Моя самая большая тайна

               

 Да, это моя самая большая детская тайна, из реальных событий… 
 А случилась она по концу осени третьего класса очень средней школы.  Надоумил кто-то моих родных родителей отправить меня на излечение к минеральным водам Трускавца. Уж не знаю, какими аргументами пришлось их там уговаривать, чтобы на цельный-то месяц от дитяти избавиться. А может просто, кто по блату путёвку ткнул. Только собрали они мне маленький чемоданчик с тёплыми вещами, да и спровадили в места не столь отдалённые горной местности в запад родины. На всех личных вещах, по условию контракта пребывания, были сделаны метки цветными нитками «Мулинэ», обозначающими инициалы счастливчика, заключённого в надёжные объятия санаторного режима. И пока долгими послерабочими вечерами, мама их старательно вышивала, я, каким-то мелкозвериным седьмым чутьём, остро унюхала внезапно накатившую беду, супротив меня замышляемую, одновременно понимая, что и идти в отказ бесполезно. Розовая бумага ценной путёвки в здоровую жизнь, уже красовалась на полированном шкафу (купленном у соседей «по-дешёвке»), что означало – лежала на самом элитном месте квартиры.  А значит, серьёзность замысла даже не обсуждалась, а принималась, как единственно правильное решение партии и правительства старших по званию. Страх и отчаяния мои росли ежеминутно,  как и вещи в чемодане. Особую неуверенность в завтрашнем дне давали добрые советы родных, как выжить в условиях, приближённых к зимним, вдали от отеческой опеки.  Ведь, до этого момента  я пребывала в полнейшем спокойствии по поводу своего постоянного места проживания, в любви и достатке благополучной семьи, и никакая дурная мысль о необходимости расставания с домом, не пролетала и рядом. Теперь же, меня просто кидали за борт, при этом клянясь в любви и верности. Я смотрела в их честные добрые лица, и у меня не сходилось, зачем со мною нужно так…  почему со мною так можно…  зачем «для моего блага» делать насильно то, чего я так боюсь…  При этом фразы типа – ты смелая, ты всё выдержишь, вызывали лишь ассоциацию с  Зоей Космедемьянской.  И конечно,это пугало ещё больше. Страх мой прогрессировал геометрически.  А когда в конце последнего урока, накануне вынужденного отъезда,  моя первая учительница предложила мне проститься с классом…  и все как один стали желать мне доброго пути…  я еле сдержала порыв истерики, потому как вдруг сразу, в один момент, чётко и ясно для себя осознала…  что в целях нашего светлого будущего… мои родители согласились отправить меня в одиночный космический полёт, как Лайку, которой заведомо было уже не вернуться…
Не то что бы я трусила, нет, моей отважности (дури) завидовал даже дворовой Шарик, когда я от него, мелкого, залётную стаю крупных собак палкой отгоняла. Закалка у меня имелась. Да и сознание, патриотично настроенное, было привито семьёй и школой, вместе с молоком - каждодневно по стакану, как гарантия советского благополучия. Нет, если уж родине так было нужно – я готова, но…  страшили сроки…  всё как-то уж очень быстро затевалось.  Лайку точно подготавливали дольше.  Хотя…  так же преданно смотрели в глаза, кормили с рук…  и врали.
Вот за это самое враньё… и было всего обиднее. Мы же родные!  Столько лет вместе! Плохо меня знаете? Думаете узнаю и разревусь? Да разве ж я не понимаю?! Если Родина прикажет… на меня ведь когда галстук пионерский надевали, я ж клятву стране давала, значит - не подведу! Я наизусть помню фамилии всех пионеров-героев войны. Они, как и я были детьми. Но сколько отваги и доблести было в их поступках!…  Я видела страх и переживания в глазах домашних и не знала, как их успокоить, уверив в своей твёрдости и нерушимости, тем более, что они об этом молчали,  держа необходимое условие моей проверки на прочность.  Тягостное напряжение сборов стояло в воздухе. Но теперь…  я всё понимала и оттого была крепче. Надо, значит, надо.  Когда меня, не отличницу, так торжественно напутствовал мой 3-й Б… - оно и правильно, отличники на Земле больше пригодятся…
   Да, я смелая и сильная!!!           Я  всё выдержу и не подведу!!!

