Художник и модель

               
Иван Арсеньевич Любомиров, заслуженный художник России, стоял у мольберта с палочкой белой пастели в руке и морщился: ему не нравилась эта береза в пейзаже. Очень уж она какая-то жалкая,  думал он. Всю радость картины портит.
Как же это он, Любомиров, оплошал? А если начать исправлять, только испортишь  еще сильнее. Бывало уже так …
- Вот что слелаю, надо уменьшить формат, - произнес вслух (он часто разговаривал сам с собой во время работы), но не закончил фразу.

В дверь без стука вошла молодая женщина лет двадцати пяти или даже тридцати. Она светло улыбалась. У нее была отличная фигура, и все прелести подчеркивались темно-голубым  платьем в обтяжку и черным широким кожаным поясом с рельефным рисунком. На плече – черная сумка.
- Интересно, как она сумела напялить это платье на себя? – подумал он. -  И вообще – кто она, так бесцеремонно вошедшая и идущая таранить меня своей высокой грудью?

Как бы услышав его вопросы, незнакомка протянула руку и сказала:
- Жанна Полевая, корреспондент областной газеты, радио и  телевидения. Я в городе всего неделю, но он мне понравился. О вас слышала много, и вот мне поручили написать очерк о вас и вашем творчестве в областную газету.
Он машинально пожал протянутую руку и заглянул ей в глаза. Карие, красивые. Лицо круглое, обычное. Брови – черные, дугою-шнурочками. Рот большой, губы полные, розовые. Хороша! Можно бы и портретировать ее.
- Мне кажется, в этом пейзаже есть некая дисгармония, которая его портит, - продолжала Жанна. – Вот эта береза …
Он поднял брови. Попала в десятку!
- Вы еще и искусствовед? – спросил.

- Нет, просто я окончила художественную школу. Кстати, музыкальную школу – тоже. По классу фортепьяно. Но труба позвала в журналистику. Окончила университет. Работала в Москве. Вот и все.
- Почему вы приехали в наш дальний город? Из столицы? Это странно.
- Кто дает интервью? Вы или я?
Оба засмеялись.
- Я сейчас очень занят. Весь месяц. Потом улетаю в Италию. Потом …
- Иван Арсеньевич, прошу вас, умоляю, дайте мне интервью сегодня. Для меня это так важно!
Она едва не плакала. Сгорбилась, сникла. Подурнела.
Мэтр удивился такой трансформации. Пожалел Жанну.

- Ну-ну, не плакать. Обо мне уже не раз писали. Есть и более важные темы.
Она сложила руки на груди. Слезы выступили на глазах. Он сдался.
- Убедили. Садитесь. Спрашивайте.
Они сели на табуретки (стульев не было). Вдруг  Любомиров встал, прошел к шкафу и принес бутылку коньяка и два бокальчика.
- Что это? – спросила Жанна. – Коньяк? Нет, нет! Слишком крепко!
- Для вашего успокоения. Хотите получить интервью – будем пить понемножку и беседовать. Но я не настаиваю.
- Хорошо. Будем беседовать и …
Он прошел к холодильнику,  принес блюдо с конфетами и пирожными.
- К сожалению, нет ни винограда, ни яблок. Так что … Спрашивайте.
Они чуть-чуть отхлебнули и попробавали конфеты. И в этот момент зазвенел телефон.

- Алло. Слушаю. А, это ты, Валюша!
Он как бы забыл о Жанне и о своем интервью. Это неудивительно: звонила Валентина Кондратьевна, жена художника. Вот уже двадцать три года они женаты, но ему вспомнилось их первое знакомство.
Он шел по улице, глядя на новостройку, и именно оттуда ветер принес что-то и вдул в его правый глаз. Не помог платочек, не помог массаж глаза. Поликлиника была  рядом, он прошел туда и в регистратуре попросил срочно записать его, а еще лучше – проводить – к   глазному врачу.
- Валюша, посмотри, что там у пациента, - сказал офтальмолог, который занят был другим пациентом.
Тоненькая девушка среднего роста с ладной фигуркой подошла к художнику, завернула верхнее веко и вынула из глаза кусок чего-то.
- Все, - сказала она. – Только закапаю вам в глаз. Для дезинфекции.

Она так быстро и так ловко все сделала, что Иван Арсеньевич поразился. Особенно сильно поразило его, как безболезненно завернула она веко.
Поблагодарив офтальмолога и медсестру Валюшу, он ушел. А через день на том же месте снова что-то прилетело в глаз. Снова – в поликлинику.
Валюша вытащила инородное тело из глаза так же ловко, как и прежде. Закапала капли в глаз. Засмеялась.
- Вы наверно широко глаза раскрываете, вот и залетает в глаз.
Он тоже засмеялся. Поблагодарил. А вечером встретил девушку в гастрономе. Они улыбнулись друг другу.
- Ты недалеко живешь, Валюша? – спросил Иван Арсеньевич.
- Нет, просто надо было хлеба домой купить. Я живу в Нахаловке.

