Глава 7. Иглы звёзд

      В десять утра должно было начаться моё второе занятие с Загряжской. Я не договаривалась со Львом о конкретном времени нашего свидания, но предчувствовала, что мы обязательно увидимся. К тому же, он обещал сыграть и спеть мне сегодня. А значит, дал мне право снова открыть высокую межкомнатную дверь, ведущую в оклеенную зелёными обоями спальню…. Он впускал меня в свою комнату. Он впускал меня в своё сердце.

      Именно поэтому я нарядилась в свои новые джинсовые бриджи и белый трикотажный топ, тщательно вымыла и расчесала с утра волосы и особое внимание уделила макияжу. Вспомнив тёплые слова Льва о моих веснушках, я не стала замаскировывать их: убрала подальше тональный крем и ограничилась тонким слоем светлой рассыпчатой пудры. Затем оттенила веки серо-голубыми тенями, тонко подвела их карандашом, аккуратно прошлась по длинным ресницам любимой чёрной тушью. В завершение, перед самым уходом, провела по губам светлой, почти незаметной помадкой.

      Ещё вчера утром дорога к Маргарите Виленовне казалось мне скучной, но теперь я буквально летела по старым, усеянным тополиным пухом тротуарам маленького посёлочка навстречу своему загадочному сероглазому счастью. Уже через десять минут я подходила к высокому крыльцу дома номер шесть по улице Лесной – кирпичного коттеджа Загряжских. Учительница музыки открыла мне дверь почти сразу.

– Приношу извинения за моё вчерашнее отсутствие, – встречая меня в дверях, довольно сухо промолвила она. – Я была вынуждена отлучиться в город по неотложным делам и не имела возможности предупредить вас об этом.
– Я знаю. Мне ваш внук вчера сказал, и я ушла, – невольно сорвалось с моих губ.

      Услышав мою фразу, Загряжская заметно помрачнела. Мы прошли в дом и направились в светлый и просторный зал, где стояло чёрное фортепиано. По дороге хозяйка дома многозначительно взглянула на себя в высокое тройное зеркало, поправила причёску, чуть нахмурилась и по какой-то причине остановилась около шкафа.

– Прямо сразу и ушла? – чуть прищурив глаза, недоверчиво спросила Маргарита Виленовна и впилась в меня непереносимым вопросительным взглядом.
– Да, – смущённо отведя глаза, солгала я.

      Не рассказывать же ей, в самом деле, обо всём, что происходило во время её отсутствия в этой комнате, особенно в уютном уголке, озеленённом крупными цветами. Но она будто и добивалась лживого ответа. Услышав его, Загряжская ещё больше помрачнела, но не повысила своего непоколебимо спокойного голоса.

– Ты говоришь неправду. Если бы ты не проходила дальше порога, ты бы вряд ли оставила это в моей гостиной, – спокойно и холодно, с торжествующей мраморной улыбкой произнесла Загряжская, протянула руку к ящику дорогого серванта и неожиданно достала оттуда мой мобильный телефон.

      Утонув в водовороте последних событий, я вовсе забыла о своём телефоне, чего раньше со мной никогда не бывало. Округлив глаза от удивления, я несмело протянула руку к своей вещи, однако Маргарита Виленовна едва заметно покачала головой в знак отрицания.

– Чуть позже, – кладя телефон на фортепиано рядом с небольшой белой фигуркой львёнка, всё с тем же устрашающим спокойствием произнесла она. – Сначала я хочу серьёзно поговорить с вами, девушка. Присядьте на диван.

      Обычно множественное число в обращении означает в речи людей уважение к собеседнику. У Загряжской всё было наоборот. В каждом слове «Вы» так и слышалось унижение и отвратительное звёздное самолюбование. Я опустилась на дорогой бархатный диван, который показался мне на этот раз ужасно неудобным. Маргарита Виленовна медленно прошла по комнате и вскоре расположилась в тёмном кресле напротив меня. Сидя неподвижно и неестественно прямо, как величественная гипсовая статуя, она около минуты внимательно смотрела на меня. В её выразительных зелёных глазах читался упрёк и подозрение. Загряжская смотрела на меня хищно и хладнокровно, как тигрица, наметившая среди стада диких зебр желанную добычу. Однако в её глазах не было решимости и угрозы нападения. Тигрица ещё не была голодна.

