Воспоминания

Ночь. Тишина.
  Мы сидели на берегу моря. Ничего не нарушало спокойствия, кроме колеблющегося мерцания звезд. Она тихонько пересыпала песок из руки в руку, засыпая свои ноги. Я сидел, положа руку ей на плечи – грел её. Она совсем замерзла потому, что не желала одеваться теплее: не признавала прихода осени. Все мерзла и мерзла, жалась ко мне поближе, периодически засовывала свои руки ко мне под куртку, чтобы хоть немного их согреть. Она дала мне честное слово, что завтра оденется теплее и не будет стучать зубами от холода. Я сидел, повернув голову влево. Взгляд все не хотел перескакивать на что-нибудь другое, словно какая-то сила магнитом притягивала его туда. И я точно знал, что это была за сила. Я точно знал, что хочу увидеть. Она отвлеклась от своего увлекательного занятия и поняла, что я смотрю сейчас совершенно не на неё:
  - Почему ты постоянно смотришь туда? Что там такое? – Она выжидающе на меня посмотрела.
  - Так, ничего. – Отмахнулся я, не глядя на неё. Сам не знаю, почему, не захотел ей рассказывать. Сиюминутная «каприза». Она отряхнула руки от песка, взяла мое лицо в ладони и повернула его к себе:
  - Что там? Это не дает тебе покоя. Сколько бы мы раз сюда ни приходили, ты всегда смотришь туда, буквально прожигаешь взглядом дыру в этом несчастном холме. Что тебя тревожит? – Она заботливо погладила меня по лицу и посмотрела прямо в глаза таким взглядом, что мне показалось, что она читает мои мысли. Этот взгляд был полон верности и преданности. Именно за этот взгляд я её и любил. Он давал мне опору и осознание того, что я не одинок.
  - Ты правда хочешь знать? – Она кивнула. – Но учти, если соглашаешься, то назад дороги нет. Не сможешь отказаться. Придется выслушать все до самого конца.
Я еще раз посмотрел на неё, чтобы убедиться в том, что она все еще согласна. Она не изменила своего решения.
  - Пойдем. Хотя, знаешь, тебе, пожалуй, стоит взять куртку, иначе ты совсем околеешь. Подожди, я принесу из машины свою толстовку.
  - Хорошо. – Она отпустила меня, а потом обхватила колени руками, чтобы согреться без меня. По-моему, не сильно действенный способ. Через пару минут я вернулся с толстовкой и термосом с кофе, который она повсюду с собой таскала, «на всякий случай». Вот и случай подвернулся.
  - Надевай, ледышка. – Я улыбнулся, помогая ей просунуть руки в рукава. Она застегнула молнию до самого конца и теперь стала похожа на Почти-Безголового-Всадника. – Тепло? – Она закивала, улыбаясь мне. – Пойдем.
  Я взял её за руку и повел в сторону песчаного холма. За холмом тянулась неровная полоска пляжа вдоль кромки воды, у подножия сопок. Шли минут десять в полном молчании. Каждый думал о своем, хотя, мысли наши были об одном и том же – о том, куда мы идем. Мы оба были в предвкушении: она в радостном, а я – печальном. Это будет ночь прошлого. Не слишком-то удачная из-за холода, но до завтра она бы не согласилась подождать, да и я бы, наверное, тоже. Я перевел взгляд на неё. Она шла, смотря вперед. Уверенный взгляд. Мне очень нравилось на неё смотреть. Она не была красавицей: совершенно обыкновенное лицо, без всяких изюминок, за исключением одной – глаз. Они были невероятными. Её радужка имела очень необычный цвет – он менялся от темно-голубого до темно-серо-голобуго. Вот такое странное сочетание. Глаза сильно выделялись на общем фоне потому, что она вся была какой-то бледной: светлая кожа, светлые брови, волосы светло-пщеничного цвета. Она очень умело пользовалась косметикой – «носила» модный сейчас натуральный макияж. Так она мне это объясняла. Сам бы я ни за что бы не догадался, что она накрашена, если бы не видел её без макияжа. Ей это шло. Этим она отличалась от всех остальных девушек, которых я знал. Да и не только этим, еще  многим другим.
  Для меня она была не похожа ни на кого. Была чем-то главным. Именно она вытащила меня из той бездны, в которую падал. Она стала лучом света в непроглядном мраке. И сейчас ей самой придется погрузиться со мной в то, что толкнуло меня в бездну, что оставило меня в полной темноте. Это не обычные ужастики про наркоманию. Нет. Я бы на такое ни за что не пошел бы. Не криминал и не алкоголь. Это что-то более глубокое и нематериальное. Это заставит её взглянуть на меня по-новому, с другой, более личной стороны. Она и так достаточно меня знает. Ей я раскрывался, как никому. Но все же не до конца. Сказать, что я ждал момента, нельзя. Я даже как-то и не думал посвящать её в ту далекую часть моей жизни. Не доверял? Возможно. Думал, что слишком рано? Нет. Боялся вспоминать? Да. Однако это поможет ей понять меня до конца.
