Черно-белое

               

                I

6:30 утра. Прозвенел будильник. Первое чувство – отторжение реальности, второе – гнев, третье – потерянность. Глаза рефлекторно открываются, но они пусты, в них еще нет мысли, в них еще нет меня…
Все вокруг серо и безжизненно: четыре стены, потолок, окно, наполовину занавешенное шторой. Кажется, что находишься в большой коробке, которую ты не в состоянии открыть, узником которой ты чувствуешь себя каждое утро буднего дня. И, быть может, что  вдоль верхних плинтусов вот-вот пойдут трещины, они будут расходиться до тех пор, пока гигантская рука не снимет с четырех стен потолок, как обычную крышку, а другая –  потянется к тебе, как к подаренной игрушке. Я чувствую, как огромная теплая ладонь бережно, но основательно поднимает меня кверху. Сопротивляться незачем, все равно  придется подчиниться воле невидимого гиганта, чьей куклой  невольно становлюсь – сну, не желающему разжимать свои цепкие лианообразные пальцы, обвившие все мое естество. С первым выдохом я перестаю быть в этой комнате… снова. Я ухожу отсюда, ухожу настолько далеко, что не в силах запомнить и описать дорогу ни туда, ни обратно…
Я подчинился, меня уже здесь нет, и глаза , они как будто двери, которые хозяева дома открыли на послышавшийся извне стук, а когда увидели, что никого там нет – снова заперли на все замки.

                II
 
6:40. Будильник опять возвращает меня в четырехстенную тюрьму. На этот раз никаких коробок, рук и всего прочего –  только необходимость осуществления потребности механического поднятия тела, и все. С помощью огромного усилия оказавшись на краю кровати,  пытаюсь нащупать левой ногой тапки, которые, как всегда, не удается обнаружить сразу.
 Во рту пересохло, першит в горле, заложен нос. Похоже, из-за незакрытой на ночь форточки я снова простыл. Меня не покидает надежда, что день солнечный, что своими яркими красками он разбавит мою черно-белую грусть. Но из половины окна, на которую не хватило шторы, лениво льется жидкий свет дождливого восхода. И разум, (о! он изо всех сил старается быть оптимистом) ищет хоть что-нибудь, из-за чего должно хотеться прожить этот день. Вообще-то много есть мотиваций, но сейчас не приходит на ум ни одной. Вокруг и внутри меня воцаряется тишина, которую называют «мертвой», и не зря…
Но времени на размышления нет. Я уже потерял десять минут, и сомневаюсь, что если  попрошу – время вернет их обратно. Оно способно только есть и пережевывать, пережевывать все, что попадает  ему в пасть.
От того снова спешу. Чувствую, как наполняюсь суетой, как она начинает доминировать, она не дает права голоса никому, и у нее, как и у времени есть острые крепкие зубы. Они разгрызают остатки гармонии и согласованности, которые изначально облегают душу, словно защитная кожура. И, когда суета прокусывает в ней брешь, словно вставляя трубочку в продырявленный кокос, безжалостный Хронос выпивает наши соки, подчас не оставляя и капли.
И что тут добавить? Да, это так, согласятся многие. Вообще, намного проще признать действительным что-то независящее от нас,  что-то, против чего мы бессильны, так как это не предполагает действия с нашей стороны, может, только парочку глубоких тяжелых вздохов, от которых в этом мире никому не становится проще жить…
Потому хватит болтать, пора начать этот день, хотя б ради того, чтобы, когда он закончится, еще раз с облегчением бессмысленно выдохнуть и опустошенно посмотреть  на запад, туда, где должно будет садиться за горы животворное, теплое осеннее солнце, которое даже не поприветствовало этот день  своим золотым благословением, посланным с востока.
Но сейчас не время об этом думать, пора…