Поезд до Трускавца подходил на вторую колею.  Меня сопровождала бабушка. Расставание с домом, мамой, папой, дедушкой и хомячком были трогательными, но без слёз. В семьях военных так уж заведено - всё выполняется чётко и без соплей. Я расставалась НАВСЕГДА но, как и они, не смела подать виду.  Дрожа от вечернего холода, или неимоверного внутреннего напряжения, я, нервно сглатывала, пытаясь освободиться от кома в горле. Сердце колотилось всё громче.  И тут я поняла, что чувствовала соседская кошка, когда её, запихнув в сетку для картофеля, уносили  в неизвестность…  Сосед всё никак не мог справиться с нижним замком, а кошка пыталась вырваться, и он дал её мне подержать, сказав, что несёт к доктору.  С виду кошка была абсолютно здоровой и энергичной. Она отчаянно пыталась процарапаться сквозь маленькие дырки авоськи, грозно рыча. Но, знакомый взрослый человек уверил меня, что ей нужен доктор, и я крепко  держала пленницу, понимая, что это необходимо для её же блага. А через пару дней, когда я стала интересоваться здоровьем кошки, он сказал, что её положили в больницу и к ней пока нельзя. Я не отставала от него, день за днём, выспрашивая, что ей можно передать. Потом, он почему-то громко общался с моим дедушкой на лестничной клетке, после чего родители запретили приставать к соседу, успокоив, что его кошку выписали и отвезли к бабушке в деревню поить свежим молоком. Учитывая мой опыт болезненности и неопровержимость рекомендаций докторов, всё казалось логичным, но какая-то неровность сквозила во всей этой истории, и приводила меня в замешательство. Я не знала, отвезли ли кошку на время реабилитации, или ей теперь по жизни прописан только деревенский воздух,  а снова заговаривать о ней, когда мне дали понять, что это нехорошо…  Она не выходила у меня из головы. Какая у её болезнь, и насколько серьёзна?  У нас в квартире, где лечились все животные, подобранные соседями, друзьями и знакомыми, а так же привезённые ими из леса…  вся округа знала наш айболитовский адрес.  Какая же операция нужна была этой по виду нормальной кошке, что обратились не к нам, а в больницу? Я долго мучилась этим вопросом, пока соседская бабушка на лавочке не назвала соседа живодёром. Значение этого слова я не понимала, но сразу смекнула, что такой человек способен обмануть и меня и кошку. Мысль о том, что он причинил этому живому  слабому существу вред, вызвала во мне праведное негодование. Конечно, с родителями я своими замыслами не делилась, им и без того забот хватало, а вот соседа я стала подкарауливать и доставать вопросами, про лечебный климат деревни. Я видела, как он злится и спешит ретироваться при виде меня. Это ещё более укрепляло меня в своей правоте. А когда он опять громко заговорил в подъезде с моей мамой, я выскочила к ним, и вся колотясь от нестандартности ситуации, выпалила ему в лицо, что живодёрам в нашей стране не место…  Помню, мама онемела, а он бледнея промычал, что у ребёнка больные глаза.  Выбежавшая на помощь бабушка, пыталась затащить меня в дом, а я упираясь орала, что пусть лучше вспомнит глаза той несчастнейшей  кошки, которую он убил, и никогда их не забывает…  В том, что он отвёз её в лес и повесил, я уже не сомневалась, т.к. самолично в Сибирском лесу у дедушкиных родственников видела повешенного волка. Что и служило мне неопровержимым доказательством предельной сопоставимости фактов.  Сосед - жестокий убийца и хитрый врун. Фильмы моего детства учили таких распознавать, но я попалась на его сказку про доктора…   Доктора потом вызвали маме, и он, по неопытности, приняв мою дискуссию про врагов социализма, выслушал  её полную версию.  Во-первых, это были немцы (учитывая бабушкину юность в оккупации), потом, всякий «несознательный сброд», как учили в школе. Ну, и наконец, каратели природы, представленные крупным соседским экземпляром «тыловой крысы» (чисто дедушкин термин). Непонятным было другое, почему вызвали врача, а не милицию, ведь зло же должно быть наказанным…
