Красивые Люди

…Меня зовут Элина Аргунская. Я помню себя лет с четырех, да-да, именно так, с четырех лет. Мои самые первые вспоминания об окружающем мире окрашены в ярко-зеленый цвет. Такого красивого цвета была трава, росшая во дворе, куда каждый день меня со старшим братом водила старенькая прабабушка. Вырвав свою тонкую детскую ручонку из её сморщенной и в коричневую крапинку ладони, я бежала по ярко-зеленому травяному покрытию двора. Высокая трава и стебли цветущих одуванчиков щекотали мне колени, а синее короткое платье вздымалось под порывами летнего теплого ветра, который  тоже будто бы отливал красивым зеленым цветом. Мое раннее детство было сказочно веселым. Нас с братом любили и родители, и бабушка с дедом, и старенькая прабабушка, у которой мы бывали чаще, чем у себя дома. Так получилось, что с детьми во дворе, окруженном кирпичными пятиэтажками, мы общались редко, так как нам было весело и интересно вдвоем. Но больше всего я любила гулять в одиночестве, игнорируя тщетные попытки местных детей «подружиться» со мной. За это я получила прозвище «нелюдимая». Не зная значения этого слова, я равнодушно относилась к общению с посторонними людьми и довольствовалась самостоятельными прогулками по детской площадке, когда брат не мог составить мне компанию и увлеченно строил «замки» из песка в окружении детей из соседних домов. Мне было любопытно наблюдать за всеми явлениями природы, будь то дождь, то гроза, то палящее солнце, то град или снегопад. Я садилась под старый клен возле железных качелей, прижимаясь коленями к прохладной земле, и, не отрываясь, смотрела на ползающих и суетящихся муравьев. Просиживая часы под старым кленом, отчаянно пытающимся отрастить зеленую листву на закате своей безрадостной жизни, я смотрела на вереницу куда-то бегущих муравьев. Периодически они таскали на себе неподъёмные для их жалких тел веточки, мёртвых насекомых, какие-то крошки от предметов неизвестного происхождения. Интересно, думала я своим детским мозгом, муравьям кто-то говорит, что можно тащить в муравейник, а что – нет? А если притащишь, то, что тебе будет? Кто руководит их жизнями? Откуда они  все знают? Люди как муравьи, все так же бегают, суетятся, тащат на себе неподъемные ноши, постепенно падая от бессмысленных усилий и попыток быть как все – бежать, бежать, бежать.… Так я сидела под старым кленом перед муравейником, пока во дворе не темнело, и бабуля (так звали нашу старенькую прабабушку мы с братом) не выходила во двор и не звала нас ужинать. Умывшись и наскоро проглотив макароны с котлетами, мы с братом забирались под одеяло в гостиной и слушали бабулины рассказы  о деревне, откуда она была родом. Постепенно её добрый тихий голос убаюкивал, и я засыпала, ощущая на своей маленькой голове теплую сухую ладонь своей седой прабабушки.  Эта идиллия продолжалась ещё два года, пока мне не исполнилось шесть лет. Бабуля умерла.

На похоронах, держась за юбку плачущей мамы дрожащими ручонками, я с недоумением смотрела на неподвижное доброе лицо лежащей в гробу прабабушки и думала, что она только притворяется, пройдет время, она встанет, и мы вновь будем вместе. Но чуда не произошло.  Выдохнув тошнотворный, весть пропахший корвалолом и настойкой валерьянки воздух, я резко развернулась и ушла в кухню, где незнакомые мне тетки причитали и сморкались в белые носовые платки. Это меня взбесило. Схватив со стола стакан с поминальным компотом, я выплеснула коричневую жидкость одной женщине прямо в лицо. Стоит ли добавлять, что остаток этого нескончаемого дня я простояла в углу самой дальней комнаты и ногтем ковыряла обои в голубой цветочек. Детство закончилось со смертью бабули, и я отчетливо это ощутила, когда меня отдали в детский сад.

Холодное зимнее утро встретило меня адской метелью и нереальным, пронизывающим до костей холодом. Кое-как втиснув влажные ноги в подогретые на теплой батарее колготки, я с завистью посмотрела на соседнюю кровать в детской, где безмятежно спал брат, и скрепя сердце стала собираться в свой первый поход в детский сад. Мама по самые глаза замотала мне лицо колючим красно-зеленым шарфом и, взяв за руку, повела на встречу с моим первым воспитателем. Я тогда не сильно разбиралась в понятиях «красиво – некрасиво», но женщина, встретившая меня на пороге группы сада, показалась мне милой. По тогдашней бешеной моде 90-х у неё на голове высилась башня из волос с химической завивкой, и с её поднятыми вверх бровями и тонкой бледной шеей она была похожа на грустного одуванчика. Платье с запахом красного цвета в плечах имело поролоновые подплечники, а пояс утягивал талию так, что воспитательница становилась похожей на валета из колоды старых игральных карт. Но эта странная одежда не портила её приятные черты лица и приветливую улыбку, которая скрывала её кудрявый ужас на голове. Л.В., так звали этого ангела во плоти, улыбнулась и наклонилась ко мне, чтобы расстегнуть мою черную шубку. Нет, подумала я тогда и задержала дыхание, у ангелов не должны пальцы вонять сырым луком, хотя я ангелов никогда не видела и их пальцев никогда не нюхала. 

Группа детей оказалась разношерстной, но я не обращала на них никакого внимания. Л.В., прослушав от моей мамы, неутешительный рассказ о моей нелюдимости, выдала мне набор разноцветных восковых мелков и целую пачку плотной белой бумаги. Обрадовавшись, я каждый день увлеченно рисовала кривобокие домики, цветочки и зеленых лягушек, позабыв, где я нахожусь, и отвлекалась только на еду, сонный час и время, когда уже надо было собираться домой.  После обеда всем детям в группе выдавали по горсти таблеток непонятного мне назначения и маленький белый конвертик с белым сладким порошком. Как позже мне объяснила Л.В., это были растолченные белые таблетки аскорбиновой кислоты.
День за днем я послушно ходила в детский сад и покорно глотала таблетки, заедая их сладким порошком. Много рисовала, чтобы скоротать время до вечера, когда за мной приходила мама или на машине приезжал дедушка. В силу своего возраста я не понимала, что за лечение мне назначили в группе, но намного позднее мне мама объяснила, что причиной всему была немного увеличенная прививка на моей руке. Я ела таблетки до тех пор, пока меня не начало сильно тошнить. Съедая за обедом свою порцию еды, я сжимала в маленьком кулачке белые круглые таблетки и незаметно проскальзывала в туалетную комнату, где бросала ненавистные мне белые кругляши в унитаз и смывала их, с каким-то удовлетворением наблюдая за их гибелью в бурном водном потоке. Так продолжалось два дня, пока меня не заподозрила нянечка А.Д. в уничтожении лекарства, нервная женщина с высоким и острым лицом и пучком мышиного цвета волос на макушке. Грубо схватив меня за руку, когда я попыталась пробежать в туалет, она с силой стала разжимать мой крепко сжатый кулачок с таблетками и орать на всю группу, что я неблагодарная скотина и не слушаюсь старших. Я плакала, пытаясь вырваться из цепких лап этого чудовища, но её скрюченные пальцы все-таки разжали мой кулак, а узкие злые глаза узрели спрятанные мной таблетки.

