День благодарения Глава первая

               
               
     Боб Сорр, успешный художник, зажиточный человек, щедрый меценат, много лет поддерживающий и продвигающий талантливую молодежь, прогуливался по своей улице,   абсолютно безлюдной в  этот предпраздничный вечер, и чувствовал себя очень  одиноким и несчастным. Вот и прошел еще один день, который, как, впрочем, и многие другие дни,  его ничем не порадовал.  Нет, слава Богу, жизнь вроде бы текла вполне успешно, но заказы на  картины, поступившие за последнее время, хоть и  оплачивались весьма достойно,  были совершенно неинтересными в плане творчества, зато съедали кучу времени. Времени вообще было катастрофически мало.
   Вот, к примеру, сегодня. Вместо того, чтоб выбраться в предместье, чтоб делать зарисовки к новой картине, заказанной одним культурным центром, он целое утро  угробил на встречу  с так называемыми "деловыми" партнерами. Нет,  бизнесом сам Боб никогда не занимался, и ничего в нем не понимал, но несколько лет назад , из чистого сострадания , решил поддержать близкого приятеля, вложив небольшую сумму денег  в его  фирму. Вклад хоть и составлял четвертую часть уставного капитала, был для Сорра, уже популярного на тот момент художника, не такой уж большой суммой, всего-навсего  гонорар за  портрет то ли третьей, то ли четвертой жены   какого-то нетребовательного нефтяного магната. Приятель оказался парнем оборотистым, дела вел смело, но без неоправданного риска, и за несколько лет сумма вклада украсилась  несколькими нулями, что обязывало теперь Боба время от времени скучать на заседаниях совета директоров. На заседании обсуждались какие-то очень важные, но  абсолютно непонятные художнику вопросы,  и под негромкое, мерно текущее обсуждение, Боб , как правило,  думал о своих делах, а порой даже задремывал.
  К полудню он  все-таки успел на открытие выставки работ молодого перуанского скульптора, которого сам протежировал весь последний год.   Как-то, гуляя узкими улочками маленького городка, Боб залюбовался фигурками, украшавшими окна и балкон одного скромного домишки. Химеры, монстры, чудища были так омерзительны и одновременно так завораживали, что он простоял перед фасадом дома не менее получаса, пока из домишки не вышла худощавая, неопрятно одетая женщина, и не поинтересовалась, не окатить ли господина помоями, чтоб привести  в чувства. Или господин такой же чокнутый, как ее племянник, что может любоваться всей этой гадостью, которую она бы с огромным удовольствием выкинула на помойку, чтоб от людей не стыдно было, если бы за этих уродцев не удавалось бы время от времени выручит пару монет. Бывают же придурки на свете, согласные выкидывать деньги на ветер! Синьор не из таких? Синьор оказался именно из таких. Он не только скупил все работы парнишки, (деньги, естественно, прибрала словоохотливая синьора), но и увез парня в Нью-Йорк, оплатил ему мастерскую, материалы, назначил небольшой, но достойный пансион, и через полгода о парне уже заговорила вся пресса. Теперь  заказы талантливому парнишке  сыпались, как из рога изобилия и необходимость поддерживать его материально исчезла. Даже  напротив, доход, и вполне ощутимый, получал теперь сам Боб, как владелец галереи, в которой выставлялся парень. 
 Покрутившись на выставке часа полтора, по улыбавшись именитым посетителям, и раздав автографы всем желающим, художник отправился на урок в частную  студию. Вообще-то, уроков он давно уже не давал, но эту студию несколько лет назад открыла его любимая ( на тот момент) женщина, и  на первых порах она, студия, была  убыточной,  Чтоб помочь подруге, сделать заведению имя, художник согласился раз в неделю  давать студентам уроки живописи. На имя Боба Сора, как бабочки на огонь, тут же слетелись желающие учиться, и в данный момент студия процветала настолько, что гонорар, получаемый художником из чисто символического превратился в весьма достойный. 
 Дальше..., дальше вспоминать было неприятно. Обед с любимой (на данный момент) женщиной из приятного, легкого,  мероприятия, с далеко идущими последствиями, довольно быстро превратился в пошлое выяснение отношений и закончился не романтическим вечером, как предполагал мужчина, а полным разрывом , на этот раз, похоже, окончательным. Вот чего Боб никак и никогда не мог понять, так это того, зачем и для чего некоторым людям, а особенно женщинам, нужна определенность и точные формулировки. Ведь есть прекрасная народная мудрость, типа "поживем - увидим", "будет день - будет пища","тише едешь, дальше будешь",  "утро вечера мудренее", ". Впрочем, последнее, кажется, не о том. Но мужчина твердо был убежден :  отказ точно облечь в слова степень близости с подругой, вовсе не повод для того, чтоб бросать его одного в предпраздничный вечер. И вот теперь, когда все сидят за столами накрытыми белоснежными скатертями, наслаждаются ароматом запеченой индейки, политой клюквенным сиропом и готовятся произнести слова благодарности семье, друзьям и Богу, он, известный художник, богатый человек, щедрый меценат, бредет под мелким, уныло моросящим, дождем по пустынной улице, и никому нет дела до того, как ему одиноко сейчас.