По ошибке сев вместо пятого вагона в пятнадцатый (пьяный проводник тоже этой мелочи не заметил), мы с бабушкой проехали четыре часа до Львовской станции, и там, посреди ночи были выброшены на холод и дождь, т.к. после десятого, все вагоны отцепили. Боясь пропустить следующий поезд, мы всю ночь придерживались своей восьмой колеи, отмеряя её вдоль, шагов по двести то в одну, то в другую сторону. Времени до рассвета было много, и каждый из нас углубился в свои мысли. Помню, как очень реально представляла себе серьёзность моей взрослой ответственности, пытаясь соответствовать моменту. База подготовки таких избранных, как я, значит, размещалась под видом санатория. Путёвка была выписана на месяц. Времени не много, значит что-то срочное. Лайку-то год готовили, учительница рассказывала. Страх неизвестного, помноженный на познания приключенческо-патриотических фильмов и книг (а других и не было), давал достойный выброс адреналина. И реальное местоположение (ночью под холодным дождём на ветру шесть часов подряд бодрого топанья взад-вперёд), уже не казалось чем-то обескураживающим. То ли ещё будет!!!  Но, в то же время, совсем по-детски, было как-то обидно сознавать свой билет в один конец. Про это я знала тоже наверняка. Ну, почему всё-таки  я? Да, семья у меня геройская, но больше по мужской линии. Прадедушка прошёл три войны.  Дедушка – военный лётчик, встретил победу в Берлине, оставил подпись на Рейхстаге.  Отец – военный рефери нашего посла в Сомали,  попал вместе с верхушкой посольства под обстрел африканской армии в середине семидесятых. Все они имеют правительственные награды.  А мне за что такая честь?!  Правда, меня всегда называли не по годам смышлёной девочкой…  наверное, такие вот, сейчас родине и нужны.  Странное двойственное чувство захватило мою неокрепшую, но больно уж патриотично чистую душу. И гордо, и жутко было одновременно. Но, надо держать себя в руках, раз уж такое доверие.  А то как же?!  С одной стороны – строгая сознательная семья, готовая по первому зову Родины, идти на амбразуры. С другой – школьная закалка звеньевой четвёртого звена пионерского отряда имени пионера-героя - Вали Котика. Столь целенаправленное воспитание со всех сторон не давало послаблений ни в мозгах, ни в мышцах, ни в формировании характера, ни на секунду. Просыпаешься по будильнику, в школу по расписанию, дома – всё в лучших традициях военных семей. И всегда с улыбкой, в строю, и с песней!
Очевидной ответной реакцией «стойкого оловянного солдатика» была искренняя готовность, не колеблясь, отдать себя любой жертвой на благо народа, строившего коммунизм. И возраст здесь не причём!
Однако, одолевали сомнения по поводу проф. пригодности.  А смогу ли я быть лучшей из лучших, ну, как Гагарин? А все ли мои новые знакомые будут знать свою настоящую миссию?
Добравшись наконец к вечеру  до пункта назначения, и словив по ходу ещё пару-тройку приключений, мы с бабушкой зашли в приёмное.  Меня осмотрели со всех сторон, оценили чистые уши, замерили рост и вес (на днях для моей балетной школы проделывали то же… круговой заговор, не иначе) и велели напоследок обняться с провожатой. И вот тут, в эту самую секунду, у меня сдали нервы. Видать, сказался суточный перегруз и голод. Слёзы потекли рекой, сами собой, бесконтрольно. Я не ревела навзрыд, не билась в истерике. Просто молча стояла, а они текли.  Было дико стыдно. Особенно за то, что расскажет бабушка домашним, как я в конце облажалась.  Меня трясло. Бабушка пыталась успокоить. А злая толстая тётка, схватила за руку, и чуть не хрустнув её, как тонкую паучью лапку, потащила к дверям.  Я не сопротивлялась, только всё вертела головой, что бы в последний раз встретить бабушкины глаза, которые, были перепуганы почище моих.
