Горизонтальный дождь

Горизонтальный дождь

запряженные в лямки похмелья
словно ранней весной бурлаки
от безделия снова к безделью
мы бредем занимать лежаки

  Ты когда нибудь видел горизонтальный дождь? Нет, не какой нибудь там затрапезный грибной, или, иногда случающийся сильный, а тропический, горизонтальный. Капли дождя летят в пространстве неумолимыми трассирующими пулями. Пунктирными убивающими строками. Тебе не кажется странным само понятие - горизонтальный дождь? Знатная и необузданная, должен тебе доложить, штука. Горизонтальный краткосрочный водяной шквал. Налетел с океана, как корсарский фрегат и, через десять коротких минут, нет его. Пропал, исчез в мироздании. Как и не было…
  У меня интенсивно мокнет задняя поверхность рук, бёдра, и, почему то, кепка. Наверное не слишком плотно прижимаю голову к стволу пальмы. Юркие капли, не оглядываясь бегут вдоль позвоночника, оставляя широкую мокрую полосу на футболке. Рувик бодро мокнет рядом в двух близких метрах, под соседней пальмой. Последние многонесколько лет мы с Рувиком и нашими драгоценными отправляемся отдыхать вместе. Застарелая, словно катар затрапезного желудка, традиция. Oтдыхать c Рувиком, по сути своей, - полный нормал. Мы старые и проверенные долгими годами жизни. Иногда сдаётся, что только море старше нас. И то, часто, даже и в этом я интуитивно сомневаюсь. 
  Пальмы на нашем участке пляжa толпятся часто, словно рассада риса на убогом крестьянском поле. Рубен-Птица мокнет несколько дальше, метрах в пяти от Рувика. Рубен, темнокожий, неопределённого возраста малый - местный работник пляжа. Всегда одет в одно и то же: белая бейсбольная кепка, неопределённого цвета, выгоревшая на жгучем доминиканском солнце футболка, и такие же шорты. Ноги вечно босые. Обувь на пляже ни к чему, даже в суровые доминиканские зимы. Подобный наряд - всё, что нужно Птице в нехитрой островной жизни. Рувик даже настойчиво предположил, что Рубен - Птица закончил ЦПШ - центральную пляжную школу Доминиканской республики. Иначе бы блатное место работы на пляже не получил. Без верхнего образования доминиканцам на пляже международного резорта делать нечего. Не допускают - и всё тут.
Рубен - Птица - наш человек. Занимает нам самые теневые лежаки на пляже. В том самом месте, где тень от пальм непреодолимо густая в любое время светового дня. Рубена нам передали по наследству русские из Нью-Йорка, в последний день своего курортного пребывания. Два доллара - и тебя никто не опередит. Даже самые ушлые отдыхающие - славяне, французы, или педантичные немцы. Как бы рано не вставали конкуренты, а на нашем лежбище, на наших пластмассовых лежаках уже лениво покоятся полотенца, заботливо разложенные Птицей, оповещая особо ретивых отдыхающих, что лучшее место дневного упокоения тел на пляже "пенсионата" уже занято.     Рубен выполняет в зоне вселенского кайфа и много другой нужной работы - убирает мусор, чистит кромку пляжа от водорослей после шторма, разносит прохладительные напитки праздно загорающим на большом круглом подносе, да мало ли чего... И каждый раз, проходя мимо, и, получая дневную двух-долларовую мзду, виновато и застенчиво улыбаясь, тихо произносит короткую фразу по испански. Из всей тирады улавливаю единое слово – “familia”. А больше ничего и не нужно, и так всё запредельно ясно. Международное, легко узнаваемое слово, звучит сходно на многих языках и не требует перевода.
  Ты когда нибудь задумывался над схематикой “доминиканских” отпусков? Нет? Если хочешь, могу поделиться. Смотри, всё очень просто: долгое ожидание, ранний подьём, такси, самолёт, взлёт, посадка, носильщики, автобус, отель и, собственно, наконец, сам отпуск. Затем, через семь коротких дней, всё сматывается на катушку спиннинга жизни в обратном порядке. Хочешь перечислю? Нет? Сам думаю, что не стоит.
