Вечный Шопен

           Его родители, да и все предки были с Украины. Игнат первый Франчук, родившийся « серед москалiв» - да ещё и в самой Москве. И в детстве, и в отрочестве, он, воспылав жаждой знаний, поедал беспорядочно всё подряд – от Эмиля Золя до Большой Советской Энциклопедии. Украинский язык и грамоту, благодаря маме, знал в совершенстве. Домашняя библиотека насчитывала около шести тысяч томов. Две комнаты украшали стеллажи с «кладезем знаний», да ещё в двух шкафах были уложены штабеля книг, в основном с полузапрещёнными в былые времена авторами. И Мотескьё, и Ницше, и Шопенгауэр были в своё время отрыты и впитаны Игнатом. А мораль Монтеня, чуть не стала основополагающей идеологией. Но наткнувшись на Флоренского, отринув Монтеня, увлёкся религией и стал ощущать себя верующим, православным, русским. Отец Игната был переведён в Москву по комсомольской линии, в штаб стройки олимпиады - 80. Мама и вовсе влилась в ряды номенклатуры ЦК ВЛКСМ. Случайно встретились при сдаче одного из объектов, познакомились, поженились и народили Игната здесь, в Москве, в роддоме у Грауэрмана на Арбате. Дедов Франчук не помнил – они ушли в мир иной давным-давно, в прошлом веке, в несуществующей ныне стране. Бабки к ним не ездили. Каждая из них считала себя стороной пострадавшей от неудачного брака ребёнка. Друг друга они на дух не переносили. Да и внуков у каждой под боком было без счёта. Родители без шума и пыли прошли сквозь величайшую катастрофу двадцатого века и стали вполне себе процветающими «буржуинами». Но вначале двухтысячных Игнат осиротел… Родители погибли на Мальте в страшной автомобильной аварии. Налетели многочисленные родственники с Украины и Польши. Игнат подписывал какие-то бумаги, по их требованиям. Они крутились, под ногами, жужжали, как назойливые мухи… Вскоре весь родительский бизнес отошёл к этому воронью. Игнату достались несколько счетов в банках России, Латвии и Кипра. В общем, он жил без забот, превратившись в классического рантье. Слава Богу, квартира осталась за ним, хотя он там практически и не бывал. Родители ещё в Советские времена купили добротную пятистенку с большим участком в селе под Москвой. Со временем в дом провели газ, водопровод. Только вот туалет так и остался «выносным» - но Игната это вовсе не напрягало. Дача вполне его устраивала. В конце марта к Игнату, без предупреждения, вдруг нагрянули родственники по матушкиной линии, из Днепропетровска. Он засуетился, собрался на рынок – но его остановили. Оказалось, что гости понавезли с собой и горилки, и сала, и колбаски домашней. Помидорки с огурчиками и апельсины были, похоже, Московского разлива. Всё бы ничего – но такого отродясь не было. В этот дом все многочисленные братья, сёстры, кумовья и прочие, близкие и дальние, приезжали в основном подкормиться. Что-то в этой щедрости, тем более в трудные времена для Украины, было неправильное и настораживающее.
Началось всё относительно безобидно. Тяпнули по паре стопок и Петро, двоюродный брат, обратился с просьбой принять на какое – то время его друзей с Урала.               
          - Ну, пускай живут, я редко здесь появляюсь. Вы меня случайно застали.               
          - Ну, добре, братуха! Это наши ребята, хоть и в Перми живут. Настоящие патриоты Украины! Им надо в этом гадюшнике москальском поработать.               
          - В смысле, поработать?               
          - У Игната похолодело под ложечкой. Вы чего, террором хотите заняться здесь, или замочить кого? - Тю! Да никого мочить не будем… Пока. Хотя за Крым всем москалям глотки повырывать надо! - Послушай, Петь, ты нормальный человек. Крым по чесноку надо было давно вернуть. Ну как он достался Украине? - О-о! Да ты с москалюгами снюхался, братишка! Крым наш спокон веку!      
           - Ну да. Генерал Пупенко присоединил его к Малороссии, ой, простите, к Украине. А Екатерину нашу с её блистательными генералами – мы, конечно, выдумали!               
           - Да, мать с отцом в гробу перевернулись от твоих слов!...               
          - Нет, Петя, они перевернулись бы если бы я пустил в дом ваших майдаунов.               
          - Ваших?.. Майдаунов?.. Ну, ты и сука!               
          - Да ты сам сука! Слово за слово - и пошла заруба! Их еле - еле растащили. У Игната кровь хлестала из носа, у Петра из рассечённой губы.               
          - Короче – вот Бог, а вот порог! Родственнички собрали со стола свои щедроты и, не прощаясь, выперлись из хаты. А вскоре полилась кровушка на Донбассе, и любые контакты оборвались окончательно.
           В начале июня Игнат приехал в Москву купить кое-чего из консервов, которых в деревне стало не хватать, да и квартплату надо было вперёд заплатить. У метро встретил своего бывшего однокурсника Митроху. Он сидел на стульчике под раскладным тентом, на котором были развешаны флаги Донецкой и Луганской республик. На столике стояла прозрачная урночка для пожертвований. - О, Витёк, привет! Они обнялись. Видавший виды камуфляж Митрохи резко пахнул хозяйственным мылом.               
           - Ты как сам – то?               
           - Да вот болячки залечиваю.               
           - Воевал, поди?               
           - Воевал, воюю и буду воевать – до последнего укропа.   
           - Да, дела… Поговорили минут десять и стали прощаться. Виктор нацарапал на листочке несколько телефонов.               
           - Вот это мой, а эти два штабные. Если надумаешь – звони. Если вдруг чего со мной – звони в штаб. Скажешь от Митрохи. Меня и там кличут по институтскому прозвищу. Игнат опустил в щель тысячную купюру и пошёл домой. Порылся в одном из шкафов, нашёл Грушевского, кинул в сумку с консервами. Старенькая «беха» завелась с пол – оборота. Фары выхватили кусок двора с шикарным, громадным дубом у новенькой детской площадки, выкрашенной в цвета Украинского флага.               
           - Куда ж мы без вас?..

