Елизавета. Книга 2. Главы 21, 22

Глава 21
   
    Елизавета вернулась домой только после того, как генерал-прокурор князь Трубецкой огласил вслух декларацию о назначении регентом Бирона. Тело усопшей императрицы должно было лежать в новом Летнем дворце и оттуда проследовать на погребение в Петропавловский собор. 18 октября младенец-император вместе с родителями переехал в Зимний дворец. Бирон пожелал иметь жительство на прежнем месте, пока тело незабвенной покровительницы не погребено. В придворной церкви торжественно служили панихиды, и туда каждый день отправлялась Елизавета в сопровождении Разумовского. Траур был определён на целый год и разделён по времени на четыре квартала. В первом, самом строгом периоде, цесаревна должна была носить ратинные 18 печальные кафтаны с узким воротом и рукавами, с широкими плерезами 19; шлейф в четыре аршина; головной убор из черного крепа с черною глубокою повязкою и с двойным печальным капором; перчатки, муфты, опахала, чулки и башмаки черные. Она выглядела свежей и пышущей здоровьем в печальной траурной «адриене» со шлейфом и черным капором на волосах, отливающих яркой бронзой. Алеша следовал за нею в простом черном кафтане, с убранными в косу и перевязанными черной атласной лентой волосами цвета воронова крыла. На него оглядывались, задерживали взгляды и подталкивали локтями друг друга не одни лишь придворные ветреницы, но и заносчивые вельможи. Анна Леопольдовна  благосклонно принимала в Зимнем дворце эту пару, и каждый день долго плакала на плече у цесаревны. Источник слёз её не иссякал, и её фрейлины держали наготове чистые платочки. Предпоследняя из сестёр Менгден, Якобина, тоже стала невестой. За день до начала болезни императрицы к ней посватался Густав Бирон, младший брат фаворита, вдовствующий вот уж четвёртый год. Он был женат по любви на младшей дочери Меншикова Александре, умершей в 1736 году родами. «Слава Богу, - крестилась Елизавета, - но прибавится ещё на одну бойкую бабёнку. Ох, не дадут стервы проходу моему Алёше, раз будем теперь приезжать во дворец». На душе у Елизаветы скребли кошки. Тело государыни не остыло, не определён день похорон, не организован доступ к гробу усопшей, а Бирон в новом Летнем дворце определил сумму годового содержания матери императора и ей, цесаревне. Анне Леопольдовне назначено 200 тысяч рублей, а ей 50 тысяч. Регент лично приезжал к Елизавете, но ему дали отворот поворот - ответили: ея высочество в церкви на панихиде. Между прочим, чистая правда, но он и на следующий вечер заехал вместе с сыном. И так пошло: регент приезжал  к цесаревне, ужинал  с нею вдвоём, на Разумовского покрикивал как на мальчишку, а Лестока и вовсе не замечал. Бирон, правда, не говорил с Елизаветой ни о чём конфиденциально, не ставил никаких условий, но не хотелось наедине с ним встречаться, его ведь не обмануть, не отказать ему, если пристанет со сватовством за своего сына. Вспоминались времена Меншикова, и в груди холодело: Бирон ясно намерен добиваться пожизненной власти. Он слышит всё. Ему нужно только время, чтобы избавиться от Бруншвейгского семейства. С помощью кого? Один только человек такой в русском государстве – цесаревна Елизавета. О «Петровне» в полках спрашивали в тот же день, как умерла императрица, а через день-другой после обнародования указа о регентстве в полках солдаты заволновались, и особенно молодёжь. По Петербургу пошёл ропот: «Почему немцы? Где русская дочь Петра? Какое страшное оскорбление нанесла покойная дочь царя Ивана всем русским!». В церквах здравие цесаревны провозглашали опять в третью очередь, после императора и его матери, а ведь она бы должна царствовать, у неё все права, а дочь Ивана выбрали на престол дворяне, и ошиблись – она приволокла  за собой    
немцев. Не следовало нарушать «Тестамент» Екатерины I. Недовольство было всеобщим и во время присяги на Царицыном лугу.
    Елизавета Петровна стояла вместе с Разумовским, Лестоком, Воронцовым, братьями Шуваловыми, Маврой Шепелевой и стариком, учителем музыки Шварцем у окна и слушала, когда шеренги шли мимо:
    - Её, нашу голубушку, опять обидели!
    - Вот бы батюшка-государь посмотрел, кому присягаем!
    - Невозможно дольше терпеть!..
    - Надо кричать, что хотим настоящую царицу!
    Удивительно, что арестованных бунтовщиков не стали казнить, не стали даже подвергать пыткам: после того, как присягнули Иоанну Антоновичу, кое-кого из служивых срочно перевели в провинциальные полки, в разные города. Было не выгодно начинать казни возле гроба, подписывать смертные приговоры детской рукой. Младенец в колыбели сучил ножками и что-то булькал. Его именем провоз -глашались указы. Бирон ездил из одного дворца в другой в сопровождении эскадрона гвардейцев. Он каждый день присутствовал в кабинете. Его министрами оставались те же лица, что и при Анне. Он считал, что командиры гвардейских полков ему преданны. Преображенским полком командовал Миних, а его помощником состоял майор Альбрехт – креатура герцога и шпион. Семёновский полк находился под началом генерала Ушакова, Измайловским полком командовал Густав Бирон, а Конногвардейским – сын самого регента – юный Пётр, обязанности за которого выполнял подполковник Ливен. В столицу ввели новые войска. Регенту было некогда, и цесаревна собиралась с духом. Она не знала, что предпринять: ждать регента, или послать к нему Лестока? Она усилила охрану собственного дома и принимала только старых подруг. Графиня Марья Салтыкова сдержала слово: через неё тоненькая ниточка потянулась в казармы. Цесаревна думала собрать кумовьёв на Рождество. Счёт на кумовьёв в Преображенских казармах велся уже на сотни. Крестников – Лизанек и Петрушек, того больше. Были крестники и у Алексея Разумовского – Алёшки, да Гришки. Он не держал сердце на покойного батька.
    Цесаревна была уверена, что ей на этот раз не вывернуться из лап Бирона, как это было при Меншикове. До неё дошло, что один из пунктов манифеста дозволял регенту и министрам по достижении Иоанном семнадцатилетнего возраста, его испытать на способность управлять империей. Вот и прямая дорога объявить принца дураком. А впрочем, кто велит ему дожидаться указанных лет? Была бы другая способная  к управлению персона. А она есть! И волновалась Елизавета не напрасно. Внезапно на шестой день регентства Бирона поступил донос от молодого племянника кабинет-министра Алексея Бестужева – гвардейского офицера Камынина. Открылся заговор против регента, в котором принял участие адъютант принца Брауншвейгского Граматин и с ним двадцать человек. Одной из причин недовольства явилось грубое обращение герцога с родителями государя. «Какого чёрта, - возмущались офицеры-преображенцы, - императорских мать и отца отставили от управления государством, и всех нас отдали в руки курляндской собаки?! Регента, его мать! Какой из него к ядрене-фене правитель? Не прошло и трёх дней, как преставилась императрица, а он уже оскорбляет принцессу. Слыхать, государевы родители в большом притеснении, неужели мы им не поможем, не отдадим права на управление государством? Нам, русским офицерам, тоже такое обращение обидно. И стыдно нам за своё малодушие при отдаче присяги. Чего только думали, отдавая присягу, да кому присягнули?». И хотя до дела пока не дошло, Бирон был взбешён неблагодарностью гвардейцев. Взяв прямо из Зимнего дворца Граматина, Ушаков приволок его на пытку, и Бирон лично орал на адъютанта принца Антона, запугивая его страшной карой. Граматин, не уверенный в защите своего герцога, тут же настрочил свой донос. Затем подняли на дыбу одного за другим поручиков Ханыкова и Аргамакова, сержанта Алфимова и других офицеров. Они отца императора не оговорили. Потом на виску попали секретари канцелярии принцессы Семёнов с Яковлевым и показали, что принц сомневается в подлинности указа усопшей императрицы о назначении регентом любимца, и что посылал он Граматина к брауншвейгскому посланнику Кейзерлингу. Этого было достаточно, чтобы кнут заиграл по жирной спине адъютанта. Вполне достаточно, чтобы схватить и пытать самого принца, однако священную особу отца императора подвергли экзекуции не на дыбе в Тайной канцелярии, а в аудиенц-зале Зимнего дворца. Принц Антон Ульрих, генерал-лейтенант армии, подполковник гвардии и шеф кирасирского полка, как подсудимый, предстал перед блестящим собранием высших сановников и генералитета. Отец императора занимал первое место среди чинов армии, но держался и выглядел он жалко. Ему было только 26 лет, а он казался и того моложе – почти ровесником Петра Бирона. Субтильность и женственная бледность не придавали ему весу. Длинные белокурые локоны скрывал пышный парик. Его можно было назвать красивым, но его портили робость и кислое выражение лица, особенно крупных губ характерного рисунка. Принц был в мундире кирасирского Брауншвейгского полка, в узких лосинах, подчеркивающих тощие ляжки. Он улыбался трусливо, щурился и был готов попятиться и сбежать. День стоял хмурый, но золото, преобладающее в убранстве зала, горевшее на шитье мундиров, ослепляло. Принц сморщился, когда вошёл стремительным шагом регент – первый человек, почти что сам император. За Бироном шествовал Ушаков – глава Тайной канцелярии, а дальше – свита – адъютанты и пажи. При всём блестящем собрании Бирон, не церемонясь, обрушил на отца императора целый поток обвинений. Их подтекст был любому дураку ясен: «Ты тайно вынашивал мысль изменить постановление о регентстве! Не отпирайся! Я тебя согну в бараний рог, сволочь!». И принц вспылил. В один момент он схватился за свою шпагу, и услышал в ответ:
    - Я к вашим услугам! Буди особе принца желательно!
