майера, по моей просьбе Джоан копала архив. Этого оказалось более, чем достаточно, чтобы сопоставить факты - как сопоставил их я, соединить разрозненные куски в единое целое.
И послать сюда Уитмена, предварительно снабдив его определенного рода инструкциями - например, как маскировать собственный запах от чуткого нюха хищника, - терпеливо ждать, пока жертва сама не попадет в ловушку. Ему, как никому другому было известно, куда первым делом пойдет Коннорс - если останется жив, конечно. Единственная загвоздка - Уитмен не ждал меня, иначе не сидел бы здесь в одиночестве. В то время, когда он впутался в эту историю, я еще не фигурировал в первоначальном плане.
Глядя на бледное, взмокшее от напряжения лицо Фрэнка Уитмена, я понимаю, что он находился здесь довольно долго, сидел на свежевыструганных ступеньках лестницы, ходил из угла в угол, куря одну сигарету за другой. Он вовсе не хотел делать то, что должен, не хочет этого и сейчас - я отчетливо вижу, как дрожит на спусковом крючке его палец, но выбора у него нет. Вернее, его не оставили те, кто сумел вовлечь в акцию полицию Лондона, старшего боевого аналитика Объединенного отдела, троих охотников - и остаться невидимым. Возможностями подобного уровня обладают лишь те, у кого достаточно власти, материальных и финансовых ресурсов. Иными словами...
Боль оглушительно ударяет в свод черепа, и перед глазами начинают мелькать быстрые искры. Сжимаю зубы, изо всех сил пытаясь взять себя в руки, но не могу. Расшатавшееся зрение вяло проецирует картинку в мозг: низкий потолок, душная комната и до смерти перепуганный, истекающий потом человек с зажатым в руке пистолетом, дуло которого плотно прижато к ребрам Коннорса и нацелено как раз в то место, где бьется сердце. Даже если случится чудо, и на головы нам вдруг обрушится потолок, я вряд ли успею его остановить, и дело тут вовсе не в снижении скорости реакции из-за приступа - хотя и в этом тоже. Попросту “Браунинг” снят с предохранителя, курок взведен, и все, что остается Уитмену, чтобы отправить Коннорса на тот свет - приложить небольшое усилие указательным пальцем. Сердце, как и мозг, почти никогда не регенерирует, а у дампира, который на две трети человек - и подавно. Без учета того, разумеется, что пули в “Браунинге” скорее всего, модифицированные. К тому же, Уитмен - неопытный стрелок, его опасно провоцировать, как никого другого. Страх может заставить его выстрелить; с моей стороны для этого требуются сущие пустяки: один неверный звук или резкое движение.
Единственное, на что тут можно рассчитывать - на ту долю секунды, когда Уитмен зажмурится, перед тем, как спустить курок. И тогда - оттолкнуть Коннорса вправо, к стене, и принять на себя пулю. Я выше ростом, так что она, скорее всего, попадет в легкое, и тут уж, как повезет - если не заденет легочные артерии или вены, то у меня будет время, чтобы убить Уитмена, если же заденет, то, скорее всего, я истеку кровью, и Коннорс все равно умрет. Такая вот задача, и на долю мгновения я теряюсь в ее разрешении, но тут удивляет Коннорс - видимо, сориентировался в ситуации лучше меня.
- Ты жив? - медленно выговаривает он.
Одобрительно киваю про себя. Говори с ним - тебя Уитмен знает и, есть шанс, что не решиться убить. Его взвинченное состоянии может даже сыграть нам на руку.
- Я не хотел, - трясет головой Уитмен. С его губ срывается нитка слюны, которую он смахивает нервным движением пальцев. Я остро ощущаю его прерывистое дыхание, толчки крови в висках, волну адреналина, ударившую в мозг. - Так получилось.
- Не делай этого, Фрэнк. - Коннорс тяжело сглатывает воздух. - Не делай этого.
Уитмен кусает губы. По скошенному подбородку течет тонкая струйка слабо пахнущей крови.
- Прости, Чарли. Иначе они убьют меня. И мою мать тоже. И сестру.
- Подожди. Мы можем обсудить это. Можем...
- А хочешь знать, что они пообещали мне взамен? - не слушая, спрашивает Уитмен и улыбается бессмысленной улыбкой. Его зрачки на секунду проскальзывают по моему лицу, но затем вновь возвращаются к Коннорсу. - Хочешь?! - Он глубже вдавливает дуло пистолета в его грудь.
- Да. - Щека Коннорса начинает дрожать, и я задерживаю дыхание, приготовившись к броску и мысленно считая секунды.
Человек склоняется к нему, свободной рукой обхватывает за шею, плотнее прижимает к себе и ласково шепчет в ухо, будто доверяя тайну:
- Бессмертие. Прости, братишка. - И нажимает на курок.
Глаз он не прикрывает.
3
Стаффорд, Стоун, Экклешхолл. Я веду машину без перерыва вот уже восемь часов, а мертвое тело Коннорса, накрытое грязным пальто, мерно покачивается за заднем сидении. Поначалу я хотел отдать его Майеру - в конце-концов, Коннорс был его сыном, но из этого ничего не вышло. На втором часе езды закончился бензин, и мне пришлось завернуть на заправку. С огромного экрана, установленного прямо над аппаратом с кофе, светлокожая блондинка с неправильным прикусом вещала что-то про “крупномасташбную операцию по ликвидации террористов”, перечисляла потери лондонской полиции.
Хозяин за стойкой молча протянул телефон, лишь равнодушно скользнул взглядом по моему лицу. Я набрал номер Джоан - ей я по-прежнему доверял. Нужно было, чтобы она позаботилась о телах трех полукровок на тот случай, если полиции вздумается устанавливать их личности. Разумеется, я не допускал мысли о том, что они станут проводить экспертизу ДНК или что-то в этом роде, просто хотел подстраховаться.
Слабым прерывающимся голосом Джоан сказала, что мне не стоит ехать в Лисмор, потому что прошлой ночью дом сгорел, а с ним вся община. В живых не осталось никого, и аналитики Объединенного отдела подозревали взрыв газа. Положив трубку на рычаг, я вышел на улицу, с трудом забрался в машину, хлопнул дверью и уехал, изменив в голове маршрут.
Теперь, по всей видимости, бывшего наемника ждет крематорий Бодана, что, в сущности, гораздо лучше, чем быть выброшенным в сточную канаву или оказаться зарытым в общей яме с негашеной известью, где кроме тебя разлагаются еще десятки безвестных тел. Возможно даже среди санитаров отыщется тот, кто знаком со словом божьим, и последний путь Чарльза Джейсона Коннорса будет не столь одинок и мрачен, каким оказался путь его отца. В Бодане, конечно, не так много католиков, но так ли уж важно это теперь?
Поморщившись, непроизвольно прикасаюсь к закрытой не очень чистым бинтом ране на ноге. Теперь к ней прибавилось еще и плечо, которое задел пулей Уитмен. Эта рана никак не желала затягиваться, то и дело сочилась кровью при любом неосторожном движении, доставляя мне определенные неприятности, вроде постоянно вымокающих бинтов и острого жжения в поврежденных тканях. Левую руку я старался беречь, хотя это мне не очень помогало.
Восемь часов я крутил руль и ни о чем не думал. Вдруг разом навалились безразличие и усталость - свою игру я проиграл в тот самый миг, когда Коннорс рухнул на пол, заливаясь кровью из раны на груди. Я опоздал на какую-то долю секунды, я знал что опоздаю, и все же впечатал голову Уитмена в противоположную стену. Однако, прежде чем я сделал это, он умудрился выстрелить второй раз - уже в меня. Вернее, я сам кинулся под пулю, закрыв собой Коннорса и надеясь в глубине души, что его рана окажется не смертельной. Но я ошибся.