  Пройдя по длинной, извилистой береговой полоске у подножия сопок, мы оказались на совсем маленьком частном пляже. Это был жилой участок. То, что было там построено, ударило мне по глазам, пронзило болью сердце, вызвало бурю эмоций, всполошило ворох воспоминаний. Дом. Мой дом. Дом моего детства. Это был самый красивый дом из всех мною виденных когда-либо. Несмотря на свой возраст, дизайн не утратил актуальности. Это была модернистическая классика. Я бы назвал это классикой для молодежи. Дом был прямоугольной формы, с выпирающей из обшей «геометричности» комнатой. Весь фасад был отделан белой штукатуркой. Покрытие крыши на один скат было серо-синего цвета. Это придавало дому морской оттенок. Практически вся задняя стена была из стекла, из-за этого из всех, кроме одной, комнат можно было любоваться на бесконечный морской простор. Сзади, со стороны моря, был деревянный настил, поддерживаемый сваями, где летом стоял обеденный стол. А уличные кресла стояли там круглый год: зима была не слишком холодной для посиделок на свежем воздухе. Вообще, в целом стиль дома был довольно таки спартанским, если можно так сказать. Никаких гламурных излишеств. Дом с характером. Но за это я его и любил. Смотря на настил, я улыбаюсь: вспоминаю момент, когда пришел из школы, вышел посидеть на кресле, а вместо кресел стоит огромный белый рояль – отцовская слабость. Естественно, рояль через несколько часов забрали грузчики из магазина, куда поспешила вернуть его мама. Это было самое нелепейшее зрелище из всех, что я когда-либо видел….
  Из далеких раздумий вывела меня подруга, подергав несколько раз за рукав:
  - Что это за дом? – Она в восхищении уставилась на него вновь.
  - Мой дом. Дом, в котором я провел все свое детство. Мой самый любимый дом, который сейчас принадлежит мне. – Это была правда. Дом, в котором я сейчас живу, тоже мой. Все это – наследство от отца, которое досталось мне вместе с огромными денежными суммами – достояния нашей огромной семьи, члены которой встречались мне почти на каждом шагу нашего города.
  - Невероятно. Такой красивый. Такой…. У меня даже слов нет! – Она в недоумении посмотрела на меня. – Почему ты не живешь здесь?
  Я посмотрел на неё, и она сразу все поняла. Её вопросы отпали сами собой. На них я отвечу позже. Я потянул её за руку, и мы направились к дому. Она предоставила мне возможность идти первым, хотя я знал, что ей не терпится поскореё очутиться в доме, взглянуть на него изнутри. Мы забрались на деревянный настил. Я ощутил под своими пальцами шероховатое дерево, которое немного огрубело от времени. Непередаваемое ощущение. Как в детстве. Я уперся в пол обеими руками, присел. Она отошла от меня в другой конец настила, села на край и свесила ноги. Ветер раздувал её волосы. Я провел одной ладонью по настилу, потом второй. Такие родные доски. Мне еще не приходилось называть вещи  типа досок родными, но более подходящего слова было не найти. Сейчас настил был пустым: кресла были занесены в дом, а обеденный стол стоял на своем «зимнем» месте - в кухне. Все казалось безжизненным. И только два потерянных человека на настиле напоминали о том, что у дома есть хозяева. Я подошел к ней, коснулся её уха кончиками пальцев. Она вздрогнула и подняла на меня взгляд.
  - Пойдем в дом. Холодно.
  Я достал ключи от стеклянной двери в гостиной и открыл ее. Внутри было зябко, пусто, будто дом был мертвый – просто оболочка без жизни. Я почувствовал до боли знакомый запах дома – особенный, присущий именно моему дому. Такие запахи есть у каждого дома или квартиры, нет, не так. Такие запахи есть у каждой семьи. Что-то заставляет пахнуть вещи, мебель, да и сам воздух в комнатах как-то по-особенному. Вы, наверное, замечали это, приходя к кому-нибудь в гости, или приезжая к себе домой после долгого отсутствия.
  Я бросил куртку на диван, разулся. Прошел к камину и разжег его. Огонь сразу занялся, словно дом радовался гостям. Я посмотрел на пламя, бликующее через стекло дверцы камина. Такое обычное пламя. Сколько раз я вот так сидел на корточках перед камином, разводя огонь? Я будто увидел сквозь призму времени все те разы. Вот я маленький, прихожу из школы и разжигаю камин, потому что дома нет никого. Вот старше, разжег, чтобы почитать в уютном тепле. Вот в последние годы разжигаю, чтобы потом усесться на диван и вести долгие разговоры с отцом. Такие незначительные вещи, вроде камина, а сколько воспоминаний освещено неярким, мягким светом пламени…. Я поднес руки к стеклу, которое уже успело нагреться, и подержал их немного в тепле. Она все это время стояла возле дверей, смиренно ожидая, когда же я приглашу её присоединиться к моим странствиям по реке времени.
   Я жестом подозвал её, и мы уселись прямо на толстый, ворсистый ковер, пахнущий пылью. Она взяла меня за руку и переплела наши пальцы, а другую запустила в ворс ковра. Я последовал её примеру. Все это было так естественно. Мы были естественны. Будто всю жизнь здесь жили и сидели так перед камином каждый вечер. Тишина. Только треск поленьев и наши дыхания. Это был момент единения. Каждый из нас знал, что предстоит долгое путешествие, перед которым нужно помолчать. Несколько минут.
