Заповедник

Ее нельзя было не заметить. Среди переживаний провожающих и отъезжающих только она оставалась безучастной к  суматохе расставаний. Иногда она поднимала глаза и с интересом смотрела на тех, кто не умел или не хотел удержать своих эмоций. А потом продолжала смотреть на свои колени.  Даже под длинным сарафаном ноги были крепко сжаты,  и мне казалось, что она стесняется своей предательски выпирающей груди.  Она, словно говорила, я не виновата, что все это у меня есть. Простите меня, люди. В ее глазах читалось: чего я не понимаю, этого никогда не смогу принять. И я дал ей имя – монашенка.
Есть тип женщин, неуверенных в своей красоте или знающих только свою правду. Они застенчивы и замкнуты, но всегда будут осторожно отстаивать свои, казалось бы, непоколебимые взгляды. Кажется, что они знают какую-то тайну, которая недоступна тебе, а,  на самом деле, они сами запутались в тех вопросах, которые постоянно задают выкрутасы жизни.
Красота никогда не дружила с совершенством, потому что красота естественна, а совершенство всегда пыталось достичь ее высот. Люди всегда придумывали, всегда стремились спрятать свои недостатки за идеалом. Прощать их слабость можно, но не стоит ее поощрять.
Монашенка сидела рядом со мной в автобусе. Она отвернулась к окну и боялась, что своими разговорами я буду приставать к ней.
Долгая пыльная дорога. Длинные  неровные горизонты полей горбились синими горами, за которыми нас ожидало море. Может быть, оно совсем нас не ожидало, может быть, оно даже и не знало о нашем существовании,  но хотелось, очень хотелось, чтобы оно встретило нас , как старых знакомых.  Но дорога не казалось гостеприимной. Автобус то лихо объезжал воронки (безолаберности)мирного времени, то поочередно двумя колесами ухал в между асфальтовую трещину.  Тогда старые пружины под стертым дерматином еще сильнее выталкивали тело из сидения. Сначала монашенка каждый раз, когда прижималась ко мне или хватала в полете мою руку, извинялась и старалась отсесть от меня подальше. Но при новом взлете снова оказывалась прижатой ко мне.
- Давайте, я встану, - предложил я ей, - тогда ваш полет будет более свободным, и вам не придется так часто извиняться.
- Нет, что вы. Тогда совсем станет невыносимо. Мне придется еще мучиться из-за того, что я заставила вас стоять при такой тряске. Я постараюсь вытерпеть, если вы сможете вытерпеть меня. Прошу вас, только не вставайте.
Я взял ее за руку, и наши плечи прижались друг к другу. Я чувствовал, что первое время ей хотелось выдернуть свою руку из моей, но за разговорами ее рука стала послушной и доверчивой. Мне даже показалось, что потом она своей горячей ладошкой меня благодарила за то, что я ее удержал.
Вика первый раз ехала на море по адресу, который ей дала подруга. Там ее должны ждать и приготовить номер.
- А вдруг  у них не будет мест? – с тревогой спрашивала она. – Куда я пойду тогда с вещами?
- Матвеевка - большой поселок. В соседнем дворе вам предоставят еще лучшие хоромы.
- Мне не надо хором. Мне нужна маленькая комнатка.
- Этого добра там больше, чем камней на берегу. И перестаньте бояться того, чего еще не случилось. Тем более после таких испытаний я вас уже не могу бросить. Вы мне верите?
- Да, наверное, - она подняла на меня глаза и тут же опустила. – Просто больше вас пока некому верить. – И ее рука слегка пожала мою.
В гостинице, где я поселился, сразу начал ухаживать за двумя красивейшими женщинами. Первая – жена известного архитектора, вырвавшаяся из-под диктата мужа, только и ждала моего предложения, чтобы доказать ему свою независимость. Вторая – модель из какого-то журнала,  которая за определенный набор комплиментов, была готова побывать в моем номере, думаю, и не раз.