                III

Как заводная игрушка, я начинаю свой истоптанный путь, переступая порог комнаты, оказываясь снаружи, в прихожей, перед зеркалом, даже не обращая внимания на все автоматически проделанные мной бытовые повседневности.
Наконец, иду в гости к миру. Да, друзьями мы с ним пока не стали, но он меня терпит, а я обязан терпеть его.
Холодно. На улице прохладнее, чем я того ждал, наверное, потому что всю ночь лил дождь, ливень, срывающий с деревьев  последние листья, которые к этому времени до неузнаваемости изувечили тысячи ботинок и сотни колес.
Я поднимаю глаза к небу и тону в океане клубящихся туч. Мне хочется оставить в них свой взгляд… навсегда, там, в безграничном сером спокойствии, которое, быть может, не настолько серо, как моя душа в это понедельничное утро. Боже, она постоянно вынуждена учиться менять цвета, ей так часто приходится становиться подобной хамелеону, что, порой, и не вспомнить, какой она была до всех этих трансформаций?
 Но время идти. Это и нужно – движение, просто двигаться, чтобы согреться и утрамбовать в голове мусор, которого в ней, как оказалось, порядком поднакопилось, который я с такой яростью и рвением высыпаю по вечерам на эти страницы, вытряхивая все до последней буквы.
Не трудно предположить, каким будет этот день. Но, если бы кто-то меня спросил: «Уверен ли ты в том, что сейчас на это место, где ты стоишь, не упадет метеор?» я бы ответил –  нет. Если бы меня спросили: «Можешь ли ты сказать с уверенностью, что сегодня тебя не собьет машина, или, что ты сегодня никого не собьешь, находясь за рулем?» я скажу – нет.
Кстати, я никогда не водил машину и не планирую этого делать в ближайшее время, но я не могу отрицать вероятности этого, вероятности чего-либо, потому как это –  вызов. Процент, что мироздание  примет его – ничтожно мал, но он есть. А шутить с тем, объемы чего не может уместить даже воображение, а конечный смысл не в состоянии постичь  самый развитый человеческий ум – слишком опасно…