  Впрочем, не так уж он и одинок. Вон на лавочке, сгорбившись под огромным зонтом, сидит какой-то старичок. Видать, тоже один, как перст в этом мире, даже в праздничный вечер не с кем словом перемолвиться. А может его даже из дома выгнали? Холодный осенний вечер не самое приятное время для прогулок.
 - Простите, сэр, у Вас все в порядке? - поинтересовался Боб , заглядывая под зонт.
Старичок поднял на заботливого прохожего тускловатые, прикрытые морщинистыми веками слезящиеся глазки и вдруг весело улыбнулся.
  - Вас обеспокоило то, что я в праздник мокну под дождем один, на темной улице?! Благодарю Вас, но это пустое! Я проведу этот вечер со своей многочисленной семьей, а сейчас жду, когда за мной приедет внучка, и отвезет меня в дом моего старшего сына. Вы же знаете, день Благодарения надо праздновать в доме старшего в семье. Пока была жива моя жена, вся семья собиралась у нас дома. О, сэр, Вы не представляете, какой прекрасный у нас был дом! Несколько этажей, много спален, маленьких, но очень уютных, прекрасный сад с большой беседкой и огромным круглым столом. Моя жена очень любила, когда к нам приходили дети, когда приезжали друзья, родня, и я построил такой дом , чтоб всем хватало места. Какие чудные праздники проходили в этом доме, когда собирались вместе и молодые, и старики, и дети. Готовили много вкусной еды, придумывали веселые забавы, приятные сюрпризы.
 -  Я Вас понимаю,  теперь все в прошлом и Вы грустите?
 - Грущу? Нет, что Вы, я просто вспоминаю! Что-то действительно осталось в прошлом, но почему Вы сказали "все"? Когда мы с женой состарились, на не под силу стало держать такой дом, пришлось его продать.
 - Да, да, дальше я знаю, "Дальше - тишина", Вас с женой разлучили жестокие дети, она умерла, а Вы, в грусти и печали,  доживаете свои дни в доме престарелых?
В ответ на эти слова старик уже не улыбнулся, а просто расхохотался. И Боб вдруг очень удивился тому, каким веселым,  молодым и, пожалуй, даже задорным  был этот смех. Смеялся старик довольно долго, потом вытащил из кармана не бумажный, а самый настоящий , огромный батистовый  клетчатый платок, купленный, судя по всему, еще его женой на дешевой распродаже лет 30 назад, громко высморкался, вытер набежавшие от смеха слезы и сказал:
 - Привет, Альмина Кротер, бедная, романтичная, депрессивная Вина Дельмар! Наверное, она так боялась старости, немощи, одиночества, что написала эту страшную вещицу, причем, заметьте, будучи совсем молодой женщиной. А когда поняла, что возраст вовсе не катастрофа, писать перестала, и прожила в покое и  благополучии до глубокой старости. Простите, сэр, но этот рассказ не обо мне. Мы простились с нашими милым домом, не только из-за финансовых соображений, слава Богу, наши дети крепко стоят на ногах и не оставили бы нас без помощи. Большой дом, большой сад, все это  требует много сил, и когда тебе за 70, такая работа уже не приносит радости.  Мы с Наташей все обсудили, да-да, мою жену звали Наташа, что вы удивляетесь, мы ведь из России. Так вот, мы все обсудили и решили дом продать, купить себе небольшую квартирку в таком городе, чтоб недалеко от всех детей, они ведь у нас по разным штатам разъехались. Вот так мы оказались в Нью-Йорке, а когда, через несколько лет, Наташа умерла, я остался один. Мог бы, конечно, перебраться к кому-то из детей, но уже привык к городу, к приятелям, к клубу, в который хожу три раза в неделю, теперь это моя жизнь, на новом месте все начинать сложно. Но, Вы знаете, ничего не пропало зря! Большой дом с большим садом построил мой старший сын, теперь вся семья по праздникам собирается у него, а иногда и у среднего, там тоже места всем хватает. у дочки хоромы не такие удобные, но большой стол, за которым найдется место всем, от мала до велика, есть и у нее, мы ставим его на специальной площадке под окнами, на запах вкусной еды  приходят соседи, они выходцы из Испании, и опять веселье, шум гам кутерьма. Весело!