Утром я сидел на набережной в кафе под зонтиком и думал. Если с двумя сразу, то обязательно получится скандал. А я приехал отдыхать, а не выяснять отношения. На архитекторшу у меня не хватит терпения. В своем желании обожать она заполнит каждую щель моего одиночества. После первой ночи она прилипнет, как жвачка к руке: с одной снимаешь, а она остается на другой.
А модель любит только себя и комплименты. Ради одной ночи я могу, конечно, красиво соврать, но во второй раз я уже ее возненавижу.
До сорока лет мне было все равно, с кем лечь в постель и с кем проснуться. Теперь, прежде, чем лечь, начал задумываться, а хочу ли я утром увидеть ту, которую обожал вечером. Женщина, как вино, пока пьешь, вроде бы приятно, но если перепил, то наследующий день дикие мучения.
Я смотрел на море. Темно-синяя поверхность была покрыта чешуей мелких волн. Маленький катер полз вдалеке, оставляя после себя белую бугристую царапину. Но волны быстро излечивали раненую поверхность моря и потом снова беззаботно играли друг с другом. Набережная отдыхала от распаренных тел и распахнутых киосков с сувенирами. Редкие спортсмены пробегали мимо, тяжело дыша и  с трудом отталкивая подошвами прилипающий  асфальт. Я люблю это время, когда…
- Здравствуйте, - услышал я за спиной голос. Больше всего я не хотел сейчас  с кем-нибудь общаться. – Я уже три дня хочу вам сказать спасибо за все. Но мы почему-то никак не могли встретиться.
Передо мной стояла Вика в легком сарафане и шляпе с  полями, повторяющими девятый вал Айвазовского. Она уже успела обгореть, и кожа замысловатой белой татуировкой украшала ее розовое плечо.
- Мне уже скоро надо уезжать, и я боялась, что не смогу поблагодарить вас.
- За что?
- Вы донесли мои вещи, помогли мне устроиться. Просто вы очень хороший человек. Нельзя быть равнодушным к чужому вниманию.
- Так я же в автобусе схватил вас за руку и не отпускал…
- Ну, это такой не совсем правильный автобус попался, - сказала она и, споткнувшись на своих словах, добавила, - конечно, если бы я хотела, то он оказался бы очень правильным.  Извините, но мне пора.
- Выпейте со мной кофе, - предложил я.
- Нет, спасибо я уже немного позавтракала.
Когда мы сидели под зонтиком,  пили кофе и терзали вилкой резиновую яичницу, я думал, что она совсем не умеет обманывать, что с таким простодушием я еще не встречался. Если она не умеет приотворяться,  то остается одно- или она дура, или ангел, хотя и то и другое трудно употребляемо (принимаемо) в повседневной жизни. Но благодаря Вике, теперь я твердо знал, что не хочу встречаться сегодня ни с архитекторшей, ни с моделью. В этой утренней свежести они казались мне грубо сделанными манекенами.
- Вы еще не были в заповеднике? – спросил я Вику.
- Нет. Туда не пускают. Ведь туда нельзя.
- Вы не боитесь живых зайцев?
- Не знаю. Если честно, то я больше всего боюсь людей. А с зайцами у меня отношения нейтральные. Наверное, они мне могут  даже  понравиться.
В кафе мне, несмотря на ранний час, продали две бутылки сухого вина и большую пиццу. Хорошо, что Крым стал наш, а законы пока там остались украинские. Только депутатам неведомы страдания Венечки у Курского вокзала. Хотя все страдания у них еще впереди.
Из людей нам попался только егерь Иван. Заповедник для него был священным местом. Когда я с ним познакомился, то я думал, что он очень любит свою работу, что встречается в жизни людей довольно редко. Но после многих лет, я понял, что он любит искренно и бесконечно свой заповедник, а работы для него не существовало, работать ради любви он не мог.  В его владения допускались только избранные. Да и тем он бы с удовольствием бы выдавал крылатые бахилы, чтобы не испортили какой-нибудь редкий вид ползучего мха.