    Принц чуть не упал в обморок, едва слышно прошелестев губами:
    - Простите, о, простите, ваше высочество …
    Бирон с лязгом сунул клинок в золотые ножны:
    - Прощаю, но ставлю в известность, что  могу вызвать из Голштинии юного Петра Ульриха, родного внука Петра Первого и племянника Елизаветы. Подумайте вашей дурацкой головкой и повинуйтесь!
    - Повинуюсь … - пролепетал принц, глотая слёзы и едва справляясь с дрожью в коленях.
    Тогда за него взялись ещё строже.
    - Ваше высочество, если вы будете вести себя, как приличествует отцу царствующего императора, то вас будут почитать таковым, а ежели нет – не обессудьте: с вами будут обращаться как с нарушителем закона. По молодости вы дали обмануть себя, но во второй раз я с крайним прискорбием принуждён буду с вами обойтись как с обычным подданным его величества, - высказался Ушаков.
    В этот злосчастный день с отцом императора поступили по всей строгости: он первым скрепил подписью акт о всеобщем и также искреннем желании подданных иметь регентом герцога курляндского для блага государства. Когда все подписались, Антону Ульриху подали другую бумагу. Это была его собственная просьба к сыну-младенцу. Якобы он сам в унизительных выражениях просил сложить с себя все чины, чтобы состоять при особе императора неотлучно. 
         Под взглядом самого страшного в империи человека, принц трясущейся рукой нацарапал:
Вашего Императорского Величества нижайший раб
    Вот так, раб ты теперь и сиди дома! Приехав в этот же день в Зимний дворец к вечерней службе, Елизавета нашла принца и принцессу в ужасном смятении и тревоге. Они отказались выходить даже в церковь. Девицы Менгден плакали в маленькой гостиной и с трудом разговорились. Цесаревна поплакала с ними вместе и пошла к вечерне. Она долго молилась, как некогда Иисус Христос, о чаше: да минует …
    Неожиданно в столице открыли питейные дома, закрытые по случаю траура, и там начали хватать людей, которых водка побуждала отваживаться на неуместные выражения. Каждый день хватали по десятку, по два недовольных. Шпионы рыскали повсюду. Усилились караулы и ночью разъезды. Брожение среди народа было весьма сильно, гвардейские солдаты выражались смелей, чем когда-либо, но им не смели ничего делать. Простой народ ожидал похорон императрицы и считал, что тогда видно будет.
    Примерно так отзывался о событиях в Санкт-Петербурге французский посланник маркиз де ла-Шетарди. 
   
    Вернувшись из Зимнего дворца, Елизавета провела тревожную ночь. Она думала, как держаться с Бироном, явно собирающимся завести с ней интригу. Она не была слепа. Понимала, что ему нравится, но выйти за себя замуж он ей не предложит. Это – нет! Разводом он всё испортит. Остаётся сынок – рождённый не Бенингной, Елизавета доподлинно это знала, а самой Анной. Ради этого ребёнка и был затеян скоропалительный брак Эрнста Иоганна и девицы фон Трейден в 1724 году. Новая перспектива выйти замуж за мальчишку не только оскорбляла цесаревну, но и ужасала. Если бы она не ведала любви к самому красивому мужчине на свете, тогда бы можно переломить себя. Нет, лучше ссылка куда угодно, но только бы с Разумовским, или побег? Тайно бы обвенчаться и забиться в любую дыру, сбежать на Украину и поселиться в казацкой хате. Мечты, мечты! Честолюбие заставляло опомниться. Но ведь Бирон мог предложить и более отвратительную сделку, чем брак с мальчиком – мог предложить ей стать своей любовницей в обмен на корону. Не лучше ли уехать прямо сейчас в Саарское? В глухом лесу, на границе её владений с Минихом, лет восемь назад она распорядилась поставить сторожку. Там болота и глухомань. Снег в таких местах выпадает и тает, превращая всё в грязь и воду. Можно рассчитывать, что её не захватят до весны. В таких думах и ночь минула. Цесаревна забылась тяжелым сном под утро.
    А утро оказалось ясным и сухим, хоть и тревожным. С канала дул свежий ветер и шевельнул шторы, когда она распахнула окошко. В окно ей видны были осенние сады и крыши нового Летнего дворца. Всё переменилось в её любимом Летнем огороде. Переменилась она сама. Вчера в Зимнем донёсся отвратительный шёпот: незаконнорожденная и живёт с красавцем-хохлом, почти супружно. Елизавета только взглянула в сторону троих собеседников и поняла, что это Миних. Чёрт побери, она должна прислушиваться к словам Воронцова и Лестока, утверждавших, что сейчас не понять, кто друг, а кто враг, что может случиться любая нелепа, и что тогда с треском развалится комплот, заботливо созданный. Да, надо подумать. Дружок сердечный давно уже встал. Он давал ей возможность подняться с постели в одиночку и побродить по дому, пока не подадут завтрак, ах, кажется, уже обед! Алёша твердит ей, что не создан для власти, но готов на всё ради неё. Её любимый! Его прекрасное лицо, голос, расчётливый, трезвый ум помогли ему завоевать расположение придворных. Взаимная любовь с цесаревной раскрыла его лучшие черты. Он будет рядом, потому что любит её, но ничем, кроме физической силы и мужества не располагает. Что можно сделать голыми руками? То же самое можно сказать о братьях Шуваловых, Воронцове. Размышляя, Елизавета дала себя одеть и вышла из опочивальни. Она мало придавала блеску своим городским домам. Плохая хозяйка? Денег у неё менее чем достаточно, чтобы привести в порядок апартаменты. Она с неудовольствием отметила, что убранство дома чересчур просто, а в иных комнатах даже убого. Она много тратит на подарки кумовьям и их семействам. Хотя лето и начало осени прошло в Саарском, гвардейцы приезжали и туда. Ах, о крестниках-то она чуть не забыла! Елизавета словно опомнилась и скорым шагом пробежала в дальние комнаты, где и нашла больше десятка солдаток с ребятишками. С ними она немножко отвлеклась и отдохнула душой. А теперь, решила она, стоит написать в зимний дворец и сослаться на нездоровье. Заболеть? Как же она больная отпросится в деревню? Пожалуй, ничего не выйдет. Раздосадованная цесаревна хотела кого-нибудь послать разыскивать Разумовского, как тут ей доложили, что приехал регент. Она топнула ногой, но услыхала голос Бирона, распекавший её Алёшу на немецком языке в сенях. Алексей что-то ответил.
    - Хохоль! Бестолоць! Больван! Komm auch!
    «Только подумать, какая наглость, - рассвирепела Елизавета, - в моём доме сказать моему доверенному человеку: «пошёл вон!». Не дай бог, он ещё заорёт и на меня, как на бедную Анну Леопольдовну, но мне придётся всё вытерпеть и оставаться с ним хладнокровной. Пока не закончится траур, он меня не принудит».