– Что у тебя со Львом? – оборвала затянувшееся молчание Маргарита Виленовна.

      Её голос был сдержан, но между тем невозможно было не почувствовать её негодования. Краткий и меткий вопрос, сформулированный ею на редкость удачно, резко кольнул моё сердце. Ответить на него я не могла даже себе, не то, что мнительной и своенравной Загряжской.

– Ничего, – глядя в пол, еле слышно проронила я в ожидании её очередного тихого гнева.
– Какая глупая ложь, – с высокомерным пренебрежением прошипела Загряжская. – Какая неслыханная наглость! Как вам, девушка, не совестно лгать человеку, который старше вас на тридцать с лишним лет? Который занимает такое высокое положение в обществе? Который согласился заниматься с вами за такую смешную сумму, который прощает все ваши причуды и во всём идёт вам навстречу?

      Новое упоминание о моём недавнем побеге смутило и обезоружило меня. Но я немедленно успокоилась, набралась смелости и подняла на рассерженную актрису свои блестящие голубые глаза. Губы Маргариты Виленовны были напряжённо поджаты. Неотрывный зелёный взгляд парализовывал, но я старалась не смотреть в её змеиные глаза.

– Хорошо. Я проходила в гостиную и говорила с ним. Что в этом такого? – возмутилась я. – Или я не имею права говорить с людьми? К тому же, он сам пригласил меня в дом.
– Сколько самонадеянности! – блеснула зубами актриса и подобно Льву надменно изогнула левую бровь. – Уж не думаешь ли ты, что Лев, Лев Загряжский серьёзно к тебе относится? Ты недостойна моего талантливого внука и не имеешь права претендовать на него. Тебе ясно?
– Да, – еле сдерживаясь от проявления внутреннего протеста, прошептала я.

      В моём голосе не было слышно согласия. Моя интонация больше подошла бы для отрицательного ответа.

– Вы ужасно воспитаны, девушка. Я бы не выдержала, если бы вы, не дай Бог, были моей дочерью. Я не желаю продолжать этот неприятный разговор и очень жалею, что согласилась на занятия с вами. Но, как ни прискорбно, пять уроков уже оплачено. Мне ничего не остаётся более чем… – Маргарита Виленовна остановилась, придала своему лицу безразличие, вернула мне забытый телефон и продолжила после небольшой паузы уже более мягким голосом. – Садитесь за инструмент и приступайте к работе. Мы уже двадцать минут потеряли.

      Я обрадовалась, что эта пытка, наконец, позади. Я ещё не знала, сколько таких разговоров мне предстоит в ближайшем будущем, сколько колких упрёков и сухих наставлений прозвучит в мой адрес. Загряжская поставила ноты, жеманно перелистнула четыре страницы и уселась рядом со мной на тот самый стул, на котором прошлым утром сидел Лев. Она и не подозревала, сколько всего успело случиться в моей жизни за короткие два дня, и какие близкие отношения успели у меня завязаться со Львом. Может быть, несколько странные, конечно, но всё-таки близкие.

– Что ж, начнём, Полина, – оборвала мои мысли Маргарита Виленовна. – Поставь правильно руку. Сосредоточься и поменьше мечтай, иначе опять ничего не запомнишь. Ты всё-таки ходишь сюда учиться, ведь так?

      Я кивнула и совершенно спокойно продолжила мечтать, пассивно выполняя её задания, рассеянно отвечая на мудрёные вопросы и стараясь не обращать внимания на обидные замечания.
На этот раз она не подсовывала мне однообразные и утомительные гаммы, но заставила вспоминать массу теории музыки. Я знала, чем отличается диез от бемоля, а легато от стаккато, но никогда не вдавалась в те тонкости, знания которых от меня сейчас требовалось. Затем Маргарита Виленовна достала какой-то трудный новый сборник, открыла неизвестную пьесу и велела мне «читать с листа». При этом сразу всплыло то, чего я больше всего боялась и скрывала от неё не менее тщательно, чем отношения со Львом.

