08-38 Чтобы мы были добрей

Слушай, откуда такое участье?
Может быть, счастье не учит людей?
Может быть,  учит несчастье, несчастье,
Чтобы мы делались чище, добрей…
               /Евг. Евтушенко/

В ожидании электрички на перроне станции Пери я разговорилась с какой-то женщиной. С виду совсем простая, а мысли, которые она высказала, приятно удивили. От сетования на общее наше бескультурье, она прямехонько перешла к философии – «нас больше не может терпеть даже природа и мстит нам за наше к ней отношение!». Я-то думала, что только в кругах нашей, так называемой эзотерической интеллигенции можно услышать подобные умозаключения!

А с природой действительно в этом году не ладно. Катастрофа за катастрофой, все, как и предсказывали наши астрологи на период смены эпох. Каждый день слышим сообщение о гибели какого-нибудь самолета, вертолета или корабля. Как раз 19 августа (мистическая дата!) в Чечне сбили пассажирский вертолет, где в нарушение всех правил вывозили на большую землю наших военнослужащих. Погибло 118 человек, точно как два года тому назад на «Курске». И снова – редкое стечение злосчастных обстоятельств плюс нарушение инструкций. В нашей стране ничто и никогда не делается по правилам, мы сами устанавливаем правила и в обязательном порядке их тут же нарушаем. В «Спектрэнерго» эта особенность национального характера проявляется особенно ярко. 

Итак, помимо гибели технических средств передвижения, бушует и погода: сначала было жуткое наводнение на реке Лена, потом, совсем недавно, вышли из берегов реки в Краснодарском крае, и каждый раз – с огромным числом жертв, с разрушением (затоплением) целых поселков, с огромными убытками. Наводнения сейчас происходят там, где их прежде сроду не знали. На побережье Черного моря возле Новороссийска смерч уносит в море машины отдыхающих «дикарей» и сметает на своем пути все подряд – количество трупов достигло сотни!! А на другой день после катастрофы на побережье опять светит солнце, и новые  дикари продолжают ставить свои машины на запрещенном месте и купаются в море, как будто ничего и не было!

Сознание людей спит, хотя время от времени что-то  вынуждают их начать свою жизнь заново или умереть. Уцелевшие в катаклизмах природы обустраиваются на новых местах, от власти помощи мало, больше трескотни и единичных, показательных денежных вливаний. На этом фоне наше государство, не сумев помочь своим гражданам, оказывает безвозмездную помощь пострадавшим в Чехословакии и Германии. Там также совсем недавно прошла волна наводнений – с подъемом воды в реках на 8-10 метров выше нормального уровня. Затоплены столицы европейских городов, много разрушений, но людских жертв почему-то меньше, чем у нас, а суммы возмещения гражданам со стороны государства на несколько порядков выше. Обидно. Нам, в отличие от жителей Европы, в наших наводнениях европейцы помощи не оказывали.

 Пока на юге Европы всех заливало водой, под Москвой и под Питером горят торфяники. Горят уже давно – в Москве третью неделю, у нас – первую. Над городами постоянный смог из угарного газа, от которого некуда спрятаться, сердечники и гипертоники мучаются неимоверно. Дождей не было весь июль и август, земля, как порох. Давно такого в Петербурге не наблюдалось осенью.

Природа действительно больше не может нас терпеть и борется с нами, как с вредоносным вирусом. Природу лихорадит, и она права – человечество дошло до предела, и его надо либо  омолодить, либо заставить жить по-новому. То, что я наблюдаю вокруг себя, даже меня (сторону, заинтересованную в собственном выживании) убеждает в справедливости всеобщего возмездия. Нельзя больше быть милосердным к тем, кто постоянно испытывает терпение Создателя. Нельзя делать правилом нарушение правил, нельзя заниматься словоблудием и грести только под себя, нельзя разрушать святыни, черстветь сердцами и вести себя по-свински до такой степени, как это делает большинство нас.

Карма человечества, дойдя до предела, выплескивается наружу многочисленными катастрофами с массовой гибелью людей. Карма отдельного человека являет свое лицо через его болезни.

…Мама попала в больницу. Это случилось 23 августа, в субботу, когда я, не дожидаясь намеченного отъезда с дачи всего семейства  вызвала по мобильному телефону Валеру с просьбой приехать. Все началось с укуса  то ли комара, то ли слепня, отчего щека стала раздуваться, а место укуса выглядело багровым пятном. Надежда, что все рассосется со временем, не оправдалась – через две недели у мамы  отекло лицо и шея – проявились все  признаки рожистого воспаления, которое у нее уже случалось не раз за ее жизнь. Кроме того держалось высокое (свыше 200!) давление. По приезду в город мы сразу же вызвали неотложку и на предложенную госпитализацию в 14-ую городскую больницу по профилю подобных заболеваний согласились.

Мама нервничала, выглядела  беспомощной и напуганной – наша семья обращается к медикам лишь тогда, когда допекает окончательно, и попадание в больницу для нас, к счастью, непривычное и редкое событие, к которому мы совершенно не готовы.  Что взять с собой, как одеться, какие документы приготовить? Тем более, что мы только-только приехали в город и совершенно не ожидали, что неотложка приедет так быстро, что предложит ехать в больницу на той же машине, на которой они к нам прибыли.