Тишина в салоне становится непереносимой, особенно, если прислушиваться к тому, что происходит сзади. Левая рука Коннорса, обмякнув, елозит по спинке водительского сидения. Не выдержав, включаю радио, наугад выбираю волну, но тут же выключаю опять, не в силах выносить эту какофонию, которую по недоразумению величают музыкой.
Когда я подошел к Коннорсу, тот был еще жив и осмысленно смотрел на меня широко открытыми глазами.
”Тут тайник под полом, - сообщил он. - Справа от двери. Третья половица”.
Заметив мою рану, добавил:
“Ты точно псих. Это модифицированные пули”.
Потом улыбнулся и закрыл глаза. Я боролся с искушением поторопить его, в конце-концов, времени оставалось не так уж много, но мне не пришлось делать этого - Коннорс заговорил сам.
“Они готовят армию. Я тренировал ребят, по их приказу. Мне сказали, что все законно, я поверил. Но потом пришли охотники и перестреляли нас. Устроили пожар, хотели, чтобы ничего не осталось. Наверное, мы стали опасны.”
Больше Коннорс не добавил ничего, да мне и не требовалось. Все, что нужно я знал и так, и его слова лишь подтвердили догадку, укрепили неистовое желание поскорее вернуться в Бодан, а еще - странную, ничем не объяснимую тревогу.
Коннорс умер через минуту, но человек, без сознания лежавший за моей спиной, был все еще жив. Тогда я поднялся на ноги и приблизился к нему - его кровь должна была помочь мне восстановиться.
Ловлю в зеркале собственное отражение и не узнаю себя, будто смотрю на незнакомца; мои черты исказил страх. Откуда он взялся? Почему заставляет меня давить на педаль газа, выжимая из машины предельную скорость?
Тайник обнаружился справа от двери, хотя мне понадобилось изрядное количество времени, чтобы выломать доски - я был слишком ослаблен. Когда я все же вскрыл доски, моим глазам предстала небольшая ниша с двумя целлофановыми пакетами внутри. В одном из них был “Браунинг Хай Пауэр” с полным магазином, в другом - отлично сработанный пакет документов: три паспорта, водительские права, разрешение на ношение оружия. Их я рассовал по карманам, пистолет засунул за пояс. Подумав, взял еще и оружие Уитмена. Потом аккуратно приподнял с пола мертвого Коннорса, ногой распахнул дверь и вышел в ночь.
Через два с половиной часа я достигаю границ Бодана. Меня встречает скалистая пустошь, поросшая редкой травой, сумрачное небо, надписи: “Внимание, частная собственность. Въезд запрещен”. Камеры наблюдения на высоком заборе, плавный подъем до территории замка, тускло поблескивающие автоматы бойцов охранения, голые стволы деревьев. Когда я проезжаю мимо них, меня вновь начинает трясти. Чего я боюсь? Сам не знаю. Впрочем, нет. Я боюсь катастрофы - той, что невозможно избежать, но я не хочу думать об этом, не хочу облекать разрозненные мысли в оформившееся предчувствие.
Главные ворота Бодана распахиваются мне навстречу, не дав времени на размышления, и я выруливаю к подъезду Лаборатории, выискивая глазами Еву или Йована, но вижу лишь серо-зеленый камуфляж боевых дежурных и выхожу из машины. Навстречу мне уже бегут целители и младший медперсонал.
- Господин, с вами все в порядке? - вопрошают они, поглядывая на мою пропитанную кровью одежду. Вяло отмахиваюсь - конечно, в порядке, - и киваю на “Рэндж Ровер”:
- Там труп. Сообщите аналитикам.
Прислужников посылают за носилками, и тут я вижу Селену. Она стремительно приближается - должно быть, шла со стороны Южной Башни, останавливается в полуметре от меня, секунду молча изучает мое лицо глазами. Я отчетливо представляю себе, как выгляжу в эту секунду, какой от меня исходит запах.
- Бог мой, Гелерд, - медленно произносит госпожа и подносит к губам кончики пальцев. - Тебе нужна помощь.
- Не сейчас.
- Сейчас. Ты ранен, - безапелляционно говорит Селена и оборачивается на кого-то из дежурных. С такого ракурса мне видна высокая скула, совершенный рисунок губ, длинные изогнутые ресницы. Она прекрасна, как бывает прекрасен ядовитый цветок или хищное животное; такой красотой лучше любоваться на расстоянии - она не вызывает страсти, только тревогу и страх. - Александера сюда! Быстро!
- Не стоит, Селена. Это лишнее, - слегка стиснув ее запястье, негромко говорю я.
Госпожа вскидывает на меня взгляд, обжигает двумя зелеными огнями. Что-то в интонации моего голоса заставляет ее отступить. Боевой дежурный, застывший поодаль в почтительной позе, вопросительно смотрит на нас. Селена чуть качает головой, и он тут же удаляется прочь. В это мгновение тело Коннорса осторожно извлекают из салона “Рэндж Ровера”, укладывают на носилки. Из-под брезента свешивается изуродованная рудиментарным отростком левая кисть с грязно-бурым налетом на пальцах. Один из прислужников торопливо засовывает ее под брезент. Коннорса увозят в Лабораторию.
Провожаю его глазами, а затем разворачиваюсь и иду в направлении Большого Корпуса. Сейчас мне необходимо лишь одно - убедиться, что с Евой все в порядке, что предчувствие обмануло меня, что тревожится не о чем. Это желание настолько велико и сокрушительно, что меня не останавливает даже возглас Селены, полный неприкрытого изумления:
- Гелерд! Что происходит?
Я не отвечаю, меня не хватает на слова. Слишком много их набежало. Я произнесу их позже, когда буду готов. Когда узнаю главное, то, ради чего я вернулся сюда.
- Если ты намерен увидеть Еву, - в спину мне негромко произносит Селена, - то ее здесь нет.
Резко оборачиваюсь, натыкаюсь на прищуренный взгляд, полный скрытой угрозы. Как это бывает, когда почва уходит из-под ног? Я никогда не знал - до этой секунды. Всего пару мгновений назад меня двигала вперед чудовищная сила, и теперь эта же сила пригвоздила к месту.
- Где она?
Чувственные губы изгибаются в легкой, едва заметной усмешке.
- Мне кажется, сейчас тебе нужно успокоиться. И дать возможность Александеру осмотреть себя. Так будет лучше для всех.
Оскалив зубы, одним движением хватаю Селену за хрупкие предплечья, с силой сжимаю. Меня не останавливает даже ее исказившееся от боли лицо.
- Где она?
Ладони Селены упираются мне в грудь.
- Ты сошел с ума, - цедит она сквозь зубы, с трудом отстраняется. - Отпусти меня.
Но я не отпускаю.
Сошел с ума. Что ж, вполне возможно. Может быть, мы все тут сумасшедшие - каждый на свой лад, но у моего сумасшествия появилось рациональное зерно, твердая основа - первобытный инстинкт хищника, защищающего свою территорию, свою самку или свое потомство.
Вопрос вырывается из моего горла вместе с утробным рычанием.
- Где она?!
В зеленых глазах вспыхивает страх. Впервые за два столетия она боится - по-настоящему боится меня. Должно быть, в эту минуту я, стоящий тут с искаженным лицом и оскаленными клыками, шатающийся от слабости и гнева, и в самом деле похож безумца.
Боевые дежурные, стоящие неподалеку с автоматами наперевес, не делают ни единого движения, чтобы помочь Селене, как-то остановить меня - их придавил страх. Вероятно, я убил бы их всех, посмей они вмешаться, посмей сделать хотя бы шаг, одно движение.
Губы Селены вздрагивают. Она с ненавистью смотрит на меня.
- Четыре часа назад она отбыла в Эдинбург в составе оперативной группы Объединенного отдела. Йован отправился с ней.
- Это был твой приказ? - я сжимаю предплечья Селены, встряхиваю. По сведенным судорогой мускулам проходит ледяная волна. Сейчас мне кажется, что я способен ее убить. - Твой?