    Елизавета вышла в гостиную навстречу Эрнсту Иоганну Бирону, который размашистыми шагами направлялся к ней. Он быстро подошёл к цесаревне и протянул руку. Она подала ему свою, и регент покрыл её поцелуями от кончиков пальцев до запястья. Его глаза ласково скользнули по лицу молодой женщины:
    - Ваше высочество, как вы прекрасны!
    - А вы как величественны, ваша светлость! – она назвала Бирона старым титулом, и он покраснел, что являлось признаком неудовольствия, но не подал виду.
    Елизавета любезно улыбнулась. Она не желала ссориться и указала ему на кресло, а сама устроилась в другом.
    - Христос-бог, кого как не вас я поджидала вечером, - сказала она, - а теперь утро. Вы слишком рано ко мне, а как же дела, государственные бумаги, установление порядка? Я полагала, вы на заседании кабинета министров?
    - Именно туда я и направляюсь, - вздохнул герцог, - на полпути не утерпел, чтобы свернуть к вам. Боюсь, что не разберусь со всеми дневными делами за все сутки, каждая минута дорога. Я заехал, потому что появилось важное дело, прошу выслушать и дать ответ … примерный, а окончательный можете дать и через месяц. Ваше высочество, я надеюсь на жар вашего сердца!
    - При чем тут оно? – с удивлённым лицом воскликнула Елизавета. – Какое отношение к делам имеет сердце? Ах, мой отец говаривал, что ему полагается быть горячим, а голове холодной! Не прикажете ли вина? – она подкупающе усмехнулась.
    - С вашей стороны, принцесса, это очень любезно. Пока я ехал сюда, бросило в жар, хотя на улице холод. С удовольствием выпью.
    Их разделял столик с угощением. Елизавета встряхнула серебряный колокольчик:
    - Я прикажу, герцог, подать венгерского также и людям вашей свиты, - проговорила она, пока слуги вокруг них суетились.
    Было подано отличное венгерское.
    - О, благодарю, принцесса. – Бирон с удовольствием отхлебнул из кубка. - Со мной нынче один только генеральс-адъютант. Я полагаю, его угостит ваш… э… гоф-интендант, не извольте беспокоиться, цесаревна.
    Елизавета наклонила голову, утверждая его предложение.
    - Так какое ко мне дело с утра? – спросила она, отпив из своего кубка.
    - Собственно и не дело, а предложение.
    - О! – она приняла не шуточный вид, что удивилась.
    - Знаете, ваше высочество, что я умею читать мысли принцесс крови?
    Она хмыкнула.
    - И вот, я вижу, что вы не довольны сложившимся положением? Это так? Вы оскорблены завещанием императрицы, и вы считаете, что Иоанн III не имеет прав на российский престол раньше вас и вашего племянника, живущего за границей?
    Он в упор уставился на свою собеседницу.
    - Что вы такое говорите? – вскричала она.
    - Только то, что чувствую.
    - Но вы знаете меня больше десяти лет! Неужели не понимаете, что я не создана, чтобы править государством, что меня, в конце концов, не готовили к занятию престола, и что с самого детства воспитывали, как будущую супругу короля Франции? Позвольте, герцог, разубедить вас! Я всё потеряла и теперь желаю только одного – покоя и тишины! Я благодарю ваше высочество, - тут, слава богу, язык у неё не сломался, - за повышение моего пенсиона. Мне хочется построить роскошный театр в Смоляной усадьбе, уже есть и план, и некоторые начатки. Может быть, вы уступите мне молодого архитектора Растрелли? А чтобы управлять государством, то уж простите! Я вам открою секрет, что я преужасно, преужасно ленива и не столь молода …
    - Несравненная, что за ерунду вы несёте! – ахнул герцог. – Вы прекрасны и молоды, остры умом, не в пример жалкой, безмозглой и худосочной паре – избранникам почившей государыни. Я тоже избран её величеством и всеми высшими персонами государства регентом при младенце-царе, причём в обход его матери! Вы, надеюсь, слыхали, что в тексте определения о регентстве есть положение, о праве опекуна избрать и утвердить вместо Иоанна  другого претендента? Вы понимаете, что это значит? Я могу низложить малолетнего государя, когда захочу. Кого? Это будем решать мы с вами вместе. У нас у каждого свой интерес. Я понимаю, что рискую, рискните же и вы. Положение вашего высочества весьма ненадёжно, о вас ходят слухи, что вас собираются возвести на престол. Сегодня ночью схвачен молодой граф Толстой, морской офицер, по обвинению в агитации добыть вам корону. У меня есть показания, уже данные им в застенке.
    - Я не знакома с молодым Толстым!
    - И он с вами, дорогая моя принцесса, но факты, факты! Но вы сама тут ни при чем! Я вас умоляю не волноваться, ради бога!
    - Но вы не казните Толстого?
 - Нет, и никого, но только в случае нашей с вами удачи, цесаревна, - Бирон через столик потянулся и взял её за руку. – Вы умны, вы обольстительны, вы прекрасны, как Венера, вы созданы носить корону, соглашайтесь! Всего за три услуги!
    - Что вы хотите? - Елизавета всё больше удивлялась его наглости и сама трепетала. Стать императрицей! Она вправе! Алёша и Лесток не раз пытались цитировать ей из матушкиного «Тестамента»: она наследница после сына Анны, но этот сын – лютеранин. Значит, она первая в очереди, и никто это не оспорит. Никто!
    Цесаревна внимательно посмотрела на Бирона:
    - Какие три услуги?
    - Уверен, что они очень легки и даже приятны, - заулыбался он, - мне больше, чем вам, придётся рисковать головою. Ваша несравненная красота этого достойна, и я разделяю восхищение всех кавалеров, поверьте мне, что их участь, это и моя участь тоже. Мне никогда не забыть некоторых сладких минут, когда вы мне улыбались. Но теперь вы отодвигаетесь от меня! Бога ради, не сверкайте на меня так вашими изумительными глазами, и всё будет вашим!
    «Ну вот, если он объяснится сейчас мне в любви, то я вовсе пропала, - забеспокоилась Елизавета, - чёрт его подери, так и есть, ну, что же мне делать? Скорее всего, надо вскочить на столик с ногами и завизжать так, будто меня режут, и слуги примчаться сюда со всех ног. После можно будет им объяснить, что заметила большую крысу. Это хоть как-то оттянет время. Трон! В самом деле, регент окажет мне такую огромную услугу. – И вдруг ей ясно припомнилось из какой-то сказки: «Пообещаю, а потом не дам!». Все десять лет ей приходилось хитрить и лукавить, и быть с сильными мира сего любезной. И ведь вот, не сгинула, и не пропала! Когда-нибудь должен прийти конец бедности, тусклой жизни. Сама Анна покойная тому пример, как из покорной герцогини можно стать самодержавной императрицей! «Дай-ка пообещаю, а потом не дам!». Правда, была ещё и задняя мыслишка: а вдруг это ловушка? Нет, что-то не похоже. Они только вдвоём. Нет, не следует соглашаться. Краска вернулась на побледневшее лицо Елизаветы.
    - Нет, милый герцог, нет, - проговорила она тихо, хотя и строго, - на отцовский престол я не соглашусь -  даже по просьбе всех людей русских. Вот, если бы престол перешёл к более достойному преемнику, чем Иоанн?
    - Разве вы забываете такую кандидатуру, - шепнул герцог, сверкнув глазами. – Вы позабыли о родном племяннике, голштинском принце. Ему уже 12 лет, посылаете ли вы ему письма? (Он знал и лукавил). Вот как только окончится глубокий траур, давайте пошлём за ним, и вы, его тётка, станете воспитывать достойного государя. Разве нет? Разве он вам не дорог? Хотите вы его видеть?
    - Ну, конечно, хочу! Если вы сможете привезти племянника, спасибо.
    - Ради бога, ваше высочество, пожалуйста, доверяйте мне хоть немного! – вскричал герцог. - Поверьте мне, что я не заводил бы этого разговора, если бы хотел видеть на троне Иоанна, а я его не хочу, я думаю о кандидатуре принца Петра Ульриха и вашей. Я уже говорил, что, приняв регентство, в ненависти буду. Так и есть. Принц Антон вчера чуть не вцепился в меня, как собачонка, но струсил. Хорошо, что у меня много людей «лежит на ухе!». Я припугнул принца и принцессу, пообещав выписать из Киля Петра Ульриха. Что значит правнук никчемного царя Ивана против внука Великого Петра! У кого прав на престол больше? И вот я говорю вам искренне и честно: у вас! У вас, несравненная, великолепная Елизавета Петровна! Я полагаю, что великий император, как все отцы, обожал и баловал вас, но пришло время  стать взрослой и благоразумной: вам нужен муж и я сватом к вам. Правда, сватом, не требующим мгновенного ответа, - простёр он ладони.