 В экстремальных обстоятельствах во мне проснулась совершенно новая персона. Если, пока мама болела на даче, я чувствовала себя беспомощной неумехой (чему немало способствовало отношение ко мне мамы, обычно не принимающей от меня никакой помощи и заранее подвергающей критике все мои начинания), то, когда пришло испытание, я вдруг стала сообразительной, уверенной, инициативной. Несмотря на все недостатки современной бесплатной больницы, я во многом смогла уменьшить кошмар ее тамошнего существования, сделать так, чтобы баланс потерь и приобретений пребывания в этих стенах хотя бы чуть-чуть перевесил в положительную сторону. Как я поняла позже, без активной инициативы родственников больных такой результат вовсе не закономерен.

Убогий вид больницы, постельное белье и отвратное питание меня не особо поразили – к этому я была готова, наслушавшись рассказов очевидцев. Но вот сама процедура устройства в отделение больного, доставленного  по скорой, меня шокировала. В приемном покоя первого этажа, где находились люди, одетые по-уличному – кто с забинтованной рукой, кто с ногой, мы с мамой были самыми «яркими» посетителями. Мама – пожилой человек, в домашнем халате и тапочках на босу ногу (так нам подсказали одеться врачи из неотложки, взявшие маму «тепленькой» прямо из кровати), с отекшим лицом и с давлением  за 200 (о чем была соответствующая запись в медицинском направлении неотложной помощи)  почти два часа сидела в очереди ожидающих отправки в отделения. Хорошо, что я не оставила  ее там одну, как уговаривала меня сделать мама! Не то, чтобы в смотровую была большая очередь, скорее сами врачи постоянно куда-то исчезали, зависая на других, видимо, более важных вопросах. Мне приходилось, рассыпаясь в извинениях, все время напоминать им о нашем существовании, разыскивать наши документы, отданные неизвестно куда тут же уехавшей бригадой скорой помощи, объяснять им, что у человека высокое давление, отчего  нельзя ли как-то для начала определиться с палатой …

 В смотровом, куда мы наконец вошли, нам несказанно повезло. Повезло дважды: во-первых, осмотр случайно провел врач, а не медсестра, как это было в соседней смотровой, где тоже рассортировывали больных по отделениям. Во-вторых, потому что вместе с мамой вошла я и, презрев скромность, сама начала отвечать доктору на его вопросы маме и сама задавала вопросы ему. В результате тот (взглянув на больную мельком, не удосужившись даже усомниться в диагнозе скорой помощи, которая тоже ставила свой диагноз без долгих уточнений обстоятельств и тщательных осмотров) записал назначение на лечение в карточку, хотя и не был лечащим врачом того отделения, куда маму направил. Как это было здорово, мы поняли уже много позже. Другие новоприбывшие больные  кто два, а кто три дня ожидал визита к себе своего лечащего врача и записи каких-нибудь назначений в медкарту – без этого больной просто ничего не делал в больнице. Ничего, если не считать его борьбу с жаждой (два стакана холодного жидкого чая в день и отсутствие чайников и нагревателей  во всем отделении), голодом, грязью, шумом из-за ночных воплей психически нездоровых больных, (таких в отделении было трое), которые размещались в одной палате со здоровыми, попытку защититься от туч комаров и других насекомых, заселявших больничные палаты, вынуждая больных не спать по ночам, а днем лежать, закрывая лица наволочками.  Наше «лечение», к счастью началось в тот же день, точнее после того, как я, сбегала в аптеку за антибиотиками для инъекций, которые при мне сподобился записать в медкарту добрый доктор из смотрового кабинета.

Итак, спустя два часа после прибытия мы со стопкой измученного автоклавом постельного белья в коричневых пятнах чьей-то крови подошли к дежурной своего отделения. В палату №4, куда нас определили, я зашла первой. И это было третьей по счету удачей этого дня. В маленькой комнатке, уставленной с двух сторон тремя кроватями, на каждой из которой лежало чье-то несвежее белье, не было никого, кроме совершенно голой женщины, лежащей на полу лицом вниз совершенно неподвижно между кроватями. Одна ее нога была раздувшейся и странного сине-фиолетового цвета, под животом – лужа мочи и крови, ягодицы испачканы калом, а по самой  женщине ползали огромные синие мухи. Ойкнув, я выскочила из палаты и успела преградить путь  идущей следом за мной маме  и еще одной больной, которую также определили в эту палату. Дойдя до столика сестры-хозяйки, я дрожащим голосом сообщила ей, что в палате кажется мертвая. «Да нет, - сказала, она, - эта женщина жива. Вечером ее возьмут на операцию» - «Но почему она на полу, с мухами?!» – удивилась я. – «Просто тяжелая больная. Она все время падает с кровати, а санитарка у нас одна на все отделение – старушка, и приходит она один раз в неделю…Вы сами снимите грязное белье и устраивайтесь, пусть она лежит… »

 Нервы мои не выдержали. Я сказала, что ни за что не позволю маме туда входить, у нее и так высокое давление, потребовала, что бы ее определили в другую палату. После долгих переговоров палату нам нашли: № 13 и на 6 человек, но после увиденного мной эта показалась мне раем.