«Смотрите, смотрите!» - орала А.Д. и так трясла мою руку, что мое щуплое детское тело чуть не падало на пол группы, - «Вот непослушная гадкая девчонка, которая не хочет лечиться! Я накажу ее, смотрите!».
Сквозь залитые слезами глаза я видела расплывчатые лица детей, сидевших за обеденными столами на низких стульчиках и с любопытством наблюдающих эту постыдную для меня сцену, и ангельски красивое лицо Л.В., теперь без улыбки и с осуждением смотрящее на меня. Монстр А.Д. заставила меня на глазах у всей группы разжевать  эти злосчастные таблетки и съесть белый порошок из белого конвертика. Глотая слезы и дожевывая сладкую муть из конверта, я зло смотрела на удовлетворенную А.Д. Она с видимым удовольствием рассказывала притихшим детям, что так будет с каждым, кто посмеет её ослушаться и выкинуть свое лекарство. Остаток этого дня я провела, стоя в углу группы и выковыривая языком прилипшие горькие остатки таблеток из-за зубов. Я стояла с отсутствующим видом, медленно водя языком по полости рта, и впервые задумалась об убийстве. «Я убью тебя, я убью тебя», - шептала я, глотая слезы, и отчаянно боролась с собой, чтобы не подбежать к проклятой няньке и не воткнуть в её сутулую спину кухонный нож.

Эффект от этих таблеток, что я смиренно глотала на протяжении полугода, оказался настолько неожиданным, что воспитатели и медработник растерялись, а мама плакала и ходила ругаться к заведующей, крича на весь детский сад, что они испортили её дочурку. Я стала резко поправляться.

Вся моя скромная одежда теперь была мне ужасно мала. В платьях я застревала на уровне плеч и, кряхтя, стаскивала их обратно. Брючки налезали только до колен, а майки трещали по швам, когда мне все-таки удавалось их натянуть на свое раздувшееся тело. Семья с грехом пополам купила мне новую, на несколько размеров больше одежду, что было непросто в годы перестройки, и перевела меня в подготовительную группу детского сада, где вместо пытки таблетками были интересные занятия по чтению и письму. Я читала с пяти лет, и поэтому к рисованию у меня добавилось новое увлечение, сохранившееся до сих пор – это чтение книг. Держа в толстых ручонках приятно пахнущую типографской краской книгу, я зажмуривала от счастья глаза и не обращала внимания на насмехающихся надо мной недалеких детишек, не умеющих написать и прочесть даже свое собственное имя.

Потом в эту группу детского сада пришли они. Две девочки – близнецы с очень красивыми личиками и тоненькими хрупкими фигурками. Я была поражена их красотой и исподтишка наблюдала за ними поверх очередной книжки с картинками. Их звали Н. и К., и я не встречала ранее таких красивых людей, считая свое окружение, кроме интересного лица Л.В. из прошлой группы, серой безликой массой, по своему составу близкой к грязи. Эти девочки легко и непринужденно общались со всеми наравне и вскоре в первый свой день в детской саду собрали вокруг себя всех детей из группы. Я, ослепленная и зачарованная этими людьми, была уверена в том, что эти прекрасные создания снаружи также прекрасны и изнутри. Уверенная в своей нелепой аксиоме, я робко подошла познакомиться. Н. и К. синхронно повернулись ко мне, и я невольно попятилась назад, нечаянно уронив попавшийся под ноги стул: столько презрения, плескавшегося в этих прекрасных глазах, на меня никто и никогда не выливал за всю мою короткую шестилетнюю жизнь.

«Пошла вон, жирная», - К., презрительно сморщившись, потянула за собой сестру, которая глупо выпучила глаза и показала мне язык. Я растерялась.

«Жирная, жирная!» - подхватили остальные дети в группе и стали прыгать вокруг меня, по очереди пиная и толкая мое неповоротливое тело. Я закрывала лицо от ударов этого бешеного стада и недоумевала, почему же они меня так ненавидят? И почему милые ангелы на самом деле оказались злобными тварями? Может, все дело во мне?!

На этом мои злоключения в детском саду не закончились. До самого выпуска из этого заведения чего только не было: меня толпой запирали в темном туалете без окон и, хохоча, убегали, прочь, а я громко плакала и долбила дверь, пока на мои вопли не прибегала воспитательница и не выпускала меня из душного темного помещения. Она долго успокаивала меня, спрашивая: «Кто это сделал?!». Я лишь могла громко рыдать, размазывая слезы по толстым щекам и с ужасом наблюдать, как близнецы Н. и К. выразительно проводили по основанию шеи тыльной стороной ладони, изображая незавидную участь тому, кто их сдаст. Я их ненавидела и боялась. Боялась идти в этот проклятый детский сад. Боялась сказать дома, что надо мной издеваются.
С каждым днем во мне росла жажда убийства, но я её старалась подавлять, изрисовывая со всех сторон огромные стопки альбомов для рисования. Я замыкалась в себе все сильнее, аккуратно выводя карандашом разрезанные самым изуверским способом части тела детей из группы детского сада. Когда мама увидела мастерски нарисованную мной нянечку А.Д. с разодранным животом и с вываливающимися оттуда кишками, она покачала головой и спросила меня, хочу ли я ходить в художественную школу. «Там будут другие дети?» - поинтересовалась я у мамы. «Конечно», - ответила мама и двумя пальцами взяла альбомный лист с нарисованной Н., корчащейся на белом листе бумаги от боли и с небрежно оторванной рукой. Я вытерла испачканные акварелью руки о подол своего платья и отрицательно замотала головой. «Нет, не пойду», - категорически отказалась я, и до утра следующего дня не проронила ни слова.

С горем пополам я закончила свои похождения в адский детский сад и отправилась в местную школу № 88. В 1 класс. Тогда мой вес перевалил все допустимые нормы для семилетнего ребенка. Родители переживали за мое физическое здоровье, а врачи только разводили руками. Мое толстенькое тельце покрыли белые рваные рубцы растяжек, пухлые щеки закрывали и без того узкие глаза. Новый коллектив детей не принял настолько уродливого человека, как я, и я плакала почти каждую ночь, пряча от родителей свежие синяки и ссадины. Мечтала уснуть и проснуться стройной, миловидной девочкой, от которой всегда пахнет цветами и свежестью, и которая практически никогда не потеет. Но подобные им милые «цветы» гнобили меня каждый день, настраивая против меня огромные группы детей. Выживая после очередной баталии после уроков, я брела домой через заброшенный пустырь и тащила за собой волочившийся по земле школьный ранец за порванную лямку. Там, на заброшенном пустыре, я обнаружила груду камней, кирпичей и прочего строительного мусора, который нерадивые граждане свалили в одну кучу, инициировав подобие свалки. Устроившись подле этого хлама на грязной и помятой траве, я мечтала обрести спокойную жизнь, хорошую фигуру и… власть над этими глупыми людьми. Хихикая про себя, я веселилась, придумывая различные истории из своей вымышленной жизни, и активно работала челюстями, разжевывая сушеные бананы, купленные в местном киоске. Так, день за днем, я сидела на этом пустыре возле кучи строительного мусора до самого позднего вечера, пока чудовищный голод и подступающая со всех сторон темнота не прогоняли меня домой.