  - Когда ты был здесь последний раз? – Чуть приглушенным голосом спросила она, глядя задумчивым взглядом на огонь. Пламя играло тенями по её лицу, делая его то серым, то оранжевым. Игра контрастов. Игра света, но не чувств.
  - Три года назад, на следующий день после смерти отца. – Таким же приглушенным и бесцветным голосом ответил я.
  - А потом?
  - Нет. Только сегодня.
  Мы оказались на берегу океана, необъятного и незнакомого, который мы должны были переплыть. Вместе.
  - На самом деле, я очень люблю этот дом. – Начал я. – Я привязан к нему всем сердцем. – Я оглянулся. Каждый уголок был мне знаком. Каждый сантиметр напоминал мне обо мне и моем детстве. – Но я бросил его потому, что в момент одиночества он показался мне чужим. Без родителей он стал неполным. Он перестал быть мне домом. Я чувствовал себя здесь непосильно одиноким, словно житель города прошлого столетия, которого забросило в современный город. Он понимает, что это его родной город, все черты сохранились, но не чувствует себя, как дома, потому что то, что привязывало его, исчезло, кануло в лету.
  - Ты говоришь о доме, будто он живой. – Она печально поглядела на меня. Была права.
  - Так и есть. Это, - я обвел свободной рукой пространство гостиной, - неотъемлемая часть моей жизни, меня самого. И мне придется примириться с ним, чтобы почувствовать здесь себя как дома. Я не привык к пустоте. К тишине. Когда я пришел сюда после отцовских похорон, чтобы собрать остатки своих вещей, мне показалось, что воздух здесь остановился, загустел, и мне приходилось делать усилие, чтобы поднять руку или переставить ногу. Мне казалось, что он давит на меня, гонит от себя. Казалось, что тишина вот-вот взорвется гулом множества голосов, и я оглохну, если сейчас же не уйду.
  - Ты был напуган. Растерян. Опустошен похоронами. – Она сжала мою руку. Я пожал её в ответ.
  - Мир, который был мне привычен, перестал существовать и все перевернулось. Нет. Я перевернулся. И все привычное и знакомое, родное, стало казаться чужим и далеким. Будто меня поместили в параллельный, ничем не отличающийся от моего прежнего, мир. Но ведь он был параллельным, а не родным…. Помню, как наскоро собрав вещи, просто выбежал отсюда. Помню, как дрожали у меня руки, когда я закрывал двери на ключ. Хотелось отрешиться от всего. Я просто забоялся. Будто в детстве темноты…. – Я задохнулся, будто меня ударили в живот ногой. Я ощутил острое одиночество, и только тепло её руки напоминало мне, что я не один. Она терпеливо ждала продолжения. А я обязан был продолжать, потому что уже начал. Я еще никому этого не рассказывал. Ни с кем не делился подобными переживаниями. Даже с самим собой. Я старался не вспоминать. Старался спрятаться от боли, намеренно думая о посторонних вещах. Так постепенно посторонние вещи заполнили всю мою жизнь. Я стал сам себе посторонний. Пока не встретил её…. – Наверное, правильнее было бы поселиться здесь и привыкнуть к пустоте. Но я не мог. Не знаю, почему. Может потому, что был слишком слаб, а может - слишком чувствителен.
  Она молчала. А что она могла сказать? Ведь она не знала ничего. Ей только предстояло это узнать.
  - Как порою странно мы себя ведем. Иногда наши поступки совершенно не поддаются объяснению. Даже спустя долгое время в мотивах разобраться не удается. Иногда нас обуревают чувства, и мы проявляем несвойственную себе чувствительность. Так и получается. – Она вздохнула, подтянула колени к подбородку и обхватила их руками, как совсем недавно делала на пляже. Я на время задумался. Она была права. Это был момент слабости. Сверхслабости. Сверхчувствительности. Один сверх-момент изменил мою последующую жизнь. Как странно. После этого свех-момента я перестал быть восприимчивым к слабости вообще. Стал глух, если можно так выразиться. Я оберегал свою жизнь от вещей или людей, который смогли бы стать моими слабостями. И виной всему было одно – страх. Единственная слабость, объединяющая всех людей. Не впускал света больше, чем положено, чтобы потом глаза смогли привыкнуть к темноте. Я не замкнулся, не ушел с головой в работу, не отстранился от остального мира, а просто ввел ограничения. Ради своего же блага. Но вот что парадоксально – рядом со мной сейчас сидит моя самая большая слабость и, в случае чего, самая большая ошибка. Она ворвалась в меня, и я даже не заметил, что она разрушила все рамки и ограничения. Я полагался только на её любовь, только на свое доверие. Ей ничего не мешало сейчас встать и уйти. Но она сидела. Сидела рядом со мной.