    - Ох, нет!  Кажется, я всегда говорила, что прошло моё время, - перебила его она, - поздно!
    - Но я всё же выскажусь от лица молодого человека, пылающего к вам страстью …
    - От принца Людвига Брауншвейского? – перебила Елизавета.
    Она приободрилась, когда герцог упомянул про молодого человека. Главное, не он сам!
    - Брата этого мозгляка? – удивился сверх всякой меры, регент. – Тело Христово!
    - Тогда кто мой жених?
    Цесаревна с удивлением уставилась на Бирона.
    - Один юноша, который всегда у меня под боком, - игриво проговорил он, - видя его, я не могу не понимать, что он вас любит. Это мой старший сын Петрюша. - «Петрюша» он произнёс до того смешно, что цесаревна едва не рассмеялась. – Не откажите! Выходя за юного герцога Петра Бирона, вы обретёте не только мужа, но и власть, которую я вам передам в руки, конечно, если сделаете меня своим первым министром. А мою дочь Гедвигу мы выдадим за герцога Голштинского, законного преемника императрикс Елизавет. Вот и весь расклад дела. О, не волнуйтесь, я знаю, что у вас есть Алекс, этот красавец. Я не буду вас просить его убрать, с условием, что он женится на девице по нашему указу. Вы разве не видите достойных примеров? - Герцог вдруг откинул голову и уставился на неё своими большими холодными глазами. – Вы умны, и я в этом за десять лет убедился, о несравненная, давайте дружить. Мы ведь нужны друг другу? Как вы, душенька, опять побледнели! Поверьте, Алекс сейчас сидит на своей половине с моим адъютантом, но, что нам стоит прихватить его с собой? Йа! Альбрехт мне докладывает, что ваши молодые люди тоже охвачены желанием возвести вас на престол. Так пусть это делают под моим руководством. Не прогадают! – и он рассмеялся довольным смехом. - Скажите мне ваше окончательное слово! Елизавета Петровна, моя будущая великая государыня, ответьте мне!
    Бирон снова потянулся к ней и завладел её рукою.
    -Я должна всё обдумать, - медленно начала она, - я вам отвечу, герцог, … через, ох, через! … Нет, лучше … ах, нет, … не знаю!
    - Я буду терпеливо ждать, цесаревна! Но после погребения её императорского величества, моя дорогая, вы примите решение, - строго проговорил Бирон и резко встал с кресла. – Я думаю, мы с вами хорошо поняли друг друга. Вы желали ведь этого разговора?
    Регент всё ещё держал её за горло.
    - Ждала, - коротко поправила Елизавета, - а желать очень опасно.
    - Тогда ждите моих визитов, цесаревна, и нам многое придётся ещё обсудить, - важно сказал Бирон, целуя протянутую ему красивую руку. – Государыня моя, вы не пожалеете о принятом предложении. Неужели вы не благоразумны? Ваше время начинается. Будьте готовы. Имейте же храбрость занять отеческий престол без капли крови, это я вам гарантирую. От Брауншвейгских же в России не останется и духу, - он снова приложился к её руке. – Постарайтесь, чтобы красавец Алекс не торчал завтра в гостиной, для его же блага.
    Когда герцог удалился, Елизавета схватила платок и долго тёрла себе руку. Её голубые глаза потемнели и вдруг стали похожи на грозовые тучи. Однако она злорадно улыбнулась.
    «Пообещаю, а потом не дам!».

   
    Ошеломлённая цесаревна заперлась от своих придворных до ужина. Её не мучил голод, хотя она с утра выпила только чашку кофе с пирожными и потом бокал вина с Бироном. В последнее время её так и тянуло в грязь, - в политику. Визиты к ней герцога, всегда строго после полуночи, начались на следующий день после его визита и продолжались до седьмого ноября. Бирон рассказывал цесаревне, что усердно чистит гвардию. Из полков каждый день берут к ответу рядовых и офицеров и бьют кнутом, а потом ссылают в провинциальные полки. Он уже послал в Москву за своим старшим братом Карлом и зятем Бисмарком, женатым на Фёкле фон Трейден. Он пожалует обоих фельдмаршальским чином, вместо Миниха. Миних есть единственный человек, которого следует бояться. Остальных - раздавит: Остермана, Головкина, а герцога и герцогиню Брауншвейгских вышлет вон, за границу. Елизавета просто слушала герцога и молчала. А что ей ещё оставалось делать? Связь цесаревны с Бироном не стала тайной.    
     Маркиз де Шетарди настрочил в Париж:
    «…некоторые лица, чтобы возбудить внимание или по другим причинам, припоминают склонность, сдерживаемую только ревностью царицы, и которую герцог Курляндский чувствовал к принцессе Елизавете. Отсюда выводят, что для того будет средством скорее овладеть престолом, когда он её сделает участницею престола…».
    Сер Финч донёс в Лондон:
    «За всё царствование покойной государыни, когда великая княжна Елизавета Петровна была как бы в загоне, Его Светлость всегда оказывал ей посильные услуги. Теперь он, по-видимому, всячески старается привлечь её на свою сторону, зная, что она очень популярна, и любима, как вследствие личных качеств, так и по воспоминанию об ея отце».
    Резче всех высказался прусский посланник Мардефельд:
     «Все чрезвычайно восстановлены против узурпатора (Бирона), и гвардейские солдаты открыто говорят, что они будут терпеть его правление только до погребения их дорогой матушки (Анны Иоанновны); некоторые говорят, что лучше всего было бы передать власть цесаревне Елизавете, прямому отпрыску Петра Великого, ввиду того, что большинство солдат принимает её сторону».
    Иноземцы, стоявшие у власти и командовавшие армией, не вызывали симпатии у солдат и унтер-офицеров. Даже у тех, которые сами были иностранцы – таких не мало служило в рядовых. Всё это свидетельствовало о брожении в казармах, у гвардейцев разыгрывался аппетит, требовавший хоть какого, да удовлетворения.
    В Зимнем дворце Анна Леопольдовна рыдала на плече смуглой красавицы Юлианы:
    - Ах, Лиза, Лиза! Только и не хватало ещё хлопот с ней! А я так надеялась на её содействие в моей горестной любви к божественному кавалеру Линару. Ах, что мне теперь делать?
     Однако она ни словом не упрекнула Елизавету, с утра появлявшуюся в Зимнем дворце. Неряшливая, неопрятная Анна Леопольдовна  хныкала, жаловалась на супруга и совала Елизавете на руки императора. Сама цесаревна ничем не выдавала себя и не пропускала панихиды. Младенец вызывал у неё нежные чувства, она полюбила с ним сюсюкать и оставалась играть в детской обычно до обеда.
    Но кто знал!
    Восьмого ноября в третьем часу пополуночи Елизавета неожиданно проснулась. Её разбудил страх. По улице кто-то бежал с факелом, кто-то проорал под самыми окнами:
    - Ура! Карачун главному немцу!
    Елизавета приподнялась и увидела, что Разумовский смотрит внимательно в окно.
    - Что там, Алёшенька?
    - Да не пойму, чего! Дозволишь ли, пойти и всё узнать, моя золотая?
    Она и кивнуть-то не успела. Сердечный друг натянул кюлоты, прыгнул в ботфорты и, застегивая на ходу кафтан, прогремел вниз по лестнице. На ходу, верно, накидывал епанчу. Елизавета осталась ждать, молча заломив маленькие руки. Дождаться можно было, чего угодно. По счастливой случайности Алёша воротился к ней гораздо раньше, чем прибыл нарочный из дворца. Батюшки! Миних ночью арестовал Бирона, и мать государя сама благословила его на действо. Теперь в России уже не регент, а регентша! Елизавета лихорадочно одевалась и слушала, как Алексей рассказывает - у него у самого сердце ухало, голова кружилась. Встряска вышла нешуточная.
