Ямайский ром

Серая бесконечность тянулась дальше, чем тянулась двойная сплошная по зеркальной от дождя дороге. Силуэт медленно и практически чинно вышагивал, подставляя свое прозрачное лицо крупным каплям теплой воды. Вблизи, на старой детской площадке с покосившимися качелями бегали дети в ярких плащах и поношенных кроссовках. Они совершенно не замечали, как город раскрыл перед ними свою смердящую пасть.

Тень замечала на себе презрительные взгляды бородатых алкоголиков, от которых исходил запах перегара, солярки и пельменей, слышала насмешки нетрезвых малолеток с размазанной тушью и пятнистыми от дождя мятыми платьями.

Силуэт заметил в стороне трамвайные пути и ощутил резкое желание сменить способ своего передвижения по воспаленным артериям города. Он уже хорошенько и красочно представил себе деревянный запах старого трамвая, как он будет постукивать и крениться на стыках рельс.

Тень скользнула под козырек мутно-голубой остановки, которая едва ли спасает от дождя и ветра. Тонкими птичьими пальцами схватила сигарету, оставив на ней мокрые пятна. Из-за этой воды вкус табака станет еще противней. Как только силуэт добьется, чтобы заработала влажная зажигалка, город станет тусклее еще на одну сигарету.

Прислонившись к пыльной стене остановки, сидел бородатый юноша в красивой лиловой рубахе, но с разбитой губой. Он неловко держал ополовининую бутылку дешевого коньяка  и бросал голодный взгляд на дешевую сигарету.

Силуэт хмыкает и, не говоря ни слова, подкуривает сразу две сигареты, одну протягивает подбитому красавчику, а вторую начинает до того смачно втягивать в себя, что чувствует как обжигается и раздражается его организм. В голове шумит, перед глазами никотиновая муть.

Красавчик аккуратно подергивает штанину и неуверенно предлагает бутылку, тем самым возвращая голове ясность. Он обворожительно улыбается, хотя это доставляет ему дискомфорт. Из натянутой губы начинает сочиться кровь. Крупная капля падает на лиловую рубашку, которая впредь никогда не будет красивой.
 
Силуэт молча бухается на корточки рядом с юношей и с наслаждением делает два огромных глотка проспиртованной воды с красителем. В его глазах отражаются последние рыжие лучи заходящего солнца. Он начинает сомневаться в том, что трамваи еще будут ходить сегодня. Кажется, в этом сомневается и юноша, поэтому он достает откуда-то из-за пазухи тонкую отсыревшую книжку с черно-белыми картинками.  На ее обложке нарисованы две перекрещенные пальмы и горстка монет. Даже запах табачного дыма не перебивает аромат старой желтой бумаги, которая пропиталась совковыми квартирами бабушек, нафталином и десятками еще более старых книг. Красавчик наугад открывает книгу и читает.

Книга состоит из десятка рассказов о пиратах, странствиях и горячих аборигенках. Дальние путешествия, разбой и шум моря теперь живут под маленькой остановкой. И дешевый коньяк приобретает вкус бравого рома из дубовых бочек, катающихся по трюму, ненароком дробящих тела молодых крыс.




И вот бородатый юноша совсем уже не юноша, а задиристый канонир, который разбил свое лицо вчера, споткнувшись в трюме. А силуэт - это молодой юнга, которого впервые опоили густым ромом, что бы он ни ощущал боли от многочисленных мозолей на своем юном теле, которые забились морской солью.
Юнга завистливо слушает рассказ о куртизанках в далеких портах, бородач подбадривающее держит его за плечи и раскатисто смеется над своими же шутками.

Баритон красавчика  становится все тише, звучит где-то в подкорке мозга. Он прекращает читать лишь для того, что бы закурить или прислушаться к тишине, которую разбавляют лишь далекие крики пьяных парочек и дерущихся компаний. Рассказы льются один за другим, сплетаясь в бесконечную историю. Силуэт подмечает, что чтец добавляет большую часть повествования от себя, словно ему мало написанного на бумаге, или для того, что бы тонюсенькой книжки хватило на двоих и до самого рассвета.
 
Ром пьянит. И вот они уже вовсю бранятся, гоняют корабельную живность и танцуют босиком, то и дело заваливаясь друг на друга. Вокруг тихонько шумит чернильное море, переливается и искрится от света многочисленных звезд бесконечного неба и аппетитного куска надорванной луны.
Канонир по-отечески журит юнца за то, что он иногда позволяет себе дерзкие речи, но на самом деле эти речи его очень веселят. Он вспоминает, как некогда и сам был юнгой. Счастливый, улыбчивый и с десятками веснушек на обгоревшем лице. Сейчас же его лицо напоминает наждачную бумагу, оно обтрепано сотнями ветров и брызгами, которые навсегда придали ему грубость и жесткость.

В одном из портов его не ждет прекрасная хрупкая белокурая девица с ангельским именем и тонкими руками. На другом конце света там, где редко показывается солнце, его не помнит азартная простушка с тугой косой и возбуждающим хриплым голосом. А он с каждым годом все увереннее забывает о них, все плотнее трамбуя образы под тоннами желчи и рома.

Бородач много пьет, чаще всех остальных замешан в драках и угрюмо проводит вахты, практически ни с кем не общаясь. Он великолепно играл на мандолине и сочинял шуточные стихи на веселые мелодии, но никто этого не знает. И никогда не узнает.




Силуэт проснулся от глухого шума. На улицу шмякнулось утро. Совершенно внезапно и громко свалилось откуда-то сверху на неподготовленный город, раздавив собою вечернюю духоту и позднюю ночную прохладу. Голуби вместе с тенью провожали первый уходящий трамвай, раскатистый стук которого крошил сознание и голову на мелкие куски.
Красавчика не было и в помине. Он него осталась лишь пустая бутылка и сухой асфальт, которому не позволило пропитаться росой недавно сидящее на нем тело.
Тень преисполнилась чувства радости за прошедшую ночь, проведенную вместе с прекрасным человеком. Тень преисполнилась чувства грусти за то, что кроме нее больше никто никогда не узнает, что подбитый красавчик умеет сочинять шуточные стишки и веселые мелодии.