Палата находилась на втором этаже трёхэтажного розового здания с высокими потолками. Это был корпус «В».  В нём проживали мальчики и девочки моего возраста, такие же третьеклашки. Заезд был с утра. Я оказалась последней. Строгая тётка в белом халате, притащившая маня вместе с моим чемоданом, впихнула нас бесцеремонно в двери и ушла. Я осталась стоять на пороге. Но, ступор мой продолжался не долго. Опять открылась дверь, и уже другая тётя, с более милым лицом, улыбнувшись, позвала нас всех на ужин. Нас построили парами. По три пары с каждой палаты. Со мной рядом робко шла беленькая девочка с тонкими косичками и грустными голубыми глазами.  Её звали Алина. Видя, как она смущается, я начала знакомиться первой. Она рассказала мне, кого и как в палате зовут и откуда приехали. Кормили не вкусно, но сытно. После ужина прогулка час и по койкам. В первую ночь никто не спал. Общались. Только, под утро позасыпали, а тут уже и подъём в семь утра. Зарядка. Водопой (на источник мин.вод). Завтрак. Учёба (школьная программа).  Обед. Тихий час. Кружки по интересам (обязательно). Ужин. Прогулка. Отбой. Если кому назначали процедуры, прогуливали уроки. Иногда, вместо зарядки гнали на уборку территории. По выходным водили в город на экскурсию в музей или планетарий, а вечером в субботу привозили кино. В общем, программа – серее не придумаешь. Кружки для девочек пестрели разнообразием - «Фигурный пошив носовых платочков», присутствие всех – обязательно (раб сила и в санаториях востребована). Носовички потом успешно сбывались где-то на рынке, а нас заверяли, что они идут в дет.дома.  Было страшно представить себе такое количество засмарканых обездоленных детей, и мы трудились. Мальчики что-то строгали, и тоже «на благо».  Но я-то знала, что на самом деле кроется за этим скучным режимом -  за нами следят, анализируют  и отбирают лучших. Вот только какова финальная цель? То что полетим все в космос, это понятно. Но кто и куда? Вместе или по отдельности? Ну как такую тайну удержать в себе? А окромя меня тут никто об этом ни ухом, ни рылом…  Понятно, уже через неделю, пол санатория, было «секретно посвящено» и проверено на прочность. Причём, все методы ритуалов были разработаны мною лично. А мой главный помощник, Алина, отвечала за документы переписи нашего масонства. Наши лучшие лазутчики обследовали всю территорию вдоль, поперёк, и вглубь. Было найдено множество достойных внимания объектов, назначения которых были тут же успешно раскрыты. Работа кипела. А из дома уже начали приходить первые письма и посылки. Посылки мы делили поровну, кто зажучит – ночью обливали холодной водой, спящего.  Ну, и всякие другие разные гадости придумывали. Режим внутри режима чётко работал.  И вот тут…  в самом расцвете моей звёздной карьеры…  одна несознательная «младшая санитарка» (у всех были свои обязанности и звания), подло нарушив наш кодекс повышенной секретности и чести, ответила своим родителям примерно так:  «Дорогие мама и папа! Прощайте навсегда и не поминайте лихом! Уже знаю, что не вернусь, но приказ Родины – закон! Целую нежно! Привет Кузьке и Жужику!
Последовал звонок. Нашу палату, как «центральный штаб»  -  на ковёр к директору санатория. Пытали по отдельности. Каждый нагородил, во что был горазд.  Я ушла в несознанку. Но все показания сошлись на мне, и отвечать пришлось по всей строгости режима – уборка территории ежедневно плюс двойная норма носовичков.  Когда и это не помогло (наш штаб перевёл  работу в глубокое подполье, но предатели есть повсюду),  директор лично пообещал отправить меня в космос первой и в одиночку…  и в самые ближайшие сроки!!!  А тут и зимняя эпидемия подоспела и накрыла меня по полной. Перевели в лазарет, как и обещали - в одиночный бокс. Температура под сорок, а я уколы жаропонижающие ставить не даю по причине того, что знаю, чьих это рук дело. Заразили, отрезали от масс…  И конечно же я не сомневалась, что в уколах их снотворное быстродействующее, что бы спящей меня в космос запустить. Рассекретила я их с позором, теперь мстят гады. А мне ведь, страшно. Одно дело со всеми почестями, в полёт, как герой, и совсем другое…  вот так, хуже, чем Лайку. Ну, и не давалась я, значит, для лечения. Отмазывалась, что имею аллергию на всё. Этот свой диагноз я раньше, чем родилась, узнала. Ну, что со мной такой грамотной и аллергичной делать? А температура не падает, уже бред начался, потом и сознание отключилось. Чем они там меня лечили, бессознательную, не знаю, но когда я очнулась и открыла глаза, возле меня сидела мама и меняла мне компрессы на лбу. Вот это был поворот! Правда, мама через три дня уехала, а мне ещё оставалось пол срока мотать.  