Не знаю, как бы повернулась моя жизнь, и в какую сторону, если бы не случай, произошедший в шестом классе, когда к нам из другой школы перевели девочку. Тихая и забитая девчушка, сутулая и с толстенными губами на узком лице, моментально стала главным посмешищем в моем неадекватном классе. Однажды после столовой, наевшись сосисок в тесте и запив это дело разбавленным почти до прозрачности кисловатым компотом, я шла на урок биологии, и возле гардероба на первом этаже увидела небольшое столпотворение. Новенькая Люда П., закрывая руками разбитые в кровь толстые губы, сидела на корточках, впечатавшись в стену и что-то бормотала под нос своим гнусавым голоском. Трое отморозков из нашего класса по очереди пинали её трясущееся щуплое тело, и ржали на весь коридор. Я никогда не любила вмешиваться в чужие дела, так же как никто и никогда не заступался за меня, но впервые в жизни я решила поступиться своими принципами и помочь этому некрасивому забитому существу. Поверьте, это бы единственный раз в моей короткой жизни, когда я так поступила. Больше таких ошибок я совершать просто не имела права. Отшвырнув свой заштопанный во всех местах ранец к стене гардероба, я поправила школьный сарафан на своем выпирающем толстом животе и засучила рукава желтой трикотажной водолазки. Разогнавшись,  я помчалась прямо в толпу ржущих идиотов, и, схватив первого попавшегося за тощую шею, одним ударом своей мощной руки впечатала головой в железную батарею. Остальные врассыпную бросились прочь. Моя жертва заорала, пытаясь вырваться, лягалась ногами, но я крепко сжимала её шею, невозмутимо наблюдая, как алая кровь размазывается по облезлой батарее. Все мальчики тринадцати лет в моем детстве отличались весьма хилым телосложением, поэтому одноклассник, которого я держала всего лишь одной рукой, мог лишь верещать, всхлипывать и дергать своими тощими конечностями. Приятно удивленная силой своего толстого неповоротливого тела, я ударила ногой трясущееся колено своего противника и брезгливо отшвырнула почти невесомое тело на пол. Размазывая сопли, слезы и кровь по опухшему лицу, он лежал на полу в коридоре и ревел, проклиная меня всеми непечатными словами, что знал его детский недоразвитый мозг. Пропуская все гадости, что он вещал в мой адрес с пола, мимо ушей, я резко повернулась в сторону оцепеневших одноклассников, все так же без эмоций посмотрела на их вытаращенные от ужаса глаза. Минутой спустя они бежали в сторону учительской, крича на всю школу:

«Макса убили! Жирная убила Макса!!..».

Моих родителей вызвали в школу на следующий день после этого инцидента. Избитый мною уродец оказался сыном депутата нашей городской администрации, поэтому шумиха была на весь город, и не стихала ещё полгода точно. Покрасневшая от возмущения директриса орала на мою несчастную маму, не слушая её доводов, объяснений и извинений. Одноклассник с перебинтованной головой сидел рядом со своим папашей и боялся посмотреть в мою сторону. Я невозмутимо рассматривала строгий костюм его отца, его тройной подбородок над белым стоячим воротником и думала, до чего же уродив, этот человек. В свою очередь он с отвращением смотрел на меня и периодически бросал в сторону директрисы недвусмысленные фразы, типа «наследственность», «нищета», «исключение», «милиция», «беспредел». У меня потребовали попросить прощения у избитого мною одноклассника перед всеми присутствующими, тогда меня якобы не исключат из школы. Я сначала подумала, что ослышалась, и недоуменно посмотрела на покрытое красными пятнами лицо своей мамы. Она вымученно улыбнулась и прошептала, дрожащей холодной ладонью проведя по моей толстой щеке: «Ну, же, Элиночка, извинись перед этим мальчиком, нехорошо обижать слабых детей…». Я резко убрала мамину руку и быстрым шагом прошла к входной двери,  на секунду задержавшись возле одноклассника, при виде меня вжавшегося в стул. «Сдохни, ублюдок», - прошипела я ему на ухо и вышла из директорского кабинета, громко хлопнув дверью.
Немного придя в себя, я безучастно стала наблюдать за снующими туда-сюда учениками. Прозвенел звонок, и школьный коридор мгновенно опустел. Из кабинета директора вышла мама, и устало прислонилась к стене. «Тебя не исключат», - наконец произнесла она и посмотрела на свои поношенные сапожки со стоптанными каблуками, - «Я не знаю, что случилось на самом деле, но просто так ты в драку бы не полезла. Если не хочешь говорить, не говори. Но этот человек важная шишка в городе, он спонсирует все мероприятия этой школы и отчисляет невероятные суммы на ремонт этого здания.  Поэтому, запомни, Элина, даже если ты поступила правильно, защищала себя или своих друзей, все равно останешься виноватой. Прошу, не встревай в это больше», - и мама заплакала, прижав старенький носовой платок к покрасневшему лицу.

Я молчала, отрешенно рассматривая выкрашенную в бледно-песочный цвет стену в школьном коридоре, и не знала, что сказать расстроенной и уставшей ото всего маме. Но когда мы пошли домой, я подумала, что убью этого выродка в первую очередь, а потом и его отца. Для ровного счета.

Я так и не извинилась перед этими напыщенными и самодовольными людьми, но меня с подачи «пострадавшей стороны» милостиво оставили в школе. К слову сказать, меня сразу перестали доставать в классе и предпочли просто игнорировать, опасаясь за свои жалкие жизни. Губастая Люда П. не сказала мне даже «спасибо» за свое спасение, но пыталась завязать со мной дружбу, периодически подсаживаясь ко мне за заднюю парту и таскаясь за мной после школы, пока не была отвергнута мной в грубой и категоричной форме.

«Ты просто тупая, если не можешь понять», - сказала я ей на заднем дворе школы, куда вышла покурить на большой перемене, но опять увидела позади себя сутулую фигуру - «Объясняю в последний раз – друзья мне не нужны, особенно такие, как ты. Сделай так, чтобы я больше тебя не видела».

Она часто заморгала своими круглыми и постоянно выпученными глазами и, медленно кивнув головой, отправилась восвояси, грустно ссутулив плечи. Я докурила сигарету, сплюнула на землю и пошла на урок. Больше я никогда и ни за кого не заступалась.


