Виолетта. Часть 3

Уродов притягивает красивое и отталкивает угловатость в зеркальном отражении, им нравится трогать прекрасных кукол, наблюдать чудные фильмы, читать книги, написанные сверхчеловеками, бросать эти книги в трубопроводы, ломать жизни других, кусать нежные руки, брызгать слюной на лицо - в этом их звериная радость и счастье.
Он ходил за ней по пятам, он был маньяком, он мог убить Виолетту и мечтал об этом в искалеченных безумных снах, но не умел пользоваться ножом и едва мог отрезать кусочек бумаги на уроках оригами. Он любил её, как любят своих жертв, как не хотят с ней расставаться, хотят пройти всё до конца, до самого конца, где нет места голливудскому хэппи-енду,  до финальной точки, до титров, после которых начнётся печальная музыка. Он бегал за ней, когда она уходила в угол игровой комнаты и смотрела на зелёный немой кактус, который очень хотел шепнуть девочке - возьми же меня, ткни его в глаз, в почки, печень, нос, горло, живот, ногу, руку, кисть, бедровую, тазовую кость, но не мог говорить и молчал и плакал кактусовыми слезами, а она - она стояла и не знала, что делать, когда он смеялся не хуже китчевого убийцы из графоманских романов и потирал маленькие злые руки и глаза его превращались в маленькие точки, у него всё было маленькое, слишком маленькое, и над ним все смеялись, когда он ходил в туалет или бросал мяч узловатыми руками - а он молчал и не отводил жуткого взора серых глаз, только улыбался, улыбался страшной улыбкой, спокойной, как море перед штормом, как неизбежность, как подписанный ручкой врача диагноз "глиома" в побледневшей карточке безымянного пациента.
Потом этот мальчишка, готовый в любой момент сиудничать, если бы ему случилось иметь друзеть, ударить в спину или горло острым предметом - он ушёл, испарился из чертог и завалов сознания и видения строгих худеньких воспитательниц-надзирателей и их бледных вечно недоедающих подопечных(потому как повар Боря каждый день набирал чуточку в массе и шибко радовался, когда обитателям детсада привозили краковскую колбасу на завтрак и полдник).
Спустя дни, месяцы, годы, одно долгое, кажущееся вечным десятилетие Виолетта узнала его в небольшом заголовке районной газеты, где его неизменившаяся улыбка светилась счастьем ниже громких журналистких подписей. Он вошёл в небольшую историю, стал Геростратом и его хоть и проще будет забыть всем людям, но Виолетта наврядли сможет это сделать - память, не ведающая границ и не отличающая хорошего от плохого будет напоминать ей об этом чудном мальчике, и как будут помнить о мёртвых хороших людях, так будут помнить и о нём, навсегда оставшимся в возрасте сто восьмидесяти месяцев. Девушку терзают глупые вопросы, не имеющие под собой логичной подоплёки, сочетающие в себе смесь сумбура и невнятных оправданий, надежд, от этой смеси, взмученной блендером сознания, пахнет огурцами и болезнями.
Виолетта думает о холодных ветрах, об Андах, о Тибете, о Мариинской впадине, о тех местах, где никогда не побывает, о людях живущих и людях умерших, о том, о чём можно подумать, пока едешь в автобусе в сторону железнодорожной станции Купчино, о чём лучше не думать, о чём думать нельзя. Люди входят и выходят, люди разные, люди одинаковые. Люди смеются, глядя в глаза друг другу или отводят серый взгляд в сторону. Некоторые стараются завести разговор, но они отвыкли от звука собственных слов, они пугаются его, им кажется, что кто-то другой внутри них начинает говорить, и тогда они замолкают на полуслове или набравшись храбрости начинают нести кашу, набор букв и звуков, не связанных между собой и всегда, всегда их собеседник выходит на одну остановку раньше, чем они. Они едут долгие пять, шесть, семь минут до конечной в одиночестве трамвая, автобуса, троллейбуса и только одинокая контролёр вздыхает неглубоким вздохом и крепче сжимает ладони, чтобы согреться.
