18 из 62. Дружок

              В магазине на Щорса воздух был спёртый. Очередь медленно подвигалась, свиваясь в кольца. Люди дышали в затылок друг другу. Задние напирали, передние не подавались, слабые держались, обхватив руками сильных.
— Не задерживай, мальчик! — сказала продавщица Лёшке, швырнув на прилавок две буханки чёрного хлеба и копеечную сдачу. Она была зла, оттого что всё утро продавала штучный товар, с которого много не наваришься. Очередь оттирала Лёшку в сторону, он суетился: надо было просунуть в сетку обе буханки, не ободрав горбушку, и забрать сдачу. Без малого три часа отстоял он в магазине. Тучная женщина, прислонившаяся спиной к обитой железом печи, проводила Лёшку бессмысленным взглядом. Зевнула во весь рот, и, положив свои широкие ладони на лицо, энергично растёрла щёки.
— Засунуть бы кукурузу Никите, — беззлобно проговорила она, опустив руки, — в одно место.
— Тише, — шикнула на неё соседка.
— Да ну, мы пуганые. Дальше Салехарда не сошлют.
— Оно так, — согласился худощавый старичок, стоявший рядом с толстушкой, и широко заулыбался беззубым ртом, — хотя Колыма дальше.
Остальные покупатели сделали вид, что ничего не слышали. Выбравшись из магазина, Лёшка подтянул широкие штаны, выпущенные на валенки, застегнул пальтецо на последнюю пуговицу (две другие осыпались, когда он продирался сквозь толпу), поправил суконный треух с отворотами из серой цигейки и притопнул. На душе было легко и радостно, как у всякого, освободившегося от неволи.
Возле магазина вертелся пёсик, с узкой, как у песца, мордой, с белой шерстью и с чёрными пятнами на боках. Он бросался под ноги каждому, кто выходил из дверей. И перед Лёшкой тоже встал на задние лапы. По явному признаку, красневшему под брюхом, это был кобель. Лёшка брезгливо отвернулся от пёсика и торопливо откусил уголок буханки. Это было самое вкусное место в хлебе, за которое они с Любочкой всегда бились. Корочка с хрустом ломалась под зубами, набухала от слюны и давала такой вкус, что жалко было глотать.
— Что, дружок? Жрать хочешь? — с набитым ртом спросил он, повернувшись к пёсику.
Тот разинул пасть и, вывесив язык, принялся кружиться на задних лапах. Артист! Лёшка, бросил ему кусок хлеба. Только зубы щёлкнули!
Лёшка шёл, а пёсик обгонял его и, мелко повизгивая, извивался перед ним всем своим телом. Лёшка терпеть не мог пресмыкательства. Чтобы отстать от собаки, он швырял ей хлебный мякиш и делал рывок вперёд. Но пёсик, догнав Лёшку, снова кидался в ноги. Так они и дошли до дому: пёсик ел мякиш, а горбушку — Лёшка.
Когда счастливый добытчик предстал пред очи своей матери, то услышал:
— А где вторая буханка?
Он предъявил не съеденную четвертину.
— Это как? — изумилась Нина. — Слопал?
Лёшка был удивлён не меньше матери. Он вертел четвертушку хлеба и так, и сяк, но она по-прежнему оставалась тем, чем была — четвертушкой.
— Один? Всю буханку?
Лёшка хотел сказать, что ел не один, но прикусил язык: сдавать пёсика было нехорошо.
С той поры стоило Лёшке выйти за порог, а пёсик тут как тут: прыгает, вертится, радуется простодушно. Лёшка дал ему кличку Дружок. Всё бы нечего, да уж больно пресмыкался пёсик. Чуть что, и виляет весь, от туловища до хвоста, а потом на спину брык и замирает то ли в страхе, то ли в подобострастии, подставляя своё розовое брюхо. Лёшку это страшно бесило, один раз он не сдержался, крикнул:
— Да хватит уже! — и поддал Дружка ногой.
Тот вскочил и побежал рядом, как приличный дворовый пёс. Впрочем, урока хватило ненадолго. Пёсик снова подлизывался, и Лёшка негодовал: разве настоящий друг ведёт себя так низко?
Долго бы он не ведал, что за фрукт этот Дружок, кабы не худые валенки. То, что они дырявые на пятках, Лёшка знал. Он бегал так быстро, что ноги не мёрзли. Впрочем, и крепких морозов нынче не было. Однажды отец заметил мокрые пятна на полу, там, где Лёшка прошёлся босиком.
— Принеси-ка валенки.
Лёшка с недоумением подал отцу валенки. Взглянув на подошвы, отец обнаружил дырки на пятках.
— Подшивай…  Сам, конечно! Я в твои годы уже ходил за лошадью с плугом.
Лёшка вздохнул тяжко и стал подшивать подошву к валенку. Сначала он сложил суровую нитку вшестеро, просмолил её варом, продел в иглу с широким ушком и завёл в отверстие, которое проколол шилом, продёрнул нитку и затянул узлом. Стежок — узел, стежок — узел... День кончился, а готов был только один валенок. Усталый Лёшка лёг спать, а на другое утро надел ботинки. Не в одном же валенке скакать!
Он шёл вприпрыжку по тропке и насвистывал мелодию. Под ботинками скрипел снег. Лёшка поравнялся с домом Вовки Райнера, как вдруг из-под заборчика выскочила собака и цапнула за ногу. Взвыв от боли, Лёшка присел. Собака опять кинулась на него. Лёшка, замахнувшись кулаком, закричал на неё, и та кинулась наутёк. Это был Дружок! Лёшка даже забыл о боли. «За что?» — вертелось у него в голове. Укус был глубокий. Лёшку долго лечили уколами, а Дружок после этого случая пропал.
Нашёлся он весной. В вытаявшем из-под снега трупе Лёшка не сразу признал Дружка. На собачьем горле была затянута ржавая проволока. «Кому он мог помешать?» — недоумевал Лёшка, озирался, как будто ища глазами душегуба, и в горле стоял ком. Дружка было жалко.