Двойной узелок в гриве

     Их дружба завязалась не совсем по-людски и еще в пору, когда оба они были одного и того же метрового росточка. В далеком, словно вынырнувшем из березовых перелесков, маленьком ауле эту необычную в жизни «парочку» нередко стали называть даже Близнецами. Чисто по зодиакальному знаку. Все в деревушке знали, что в майский день десятилетия Аркаши в их конюшне, которой заведовал его отец, появился новорожденный жеребенок. И чтобы хоть чем-то порадовать в эту бедолажную послевоенную пору своего мальца, обремененный новыми хлопотами колхозник отодвинул от себя опустошенную из-под обеденного борща тарелку и почти скомандовал:
     – Давай, сынок, собирайси. Пойдемо твой подарочек поглядим.
     – Папань, сегодня же понедельник, сельмаг не работает, – растерянно заморгало глазенками веснушчатое личико с коротким рыженьким чубчиком.
     – Дык не туды мы, не туды, – натянув почти до лохматых бровей уже замасленную пОтом кепку, легонько подтолкнул его мозолистой рукой  улыбнувшийся отец.
    

     Еще больше удивило Аркашу, когда они направились в сторону приземистой, с узкими и продолговатыми под самой камышитовой крышей окнами конюшни. «Зачем мы сюда? – мысленно задался он вопросом. – Тут же не магазин, в каком на прошлую рожденку мне прикупили вот эту полотнянку. А может, теперя собираются одаривать меня понарошку лошадиной пайкой сена или овса?» Мельком глянул на свою уже полуистертую за год рубаху и со вздохом пожал плечами.
     – Ну, входь праворнее, не боись, – открывая ворота, уже расхохотался отец. И подвел мальчишку к самому отдаленному стойлу хорошо знакомой кобылицы.
     Она негромко фыркнула и своим мягким ржанием точно разорвала тишину уже опустевшей «обители» лошадей, которые разбежались по своим дневным делам и дорогам. Едва отвыкающий от солнечной улицы Аркаша начал всматриваться в этот полумрак, как рядом с кормушкой рослой лошади  послышался неведомый для него шорох. Пригляделся и в легком испуге прошептал:
     – Она что… уже того…
     – Еще сранья, в аккурат ты в школу побег, как этот малОй и появилси. Да крепенькой такой, выпил материнского молозива и вот-вот уже брыкацца начнеть…
    

     Лежащий в мягкой, отдающей ароматом разнотравья «постели» жеребенок приподнял голову и впервые издал по-детски протяжное «иии-ааа». Так, словно направил с этим ржанием и свою мыслишку в сторону заботливого конюха: дескать, «спасибоньки тебе, добрый человек, за акушерство и теплый прием на белом свете, я сейчас же постараюсь оправдать твои надежды». Несколькими еще неуклюжими движениями отодвинул передними ногами скользкую подстилку. Затем приподнялся, шумно вздохнул и уже со второй попытки встал в полный рост у своей громко заржавшей от радости родительницы.
     – Пап-папань, смотри-ка! – воскликнул с улыбкой мальчишка. – Мы с ним даже одного роста… А какой красивый, как у нашей маманьки серое в черных яблочках платье… И важный такой…
     – Вот и нарек ты сам свой подарок, пущай зовется он тепереча Важным.
     – Тогда давай заберем его домой, раз это мой, – оживленно выпучил на отца глазенки Аркаша. – Пусть вместе с бычком живет.
     – А ты не думал, что его матерь нам за такое людское паскудство увсе окна копытами повышибаеть? – со смехом ответил тот, приподнял на лоб кепку и уже серьезно добавил: – Нее-а, сынок, каждый ребятенок должон  иметь родное гнездышко, набиратися в нем сил и тольки потом покидать его.
    