- Она сама сделала свой выбор, Гелерд. Нравится тебе это или нет, - зеленые глаза прожигают меня насквозь - до задержки дыхания, до потери пульса, - ты уже ничего не изменишь.
Отталкиваю Селену, быстрым шагом направляюсь к машине - ее еще не успели отогнать в гараж. На моем пути возникает прислужник, и я, как куклу, отшвыриваю его в сторону. Сажусь за руль, хлопаю дверью, поворачиваю ключ в зажигании, нажимаю на педаль газа. “Рэндж-Ровер” с визгом берет с места и вылетает за Главные Ворота. Никто не думает меня останавливать.
4
Если бы можно было стереть память, повернуть назад время, утихомирить жжение, заживить раны, предугадать и исправить. Что мог сделать я?
Ничего. Лихорадочно набирать номера в недозарядившемся телефоне, натыкаться на глухие гудки или механическое “Прошу прощения, но это закрытая информация”.
И еще искать, полагаясь на чутье: Мурхаус, Пилтон, Сайтхил. Я немного знал эти районы, в каждом из которых у Йована имелась пара-тройка знакомых из местной гопоты: шлюхи, наркодилеры, барыги. По необъяснимой причине его всегда влекло на самое дно, к местам, от которых я отгораживался инстинктом. Заброшенные доки и дешевые бары, чьи-то съемные квартиры с плохой звукоизоляцией, едким запахом хлора и нашатыря - Йовану было безразлично. Там он мог чувствовать особое биение жизни, напиваться в пабах с проститутками, курить гашиш, нюхать кокаин, подолгу наблюдая за рекой и чайками, деловито копошащимися клювами в мусорных баках.
Но это было давно, в другом измерении. Еще до того, как в нашей жизни появилась Ева, еще до того, как все покатилось кувырком.
Я потерял счет времени, петляя по улицам и стараясь совладать с охватившим меня ознобом. Катастрофы больше не стоило ждать, она уже произошла, и от одной этой мысли я испытывал почти мазохистское облегчение.
Еще я мог молится. И молился, перебирал в голове слова, нанизывал на нити бессмысленности. Я давно уже не верил в Бога. Слишком многое мне удалось увидеть за двести лет существования, чтобы перестать терзаться сомнениями - я и так знал, что его нет, это иллюзия. Есть пустота, есть космос, другие миры, вероятно, но не Бог. Иначе все было бы слишком просто. Иначе можно было бы выбирать, не размышляя о последствиях. Жизнь или смерть, рай или ад, грех или спасение.
Реальность - и никакой метафизики. Мы начинаем верить, когда попадаем в ад. Эти улицы с кривыми заборами, складами, машинами, многоэтажными домами и фонарями, залепленными сыростью, вполне могли бы за него сойти.
Спустя почти три часа мне удалось дозвониться до Баота. Срывающимся голосом он пообещал разузнать все, что только возможно. Через полчаса он сообщил мне, что группа из четырех охотников была направлена в Эдинбург на проверку какого-то адреса, кажется, в Грантоне. Операцию курирует непосредственно Селена, поскольку Джоан находится в реанимации. Почему не ее заместитель, спросил я. Баот ответил, что не знает.
Я обнаруживаю машину Объединенного отдела возле покосившегося забора, сквозь который видно черную гладь залива, очертания новостроек и поросший травой пустырь.
Осторожно выхожу из “Рэндж Ровера”, приближаюсь к служебному “Лэндкрузеру”, провожу пальцами по холодному капоту - стоит долго. Ледяной ветер обжигает кожу, треплет волосы. Я прохожу за забор, в открытую пересекаю пустырь и до рези в глазах всматриваюсь в холодную пустоту, но ничего не вижу и не слышу, кроме свиста ветра и фантомных звуков, рождаемых темнотой. Достигнув едко пахнущей железом двери подъезда, судорожно сжимаю пальцы; понимание того, что я найду там внутри, на мгновение заставляет все чувства сбиться в ледяной ком - так в первую секунду ранения не реагируют нервы, словно давая мозгу небольшую передышку, право выбора между забвением и болью.
Дальнейшее я помню плохо. Кислый запах крови и пороха, дымная гарь. Темнота, лестница, заваленная трупами, темные пятна на светло-сером бетоне, звон отстрелянных гильз под ногами. Глухой стук крови в ушах. Ловлю себя на мысли, что поднимаясь вверх, машинально считаю трупы. Их тут много - даже слишком для простой проверки адреса. Двое молодых охотников из Объединенного отдела, лежащих друг от друга на расстоянии вытянутой руки: головы прострелены, рты искажены в предсмертном крике. На четвертом этаже, возле закрытой шахты лифта, я вижу Йована. Он лежит навзничь, зажав в правой руке “Дезерт Игл” с отстрелянной обоймой. Отупело считаю следы пуль на его теле - их оказалось пять, но это лишь те, что я смог разглядеть. Конечно, были и другие. Слишком много крови. Когда я присаживаюсь, чтобы прощупать пульс, его рука вздрагивает. Но пульса нет.
Тогда я поднимаюсь и следую дальше. Еву я обнаруживаю этажом выше, у вентиляционного люка. Рядом - два мертвых тела. Полукровки.
Склонившись над Евой, отвожу с лица намокшие от крови волосы, разжимаю пальцы с намертво зажатым клинком и машинально оцениваю повреждения: два пулевых в грудь, одно - колото-резаное в живот. Задето сердце, левое легкое, печень и бог знает, что еще.
Моя девочка умирает.
Странно, но я ничего не чувствую - только опустошенность. Сжав губы, провожу ладонью по окровавленному лицу, по темным дугам бровей. Ресницы вздрагивают, приоткрываются мягкие веки. Сейчас я не могу различить выражение ее глаз и очень жалею об этом.
- Гелерд, - Ева не удивляется, увидев меня. - Йован успел?
Говорит с трудом - на правой щеке сквозная рана, от носа до подбородка. Распухшие губы, заплывшая скула. Ей сильно досталось. Регенерация идет, но очень-очень слабая. Нелегко регенерировать, если мотор, качающий кровь по телу, пробит пулей. Лишь спустя мгновение до меня доходит смысл ее вопроса.
И я отвечаю:
- Да.
Ева прикрывает глаза, и тут мои рецепторы, отвечающие за чувства, начинают понемногу оживать, реагируя на тошнотворную реальность.
Запах ее крови ударяет в ноздри, и в эту секунду я понимаю, что меня трясет. Все мое тело ломают и скручивают судороги. Она не должна умереть, не здесь и не сейчас, только не сейчас, господи, это было бы слишком даже для меня.
Ева, ты слышишь? Ты чувствуешь меня? Вряд ли я когда-нибудь скажу это вслух, но ради тебя я объехал каждый вонючий закоулок этой страны, убивал, был готов пойти на предательство, был готов на что угодно. Впрочем, теперь это не имеет значения, потому что ты лежишь здесь, истекая кровью, счет твоей жизни идет на минуты, а я не знаю, как поступить дальше, я растерян, ведь от Эдинбурга до Бодана самое меньшее четыре часа езды - ровно настолько я опоздал. Ровно настолько.
Я хватаю Еву за плечи, прижимаю к себе, утыкаюсь лицом в холодные волосы, пахнущие порохом и думаю о том, сколько же она потеряла крови. Возможно, у нее бы все получилось, будь рядом Лаборатория, целители и все эти их штуки, вроде очищенной плазмоферезом крови и стабилизатора. Но ничего этого нет. Есть только моя не слишком чистая кровь. И все-таки, мне придется рискнуть - точно так же, как год тому назад.