– Допустим, ты не помнишь доминантсептаккорд в ля миноре. Но неужели так трудно было выучить басовый ключ? – прогремела она.
– Я знаю его, – по детской привычке заупрямилась я.
– Нет, девушка. У меня такое ощущение, что вы видите его в первый раз, – констатировала она. – Вы думаете, что вы очень способны. На самом деле вы просто учите пьесы наизусть. И это унизительно. Это всё равно, что рассказывать заученные на слух стихи, не зная букв, и утверждать, что вы умеете читать. Учите ноты, если вы до сих пор их не знаете.
– Хорошо. Просто в этом как-то раньше не было необходимости, – неумело оправдалась я.
– Необходимость в этом есть, Полина, – чётко выговорила Загряжская. – И если вы уж так интересуетесь Львом, то он, к вашему сведению, выучил ноты в три года, одновременно с русским алфавитом. Он с младенчества играет на фортепиано, с восьми лет – на гитаре. С девяти Лев пишет стихи, с тринадцати – музыку. В шестнадцать у него прорезался восхитительный тенор. И неудивительно: этот голос у него в крови, как и несомненный актёрский талант…. Я знала, что Лев будет именно таким. Таким же одарённым и прекрасным, как его дед. Но он даже превзошёл своего деда. Едва ли хватит двух часов, чтобы перечислить все его заслуги и награды. Ещё год-полтора – и вся Россия будет знать его имя. Льва ждёт великое будущее.

      Речь учительницы произвела на меня огромное впечатление и только усилила то, что я чувствовала к блистательному Загряжскому.

– У вас замечательный внук, – забывшись, улыбнулась я, но ей ничто не стоило обратить в прах все мои мечты.
– Он для тебя недосягаем, – твёрдо и холодно завершила свою речь она.

      Мои глаза вспыхнули ненавистью, а зубы сжались от злости. Маргарита Виленовна посмотрела на меня укоризненно, перевела дыхание и продолжила занятие, вопреки нерасположению ко мне. Я понемногу обуздала себя, но её безжалостная фраза всё ещё хладнокровно звенела в ушах. Я не слышала того, что играла. Все мои мысли были только о нём.

– Я думаю, на сегодня достаточно, – через час отпустила меня она. – Переосмыслите на досуге своё отношение к музыке и приходите в следующий раз с выученным басовым ключом.

      Уходя, я нарочно замешкалась в прихожей. Загряжская, попрощавшись, не стала дожидаться моего ухода, а ушла зачем-то на второй этаж. Я проводила Маргариту Виленовну счастливой улыбкой, осторожно прошмыгнула через коридор к знакомой незапертой двери и с нетерпением заглянула в оклеенную зелёными обоями комнату.

      Встав из-за письменного стола, Лев приветливо улыбнулся, подмигнул мне, впустил меня в комнату и быстро закрыл дверь изнутри. Почувствовав себя в полной безопасности, я вздохнула с облегчением и вместо приветствия уткнулась в его плечо, широкое и крепкое, такое твёрдое и могучее под тёмной тканью однотонной футболки. Он не выпустил из своей ладони моих пальцев и настойчиво повёл меня в глубину комнаты.

      Я осмотрелась. Спальня Загряжского не была очень просторной, но она с первого взгляда мне безумно понравилась. Мебель в ней была дорогой и красивой, но в воздухе не висел этот напрягающий дух излишней роскоши и чрезмерной напыщенности, что было свойственно другим комнатам Маргариты Виленовны.

      Светлый паркетный пол, приятные зелёные обои, большой тёмный шифоньер у дальней стены, сделанный из натурального тёмного дерева письменный стол, мягкая полутороспальная кровать с двумя синими подушками, четыре ярких плаката над ней….