     Посмотрел на юнца и неожиданно поймал себя на уже начавшей беспокоить по ночам отцовской мысли: «Конешна, Аркашке ешшо и не чудицца, что через пару годков ему самому прийдецца уехать из нашей аульной школы-маломерки в далекую отсель деревню. Как пить дать, прийдецца».
     Стал мальчишка дружить с Важным хоть и по-соседски, но почти как с «братом» четвероногим. Поначалу поил его, кормил, прогуливал по двору конюшни и дальше. Жеребенок тоже доверился ему так, что привык точно к  равному. Весь светился и ржал при появлении Аркаши, как будто уже годовалая лошадь. А когда таким действительно стал, мальчишка обучил Важного правильно держать всадника и в седле, и без него. Даже ни раз получал родительские подзатыльники за свои ученические «неуды»,  сорванные работы по домашнему хозяйству…
     И вот настал-таки августовский день предугаданной отцом разлуки. Примерив новенький школьный костюмчик, Аркаша решил тайком показаться в таком виде непременно и своему Важному. Щеголевато обошел несколько мутных лужиц вчерашнего дождя и оказался подле конюшни. Завидевший его уже издали молодой жеребец, который стал аж на две головы выше этого все еще маленького седока, резво заржал и тут же затих. Видать, вспомнил разговор о его предстоящем отъезде и подумал: «Надо же, как ладно его нарядили… Наверно, от жалости, чтоб не плакал вдали от дома». А когда тот приблизился, грустно опустил свою лошадиную голову на его плечо, шевельнул большими губами и отошел к куче засохшего за лето навоза.
    

     – Ты хочешь меня напоследок покатать? – забыв о своем наряде, оживился мальчишка и почти взбежал на уже знакомый природный  «помост». Взялся левой рукой за гриву Важного, правой – за его спину, согнулся в коленях и сделал рывок вверх. Немного не дотянулся и начал готовиться ко второй попытке.
     – Ффырр-жди, – по-своему фыркнул слово «подожди» заботливый конь и еще больше приблизился левым боком к маленькому всаднику. А он  спешно присел и сделал такой подскок, что обогнул своим телом спину Важного и оказался под его брюхом, наполовину в навозной жиже.
     Конь жалобно заржал и, повернувши голову в сторону неудачника, даже «всплеснул» ушами: мол, «похоже, ты пропускал из-за меня и уроки физкультуры». Тот же испуганно соскочил, осмотрел свою выпачканную обновку и с небывалой в их отношениях истерикой запричитал:
     – Это ттты… ты, гад… ты виноват! Как же я теперь домой… как в дорогу?!


     В таком словесном стрекоте размахнулся и всей своей мальчишеской ладошкой ударил Важного по морде. Он от неожиданности аж всхрипел, приподнявши кверху голову, и не по-человечески сдержанно профырчал только ему понятные слова: «Ты че лягаешься, хлопчик? Тоже олошадел, че  ли?!» Оголил свои большие, уже покрытые овсяным налетом, зубы и с чувством обиды слегка захватил и оттолкнул плечо мальчишки.
     …В суете привыкания к новой школе и чужому селу пятиклашка  вспомнил об этой «размолвке» только под зимние каникулы, когда за ним приехала из аула уже забеременевшая после свадьбы сестра. Дорога домой предстояла длинная. Поэтому он лишь стыдливо покосился на родного коня и спешно устроился в уже знакомых санях-розвальнях, щедро вымощенных еще сохранившим степной аромат сеном. Жалостливо посмотрел на изменившуюся в лице Татьяну и почти сердито спросил:
     – А что, больше некому было в такую даль поехать?
     – Значит, не было, братец, – тихо ответила она. – Под Новый год все в трудах и заботах. Спасибо, что хоть Важного мне дали, как самого разумного коняку.
     «Самого разумного», – мысленно повторил Аркаша и вспомнил почему-то недавний рассказ учительницы о собаке, которая в отместку за нанесенную ей обиду прилюдно содрала с мужика штаны прямо на улице. Улыбнулся, но тут же осекся и, перекрикивая снежное шуршание санных полозьев да конский бег, спросил:
     – Тань, а правда, что домашние животные, как и люди, тоже долго помнят зло?
     – Все ведь мы земные твари, добрые и не очень, – рассмеялась она. – А ты что интересуешься, не знаешь, куда себя отнесть?
     – Да я так, из любопытства, – выпалил Аркаша и настороженно подумал: «А вдруг и мой Важный, как тот пес мстительный…»