           Игнат задался целью за лето похудеть и обязательно прочитать «Историю Украины-Руси» Грушевского. Он был поражён косноязычием пана профессора, узнав в процессе впитывания его «гениальных» откровений, что этот учёный муж плохо владел украинской мовой. К тому же Михайло Сергiйович явно проигрывал и как сказочник, по сравнению с братьями Гримм, в своих малохудожественных вымыслах.
Слава Богу, что захватил только первый том этой «книги книг» укронаципупнутых майдаунов. Так и не осилив до крайней главы, сей псевдонаучный пасквиль - Франчук нашёл ему прикладное применение, в отхожем месте на дачном участке. Овощная диета стимулировала посещения «домика неизвестного архитектора». И хотя хрустящие, мелованные листы приходилось тщательно подготавливать для применения в качестве, не предусмотренном техническими условиями изделия - чувство глубокого удовлетворения помогли поиметь около полу - сотни рулонов туалетной бумаги, с портретом Обамы, которая пускалась для финишной шлифовки объекта применения. По мере наполнения помойного ведра - содержимое сжигалось. Оставшийся пепел шёл на грядки, внося свой конечный выдох в продовольственную программу Родины. Ночами Игнат запоем впитывал редакционный коктейль государственного телеканала «Россия 24», и к концу августа точно знал, что он русский патриот и что без него Украину от фашистов не спасут.

            - Обиднее всего, что они уверены, что с ними Бог! Пьяный мужик, в подряснике, с оттоптанными и заляпанными полами, разъяснял истоки Украинской бойни какому-то бомжу, под дверями винного магазина. Тот внимательно слушал, подобострастно заглядывая в глаза, надеясь на продолжение «банкета». Игнат узнал в говорившем звонаря местного храма. Зашёл в магазин купил бутылку водки, подумал немного и взял ещё одну.               
            - Ну чего шумишь?               
            - А я тебя знаю, ты к нам в храм ходишь.               
            - Да и я тебя знаю. Игнат повернулся и сунул бомжу бутылку: «Давай мужик, иди, отдохни. Нам поговорить надо». Сморщенный, вонючий мужичонка выхватил приз, неожиданно уверенной, рукой и засеменил в подворотню.            
             - Меня Игнатом зовут.               
             - А меня давно уже никто не зовёт… Тихон я. За разговором незаметно подошли к Игнатовой избе.               
             - Ну, вот видишь – я тебя зову. Пойдём ко мне. Тихон оказался очень образованным, слушающим и говорящим собеседником.               
            - Отец Николай и по крови мне отец, такие дела. Моё будущее с детства было, как бы определено. Только из семинарии меня попёрли за пьянство. И не то, чтобы я к тому времени был конченый алкаш – просто попадался каждый раз, как выпивал…               
           - А сейчас?               
           - А что сейчас?.. Сам видишь. Отец давно решил епитимью на меня наложить – да я пока не готов… Закружили бесы… А теперь и я закружу, кого хочешь. Потому что… Аз есмь и сам бес!               
           - Да, тьфу на тебя! Что ты мелешь-то?!
Через неделю они были лучшими друзьями, а ещё через несколько дней отец Николай благословил их на бой с фашисткой нечистью.