  - Оба моих родителя умерли молодыми. Не естественной смертью. От чего умер отец, ты знаешь. Он все равно был молод, несмотря на его болезнь. Ведь обычные здоровые люди не умирают в сорок восемь лет. А вот мама…. – Я запнулся, - Она совершила самоубийство. – Выдохнул я. Она не посмотрела на меня. Я не смог понять, о чем она думает. Но её пальцы, что-то теребившие и перебиравшие до этого, резко остановились и будто одеревенели. Она ими не двигала.
  - Мне очень жаль…. – Глухо произнесла она. Она не выпытывала у меня, что произошло, а просто ждала, когда я снова буду готов заговорить. В этот момент я почувствовал, что все последующие слова либо принесут мне облегчение и станут моей исповедью, которая сблизит нас, либо разбередят старые раны, и я не смогу преодолеть пропасть, отделяющую нас.
  - Знаешь, я до сих пор чувствую, что она меня предала. Как будто те детские чувства живут во мне и по сей день, не желая оставить меня в покое. Что могло заставить молодую женщину в тридцать четыре года покончить жизнь самоубийством? – Я посмотрел на неё, словно ища ответа, которого она мне точно уж не могла дать. – Ведь все было хорошо! Мы были счастливы! – С яростью воскликнул я, - Они с отцом даже не ругались-то толком никогда. Я ни разу не видел, чтобы она плакала или грустила. Она всегда была веселой и радостной. У неё был я! Она любила меня, я знаю это…. – я немного успокоился, - она же была моей мамой…. – неуверенно произнес я.
  Она взяла меня за руку и переплела наши пальцы. Руки у неё были холодные. Я пододвинулся к ней и прижался покрепче.
  - Тебе холодно. Хочешь горячего кофе из твоего термоса? – она кивнула – Сейчас принесу. Видишь, и случай подвернулся. – Я улыбнулся, встал и прошел в кухню, где я оставил термос. Мне нужно было отвлечься от всего, что я только что ей сказал, чтобы не получилось момента сверхчувствительности. Чтобы не испугаться дальнейших эмоций. Где-то глубоко уже теплилась странная легкость, будто я вспомнил то, что мучительно пытался вспомнить очень долгое время. Налив в чашки – себе и ей – кофе, я вернулся обратно. Она сидела точно так же, как и прежде. Поставил чашки на ковер, а сам пошел в свою старую комнату и стянул с кровати плед. Хорошо, что папина сестра приходила сюда и убиралась, редко, правда, но я её об этом вообще не просил, просто ей, видимо, хотелось побыть наедине с этим домом и воспоминаниями молодости. Плед не успел сильно запылиться со времени последней уборки и был сносным для того, чтобы им укрыться.
  - Вот. Это, чтобы совсем не околеть. – Я накинул плед ей на плечи и сам уселся рядом, натянув на свои плечи оставшуюся половину. Взял чашку с кофе. Горячая, но не обжигающая. Идеальное тепло. Она свою опустошила уже почти наполовину, а вторую оставила, будто из приличия.
  - Мне следовало уже давно задаться вопросом, почему же мать со мной так поступила. Но не я не сделал этого. Сам не знаю, почему. Наверное, в десять я еще не мог задумываться о таких серьезных вещах и был переполнен тоской о ней, а потом просто старательно заставлял себя забыть об этом, чтобы не испортить все, что у меня к ней осталось, окончательно. И теперь, раздумывая над этим вопросом, я не могу дать однозначный ответ. Да и кто сможет? Разве, что она сама. Хотя я и тут не уверен. Порою мне кажется, что она просто разочаровалась в жизни. Да, у нее была прекрасная семья, любящий муж и сын, просторный дом, который она же и обставила, деньги у неё тоже были, и она не работала, подруги-друзья. Все было. Но, наверное, однажды оглянувшись на все это, она поняла, что это – все, потолок, и дальше уже ничего не будет. Все только то же самое. И не смогла с этим смириться. А, может, все было иначе. Я не знаю. – Я крепче сжал чашку. Её тепло теперь мне казалось обжигающим.
  - Не пытайся этого понять. Не нужно. Ты правильно делал, что не задумывался над этим вопросом, чтобы не разочароваться. Жизнь слишком коротка, чтобы ломать голову над чужими решениями, пускай даже и такими болезненными для тебя самого. Жизнь слишком сложна, чтобы на все иметь однозначный ответ, если таковой вообще имеется. Люди устроены по-разному, и у каждого в нашей жизни есть определенная роль. Видимо, её роль подошла к логическому концу, и ничего другого не оставалось. Мы слишком молоды, чтобы это постичь. А мудрецы слишком умудрены, чтобы разгадать этот вопрос. С этим нужно просто смириться.
  Какое-то время мы молчали. Я понимал, что она права. Но это трудно. Очень трудно. И с этим нужно как-то жить. Хотя, что в жизни бывает легко?