                IV

Вот и заново начался дождь. Из под зонта мир кажется еще более узким и сжатым, не говоря уже о скудости красок. Но это – мелочи. Пятнадцать минут – и я на месте, вернее –  еще в одной коробке… зачем, зачем все это мне нужно? Совершать все эти отработанные до автоматизма движения каждый день? В чем мой смысл жизни? Если смысл –  это то, ради чего мы живем, каждый год, день, мгновенье, то чем же он приходится мне? Ради чего я просыпаюсь по утрам? Грустно сказать, но, чаще всего, потому что так надо. Зачем я выхожу из дома в такую рань? Потому что так надо. А почему именно так, а не иначе?
 Если на Страшном суде меня спросят, зачем я морил голодом свою душу, расточал то, чего не сеял, почему я так жил? Что изменится, если  отвечу: так было надо? Вырастут от этого сады моих добродетелей, семена для которых я проносил в кармане все отпущенное мне земное время? Нет. Значит, не так надо, совсем не так…
Но как же? Нужно что-то менять? Да. Что? Если я сегодня сверну на другом повороте? Если я перейду иную дорогу? Или если я просто сделаю что-то кардинально выбивающееся из моего повседневного графика? Что изменится? Возможно, жизнь поменяется навсегда. Где-то так один шанс из миллиона. Но попробовать стоит, пусть и для простого разнообразия…
 У человека нет свободы от социума, это уже давно известно, человек –  часть социума, управляемая часть. Общество нас заставляет жить по его законам, мы можем никогда не согласиться с этим утверждением, но оно не станет от этого менее реалистичным и актуальным в наше время. Это все равно, что ехать по встречной полосе – можно, но столкновение однажды неизбежно. Пожалуйста, иди, куда тебе нужно, но пешком. Хоть лесом шагай, но если ты находишься посреди проезжей части, еще и за рулем –  должен соблюдать правила, во избежание катастрофы. Так и здесь: являешься частью общественного механизма – выполняй свою функцию, согласно общему стереотипу о нормах ее исполнения.   Кто их заложил и кто утвердил?
 Любому глобальному механизму нужны инженеры, чтобы привести его в действие и следить за стабильностью функционирования. И здесь, как мне кажется, без них не обошлось. Вполне вероятно, взяли на себя эту роль именно те, которые поняли первыми, что свобода для человечества намного тяжелее рабства, что сущность людская примет устройство «пирамиды», порядок, основывающийся на тезисе  «подчинить или быть подчиненным» на подсознательном уровне по неосмотрительности своей, просто все это надо прикрыть красивыми словами. Побольше лжи, побольше песка в глаза –  и камень за пазухой никто не заметит. Если  во все горло кричат: «свобода», нужно бы заглянуть под трибуну, и внимательно посмотреть, не лежат ли там новые, только выкованные кандалы. И, зачастую, так и есть. Даже в литературе антиутопии никто не будет предлагать приобрести наручники, которые сами смыкаются на вашем запястье и бьют током, когда кто-то с пультом управления просто нажмет красную кнопочку. Скорее станут твердить, что это стильные, модные браслеты, все сейчас их носят, и, будьте уверенны, вы даже представить себе не можете, насколько легче с ними жить!
 А речь идет об одних и тех же наручниках. Как по мне, мы просто идем за первым попавшимся пастухом, но не хотим признавать, что подобны стаду. И если кто-то не желает идти туда же, куда идут многие – толпа его сметает, не от злости, ненависти и прочих низких чувств, а – по слепой инерции своего безудержного и бездумного движения.
Да, печально, но это было на протяжении очень долгого времени, и будет повторяться неоднократно. Это – constant. Но время не остановилось. Все движется, а, значит, видоизменяется, эволюционирует. И, вынужден заметить, что масштабное техническое развитие никак не мешает нам спускаться в своих представлениях об идеалах и морали на самые низшие ступени духовной лествицы. Те ценности, которыми инновационная современность предлагает нам жить, чаще можно купить за деньги, чем приобрести впоследствии личностного роста.

                V

Может быть, будет преувеличением сказать, что  компьютер социума  видоизменяет индивидуальности, несоответствующие по структуре его шаблонам. Да, явным преувеличением. Социум способен выдержать наличие точек зрения, так как его компоненты – люди, которые хоть чем-то, да отличающиеся друг от друга, социум способен на сосуществование «мирков» тех, кого не устраивает предложенная им вариация. Но если ты предлагаешь  альтернативу его миру, его образу жизни, или пытаешься напомнить и о других ценностях, открыто и для всех – Око Саурона видит тебя!
Но нет, я не говорю, что опасность представляют те, которые нуждаются в самовыражении и на каждом углу кричат, что они против «системы». И не про тех людей, которые борются за смену политического режима, как за основу счастья и блага на земле. Тем более –  не про тех, кто считает людей, живущих жизнью многих, на порядок ниже себя.
Не думаю, что они опасны для удерживаемой искусственно модели существования в обществе. Каждый из них займет свою нишу. Первые – шутов, вторые – оппозиции, или новой власти, которая покажется ничем не лучше старой, третьи – останутся довольны своим отличием от « быдла» и вряд ли «снизойдут с Олимпа», чтобы сделать что-то значимое.
Совсем иное –  люди, умеющие жертвовать не во имя слепой идеи или напоказ, а во имя любви, любви, как к человеку, так и ко всему светлому, что до сих пор теплится в человечестве. Надеюсь, еще бьются сердца, слишком большие, чтобы удовлетворяться временными ценностями. Они чувствуют в себе образ вечности. «Бесконечное требует неисчерпаемого»1, трансцендентного миру. Все временное, чем мы пытаемся заполнить пустоту внутри нас –  теряется в ней. Тогда человек, раскрывает глаза и начинает искать, искать что-то, чего ему не может предложить окружающая суженная действительность. Что-то, что  не умещается в ее рамках, влечет его на иные пути. Только дойдет ли он до них? Мы можем не однажды встретить такого ребенка, который хочет всем только добра, а ум его не отягощен поисками подвоха во всем человечном и светлом. Мы можем встретить парня или девушку, которые откровенно хотят сделать мир лучше, которые хотят принести в него что-то свое, важное и значимое. И что на это
скажут многие? «Ха, наивные вы еще, жизни не знаете! Поживите малость, с наше, тогда и поймете в чем суть ваших стремлений и ценностей. Мы-то уже все знаем!»
1- Виктор Гюго, «Отверженные»

