Кленовый букет

Служила у нас в батальоне медсестричка Валя, худущая, кожа да кости, в чем только душа держалась? Ни красотой, ни ростом не выделялась, но светилось в ней что-то от бога. Голосок – звенящий ручеек, взгляд - небо лазурное, если улыбнется – сердце расцветает, а загрустит – птицы в лесу умолкали.
«Кто ее в армию взял? - таким как она, в секретаршах самое место, пальчикам по клавишам стучать» - ворчал поначалу старшина. Но настырная девчонка, и путевку в райкоме комсомола вытребовала, и в тылах не задержалась - добилась передовой. Комбат, когда ее в первый раз увидел – ахнул:
- И что с тобой прикажешь делать, товарищ младший сержант медицинской службы? здесь здоровенных дяденек на себе придется таскать, а ты сама на ветру качаешься! –
- Справлюсь, товарищ капитан, я жильная – с обидой ответила Валя, и смело посмотрела в глаза командиру.
- «Жильная»…Нет, милая, твое место в госпитале, укольчики в мягкое место делать. Кругом марш, обратно в дивизию – отрезал комбат, возвращая документы.
- Товарищ капитан… - попыталась протестовать девушка.
- Разговор окончен – оборвал он ее, - исполнять приказание.
- Есть – выдавила из себя Валентина.

Но на другой день Валя снова появилась в расположении штаба батальона, и не одна, а в сопровождении майора Иванцова, заместителя начальника сан.управления. Комбат выбежал встречать, а, увидев девушку, споткнулся и чуть не упал, чертыхаясь.
- Слушай, капитан, она хорошая девчонка, возьми ты ее, – после приветствий, стал уговаривать, Иванцов комбата, отводя под локоть в сторонку.
- Иван Петрович, ты же знаешь, скоро бои, под пулями придется ползать, раненых вытаскивать, а за ней самой глаз нужен, того и гляди сдует. –
(Они были знакомы давно, еще до войны служили вместе, потому общались всегда по-дружески, без чинов).
- Все так, а ты ей помощника дай, в медицине она разбирается, сам экзаменовал. –
- Товарищ майор, - взмолился комбат, - у вас, что в санбатах полный штат? найдите ей место полегче.
– Сергей Палыч, ты понимаешь, упертая она, дошла до полкового комиссара, хочу на передовую и точка. –
- И что, он разрешил? –
- Так она три дня у политотдела стояла, два дня он ее игнорировал, а на третий командарм грозился заехать, ну от греха подальше и отправил ее ко мне с запиской «…в порядке исключения, с испытательным сроком…» и так далее. Возьми! Будут замечания, пиши сразу рапорт – отзовем. –
- Ладно, черт с вами, но уговор - до первой огрехи. –
- Вот и ладно. Вотушки и ладушки, – запел Иванцов, - Все прощай, дел невпроворот, я поехал. –
- Может чайку или чего еще? –
- Нет, нет, в другой раз. –
- Ну, хоть на полчасика загляни, ведь и не поговорили толком. –
- Ничего, еще свидимся. Извини.-
Проводив взглядом скрывшуюся в пыли машину, проходя мимо вытянувшейся по стойке смирно Валентины:
- Ну что, настырная, принимай медчасть, но гляди у меня! - сказал он, помахав указательным пальцем, не глядя на Валю, - Филимонов, проводи, - на ходу бросил он ординарцу.
- Слушаюсь, товарищ капитан! – весело ответила Валя, и Филимонов заметил, как вспыхнули глаза девушки, - Спасибо, товарищ капитан, - добавила она не по Уставу, вдогонку комбату.