Они выходят, ссутулившись больше чем обычно и плачут слезами одиночки, в которых не сколько отчаяния и грусти, сколько обиды на окружающих и недовольство собой, которое не меняется с течением неспешного времени и которое не изменится никогда.
Когда день расцветёт красной лилией, когда люди засядут в коробках-домах за компьютерными столами, когда неизбежность труда превысит совокупную силу сна и скуки, тогда девушка понимает - нужно бежать, бежать со всех ног, стать на некоторое время Алисой из Вондерлэнда, найти белого кролика, закрыть глаза на больных, здоровых, уродов, людей, страждущих, фанатиков, обыкновенных, необычных, глупых, умных, принцесс и королей на горошине. Но жизнь думает иначе, ведь жизнь мудрее, ей сотни миллионов лет, а Виолетте - сколько же ей - пусть будет двадцать один, да это хорошее число, это семью три, это ближе к концу месяца, чем к началу его, это время между девушкой и юной дамой, это время, когда смеяться над глупыми шутками становится всё более стыдно, это время, когда отсутствие высшего образования гнетёт больше, чем дырки на стареньком платье, это время когда ты начинаешь стыдиться своей работы, это время, когда все девушки стали женщинами.
Из-за угла улицы девушка наблюдает вечные страдания и сизифовы муки у юноши. Поддаваясь модным тенденциям умозаключений последних лет он, как свои собратья-копировальные листы ненавидит место, которое занимает волей удачного случая и его ненависть передаётся на предметы, ни в чём не повинные, которые оказываются рядом с ним —  и когда отчаяние достигает точки Кюри он разбивает кофейную чашку, бьёт детским кулачком по монитору, бросает коврик для компьютерной «мыши» на устиланный линолеумом пол и рвёт на себе пышно вьющиеся кудрявые волосы. В его кабинет заходит крупный усатый мужчина, он смотрит на него тупым немигающих взглядом, побуждая ответить, кивнуть головой и с розовых губ юноши слетает дежурная фраза :"Всё нормально". Эти два изъеденные временем слова - штамп уверенности, показатель того, что у вас всё хорошо, но никогда не говорите что у вас всё хорошо — иначе налетят с вопросами, станут допрашивать как опытные следователи вытаскивают признания из загнанной в угол жертвы, и вот, вы уже понимаете, что у вас ничего не хорошо, как раз наоборот, всё жутко плохо, всё отвратительно, мерзко, гадко и хуже некуда - и ваше мнение о положении дел меняется с одной оси на другую и вы плачете, как маленький ребёнок, которому не дали молоко любимой матери, а кто-то маленький, незаметный и подленький, шепчет другому: «Вот видишь, я же говорил..» Виолетта смотрит как нескупые слёзы катятся по щекам уже не подростка, но ещё не мужчины, как по ночам он смотрит фильмы с Вайноной Райдер и Сандрой Баллок, как мечтает о них в мучительных снах, как пытается найти себе девушку, похожую на них — о, несчастный! - и спустя сутки он снова непритворно плачет, он надеется, что кто-нибудь из женского отдела заметит его, посочувствует, а может даже полюбит его — из жалости, как часто любят матери своих птенцов и Виолетта видит его насквозь, чувствует его тяжёлые слёзы, но она отворачивается, она не хочет видеть картину самоуничтожения и не сочувствует ему.
На улице, там, где она пересекается рекой, широкой, как озеро, стоит голубоглазая девушка, по жёлтым волосам которой катится солнце и безжалостно слепит всех, кто смотрит на неё, пытаясь заглянуть ей в лицо, увидеть очертания глаз. Виолетта подходит с веером в руке и держит, как вазу, голову незнакомки и смотрит на неё -  и та смотрит в ответ на прикосновение чужих рук, её взгляд безлик и пуст, он словно просит : «Развесели меня!», а её фигура кричит невысказанными словами, пишет ими по облакам — мне скучно, мне грустно, помогите, но на помощь приходят плохие пожарники душ, они сильнее распаляют пламя отчаяния, ведь вместо воды они всегда посмеиваясь льют керосин.