– Кто это? – указав взглядом на самый крупный плакат с четырьмя музыкантами, спросила я.
– Что значит кто? Битлы, конечно! – засмеялся Лев. – Вот Леннон с краю, вот Маккартни. Не узнала?
– Я слышала о них. Просто в лицо не знаю, – оправдалась я и несмело посмотрела в его глаза.
– Только не говори, что не слушаешь рок, – с саркастической угрозой в голосе предупредил Загряжский и указал взглядом на соседний плакат, на котором был изображён узкоглазый парень с гитарой. – Я защекочу тебя до смерти, если ты не скажешь мне, кто это!
– Это? Может быть, Цой? – несмело предположила я.
– «Может быть, Полина Мотылькова?», – передразнил меня Лев. – Цой, конечно! Какая у Битлз самая известная песня?
– Не знаю, – пожала плечами я, очень боясь его разозлить.
– Знаешь, просто забыла! – обнимая меня сзади за плечи, негромко вымолвил он, постепенно переходя на соблазнительный шёпот. – Все её знают. Вспомни! Yes…
– «Yesterday»! – вспомнила я.
– Да! Когда я пою её, моя грэндмаман начинает плакать, – улыбнулся гордый собой Загряжский.
– Разве Маргарита Виленовна умеет плакать? – искренне удивилась я.
– Она только прикидывается бесчувственной ледышкой, уж поверь мне, – раскрыл тайну своей бабушки Лев. – Ей оказалось комфортнее всего в этой роли, поэтому она и выбрала её. А чтобы не метаться и не перенастраиваться, решила быть такой всегда. И на сцене, и по жизни. Ты только ей не говори, что я тебе сказал. ОК?

      Я кивнула и решила не задавать ему вопросов об остальных певцах, пока он не убил меня за незнание основоположников и современных представителей иностранного рока.

– Расслабься и чувствуй себя как дома, Рыжик, – заметив моё замешательство, ободрил меня он и улёгся на кровать, где лежал работающий ноутбук.

      Рядом с кроватью стоял небольшой столик. На нём лежало несколько толстых и ярких журналов, с обложек которых, вызывая во мне целую бурю ревности, широко улыбались двадцатилетние загорелые модели в купальниках. Поблизости стояла чашка с остатками крепкого кофе и голубоватая вазочка с разноцветным мармеладом и шоколадными конфетами.

      Хозяин комнаты, несмотря на звёздный статус, вел себя совершенно по-домашнему, отчего мне было гораздо легче с ним общаться. Следуя примеру Льва, я совершенно потеряла стыд. Сбросила босоножки, залезла с ногами на его кровать, устроилась рядом, выудила из его вазы самую красивую конфетку и быстро расправилась с ней. Услышав шорох блестящего фантика, он резко поднял на меня свои насыщенно-серые, очаровательно смеющиеся глаза. Я смущённо смяла фантик и отвела взгляд.

– Да ешь, ешь. Мне ещё позавчера грэндмаман принесла. А я их всё равно терпеть не могу, – смеясь, разрешил он. – Не люблю все эти приторные синтетические сладости. За редким исключением. Зато обожаю хороший молотый кофе….
– И красивых девушек, – добавила я, косясь на журналы.
– Не без этого. Надо же, в конце концов, откуда-то брать вдохновение, – усмехнулся Загряжский, однако явно не захотел развивать эту тему. – Да, там ещё на кухне были тирамису. Хочешь?
– А что это? – спросила я и снова почувствовала себя неловко.

      Лев забавно закатил глаза, вздохнул и, с очередной усмешкой отложив невыключенный ноутбук, встал с кровати.

– В переписку не заглядывай, ОК? – открывая дверь, попросил он.
– Очень надо чужие письма читать, – насупилась я, но стоило ему только уйти, положила на колени ноутбук.
Слева на фоне голубого квадратика виднелось целых тридцать девять новых сообщений. Дыхание моё снова сбилось. Рука крепко обхватила беспроводную мышь и неосознанно забегала ей по экрану. Но стоило мне только навести курсор на раздел «Сообщения», в дверном проёме снова показался Лев. В его руке было блюдце с небольшим, но красивым коричневым пирожным.
– Ну что – всё обо мне разузнала? – будто и не надеясь на мою честность, сыронизировал он и взял из моих рук ноутбук.

      Удивлённо взглянув на не уменьшившееся, а даже выросшее до сорока двух число непрочитанных сообщений, Лев вышел из социальной сети, убрал ноутбук на стол и снова уселся рядом со мной на кровать. Около минуты продлилось странное молчание, во время которого взгляд Загряжского был чересчур красноречив.

– Что-то не так? – поёжившись от его долгого пристального взгляда, пролепетала я.
– Да нет, Рыжик, просто…. Я думал, ты легко поддаёшься соблазну, – глядя на меня из-под ресниц, кокетливо вымолвил он.

      Как пленительно звучал его вкрадчивый голос, как необыкновенно двигались мягкие губы, как притягательно горели под острыми тёмными ресницами расширенные чёрные зрачки! Моё влюблённое сердце снова начинало плавиться, и я не могла не признаться ему в этом.