…Постепенно меня оставили в покое все окружающие меня люди. К семнадцати годам я превратилась в мрачного, неулыбчивого и необщительного человека. Остался последний год в школе, на дворе был 2004 год, и я перешла в одиннадцатый класс. Только отличные оценки спасли меня от принудительного поступления в училище, хотя большинство учителей было за то, чтобы выгнать меня из школы после девятого класса. Я курила больше обычного и, не стесняясь, выходила на крыльцо школы, игнорируя замечания учителей и считая, что мне никто не имеет права запрещать курить там, где мне вздумается. Отморозки, издевающиеся надо мной раньше, избегали общения со мной, но изредка я ловила на себе их завистливые взгляды. Никто не мог допроситься у меня списать домашнее задание. Гнала прочь каждого, кто ко мне подходил. На уроках разговаривала с учителями наравне, нередко втаптывая их лицом в грязь своими знаниями, что я получала бессонными ночами, прочитывая огромное количество учебников и просто литературы не по теме. Одноклассники только молча вздыхали, не в состоянии вставить хоть одно слово. Судя по всему, их уровень развития отставал от моего уровня на несколько лет. Или это я забегала всегда вперед, не заметив, что школьных знаний мне стало недостаточно?

На зимних каникулах последнего учебного года родители купили компьютер и пригласили мастера провести нам в квартиру интернет. Мы с братом поделили время, проводимое каждый день у компьютера, и я в свои отведенные договором часы наряду с порносайтами и другими не менее интересными вещами, стала с любопытством рассматривать и изучать различные диеты и системы питания. «Я же обещала их убить», - стучала в голове навязчивая мысль, но кому я это обещала с самого детства и в какие сроки, я вспоминала с трудом. В то время меня занимало только одно – моя расплывшаяся и безобразно толстая фигура. Когда в квартире никого не было, я, разделась до трусов перед зеркалом в коридоре и осмотрела свое, будто надутое воздухом тело и ущипнула жировую складку под животом. Усмехнувшись, я развела руки в стороны. «Работы много», - подумала я, рассматривая себя со всех сторон в зеркало, - «Но  в силу своего возраста я планирую справиться за месяц».

Родители заметили неладное, когда все мои вещи стали висеть на моем туловище, как на вешалке. Я не ела после шести вечера, курила всего лишь три раза в день после каждого приема пищи, и старалась не переедать. Про хлеб и булки, конечно же, пришлось забыть, и каждое утро я фанатично вскакивала на весы, радуясь каждому ушедшему килограмму. Бывало, что за весь день у меня во рту и в сжавшемся желудке был только кефир и огурцы. В итоге за зимние каникулы я резко похудела с 80 до 50 килограмм, и мама предложила сходить в магазин купить новую одежду. Я пересчитала наличные, выделенные мне на семейном совете, наотрез отказалась ехать с отцом на машине, сложила деньги во внутренний карман сумки, и,  рассеянно кивнув на предупреждение мамы «не покупать ерунду», пошла пешком в сторону городского вокзала. Нет, я не собиралась убежать из дома на первой попавшейся электричке. Просто магазин с интересующими меня товарами находился в другом городе, и вещи, представленные в нем, полностью отсутствовали в нашем небольшом провинциальном городке. Добравшись до Н-ска в холодном воняющем затхлостью вагоне электропоезда, я спустилась в метро, послушала неплохую игру на гитаре бедно одетого музыканта и поехала до интересующей меня станции. Магазин рок атрибутики «Зона» встретил меня знакомыми звуками тяжелой музыки, натужными криками вокалиста и той атмосферой, в которой я почувствовала себя непринужденно, и даже весело. Покрутив головой во все стороны, я подошла к прилавку, за которым сидел парень с длинными светлыми волосами, небрежно собранными в хвост темной резинкой. На нем была черная футболка с красочным изображением группы Slipknot, на тонких кистях обеих рук широкие кожаные браслеты с металлическими заклепками, а на скуластом непропорциональном лице – скука смертная. Когда я робко подошла ближе к прилавку, он смерил меня ничем не выражающим взглядом снизу вверх.

«Чем могу помочь?» - спросил он тоном, означающим совершенно другое – «Что тебе надо?!».

«Да так, одеться надо», - просто ответила я, подтянув спадающие брюки, и впервые за много лет улыбнулась.

Когда я вернулась на вечерней электричке, и с огромными пакетами вошла в квартиру, я вся светилась изнутри. Однако, мама, обнаружив среди моих покупок черные кожаные брюки, черные толстовки с изображенными на них белыми черепами и грубые ботинки на толстой грубой подошве, закатила невероятный скандал. Пропуская мимо ушей оскорбления в мой адрес и игнорируя крики, я молча разобрала свои новые вещи и аккуратно отрезала этикетки маникюрными ножницами. Стопкой сложила одежду на полупустые полки в шкафу в своей комнате. Перешнуровала новые ботинки на высокой платформе. Отряхнула помятую в пакете зимнюю куртку с капюшоном и повесила на плечики в шкаф.

«Позоришь меня… тебя выгонят из школы…как чучело будешь ходить..» - кричала мама со слезами на глазах но, заметив мое равнодушие к её словам, подбежала ко мне и со всей силы ударила по лицу. Острая боль пронзила мою голову, оглушив на пару секунд. Покачнувшись всем своим похудевшим телом, я не удержалась на ногах и упала на обувную коробку из-под моих новых ботинок, больно ударившись головой о ножку стула. Из разбитого носа хлынула ярко – красная кровь. Или она мне показалась яркой из-за искусственного освещения в комнате? Я приподнялась на локте и, невозмутимо вытерев кровоточащий нос рукавом свитера, размазала кровь на пол-лица. Мама, испугавшись своего поступка, - а ударила она меня впервые за семнадцать лет, - разрыдалась на всю квартиру и бросилась меня обнимать, между всхлипываниями прося прощения. Сидя на полу в объятиях своей плачущей матери, я чувствовала, как обувная коробка больно впивается в мою тощую поясницу, и думала, что быть толстой не так уж было и плохо. Хотя бы падала всегда мягко…

К моей новой фигуре и манере одеваться в школе привыкали долго. Вместо толстой и неповоротливой Элины Аргунской в школу после зимних каникул вернулась худая и бледная девушка в черных одеждах и с агрессивным макияжем. По-прежнему игнорируя замечания возмущенных учителей и хихиканье моих недалеких одноклассников, я продолжила учебу в последнем семестре последнего класса старшей школы. Однако теперь после школы я часто приезжала в Н-ск гулять по оживленным улицам этого большого города, иногда забредая в пустынные переулки, где стояли старинные деревянные дома, а рядом в двух шагах находились огромные торговые центры со снующими туда и обратно людьми. Разгребая своими грубыми ботинками на толстой подошве белые сугробы, я брела по улицам Н-ска, глубоко засунув руки в карманы брюк, не обращая внимания на прохожих и слушая музыку в огромных чёрных наушниках. Когда начинало темнеть, я поднимала голову вверх и смотрела на сияющие звезды на темно-синем небе.

