Яблочная ночь

Сколько же лет прошло с той незабываемой ночи? – спрашиваю я себя. Всего один «клик» из памяти, и оживает все в своей осязаемости.
Юрка Голдов пригласил ребят на день рождения к себе домой. Шумная молодежная компания собралась в небольшой двухкомнатной квартире на первом этаже пятиэтажной «хрущевки». На столе обычная для того времени еда: салат оливье, шпроты, порезанные колбаса и сыр, бутылки вина. Всем очень весело и радостно, и от того, что молоды, и от солнечного весеннего дня, и еще от чего-то, что смутно зарождается в юной душе.
Юрка многообещающе предлагает:
– Подождем Женьку Климова, он должен скоро подойти со своей девушкой.
Мы терпеливо ждем какого-то Женьку, не очень задумываясь, каким окажется новый парень, да еще с девушкой.
Юрка проходит военную службу в одном из дивизионов Подмосковья, он не очень отягощен дисциплинарными обязанностями, потому что Юрка – кандидат в мастера спорта по прыжкам в воду, а Женька – пловец, и в спортивном дивизионе ребят часто отпускают домой в перерывах между очередными соревнованиями.
Раздается тренькающий звонок, и мы с девчонками, опережая друг друга, с визгом и хохотом бросаемся открывать входную дверь. В дверях стоит молодой человек. Один, без девушки. В коридоре квартиры темно, а на лестничную площадку через окно бьет весеннее солнце и ярко ее освещает. Парень стоит секунду-две, не решаясь войти, ошарашенный нашими воплями и хохотом, весь в сиянии залитого солнцем пространства, и у меня перехватывает дыхание от предчувствия чего-то самого главного, необыкновенного в моей жизни… Мгновения, к которым возвращаешься и возвращаешься как к чуду, подаренному неизвестно за что.
Парень высокого роста, безукоризненного телосложения и с сине-голубыми глазами. Девчонки как-то притихают, уж очень он выделяется своей статью среди остальных ребят. На кухне мне безапелляционно заявляет школьная подруга: «Сегодня этот парень будет моим». Я ее не переубеждаю, я молчу, потому что знаю точно и наверняка, – этот молодой человек будет только мой. И не на сегодняшний вечер, а на всю жизнь.
Спустя много лет я буду расспрашивать моего любимого, почему он обратил внимание именно на меня. А он будет отмахиваться и отшучиваться: «У тебя были красивые коленки». А в другой раз он скажет: «У тебя были длинные волосы». Или еще что-нибудь. Тайна, которую он так и не откроет мне. Нас просто притянуло друг к другу, как разнополюсовые элементы, притянуло с такой силой, что никакие испытания, посланные нам жизнью, не смогли нарушить это взаимное притяжение.
Женя идет провожать меня домой, и мы долго стоим под лестницей не в силах оторваться друг от друга.
– Лена, – слышится грозный голос моего старшего брата, каким-то чутьем угадавшего: именно этот парень заберет его любимую сестру и станет главным в ее жизни. – Сейчас же домой!
Мы еще не знаем, что впереди у нас долгая, непростая, с ухабами и поворотами жизнь. Жизнь мужчины и женщины, отца и матери. И нестерпимая боль расставания, когда жизнь одного из нас прервется почему-то раньше, чем думалось и мечталось.
Наши встречи были не очень частыми, короткими, когда Женьке удавалось отпроситься из спортивного дивизиона на побывку домой. Он звонил в дверь, а я уже знала, что это он, мой любимый Климушка, и пряталась за входной дверью, а он в растерянности с осторожностью спрашивал: «А Аленушки нет дома?» И тогда я выскакивала из своего укрытия, кидалась ему на шею, не очень обращая внимание на строгую маму, потому что – вот он, мой долгожданный, без которого оказалось невозможно жить, такой близкий и родной.
Однажды Климушка (я стала так его называть с первых дней нашего знакомства) сказал мне: «Завтра я повезу тебя в деревню Звягино к дедушке и бабушке». Как меня отпустили, почему, я не знаю. Помню только, что электричка довезла нас до Волоколамска, а там на автобусе до Лотошино, а потом мы шли 13 километров до деревни Звягино.