  Небо за окном еще больше почернело. Наступила ночь. Море спокойное и темное, как во сне. Волны медленно набегали на берег, сменяя одна другую. Звезды мерцали в глубине ночного неба, древние и мудрые. Я знал, что, смотря на звездное небо, мы смотрим в прошлое, потому что некоторые звезды находятся настолько далеко, что перестают существовать, пока свет летит обратно к нам, и мы видим их, хотя на самом деле их уже нет. Вот так же и с человеческим прошлым, в котором все люди – звезды. Одни еще сияют и существуют, а другие уже давно погасли, хотя мы видим их сияние потому, что не желаем принимать свет, долетевший сообщить об их разрушении. Можно хоть всю жизнь не замечать света, который сообщит нам плохую новость, и вглядываться в прошлое, держась за погасшие звезды, а можно открыть новые, более яркие и, что самое главное, реальные.
  Она встала и подкинула в камин еще поленьев. Мы разговаривали уже несколько часов. Но мне казалось, что прошла уже вечность, и это какая-то другая жизнь. Потом она снова уселась на ковер, накинула на себя плед и выпила остатки кофе одним махом. Все равно мне придется допивать свой в одиночестве.
  - После её смерти отец не стал мне отцом и матерью. Он остался отцом. Таким, каким он был всегда. Любящим, но иногда жестким и принципиальным. И я говорю ему за это «спасибо». Я не стал размазней и тряпкой. Я стал тем, кем я стал. Он, ради меня, не позволил себе даже горевать. Он не запил и не пустился во «все тяжкие». Он остался прежним. Да, он стал вдовцом по какой-то неизвестной и ему тоже причине, но он, прежде всего, остался моим отцом. Иногда, проснувшись ночью, я слышал его горестные рыдания и проклятия непонятно в чей адрес, но я не смел зайти к нему и утешить потому, что ради меня он старался быть бодрым, веселым и жизнерадостным. И я пытался ему помочь, не вспоминая о ней. Усердно трудился в школе, занялся спортом и ходил на все его спектакли. Мы оба поддерживали друг друга. Мы оба чувствовали предательство и боролись с ним, как только могли. Поэтому, я совершенно не обиделся на него, когда, спустя пару лет, он пригласил к нам в гости свою подругу. С отцом я рано стал взрослым и уже в четырнадцать понимал, что она для него важна. Я опять не посмел себе обидеться. Да и на что? На то, что он начал жить заново? Позволил своему сердцу вновь испытывать хоть что-то? Устал бороться с предательством и просто, наконец, отпустил её?
  Я видел его подругу до этого уже пару раз, но не в компании отца. Она была подругой партнерши отца по пьесе. Приходила посмотреть постановку, где играет её подруга. Тогда я не обратил на неё особого внимания. Просто симпатичная молодая женщина. Но, с каждым её визитом к нам, она мне нравилась все больше и больше. Она подходила отцу, но ничем не напоминала мать. Абсолютно. Не противоположности, нет. Просто не было у них ничего общего. Их даже сравнить нельзя было. Характер тоже разный. Но, видимо, этим она отца и зацепила, что не походила ни на кого, кого он знал в то время. У них не было любви, я это уже и тогда понимал. Может, что-то между дружбой и любовью. Не знаю. Но она никогда не оставалась у нас на ночь, когда я был дома, по крайней мере. Часто я ночевал у друга, и она, может, тоже ночевала у друга, которым был мой отец. Никто мне ни о чем не говорил, да я и не особо хотел знать. Мне это было не нужно. Но я точно знаю, что не стал бы его винить, если бы она и оставалась на ночь. Уже тогда я его понимал. Их отношения продлились около двух лет, а потом как-то сами собой рассосались. Иногда я встречаю её на улице, и мы разговариваем. Она была на похоронах отца. Плакала. Значит, что-то все же чувствовала. Я помню эти вечера, когда мы втроем что-нибудь вместе делали. Особенно первую нашу осень. Это время осталось в моей памяти, словно аромат духов – ненавязчивый, терпкий и, потому, особенно приятный.
  - Словно глоток свежего воздуха после многовековой затхлости…. – изрекла она. И была права. Именно так я и ощущал. Перевалило за полночь, и я почувствовал нестерпимую усталость, будто не спал уже много дней подряд. Но мне еще нужно было рассказать ей о многом, так что нужно собрать оставшиеся силы в кулак. 
   - После этой женщины у папы было еще много подруг. Но ты не подумай, что он заводил подружку «на ночь». Нет. Это всегда были более или менее продолжительные отношения. Всегда разные. И девушки тоже были разными. Они походили друг на друга лишь одной чертой: непохожестью на маму. Ни в чем. И где он умудрился найти столько разных подруг? В каждых отношениях он тоже был разным, будто роли в театре перебирал. А, может, так оно и было. Может, он пытался скрасить свое одиночество этой игрой. Может, пытался заполнить пустоту, которая преследовала его по пятам. Он не был слабым, но мамина смерть его очень сильно ранила. Эта рана нарывала до самой его смерти. Он не говорил мне об этом, не делился чувствами и переживаниями, но его взгляд, голос, мимика…. Во всем этом нет-нет, да проскальзывала боль, открытая, сильная, черная боль. Несмотря на все свои «эксперименты» с отношениями, он остался самим собой. Видимо, именно поэтому он не остался с какой-нибудь подругой навсегда: он хотел играть. Его настоящее «Я» оставалось для них недоступным. Он их просто к себе в душу не пускал. Хотя та, первая, после смерти мамы подруга знала его настоящего. И, кажется, любила таким, но из этого ничего не вышло. К лучшему, или нет, не знаю. Славная она, все-таки, женщина.