В один из таких зимних холодных вечеров, замерзнув до онемения в конечностях, я зашла в первую попавшуюся кофейню и незаметно проскользнула в курящий зал. С досадой оглядев битком набитое людьми помещение, я собралась было уйти, но заметила почти свободный столик у окна. Почему почти? Потому что там сидел уже парень, уткнувшийся в дисплей своего телефона. Возвращаться в холодный сумрак улицы мне пока не хотелось, поэтому, собрав все свое мужество в замерзший кулак, я пробралась к этому столику. Швырнув на светлый деревянный стул с резной спинкой свой черный рюкзак, увешанный булавками и металлическими крестами, я просипела:

«Здесь свободно? Можно присесть?».

Парень с трудом оторвался от своего телефона, и по его расширившимся глазам я поняла, что человек шокирован моим внешним видом, да так, что не может сказать ни слова. Медленно кивнув головой, он опять уткнулся в свой телефон. Я села за столик и потерла свои  оледеневшие руки друг о друга, наблюдая за окном начавшийся снегопад. В кофейне под потолком клубился табачный дым, и я тоже потянулась за сигаретами в рюкзак. Подошедшая официантка с подозрением посмотрела на нашу странную компанию и достала из своего длинного коричневого фартука исписанный вдоль и поперек блокнот на металлической пружине.

«Что будете заказывать?».

Я растерянно посмотрела на раскрытое перед моим соседом по столику меню. Он убрал телефон в сторону и, наконец, заметив мои покрасневшие руки в вязаных перчатках без пальцев, повернулся к официантке:

«Два больших латте и два тирамису, пожалуйста. Ты же не против?»  – спросил он у меня.

«Нет, я не против» – ответила я и, щелкнув зажигалкой, закурила.

«Почему ты так одеваешься?» – поинтересовался мой новый знакомый, когда нам принесли заказ.

«Потому что я так хочу» - ответила я и обхватила обеими ладонями огромную кружку горячего кофе с густой молочной пеной.

«Может, ты сама этого не хочешь, тебя просто заставляют обстоятельства?» - задумчиво проговорил парень.

«А тебе-то, какое дело?» - равнодушно спросила я и отломила ложкой кусочек десерта.

«Мне просто интересно», - ответил мой новый знакомый и надолго замолчал.

Я допила свой кофе и положила на стол три бумажки по сто рублей. Парень запротестовал, но я придавила деньги пепельницей, заполненной окурками, и надела куртку. Закинув на спину рюкзак, я собралась было уходить, но тут он выдернул салфетку из-под кружки и протянул её мне.

«Напиши мне свой номер телефона» - попросил мой новый знакомый, - «Не хочу упускать такого интересного человека».

Я пожала плечами и накарябала простым карандашом свой номер мобильного телефона. Может, мне показалось, но дорогой домой я не ощущала обычного уныния и тоски, широко открытыми глазами наблюдая за грязным окном электрички крупные хлопья белого снега. Я пришла домой в двенадцатом часу ночи, когда уже все спали. Разувшись и не снимая куртку, я прошла в свою комнату и достала чистый лист бумаги для акварели формата А3. Усевшись на пол, я впервые в жизни открыла не тронутые мной банки с цветной гуашью и нарисовала цветущий луг и поющих птиц.

Я начала общаться с настоящим, живым человеком, который без отвращения смотрел в мою сторону и с интересом слушал мои россказни обо всем на свете. Пожалуй, назовем его Н.

В один из холодных зимних вечеров я отправилась в Н-ск, прихватив с собой собственноручно приготовленные бутерброды и термос  с горячим чаем. Чуть ли не вприпрыжку добираясь до вокзала, я мечтала провести удивительный вечер с моим…эммм…новым другом? Прижимая рюкзак с едой к животу, я вскочила в вагон гудевшей электрички и посильнее натянула кожаные перчатки с металлическими заклепками, пряча под ними порезанные ножом и перемотанные белым лейкопластырем пальцы. Я и кухня – вещи несовместимые, и Н. должен по достоинству оценить мои титанические усилия по приготовлению этих многострадальных бутербродов.
Он должен был встретить меня на Главном вокзале. Я подышала на грязное окно в тамбуре вагона, потерла его тыльной стороной ладони в перчатке и потеряла дар речи. Он был не один. Сквозь мутное стекло тамбура я увидела рядом с Н. маленькую фигурку в розовом пуховике и белым мехом на таком же розовом капюшоне. А розовый цвет я не ненавидела больше всего на свете. Электричка, пронзительно засвистев, медленно остановилась на перроне Главного вокзала. Вагон покачнулся, и двери со свистом разъехались в стороны. Я на негнущихся ногах спустилась по высоким заплеванным ступеням тамбура и спрыгнула на заснеженную платформу. Мои грубые ботинки со шнуровкой моментально побелели от крупных хлопьев падающего с неба снега. Сглотнув несколько раз, я заставила себя двигаться в сторону этой парочки, поборов в себе желание как можно быстрее скрыться ещё до того, как они меня заметят. Снег сыпал не переставая. Я почувствовала нестерпимый зуд в  горле и потянулась в карман за пачкой сигарет, как тут же услышала красивый высокий голос.

«О, так это твоя подруга? Элина, правильно?».

Я моргнула пару раз, прогоняя непонятную белую пелену с глаз, и торопливо закурила. Я ничего не понимала. Какие-то слова, общепринятые фразы, смех – все куда-то катилось в черную бездонную пропасть мимо моих ушей. Я похлопала себя по впалым бледным щекам, чтобы очнуться, выбраться из этого странного оцепенения, охватившего все мое слабое, тощее тело, и почувствовала острую боль в пораненных пальцах.

«Ты такая забавная… Неформалишь? А что слушаешь? Пошли с нами, нас ждут, будет весело, таких, как ты, они ещё не видели! Дорогой, помоги ей, рюкзак тяжелый, наверное.… Ха, ха, ну ты и куряга! Девушка должна быть девушкой, а ты так себя ведешь, и одеваешься странно».

«Элина, знакомься, это моя девушка. Галочка. Я тебе о ней ещё не рассказывал! Пошли, что стоишь?.. Нас в кафе ждут…».