Сначала стало смеркаться, а затем и вовсе стемнело. Мы шли какими-то тропками, известными только ему. Женя в детстве проводил все лето в деревне у бабушки и дедушки и по сути был деревенским мальчиком. Мы отдыхали на стожках сена, смотрели на высокое в этих местах небо, сплошь усеянное далекими мерцающими звездами, с трудом отрывались друг от друга и опять шли.
Добрались до небольшого деревенского дома мы в двенадцатом часу ночи. Свет в окнах не горел, деревня уже спала. Женя постучал в окно, потом в дверь, послышалось мужское бормотание и радостный возглас:
– Женька, это ты? Да что ж так поздно? Да ты, никак, не один? Проходите, проходите. Мать вставай, накрывай на стол.
А бабушке Настасье и говорить этого не надо. Неведомо когда встала, когда оделась, она уже хлопотала в своем кухонном закутке.
Изба небольшая. Две печи. Одна - русская, посредине избы, вторая – маленькая, справа от входа. За ней большой квадратный стол с неизвестно откуда взявшимися «венскими» стульями. В углу – икона, с закоптившимся от постоянно горящей лампадки ликом Божией Матери.
На стене множество фотографий, какие-то под стеклом, а то и просто прикрепленные кнопочкой. У стены широкая лавка, необходимая принадлежность почти каждой русской избы. В комнате, за занавесочкой проглядывалась кровать – спальня.
А дед Прохор Никифорович, все спрашивает про мать, отца, а сам посматривает на меня украдкой, с легким лукавым прищуром, сейчас бы сказали: «сканирует».
А как же, внук девицу привез. Какая она? Ему-то, видать, подходит, а будет ли достойной рода Климовых. Рода тружеников, открытых и честных людей, любящих землю и все, что создано Богом. Но об этом в семье не говорят. Просто всех встречают, кормят, сажают картошку и живут никому не в тягость своей незамысловатой, простой, но такой мудрой жизнью.
Уже время за полночь, а на столе появляется сковородка со скворчащей яичницей, обжаренной до золотистости картошкой, в тарелке красуются и манят острейшим запахом укропа пупырчатые соленые огурчики. Бабушка Настасья ставит на стол большую сковородку с жареными грибами, заправленными домашней сметаной вперемешку со ржаной мукой. И нет ничего вкусней этой простой деревенской еды!
А дед все посматривает на меня, подкручивает свои усы, да с юмором рассказывает истории из своей долгой и такой интересной для меня, только вступающей на эту дорогу, жизни.
Помогаю бабушке Настасье мыть посуду и слышу:
– Женька, стелить-то вам вместе, в горенке?
Сладко сжимается мое девичье сердце. И страшно, и боязно, и так хочется, чтобы постелили нам вместе.
– В горенке, бабушка, в горенке, – тоже тихо шепчет внук.
Горенка – крошечная комнатка между избой и скотным двором, в одно маленькое оконце, сплошь завалена собранными яблоками. И от этого дух стоит в комнатке сказочный. В горенке – яблоки да кровать. Замирает все внутри от предвкушения счастья.
Счастье, – когда ночь – один долгий беспрерывный поцелуй, когда биение двух сердец становится единым звучанием, когда одна душа сливается с другой. А в висках стучит отцовское: «Доченька, я тебе доверяю».
Климушка не тронул меня в ту, незабываемую ночь. Он сберег меня для того дня, когда я надела белое платье с фатой и стала его законной женой. И осталась в душе великая благодарность моему любимому за то, что подарил он мне и ту, яблочную ночь, и ту, которая пришла ко мне, когда я повесила на спинку стула подвенечное платье.
А утром бабушка Настасья в своей чистой, мудрой простоте и человеколюбии сказала нам: «А расписаться вам, детки, все-таки надо».
Мы с Женей озорно переглянулись, сказали, что обязательно.
И запомнили эту необыкновенную ночь на всю жизнь. Иногда, вдруг вспоминая, я спрашивала: «Слушай, а что можно делать всю ночь, если у нас этого не было?» – «Не знаю», – говорил Климушка – «Наверное, есть то, что выше слияния тел».
Всю жизнь я храню в своем сердце ту, яблочную ночь как символ чистоты, доверия, бережности и истинной любви, подаренной мне моим любимым.