    Ночью Миних прибыл в Зимний дворец со своим адъютантом подполковником Манштейном. Они вошли в покои принцессы через её гардеробную. Миних велел разбудить Юлию Менгден и послал её за самой принцессой. Накоротке переговорив с Анной Леопольдовной, он велел Манштейну призвать к ней офицеров, стоявших на карауле. Они пришли, и её высочество несколькими словами высказала им обиду на регента. Постыдно и дальше терпеть эти оскорбления, и она приказывает его арестовать. К чему и приступили. Офицеры спустились с фельдмаршалом вниз и поставили караул под ружьё. Солдаты громко ответили, что пойдут за фельдмаршалом повсюду. Миних приказал начальнику караула дать в его распоряжение восемьдесят гренадер с тремя офицерами. С ними фельдмаршал пешком двинулся к Летнему дворцу. На углу Летнего сада часовой крикнул:
    - Кто идёт?
    - Молчать! – шиканул фельдмаршал. – Сзади в карете следует сама принцесса-мать к регенту по важному делу!
    Миних тут же послал своего адъютанта в кордегардию Летнего дворца и потребовал к себе офицеров. Разговор вышел короток: принцесса приказала регента арестовать. Офицеры были так же сговорчивы. Тогда в мёртвой тишине был выведен караул в ружьё. Манштейн во главе отряда в двадцать человек был отправлен в покои Бирона. У него был приказ: войти во дворец, арестовать герцога и в случае малейшего сопротивления убить без пощады. Им сказочно повезло никого не встретить по дороге. Спальня, тоже к счастью, не заперта. Дверь открыли без особого шума. В спальне увидели большую кровать, на которой крепким сном спал хозяин вместе с супругой. Манштейн подошёл к кровати и объявил, что у него до регента есть дело. Тогда спящие проснулись и завопили, что есть мочи. Манштейн стоял с той стороны, на которой лежала герцогиня, и регент попытался сбежать, но был схвачен, избит прикладами в ответ на то, что «сыпал удары кулаком вправо и влево». Его таки повалили, связали ему руки шарфом, заткнули рот, и снесли голого – мимо гроба, в котором лежала почившая императрица - в гауптвахту. Там его положили в ожидавшую карету, закрыли плащом и отвезли в Зимний дворец. Герцогиня, пока его били, бросилась бежать в одной рубашке. Она выскочила на улицу, и один из солдат подхватил её на руки:
    - Ваше превосходительство, куда её?
    - Отнеси, братец, назад в покои.
    Но гренадер бросил горбунью в сугроб и перекрестился:
    - Прости господи, стану ещё таскать!
    Позже командир караула, найдя её в самом жалком положении, в грязном сугробе, велел отвести в комнаты, которые она занимала.
    В тот момент, когда герцога повезли связанного в карете, Манштейн был послан арестовать Густава Бирона, а другой адъютант капитан Кенигфельс - Алексея Бестужева. Войска собрали вокруг Зимнего дворца. Анна Леопольдовна объявила себя правительницей российской империи на время малолетства императора.
    - Видела бы ты: дворец окружен несметною толпою, там тысячи людей, и знатные господа заранее выходят из карет, чтобы пешком пробраться к парадному подъезду. Все готовы присягнуть на подданство! - сверкая своими чудесными черными глазами, поспешил поделиться с ней Алексей. – Я встретил мужа Измайловой с братом, Василия Фёдоровича Салтыкова, и других знакомцев. Всем им подают листы бумаги и кричат: «Истинные дети отечества, извольте в верности нашей всемилостивейшей правительнице подписываться и в том евангелие и крест целовать!». При входе в придворную церковь, где находится великая княгиня,  ужасная давка, все торопятся, отбирают друг у друга чернильницы и перья. Я не рискнул туда отправиться и оставался в толпе на дворцовой площади. В народе свержение регента одобряют, сыплют в его адрес насмешками. Войска подходят с развёрнутыми знаменами и барабанным боем. Мне как всегда «повезло» увидать старинного приятеля Крамера. Можешь себе представить, что он командовал конвоем, сопровождавшим карету с арестованным Бироном! Наш пострел везде поспел. Думаю, что и Альбрехт перевернётся другим ликом. Пёсьи головы, они пёсьи и есть. Моё мнение: надо отправляться во дворец на присягу, ваше высочество.
    - Да, милый, я тоже должна присягнуть! – заторопилась Елизавета. – Чулков! Полтавцев! Зовите моих камер-юнкеров! Алёша, ты должен следовать за мной! – И заломила красивые маленькие руки. – Вот олух! Как он мог дать себя так провести, позволить арестовать? Дурак, … надутый индюк … лошадь …
Ему лошадьми бы надо управлять … Беда, какая!.. Я, и лица, сообщающиеся со мной, вы все, в подозрении! А вдруг меня и вас в Зимнем дворце немедленно арестуют и заключат в крепость? А вдруг уже едут сюда, чтобы подвергнуть арестованию? Алёша! Алёша! Всё покончено! Мне очень страшно! Что мы теперь будем делать?
    Она бросилась на грудь возлюбленного и зарыдала.
    - Я, ваше высочество, одно могу сказать, - проговорил, гладя её по спине, Разумовский, - если уже не арестовали, то и не арестуют. Едем во дворец. Вот и ваши верные слуги пришли.
    Алёша ласково отстранил от себя цесаревну. В дверь вошли и низко поклонились Елизавете Петровне Шуваловы, Воронцов и Лесток.
    - Уже семь часов, - щёлкнув брегетом, сказал доктор, - со всеми покончено, с кем хотели. Надо быстрее выезжать, чтобы не опоздать на присягу. Маркиз де Шетарди говорит, что это ненадолго. Если понадобиться, то шведские войска займут Санкт-Петербург и провозгласят вас императрицей. Терпение! И время сработает на вас!
    - Де Шетарди? – недоумённо переспросила Елизавета. – Ах, де Шетарди!
    - Пошлите меня к нему завтра, цесаревна, чтобы выразить ему сожаление по поводу отдалённого знакомства, – ещё раз поклонился доктор.


Глава 22

   
    Елизавета Петровна приехала в Зимний дворец и  принесла присягу правительнице. Некоторое время Зимний напоминал подожженную пороховую бочку. Семёновский полк прибежал в полном составе, чтобы просить правительницу уговорить обиженного супруга вернуть себе звание подполковника и командовать им. Принц Антон дал согласие, чуть не плача. Елизавета разозлилась. Она почувствовала себя уничтоженной и скрипела зубами всю обратную дорогу. На другой день она встретилась с Анной Леопольдовной, чтобы выяснить личные отношения и просить разрешения перебраться в Смоляной двор, с глаз долой и заняться строительством театра. Но вместо предполагаемой ссоры потекла река слёз. Анна Леопольдовна только и думала, как бы теперь вызвать в Россию разлюбезного Морица Линара, да избежать всяких кривотолков. Она считала, что за четыре года Линар её не забыл, хотя, успел жениться и овдоветь. Граф Линар, польско-саксонский посланник в России, изнеженный, женственный красавец, покорил сердце юной наследницы, когда ей было семнадцать лет. Тогда случился скандал. Едва вызнав, что принцессе голову вскружило, Анна Иоанновна немедленно положила шашням конец. Гувернантку, мадам Адеркас, немедленно выслали в Пруссию вместе с её кривобоконькой дочкой. Пажа Ваню Брылкина, служившего влюбленным курьером, высекли и сослали в Казань. Линара попросили отозвать из России. Принуждённая жизнь, всегда взаперти, только с воспитательницами и няньками, сделалась для принцессы ещё строже. И юная девушка совершенно опустилась. Появление на публике сделалось для неё мукой, общество, числом более трёх человек, она не переносила и все дни напролёт читала лёжа. Она признавалась цесаревне, что для неё нет ничего приятнее в книгах, «как те места, где описывается несчастная и пленная принцесса, говорящая с благородною гордостью». Ни замужество, ни материнство её не изменило. Даже теперь, провозглашенная регентшей, она встретила цесаревну, приподнявшись с дивана, с книгой в руке и с растрёпанными волосами. Елизавета села на край ложа и принялась рассказывать о своём театре, о пьесах, которые собиралась ставить, о певчих, присланных с Украины.
    - А где же твой распрекрасный Алексис? – поинтересовалась Анна Леопольдовна у цесаревны и зевнула. – Жалко, что он только управитель, а то из него вышел бы благородный рыцарь, избавляющий из неволи – а-а-а-ах! Может быть, мне для него что-нибудь стоит сделать? Юлечка, ступай сюда, - подозвала она фаворитку, которая усердно трудилась над вышивкой, - чем бы нам пожаловать Лизиного гоф-интенданта?