  Это, своего рода, ритуал. Не такой шикарный, конечно, как у индейцев Папуа-Новая Гвинея перед удачной охотой, но всё же. Тот, кто раньше проснулся и оторвал своё бренное тело от кровати, будит сотоварища лёгким стуком в дверь номера. Лёгким и воздушным настолько, что бы не разбудить рядом сопящих в подушки половин. Не знаю почему, но Рувик в девяностa процентах случаев опережает меня - встаёт раньше. И ещё, крайне характерно то, что за минут пять до ритуального стука, моё сознание уже включено, оно не спит, в ожидании заветных звуков. Тук-тук, тук-тук - легко и изящно. Сползаю с кровати, в полусне подхожу к двери и открываю. Рувик на пороге в торжественном пляжном, с полотенцeм на плече.
  - Хола, Семёныч! - шепчет Рувик в полуоткрытую дверь.
  И так же тихо в ответ, равнобедренно Рувику, звучит:
  - Привет Рувик! - и гордо, по-испански, добавляю заученное – Cinco minutos, amigo! Что в переводе на славянский просто означает: - "Пять минут, дружище."
  Умываюсь, причёсываюсь и выхожу. Уже вдвоём спускаемся вниз по лестнице, дальше, дальше мимо фонтанов, фасонно подстриженных рядов пальм и бассейна к пляжу и океану. Две минуты ленивой ходьбы, и мы у вселенской, искрящейся на недавно взошедшем утреннем солнце, глади. Сбрасываем на забронированные Птицей лежаки шмотки и начинаем спокойный утренний променад вдоль океана. Наша походка легка и непринуждённа. Так по саванне ходят объевшиеся антилопы - тихо и спокойно.
  - Игорёк, знаешь, когда долго смотрю на океан, иногда, кажется, вдохнуть его могу полной грудью!
  - И не захлебнёшься, Семёныч?
  - Неа, Рувик, не захлебнусь! Манит он меня, завораживает, как флейта кобру! 
  - Понимаю тебя, Семёныч! Ох как понимаю! Глубинно!
         Догоняем, по-черепашьи ползущий по пляжу трактор, и горстку местных аборигенов, медленно бредущих вслед за ним. Аборигены, в плетёных из зелёных пальмовых листьев шляпах, и, с утра пропотевших футболках, лениво и монотонно собирают мелкий мусор и, принесённые за ночь океаном на пляж водоросли. На ходу бездумно бросают отрыгнувшие дары моря в проржавевший, с высокими облезлыми бортами, на громадных колёсах прицеп. Прицеп движется по песку, ненадолго оставляя на нём незамысловатыe печатныe прописи. Набегающая пенистая лазурь слизывает неглубокие, но чёткие иероглифы и, удовлетворившись гладкостью мокрого песка, мерно скользит восвояси, в утренний прибой. Лёгкая океанская пена вовсю искрит пузырьками на солнце и от этого пузырьки кажутся разноцветными. 
         Пятнадцать минут ходьбы в одну сторону, столько же в обратном направлении. Слегка пропотели, провентилировали застоявшееся за ночь нутро. Уф! Хорошо! Теперь переходим к водным процедурам - обмоем бренные тела в ласковых водах утреннего океанища! Раздеваемся, вразвалочку подходим к кромке воды и стоим минуту другую по щиколотки в мокром, шевелящимся под ногами песке. Затем, в несколько коротких шагов-прыжков выдвигаемся вглубь. Oтдаёмся солёной, заправленной свежими океанскими водорослями, весёлой, подвижной и, блестящей на утреннем солнце окрошке. Плывём медленно, по-собачьи, отфыркиваясь и, изредка взмахивая руками. Время от времени взбираемся на невысокие гребни и, подминая игривые барашки грудью, тут же падаем вниз - в пространство между волнами. Эх, красотища!