                VI            


 Знаем, и чем гордиться? Знаем, что побеждает тот, кто не брезгует средствами, знаем, что богатеет не тот, кто усердно работает, а тот, кто поклоняется деньгам и способен в любой момент принести им в жертву все до последнего, знаем, что слушают тех, кто красиво врет, а не открыто говорит правду. Знаем, что люди будут отдавать все ради развлечений и удовольствий, «panem et circenses!»1
Да, знаем, но вся эта гадость намного более мешает нам быть людьми, нежели помогает добиться счастья в этом мире. Да, пусть все это – правда, но «Иная правда человеческая, а иная – божия»2. Мы сами решаем, по которой из них жить. Первая говорит «человек человеку волк», вторая – «человек человеку  брат». Первая предлагает обрести определенный набор благ, ценой потеряв себя, а вторая –  потерять все, что и не было твоим, но отыскать в себе образ божий. Каждый решает сам, какая правда ему нужнее, какую способно уместит сердце,  а какую – нет. Но, со временем, пропорционально  взрослению, а, значит, пропорционально степени обретения знаний и по мере пережевывания того винегрета ценностей и приоритетов, которым нас кормит современность, что-то все сильнее и сильнее сжимает наши сердца. И в них остается все меньше и меньше места человечности, откровенности и безудержной любви…
Но я хочу спасти свое сердце. Даже не зная, чьи руки пытают его, я хочу разжать их жестокие пальцы. Мне необходимо вверить сердце Богу и вечности, или я просто заплачу от беспощадной боли, тоски и грусти…
1- Хлеба и зрелищ! (лат)
2- Изречение Пимена Великого



                VII

Вечер. Погода та же, что и с утра. Дождь прекратился и снова начался. Я возвращаюсь домой. Откуда? Во сколько? Где я был, и что я делал? Это не имеет никакого значения.
 Я вдыхаю ледяной влажный воздух, прогорклый от непрерывного ливня в пыльном безликом городе, но в пространстве появился какой-то покой, какое-то осеннее смирение. День на исходе, и, мне кажется, что все и этому рады. Наверное, даже осень устала от самой себя и хочет отдохнуть в небытие, и вскоре зима предоставит ей эту роскошь, накрыв уставшее изнеможенное тело земли обжигающе холодным покоем, а под ним будут покоиться останки осени. Всем нам нужно немного тишины и спокойствия. Всем нам нужна минутка, чтобы остановиться, посмотреть по сторонам и задать самим себе вопрос: «Камо грядеши» 1?
У всех бывают времена, когда хочется изменить мир, и каждый, как мне кажется, когда-нибудь придет к выводу:  теоретически, в мире можно изменить все, практически – только себя, да и то, уповая на помощь Божью.
У всех бывают времена, когда нет сил жить. Нет больше сил жить ради того, чтобы закончился день, неделя, месяц, год, сама жизнь. Когда смыслом становится ритм, а ритмом – бессмысленное перемещение из пункта  «А» в пункт «Б», но ни в одном ни в другом не найти дома для души, « Душа грустит о Небесах, она не здешних нив жилица»2 и грусть ее неуемна. Все это неизбывно. Все это необходимо пережить, эту горечь придется выпить залпом, стиснув кулаки и сжав потрескавшиеся на морозе губы…