Так Валентина попала в наш батальон. И на удивление ворчунам быстро освоилась, все у нее ладилось, нашла язык и с бойцами и с командирами. Вот только комбат относился к ней с недоверием, ждал оказии дать ей отставку. Может быть, и нашел бы предлог, если б не один случай.
Вскоре предстояло наступление, а вся медицина батальона – одна хрупкая медсестра. Незадолго до этого прибыло пополнение, несколько десятков человек разных возрастов и национальностей, среди них выделялись два казаха, молодые крепкие парни, похожие друг на друга как две капли воды, впрочем, для японцев или китайцев все русские, очевидно, тоже на одно лицо. Сначала все так и подумали – близнецы, и имена похожие Жангир и Жолгай – хорошие ребята, но по-русски не бельмеса, кроме трех слов «есть», «ага» и «надо», да еще пары матерных, которым кто-то научил их в поезде, видно ради смеха, не объяснив истинного значения выражений, когда они две недели добирались до фронта. Что с ними делать? Винтовка в руках не держалась, стрелять боялись, и все делали невпопад. Вот и решил Попов определить их к медицине. Так сказать убить двух зайцев. «Нужны тебе помощники – вот и получи – других нет и не будет». И стал ждать, когда прибежит к нему санинструктор плакаться, что работать так она не может. Прошло несколько дней, неделя, а «радость победы» не торопилась. Решил комбат проинспектировать санитарный блиндаж, взял с собой политрука - для весомости и показной объективности. Время выбрали сразу после обеда, когда, во время затишья, по неписанному уложению бойцы отдыхали, все пребывали в расслабленном состоянии. Каково же оказалось их изумление: в сан.блиндаже царил полнейший порядок, чистота, все находилось на своих местах, они удивились еще больше, выйдя в противоположный выход наружу, увидели как Валя обучает «детей степей» таскать раненых и делать перевязки с помощью старшины, в коем красовалось не менее шести пудов чистого веса. И Попову не оставалось ни чего другого, как смирится с нахождением Валентины в своем батальоне. По крайней мере, до первых боев, а там видно будет.

                *   *   *   *   *

Комбат Попов, слыл человеком не злым, но как кадровый офицер, любил порядок во всем. Командовал батальоном он уже полгода, что по меркам войны считалось долго.
Комсостав, в условиях военного времени, на одном месте долго не «засиживался», тех, кто погибал или получал тяжелое ранение, замещали младшие по званию, должности, а тех - другие и так далее, такая вот ротация, - кто со щитом, кто на щите. Особенно не хватало младших командиров, чей век на фронте особенно недолог. Для пополнения младшего комсостава в тылу организовывались ускоренные трехмесячные, иногда срок обучения сокращали до двух месяцев, курсы, вместо двух лет подготовки в мирное время, куда направляли хорошо окончивших десять классов пацанов.
 
       Попов был родом из Казани, после семилетки, несколько лет проработал на химическом заводе, отслужил срочную, женился, а в двадцать пять решил связать жизнь с армией, да и международная обстановка говорила, что войны не миновать. Окончил пехотное училище, войну встретил под Минском, уже два года командуя взводом в звании лейтенанта, а за неполный год войны стал капитаном, командиром батальона. Семья осталась в Казани, жена Разина, милая татарская девушка, очень похожая на принцессу Сююмбике из национальной легенды, и доченька Оленька – маленькое чудо, яркое солнышко, походившая более всего на бабушку, мать отца. Родных он не видел с мая сорок первого года, когда последний раз довелось быть в отпуске, и сейчас был очень рад тому, что не выделили ему отдельную комнату в офицерском общежитии, и он не перевез своих девчонок к себе, по месту службы. Они, не видели бомбежек, не пропали без вести, не скитались по вокзалам, не тряслись в переполненных поездах в эвакуацию, а находились в безопасности, живы и здоровы. Душевное спокойствие помогало в трудный момент принимать правильные решения, зная, что тебя любят и ждут, что у тебя есть дом, семья, воевать обдуманно, беречь и свою жизнь и жизни нескольких сотен человек, которыми он теперь командовал.
Домой он писал редко, но регулярно, и как глоток свежего весеннего воздуха, как короткое свидание – письма от родных и бесконечно любимых им жены и дочки.