Он знал Нахаловку, окраинный район города. Опасный. Неспокойный.
- Хочешь, я тебя довезу на своей машине?
- Да нет, что вы …
- Никаких слов, довезу. Ты мне так хорошо глаз  отремонтировала.
Он довез ее до дома, а там оказался на улице ее отец. Пригласил к чаю. Художник не отказался. И был рад этому: родители Валюши оказались на редкость милыми людьми. Узнав, что двадцатисемилетний гость все еще холост, удивились.
- Не дело, Иван Арсеньевич. Мы вот с Машенькой поженились в двадцать два, когда я из армии пришел, - молвил отец Валюши, обняв свою супругу.
- Да, пожалуй. Пора, - произнес Любомиров, глядя на Валюшу.
В домашнем халатике, который она успела надеть, девушка казалась еще милее, чем в поликлинике. Видно было, что у нее тонкая талия и крутые бедра, высокая грудь и красивая шея.

- А почему бы не  жениться на ней? Нагулялся я уже досыта, а она такая домашняя и родители славные, - подумал Иван Арсеньевич.
- О чем задумался, гость дорогой? – спросил отец Валюши.
- Да вот, хочу просить руки вашей дочери. Валюша, пойдешь за меня?
Глубокое молчание воцарилось в комнате. Казалось, оно будет длиться вечно. Наконец, хозяин промолвил тяжело:
- Вы это серьезно?
- Серьезнее быть не может.
- Дочка, ты как?
- Мы еще так мало знакомы, я не знаю, папа.
- Так побродите, поболтайте сколько-то раз, в кино сходите. Вот и вся игра. А вообще-то узнать человека – это с ним пуд соли съесть, - вмешалась мать девушки.

Иван Арсеньевич и Валентина Кондратьевна обвенчались в церкви и зарегистрировались в Доме бракосочетаний через месяц. Перед тем, как войти в церковь, она ему сказала:
- Если ты мне изменишь, я уйду от тебя. Навсегда. Запомни это.
И лицо ее стало суровым, похудевшим как бы даже.
- Зачем мне изменять? Я не такой. А если ты мне изменишь?
- Никогда!
- А если вдруг так случится?
- Руки наложу на себя. Жизнью клянусь.
Ее лицо стало еще суровее. Он понял, что она говорит правду. Стало жутковато, но он вошел с ней в храм.

Двадцать три года прошло с тех дней. Жену свою Иван Арсеньевич любил и уважал все больше. Он сравнивал ее с женами своих коллег и убеждался в том, что нет ей равных. Их дети росли в обстановке дружбы, ровных отношений и справедливости.
Между тем, рост его популярности ставил на повестку дня вопрос об образовании  жены. Она так и не поступила в медицинский институт, теряя дни и месяцы, а позднее и годы в заботах о муже и детях.
Когда Любомиров напоминал ей о вузе, она только улыбалась:
- Главное для меня не это, главное – чтобы дома было все ладно.
Наконец, он перестал говорить об этом: если и так все хорошо, пусть остается все, как есть.

- Иван Арсеньевич, расскажите, пожалуйста, о своей семье, - услышал художник будто сквозь сон голос Жанны.
- Что семья? Хорошая семья. Жена любимая. Дети хорошие. Достаток.
- Как вы познакомились со своей женой?
Любомиров посмотрел на Жанну неласково. Хлебнул коньяку. Смягчился. Стал рассказывать. Та ничего не записывала. Удивился. И заметил работающий магнитофон на ее поясе. Тэйп был крохотный и такой же черный, как и пояс. Потому почти и не выделялся на фоне пояса.
Он все рассказывал и рассказывал,  отхлебывая коньяк, а она молча слушала, тоже изредка чуть-чуть отхлебывая.
Наконец, он закончил свое повествование.

- Спасибо вам огромное, Иван Арсеньевич. Можно вас поцеловать?
- Зачем?
- Мне очень хочется это сделать. Я ведь ваша давняя поклонница. Ваши дивные пейзажи, особенно «Мост в Лондоне», где раскрывается по-новому этот мрачноватый город, поражали меня. Я слушала ваши выступления по телевидению – и поражалась не меньше. Мудро, просто, ясно.
- Ну уж …
- Я полюбила вас. Как художника, как личность, как мужчину. И сюда, в ваш город, я приехала только ради вас. Вы удивлены? Сама удивлена. Я дважды была замужем, знала многих мужчин: умных, сильных, интересных. Но тянуло всегда к вам. И вот …
- Не продолжайте. Вы не туда гнете.
- Я хочу вас, мэтр. Подарите мне немного счастья. Клятву даю, никто об этом не узнает. Особенно ваша жена.
Она дышала неровно. Ее глаза горели.