          - Нет, всё это не по-божески! Разрушение нравственных устоев, путём подмены их ложными ориентирами, духовное ослепление ярким фейерверком бесовских игрищ. И всё… Как говаривали классики: «Народ к разврату готов»! И такой народ легко направить на бойню, ради радикального переустройства общества. Способность охмурённых отличить добро от зла равна нулю. Происходит обвальный сдвиг сознания… И глумятся бесы – их час настал.               
           - Алло, гараж! Ты думаешь, они Достоевского читали? Да они и своих Антоновичей с Грушевскими не читали! Сам-то себя слышишь? Чего лепишь как на проповеди! И без твоих Достоевских, понятно, что нас обосрали… Не по-божески… А водку жрать – по-божески?! А то, что хохлов бесы хороводят – и ежу понятно.               
           -  Да, только ежей тех Макаревичи с Каспаровыми пожрали всех…               
           - Хе-Хе. Ну и чего делать-то теперь – мочить братов или лечить? Тихон вытер вспотевший лоб, припасённой тряпицей, вырезанной загодя из ветхой простыни:
           - Ты сам должен решить, Игнат! А я больше не могу подставлять щёки одну за другой! Не-мо-гу. Если зло не наказать - то и верить будет не в кого. Оно всех пожрёт! Воевать буду за веру, за свободу, за Родину. Тихон перекрестился на убегающие огоньки, повернувшись к окошку.               
          - Прости меня грешного, Господи! Ну а коль суждено – жизнь отдам за други своя!               
          Митроха наказывал ехать по-тихому, ни с кем не вступать в разговоры. В купе их оказалось трое – подсел болезного вида мужичонка. Выпили за знакомство, раскрепостились… После первой распитой бутылки – друг о друге знали практически всё. Оказалось, что Кузьмич едет в Ростов по тому же адресу, что и Игнат с Тихоном. Чем больше он пьянел – тем больше плакал, ничуть не стесняясь своих слёз. По его словам, он был директором детского дома под Москвой. Со многими бывшими детдомовцами связи не прерывал. Знал их семьи, болячки и радости. Помогал, чем мог нуждающимся, и сам принимал помощь от оперившихся воспитанников. Он их всех любил – а они отвечали ему взаимностью. А ехал Кузьмич в Ростов получать десять гробов. Его ребятки ушли добровольцами на священную войну и погибли под Луганском всем взводом…
Он давно уже отключился и, уронив голову на столик, посапывал, изредка всхлипывая.
           - Вот чего мы лезем со своими объятьями и поцелуями? Коню понятно - они не хотят с нами знаться, не то чтобы целоваться. За что ж они нас так ненавидят?               
           - Да нас просто предали! Зачеркнули всё хорошее, помножив на порядок всё плохое.               
           - Точно – предали, причём подло из-за угла! И не бандерлоги – эти всегда нас ненавидели. Свои предали… Родные… Русские с Украины, говорящие и думающие по-русски, убивают в Донбассе русских украинцев, которые хотят говорить и думать по-русски… Это понять просто не-воз-мож-но…
Ладно, Тихон, давай по последней – и спать!               
           - Кузьмича надо на полку уложить.               
           - Будем живы – не помрём! А помрём – так с музыкой…
           - Среди метаморфоз тысячелетней веры
             Летит в тартарары безумная толпа.
             Спаси и Сохрани от гибельной химеры,
             Что впаривает бес, от «главного попа».

             Отстрелянную медь, разорванные кости,
             собрать мне Помоги, чтобы воздвигнуть храм…
             Отлить колокола в суглинке на погосте,
             средь взорванных могил… И отзвонить…
             По нам.
          - Ну, ты даёшь… Я даже и не знаю чего сказать-то.
          - Не надо ничего говорить, Игнат. Всё равно нас никто не услышит, пока пушки говорят.

          Поезд уверенно летел по просторам матушки России, откусывал километры, приближаясь к точке X. "Кузьмич" приподнялся, внимательно осмотрел купе, неторопливо прошёлся носовым платком по стаканам и бутылкам. Погрузив купе в иную реальность, протёр выключаль. Уткнулся лицом во вспотевшие ладони и едва слышно посипел: «Филарет у них бес…Сами вы бесы, со своим патриархом…». Через несколько минут в дверь тихонечко поскреблись – он встал и открыл защёлку.
Проводница заглянула в купе перед самым Ростовом... Игнат с Тихоном лежали на полу в луже крови. Она, молча, рухнула в дверной проём, завершая эту страшную, реальную инсталляцию художника по имени Смерть.
Два одинаковых цинковых гроба, две одинаковые ямы в мёрзлой Российской землице. Народу было мало, в основном прихожане. И музыка была как по заказу - труба, альтушка, баритон… И Шопен… Необыкновенно прекрасная мелодия, трагико-магнетическая, до физического ощущения скорби - глубочайше - вечная как само небо, провисшее от слёз над погостом. Из родственников были только отец Николай с матушкой Еленой. Хоронить Игната никто не приехал. Транспортировкой и захоронением погибших солдат занимается государство… Ребята не успели стать ни солдатами, ни героями – так, «жертвы транспортного происшествия». Все расходы взял на себя отец Николай, отправив Елену со старостой в страшную командировку за гробами. Батюшка отпел рабов Божьих и в Церкви и на кладбище, не проронив ни слезинки. На непослушных, деревянных ногах, доплёлся до дома, повалился, не разуваясь и не снимая рясы, на кровать и до утра пролежал, читая молитвы, не шелохнувшись, уткнувшись лицом в промокшую, горячую подушку.