Закрываю глаза, потом осторожно опускаю Еву на пол, беру в руки ее боевой нож, рассекаю левое запястье. По бледной с прожилками синих вен коже вяло ползет темно-красная струйка, стекает на пол. Правой рукой приоткрываю губы Евы; неожиданно она приходит в сознание, открывает глаза и с ужасом смотрит на меня, на потолок и стены. Я пытаюсь говорить как можно спокойнее, так, чтобы не напугать ее еще сильнее:
- Тебе нужно выпить это, Ева.
- Нет, - едва слышно выдыхает она.
- Доверься мне, ладно? Выпей.
- Нет, - она принимается мотать головой из стороны в сторону. - Нет.
- Посмотри на меня, - с усилием говорю я, поглаживая ее волосы. - Посмотри на меня.
Но все напрасно. У нее начинается истерика, но я осознаю это слишком поздно, когда замечаю расширившихся черных зрачках, помимо боли еще и проснувшуюся память. С ледяным спокойствием понимаю, что произошло, но все же продолжаю повторять ее имя. На что я надеюсь? Трудно сказать.
Она больше меня не слышит, она слишком далеко. Плавает в полубредовой жиже воспоминаний, боли и ужаса, порождаемого гипоксией мозга, задыхаясь, бормочет что-то на трех языках одновременно, зовет мать. В ее шепоте слились отчаяние и страх перед неизбежным, но я не способен избавить ее от этого, как-то облегчить ей состояние умирания.
Приглушенный крик застревает у меня в ушах, осколками разносится в сознании. Я прижимаю к себе едва теплое тело и с трудом поднимаюсь на ноги.
Я ничего не могу изменить. Лучше не думать об этом. Лучше перебирать в голове отвлеченные мысли, копаться в воспоминаниях. Я не люблю делать этого, но что у меня есть еще?
Токио, зима 1932 года. Квартал гейш. Идет снег. Брызги крови на белом снегу смотрятся очень красиво, прямо как каллиграфическая поэма Фудзивара-но Саданобу периода Хэйан. Так сказала мне Кимико, перед тем, как бесшумно раствориться в темноте улицы. Край ее кимоно трепетал, словно крылья бабочки.
Москва, 1948. Два часа утра. Под ногами хрустит ледок. На улице апрель, но еще довольно холодно. Зато в воздухе пахнет весной. Неповторимо. Нигде так не пахнет весной, как в России. Секрет в том, что там она приходит медленно, вдумчиво, по капле впитывается в поры, пробуждает душу, тревожит тело. Пять минут назад мне пришлось убить четверых оборотней свободных стай. Я не знал, что они сделали, и не хотел знать. Перед смертью один из них плакал. Я отрубил ему голову.
Загреб, 1999. Сентябрь. Тепло. В воздухе пахнет выхлопными газами, сигаретным дымом, какой-то кислятиной. Ветер лениво катает по грязному асфальту окурки. Я нахожусь на парковке возле городской больницы и держу на прицеле человека. Я давно его искал. Это молодой серб с приметной татуировкой на шее. Он стоит, покачиваясь из стороны в сторону, словно пьяный, но он не пьян - он ранен. От него пахнет кровью. “Стреляй, - говорит он и скалит в усмешке зубы. - Без меня ты все равно их не отыщешь”. И я нажимаю на спусковой крючок.
Эдинбург, декабрь 2007 года. Я шагаю по лужам крови, хлюпающим под ногами, иду вперед, шаг за шагом, переступая через мертвые тела полукровок. У меня на руках тело моей обращенной. Она умирает. Я чувствую, как кровь стекает по моим рукам, падает на пол, но ничем не могу ей помочь. Миную этаж, где лежит тело моего напарника, спускаюсь по заваленной телами лестнице, выхожу на улицу. В лицо ударяют потоки ледяного воздуха, вместившего в себя слишком много: ветер с залива, морозная трава, бетон, известка.
Нужно выключиться снова. Это не так уж трудно, если думать о чем-то действительно значимом. Я лихорадочно выискиваю в памяти фрагменты, пытаюсь собрать их в единое целое, составить цельную картинку, в которой была бы гармония, какой-то смысл, но тщетно. Всего было слишком много: выстрелы, драки, мольбы и проклятия, чьи-то тела и губы; названия городов путаются, свиваются в жгуты: Рига, Глазго, Рабат, Эр-Рияд, Детройт, Фэрбенкс, Осло, Неаполь, Мумбаи, Сплит, Торонто, Куала-Лумпур, Шанхай. Самый прекрасный рассвет, несмотря на адскую жару, я видел в Уатулько; нигде так не воняло так отвратительно, как в притоне в Дели, где за грязными матерчатыми занавесками продавали двенадцатилетних девственниц по 10 долларов за ночь. При мысли о прошлом меня начинает мутить от бессильного отвращения, тошнотворной тоски и тягостного понимания, как я ошибался; что, несмотря на всю чудовищность произошедшего, я не пожелал бы сейчас повернуть время вспять.
Потом, кажется, был вертолет, и всплески света сквозь вой ветра в бешено вращающихся лопостях. Быстрые пальцы. Укол в вену. Опустошение.
Хриплый голос со странным плавающим акцентом. “Быстрее, сыворотку... Мы ее теряем”.
Еву приняли из моих рук, погрузили на носилки. Йована вынесли минутой позже.
Стоя по колено в сухой траве и задрав голову в черное небо, я наблюдал за тем, как в нем растворяются проблесковые маячки. А потом направился к машине, сел за руль, захлопнул дверь, достал последнюю сигарету из пачки и закурил, безучастно глядя на суету вокруг того дома. Аналитики, инквизиторы. Трупы, полиэтиленовые мешки, в которые их проворно упаковывали санитары для того, чтобы направить на ликвидацию. Почему-то я не мог заставить себя уехать сейчас. Возможно, это подействовали седативные. Или что-то еще. Я пришел в себя только на рассвете, когда один из аналитиков робко постучал в стекло и предложил довезти меня до Бодана. Я не спорил. Мне было все равно.
В Бодане меня встретили целители. Целая армия чертовых целителей в белых халатах с инструментами наготове. Я не сопротивлялся, когда меня провели в Лабораторию, раздели донага, взяли кровь на анализ, промыли раны, обколов какой-то дрянью. Потом я уснул, провалившись в черную невесомость без снов. Но я не возражал. В таком состоянии, по-крайней мере, невозможно было думать.
Глава 8.
1
Когда я просыпаюсь, то первое, что вижу перед собой - растерянное лицо молодой целительницы из Истинных. В ее серых глазах, устремленных на меня, читается смесь страха и надежды, словно у великомученицы с картин итальянских мастеров эпохи Возрождения. Она несмело берет мою руку прохладными пальцами, отсчитывает пульс. Я мягко высвобождаю запястье и поднимаюсь на кушетке. Собственное тело кажется мне невесомым.
- Господин, - испуганно лепечет целительница, отстраняясь. - Вам нельзя... пока нельзя... вставать...
Она боится меня. Боится, что сейчас, в моем состоянии, пограничном реальности, я попросту сверну ей шею. Должно быть, получила четкие инструкции на этот счет.
Палата кружится перед глазами. Кажется, в меня вкололи лошадиную дозу седативного. Впрочем, возможно, это и к лучшему. Седативные притупляют чувства и восприятие - то, что мне нужно. Если станет совсем невтерпеж, можно будет попросить сделать еще один укол. Двойную дозу. Хуже, во всяком случае, не будет.
Воспоминания наваливаются на меня внезапно, как тяжелое похмелье. Я прикрываю веки - свет флуорисцентных ламп становится нестерпим.
- Позови Александера, - хрипло говорю я, не глядя на девчонку. - Немедленно.
- Да, господин, - она кланяется мне и бесшумно исчезает за дверью палаты.
Я ухмыляюсь в потолок и снова ложусь на кушетку. Так-то лучше. Блаженное небытие закончилось, пришло время проснуться. И узнать все, как есть.
Александер появляется не сразу - минут через тридцать, может, через час. В своем забытье я утратил представление о времени.