     Невесть откуда набежали тучи, которые точно свинцовым одеялом накрыли еще недавно голубеющее небо. И повалил снег. Сначала крупными, почти рисованными в сказках, хлопьями. Но постепенно эти ласковые, нежные снежинки становились все более мелкими и даже колкими. Когда же начали подъезжать к березовым перелескам, в игру вступил завсегдатай здешних мест – ветер. Вступил неожиданно и порывисто, словно «обиженный» на инициативу с каждой минутой усиливающегося снегопада. И такое впечатление, что завязался между ними спор: кто же сейчас под этим вечереющим небом старше, главнее, могущественнее.
     Спор настолько горячий и сумбурный, что он перешел в штормовой, с нарастающим воем, буран. Перемешанный с обильным снегом ветер быстро перемел еще недавно видимый санный накат степной дороги, стал клочьями вырывать из розвальней сухое сено. Необычайно зоркий Аркаша про себя заметил: «Ну, и попали мы… Дальше головы серого Важного ничегошеньки не видать. И то потому, что у него грива черная на ветру трепещет».
     – Как же теперь доедемо, братишка! – скорее воскликнула от испуга, чем спросила укутанная в отцовский тулуп из длинношерстной овчины Татьяна.
     – А здесь сельца поблизости случайно никакого? – не очень надеясь на положительный ответ, спросил мальчишка.
     – Да что ты, – едва вымолвила, как очередная порция снежной «крупы» словно наотмашь хлестнула по ее лицу.Утершись от этой природной оплеухи, она с еще большим сожалением в голосе добавила: – Только за теми перелесками наш аул, надо еще километров двадцать проехать.


     Когда в этой сплошной снежной круговерти стали угадываться едва заметные очертания деревьев, Аркаша почувствовал: «Что-то бег у коняки не тот. Устал уже, бедняка… Чем-то взволнован… Или хочет мне отомстить?» Не успел закончить накатившуюся мысль, как Важный заржал что есть мочи, совсем замедлил ход и остановился. Замотал головой, словно требуя отпустить его вожжи, всхрапело фыркнул, сделал шаг назад, опять всхрапел, тревожно шевеля длинными ушами, и дернул сани вперед…
     – Во-о-о-лк, волк! – испуганно взвизгнула беременная Татьяна. – О, Боже…
     Сквозь плотно спеленавшую перелесок пургу послышался сначала отдаленный, потом более отчетливый вой существа природы другой. Не прошло и минуты, как этот пронзительно-протяжный звук оказался уже на расстоянии метельной видимости. Петляя меж стоящими на его пути сухими березами, волк несколькими длинными прыжками выскочил на менее заснеженную поляну и бросился наперерез уже взмокшему от работы коню. Он же, словно угадав замысел зверя, устрашающе и с мыслью «За мной ведь – беременная женщина и мальчишка» заржал и сделал резкий поворот вправо. Но побледневшая от испуга Татьяна судорожно стала натягивать левую возжину, пытаясь вернуть  коня на прежнюю дорогу. А  он, недовольно всхрапывая и мотая головой, уже не подчинялся велению своего кучера и упрямо набирал скорость по ясному только ему маршруту.
     – Да отпусти ты вожжи-то, не мешай коню! – крикнул сестре Аркадий. – Он задумал что-то свое, теперь вся надежда лишь на него…