– Легко, – спрятав глаза, еле слышно, но искренне вымолвила я. – Но не такому.
– Тогда какому же? – коснувшись губами моей чёлки, бесстыдно спросил Лев.

      Желая замаскировать своё смущение, я перевела взволнованный взгляд на блюдце и принялась нервно отламывать кусочки вкуснейшего пирожного. К счастью, Лев сам закрыл эту тему, и мне не пришлось краснеть до ушей, отвечая на нескромный вопрос.

– Рыжик! – так же проникновенно и ласково, как в первый раз, прошептал он.

      Я подняла глаза и больше не смогла их отвести. Лев плотно закрыл дверь, пододвинул к кровати стул, уселся на него и взял в руки свою чёрную, блестящую на солнце гитару. Я смотрела на него, как заворожённая.

– Начать лучше с иголок, я думаю. Это традиция уже, – настраивая гитару, не без улыбки сказал Лев.
– С каких иголок? – испуганно спросила я.
– Я имею в виду мою песню с названием «Иглы звёзд», – забавляясь моей реакцией,
– А… – повеселев, протянула я.
– Ты думала, я решил превратить тебя в ёжика? – оригинально сыронизировал он.
– Нет, – тихо засмеялась я, поразившись остроте его особого юмора. – Просто это как-то необычно прозвучало.
– Это ещё нормальное название. Есть и похуже, – усмехнулся Лев.
– А Маргарита Виленовна? Она ведь может услышать! – предостерегла его я.
– Я здесь по десять раз на день пою – она не говорит мне ни слова. Только хвалит. Да и вообще ко мне редко заходит, когда я занят. Так что расслабься, садись удобнее, солнце, и внимай, – поставив пальцы на гриф, небрежно, но ласково проронил Загряжский.

      Раньше я с трудом могла разобраться в своих музыкальных предпочтениях. Мне нравились самые разные песни, начиная с серьёзной классики и заканчивая современными эстрадными новинками. Всё зависело от настроения. Но с этого чудесного дня я с лёгкостью могла ответить на вопрос о том, кто мой любимый певец.

      Лев начал энергичным и смелым перебором металлических струн, которых я успела насчитать к своему изумлению целых двенадцать. Его длинные пальцы двигались с абсолютной уверенностью и профессиональной быстротой. Он почти не смотрел на свои сильные и ловкие руки. Жемчужно-серые глаза Загряжского с первого аккорда устремились на меня. Я ещё никогда не видела такого магнетического взгляда.

Жжёт луна и душит свет,
Бьёт солёная волна.
Утоплю тебя во тьме –
Дай испить себя до дна!
В мой горячий рай войди,
Я безудержный птенец,
Бесконечность впереди,
Но терпению конец!

      Лев весь был охвачен могучей стихией музыкального движения. Натянутые жилки на мужественной бежевой шее едва заметно подрагивали, левая бровь чуть изгибалась. На подвижных губах то и дело прорезалась ослепительно-белая обворожительная улыбка. Густые и довольно длинные для среднестатистического парня волосы падали на оживлённое лицо.

      Сколько обаятельной дерзости, сколько азарта и темперамента было в его исполнении! Я видела в его больших сверкающих глазах всё – и огненные всполохи внутреннего пожара, и холодные иглистые звёзды в жаркую романтическую ночь. Но ослепительной вершиной всего этого прекрасного айсберга был его голос – удивительно сильный, до наглости смелый, искушающий душу своим чуть хрипловатым придыханием. Вспыльчивая дикая страсть, сконцентрированная в каждой строчке его одновременно горячей и холодной, светлой и тёмной песни, рьяно вырывалась наружу и преображалась напряжёнными губами в умопомрачительные чёткие слова. Яркие контрасты, доведённые до полнейшего абсурда оригинальные сравнения и в то же время поразительная живость, неподдельность проявляемых эмоций с первых секунд покорили моё сердце.

Для любви и для войны
Есть один синоним – страсть,
Нет предела, нет вины.
Дай же мне себя украсть!
По углям, по янтарю,
Сети рвём терновых лоз.
Мы вплавляемся в зарю,
Мы горим огнями роз!