Когда он заходит в палату, как всегда, в безукоризненно белом халате, из-под которого виднеется хирургическая пижама, с идеальным пробором в волосах, на меня накатывает оцепенение. От Александера несет кровью и тяжелым химическим духом медикаментозных препаратов, этот запах бьет мне в ноздри тяжелой удушливой волной, от которой некуда деваться.
Я поднимаю на него взгляд.
- Она жива, - без предисловий сообщает целитель, - и будет жить. Показатели стабильны.
Я проговариваю про себя эти слова, точно древнюю алхимическую формулу, стараюсь уловить их смысл. Жива. И будет жить. Жива и будет жить. Будет. Жить.
- Йован?
Усталое лицо Александера принимает напряженное выражение. В уголке тонкого рта собираются мелкие морщины. Если бы я не знал его так хорошо, то решил бы, что это проявление недовольства какими-нибудь незначительными обстоятельствами, вроде плохой погоды или падения его любимого футбольного клуба в таблице рейтингов, но это не так. Я понимаю все по его молчанию, но ничего не чувствую. Лишь сонливость и легкое оцепенение в мышцах, какое бывает, когда действие препарата заканчивается.
- Когда кремация?
- Не знаю, - через силу проговаривает Александер, сжимает губы. - Санитарам нужно время для подготовки. Стэн распорядился ничего не проводить без тебя.
Молча смотрю на Александера. Он стискивает пальцы, и это непроизвольное движение, так не вписывающееся в сдержанный, на все пуговицы застегнутый облик оказывает на меня большее впечатление, чем все его слова.
- Мы сделали все, что могли.
- Знаю.
- Тебе что-нибудь нужно?
- Скажи, чтобы позвали Баота. И принесли мне одежду.
Александер удаляется, а я остаюсь сидеть в полном одиночестве, сжимая и разжимая в пальцах жесткую простынь. Внезапно меня начинает трясти мелкой отвратительной дрожью, и я понимаю, что пока не готов к полному осознанию реальности. Потом, позже, когда я буду в надежной тишине своих покоев. Тогда, может быть.
Когда приходит Баот с охапкой одежды в руках, я приказываю ему достать еще лекарства. Пока он ходит за дозой, я одеваюсь. Царапина на плече вновь начинает сочится бурой сукровицей, проступающей сквозь бинты. В моей крови еще слишком много этого дерьма, и никакой гемодиализ не сумеет ее очистить. Баот приносит мне шприц, и я вкалываю себе десять кубов. Через полминуты на меня снова находит спасительное отупение.
Баот стоит чуть в стороне и смотрит на меня со своим обычным непроницаемым выражением на лице, только теперь в его зрачках тенью мелькает нечто, отдаленно напоминающее жалость. Или мне только так кажется? Впрочем, все равно.
Я отбрасываю шприц в сторону.
- Пошли.
Провожаемые долгими взглядами целителей и медперсонала, мы выходим из отделения интенсивной терапии, минуем оперблок и спускаемся к моргу. Возле плотно закрытых дверей я спохватываюсь и оборачиваюсь на Баота. Ему там не место.
- Можешь быть свободен.
Он молча кланяется. Я берусь пальцами за прорезиненную ручку, открываю дверь и захожу в морг. Внутри бледно и гулко, словно в яичной скорлупе, только под потолком перед входом вяло мерцают бактерицидные лампы. Одеревеневшее тело плохо слушается, когда я продвигаюсь вперед по пустынному коридору, медленно и осторожно, словно по битому стеклу. Звук моих шагов гулко рикошетит от потолка, головокружительно ввинчивается в уши. Возможно, я переборщил с дозой. Опять.
Возле белой двери с надписью “Крематорий” я останавливаюсь, тупо всматриваюсь в буквы. Происходящее кажется мне карикатурной иллюзией, странным обманом. И все же, я захожу внутрь, в обширное помещение, облицованное белым, в тончайших розовых прожилках, мрамором. Этот разветвленный узор вызывает у меня новый приступ головокружения. Навстречу поднимается Стэнли. Его рыжеволосая шевелюра ярким пятном выделяется на фоне белых стен. Я с удивлением вижу его покрасневшие веки, мутные глаза. Кажется, он плакал.
- Милорд, - говорит он сдавленно, трет лицо ладонями. - Хорошо, что вы здесь.
Молча киваю, и мы проходим в ритуальный зал, где на специальном постаменте установлен гроб с телом Йована. Дубовый гроб. И этот чертов костюм. Йовану вряд ли понравилось бы это.
Но, в конце-концов, он ведь был не обычным наемником, и наверное, было бы неправильно просто спалить его в печи. Нужно придать сожжению видимость ритуала, обставить его уход красиво, тогда он будет что-то означать.
Я подхожу ближе, вглядываюсь в неподвижные черты. Пока я лежал в Лаборатории, Йован проходил через последние процедуры, сопровождающие смерть официального лица, чтобы затем превратиться из мыслящего существа в ворох бумаг и заключений. Акт о вскрытии, заключение ответственного аналитика, заключение Главного боевого советника и еще черт знает что - все ради того, чтобы дополнить собой негативную статистику Братства, стать пунктом обвинения в негласной войне.
Странно, но мой мозг напрочь отказывается воспринимать ту простую истину, что Йован мертв. Возможно, от того, что он вовсе не выглядит мертвым. Мертвые похожи на желтых манекенов с дырами от пуль, с развороченными лбами, зубами и шеями, с оторванными конечностями. Мертвым чуждо спокойствие; облик же Йована дышит глубоким умиротворением, на побледневшем лице с правильными чертами написано выражение покоя, словно он обрел то, что давно искал. Безусловно, это вовсе не так - Йован любил жизнь и хотел жить, в отличие от многих, для кого смерть всегда желанный подарок, долгожданная станция прибытия после затянувшегося сверх всякой меры пути; для Йована возможность умереть олицетворяла собой квинтэссенцию свободы, но жизнь была желаннее и ценее.
- Тут больше никого нет. Только мы с вами, - глухо говорит Стэнли, уставившись в пол. - Я хотел позвать еще священника, но передумал.
- Он не верил в бога, - откликаюсь я, про себя удивляясь тому, как изменилось лицо Йована - очень подвижное при жизни, в смерти оно приобрело суровую законченность, словно лик древнеримского патриция.
- Знаю.
- Пора начинать, - говорю я.
Йован не выносил долгих прощаний, высокопарных слов. Что толку произносить речи над бездыханным телом? Все, что можно, было сказано и сделано при жизни.
Не осмелившись спорить, Стэнли коротко кивает. Из-за застекленной перегородки возникают двое угрюмых санитаров, защелкивают тускло поблескивающую лаком крышку, и гроб медленно уплывает в печь, навстречу пламени.
Через пару часов от Йована не останется ничего. Прах к праху и пепел к пеплу. Наверное, так и должно быть.
- Госпожа Селена отдала приказ захоронить прах у стен Бодана, - оповещает меня Стэнли. - Рядом с остальными.
Селена. При звуке этого имени между замороженными седативным нейронами моего мозга начинают проскальзывать короткие связи. Селена. Зеленые глаза, тонкая шея, совершенное тело.
Я сжимаю кулаки так, что ногти впиваются в кожу, но боли не ощущаю.
Селена. Моя жестокая, моя прекрасная Селена, так легко играющая жизнями и смертями, будто фигурками на шахматной доске. Во имя чего ты делаешь это? А я - я сам?
Сглотнув воздух, резко разворачиваюсь и иду по направлению к выходу. Здесь я больше не нужен. Разве что...
- Милорд!
Стэнли приближается ко мне, вкладывает в ладонь нечто продолговатое, прохладно-тяжелое.
- Мне кажется, это должно остаться у вас.
Еще прежде чем мои пальцы смыкаются на ребристой рукоятке, я интуитивно понимаю, что это, опускаю взгляд. “Дезерт Игл”, Дева Мария.