  Когда у меня начались отношения с девушками, он в них не лез. Почему-то всегда оставался вежливо-отстраненным. Я рассказывал ему обо всем, что меня тревожило, радовало, расстраивало. Он давал мне ценные советы, помогал. Он всегда был рад, если я приводил кого-то домой. Искренне рад. Улыбался, шутил, интересовался жизнью этих девушек. И они были от него в восторге. Но он не лез не в свое дело, если я его не просил. Как-то я встречался с одной девушкой. Ее звали Мэй. Встречались мы довольно долго, и я часто приводил ее к себе в гости. Почти каждый раз мы засиживались допоздна; иногда с отцом за интересной болтовней, иногда вдвоем запирались в моей комнате и занимались всякой ерундой. Однажды мы начали бросаться моей подушкой, она разорвалась, и вся комната покрылась перьями. Ну и смеху было. Нам было хорошо вместе. – Я глянул на нее: она сидела в прежней позе, с благожелательной улыбкой, но в глазах сверкал какой-то странный огонек – ревность. Я взял ее за подбородок и поцеловал. Все вылетело из моей головы. Осталась только она, ее ладони на моем лице, ее дыхание, вперемешку с моим…. Она нехотя отстранилась, желая, чтобы я продолжал свой рассказ. – Спустя некоторое время я начал замечать, что отец куда-то уходит надолго. Это всегда случалось именно когда мы с Мэй были у меня дома. Когда я был один или с друзьями, он почти никуда не отлучался. Когда я понял, на что он своими долгими «прогулками» намекает, я сначала покраснел, а потом начал громко хохотать. Не знаю почему, но эта мысль в первое время меня очень смущала и смешила. Но, однажды, мы с Мэй все-таки не удержались и…. Ну, ты поняла меня. – Я улыбнулся, вспомнив, как это было. – Мэй почти сразу ушла, чтобы отец ничего не заподозрил. Но я разгуливал по дому в тот вечер с такой странной улыбкой, что он, кажется, обо всем догадался. Отец не стал проводить со мной всяческие разговоры о половом воспитании, потому что он втолковывал мне это раньше, и сейчас не было смысла это повторять. Но на следующий день я нашел у себя на столе пачку презервативов. Вот так между мной и ним стало на один секрет меньше. – Я снова улыбнулся. – Отец всегда понимал меня. Поддерживал. Но одной его поддержкой было не обойтись. Мне всегда хотелось, чтобы рядом была мама. Хоть я и не простил ее, до сих пор, наверное. Трудно было смотреть, как матери моих одноклассников приходят в школу, забирают их с уроков, пекут пироги на день рождения, штопают футболки. Поэтому я не очень любил ходить к друзьям в гости: я чувствовал себя ненужным, лишним. Расстраивался, зная, что приду домой и обнаружу пустоту на второй половине родительской кровати.
  Кстати, все это, - я обвел рукой пространство комнаты, - есть так, как и было при маме. Этот ремонт и обстановку комнат планировала она сама. Мы не смогли изменить ничего: хотели, чтобы хоть ее дух остался с нами, пускай и горький.
 Я распрямил затекшие ноги, и потянулся. Она сидела в прежней позе, будто нашла идеально удобное для тела положение. Мои силы иссякли, жутко хотелось спать. Часов при себе не было, да я и не очень-то хотел знать время. Мир для меня сейчас заключался только в этом доме и связанных с ним воспоминаниях. Здесь время измерялось в словах и чувствах, в чашках кофе и ложках сахара, в пылающих в камине поленьях.
- Хочу спать. – сказал я ей и положил руку на плечо, пытаясь вывести ее из задумчивости.
- Я тоже. Давай прям здесь, перед камином? – Она посмотрела на меня с улыбкой. Ее взгляд снова был ясным, словно она перестала просматривать какой-то фильм у себя в голове.
 Я принес еще два пледа и кучу каких-то подушек. Не преминул заглянуть и в свою детскую комнату. Она была такой пустой и брошенной . Воздух в ней был сух и прозрачен. Он был мертвым. Я не знаю, что могло вернуть его к жизни: мое возвращение в этот дом или солнечный свет, а, может, он уже умер безвозвратно…. Все осталось таким, каким я оставил в последний раз – родным, близким и до боли знакомым. Каждая вещь, каждая щелочка, при малейшем взгляде, вызывали ворох воспоминаний, которые сливались в одно – мое детство….
Я достал из шкафа мою старую одежду, которую не стал забирать в новый дом. Мне будет мала, а Ей – в пору. Куча одежды, пледов и подушек получилась выше меня, и пришлось идти почти вслепую, но я не боялся врезаться или ушибиться: я знал все закоулки этого жилища наизусть.
Мы разобрали диван и кое-как сотворили из него подобие постели: все же колючий плед – это не шикарное одеяло и простыни.