Девушка, девушка… Люди ждут… Кто забавный? Я забавная? Я что, клоун?! Нет? Тогда почему они смеются и издеваются надо мной?! Я стиснула кулаки, боль в израненных пальцах прогнала оцепенение, и я почувствовала, как внутри моего бледного живота из ниоткуда появилось мохнатое существо голубого цвета с пятью паучьими липкими лапками. Ехидно похихикав, оно принялось усердно всеми своими противными конечностями выжимать все мои внутренности. Меня затошнило, и я с отвращением бросила в снег недокуренную сигарету. Она утонула в пухлом белом сугробе, оставив после себя маленькую продолговатую ямку, которую тут же засыпало безостановочно падающим с серого неба снегом. Стараясь дышать ровнее, я смотрела на это чистое, не накрашенное  лицо, голубые глаза, приоткрытый круглый рот, ослепительно белые зубы. Вот она потянулась к Н. и ткнулась носом в его щеку. Он, смеясь, притянул её к себе. Она вытянула шею. Какая тонкая шея, подумала я тогда. Кожа приятного персикового цвета. «Интересно, а если проткнуть эту прекрасную шею толстой спицей для вязания, другой её конец выйдет с другой стороны шеи? Там же шейные позвонки… Убью эту с..ку».

Я громко расхохоталась и, задыхаясь от смеха, расстегнула молнию на своей черной куртке. Капюшон съехал с головы, обнажив мои всклокоченные и выкрашенные в черный цвет волосы. Голубое существо, плотно засевшее с моих кишках, радостно заулыбалось, показав желтые прокуренные зубы и вывалив из уродливо открытого рта безобразно длинный черный язык. Оно кивнуло мохнатой головой и одним движением отпустило из своих липких лап все мои ноющие от боли внутренности. Я почувствовала невероятную легкость, свободу и…счастье? Я схватила валяющийся у моих ног рюкзак с несчастными бутербродами, улыбнулась ошарашенному Н., и, не взглянув на его куклу с персиковой кожей, побежала в сторону автобусной остановки. Они что-то кричали мне вслед, но я бежала, не оборачиваясь, перелетая через бетонные ограждения, не слыша сердитых окриков пешеходов и гудки возмущенных автомобилистов. Я воткнула в уши наушники от плеера, где на всю громкость надрывно пел вокалист группы H.I.M. «Heartache every moment», да. Хохоча и толкаясь, с широко открытыми глазами, полными слез, я добежала до отъезжающего автобуса и запрыгнула на его подножку. Волны громкой музыки уносили мое униженное сознание куда-то вдаль, где нет насмехающихся физиономий, предателей и прочего людского хлама. Размазав по щекам потекшую подводку, я успокоилась.

По возвращению в мой провинциальный город, я натянула капюшон по самые глаза, выбросила бутерброды бездомным собакам прямо в салфетке, вылила дымящийся чай из термоса в снег и медленно дворами пошла домой. Это был первый и последний раз, когда я пыталась «дружить» с людьми. 
К окончанию школы я почти превратилась в призрака. По всему телу торчали кости, кожа приобрела синеватый оттенок, вещи даже маленького размера висели на мне, как на вешалке. Автоматические двери в магазинах не реагировали на мое присутствие, и я терпеливо стояла вплотную к прозрачному стеклу, ожидая кого-нибудь из покупателей, желающих войти или покинуть супермаркет. Случайный человек проходил через широко распахнутые перед ним двери, а я черной тенью проскальзывала следом. Как правило, меня никто не замечал, впрочем, я и сама не хотела быть кем-нибудь замеченной.

Весной 2005 года я сдала выпускные экзамены. На «отлично». На выпускной вечер я не пошла и забрала свой аттестат с золотой медалью в директорском кабинете накануне этой вечеринки. Пожав мою костлявую синеватую руку с длинными пальцами, директриса испытующе посмотрела на мое безучастное лицо и сказала:
«Надеюсь, ты найдешь себя в этой жизни. Удачи, Элина».

Я незаметно кивнула, взяла у неё красную книжечку и медаль на алой атласной ленте и скрылась в темноте коридоров школы. В актовом зале на втором этаже рядом с директорским кабинетом собрались все мои одноклассники, и вся параллель бывших одиннадцатых классов. Я осторожно заглянула в широко открытые двери. Веселая хохочущая толпа нарядно одетых ребят представлялась мне сборищем людей с совершенно другой планеты. Они заметили меня в проеме дверей и стали громко орать, размахивая руками.

«Элина, иди сюда!».

«Иди к нам скорее!».

«Ты что там застряла?!».

«Давай, шевелись!».

«Может, в последний раз видимся!».

«Ну и ладно, в последний раз, так в последний» - равнодушно подумала я и, отрицательно покачав головой, попятилась назад. Но тут ко мне подбежала одноклассница в длинном серебристом платье со шлейфом и крепко схватила за локоть. Следом за ней ринулась ещё одна и потащила  меня в зал. У меня закружилась голова. Не удержавшись на своих тонких ногах, я неуклюже плюхнулась на пол, в самый центр красиво одетых людей. Я смутилась и будто бы увидела себя со стороны: в черных, протертых до дыр на коленях джинсах, в бесформенной черной толстовке с капюшоном и в черных кедах с белыми носами. Я могла поспорить на что угодно, что у меня в тот момент спутались на затылке крашеные черные волосы, а под глазами темнели круги от недосыпа. Я не слышала смеха над собой, не слышала ехидных замечаний в свой адрес, не слышала ничего, кроме биения своего бешено колотящегося сердца в костлявой груди. Сидя на полу в окружении веселящихся красивых лиц, я едва дышала и просто переводила свой безучастный взгляд с одного человека на другого.

«Странная она какая-то».

Эта фраза будто бы ударом плети вывела меня из оцепенения. Бешено оглядевшись по сторонам, я резко поднялась с пола и, схватив валяющиеся на полу аттестат с медалью, бросилась к выходу, растолкав перед собой этих безумно красивых людей, которые с моих детских лет только и делали, что смотрели на меня сверху вниз и смеялись.

«Я убью их всех, убью всех» - зло бормотала я, задыхаясь от быстрого бега. Добежав до дома, я вихрем пронеслась по лестнице на пятый этаж, ворвалась в квартиру, до полусмерти напугав отца своим безумным видом. Я заперлась в своей комнате на замок, и отказалась контактировать с внешним миром, целую неделю. Родители с братом пытались вытащить меня оттуда – уговорами, угрозами, мольбами. Ничего не помогало. Я сидела в темной зашторенной комнате на полу, закутавшись в толстый клетчатый плед, и тряслась от ужаса и отвращения, вспоминая этот адский хоровод ухмыляющихся лиц вокруг меня. Я с головой укрывалась пледом и широко открытыми глазами часами смотрела в черную душную пустоту пред собой. В голове крутились немногочисленные воспоминания, будто бы в глухую бездну светили тусклым фонариком, и тонкие лучи света пропадали в этой бездне, чтобы вновь появиться в ней.