- Спасибо, Стэн.
По щекам прислужника-ликана катятся тяжелые слезы.
- Я еще побуду тут, - глухо произносит он и отворачивается. - Прослежу за всем.
Я машинально повторяю:
- Спасибо.
И выхожу из крематория, стиснув в правой руке пистолет и мучительно желая только одного - забвения. Это, в отличие от много другого, я способен без помех организовать сам.
2
Время. Закат, рассвет. Снова рассвет. Закат. Старый, не дающий сбоев механизм. “Глен Игл”, “Хайленд Парк” двадцатипятилетней выдержки, которым я запил горстку восстановительных, так кстати обнаружившихся в ящике моего стола.
И сигареты. Очень много сигарет. Я сидел на полу и любовался на то, как за пыльным окном ночь сменяет утро, и наоборот. Иногда ко мне заглядывал Баот. Невозмутимо оглядывая мизансцену, менял пепельницы и уносил прочь немногочисленные пустые бутылки. Пару раз настойчиво трезвонил внутренний телефон, и тогда я вырвал его вместе с проводами - он сильно раздражал мой слух. Меня больше ничего не интересовало, кроме неба и пыльных разводов в окне. В те часы меня не было, я не существовал, очутившись в каком-то недосягаемом Зазеркалье. Я пил, курил и отстраненно фиксировал, как катятся по кругу мысли - тошнотворно-ленивые, сладковато-вязкие, будто разлагающаяся плоть.
Селена.
Почему я не убил ее? Почему не покончил с этим?
Я не сумел. Я оказался бессилен против ее убийственной логики, прямого взгляда жестких зеленых глаз - бессилен против правды.
Улыбнувшись, прикладываюсь губами к скользкому горлышку бутылки.
Ее покои. Сонм прислужниц, обхаживающих госпожу. Ее тело: точеные бедра, литая грудь, долгие линии спины. Я вошел туда, когда она переодевалась. Она безмятежно улыбнулась мне, сбросила шелковый халат с плеч, вошла за ширму из тончайшего шелка - старинную, украшенную изображением цветов сакуры. А потом приказала прислужницам оставить нас одних. Больше она меня не боялась.
- Рада, что ты пришел. Как твои раны? Не беспокоят?
Только Селена могла говорить так, словно ничего не произошло, разрубив меня на части, подвесив вниз головой.
- Что вы сделали с телом Коннорса?
- С телом Коннорса? - в голосе Селены вспыхнули искры непривычного удивления. Конечно, она ожидала услышать от меня совсем другое. - Какое тебе дело до трупа наемника?
- Есть дело. Отвечай.
Ее глаза - зеленые, настороженные - мелькнули из-за ширмы и снова исчезли под ворохом длинных ресниц. Она одевалась - медленно, долго, со вкусом. В ту минуту я мог бы уловить волны почти чувственного наслаждения, исходящие от ее тела. Селена наслаждалась вдвойне. Ее волновали прикосновения прохладного шелка к коже, а еще - собственная власть надо мной.
- Кремировали почти сутки назад. Ты доволен?
- А протокол вскрытия?
- Вскрытия не было. Милослав не счел это целесообразным.
- Так же, как и выслушать мой доклад.
- Ты был немного не в себе все это время. К тому же, Милославу понадобилось срочно уехать. Его присутствие требовалось на континенте, - лениво протянула она.
- Полагаю, затем, чтобы убедиться, что на заводе по производству нового оружия по-прежнему все в порядке.
Слова были сказаны. О последствиях я не размышлял, зато отчетливо услышал, как замерла тонкая рука, удерживающая шелковый пояс. В тот момент я ощутил первый прилив усталости. Моя ярость улеглась сама собой, сгорела, высохла. Я пришел сюда, чтобы свернуть ее прекрасную шею, но даже на это оказался неспособен. Разве можно винить ее в собственной слабости? Селена такая, какая есть, какой должна быть - иначе, как можно было выдержать почти пять столетий пытки?
- О чем ты говоришь? - в мелодичном голосе не было и тени замешательства, только переливы кельтских баллад. Его я мог бы слушать вечно.
- Тебе повторить?
- Не стоит.
- Так я и думал. Но я все же я поделюсь с тобой своими соображениями. А ты меня поправишь, если что.
Короткий смешок.
- Разумеется.
- Власть Магистра всегда держалась на страхе. На угрозе новой войны. Пятьсот лет - слишком долгий срок. Братство было на грани распада, и ты знала об этом, вы знали. Совет начал сомневаться в целесообразности Договора. Вам - тебе, Магистру и кучке ваших приспешников срочно требовалось придумать нового врага. И вы сделали это. Незарегистрированные общины, кланы - бунтовщики. Хороший способ выиграть время. А потом у вас было бы оружие. И тогда вам было бы уже ничто не страшно. Вы разрабатывали его давно. Создавали армию, которая бы выполняла ваши приказы без рассуждений, пошла бы на любого врага. Незарегистрированные полукровки подходили для таких целей идеально. Для них не существует такого понятия, как стая или клановость. У них нет кровных привязок. Их некому защитить. Просто мясо. К тому же, они вряд ли могли бы выдать своих хозяев. Вы действовали осторожно, чужими руками. А потом все вышло из-под контроля. Произошел сбой. Некоторые из общин перестали вам подчиняться. И вы начали их уничтожать - одну за другой. Все верно?
Селена вышла из-за ширмы, неподражаемо-прекрасная, как всегда, кинула равнодушный взгляд на мое лицо, усмехнулась краем чувственных губ.
- Пока все.
Я усмехнулся ей в ответ, достал сигареты и закурил.
- Вы тестировали это оружие с их помощью. А потом оно каким-то образом попало к Тадеушу. Вот что вас испугало, вовсе не сговор с ортодоксами, не раздел территорий. И вы решили воспользоваться ситуацией. Отправили в Белград нас с Йованом. Пока мы гонялись за тем чертовым вампиром, вы послали к Дитмару советников. Так вы убили двух зайцев - привели к подчинению ортодоксов и оттяпали кусок Восточных территорий. Все счастливы, Совет в восторге, Магистр опять на коне. Идеальная комбинация. Твоих рук дело?
Она сузила глаза, скрестила на высокой груди руки.
- Не только.
- Все было бы отлично, если бы не тот патруль в Катовице. И не Коннорс, который чудом остался в живых. Его требовалось найти и уничтожить. Он не знал, конечно, всего, но о многом догадывался. Поначалу вы пытались действовать через Дэниела, но тут Польский отдел вмешался, поднял шум из-за Гойна. И вам пришлось инициировать совет. Ты неплохо сыграла, когда дала согласие Колину на проверку советников по промышленной безопасности. Тебе было нужно держать все в своих руках. Не думаю, что Колин играет на твоем поле. Слишком мелкая пешка.
- Верно.
- У вас никак не получалось отыскать Коннорса. Вы боялись, что я найду его первым, и он все расскажет. И тогда вы вышли на Майера. Я только одного не пойму - к чему понадобилось убивать всю общину? Они ничего не знали.
- Это была подстраховка. К тому же, все должно было выглядеть, как несчастный случай, - бесстрастно пояснила Селена, и я не уловил в ее голосе ни тени раскаяния. - Вариант с газом был идеален. Никто не стал бы задавать вопросов.
- Никто, верно. Кроме меня.
Холодная улыбка скользнула по бледному лицу и тут же затерялась обратно в тени.
- Но ведь это ты вывел нас на Майера, Гелерд. С помощью Джо, когда отдал приказ перерыть архивы. Бедняжка, она была так расстроена, когда узнала про общину. До такой степени, что у нее начались преждевременные роды.
Я пожал плечами, швырнул окурок на пол, придавил ногой. В воздухе запахло паленым.
- Хоть кого-то можно поздравить.
- Вряд ли. Ее ребенок умер, к сожалению.