                *   *   *   *   *

Стояла ранняя осень. Деревья готовились сменить наряды. Рассветы становились более прохладными и туманными. К югу потянулись нанизанные на невидимые нити темные бусинки стай перелетных птиц. И солнце с каждым днем все более неохотнее поднималось по утрам над восточным краем земли. На опушках травы сгибались под тяжестью рос, и им становилось труднее противостоять порывам злеющих ветров. Наступало время сбора урожая, осенних работ на полях, второго укоса кормов, возвращения с дальних выпасов скота, заготовки грибов и орехов, в старину это традиционное время свадеб.
        Господи! Существовало ли это, не сон ли овеянный дурманом. Как это все стало далеко, из, казалось, бесконечно далекого прошлого. Война! - переломала жизни, вытоптала землю, выжгла леса – это была реальность! - страшная, непостижимая, уродливая. Дробь дятла сменил бой винтовок, птичьи серенады – предсмертный вой бомбардировщиков, стога сена превратились, в извергающие огонь, черные танки, а вместо солнца в небе тлел огромный кроваво-темный шар, с каждым днем войны становясь все больше и больше, вбирая в себя сердца и души погибших. Казалось, что не будет этому конца - конца человеческому безумию.
В наказание за какой грех спустился на землю ад?
Может это и есть страшный суд!?

                *   *   *   *   *

И вот началось: задрожала твердь, забухали пушки и минометы, извергая смертоносный металл, небо затмили стервятники, жаждущие крови и мертветчины, танки и самоходки выдыхая черный смрад, устремились разрушать, давить, испепелять, что еще осталось живого на многострадальной земле.
Батальон капитана Попова, вместо предполагаемого наступления перешел к активной обороне. Отбив несколько атак противника, одна или две роты устремлялись в контратаку,  сминая первые эшелоны немцев, но сил нехватало, и приходилось отходить на свои рубежи. Такими действиями батальон изрядно выматывал фашистов, нанося серьезный  урон живой силе, но и сам нес немалые потери.
      Валентина справлялась со своими обязанностями хорошо, раненых с поля боя своевременно выносили казахи, привыкшие к пересвисту пуль и грохоту разрывов, а санинструктор квалифицированно оказывала помощь, успевая побывать и в окопах, и на поле боя, и в блиндаже, где собирались раненые. Отдыхать удавалось редко, она была одна, а покалеченных необходимо кого перевязать, кому сделать укол, наложить гипс или шину, оформить документы отправляемым в санбаты и госпиталя, и самое тяжелое – погибшим. Попов зная положение дел в санчасти, по докладам командиров рот и по личным наблюдениям, внутренне уже радовался, что санинструктор младший сержант Егорова осталась у него. Под его началом в разное время служило несколько медработников, но такого порядка он не припоминал. Душу еще грыз червь недоверия, но умом понимал свою неправоту. Он офицер и дело, прежде всего! Так прошел месяц, в непрерывных позиционных боях, с переменным успехом, с болью безвозвратных потерь, тревогой за Сталинград который, зная по фронтовым сводкам, немцы окружали, прижимая защитников к Волге.

                *   *   *   *   *

Осень вступила в свои права. Валентина с детства любила это время года, мягкие краски осеннего леса, разноцветные кораблики в городском пруду, любила моросящий дождь, когда, закутавшись в бабушкин плед, удобно, поджав ноги, устроившись на старом, резного дуба, с потрескавшейся кожей, кресле, запоем читала стихи, мечтала о любви, думала о прекрасном будущем. Дома всегда жило много книг, мама работала в большом книжном магазине, и, пользуясь возможностью, приносила на один-два дня томики стихов. В магазине ютился и букинистический отдел, потому Валя хорошо знала  и поэзию прошлых лет. Она любила классическую поэзию, поэтов революции, с их от плеча рубящей рифмой, ее девичье сердце не принимало. Читала она не только признанных поэтов, но малоизвестных, чьи имена не всегда запоминаются, но их красивые строки западают в душу.