- С природой нельзя дружить, - объяснял мне Иван, когда провожал нас до мелкой бухты. – Если ты просто дружишь, то всегда есть вероятность, что можешь поссориться. А ее надо любить, тогда не сможешь, обижаться. Когда младенец обмочился, разве мать его ругает? Она его любит и чувствует свою вину. Когда любишь, то в плохом виноват только ты один, и никогда никого не станешь обвинять кроме самого себя. Люди много говорят, но мало думают, а потому не умеют чувствовать и переживать. Вот мы с тобой умрем, а все здесь останется по-прежнему. Потому что камни, цветы, деревья, небо - они все живые, они любят друг друга и не умеют злиться и завидовать. Вот ведь что интересно: люди рождаются без пороков, а умирают от них.  А почему? Значит, они сами себе сделали дурную прививку на болезни и смерть. В неудачах виноваты мы сами, но всегда почему-то ищем крайнего.  Ладно, когда накупаетесь, позвони, я вас встречу.
- Я купаться не буду, - заявила Вика, когда Иван скрылся за кряжистой растительностью.
- Почему?
- Я не взяла купальник.
-  А кто будет смотреть на ваше безобразное тело.
- Вот поэтому я и не хочу раздеваться, - обиженно ответила Вика.      
 - Хотите, отдам вам свои плавки?
- Которые я потеряю, и тогда мы останемся оба голыми. Мне ваше безобразное тело видеть неприятно. Думаете, мне одного стресса будет мало? Давайте, не портить друг другу отдых.
- Давайте, тогда выпьем вина.
Мы пили тягучее крымское вино, и Вика рассказывала, что несколько месяцев назад она развелась с мужем. Он ей изменял, она пыталась терпеть, но когда застала их вдвоем, то сразу же ушла от него. А сначала казалось, что она любит его так, что не хватит жизни, чтобы потратить все чувства, которые она испытывала к нему. Боль и обида стали ее верными спутницами и дома, и на работе. Теперь она не верит в себя, не верит в радость других, теперь верить стало опасно. Настоящие человеческие чувства можно ценить только в самом себе, потому что себя ты не обманешь.
- Как вода? – спросила Вика, - когда я после моря опустился рядом с ней.
- Вы не поверите, но она мокрая.
- Конечно, я вам не верю. Я должна сама в этом убедиться. Только вы отвернитесь и не подсматривайте, когда я буду плавать.
- А вдруг вы станете тонуть?
- Тогда я перестану стесняться, прибегу и сообщу об этом вам.
- А мне казалось, что вам легче утонуть, чем обнажиться перед мной.
- Иногда обстоятельства бывают сильнее желаний, а бывает наоборот. Отвернитесь.
Конечно, я отвернулся и, конечно, подсматривал. Она дошла до воды и сняла сарафан.  Постояв нерешительно в облизывающем ноги прибое, осторожно поглядела  в мою сторону, и легкие воздушные трусики невесомой бабочкой опустились на бугры брошенного сарафана.
Тайна неизвестности есть в каждом женском теле: в каком-то больше, в каком-то меньше, но я не ожидал той бездны совершенства, в которой можно утонуть, но понять нельзя никогда.  Не знаю, по какому лекалу природа выводила линии ее тела, но оно было нерукотворным. Как через кусочек янтаря, казалось, солнце просвечивает ее насквозь, и даже, когда погрузится в воду, из глубины будет светить фонарик ее янтарного света. Она была права, мне не стоило смотреть.
Мелкая бухта похожа на раскрытую стоящую книгу. С двух сторон поднимались суровые, изрезанные мудрыми морщинами скалы и покрытые легкой щетиной мха. В их присутствии ты ощущаешь, как коротка и бестолкова человеческая жизнь, как мелки человеческие проблемы. Своими корнями они уходили в толщу воды, которая  каждой волной смывала прикосновение к ним бестолковых человеческих жизней. Чтобы прожить жизнь, надо соблюдать всего лишь несколько честных законов, которые давно известны людям. Но почему-то между скалами заповедника ты знаешь, как правильно поступать, а за его пределами живешь так, как  тебе хочется.