      Не владея собой, а полностью отдавшись своей музыке, он резко вскочил со стула и продолжил исполнение стоя. Ему было тесно в небольшой комнате. Его молодой громоподобный голос был призван заполнять огромное пространство концертного зала. Лев, казалось, не нуждался ни в дополнительном аккомпанементе, ни в микрофоне. Он составлял неразрывное единство со своей чёрной двенадцатиструнной гитарой, делил с ней разум и чувство – чувство, которым была пресыщена каждая строка, каждый звук.

Иглы звёзд, пронзая мглу,
Стынут на губах твоих,
Я вонзаю в их смолу
Поцелуя смелый штрих.
Обтирая с крыльев кровь,
Можешь проклинать меня:
Для таких, как ты, цветов,
Не придумали огня!

– Браво! – захлопала в ладоши я, когда два особенно эффектных последних аккорда всколыхнули горячий июньский воздух и затихли. – Стихи твои?
– Мои, конечно, – самолюбиво ответил он и положил на кровать гитару. – Чьи же ещё?
– Скажи мне, Лев, – неумело дёргая гитарные струны, с вкрадчивой улыбкой прошептала я, – о ком ты это написал?
– Неважно. Сейчас она всего лишь моя бывшая, – со снисходительной улыбкой отмахнулся Лев. – Хотя за вдохновение на эту песню я ей премного благодарен.
– У вас были такие пылкие отношения. Почему же вы расстались, если были так близки? – поинтересовалась я.
– В жарком пламени быстрее сгорают дрова, – провёл интересную параллель Лев. – Мы пресытились друг другом и, в конце концов, до смерти друг другу надоели. Трудно сказать, было ли так с её стороны, но с моей…. Я узнал о ней всё, я узнал её всю всего за месяц. И как человека, и как женщину. Скучно, когда на карте не остаётся белых пятен.
– Но ведь можно полететь в космос и изучать другие планеты, – погрузилась в философию я.
– Этим я, можно сказать, сейчас и занимаюсь, Рыжик. Но это уже совсем другая песня…. Сейчас спою тебе ещё, но сначала…. Я думаю, тебе будет приятно получить от меня небольшой подарок, – неожиданно добавил Загряжский.
– Ты хочешь дать мне автограф? – сгорая от нетерпения, взволнованно и радостно уточнила я.
– Лучше, – приоткрывая один из ящиков стола, интригующе ответил он.

      Не в силах преодолеть любопытство, я подбежала ко Льву.
– Это мой альбом «Белые ночи», – доставая диск в яркой и красочной упаковке, пояснил Лев. – Там есть и «Иглы звёзд», и «Мотылёк на Уране», и «Голубая заря»…. В наличии пока всего пятьсот экземпляров. С собой у меня пятнадцать штук. Все фанатки сейчас просто грызутся из-за него. Так что считай, что тебе очень повезло. И, если ты уж сказала об автографе….

      Загряжский взял из органайзера чёрную ручку и подписал мне диск: «Полине Мотыльковой с пожеланиями счастья и любви!». Его почерк был красивым и крупным, а причудливая подпись представляла собой настоящее произведение искусства: её просто невозможно было подделать.

– Спасибо большое, Лев! – прижимая бесценный подарок к груди, горячо поблагодарила я. – Сколько я должна тебе за него?
– Спроси меня, не сколько, а что, – слегка щурясь от солнца, поправил он.
– Что? – послушно повторила я.
– А ты сама не догадываешься? – гладя мои плечи, проронил Лев и настойчиво потянул меня за руки к кровати.

      Не догадаться было невозможно: Загряжский слишком пристально смотрел на мои губы. Мы опустились на кровать и почти одновременно заключили друг друга в тесные объятия. Я доверчиво улыбнулась и нежно, едва касаясь, провела загоревшимися губами по восхитительной коже его бархатистой щеки: от нижнего века до приподнятого уголка рта. В протяжном вздохе довольного Льва послышалось чарующее грудное рычание, отчего по всему моему телу побежали мурашки. Я ещё сильнее прижалась к нему, когда он потянулся ко мне своими влажными, сулящими запретное наслаждение, неземными устами. Жаркая страсть и трепетная нежность, как два неразделимых крыла одной большой любви, вновь унесли в лазурную высь наши горячие сердца…