    - У Алексея Григорьевича есть уже дворянское звание, - рассудила Юлиана, - но зато нет придворного чина. Пожалуйте его камер-юнкером двора её высочества Елизаветы Петровны и пригласите во дворец.
    - Вот умница, - оживилась Анна Леопольдовнаа, - а может быть, мы сделаем его камер-юнкером моего малютки? В придворном платье он станет ещё красивее. Его глаза черней ночи и нежней бархата – а-ах! Слава Богу, что мне нравятся зеленоглазые мужчины, как Мориц Карл, - она беспечно выговорила имя Линара и глупо хихикнула, - по глазам я сужу о душевных качествах человека. Например, Антон Ульрих – трус, Мориц Карл – рыцарь без страха и упрёка, Алексис – нежный сердцем. Я уверена, что из Разумовского выйдет добрейший дядька для императора. Ну, как ты, Лиза?
    - Ох, Аннет, я бесконечно благодарна вашему высочеству за милость, но вы не знаете Разумовского! – пламенно бросилась на защиту себя самой цесаревна. – Алексис добр, но он любит хорошенько выпить, а, выпив, становится буен, как медведь. Ей-богу, он тогда бьёт всех, чем попало, а если убегут, то крушит мебель. Казак, есть казак! Ему больше всего подходит то место, которое он занимает, но за придворное звание вам спасибо. Теперь он сможет посещать балы. Он хорошо танцует и по-французски говорит уже неплохо, но только медленно. Я могу заставить его ещё брать уроки танцев, под моим личным присмотром. У меня для этого нанят балетмейстер-француз.
    - Ваше высочество, а как вы справляетесь с его пороками? – поинтересовалась Юлиана.   
    - Да всё просто, дорогая Жюли! Ведь я же не присутствую на мужских попойках, - отговорилась Елизавета, - но, знаете ли, за мной всегда прибегают, чтоб усмирить этого озорника гневным взором, всего-то и красоты! -  нашлась она. Никто, кроме меня, не может усмирить этого казацкого медведя, только я, и мне он должен служить. Когда приготовите патент, Анна, милая? – обратилась она к регентше, оставшейся недовольной.
    - Юлиана, прикажи заготовить сегодня же, - приподнялась на своём диване принцесса, - пускай Разумовский является с тобой, Лиза, ко двору, а уж характер его нам не страшен, раз ты будешь рядом. У нас нынче недостаток в красивых кавалерах. С арестом регента мы лишились его милого брата, Густава, жениха младшей сестры Юлечки. Ты только посмотри на бедняжечку Якобину. Бина! Бина! – громко позвала она. – Слышишь, милочка, от твоих слёз скоро поплывёт мебель! Юлиана, приведи её. Видишь, Лиза, она снова свободна.
     Из-за шёлковых ширм медленно вышла красивая смуглая девушка, почти копия Юлианы. Её большие карие глаза были сильно заплаканы, а носик красный, как клюковка. Баронесса Якобина низко присела перед цесаревной и пролепетала:
    - Я … я пропала, ваше императорское высочество, мой жених заключен в крепость!
    - Жених – не муж, дело наживное, - грубовато заявила цесаревна, обмеривая расстроенную девушку любопытным взглядом. – Ты с ним не обвенчана, тебя не сошлют. Или ты его крепко любишь?
    - Мы не были знакомы настолько близко, чтобы успеть влюбиться, - последовал ответ.
    - Не были? Ну, так не плачь, - посоветовала фрейлине Елизавета, - не кручинься. Густав Бирон для тебя уже не существует. А что, все арестованные уже в Шлиссельбурге? – обратилась она к правительнице.
    - Ах, право, я всего не запоминаю, - проворчала та.
    - А кто знает?
    - Да вот, деверь наш, камергер Миних, - обрадовалась Юлиана, - он сейчас находится в передней комнате нашего маленького властелина.
    Юлиана тут же повернулась и убежала. Через пять минут она вернулась с симпатичным молодым камергером, и старшей сестрой, баронессой Анной-Авророй. У той вид был, не в пример Якобине, бодрый, хотя она тоже не улыбалась и была сильно встревожена. Она подошла к цесаревне и поцеловала ей руку.
    - Ах, ваше высочество, какие перемены, но нам может служить огромным утешением то, что наша участь в руках столь добрейшей правительницы.
    - Участь моего двора всё та же, - подмигнула ей Елизавета.
    Аврора вспыхнула до корней волос и присела. В последние дни она опасалась за своё счастье с Лестоком, которого давно любила. Брак одной сестры с молодым Минихом и помолвка другой с братом регента, ставили баронессу гораздо выше лейб-медика цесаревны.  Однако она мечтала о помолвке с ним.
    Миних-младший вклинился в их беседу и рассказал дамам об участи арестованных. Они все отправлены в Шлиссельбург, кроме заболевшего герцога Петра, но и ему следовать туда же. Густава Бирона и Бестужева отправили в крепость Иван-город. Елизавета испугалась: вдруг их будут пытать? Ох, и медвежью услугу оказал ей старик Миних! Седьмого ноября Бирон навестил её в последний раз утром. Мало искушенная в политике на деле, она ничего не почувствовала, а он собирался от неё ехать и навестить брата Густава в его особняке на Миллионной, потом заехать в Манеж и отобедать с Минихом и Левенвольде. О чём беседовал с ним старый чёрт в этот вечер? Они разъехались по домам, вероятно, не ранее полуночи. Значит, старик уже приготовился! Как глупо герцог дал себя провести! Судьба, словно нарочно, глумится над ним и над нею, раз позволила втянуться в грязные игры. Как теперь поставить себя? Дружить с этими дурами? Ринуться в бой за своё место? Нет, она не такая решительная и храбрая натура. Она попробует переждать некоторое время и поискать именно то средство, которое её спасёт.
     - Итак, что это за персона, французский посол? – в карете размышляла цесаревна. Она везла домой приятное известие Разумовскому, что патент на придворное звание будет в ближайшие дни изготовлен, да поклон от любимой девушки Лестоку и свои обиды. В одну ночь всё рухнуло, а ведь надеялась! Решено: она пошлёт к маркизу де Шетарди Лестока.
    Маркиз Иоахим Жак Тротти де ла Шетарди, тридцати пяти лет, красивой наружности и многих дарований человек, не успел выехать из Берлина, где он пребывал на посту восемь лет, как по гостиным о нём заговорили. Кончалось лето 1739 года, когда только и было слышно: «Ах, Шетарди, ах, красавец маркиз, ах, само остроумие, сама любезность. Молод, а уже такое доверие короля! Людовк XV желает заключить вечный союз между Францией и Россией, признаёт императорский титул за русскими царями, то есть условия Ништадтского мира, стремится помочь урегулировать все недоразумения, возникшие между Россией и Швецией, предлагает обсудить вопросы совместной торговли и судоходства». Рассказывали, что посол богат, и едет в сопровождении большой свиты. С ним едут секретарь, священники, кавалеры, повара, пажи, камердинеры, и другие слуги. Чай, наберётся сотня человек. Следом за этой армией увязалось и немало праздных прожигателей жизни и представителей от французской моды. Петербургские модники сошли с ума, а портные, куаферы и содержатели модных лавок и того больше. Как бы не ударить лицом в грязь! Больше всего шокировало, что посол прихватил с собой винный погреб – сто тысяч бутылок французских вин, одного шампанского 16 тысяч восемьсот бутылок! Полковник Вишневский даже застонал, когда услышал про шампанское. А у нас почти одно венгерское в погребе. Ох-ох, матушка-государыня узнает, башку снесёт! Елизавета заинтересовалась пышным послом не меньше бывшего покровителя своего любимца. Она просила Воронцова, Мировича и Лестока собирать слухи о маркизе де ла Шетарди. Он сам появился в Петербурге 15 декабря 1739 года, его представили цесаревне только в начале весны. На маскараде сначала все были в масках, а потом его подвели к столу императрицы, где она сидела с племянницей и цесаревной. Потом был ещё бал, или два? Цесаревна прошла с послом французским в менуэте, и они говорили о Версале. Слушать его было приятно. Провожая, он подсадил её в карету, но приглашения навестить не получил. После этого бала были короткие две-три встречи под недремлющим оком суровой Анны Иоанновны, потом она уехала в Саарское до рождения принца Иоанна.