  Иногда я ложусь на спину. Океан баюкает моё расслабленное тело, лишь слегка покачивая на волне. Уши в воде. Если закрыть глаза, то можно услыхать, как старик говорит со мной тихим, но глубоким, словно из бочки бубнящим голосом. Слов разобрать невозможно, да и не зачем. И так всё можно уловить по интонации и понять.
  - Кай-фуй, кай-фуй, кай-фуй, - вкрадчиво шепчет в мои уши океан. И я кай-фу-ю!
  Время от времени открываю глаза и смотрю вертикально в небо. Солнце ещё позволяет это делать ранним утром. Лёгкие белые облака покачиваются в бесконечной синеве, в стиле медленного морского свинга в такт со мною и волнами. Отрешённо и бессвязно что-то напеваю про себя. Сейчс облака радостные, светлые и весёлые. Но внезапно может налететь шквал. Точно, как в жизни. Внезапно. Тогда облака становятся тяжёлыми и свинцовыми, мгновенно беременеют океанской водой и, вслед за кинжальным ветром, хлынет тропический ливень - дождь, короткий и жестокий. Горизонтальный... Но не сейчас. Сейчас вселенская благодать. Мы кай-фу-ем... 
       В половине восьмого утра припляжный бар безлюден и одинок, словно заночевавший под открытым небом чикагского даунтауна бродяга. Мы с Рувиком в этом тростниковом баре первые каждодневные посетители, не считая бармена и нескольких чёрных большехвостых птиц, похожих на галок. Садимся всегда за один и тот же столик - тот, что в ближнем к океану ряду. Шикарный утренний океан - та телевизионная  передача, которую нам предстоит смотреть по основному каналу жизни в ближайшие сорок минут. А мы и не против. Мы рады, мы знатно и медленно смакуем и поглощаем каждое мнгновение этого великопоповицкого утра!   
       Бармен свеж и, согласно местному этикету, подтянут. Белая накрахмаленная рубашка, безукоризненная бабочка, чёрные брюки, лёгкая подобострастная улыбка на молодом, вечно загорелом лице.
          - Хола, - увидев нас, широко улыбаясь произносит бармен.
          Паренёк думает нас удивил. Ха, за многие годы пребывания в подобных отпусках, мы с Рувиком достойно выучили и чётко знаем, что сие означает. Нас приветствуют! Мы рады!
         - Ке пасо, амиго?! - гордо, с твёрдым доминиканским акцентом, прямо в улыбающееся лицо барменa, заявляем мы.
         Малый радушно щерится.
         - Coffee?
         А то! Нет, мы за текилой в восемь утра из окена притащились! Хотя, когда-то в размытом временем прошлом, наверное, могли бы.
  - Си, си! Кофейку занеси, братела! – вновь громогласно по-испански непринуждённо стараемся мы.
  Давно заметил в себе неистребимую тягу к иноземным языкам. Будь то японский, или болгарский, испанский, или сербский. Манят меня языки. Я не говорю об их глубоком изучении. Просто в жилу знать, хотя бы, по нескольку обиходных слов. В каждом отпуске, в каком бы месте шарика я не находился, разговаривая с местными, подбираю немного разрозненных выражений, понятий и фраз. Просто по-кайфу.
  Бармен исчезает на минуту и возвращается с двумя ароматно дымящимися белыми чашечками на небольшом круглом металлическом подносе. Галантерейно расшаркиваясь, расставляет на белой скатерти стола блюдца, на них изящными, заученными движениями опускает чашки с наичернейшим напитком. Добавляет к натюрморту такой же белый миниатюрный молочник и сахарницу. Улыбаясь, отступая пятится и уходит за стойку бара. 
        - Дос кучарадитас, пор фавор, - ласково, вдогонку бармену бросает Рувик.
  Бармен через мгновение возвращается с двумя чайными ложечками. Забыл. Смущённо улыбается, оставляя ложечки на столе.
  - Ловко ты, Игорёк! Я тобой горжусь! Лингвист ты, брудер - необычайный!