« У извилистой речушки,
 Где березы плещут косы,
 В бирюзовые веснушки
 Превращает утро росы.

 Тихо шепчутся осины
 По секрету меж собою,
 И спускается в низины
 Сумрак дымкой голубою…»

Почему-то сейчас вспомнились ей эти строки, одного из таких непризнанных поэтов. Неохотя пробивалось утро, накрапывал дождик, и это настраивало на лирический лад. И главное - третий день оставалось тихо.
       Быстро приведя себя в порядок и попив кипятка с сухарем, накинув шинельку, Валя вышла из своей землянки и привычным быстрым шагом направилась к блиндажу раненых, но, пройдя несколько шагов, остановилась. Медленно обернулась – боковое зрение ее не обмануло – у входа в ее нору лежал большой букет желтых кленовых листьев, связанный соломкой. Ошибки быть не могло, в лесочке, где расположилось штаб батальона и его службы, не росли клены, перемигивались на ветру красными огоньками осины, искрились на солнце золотые монисты берез, рябины угощали поспевающими рубинами, но кленов не было. Она в задумчивости постояла с минуту, тут ее окликнули, и началась ежедневная карусель. О букете вспомнила только к вечеру, когда главные дела остались переделаны. Возвращаясь к себе, боялась, вдруг ей привиделось, и никакого букета не существовало. Но желтый снопик сиротливо лежал, как и утром, у входа. Присев, она трепетно поднесла его к лицу, и благоухание осени вознесло ее, как пушинку одуванчика порывом ветерка, высоко в небо к облакам. Она летела в васильковом ситцевом платьице, в светлых носочках и снежных туфельках, с чужого плеча, подрезанная шинелька, стоптанные тяжеленные кирзовые  сапоги остались в другом бытие, на бренной тверди. Весь вечер она словно парила над землей, и когда умывалась холодной водой, и наскоро ужиная рыбными консервами с подсохшим хлебом, и когда еще раз бегала к раненным перед сном. И только за полночь, накопившаяся усталость опустила ее с неба на лежанку и погрузила в сон. Проснулась по обыкновению рано и как продолжение сказочных грез, на столе светился осенний букет. Новый день, как и вчерашний не оставлял времени для личных раздумий – дел копилось много. После полудня ее вызвали зачем-то в штаб, проходя мимо командирского «козлика» (ГАЗ-64), бросив косой взгляд на машину, она замерла – на капоте, под крылом автомобиля  золотились налипшие листья клена. Догадка повергла ее в шок – нет, этого не может быть, это совпадение, случайность. В этот момент появился комбат, кинув на нее беглый взгляд, нарочито грубо спросил: «Ко мне?», Валя отрицательно покачала головой, стараясь не смотреть ему в глаза. Командир, кинув автомат на переднее сиденье, вскочил за руль, машина чихнула, обдав девушку едким дымом, и унеслась. Все оставшееся до вечера время она сто раз убеждала себя, что это не он, и, убедив, успокоилась. Ночью, перед сном, уже потушив свечку, еще раз обдумывая странность случая, она услышала шорох у землянки, достав наган и накинув платок на плечи, выглянула за брезентовый полог – на пороге лежала охапка последних луговых цветов. Выбежав на тропинку, увидела при свете луны быстро удаляющийся меж деревьев силуэт, на мгновенье тень вышла на освещенную луной полянку, Валентина ахнула и присела, узнав капитана Попова.