 Огонь в камине почти затух, но все еще пытался бороться за свое существование. Мрак пробрался в комнату, одерживая победу над огнем. Мы переоделись в предназначенную для сна мою старую одежду и забрались под одеяло. Было зябко: камин не смог нагреть комнату, и мы жались друг к другу как последние люди на Земле. Ее кожа была теплой, мягкой, мне так нравилось касаться ее, ощущая под своими пальцами её. Она прикрыла глаза и начала что-то напевать. Что-то незнакомое. Я никак не мог узнать эту мелодию. Она звучала загадочно, раздаваясь посреди холодной, темной комнаты. Было не жутко, нет. Было странно. Я не помню песен в темноте. Я не помню, чтобы кто-то мне пел. Может, мама и делала это когда-то очень-очень давно, да вот только я это позабыл…. Время, темнота, холод, чувства…. Все перемешалось. Остались только мы. И больше никого на всей планете.
Мы вдвоем. Одни. В темноте.
Если сильно захотеть, то можно было услышать шум моря, который скорее разносился у тебя в голове, порождаемый памятью, а не реальностью. Но все равно кажется, что это по-настоящему. Мелодия и шум моря. В моей голове. Веки стали тяжелыми…. Я не стал сопротивляться сну и поддался его течению. Он унес меня в забытье. Последнее, что помню – ее лицо с закрытыми глазами и мелодию в темноте….

Мне снился сон. Мы все, мои родители, братья, сестры, бабушки, дедушки ,дяди, тети и еще много-много родственников, названия которым я дать не могу, собрались у нас дома за огромным обеденным столом, который по такому случаю вынесли на настил на берегу. За столом было шумно и весело. Взрослые шутили между собой, обменивались воспоминаниями, показывали друг другу недавно сделанные фотографии. Дети бегали по настилу и пляжу, смеялись и громко кричали. Я знал, что в комнате родителей, на их большой кровати, спит маленький сын двоюродной сестры. Он тихо посапывает и изредка улыбается, словно чувствуя атмосферу общего счастья. Все родственники в сборе, опоздавших или отказавшихся от обеда нет, но за столом на один стул больше, чем нужно. Сначала пустующих стульев было два, но потом пришел отец и сел на оба сразу. Все смотрели на него с сожалением и радостью, он же – с гордостью и благодарностью. Я сидел напротив. Вдруг я почувствовал, что в моей правой руке что-то есть. Что-то теплое и нежное, что приятно ощущать пальцами. Поворачиваю голову и вижу, что рядом сидит она. Только я не мог понять, кто она такая. Сначала волосы у нее были дикого рыжего цвета, а кожа отливала бронзой. Глаза ее, направленные на меня, были темно-зеленого, глубокого цвета. Она улыбалась и смотрела с такой любовью, что у меня перехватывало дыхание. Я знал, кто это. Ни одно лицо в мире не было похоже на нее. Ни одно лицо в мире не могло заменить ее лицо.
  - Мама…. – прошептал я. – Мама…. Почему ты здесь? Разве ты не…. – мне не хотелось договаривать. Она была точно такой, какой я ее запомнил. Она была мамой.
  - Прости меня, сынок…. – по ее щекам лились слезы. Крупные, горькие, они срывались с подбородка и падали неизвестно куда. Она крепче сжала мою руку и поднесла мои пальцы к своим губам. Касание было еле заметным, но сильным и таким пронизывающим, что душу сводило. Мне не нужны были эти слова. Без них было все понятно. Без них было правильнее. Но все же заветные произнести я был должен.
  - Я прощаю тебя. Прощай, мам. До встречи. – во рту стало как-то горько ,а в горле – сухо и тесно. Она заерзала пальцами. Я разжал руку. Она исчезла. Место рядом со мной осталось пустым. Оно притягивало взгляд как мертвое животное. Я посмотрел на отца. Его рука лежала в том же положении что и моя. Но он смотрел не на стул рядом с собой. Он смотрел на тот же стул, на который смотрел я. Он видел это. Он слышал это. Он давно ее простил, поэтому она к нему не приходила. Она приходила ко мне. Я почувствовал, что мир вокруг меня становится реальнее, звуки – громче, чувства – четче, любовь – сильнее. Я улыбнулся отцу и помахал рукой. Он улыбнулся и подмигнул в ответ. Я услышал плач: ребенок в комнате родителей проснулся. Через несколько минут сестра вынесла кроху на улицу. Все радостно с ним поздоровались. Я подошел к сестре и подержал племянника за ручку. Потом вернулся за стол и занял свое место. Вдруг в своей правой руке я снова что-то почувствовал. Что-то теплое и мягкое. То, что мне нравилось ощущать пальцами. Я повернулся и увидел то, что так хотел увидеть – ее. Она, вся какая-то бледная и бесцветная, светилась загадочным, внутренним светом. Только глаза, полные тайны, впились в меня. На губах играла нежная улыбка. Ее волосы трепал неизвестно откуда налетевший ветерок. Но мне не было холодно. Она высвободила свою руку из моей и взяла мое лицо в ладони. Потом приблизилась и прикоснулась губами к моим губам.
  - Я люблю тебя…. – прошептала она. – И всегда буду любить.