  Два первых сипа. Горячий кофе мгновенно и торжественно, вступает в остуженную океаном голову, медленно растекается по организму. Ещё глоток, восприятие мира изменяется к лучшему, более детальному и цветному. Утро, минута за минутой, проясняет все ранее необъяснимые краски бытия, шепчет в уши вселенской гармонией мироздания, успокаивает. Нам атасово, разве что не урчим от удовольствия. Где они теперь все житейские проблемы, а? Ну где, я вас спрашиваю. А там, за дальней кромкой океана! Ну и пускай до поры побудут там. Вдалеке. Такие минуты утра – самые минуты! Неоценимые!
  - Рувик, а вот тебе сейчас для полного счастья чего не хватает?
  Рувик несколько секунд молчит. Затем спокойно делает очередной глоток из чашки. Задумчиво глядя далеко за колышущиеся от утреннего бриза занавеси в океан, медленно цитирует Губера:
  Сполна уже я счастлив от того,
  Что пью существования напиток.
  Чего хочу от жизни? Ничего.
  А этого у ней как раз избыток.
  Я молчу, медленно сквозь зубы цежу кофе, вдумываясь в смысл сказанного. Затем мысленно аплодирую. Рувик Губера знает глубоко и тонко. Знает и любит. И уж если цитирует, то только по данной конкретной теме текущего разговора. Умеет. Эх Рувик, Рувик. Старина! Ведь, вы с Губером, по-сути, неимоверно правы! Жить нужно сегодняшним днём. Сегодняшним! Впитывать от жизни буквально всё! До последней капли. Ведь завтра это “всё” может измениться и далеко не в лучшую.
  Утро, минута за минутой, движется к точке, когда время суток будет именоваться днём. Всё чаще мимо бара к океану проходят люди. По одиночке, парами и небольшими компаниями. Через каких нибудь два часа всё двинется с пригорка. По песку, мимо сотен отдыхающих под пальмами заснуют продавцы кораллов, сигар, красочных картин и местных кустарных поделок. По голубой с зелёным отливом океанской глади побегут десятки водных мотоциклов. В бескрайнем небе поплывут разноцветные купола парашютов. Несколько раз в течениe дня пролетит маленький белый самолёт с длинным хвостом полотнища и громадной надписью: - "Kate, I love you! Will you marry me?". Причём, каждый последующий раз, женское имя на полотне будет меняться. По самой кромке воды начнётся очередной дневной топлес-парад полногрудых, умеренных и малых. В припляжных барах, в том числе и в этом, затолпится народ, жадно и в несметных количествах поглощающий текилу, водку, пиво, ром и пряные коктейли различных необузданных мастей. Вскоре, среди всей этой алкоголепоглощающей толпы мы с Рувиком обнаружим и себя. Это всё случится, погодя. А пока...
  Допиваем кофе, по-дружески прощаемся с барменом. Рувик оставляет на белой скатерти слегка помятый доллар. Зелёное на белом смотрится по-своему красиво. Первый президент Америки Джордж Вашингтон не мигая смотрит в высокий пальмовый потолок. Вразвалочку выходим из бара, идём будить половин. Они, наверняка, ещё спят.
  Что то, в первое мгновение неуловимое, нарушает ход моих мыслей. Лёгкий порыв ветра, затем другой, сильнее и ещё... Чёрные большехвостые птицы шумно засуетились позади в оставленном баре. Небо интенсивно сереет. Вот и первые робкие капли. До корпуса "пенсионата" явно не успеть. Однозначно. Мы с Рувиком ныряем под ближайшие пальмы. Капли дождя уже бешено несутся в пространстве неумолимыми трассирующими пулями. Пунктирными убивающими строками. Ты когда нибудь видел горизонтальный дождь? Нет?
  У меня интенсивно мокнет задняя поверхность рук и бёдра. Рубен-Птица мокнет чуть дальше, в нескольких метрах от нас...


Бодягин
Чикаго
11-14