- Вот как. - Я поднял на Селену глаза, с изумлением рассматривая ее бесстрастное лицо, и в который раз спрашивал себя: ради чего? Чего мы хотели достичь? - Мир вам не нужен, верно?
- Мир, - лениво протянула Селена и издала легкий презрительный смешок. - Мир, - повторила она. - Разве ты когда-нибудь хотел мира, Гелерд? Что бы ты стал делать без войны? Давно бы сошел с ума, пустил себе в лоб пулю, в этом я уверена.
- Тебе бы этого хотелось, верно?
Селена расхохоталась. Ей было наплевать. Она больше не принимала меня в расчет.
- Возможно, - сказала она. - Иногда.
- Йован погиб. Из-за тебя.
- Нет, - тонкие пальцы неуловимо коснулись моей кожи. - Он погиб из-за тебя.
- А Ева?
- Ева?
- Зачем ты сделала это с ней? Она еще дитя.
- Дитя, - отстраненно проговорила Селена, - но ты ведь не думал так, когда спал с ней, правда?
- Зачем? - тупо повторил я, не узнавая собственного голоса.
Брови Селены взметнулись вверх.
- Зачем? - переспросила она и усмехнулась. - Это ты меня спрашиваешь? В нее было вложено слишком много сил и ресурсов, чтобы позволить тебе красть ее у Братства. Думаешь, мне легко было наблюдать за тобой весь этот год? Смотреть на то, как ты сходишь с ума, распадаешься на части, копаешься в прошлом? Так ты пытался найти себе оправдание? Доказать, что ты можешь еще что-то, кроме как убивать? Ты - убийца, Гелерд. Это твоя сущность. Ничего другого не было, никогда. Но ты не хотел понимать этого. Почему?
Я посмотрел на Селену. Ее лицо было бледным и спокойным. Зеленые глаза мягко светились в полутьме.
- Не знаю, - честно ответил я. - Не могу сказать.
Она склонилась ко мне, мимолетно улыбнулась, провела пальцами по щеке.
- Ты считаешь меня чудовищем, верно?
- Да.
- Мы похожи - ты и я. Мы оба делаем, что захотим, берем то, что нам нужно, не считаясь с мелочами. Это называется преимуществом силы, Гелерд.
- Жизнь Йована ты зовешь мелочью? Жизнь пятнадцати полукровок? До такого даже я не дошел.
- О, ради бога, - на ее лице мелькнуло раздражение. - Это становится просто скучным. Разве не ты сам сделал такой выбор, когда отстранил Еву от участия в операции? Она была нужна тебе так, что ты не считался ни с чем. Ни со мной, ни с кем-то еще. И если бы тебе потребовалось ради достижения своей цели убрать с дороги общину Майера, которую ты сейчас так трогательно оплакиваешь, я уверена - ты сделал бы это. Прецеденты уже были. Или я не права?
- Права, - я затянулся сигаретой, не ощущая вкуса табака. - Но я этого не сделал. Это сделала ты. В этом и заключается разница.
- Никакой разницы нет. Я действую точно так же, только мои цели более глобальны. И более оправданы. Чтобы создать, нужно сначала что-то разрушить. Та война, которую мы ведем, не что иное, как попытка сохранить равновесие. Пусть даже для этого требуются некоторые жертвы. - Селена улыбнулась, поправила волосы. - За все нужно платить, Гелерд. Но ты, кажется, забыл об этом. А теперь, - она вздохнула, - позволь мне сказать тебе еще кое-что - про Еву. Ведь ради этого ты пришел сюда.
- Да. Ради этого.
- Знаешь, как ни странно, но Ева - единственное, что оправдывает твое существование, Гелерд, потому что превосходит тебя практически по всем параметрам. Когда эта девочка появилась здесь, мы боролись за нее, мы рассчитывали, что в один прекрасный день она тебя заменит. Но, как оказалось, у нее есть один существенный изъян - в отличие от тебя, она не убийца. А значит, не могла дать того, что нам нужно. Ты очень неплохо выступил на последнем совете, перетянул аналитиков на свою сторону. Но, уехав, ты развязал нам руки.
- И ты отдала приказ.
- Ей было полезно побывать на боевой операции, хотя статус операции тут никто не присваивал. Просто проверка адреса, и все; ты сам знаешь, что в оперативную группу Еву официально даже не включили, и Йована тоже. Он сам настоял на том, чтобы поехать, я не возражала. Никто не мог предположить, что все закончится именно так. - Губы Селены твердеют. - И знаешь, что самое забавное? Ты делал все из чистого эгоизма, видел Еву не высшим охотником, а своим домашним зверьком, который спасал бы тебя от скуки. Но смерть Йована все изменила. Теперь она и на милю к тебе не подойдет. Она наша.
- Уже нет, - я не удержался от злорадной улыбки - только на это меня и хватило. - Она все вспомнила, Селена. Она знает, что ты лгала ей. Она вам не достанется.
Бледное лицо Селены исказилось в ответ. Она наклонилась ко мне, легко коснулась губами моих губ, провела по щеке кончиками пальцев.
- Так же, как и тебе, Гелерд. Так же, как и тебе...
Я сижу в полумраке своих покоев, и, ухмыляясь, подношу к губам бутылку “Глен Игла”. Терпкий вкус виски обжигает горло, горячей волной падает в желудок. Безусловно, Селена права, глупо отрицать очевидное. Ева была единственным, что удерживало меня от распада, единственным, что держало на плаву, и потому я хотел оставить ее подле себя, но вот беда - она обрела слишком много воли, стала слишком сама по себе, слишком неуправляема. Я бессознательно боялся этого и того, что эта девочка получит надо мной какую-то власть, сделает меня слабым, низвергнет до состояния низшей формы жизни - что и произошло, потому что сейчас я не могу контролировать ни разум, ни тело.
Ошибка. Довольно поганое слово, если прибавить к нему определение “фатальная”. Я совершал слишком много подобных ошибок, вот в чем беда.
Но так не должно быть, и я лишь беззвучно изумляюсь тому, насколько изощренной может быть пытка под названием жизнь. Ведь, в сущности, я пока еще живу, мое сердце все еще бьется, все еще стучит там, под ребрами мягким комочком плоти. Я мог бы раздавить его, сейчас. Мог бы. Да. Моя рука тянется к груди, замирает. Почему бы и нет? Никто этому не удивится.
- Гелерд.
Прохладная ладонь мягко ложится на мое плечо, замирает, будто пробуя на вкус прикосновение.
- Гелерд, прошу тебя. Успокойся.
Голос. Негромкий, мелодичный. Смутно знакомый. Я слышал его давно, целую жизнь назад. Несколько веков, уж точно.
- Взгляни на меня.
Послушно поднимаю взгляд и вижу перед собой склоненное лицо с острым подбородком, белые волосы, огромные зеленые глаза с полупрозрачными веками, в которых застыло выражение безграничного терпения.
- Здравствуй, Тильда.
Странно, я и не слышал, как она вошла.
Целительница, когда-то вытащившая меня с того света, воссоздавшая по кускам. “Ты помнишь, кто ты? Помнишь, как твое имя?” Она держала меня за руку и задавала этот вопрос снова и снова, пока не услышала внятное “нет”, но это было так давно, что теперь кажется нереальным. Тогда я еще не был тем, чем стал впоследствии. Селена видела во мне лишь убийцу, но Тильда знала часть истины.
Она садится рядом, обхватывает мою голову холодными, как лед, ладонями, прижимает к себе. Я не сопротивляюсь. Я молча слушаю, как стучит ее сердце, с наслаждением впитываю прохладу рук.
- Помнишь те дни? Когда еще не было легенды о бессмертном охотнике? Когда был просто полукровка - без имени, без прошлого и будущего? Когда у него не было ни одного союзника - только враги? Помнишь?
- Да. Да, я помню.
- Тогда ты мне верил.
- Да. Тогда - да.
