Тяп-тяп!

          Потаповы, если смотреть из нашего окна на Мылву, жили слева от нас, примерно в таком же доме, но с меньшим чердаком. С ними жил их дедушка, которого все в округе звали просто Потапом. Среднего роста с косматыми бровями, усами и большой бородой, а также с холщовым мешком за плечами – он был идеальным пугалом для балующихся деток.
          – Альбинка! Ну-ка, прекрати скакать-то по комнате! – Обращалась хозяйка соседнего дома к своей расшалившейся дочери. – Кому сказала? Не то позову щас Потапа, дак он-то быстро тебя успокоит…, в мешок, небось, посадит да и унесёт.
          И малышка, вытаращив глазёнки, «быстренько» цеплялась за «мамкин-то» подол и в момент успокаивалась.
          Мой брат Лёник, ещё плохо выговаривающий слова, называл Потапа – Тяп-тяпом.      
          – Ууу… тяп-тяп! – Трясясь от страха, указывал он пальцем в окно, когда видел в нём, проходившего мимо Потапа.
          Как это обычно, бывает в семьях, коверканные малыми детьми слова, вдруг начинают произносить и все взрослые. Однажды за обедом, у отца, кусочек жареной трески, свалившись с вилки, залетел за пазуху.
          – О, Гооосс-поди! – Воскликнула мама, подавая тряпку. – Ещё один Тяп-тяп на мою голову.
          Все засмеялись. И с того дня, каждый член семьи, совершивший какой-либо промах, тут же награждался безобидным прозвищем «Тяп-тяп». Даже внучка, появившаяся на свет несколько десятков лет спустя, никогда в глаза не видевшая деда Потапа, рассказывая о своих школьных похождениях, говорила, примерно, так: «А я, как настоящий Тяп-тяп, выхожу к доске…»

          Потап умер, когда Лёнику было около двух лет, а мне около пяти.
          – Нада пайти, прастица з йим. – Объявила бабушка, проводив родителей на работу. – Хороший дед був, никОму зла не делав…, тольки з мешком хадив па вулице.
          Поправив полог, над «качалкой», с сопящим в ней, Леником, она обратилась уже, непосредственно, ко мне:
          – Ён хай спит, а ты са мной пайдЕшь…, на мЯртвага деда падИвися…, пора уже тибе привикать к етаму.

          Посредине комнаты стоял продолговатый дощатый ящик, к которому подошла бабушка и, перекрестившись несколько раз, что-то проговорила про себя. Мне очень хотелось заглянуть в тот «ящик» и я, подобравшись к нему вплотную, вытянул руки вверх, чтобы зацепиться за его края пальцами, и затем, подтянувшись, забраться вовнутрь, как это делал с высокими бортами лодок, сохнущими на берегу Мылвы. Кто-то пододвинул табуретку и, подняв меня подмышки, поставил на неё.
          Я увидел лежащего на спине Потапа в одежде, его белую бороду, закрытые глаза и с десяток мух, шнырявших по лицу.

          По дороге домой я обо всём этом спросил бабушку, а ещё о том, где будет жить Потап.
          – Та нигде…, – отрубила она, – ён жиж памёр.
          Меня не устроил этот ответ, и я попросил уточнить его:
          – Что он, теперь будет в ящике жить?
          Бабушка взяла меня за руку.
          – Нигде ён жить уже не будет… Патап тый. У лес яго отнесут…, у ямку кинут, зямлёю засыплют, да и всё.
          Мне стало очень страшно…, хоть плач…, но я понял, что умирать ещё страшней. И потому задал естественный вопрос:
          – Бабушка, а зачем его в лес относить?
          – А где ж яго держать? У комнати…, покУль смирдеть ни пачнЕт? И так уже мухи, всяго аблепили. – И глубоко вздохнув, вдруг мрачно добавила: – ДивИсь вон пад ноги лучче, а то у лужу ступишь. Насись тады з табой. У минЕ работы и без тибе хватает…

          С тех пор, я ясно понял, что умирать ни в коем случае нельзя! Не то… в лес отнесут, в ямку кинут и ещё землёй засыпят…, чтоб ни смердел.

          Послесловие:
          Её хоронили на стареньком кладбище у подножья Лысой горы за городом Орджоникидзе (ныне Владикавказ). Один из пожилых соседей в прощальном слове сказал: «С детьми ты была ребёнком, а со взрослыми – старшей… Пусть земля тебе, Ольга, будет пухом… Прощай!..»
          Похоронное трио заиграло траурную мелодию… четверо мужчин, просунув пару верёвок под гроб с телом, подняли его, и выровняв над вырытой могилой, стали потихоньку опускать на дно. На второй половине пути, головная верёвка лопнула… гроб, накренившись, рухнул на дно…
          Минут десять кладбищенские рабочие пытались выровнять гроб, но толком ничего не получилось… В общем…, «у ямку кинули, зямлёю засыпали, да и всё…»
          Мне тогда было двадцать восемь лет… Ни до этого, ни после я так не плакал…

          С благодарностью Ирине Шамановой за фотографию.
          На фото дом Потаповых теперь.
          Выглядит неплохо, учитывая, шестьдесят три года, прошедших с того времени.