А потом что? Не домой же!  В переполненном лазарете больных уже располагали в коридорах. Грипп косил народ десятками в день. Меня сначала перевели в общую, а потом из нашей здоровой палаты корпуса «В» сделали палату выздоравливающих, и я очутилась снова на своей койке. Но, состав палаты уже был другой, новый и сумрачный.  Конечно, им всем досталось за развёртку моих возвышенных стратегий.  Теперь мы были врагами. Я одна, а их пять. Так же не повезло и Алине. Она пребывала в соседней палате, где её всё время обижали, раскидывали вещи, мазали пастой, крали деньги.  Мы старались держаться вместе, но нас отлавливали по отдельности и издевались. А один раз её столкнули в глубокую, полную грязи, мёрзлую лужу, чем довели до истерики и санчасти.  Я осталась одна и пошла на разборку со пихнувшей её девчонкой, в их комнату.  Меня уже ждали. Это была засада.  Выключив в палате свет, и накинув сверху простыню, меня повалили на пол и стали бить головой об пол, пока простыня не стала мокрой  от крови. Кричать было стыдно, сопротивляться, почти бесполезно. И казалось, этому ужасу никогда не будет конца. Боль разрывала виски, нос, глаза.  Я рычала и пыталась вырваться, а потом, меня, вдруг, резко отпустили.  Оказалось, что девочка из моей палаты, проходя мимо по коридору, услыхала шум, вошла, и включил свет. Окровавленная простыня привела всех в ужас, побойщики отступили, а потом сами же и дотащили меня до кровати. Помню, как горело лицо от холода тяжёлого махрового полотенца, которое постоянно смачивали ледяной водой и прижимали к жгущей перебитой переносице. Чудесным образом, никто из медсестёр на посту не узнал о случившемся. Правда, на следующий день, когда я «во всей красе» появилась пред их ясны очи, и честно призналась, что вчера упала с лестницы, меня освободили от всего, назначив строгий постельный режим на пять дней. Еду приносили прямо в кровать, лежать заставляли круглосуточно, боялись сотрясения. Но, почему-то не перевели в санчасть и не пригласили врача. Его заменил сам директор санатория, которому я порядком поднадоела. Он зашёл в палату, и с победной улыбкой садиста-любителя,  разглядывая мои боевые «заслуги» по всей роже, (включая сломанный нос),  язвительно-нежно спросил: - Ну, как тренировочные полёты?  Думаю, теперь тебя отстранят от основного,  за непригодностью…                - Ничего – ответила я – ваш приход сюда сделает меня в санатории популярней любого космонавта.
В этот самый миг я ощутила, что реально взрослею. Но, не как перед отъездом, сочиняя себе взрослую ответственность,  лихорадясь от детских фантазий, а по-настоящему. Я впервые видела, как много старший годами человек упивается покоцаным видом непослушного  ребёнка,  намеренно отвергая возможность ему врачебной помощи. Как подло мстит за свой потревоженный покой директора.  Он-то  хорошо знал, кто меня так радужно разукрасил,  да все уже знали.  Слухи о происшедшем, вмиг, разлетелись по всему санаторию, а две соучастницы, тихо и безнаказанно смылись, с его же лёгкой руки.
Итак,  я опять стала звездой программы. Жаль, только Алину досрочно забрали родители, и я не смогла разделить с ней нашу победу. А победа была громкой!  Девчонки из палаты гордились мною на весь корпус и дальше, обхаживая «реальные боевые ранения» с сестринской нежностью.  Мальчишки, приходили глазеть на мой разбитый нос. Все клялись в верности «нашему делу» и грозились отомстить, когда только пожелаю.  Но, я не желала их мести.  Девчонок из соседней, теперь и так все презирали, раскидывая их тарелки с едой по столовке, гнобя и зашугивая на каждом шагу. Две из них сразу попросились домой и улизнули.  А через пять дней я уже вполне твёрдо стояла на ногах, и точно знала,  где и когда отловлю оставшихся трёх…               
Со мной знакомились санаторники старших корпусов и предлагали дружбу. Мы всем скопом, напоследок, за два дня до отъезда сотворили такой чудесный любительский концерт, а потом долго обменивались адресами и телефонами…  Сезон объявили закрытым.  Пора было возвращаться на свою родную орбиту.  Я очень хорошо помню, как мои фантазии геройских  полётов, враз остались на вчерашнем берегу беззаботного, надёжно защищённого детства. Они покинули меня вместе с пеленой наивных представлений о добрых взрослых людях в белых халатах, желающих всем детям Земли здоровья, счастья и радости. Было больно снимать «розовые очки» и видеть слишком яркие краски реалий. Но, это был мой первый самостоятельный опыт «выхода в открытое пространство» жизни. Я им гордилась. Он помог мне узнать себя. И фраза родителей: «Ты сильная, ты всё выдержишь», уже не пугала.
                1993г