Новый день проснулся грохотом взрывов. Немецкие бомбардировщики, воспользовавшись прояснением, начали свое черное дело, раз, за разом пикируя, сбрасывали смертоносный груз, когда бомбы закончились, пикируя, поливали рощицу градом крупнокалиберных пулеметов. Пронесся слух: бомба угодила в штабной блиндаж. Валя бросилась туда. Зрелище явилось жуткое: огромная воронка, из земли вперемешку торчали обрубки бревен, искореженные куски железа, провода, догорали бумаги. Но по счастливой случайности никто не пострадал, все офицеры разошлись по ротам, готовить отражение новых атак гитлеровцев, а два связиста постоянно дежурившие в штабе, убежали восстанавливать связь. Но без потерь и в этот день не обошлось. В первой же атаке погиб начштаба батальона ст. лейтенант Родионов, подменявший раненого комроты, тяжело ранены еще два командира. Вале и ее помощникам Жангиру и Жолгаю нехватало времени даже перекусить. Раненых размещали в свободных землянках, а убитых, до оформления документов, в большом шалаше, накрывая шинелями и плащ-палатками. Так прошло три дня, три дня непрерывных атак противника, под гул штурмовиков и бомбардировщиков, с артиллерийскими обстрелами. Попов понял, еще с первого налета, что расположения штаба засечено и пристреляно фашистами. Он велел скрытно готовить новые позиции. В одну из темных ночей все: связисты и разведчики, саперы, хозяйственная служба, перебазировались в соседний лесок, раненых выносили на носилках вязанных из березовых жердей, погибших похоронили накануне. А утром по прежнему их расположению немцы нанесли мощнейший удар, желая одним, последним ударом уничтожить батальон: пол дня утюжила авиация, затем до вечера – артиллерия. К вечеру вся лесополоса выглядела так, будто пронесся ужасающей силы смерч – вывороченные с корнем деревья, обугленные кратеры воронок, от блиндажей и землянок не осталось и следа.
Батальон капитана Попова, отражая натиск противника, несмотря на большие потери, держался. Но и у гитлеровцев силы тоже не беспредельны. Вместе с холодными проливными дождями наступило долгожданное затишье.
Тот, кто думает, что между боями бойцы и командиры лузгают семечки и травят байки, глубоко ошибается. И в передышке дел невпроворот, разве что удается отоспаться.  Необходимо принять и «обстрелять» пополнение, восполнить запасы обмундирования и боекомплектов, расширить длину и глубину ходов сообщения, выкопать новые землянки, пока не смерзлась земля построить блиндажи – скоро холода, может, придется здесь и зимовать.

Все что случилось с Валей накануне последних боев, словно вылетело из памяти – в боях не до «вздохов при луне». Но запах кленового букета она забыть не могла. Вдруг ей вспомнилось, как испугалась, когда бежала к разбитому штабному блиндажу - ее не колотил ледяной озноб под свистом пуль, она не робела ползать по передовой, оказывая помощь раненым, под неисчислимыми минометными обстрелами, а здесь испугалась. Ее захватывало доселе неведомое чувство – волнение за другого человека, произнести мысленно «за любимого, дорогого человека» она боялась и не могла. «Да разве я его люблю, разве такая она любовь?» - думала девушка, воспитанная высоким слогом лирической поэзии. «Конечно, нет! ну принес человек букетик – что с того, может, таким образом, он хотел извиниться передо мной, за грубость первой встречи». Валя знала, что комбат женат, у него растет дочка, и он любит их. «В общем, все это ерунда» - решила она, - «надо забыть». Но забыть оказалось трудно. В дни затишья, когда жизнь боле менее входит в норму и выпадает больше времени остаться наедине с собой, недавние треволнения, помимо своей воли не давали покоя душе. Возможно, возникшее чувство не воспламенилось бы, и потихоньку растворилось в вечернем тумане, но…
В один из дождливых вечеров, долго курив у входа в ее жилище, постучав, вошел комбат. Может быть, она ждала его, но не знала этого наверняка - то таилось в дальнем уголке сердца. Возникла долгая пауза, капитан стоял в мокрой плащ-палатке, с которой текли ручьи на земляной, укрытый мелким лапником, пол, смотрел то на нее, то куда-то в темноту. Валя тоже молчала, не в силах поднять глаза на гостя. «Извините» - выдавил командир и вышел из землянки. Валентина не успела, облегчено вздохнуть, как он вернулся. На этот раз мл. сержант, подавив смущение, вытянулась и застегивая верхние пуговицы гимнастерки стала докладывать «Товарищ капитан, в вверенном мне подразделении…», - не надо - прервал он ее - «Сядь – те». И сам присел напротив.
«Понимаешь… понимаете, Валя, тут вот какое дело» - замялся Попов. «Кто-нибудь ранен?» - к ней возвращалось самообладание. «Нет, сегодня бог миловал.., понимаете, Валя…» - он опустил глаза, собираясь с духом – «Я ЛЮБЛЮ Вас» - (прозвучало, как выстрел, как удар воскресного колокола) и пронзительно посмотрел на нее. От этих слов и взгляда, Валя побледнела, у нее замерло сердце, остановилось дыхание, холодный, срывавший последние листья, осенний ветер ворвался в ее грудь.
Склонив лицо к коленям, она закрыла его руками, ей хотелось спрятаться где-нибудь в темном кутке, укрыться шинелью и плакать. «Мама, мамочка, где ты?». Почувствовав, как его большая рука, коснулась ее волос, она содрогнулась, еще больше вжалась в ладони, и грудным голосом взмолила «нет, нет, не надо». Он одернул руку, понимая ее и жалея, встал и вышел.