1- слова, сказанные Петром Иисусу, так же – роман Генрика Сенкевича
2- Сергей Есенин :«Душа грустит о Небесах…»


                VIII


Я уже почти у дома, я уже дома. В окно видно, как редкие проблески заката просачиваются сквозь тучи, слишком робко, чтобы их можно было назвать лучами, но солнце  уже за горами, оно совершило свой путь, так и не явив себя в полной мере. Думаю, в такой день оно просто было не в состоянии дарить свое тепло  этой поздней осени, ее околевшему, едва бьющемуся, но никогда не останавливающемуся навсегда сердцу.
 Все… вот и та точка, до которой мне нужно было дойти. Сейчас я свободен, пусть и совсем ненадолго, но я чувствую себя независимым ото всего, что может отягощать человека. И из моей груди вырывается тяжелый выдох, да, один из тех, от которых никому жить не проще, и я… улыбаюсь. То ли из-за отступающей от сердца грусти, то ли от неожиданно нахлынувшего счастья…
Вот так и думай, что зависит от нас: сейчас, стоя у окна и смотря на промокшую до самого своего основания окрестность, я счастливее, чем когда-либо. Мне хочется жить, любить, на что-то надеяться, даже не обязательно обосновывать надежду фактами. Осталось только понять: способен ли я до сих пор на счастливую наивность чувств, или уже – нет …
Я ужинаю, принимаю душ. Теперь, сидя в кресле, я просто хочу упорядочить себя. Совершаю подробную ревизию в своей голове, чтобы понять, чего стоит все ее содержимое. Все так как прежде: верхние полки тесно забиты самыми разнообразными вопросами, а на противоположных пылятся  всего несколько, вполне вероятно, что уже просроченных ответов. Я наблюдаю эту картину каждый день, будто  ночной сторож, регулярно обходящий с фонариком, одну и ту же местность. Это пугающе несправедливое соотношение приходится принимать нормой. Но сейчас меня это уже не тревожит. Время общения с тревогой тоже имеет определенный лимит…
Я выключаю в комнате свет, и открываю на ночь форточку. Да, скорее всего из-за этого завтра я снова заболею, но я и не выздоравливал, потому – чего уж там! Я хочу всю ночь чувствовать «заоконную» действительность. Может быть, это – очередная моя глупость? Да, так оно и есть. Глупости совершенные осознанно иногда доставляют определенное удовольствие.
Время позднее. Глаза закрываются. Нет, я не хочу сейчас потерять ни минуты этой упоительной радости, но не могу сопротивляться усталости. Я снова ухожу, ухожу настолько далеко, что не в силах запомнить и описать…


