она

 А что ей жизнь, а что ей смерть? Уже давно все равно. Уже давно нет страха. Когда-то был. Точно был. Она помнила. Правда смутно, беспокойно, но помнила. Вдруг перестало метаться испуганное сердце в посиневшей коленке, вдруг перестала скрипеть загустевшим воздухом пустая грудь. Теплым дыханием успокоила шершавую кожу на непослушных, будто совсем чужих руках.
 
  Все деревянное. Все каменное. Неживое, бессердечное, злое. Серая земля под ногами, мешает идти, цепляя ноги наглыми камнями. Глумиться. Ждет. Чтобы не спрашивать. Чтобы не стесняться. Ждет объятий. Еще чуть –чуть я собираюсь – шептала она – я налегке, я быстро. Бесстыдными пятками вбирала в себя нетерпеливую дрожь. Пора, уже давно пора. Подходит время. Шуршала огромным, чересчур громким платьем. Кряхтела тупыми каблуками.   

  Она не особо разбирала быстро меняющийся пейзаж за запотевшим стеклом. Медленно провела по нему пальцем, вырезая неровные линии, не думая выводила буквы и спохватившись, быстро стирала влажными пальцами. Дома. Деревья. Там вдали непонятный темнеющий лес срастался с серым небом, аккуратно закругляясь, довершал горизонт. Грязные волны свежевспаханной земли. Причудливые скелеты танцующих деревьев. Чуть приспустила стекло, хотела почувствовать запах. Ветер бросил в лицо несколько холодных капель. Ворвался. Спрятался в одежде. Глубоко вдохнула. Поперхнулась сладким ароматом осеннего дождя. Закашлялась. Поморгала. Счастливо улыбнулась – как же все-таки хоршо.
 
  А если, а вдруг  все это стало бы мелодией? Какой бы это было мелодией? Как картина ведь не очень. Скучные цвета поздней осени. Грубые мазки неумелой руки. А музыка… совсем другое… Ведь даже у смерти есть своя какофония. Она подумала. Представила. Низкие звуки тяжелого неба. Высокие звуки бесконечного пути. Визгливые, истеричные звуки убегающей жизни. Последний марш усталого сердца.
   
  Как мимолетно пролетела осень в этом году. Еще немного лет назад все было не так. Помедленней. Протяжней что – ли. Или это было давно? Она все торопилась, боялась что-то упустить. Ей, казалось, непременно важное. Все было легко и понятно как бездарные стихи. Она танцевала. Красиво. Медленно кружилась. Счастье было ее партнером. Бережно держало за руку. А сейчас осень уходит слишком быстро. А сейчас жизнь уходит слишком быстро. Она видела это каждое утро в своем зеркале. Видела на своем лице. В уголках потускневших глаз.
 
  Она вдруг потеряла сознание в электричке. В переполненном вагоне. Ей было стыдно, хотя сама не понимала чего. Вокруг брезгливо сновали чьи-то ботинки. Закрыла глаза. Думала, пройдет. Беспардонно толкали возмущенные голоса. Хотела сказать. Показать. Другое. Увидела пустые глаза. Равнодушные лбы. Она стояла с протянутыми руками. Хватала лишь холодное презрение. Напрасно склонившись, ждала подаяния от смердящего равнодушия. Город сверкал огнями. Город похабно горланил псалмы.               
 
  Она не ждала, а он позвонил. Переходила улицу. Не помнила начало разговора. Ухватила только самый конец. Самое важное. Заставила себя не бежать. Улица вытягивалась, не имея конца. Будто нарочно издевалась. Дома. Витрины. Пустые столики кафе. Горячее солнце на затылке. Душа шла чуть впереди. Оно и понятно - душа легче. Главное вместе прийти. Думала. Думала. Думала. Вдруг испугалась манекена ребенка за прозрачным стеклом. Зачем они нужны? Будто вынули из маленького гробика. Осквернили святое. Заляпали нечистым взглядом. И на, всем, смотрите. Потешайтесь.
 
  Шла спотыкаясь о тень скользящую рядом. Шла перепрыгивая через свой разум. И мимо неслись равнодушные лица, сливаясь в бурлящий безумным хохотом поток. Солнце не оставляло в покое. Солнце взрывалось в висках. Представляла свою жизнь как в старинном черно-белом фильме. Чем меньше цвета тем понятнее. Она пугалась сложностей. Она боялась не успеть. Дом. За ним еще. Поворот. Пропитанная вонью улиц, арка. Она успокаивала лицо руками. Руки. Ноги. Губы. Глаза. Смахнула назойливое видение. Она ждала и он позвонил. Сказал, что сегодня не сможет. Зарыдала измученным сердцем. Прижала к груди беспокойное сердце.
 
  Когда она была ребенком. Она любила снег. Огромные ели и снег. У себя за окном. Смотрела часами. Ей не разрешали гулять. И она смотрела на мохнатые лапы. На толстые канаты проводов поддерживающих горбатый небосвод. Протоптанные прохожими тропки, ведущие в совсем другую жизнь. На прохожих, смотрящих лукаво из-под пушистых шапок. Она дышала на стекло. Чувствовала носом зиму. И любила снег. 
 
  Осенью скучно умирать. Зимой холодно. Летом слишком жарко. А до весны она не доживет.

  Ночами ей было спокойней. Ночами она притворялась мертвой. Пыталась понять. А правда, что ночами легче умирать? Умирает день. Умирает жизнь. Лишь звезды слипаясь друг с другом дрожат над головой, рискуя сорваться. Иногда она кричала. Кричала страшным криком убитой чайки. Ночью легче решила она. Смотрела, как бледно блестят автомобили в лунном свете. Темнота успокаивала. Темнота была похожа на жизнь. Таинственная и непонятная. Вырезала на обнаженном теле древние иероглифы. Днем не умиралось. День спешил. В нем не было покоя. А в смерти обязательно должен быть покой. Покой и темнота.
 
  Тускло светил в полумраке фонарь. Не спеша, уходящей грозой капал на землю желтым светом. Она знала этот фонарь с детства. Он был частью нее. Белел тонкий дым сигареты. Белел жесткий воротник. Свет окутывал. Убаюкивал. Жалел. Ласково шептал, зарывшись в рыжие локоны. Остались вдвоем. Он и она.