Я был три раза женат. Мне совершенно было безразлично, что обо мне думают женщины: главное, чтобы они нравились мне. И самое интересное им во мне это нравилось. Но  с каждым знакомством они успевали мне надоесть раньше, чем я привыкнуть к ним. Они уверяли даже, что любят меня, но я им не верил. Не бывает вкусным блин, пропеченный с одной стороны. Однокрылая любовь летать не может. Женские инсинуации потерпеть можно, но вытерпеть нельзя. То есть хочется чувства, но без скучных последствий.
- Господи, здесь все настоящее. Камни, небо, песок и вода, - они живые. Живые не для нас, а для себя. Я в это не верю, но так хочется, чтобы это было на самом деле. В детстве я верила всем сказкам, а теперь толи боюсь, толи не получается. Ведь самое главное в жизни уметь жить. Понимаете, мы все время подстраиваемся под обстоятельства и потом становимся их марионетками. Мы, может быть, хорошо играем, но всегда проигрываем. Ведь жизнь должна быть наполнена не синтетическими  сопереживаниями, а настоящими радостями и печалями. Лукавые слезы не принесут облегчения. Спасибо вам.
- За радости или печали?- недовольно спросил я, потому что принимать исповедь совсем не входило в мои планы, да и носовой платок я не брал с собой на пляж.
- Не знаю. За какую-то наивную откровенность, которой мне не хватало, которую, может быть, я так долго искала. Даже вы для меня здесь стали настоящим. Не обижайтесь. Вы мне сразу понравились, когда я вас увидела, когда вы помогали мне, но тогда как-то не по-настоящему. И мне сейчас начинает казаться, что я вам даже нравлюсь. Я разрешаю вам лежать рядом со мной обнаженным. Только не подглядывайте.
- А я уже не хочу, потому что все уже видел.
- Значит, вы подсматривали. Я же вас просила… Я почему-то доверяла вам, - ответила Вика и стала надевать свой сарафан.
- Подожди, - я перехватил ее руку с лямкой от сарафана. – Ты самая красивая. Если бывают еще красивее тебя, то они еще не родились.
Когда ее поцеловал, то ее губы пытались обвинить еще в чем-то меня,  но потом перестали сопротивляться.
- Только не здесь, - успела произнести ты. – Я не готова.
Иван нас домчал по бугристой дороге заповедника до гостиницы быстро, хотя мне все время хотелось подтолкнуть машину сзади. Мне хотелось вырваться скорее  из этого заповедника.
К моему номеру мы прошли быстро, без разговоров, как ходят инкассаторы в кассу. Но когда дверь закрылась, мы бросились друг к другу. Твое тело прижималось к  моему жадно, а я руками все сильнее вжимал его в себя. Казалось, если я ослаблю силу своих рук, то потеряю тебя. И я прижимал тебя к себе все сильнее и сильнее. Если бы кто-то попробовал оторвать меня от тебя, то на твоем теле осталась бы моя кожа. Наши губы целовали все подряд: волосы, одежду, дыхание… Им все было мало.
Мы не успели дойти до кровати. На два метра нам не хватило времени. Кроме друг друга мы ничего не видели, и одежда  бесформенными осуждающими островками постепенно покрывала комнату. Казалось, если я не раздену тебя, то сойду с ума. Но как раз, когда раздел, тогда вот сошел с ума.
Я восходил до вершин твоих сосков и снова падал в пропасть твоего живота. На карте простыни я чертил губами абрис твоих бедер и тут же забывал его, чтобы броситься снова на непостижимые очертания твоего тела. Ты сначала разрешала прикасаться к нему,  потом тебе стало нравиться, а потом стало не хватать моих рук. А я уже не мог жить без тебя.