Я пролежала в позе эмбриона на полу ровно неделю. Мама утром перед работой оставляла у моей двери поднос с едой. Я дожидалась, когда в квартире никого не оставалось, и медленно брела в ванную. Ополоснув своей узкое со впалыми щеками лицо в ванной комнате, я переносила поднос в комнату и закрывалась изнутри. Пожевав остывшие макароны с засохшей сверху них коркой расплавленного сыра, я выпивала холодный сладкий кофе и вновь ложилась на пол, укрывшись с головой клетчатым пледом. Спустя неделю своей умышленной изоляции от общества, я вышла из комнаты во время завтрака, когда на кухне собралась вся семья. Мама всплеснула руками и бросилась к плите  накладывать очередную порцию горячего омлета с колбасой. Отец внимательно посмотрел на меня поверх газеты, но ничего не сказал. У брата была летняя сессия в институте, поэтому, потрепав меня по всклокоченной макушке, он схватил со стола бутерброд и с сумкой выбежал из квартиры. Я молча села за стол и принялась за еду. Горячий омлет приятно грел мой сжавшийся от голода желудок. Мама, подперев подбородок правой рукой и наклонив голову набок, с жалостью смотрела, как я ем. Потом осторожно спросила:

«Что теперь собираешься делать?».

Я помолчала, прожевывая кусок ржаного хлеба и, не отрываясь, смотрела на трясущийся кусок омлета в тарелке.
«Пойду работать», - наконец ответила я, не узнавая свой голос. Впервые за неделю я с кем-то разговаривала, если не считать голосов воображаемых друзей и свой внутренний голос.

«А как же институт?» - поинтересовался отец и, закрыв газету, швырнул её на стол, - «Элина, у тебя идеальный аттестат и превосходные знания. У тебя есть все шансы поступить в любой ВУЗ Н-ска».

«Я знаю», - просто ответила я.

«И?» - отец недовольно посмотрел на мое изможденное туловище, - «Я не понимаю тебя».

«Я сама себя не понимаю», - пробормотала я и встала из-за стола, пропуская мимо ушей пламенную тираду отца о человеческом предназначении, долге перед обществом и государством.
Раздраженно захлопнув за собой дверь комнаты, я минуту постояла, разглядывая обстановку своего убежища и едва шевеля своим атрофированным мозгом. Чем же я хочу заниматься? Кем хочу работать? Что же мне делать? Мысль о том, что опять придется общаться с людьми и терпеть их безобразно красивые лица вгоняла меня в тоску. Я подошла к своему письменному столу и включила стационарный компьютер. Он загудел, экран засветился, освещая полумрак комнаты. Я села на крутящийся стул и подобрала под себя согнутые в коленях ноги. Я  сразу же вбила в поисковик данные об интересующей меня работе. «То, что нужно, то, что нужно» - бормотала я, размещая на сайте объявлений свое сообщение, - «Никаких людей, минимум общения, я это смогу…».

Мой мозг помог мне. Мне легко давались любые предметы, стоило только прочесть учебник или пробежать взглядом курс лекций. Но по какой-то причине мне было неинтересны все предметы, кроме рисования, которое отменили сразу после шестого класса средней школы, заменив его нудным до зубовного скрежета черчением. Я стала писать на заказ рефераты, курсовые работы и контрольные работы всем, кто не мог справиться с этим самостоятельно. Избегая общения с этими людьми, я работала под вымышленными именами и отправляла уже готовые работы им на почту. Чтобы не облажаться, я требовала предоплату в пятьдесят процентов, так как быть обманутой мне не очень хотелось. Деньги шли на мой банковский счет, открытый не так давно моей предусмотрительной мамой. Иногда я просила своего старшего брата передать заказчикам готовые работы. Не скажу, что семья была довольна выбором моей деятельности, но я была рада, что смогла немного отвлечься от своих невеселых мыслей и помочь семье с деньгами. Вместо всплывающих видений, среди которых мелькали красивые лица людей, я день за днем видела перед собой математические, физические, химические формулы, алгоритмы рефератов и курсовых, а также вымышленные имена тех людей, кто охотно платил мне за выполнение работы.

Июнь 2005 года прошёл гораздо насыщенней, чем я ожидала. С утра до позднего вечера я стучала по изрядно истертым клавишам компьютера, прерываясь на короткий, тревожный сон и безвкусную, серую пищу. Из дома я за весь июльский месяц так и не вышла, не видя в этом никакой необходимости.

В конце июня, отправив готовую курсовую работу какому-то заочнику из Н-ского университета, я решила впервые за несколько недель выйти из дома. Дождавшись, когда сумерки поглотят в свою синюю паутину город, я надела футболку с длинными рукавами и в черно-белую полоску, широкие черные брюки с огромными накладными карманами. Затолкав свои худые ступни в белых носках в черные башмаки на высокой платформе и, схватив с пола свой неизменный рюкзак с наколотыми на нем булавками, я пригладила свои торчащие в разные стороны крашеные волосы, надела темные очки и вышла из квартиры. Прижимая к правому плечу рюкзак, я неслышно покинула подъезд и остановилась на крыльце, на минуту зажмурив глаза под солнцезащитными очками и затаив дыхание. Свежий вечерний воздух ударил мне в нос, вызвав нестерпимое жжение и обилие слез из зажмуренных глаз. Несмотря на темные очки,  заходившее за горизонт вечернее солнце жгло мои несчастные глаза и неприятно грело мою синевато-бледную, как у мертвеца, кожу.  Отдышавшись и вытерев футболкой глаза под очками, я не торопясь побрела по узким улочкам в центр города. Судя по всему, был шестой час вечера. Всюду гуляли парочки, молодые мамаши с колясками, старики. Спешили домой после работы голодные люди. Все как прежде. Как всегда. Остановившись у здания главпочтамта, я достала из кармана брюк пачку сигарет. Неторопливо закурила, и, выдыхая дым, побрела по центральной улице. К счастью, ни одного знакомого лица я тогда не встретила.
Я подошла к зеленому зданию банка и выбросила тонкий и короткий окурок в урну, вызвав бурю негодования у выходящей из банка бабки с тряпочной сумкой в скрюченных пальцах.

«Ишь, совсем озверели! Девка, и курит! Как рожать-то будешь, а?! Инвалидов только плодить тебе…».

Я молча прошла мимо и скрылась за стеклянными дверьми, оставив недовольно вопящую бабку на улице. В банке почему-то пахло валидолом и какими-то пыльными бумагами. На кассе стоял стрекот неизвестного мне аппарата. Я подошла ближе к барьеру и вздрогнула. Из-за прозрачного стекла на меня смотрело улыбающееся красивое лицо девушки. Русые волосы, заколотые на идеальном затылке, чистая кожа, розовый приоткрытый рот… Меня затошнило, и я еле устояла на ногах, держась за высокий барьер вспотевшими узкими ладонями. Капелька противного пота скатилась по моему бледному виску.

«Чем я могу вам помочь?».

«Деньги» - выдавила я из себя и судорожно вздохнула, - «Снять. Надо».

Получив свои первые заработанные наличные, я пулей вылетела на улицу и долго стояла, держась на кирпичную стену банка, выкрашенную в зеленый цвет, тяжело дыша и вытирая вспотевший лоб дрожащими пальцами. Я почувствовала, как в моем тощем животе разворачивается  из круглого голубого клубка знакомое мне пятиногое существо и липкими лапами тянет все мои внутренности к себе. Красивые люди…опять. Я погладила свой впалый живот под полосатой футболкой, пересчитала свой первый гонорар и не спеша пошла по адресу, который заранее выписала из интернета на клочок вырванного листа из тетради.