    И вот Лесток напомнил об изящном маркизе, его интересе к дочери Петра. Он что-то связывает с нею? Цесаревна поколебалась и согласилась с доктором. К тому же, во дворце своим чередом всем воздавалось по заслугам. Миних стал первым министром. Принц Антон (трус) назначен генералиссимусом всех войск. Остермана (умирающего) пожаловали генерал-адмиралом, князя Черкасского (самого спящего министра) канцлером, Головкина вице-канцлером внутренних дел, обер-гофмаршал Левенвольде получил пенсион из соляных доходов. Бирона и его родственников лишили всего имущества и содержали в Шлиссельбурге. О цесаревне как будто бы позабыли, и только в церквях поминали при ектеньях и многолетии после императора и Великой княгини Анны, правительницы России. На какое-то время Миних сменил власть, и народ успокоился. Цесаревна вернулась к книгам своей сестры и читала по вечерам Разумовскому труды мужей древности и времён не столь отдалённых.
    - Герой, - рассуждал с нею задумчивый Алёша, - это как Наливайко, но его поляки сожгли на площади в железной печке. Волынскому отрубили голову, и я бы не побоялся, ей-ей. Скорей страшно подвести тебя. Жизнь моя, драгоценная цесаревна!
   
    Собираясь на свидание к маркизу де Шетарди, Лесток слегка трусил. Осенний вечер был холоден и темен, и вокруг цесаревниного Смоляного дома, куда она перебралась, было тихо, как будто всё вымерло. Только какая-то фигура появилась из-за угла и нырнула в кусты. Оттуда, поскольку облетели все листья, можно было наблюдать за подъездом дома. Разумовский тоже начал собираться.
    - Я с тобой, доктор, я, если чего, отважуих, мне не впервой учить ушаковских клевретов кулаками. Для правдоподобности же ты мне поднеси горилочки, моя мамо, - обратился он к цесаревне.
    - Не очень-то ты надейся на дружбу с этим Крамером, Алексей Григорьевич, - встряла обеспокоенная Маврушка. – Гусь свинье не товарищ! Ты его в рыло, а он тебя упечёт за драку.
    - Не упечёт, сударыня, да какая ему корысть от этого? – беспечно отмахнулся Алёша. – Зачем им хмельной безумец? Они не совсем дурни! Нет, они меня пьяного в их канцелярию не потащат, чёрт их дери! Я отвезу доктора на лодке, пока ещё можно плавать, и мы завалимся сначала к Иберкампфу, а уж оттуда он и ускользнёт, при содействии одного из слуг. Я хорошо плачу этому парню.
    На это возразить было нечего. Вдвоём Алексей и доктор вышли на тёмную улицу и неторопливо пошли вдоль ограды, не глядя по сторонам, зато напевая и громко рассуждая о том, какая разница между шинком и немецким гербергом. Тёмная фигура тотчас последовала за ними, но они будто не слышали лёгких шагов, вовсе не обращали на неё внимания, хотя на душе было мерзко у обоих. Конечно, не в первый раз! Разумовского так и подмывало огреть шпиона кулаком по затылку. Он крепко сжимал кулак в кармане и сердито говорил Лестоку:
    - Чёрт, в глотке так и горит, милый доктор, не изволишь ли идти побыстрей, а? Слушай, сердце, тут у меня лодчонка, не желаешь ли пройти до кабака по реке на веслах?
    - Если ты возьмёшься грести, - согласился доктор.
    - Эге!
    Дойдя до деревянной ограды, окаймлявшей речку, они перемахнули через неё, причём тучный, коротконогий Лесток не обошелся бы без помощи Алексея.
    - Дружище, да ты никак уже пьян? – подсмеиваясь над спутником, Алеша отпустил пару таких шуток, что у воды звонко захихикали и по-стариковски заперхали. Тут зябнул, сидя на брёвнышках, старик, лодочник, вместе с девками, слободскими потаскушками, желающими заработать.
    - Ты, что ли, один, дядька? А остальные где? – спросил Разумовский.
    - При деле, вестимо, - старик, кряхтя, поднял тощий зад, - переплыть реку вечером желающих много, но вам, судари, не придётся ждать, для ваших милостей лодочка всегда есть, - и он принялся отвязывать лодку.
    - А не продаёшь ли нам вот этих красавиц? – поинтересовался доктор. – Сколько возьмёшь за одну штуку?
    - По полтине за ночь, красная цена! – сказал старик-лодочник, вынимая изо рта трубку. – Берёте, что ли?
    - Берём, берём, - буркнул в ответ Лесток и быстро расплатился.
    - Эй, мы берём эту курносую и ту, что с веснушками! – вмешался Алеша. – Дивчины, а ну, геть, в лодку! Не боитесь плыть в осеннюю штормину-то?
    Ему ответили многообещающими голосами:
    - Сам ты боишься, красавчик яхонтовый, а мы рыбачки!
    Через минуту они уже удалялись от бережка. Обе шустрые девки, открыв рты, с испугом пялились на дорогую одежду низенького господина. Глаза у той и другой, сразу сделались, как плошки, и обе потихоньку заскулили.
    - Эй вы, помолчите-ка, шалавы, вот доплывём до места, и оттуда вы быстро марш-марш, только назад не возвращаться! - предупредил их, заприметивший неладное, Разумовский. – Ну, как, Иван Иваныч, пускай мечется та фигура по бережку? А?
    - Пускай, - прищурился доктор, - только ты уж дождись меня у Иберкампфа-то, Алексей Григорьевич. Ради Бога, дождись, а то я тебя знаю: устерсы и шампанское ты не очень уважаешь и позволишь себя сманить в казармы. Пешком по городу ночью и в одиночку я не ходок!
    - По мне, так лучше бы подождать тебя в казармах, Иван Иванович. А у Иберкампфа публика!.. - Алексей притворно зажмурился и вскочил, обращаясь к проституткам. – Красавицы, вот вам ещё на конфекты, и бегите прочь. Доктор, пожалуйте вашу руку! Не бойтесь, я выпью только так, для компании, стаканчик доброй русской водки, - и понизил голос, - экий же ты, французишка, трус, а?
    - Да будешь тут, с тобой, трусом, - с отчаянием проворчал доктор, - человек я не молодой, гражданский, с оружием обращаться не умею, - тут он слукавил.
    У Иберкампфа они выпили шампанского в компании офицеров, и Лесток благополучно удалился в один из кабинетов, а оттуда сбежал. Маркиз де Шетарди жил в роскошном доме неподалёку. Шпионы доктору здесь уже не грозили, и он скоро попал в приёмную маркиза, поразившую даже его своей роскошью. Он знал, что даже в Европе усмехались над тем, как де Шетарди трудится на политической ниве. Для него соблазн, роскошь и блеск стояли на первом месте. Этим он хотел взять и красавицу цесаревну. Она была воспитана для блеска и для Версаля, - говорили ему, и в России он сам в этом убедился. Посол не сомневался, что Елизавета, изнеженная, ленивая, любящая весело пожить, вступив на престол, немедленно отвернётся  от англичан и австрияков, и раскроет объятия французам с их торговлей. Она, конечно, будет проводить политику в духе Петра Второго, то есть отправится в Москву, по крайней мере, будет проводить там зимы, забросит промышленность и флот, а если и не забросит, то всё равно связи между Россией и врагами Франции оборвутся. Маркиза бесило только то, что она бездействует, и её люди не дают о себе знать. Маркиз каждый день отправлял депеши во Францию, и Версаль требовал от него ясных данных о настроении Елизаветы. Франция начала содействовать возбуждению войны между Швецией и Россией, но претендентка на престол молчала. Де Шетарди даже начал думать, что у Елизаветы нет никакой партии и никаких сторонников, хотя он и знал по именам Лестока, Воронцова, Шуваловых и Разумовского. Последний был её любовником, что в глазах француза имело особенное значение. Ему показали Разумовского однажды, и он понял, что ловить Елизавету амурной сеткой бесполезно. Подобного красавца он не встречал нигде, ни в Париже, ни в Вене, ни в Берлине! Смущало посла только происхождение Алексея, и отношение к нему двора пока было лишь снисходительно-ласковым. Свою придворную должность он только что получил и держался  вежливо, не отходя от Елизаветы. Ясно, что друзей во дворце у него нет. На роль связного лучше всего подходил доктор цесаревны, француз. Он к тому же корыстолюбив и любит подарки. Цель Лестока - золотой мешок.