Любовь –это всегда страдание, но когда его две половинки поделены между двоих,  то оно превращается в радость. И мы спешили соединить их друг с другом. Смущение и скромность с большим неудовольствием закрыли нашу дверь с другой стороны, а мы забыли правила приличия. Пузатые подушки беззвучно, но возмущенно упали на пол, а одеяло до самого нашего расставания обиженной льдиной все время перемещалось по комнате. Время сомкнулось на нас, все остальное на оставшиеся три дня казалось лишним дополнением.
Я никогда не любил расставания, не потому что испытывал грусть, а потому что любые слова при прощании кажутся фальшивыми, искусственными и бесполезными. Мне пришлось донести вещи Вики до автобуса.
- Знаешь, - сказала она, - я постараюсь тебе не звонить.
- Нет, я буду ждать твоего звонка, - соврал я. Почему-то общение с ней стало тяжелее ее вещей.
- Потому что нельзя заповедник взять с собой, - продолжала она. -  В нем мы были настоящие. Я верила твоим рукам, словам, твоему телу, дыханию… такого со мной еще никогда не было. А у жизни свои правила. Я побывала в сказке, о которой мечтала с самого детства. И вдруг это произошло со мной. Но детство не возвращается, о нем можно только вспоминать.
- Ты можешь опоздать, - перебил  я ее. – Тебе уже пора садиться в автобус.
После расставания с Викой я испытал удивительную легкость. Оковы подозрительных обязательств были сняты. И тут же освободившейся рукой я подхватил архитекторшу. Так как я не сопротивлялся, ее талия привела меня в ее номер.
- Пупсик, - говорила она, прижимаясь ко мне медузообразным телом, - я знала, что мы будем вместе. Я видела тебя с этой молодой и сразу поняла, что у тебя с ней ничего не получится. Я даже не сомневалась, что мы будем вместе. Что ты будешь пить: вино или коньяк?
-- Виски! – отрезал я.
- Пупсик, не капризничай. У меня для тебя есть вино, коньяк и я: выбирай.
- Тогда три в одном.
- Ты чудо! – и сразу три наркотика обрушились на меня.
Утром, прижимаясь ко мне, архитекторша говорила: «Сейчас мы позавтракаем, потом пойдем на море, а потом в кроватку. Кстати, я хочу купить шляпу с такими свисающими полями».
- А ты когда-нибудь бывала в заповеднике? -  спросил я, вылезая из- под завала ее обрушившихся на меня грудей.
- Заповедник? Да что я там не видела? Три стрекозы и один баран. Лучше, я слонов в зоопарке посмотрю за три рубля, и бегать никуда не надо.
- Но в заповеднике все настоящее.
- Пупсик, настоящие ты и я, а все остальное можно придумать. Такое бывает. Я всегда бегаю за мечтами, а они почему-то бегают от меня. Но мне никогда не приходило в голову по жаре пойти в заповедник. Пойдем лучше на море, а то все лежаки разберут.
Я весь день звонил Вике. Она не брала трубку. От этого мне казалось, что я стал брошенным. Ее стало не хватать в мелочах, которые активно пыталась заполнить архитекторша. Но разница была в том, что с Викой можно было говорить молча, а с архитекторшей – громко, но бесполезно.
Я звонил Вике почти беспрерывно. Для меня возвращающиеся длинные гудки становились с каждым разом все длиннее и невыносимей.
«Ну, возьми же трубку, - думал я. – Что тебе стоит нажать на кнопку. Даже, если рядом с тобой любимый, но невежливо не отвечать. Я же не в любви хочу тебе признаться, а узнать, как ты доехала. Действительно, настоящее случается только в заповеднике. А когда вышла, то все забыла. Милая, пойми, что после тебя я никого не могу привести в заповедник ».
Вечером, отчаявшись, я написал СМС: «Если ты не приедешь, заповедник умрет. Я тоже».
Я не успел убрать телефон, как пришел ответ.
«Я еду. Дождитесь и только не умирайте. Я поняла, что без вас я тоже не могу».