Он почувствовал себя неловко. Но сдержался, ответил, стараясь говорить спокойно.
- Я двадцать три года не изменял жене. Потому что страх потерять ее сильнее любых влечений. И хотя вижу, как вы, Жанна, хороши, сексуальны и сексапильны, я не намерен …
- Я дам вам наслаждение, которого вы еще не знали …
- Возможно. Дали бы. Но я повторяю: никакое наслаждение не заставит меня потерять подругу. Да и не верю я в особые наслаждения. Секс как секс.
Она бросилась на диван, стоящий у стены. Художник отдыхал на этом диване иногда.
Легла на спину, таз ее задвигался. Она стонала тихо.
- Иди ко мне, милый, - нежно выговорила женщина. – Иди, иди.
Он вдруг понял, что ЭТО надо нарисовать. Схватил другой мольберт, на котором уже был приколот чистый лист к доске, стал набрасывать ее. Стараясь поймать момент подъема таза.
Работа шла удачно. В течение трех минут он обозначил фигуру. Стал работать над  лицом.

Жанна села, спросила.
- Что вы делаете?
- Набрасываю ваш портрет.
- Маха одетая?
- Нет, маха обнаженная.
- Можно посмотреть?
- Можно.
Она подошла к мольберту.
- Талант, талант!
И поцеловала его – прежде, чем он понял, что делается.
Поцелуй был жаркий, страстный – и умелый. Она прижалась к нему всем телом своим, обняла, и он почувствовал, что желание овладевает его организмом, затмевая разум и ослабляя волю. Да еще и коньяк действовал против воли и разума.
- Возьми, возьми меня, милый, - шептала женщина как бы в безумии.
Правой рукой она полезла к нему в брюки и обнаружила его эрекцию.
Отступая, но не отпуская его, она тащила художника к дивану.

Сердито зазвенел телефон.
Любомиров очнулся от наваждения, подошел, взял трубку.
- Милый, ты хочешь на обед блинчики с мясом? – спросила жена.
- Да, милая. Да. Очень хочу.
- Что с тобой, милый? Какой-то голос у тебя странный.
- Тебе показалось. Все в порядке. А сметана есть у нас к блинчикам? Или зайти в гастроном и купить?
- Есть, есть сметана. Ничего не надо покупать. Обед будет готов через час. Бросай все и приезжай. Что-то у меня сердце болит сегодня.
Остатки хмеля вылетели из головы. Любомиров повернулся к Жанне.
- Жанна, мне нужно ехать домой. Вы получили интервью – и  больше никогда не приходите сюда. Вы чуть было не выбили меня из колеи.
Женщина улыбнулась.

- Конечно, я больше не приду. Но знайте, что я люблю вас не меньше, чем ваша Валюша. С той лишь разницей, что моя любовь безответна.
- А если честно? Зачем вам нужен был интим со мной?
- Честно? Ладно, признаюсь. Я корреспондент центральной прессы. Приехала сюда по заданию своей редакции. Так как мой шеф пронюхал, что вас представили к солидному награждению и к званию народного. И в напутствии напомнил мне, что настоящий очерк о мужчине, может сделать только женщина, переспавшая с ним.
- Что за чушь?!
- Так как психология у разных полов тоже  разная, а в постели все проясняется.
- Значит, очерк у вас не получится?
- Еще как получится!

Она вынула из сумки фотоаппарат и сфотографировала не законченный рисунок. Потом щелкнула пару раз пейзаж с портящей его березкой. Потом ловко сделала три снимка, направляя аппарат с разных ракурсов на самого художника. Вздохнула.
- Просьба к вам, милый Иван Арсеньевич: станьте рядом с пейзажем. (Щелчок). Так, хорошо. А теперь – рядом с рисунком. (Щелчок). Так. Проведите линию по фигуре. (Щелчок). Прекрасно. Посмотрите на меня. Нет. Не так. (Щелчок). Отлично!
Она спрятала фотоаппарат в сумку. Улыбнулась тепло.
- Я была рада с вами лично познакомиться. Вы мне нравитесь еще больше, чем раньше. И жене вашей я завидую по-доброму. Может быть, мне попросить ее разрешения на один-единственный секс с вами? А? Я ведь так надеялась получить от вас наслаждение … И дать вам – не меньшее …               

      9 декабря 2014 года.