                IX


Как будто камень, кинутый каким-то здоровенным детиной, в макушку мне врезается тяжелый и тупой звон будильника. 6:30. Все начинается снова. Те же три чувства, тот же заложенный нос, больное горло. Слава Богу, что где-то около двух часов ночи ветер захлопнул форточку. Хорошо. Может, только поэтому я в состоянии подняться с кровати. Зачем я вчера вообще ее открыл? Да, за глупости, сделанные осознанно и винить себя следовало бы в два раза больше. Но все это ничего не значит. Это только  едкие мелочные мыслишки, которые первыми овладевают моим просыпающимся разумом.
За сорок минут я выполнил все, что необходимо совершить человеку с утра, дабы привести себя в норму и подготовиться к еще одному вялотекущему буднему дню.  Я смотрю на себя в зеркало, прямо в глаза, и замечаю, что блеск их, когда-то яркий и подвижный, становится все более матовым, с каждым днем это заметнее. Попросту, душа привыкла отдавать слишком много света, даже тем, кому он и не нужен (чаще всего – им), а когда я почувствовал, что в ней самой становится темно – пришлось перейти в эконом-режим. И теперь в моих глазах вместо ярких люстр светит ночная лампочка, и, вполне возможно, что никто не заметит разницу.
 Когда толпа останавливалась из-за одного задавленного прохожего? Все люди смотрят вокруг, но хотят ли они увидеть не свою боль? Люди смотрят и на себя, но хотят ли они увидеть свои пороки?
Все это –  риторические вопросы, прямой вопрос обстоит иначе: можно ли за это винить их? Тогда придется винить и себя. Если хочешь чего-то требовать от другого – будь уверен, что сам способен это дать, или –  больше этого. Но я тоже часть единого механизма. И, если посмотреть на него изнутри, можно прийти к выводу, что большинству homo sapiens, их функции навязаны только для того, чтобы от безделья они не навредили себе и другим. Ведь, давайте задумаемся, что будет делать подавляющая масса людей, если перестанут каждый будний день ходить на работу?
 В первое время – ничего, все счастливы. Затем же, как мне кажется, по миру незамедлительно прокатится волна преступности и анархии. Люди привыкли заполнять пустоту в душах, порождаемою бессмысленностью и малозначимостью такого существования, постоянным ритмом и движением по определенной колее. Если это прекратится в глобальных масштабах, то вероятнее  мы увидим  хаос и проявления животности человеческого существа, нежели начало нового независимого развития индивидуальностей в их исконных задатках, которое теперь не стесняют жесткие рамки.
Да, если мы будем иметь дело с семью миллиардами личностей, индивидуумов, стремящихся обрести мир внутри и гармонию со всем, что снаружи, то, быть может, наступит рай на земле. Так как с раскрытием своей индивидуальности, человек приходит и к осознанию дела своей жизни, которое приносит пользу и ему, и обществу. Из этого следует, что каждый будет выполнять определенную работу, но не как механическое действие, лишенное духовного смысла, а как поэтапную реализацию внутреннего потенциала.
Но не думаю, что семь миллиардов этих людей существуют где-то, кроме моего воображения или параллельной реальности. Да, все это будничное, безликое угнетает нас и сужает сердца, но происходит это так долго, что человечество просто не сможет совладать само с собой, без помощи «инженеров» и механизма, делающего нас своими шестеренками, только некоторые из нас, только некоторые…
Тогда  уместно ли искать смысл жизни в особенностях механики работы общественной машины или в общечеловеческих факторах? Не от того зависит мое подлинное счастье, симпатичные мне люди или же несимпатичные окружают меня, а от того способен ли я увидеть в каждом из них немного света и человечности, или же тьмы и бесчеловечности. Не количество зарабатываемых мною денег и положение в обществе определяет значимость мою, как человека – определением этому служит наличие или отсутствие способности пожертвовать и первым и вторым во имя истины или же ради любви. Не в том печаль, что все живут несчастней,  чем могли бы, но в том, зачем не иначе живет каждый из нас? Даже если мы всего лишь детальки, функции которых становятся все бездушнее  – душ у нас еще никто не отнял… хотя, признаться по-честному, в последнем я  не категоричен. Быть может, пустота внутри – не иллюзорное чувство, а просто отсутствие громадной части человеческой души, которая была вырвана нами же, как запачканный лист из чистой тетради. И как же поздно приходит осознание, что там была записана вечность…
Я снова выхожу на улицу. Меня, по-вчерашнему встречает  холод, автомобильный шум, угрюмые лица пешеходов. Так как прежде я возвожу глаза к небу – пасмурное, густозаселенное тучами, оно впитывает меня, растворяя в себе, как и эта действительность. Я снова обязан читать «Повседневность» -  самую монументальную и безвкусную книгу, написанную Социумом в соавторстве с каждым из нас, то переоценивающих, то недооценивающих свой личный вклад в нее. И так всю жизнь, пока на страницы этого фолианта не посыплются мои седые ломкие волосы и не упадет последний…





О, Господи, зачем детям твоим так непросто обрести, сберечь свое счастье и самих себя под этим черно-белым небосводом?



Александр Баранов
05.10.2014