- Верь мне и сейчас. Прошу тебя. Верь мне, Гелерд.
Мотаю головой из стороны в сторону, точно загнанная лошадь. Дыхание Тильды щекочет мне кожу.
- Все пройдет. Однажды все пройдет, - твердит она, как заклинание.
Закрываю лицо ладонями. Верх и низ меняются местами, и все, что я чувствую теперь - облегчение от того, что тонкие пальцы Тильды поддерживают мою голову.
- Позволь мне помочь тебе. Выпей это.
И я позволяю. Она протягивает мне прозрачный бокал с каким-то бурым пойлом, очевидно, собственного приготовления, которое я выпиваю без разговоров. Почти тотчас же меня начинает трясти от холода, тело покрывает ледяной пот. В глазах принимаются плясать и вспыхивать снопы разноцветных искр, играючи проноситься через мое тело, сотрясать кости. Тильда набрасывает мне на плечи одеяло, сдернутое с кровати, крепко прижимает к себе.
- Сейчас все пройдет, - твердит она. - Сейчас.
И это действительно проходит. Может, через час, может, через минуту. Я говорю что-то в пространство, имена и даты мешаются в моих словах, наслаиваются друг на друга. А потом я замолкаю. Мой рассудок смешивается, рассеивается на тысячу легких зеркальных отражений, чтобы, в конце-концов, мягко растаять, распасться на микроны и воссоединится вновь сокрушительной гармонией четких линий. Дрожь унимается так же внезапно, как и началась. В голове становится пусто и светло, как в пасхальное утро.
- Что это было? - спустя минуту хрипло спрашиваю я.
- Ничего особенного. Просто лекарство. Тебе полегчало?
- Да.
На тонких губах Тильды возникает лукавая улыбка, преобразившая ее острое некрасивое лицо.
- Я так и думала.
- Почему ты пришла?
- Почему? - она удивленно вскидывает светлые брови. - И ты смеешь спрашивать? Я слишком люблю тебя, чтобы спокойно наблюдать за всем этим. Ты дорог мне, Гелерд.
Я усмехаюсь и с силой сжимаю ее хрупкое тело.
- Спасибо.
- Селена позвала меня. С тобой стряслась беда, - добавляет она через минуту, - но все поправимо.
- Я хочу видеть Еву.
- Сейчас не надо, дорогой, - пальцы Тильды ложатся на мое запястье, и я вижу беспощадное всезнание в ее зеленых глазах - таких же, как у сестры, и одновременно совсем других. - Потом, может быть.
- Она в коме?
- Иногда приходит в сознание.
Я задыхаюсь. Ладонь Тильды гладит мою щеку, волосы. Пустоты больше нет. Есть боль. Теперь я могу чувствовать, но не уверен, что это хорошо.
- Тебе нужно поспать. Прошу тебя, Гелерд.
- Я хочу ее видеть, - хрипло повторяю я, внезапно понимая, что мне вовсе не нужно умирать, чтобы попасть в ад. Я уже в чистилище, а после смерти нет ничего - в прямом смысле. Черная теплая пустота.
- Хорошо, - Тильда легко поднимается на ноги. Ее пальцы скользят по моей коже нежно, успокаивающе. - Пойдем.
Лаборатория. Тихие шаги, скользящие тени. Белые коридоры, мерцающий голубоватый свет ламп. Тонкие пальцы Тильды сжимают мое запястье, и я ощущаю пульсацию крови в ее венах - хрупкий якорь реальности. Нас провожают взглядами. Целители, младший медперсонал, но мне все равно. Я ощущаю себя освобожденным, почти всесильным. Так бывает только тогда, когда нечего терять. Приятное чувство неуязвимости. Почти забытое.
Тильда проводит меня по коридорам к дверям закрытого бокса, набирает комбинацию цифр на замке. Вопросительно смотрит. Я отвечаю ей долгим взглядом, опускаю веки. Ей нечего опасаться.
Мы проходим внутрь бокса. Медперсонал - три сестры, двое вспомогательных целителей. Кто-то набрасывает мне на плечи белый халат, кто-то с поклоном распахивает передо мной дверь палаты.
Я направляюсь вперед, к белому свету, к кровати, к телу, увешанному тонко пищащими приборами, фиксирующими основные показатели жизнедеятельности. Тихо шуршит аппарат искусственной почки.
Тильда остается снаружи.
Когда я приближаюсь к Еве вплотную, то с облегчением обнаруживаю, что снова ничего не чувствую. Она лежит неподвижно, бледная, неузнаваемая. Под закрытыми веками мне видно быстрое движение ее глаз.
Мельком отмечаю, что окно-зеркало в этой палате покрыто матовым слоем с внутренней стороны. Это хорошо, думаю я, это правильно. Когда она очнется, ей ни к чему видеть свое отражение. Пока ни к чему.
Просто поразительно, как эта девочка умудряется цепляться за жизнь. Вот только ради чего?
Склонившись чуть ниже, всматриваюсь в неподвижные черты, но вижу не распухшее сине-желтое лицо, не изуродованную щеку, не шов на челюсти. Я хочу найти причину, стержень этой непонятной мне почти мистической воли к жизни, но, конечно, не нахожу. Пусть это останется загадкой.
Через какое-то время Ева придет в себя, это несомненно, но разве она сможет оставаться здесь дальше? Разве сможет смотреть на меня, не испытывая при этом ненависти и презрения? Сможет верить?
Безусловно, нет. Так же, как и я не смогу быть рядом с ней - для меня это чересчур. Ее необходимо отпустить - ради спасения нас обоих.
Бросаю на бледное лицо последний взгляд, разворачиваюсь и направляюсь к выходу. Дышать почему-то становится гораздо легче.
...Ева покинула Бодан через полтора месяца. Она уехала вместе с Тильдой, и я не стал ее удерживать или разубеждать в чем-то - для этого у меня не было ни сил, ни желания. Скорее, наоборот, с ее исчезновением я ощутил непонятное облегчение - поначалу. Потом - отупение. А потом я тоже решил уехать. Свой клочок свободы я заработал, заключив пакт с Селеной; условия его были просты до крайности - мне нужно было просто не вспоминать и не думать.
“Ты, безусловно, можешь обратиться к Совету, потребовать тщательного расследования, но что толку? Кто тебе поверит, Гелерд? Кто согласится хотя бы выслушать? Что бы ты там не думал, в Совете немало тех, кому выгодно устоявшееся положение вещей. Понимаешь, о чем я? Власть Милослава нужна им. Ну, и потом, они боятся тебя - как боятся бешеных собак. Для них ты существо иного порядка, уродец из банки, Франкенштейн, если угодно. Единственной гарантией твоей жизни является добрая воля Магистра - и ничего больше. Если ты утопишь его, то утонешь сам, да и Ева, пожалуй, тоже. Чтобы этого не случилось, от тебя требуется лишь одно - хранить молчание. Если ты готов забыть обо всем, я освобожу Еву от присяги, больше того - дам ей свободу. Ну, так что?”
Я согласился без колебаний. Наверное, я оказался трусом, но все же, в очередной раз подписывая договор с дьяволом, я радовался; меня не покидало слабое, почти неуловимое ощущение победы. Осознание того, что искупление возможно - пусть даже такой ценой, пробудило во мне почти забытый вкус к жизни, который не покидает меня, крепнет и разрастается внутри, прямо сейчас, когда я сижу в салоне бизнес класса рейса Париж - Гонконг и смотрю на безмятежное небо где-то над Швейцарией. Это похоже на выздоровление после затяжной болезни - болезни, которая длилась почти два века, или выход из комы; кому-то покажется, что цена за понимание очевидного оказалась чересчур завышена - может и так, не спорю, но лучше поздно, чем никогда, верно?
Братство Полукровка Часть 1, 2
© Copyright: Дагар Мария, 2014
Свидетельство о публикации №214121000184
Свидетельство о публикации №214121000184
Рецензии