Бумажные люди

В автобусе почти не выпускаю карандаш из рук, который графитом пачкает пальцы и мое существование. Иногда замечаю у Леши в руках паркер, который как конькобежец плывет по бумаге почерком, похожим на электрокардиограмму.
Знаете, что общего между писателем, художником и музыкантом? Все мы пишем. Достаем лист и пишем. Музыку, книги и картины. Ноты, буквы и штрихи. Закорючки, закорючки, закорючки. И все на тончайшей переработке опилок с использованием цветового пигмента. На базовом уровне все равны – в конечном счете мы просто бумажные люди.
Есть такой термин: "отравление порохом" - когда на войне человек настолько привыкает жить по этим правилам, что вернутся к нормальной жизни он уже не может. Вот так же и отравлены и мы: чернилами, тушью и красками для принтера. Без вкуса губ дражайшей Музы все кажется лишенным смысла. 
- Вот здесь, у тебя у девушки слишком длинные ноги получились, - говорит Леша, наклонившись над моим рисунком.
Я отстраняюсь и смотрю на свой эскиз издалека. Сначала хотела нарисовать горящую во времена Инквизиции прорицательницу, которая умирала за идею с улыбкой на губах, но в конечном счете решила заменить костер на надвигающуюся сзади волну, которая должна захлестнуть девушку, привязанную к столбу, с головой. Но выражение безмятежности решила оставить.
Смотрю на ее ноги, которые проступают из-под изорванного платья до пола. Да, пожалуй, с пропорциями я и вправду что-то напутала.
- Спасибо, - улыбаюсь я и подтираю лодыжки девушки ластиком.
- Она похожа на тебя, - замечает Леша.
Это фраза звучит так, словно он произнес ее вслух непреднамеренно.
- Разве?
Паганини вздрагивает, что подтверждает мою догадку – его мысль просто вырвалась наружу.
- Не хотела бы я быть с ней схожей, - говорю я, поникнув. – Она кажется пустой, словно кроме той самой идеи, за которую она умирает, в ней ничего нет.
- А мне она кажется возвысившейся, одухотворенной… - размышляет Леша, проводя пальцами вдоль моего рисунка. – Даже влюбленной.
- Как всегда в кого-нибудь недостойного, - горько усмехаюсь я.
Паганини пожимает плечами.
- В таких обычно и влюбляются. Проще найти кого-нибудь красивого или загадочного и наделить этот образ нужными тебе качествами.
- Разве потом не придет разочарование? – пытливо спрашиваю я.
- А в чем? Чаша же пустая, а ты засыплешь в нее свои любимые конфеты. И чаше хорошо, и тебе. Ведь гораздо легче наполнить человека своими смыслами, чем пытаться полюбить его личные.
Вновь смотрю на рисунок и слышу звон печали в своем голосе:
- А потом и умирай за собственные смыслы.
Леша целует меня в висок. Я уже замечала у него этот жест – он еще тогда мне запал в душу. Так странно, не щека, не лоб, не затылок или что-нибудь еще. А именно висок. 
- Умирают не за смыслы, - произносит он. – В смерти вообще нет смысла.
Знаешь, я заметила у тебя одну особенность – иногда ты сам не замечаешь, что говоришь что-то вслух.