    Де Шетарди нетерпеливо ждал доктора, но предпочёл, как следует промурыжить его в приёмной. Ему хотелось хоть немного приструнить наглого интригана, хотя Лесток, выждав положенное время, совершенно не смутился. Он только выше задирал голову, пока его передавали с рук на руки лакеи и один другому зычно называли его имя. Когда-нибудь он сам будет лениво вставать навстречу этому павлину. Они с де Шетарди долго обменивались любезностями. После бокала шампанского перешли к делу.
    -  Месье Лесток, я знаю о вашем нелёгком положении, - мурлыкал маркиз, - но если ничего не делать, - он развёл руками, - оно станет ещё хуже! Я просто в ужасе, моё сердце разрывается от сочувствия к её высочеству! Кажется, был ни один прекрасный случай, но она, увы, допустила к власти одного временщика, затем другого. Её высочество женщина, но, вопреки своему полу, очень скрытна. Неужели, она отказывается от престола своего великого отца? Невероятно!
    - Нет, не отказывается, - обнадёжил посла Лесток. – Её высочество хочет подстраховаться от возможных случайностей!
     - Я вас не понимаю! Принцесса умна, но она, я повторяю, женщина и должна бы со своим умом, понимать, что нельзя отказываться от помощи и содействия мужчины, который вознамерился ей помочь! К тому же за спиной этого мужчины стоит великое государство – Франция! Вы виноваты в том, что не убеждаете её принять помощь, предпринять активные шаги, принести некоторые обязательства. О, доктор, вероятно, она с правительницей в хороших отношениях и сама стала сторонницей Австрии? Вероятно, она ненавидела герцога, пытавшегося использовать её, и теперь рада?
    - О, нет, господин маркиз, нет! – Лесток с жалостью заговорил о павшем Бироне и о том, что цесаревна осталась ни с чем. – А что до меня, ваша светлость, то будьте уверены, что я ваш друг, также как господа Воронцов и Разумовский.
    Лесток вскочил с места и поклонился.
    - Стало быть, вы все понимаете, что наступило время действовать? – маркиз уставился на доктора пытливыми глазами. – Ваше правительство, не смотря на происшедшее событие, очень слабо. И, что самое главное, непопулярно! Тело её императорского величества ещё не похоронено и предстоит не менее грандиозное событие. В нём примет участие и войско, а оно не расположено к правительнице и малютке государю. Гвардейские полки совсем недавно, свергнув регента, шли ко дворцу в намерении провозгласить Елизавету императрицей! Как они были огорошены, когда узнали, что старались для Анны! Мне доносят, что популярность дочери Петра в войске по-прежнему растёт. И в гарнизонном полку на Васильевском острове и в Кронштадте, солдаты пытались бунтовать. Возможно, вам нужны деньги? Я готов дать вам заем, но только под ваши обязательства!
    О, Лесток не раз думал об этом. Он знал, что цесаревна взяла бы деньги, чтобы потом уже самой хорошо отблагодарить маркиза, но и только. Елизавета не хотела, чтобы он принял самое ближайшее участие в её деле. Де Шетарди окажет ей услугу, точно такую же, как Миних оказал Анне Леопольдовне? Нет уж, спасибо. Она будет обязана французам и шведам! А свой, русский народ, её возненавидит!
    - Её высочество страшится, что ваш народ будет кричать, что она привела врагов? – словно угадал мысли Лестока посланник.
    - Может быть и так.
    - Она дама, и в этом всё дело! А вы, мужчины! – возмутился маркиз. – Кто-то должен переубедить её, подчинить её выдающийся характер. Например, Разумовский! Он влияет на неё?
    - Влияет, но его собственные убеждения…
    - Таковы же?
    - Да-да-да! Он ведь происходит из простого народа, из реестровых казаков.
    - О! Кто же это такие? Я не знаю, кто такие казаки, может быть, что-то вроде корсаров? - забеспокоился посол.
    - И да, и нет. Но Разумовский не походит на пирата, его воспитал сельский кюре, он в целом человек мирный. У её высочества десять лет прослужил гоф-интендантом и управителем поместий. Он бы вам сказал, что наши денежные дела страшно пошатнулись. Мы в долгах! Правительница, не смотря на родство, оскорбляет цесаревну. Например, просили её погасить долг её высочества, тридцать две тысячи. Куда там! Сказали, что её и так платят пятьдесят тысяч рублей, да к тому же попросили все счета. Разумовский этим и занимался. Так поверьте, долгу-то ещё больше набралось, маркиз. Сорок две тысячи по распискам! Ещё позор, вдобавок! Унижение! А ведь она член императорского семейства, светская женщина, созданная для удовольствий! Не верят! Подозревают в опасных заговорщицких тайных делах! – Лесток презрительно фыркнул и развёл руками. – Деньги – головная боль Разумовского!
    - Ну, что же, я могу вам немного одолжить, - сказал Шетарди, - могу обратиться к моему королю, но для этого необходимо, чтобы её высочество дала письменное обязательство шведам. Не хотите ли ещё шампанского, дорогой друг? Я вижу, что вы стараетесь, и буду рад, если вы примите от меня лично в подарок вот этот перстень, - маркиз снял с пальца перстень с изумрудом, - он скромен, конечно, но это только начало, я надеюсь?
    - Надейтесь, маркиз, что её высочество любит Францию!
    За шампанским последовала бутылка отличнейшего бургундского, и Лесток не удержался, заверяя своего собеседника в любви и дружбе. Подарок маркиза он надел на палец и повернул камень внутрь. У Иберкампфа Алексей ждал его, беседуя в компании молодых офицеров.
    - А! Нагулялся! – сказал он. – Как здоровье мадемуазель Авроры?
    - Чудесно! – заплетающимся языком сообщил доктор. – Я женюсь…
    - А вы даже помолодели, доктор, - заметил один из офицеров, - женитесь, женитесь непременно!
    Лесток вернулся от Шетарди ни с чем, по сути дела, но старался представить, что всё не так уж и плохо. Он сообщил, что французик обещает финансовую поддержку, но таковой не последовало. Шетарди сам почему-то вдруг уклонился от встречи с Елизаветой. В её Смольный дом вместо француза вдруг явился и стал часто бывать другой соблазнитель, сторонник Франции, шведский посланник Нолькен. Он разъяснил Елизавете, что Франции неприятен союз с Австрией, и что Франция может подбить Швецию на войну с Россией. Опять та же песня! Главной темой стало это проклятое обязательство. Елизавета злилась, а шведский посол подъезжал:
    - Ваше высочество, вот вы, окажись вы на престоле, могли бы пересмотреть некоторые пункты Ништадского мира? Например, вернули бы нам Выборг? Не могли бы вы дать письменное в том обязательство, и тогда Швеция к вашим услугам. Шведские войска подошли бы к Петербургу, взяли город и провозгласили вас императрицей.
    - Меня? – Елизавета не могла скрыть внутренней дрожи. – Но престол уже занят моим племянником! – она при этом как-то странно улыбалась и твёрдое «нет» не произносила.
    Нолькен продолжал надеяться и подсылал Лестока. Жано, после свидания с Авророй, доводил до неё сплетни и говорил гадости про Брауншвейгское семейство. И цесаревна сердилась ещё пуще. Знала ведь сама и без Лестока, что Анна Леопольдовна выписала из Дрездена графа Линара, и что вот, он уже едет. Для него подготовлен дом с садом, рядом с Летним дворцом. В сад этого дома прямо из дворца делается особый выход – для свиданий.
    - А мне наплевать на её свидания! – порохом взрывалась Елизавета. – По мне, лишь бы не интриговали её девки!
    18 декабря на день рождения она получила богатые подарки от правительницы и царя-младенца: бриллиантовое колье, серьги и табакерку. К ним были приложены сорок тысяч рублей от русских промышленников. Это было как раз кстати. Хватило на богатый стол для кумовьёв-гвардейцев. Они пришли поздравлять цесаревну рано утром и потом угощались на лугу возле Смоляного дома. Многие гвардейцы переживали разочарование. Они думали, свергая Бирона, что власть перейдёт к дочери Петра. Да ан …вышло-то другое. Гренадёры буйствовали спьяну, и кое-кто кричал, что желает повторить переворот в пользу цесаревны, золотой голубки. Молодые придворные Елизаветы, вращаясь в кругу гостей, не очень-то отличавших дворец от казармы, подметили и ей доложили, что существует явное недовольство правительством.
    Между тем, Нева, по которой довольно долго в этом году плавали на лодках, наконец-то крепко замёрзла. 22 декабря смогло состояться погребение покойной императрицы, какого сама она и не ожидала: её лапушка не волокся, горько рыдая, за её гробом.