     Она закрыла голову огромным воротом тулупа и глухо зарыдала. Парнишка же словно понял свое мужское предназначение и съежился. Оттого, что через минуту-другую их может настичь настырно бегущий по санному следу дикий зверь. Его длинно-серое, с черной полоской по спине, пышущее голодной энергией туловище уже было так близко, что еще несколько прыжков – и оно окажется на санях. На санях, которые сейчас старательно пытается увезти подальше от этого преследующего их зверя такой же серый, как он, с черной гривой Важный. Пятиклассник присмотрелся к вытянутой волчьей морде с полуоткрыто-дышащей пастью и подумал: «Погнал его за нами в такую погоду только голод… Вокруг же  ничего живого, не отстанет он от нас… Надо что-то делать».
     И словно кто-то невидимый прошептал ему на ухо:
     – Огня ему, огня…
     «Точно, мне же об этом папаня как-то рассказывал, – подумал Аркаша, разворачиваясь в санях лицом к уже настигающему его волку. – Только вот спички… Ах, кажись, они в сидорке вместе с хлебом и солью, что нам маманька в дорогу снарядила». Быстро развязал прикрытый сеном узелок и – с облегчением глянул на все еще находящуюся в шоке сестру.
     – Сейчас мы его, Танюша, сейчас, – пробормотал без всякой надежды быть услышанным брат. Достал коробок, в котором сохранилось с десяток еще не отсыревших толстых спичинок, и вырвал из-под себя большой клок сухого ковыля. Сделал несколько резких движений слегка закоченевшими  пальцами и бросил ярко загоревшуюся сенную порцию чуть ли ни в сверкнувшие у самих саней глаза зверя. Тот в растерянности остановился и издал пронзительно-протяжный вой. Но очередная волна порывистого со снегом ветра вскоре погасила это пламя, и оскорбленный поведением парнишки волк опять ринулся догонять вконец уставшую санную повозку.
     – За что же такая напа-а-асть! – почти выкрикнул в утихающую пургу, чувствуя свою беспомощность, прослезившийся Аркаша. Но внутренний голос успокаивал: «Твой же огонь волчару остановил. Значит, надо еще и еще».


     И парнишку осенило новой мыслью. Он оставил на всю ширину заднего края саней «валик» сена, а своеобразный кювет между ним и собой засыпал снежным переметом, который плотным кольцом обхватил Танин тулуп. Несколько раз чиркнув спичкой, зажег эту полоску – и точно огненная граница пролегла между добром и злом. Волчища опять остановился и с завыванием закружился на отсвечивающем белизной снежном пятачке. А оглянувшийся на это Важный, словно одобрив легким ржанием действия юного кучера, еще с большей скоростью понес своих седоков в вечернюю даль.
     Они же сейчас ничего не понимали: куда, зачем и какой дорогой несется их уже никем не управляемый конь. Подкладывая в горящую полоску все новые порции сена, Аркаша тут же добавлял и горсточки снега. Благодаря такому контрасту этот быстро передвигающийся костер временами больше походил на тлеющие сырые поленья, которые выбрасывали в сторону волка легкие язычки огня вперемежку с густым сизым дымом. Не видя более преследований зверя, мальчишка постепенно успокоился, даже разомлел от идущего к нему тепла. И,  забывшись, засопел так, что больше ничего уже не видел и не слышал.
     Вернули сознание лишь какие-то резкие толчки да конское ржание. Аркаша приоткрыл глаза и не поверил самому себе. Это взмокший до пенных пятен Важный уже стоял у родной конюшни и ритмичными движениями саней взад-вперед оповещал их с Таней о ночном прибытии домой…
     – Важный, мой любимый… отважный Важный! – нежно дотронувшись до его пышущих паром ноздрей, стыдливо прошептал пятиклассник. – Прости меня, гадкого пацаненка… за ту осеннюю выходку… прости.
    

     А тот в ответ, вскинув вверх большую, с длинной черной гривой, лошадиную голову, так весело заржал, как будто завидел после долгой разлуки любимую кобылицу. Аркаша ласково провел ручонками по этой самой родной и теплой для него мордочке четырехкопытного друга, заглянул в его большие, по-человечески понимающие глаза и уже громко запричитал:
     – Родненький мой… Важный, мне надо бы еще сказать тебе что-то важное… Ну, главное… спа-спасибочки тебе за доброту… за подаренную нам жизнь спасибо!
     Взялся за его гриву и с улыбкой сделал в ней двойной узелок. Просто так, на память о возобновлении их взаимной человеко-конской любви.
     Он же, раздув свои увлажненные от волнения ноздри, раздвинул большущие губы и знакомым Аркаше поцелуем нежно ущипнул его дрожащую от радости ручонку… От радости, что прощен именно на том же месте, где и обидел этого отважного и верного друга.