Наутро выпал первый снег. Первый снег - он всегда самый чистый, самый нежный, самый желанный, за ночь белый ковер укрыл изуродованную землю, очистил воздух от удушливого смога гари и  пороха, украсил бисером почерневшие деревья.
К полудню приехал командир полка. Он привез хорошие вести: их дивизию отводят на переформирование, затем зачитал приказ о награждении отличившихся орденами и медалями. Валентина стала именинницей дважды: ей присвоили звание сержанта и наградили медалью «За боевые заслуги», ее казахов, тоже не забыли, произведя, в ефрейторы. Командира батальона представили к ордену «Красного Знамени». Под конец всех ждала неприятная весть, а для сержанта медицинской службы, особенно, комполка, сообщил, что Попова он забирает к себе, начальником штаба. И надо же так случится, что именно в этот день пришла телефонограмма о вызове на завтра Валентины в сан. управление фронта на месячные курсы переподготовки.

Их военные дороги расходились, и, скорее всего, навсегда.
Впереди ждала ночь, только лишь одна ночь…


PS.

Прошло много лет.
Пятилетний Сережа бежал с пригорка, встречный летний ветерок приподнимая полы накинутого болоньевого плащика смахивал жемчужинки недавнего дождя. Он смеялся и кричал «Бабушка Валя, смотри – я лечу-у-у!» И с разбегу бросился ей не шею.
- Сережа, мы же с тобой договорились, не бабушка Валя, а просто бабушка или бабуля, немного строгим голосом корила пожилая женщина, усаживая внучка на колени.
- Ну, у меня же есть еще бабушка Нина, - возразил пятилетний внук, гладя пальчиком орденские планки на левой стороне кофты.
- Бабушка Нина в прошлом году уехала далеко-далеко, теперь у тебя одна бабушка. -
- А она не вернется? – с грустью спросил мальчик.
- Нет, это очень далеко.-
- Да, нелегко тебе будет одной со мной, замаешься, - задумчиво произнес Сережа, повторив слова и интонацию матери, сказанные недавно отцу.
- Ничего, я справлюсь, - с чуть заметной улыбкой молвила Валентина Ивановна.
- Дедушек нет, баба Нина далеко-далеко, как дальше жить, - разводя руки, снова копируя мать, проголосил, глядя на светлеющее небо мальчонка.
Вдруг улыбнувшись из-за тучки брызнуло солнышко и Сережка, спрыгнув с колен бабушки, вновь побежал по золотой песчаной тропке на пригорок учиться летать.