Из под короткой юбки падает тонкая книжка с белоснежными страницами, испачканными синими чернилами, и Виолетта поднимает её, хотя могла  оставить пылиться её, какое ей дело до этого предмета, но она уже открыла тетрадь и читает написанные аккуратным почерком абзацы - таким пишут только хорошие девушки и слащавые мальчики-мужчины.
«Скучать по людям, которых нет - неблагодарное дело. Они не мертвы, они дышат воздухом, смеются и плачут, но в твоей жизни они уже- израсходованный материал, который никогда не может быть переработан в новую модель сборки. И вот они ходят, живые мертвецы твоего сердца и ты не знаешь, о чём с ними говорить, и вы прячете глаза, одиноко скользите зрачками по стенам, а потом разбегаетесь в разные стороны, будто бы случайно столкнувшиеся одинаково заряженные ионы, две кати, две ани, отрицательные и положительные условности, а раньше вы были разные, но кто-то поменял полюса- и вот, мой генерал, полюс уже совсем в другом месте. Скучаю по тебе, плачу по тебе, думаю по тебе. фантазирую по тебе - и всё зазря, как и ты ровно не спишь по ночам и думаешь и наши мысли словно сливаясь в одну большую мысль, превращаются в самодостаточное существо, которое живёт не по законам человечества, а по законам вселенной, которой нигде нет.
У неё был такой друг, такая подруга, такие знакомые, с которыми чувствуешь общность радости и разделения досуга и жизни, а потом всё меняется и из ярких красок совместных впечатлений остаётся только смесь белого и чёрного, лживая, проклятая смесь, из которой никогда не выдавишь правды. Ни один цвет не хочет стоять с ними рядом, сторонится их братства и презрительно уходит в сторону. И вскоре они остаются вместе вовек, превращаясь в один неизменный и низменный оттенок серого.»
- Я написала это сама, -говорит девушка с золотистыми волосами, она не оправдывается, она гордится этим, как гордятся люди, написавшие что-то значимое, как светятся румянцем писатели, которых издали в районной газете.
- Но мне это не помогает. - тихо добавляет она.
Виолетта поднимает указательный палец дамокловым мечом и бьёт девушку по щекам, трогает холодными озябшими руками, пышущие жаром, тёплые и такие прекрасные щёки, целует их, тормошит, вытрясывая из них всю глупость и суть, ставит подножку, кричит в ухо лозунги, разбивает и тычет сосулькой в покорёженную измятую грудь и шепчет слова утешения, прикрывая рукой разорванную алую дыру и плачет, не ведая, что сделала, но нет, это конечно не так, она ничего не делает, это надёжней всего, а картинки возможных действий проносятся мимо и девушка внимательно и просто смотрит в лицо Виолетты, наивно спрашивая её, терзая её, ведь не только мучитель терзает свою жертву, но и наоборот, что же ты сделаешь со мной,сделай хоть что-нибудь, немая сцена затянулась, немым сценам нет места в жизни, но Виолетта опускает руки навзничь, заготовленные для чего-то ей самой неведомого и уходит дальше вдоль по улице, оставляя вмятины на нетронутом прежде снегу, в спину ей смотрит девушка, которая не хочет поднимать свой дневник но вместе с тем понимает, что не сможет не сделать этого, что она поднимет и вечером сделает новые записи, жизнь начнётся «по-старому»- как любят слабые грустные люди это выражение, да, жизнь будет совсем неизменна, непоколебима, так надёжнее и спокойнее, ведь её никто не трясёт за красивые локоны, а незнакомка- да, она могла это сделать, но отчего-то не сделала, может быть тогда бы что-то поменялось, ведь ей нужен толчок, ей нужно движение, реактивный двигатель, подчиняющийся уравнениями Мещерского и Циолковского, но никто не хочет дать ей такого большого и малого и она стоит, наблюдая, как шуршит под звуками ветра тетрадь её продуманных мыслей.