Салон пирсинга и татуировок «Alma» находился в полуподвальном помещении возле Центрального рынка. Я осторожно прошла по темному коридору и толкнула дверь  со скромной вывеской, изображающей лысого мужика с металлическим кольцом в носу и с татуировкой в виде ухмыляющегося черепа на правом плече.

Пожилой Мастер в черной майке и в брюках защитного цвета любезно проводил меня до кушетки и пошёл мыть руки. Глядя на его седой затылок с редкой косичкой, я думала, что это, наверное, великий человек, раз он способен рисовать такую красоту на телах людей, превращая обычную, ничем не примечательную кожу человека в произведение искусства. Доказательства висели по стенам этого маленького кабинета в металлических рамках. Голые спины, руки, ноги, ягодицы, животы незнакомых мне людей украшали наколотые на них змеи, драконы, невиданные мне ранее цветы, мифические звери и прочие восхитительные рисунки. В отличие от страшной красоты людей, эта красота на человеческой коже умиротворяла меня, а голубое мохнатое существо начинало довольно урчать как кошка, и медленно отпускать мои внутренности из своих липких лап.

«Ну как, нравится?».

Я с трудом перевела взгляд с фотографий на подошедшего ко мне мастера и утвердительно кивнула головой. Он усмехнулся и открыл ящик с блестящими иголками, шприцами и прочим инструментом. От их металлического сияния у меня радостно свело живот, и рот сам собой растянулся в улыбке. Мастер надел белые медицинские перчатки. Набрал обезболивающее средство в тонкий шприц. Резко запахло спиртом. Я закрыла глаза и почувствовала боль от шприца где-то на уровне нижней губы. Через несколько минут у меня занемела вся нижняя часть лица. Мастер приподнял мне голову и, оттянув бесчувственную нижнюю губу, проткнул её одной из серебристых иголок из своего чемоданчика. Тупая, но все же боль пронзила насквозь мое онемевшее лицо. Мастер ловким движением вогнал сережку с металлическим шариком мне под нижнюю губу, аккуратно вытер место прокола  ватой, смоченной  в спирте, и поднес к моему лицу круглое зеркало со сломанной ручкой. Я посмотрела в него и увидела узкое, бледное лицо с выступающими скулами и впалыми щеками. Темные круги под глазами, тонкие губы с синеватым оттенком. Под нижней губой, над подбородком красовался металлический шарик величиной с большую горошину.

«Красиво» – пронеслось у меня в голове, и легкий румянец окрасил мои безжизненные щеки. Я улыбнулась в зеркало. Тупая боль пульсировала в нижней губе. Языком нащупала пирсинг с внутренней стороны. Металл. Красивый, холодный. Такой надежный.

«Спасибо» - просипела я и протянула Мастеру две зеленоватые бумажки.
Он кивнул и взял у меня деньги, проговорив:

«Можешь посидеть немного, пока наркоз не отойдет. Только потом болеть будет сильнее, предупреждаю».

«Да» - радостно выдохнула я и опять языком пощупала железо у себя во рту, - «Я знаю это».

Я спрыгнула с кушетки. Голубое мохнатое существо устроилось у меня в кишечнике и, скрутившись в тугой клубок, крепко уснуло, подобрав под себя свои липкие лапы. Облизывая металл у себя во рту, я спросила у Мастера, как часто к нему заходят клиенты.

«Частенько» – ответил пожилой Мастер и уселся на высокий табурет, скрестив свои мускулистые руки на груди и закинув одну ногу на другую. – «Особенно молодежь вроде тебя. Прокалывают себе все, что только можно, и даже то, что нежелательно, тоже прокалывают. Говорят, что физическую боль любят причинять себе люди, пытающиеся заглушить боль душевную. Может, это правда, может, и нет…. В основном, конечно же, люди хотят как-то выделиться среди толпы. Но пустота в этих глазах, сменяющаяся живым блеском в ответ на боль, даже меня немного пугает. Вот у тебя пустота не исчезла» - добавил Мастер и ткнул в мою сторону указательным пальцем с массивным серебряным кольцом, - «Она просто стала немного светлее».

Поблагодарив еще раз пожилого Мастера, я покинула салон тату и пирсинга. Довольная как слон, я даже немного напевала, выходя из темного полуподвального помещения на улицу и не обращая внимания на пульсирующую боль в нижней губе. Было начало восьмого вечера, везде кишели люди, но я их не замечала. Несмотря на сгустившиеся сумерки, я не снимала своих темных очков, наслаждаясь уютной темнотой, окружающей меня. Отходивший наркоз даровал мне радость и эйфорию, сравнимую лишь с далекими воспоминаниями из детства, когда я бежала по бескрайнему, ярко-зеленому одуванчиковому полю, и растущая на нем трава щекотала мне колени. Я ощущала во рту терпкий вкус металла и чуть не вопила от счастья.

Вернувшись обратно, я оставила на кухонном столе  огромный торт «Наполеон», купленный в честь впервые заработанных мной  денег, и до прихода всей семьи после работы и учебы закрылась в своей комнате. Закутавшись в клетчатый плед, я села перед компьютером и нацепила на свою взъерошенную голову огромные наушники. Я открыла пакетик с сушеными бананами и, жуя  сморщенные продолговатые  коричневые комочки, одной рукой вбила пароль своей почты. Пока меня не было дома, пришел заказ на реферат по культурологии и одно письмо «без темы». Разжевывая липкий сушеный банан и поскуливая от боли в нижней губе, я открыла безымянное письмо.

На весь экран монитора всплыла огромная картинка с изображенными на ней юношей и девушкой. Идеальные черты лица, улыбки, блеск…. Я инстинктивно закрыла глаза, ожидая свою обычную реакцию – тошноту, боль, страх. Но ничего не произошло. Я чувствовала только саднящую боль на месте прокола и вкус пережеванных сушеных бананов во рту. Я открыла глаза. Прочитав безымянное послание, я поняла, что это просто реклама  новой стоматологической клиники, недавно открывшейся в Н-ске.  Уставившись в безупречно красивые лица людей на мониторе компьютера, я тихо засмеялась и прошептала:

«Вы некрасивые. Вы уроды. Теперь красивая я, и бояться нужно меня. А кто будет бояться уродов? Только такие же уроды, как и вы. Уроды, уроды, уроды, уроды, уроды…. Убивайте себя сами, уничтожайте друг друга, да хоть со свету вы друг друга сживите, мне будет все равно. Красивые люди… это не вы! Теперь я знаю, кто они такие – красивые люди!».

Посмеявшись, я закрыла безымянное послание и нажала курсором «удалить».

…На следующий день я отнесла документы на физико-математический факультет Н-ского университета.

Конец.