  - Я тоже тебя люблю. – ответил я. – И всегда буду любить.
Она обняла меня, и  я почувствовал, что живу. Я почувствовал, что больше ничего не боюсь. Все с удивлением смотрели на неизвестно откуда появившуюся гостью, но уже через мгновение сестра подошла к ней с малышом и поздоровалась. За ней потянулись остальные родственники. Вскоре она перезнакомилась со всеми, кто там был. Только отец остался сидеть на своем месте. Я посмотрел на него в недоумении, она – в страхе. Он улыбнулся так, как улыбался только мне – искренне, душевно и тепло. Потом поднял руку с колен и задержал ее в каком-то приветственном жесте на несколько секунд. Его другая рука, все еще лежащая на столе, что-то сжала. Я посмотрел на нее, а когда обернулся к отцу, его уже не было. Он исчез. А все остальные, живые ,остались. Никто ничего не заметил. Значит, так и должно быть. Главное ,что я чувствовал, что так и должно быть. Именно так, и никак иначе. Живые – в жизни, мертвые – в сердце.

  Я проснулся от того, что солнце било мне прямо в глаза. Такое нещадное и бесстыжее, оно разбудило меня в эту осеннюю рань. Солнце только-только вылезло из-за горизонта, озаряя воду залива своим божественным светом. Как мне не хватало этих рассветов над морем, как давно я не просыпался и не видел этого чуда. Оно золотило поверхность воды, т она казалась розово-золотой, будто расплавленное красное золото. Волны спокойно набегали на берег. Небо было по-осеннему прозрачным и безмятежным.
  Я повернулся и посмотрел на нее. Она спала, повернувшись ко мне лицом. Тихая и безмятежная, как небо за окном, как утренние волны. Волосы ее разметались по подушке. Солнце золотило и их. Она была похожа на раннюю осень, все еще свежую, но уже  желтую и тихую после буйного зеленого лета.
  Тихо. Только ее дыхание. Только еле слышный шум волн. Тихо.
  Я встал, потянулся. Подошел к полностью прозрачной стене, выходящей на залив. Как приятно вновь оказаться дома и ощутить все те чувства, которые ощущал раньше. Так я стоял перед этой стеной в детстве, когда родители еще спали. Я тихонько выбирался из дома через стеклянную дверь в этой стене и гулял по пляжу или сидел на настиле, свесив с него ноги. Иногда я брал с собой игрушки. Тогда мне казалось, что они тоже видят и могут любоваться. Когда у меня ночевал кто-то из друзей, я будил его, и мы шли пускать парусник на тихой воде залива. Но чаще всего я был один. И меня не коробило это одиночество. Оно было не таким, как после смерти отца. Оно было не вынужденным и доставляло мне удовольствие. Это-то и одиночеством назвать очень трудно. Ведь вокруг меня был мир, живой и не лишенный красок. Он было полным и светлым, а не тусклым и плоским, как в последние три года.
  Я сидел на настиле, болтая ногами. Точно так же как в детстве. Ощущения были точно такими же. Они были правильными. Я чувствовал, что здесь я на месте, и мне не хотелось бежать отсюда, не хотелось прятаться. Я больше не хотел закрывать этот дом и не приходить сюда больше никогда. Напротив, мне здесь нравилось. Я хотел здесь быть. Это было вполне осознанное и сформированное, возможно долгими часами одиночества, желание, которое все больше и больше перерастало в уверенность и потребность.
  Солнце уже почти встало, и теперь освещало весь мир кругом. Я обернулся посмотреть на дом. Через стеклянную стену было видно, что творится внутри – там не творилось ничего. Она спала как и прежде – повернувшись ко мне лицом. Я так же тихо как и до этого вошел внутрь и прилег рядом с ней и стал ждать, пока она проснется. Сколько прошло минут, часов, дней, недель, я не знал. Да и не хотел знать. Я не ощущал времени. Оно не напоминало о себе и не беспокоило. Мир застыл. Он тоже ожидал, пока она проснется. Он тоже, как и я, затаив дыхание, ждал ее пробуждения.
  Она сонно вздохнула и пошурудила носом, будто ей что-то мешало. Она всегда так делала перед тем как проснуться. Такой маленький утренний ритуал. Она открыла глаза, но сразу же их закрыла, сморщившись от яркого утреннего солнца.
  - Сколько времени? – сонно протянула она.
  - Не знаю, – тихо ответил я. – Сколько хочешь, чтобы было?
  - Столько ,чтобы оно не заканчивалось и не двигалось никуда.
  Она любила утро. Обычно она просыпалась раньше меня и читала в гостиной, а когда я просыпался, мы вместе завтракали. Но сегодня она упустила утро. И не очень была довольна этим. Она медленно, будто назло самой себе, потянулась и откинулась обратно на подушки.
  - Мне здесь нравится. Здесь так хорошо. Как дома. – она подняла глаза на меня, будто чего-то спрашивая.
    Я погладил ее по щеке. Она прикрыла глаза и прижалась к моей руке. То, что я почувствовал и понял в этот момент, было сродни озарению. Нет, это было озарением.
  - Это и есть дом. Наш с тобой дом.