И Розенкранц, и Гильденстерн...

Дом заброшен давным-давно, двор зарос бузиной и терновником. И ничего в нём  больше не осталось, кроме диких колючих кустов. Только проволока ржавая осталась, протянутая от навеса над крыльцом до забора. На ней когда-то сушили бельё,  а теперь только воробьи отдыхают, и болтаются две забытые прищепки. Их зовут Розенкранц и Гильденстерн, они полагают, что мертвы, и винят в этом Тома Стоппарда.  Хотя, может и не винят вовсе, а как раз благодарят, не знаю. Да мне, в общем, всё равно.
Мы тут жили когда-то, в этом доме. Давно, очень давно. Я был тогда какой-то совсем уж маленький – картавил, боялся смотреть под кровать и спал  в обнимку с пластмассовой саблей. На проволоке сушились, прицепленные, может, этими самыми прищепками, мои штаны-комбинезон с помочами и хитромордой жёлтой чиполиной. Это были мои любимые штаны, мне нравилось их носить и просто на них смотреть, и они, конечно, знали об этом.  Бодро и радостно трепыхались  штанины, помочи, балуясь, летали против ветра, а чиполина улыбалась радушно – вот, дескать, мы тоже тебя любим, пацан.
А теперь мы тут больше не живём, и никто больше не живёт, и всего этого нету. Кончилось. Исчезло.  Остались только торчашие из земли голые серые прутья в ошмётках листвы, остались облупленные стены и слепые окна,  и Розенкранц, и Гильденстерн. От всего этого у меня где-то в горле засела холодная железная игла и больно колет аж куда-то в спину.
Фу, какая ерунда… Не может быть, чтоб этим всё кончилось. Глупости какие. Нет, конечно, нет.  Ничего никуда не исчезало, всё это где-то непременно есть и  дальше будет.  Небытие убоится пластмассовой сабли моей и не вылезет из-под кровати никогда. А утром я надену рубашку с погончиками и штаны с чиполиной, пойду гулять и найду прямо во дворе под яблоней два огромных совершенно съедобных гриба, сказочно прекрасных. А дальше ещё много чего будет. Целая жизнь. Довольно, кстати, неплохая:с отличными друзьями, любимыми женщинами, изумительными книгами. И все в этой жизни всегда будут живы – на то она, собственно, и жизнь… Люди, собаки,– все без исключения! Даже Розенкранц и Гильденстерн.