 Более подробно описывать больницу я не хочу, тем более, что далеко не все подробности ее быта знаю от мамы, которая, попадя в переплет, тоже начисто утратила весь свой эгоизм и сварливость и превратилась в милое, доброе и терпимое существо, умеющее ценить своих ближних, говорить им спасибо и стараться приносить им как можно меньше забот. Мама тоже переселилась в новую, лучшую свою персону. Давно у нас с ней не было таких теплых, родственных отношений, такого взаимопонимания, как в  эти пять дней, проведенных ею в больнице, куда я и Маша приходили к ней каждый день.

Своего лечащего врача мама увидела всего один раз за все время лечения – перед выпиской. Ее соседки по палате, находившиеся здесь давно, видели ее не чаще – один раз на операции и сразу после нее. Немногое остальное делала медсестра в перевязочной либо медсестра, вкалывающая антибиотики.

С операцией тоже получилось забавно. Как известно, при рожистом воспалении операций не делают, а лечат медикаментозно, но спустя пару дней маминого вселения в палату, дежурная медсестра, вызывая лиц с гнойными ранами в операционную (со своей простынкой и в своем халате!), неожиданно назвала мамину фамилию. Маму бросило в жар – голову что ли они собирались ей ампутировать? Ее уверения, что медсестра что-то перепутала и ей не нужна никакая операция, успеха не имели. «Мы лучше вас знаем, кому чего нужно. Врач вас назначила, значит идите и оперируйтесь!» Я уж не знаю, какое давление было у моей мамы, пока она сидела в длинной очереди в коридоре перед операционной, ожидая неизвестно чего и тщетно пытаясь вразумить медсестру, развозящую прооперированных на каталке. Как выяснилось позже, в операционной ей всего лишь выдали раствор для промывания больного участка кожи и стерильные салфетки – для этого и приглашали. Сестры были не в курсе, а врач загружен более срочными делами (тяжелых в отделении действительно было очень много). Извиняться перед мамой за эту «неувязочку», которая только чудом не закончилась для нее инсультом, было некому и не за что.

И все-таки люди в белых халатах большинство больных возвращают к жизни. Врачам и медсестрам наших бесплатных больниц при их нагрузке, условиях работы и зарплате все равно нужно ставить памятник только за то, что они все-таки работают там, работают на одном только энтузиазме и по привычке.

Через пять дней маму выписали и выписали с хорошими результатами. А на другой день (по ее инициативе!) мы сходили в кардиологический центр в Парке Победы, где ей поставили должный диагноз (за 1000 рублей) и определились с лекарствами.  Я давно уговаривала маму это сделать, но кто меня слушает! Постоянно принимаемые на протяжении вот уже 3-х лет лекарства, прописанные ей Основиным (нашим так называемым участковым врачом), в Центре отменили и рекомендовали другие, более дорогие. Об эффективности их судить трудно – время покажет.

 Когда клюет жареный петух, наше упрямство кончается. После испытания больницей мама все еще пребывала под управлением другой персоны: она меня слушалась, она мне доверяла, она даже изредка хвалила меня и  рьяно цеплялась за свое спасение.

Моя действующая персона также была новой – я стала не только уверенной и предприимчивой, но даже пробивной – я и не подозревала, что могу быть такой. На моих плечах оказался весь дом, все его проблемы, болячки, заботы и тяготы, я с ними справлялась потихоньку, и мне это нравилось.

Мы действительно совершенно не знаем себя. Как мы себя поведем и какими будем в критических обстоятельствах зависит прежде всего от насущности самих обстоятельств. Когда их насущность (и критичность) невелика, наше поведение определяется прежде всего отношением к нам других людей: их ожидания от нас, их критика или похвала автоматически включают в нас те или иные персоны. Хочешь чего-либо добиться от человека – создай ему соответствующее настроение своими словами, поведением. Нет людей, из которых нельзя свить любые веревки, если ты будешь действовать добром, лаской, доверием. По крайней мере, это относится ко мне. В критических обстоятельствах все меняется. Возможно, в нас начинает действовать не личность, а сущность, а она почти не зависит от влияний извне – человек ведет себя в соответствии с тем, что сформировалось в нем на более глубоком уровне.

Что касается меня, то я неожиданно поняла, что меня трудности делают лучше. Пожалуй, на самом деле я не такая беспомощная и неприспособленная к жизни, не такая тоскливая и пессимистичная, какой бываю в нормальной, комфортной обстановке. Более того, именно в беде и в борьбе с бедой во мне просыпается интерес к жизни и обретается ее смысл, а по прошествии лиха эти дни наивысшего напряжения сил вспоминаются чуть ли ни с нежностью.

Сейчас, когда гроза миновала, все снова кажется мне бессмысленным, абсурдным и мерзким. Я ничего по-настоящему не хочу, никому не верю и всех, начиная с себя, презираю. Видимо, именно несчастье делает нас добрее и лучше.