 - Да,  - с завистью произнес боб, - Вам повезло, у вас такая дружная семья, люди к вам тянутся. Я ведь тоже из России, Борис Сорькин меня тогда звали, но вот всю жизнь один, с детства. С родителями особой теплоты не было, у них своя жизнь, работа, друзья, "иди в свою комнату, не трись возле взрослых". Приятелей всегда много, и раньше, и теперь, а другом назвать, чтоб по первому зову, в ночь, на последние деньги, пожалуй, и некого. Девушка любимая была, тогда думал - единственная, все обещало, что уж с ней то мы будем счастливы, нарожаем много детей, построим дом, сад, и умрем в один день, но она  просто исчезла из моей жизни, без причины, без объяснения, я до сих пор не понимаю, почему.
  - Простите великодушно, - сказал старик уже по-русски, - если у Вас есть время, может я успею рассказать Вам одну историю, которая произошла со мной в далеком детстве. И если не возражаете, расскажу ее на русском, давно не говорил на родном языке, а иногда очень хочется! Случилась она еще до войны, Вы понимаете, о какой войне я говорю. Так вот, было это в тридцатые, знаете какое это было время? Нет, нет я не о репрессиях, не о лагерях и не о "воронках". Тогда ведь люди тоже жили обычной жизнью обывателей, ходили на работу, влюблялись, рожали детей. А родив этих детей, тут же отдавали их на воспитание государству, для того, чтоб выйти на работу и быть полезным членом общества.  Нет, отдавали не в детские дома, зачем, я говорю о тех заведениях, которые потом стали называться садики, ясли, а тогда назывались "очаг". И находились дети в таких "очагах" с самого нежного возраста. Не надо думать об их отцах - матерях, как о каких-то монстрах, они, конечно же нежно любили свое чадо, и, возможно, охотно бы растили, холили и лелеяли бы его сами. Хотя бы первые месяцы. Но идеология твердила, что лучшего воспитателя, чем Партия, не найти и гнала обоих родителей на производство, а детей в эти самые "очаги". Вот именно таким "общественным"ребенком я и рос, искренне считая своей семьей дедушку Ленина, а другом - товарища Сталина.
Жили мы обычно, мама заботилась о том, чтоб я рос не худым и ходил в чистых чулках, отец следил, чтоб ножки моей кроватки не шатались, а самокат не скрипел при езде. Остальную родню я видел редко, включая бабушку, мамину маму, которая была председателем женсовета, учила молодых фабричных девчонок , как строить крепкую социалистическую семью, и на внука у нее просто не хватало времени.
 Но однажды отец вернулся с работы с опущенной головой,  в руках держал телеграмму с одной строчкой "Муся умерла". Мама прочитала, охнув села на табурет и расплакалась. Я уже знал к тому времени, что Муся - это папина мачеха.  Слово "мачеха" для Муси абсолютно не подходило, она была очень доброй, улыбчивой, щедрой и на ласку, и на помощь. Дедушка женился на ней  после того, как, родами, умерла его первая жена,родная мама моего отца. Женился без любви, а по отчаянной необходимости - в доме нужна была хозяйка, а детям, особенно грудничку - мать. Отчего Муся согласилась нести такой крест, я так никогда и не узнал, на вид всегда славной была, и работница, и певунья, чего ей за вдовца было идти, да еще и с таким приданым. Может, влюблена в него была тайной девчоночей любовью, а может, побоялась в девках остаться, парней то по деревням совсем не было, каждый убогий - жених. Вот она и рискнула, да, выходит,  просчиталась,  дед погиб через неделю после их свадьбы, нелепо погиб, крышу чинил, упал вниз, да на вилы. Хорошо хоть умер сразу, а то Мусе еще бы и с лежачим мучиться. Ей бы уйти, кто бы ее упрекнул, но она, оставаясь всю свою недолгую жизнь верной  женой, без жалоб и сетований, тянула всю его семью, и мать хворую, и братьев непутевых, и двоих детей малолетних.  Всех выходила, вырастила, выучила, к делу пристроила. Да все с улыбкой, с прибауткой, будто шутя.
 Мусю все любили и на ее похороны съехалась вся семья. Мне тогда лет пять-шесть было, и на всю жизнь я запомнил большой круглый стол, накрытый протертой до дыр плюшевой скатертью (говорили - Мусино приданое) , желтое пятно света от керосиновой лампы на ней и молчаливых людей с добрыми лицами, сидящих тесно, плечом к плечу вокруг стола. Сидят тесно, но не ругаются, никто другого не отталкивает, а наоборот, старается потесниться. А я, маленький, лежу в углу на лавке и любуюсь ими.
 И так мне этот стол запомнился, что когда мне исполнилось десять лет, я попросил маму ничего мне не дарить, а устроить праздник: напечь пирогов, позвать родню, чтоб опять семья сидела плечом к плечу, а я бы, почти взрослый, на этот раз, был один из них.
 Мама долго отнекивалась, но в конце концов, согласилась. Нарезала винегрет в большую миску, пироги испекла, с капустой, с луком, и мои любимые, с саго. Вы помните, что такое саго? Впрочем неважно, крупа такая была, самая дешевая. Папа в аптеке спирт купил, какими-то травками закрасил, настойка вышла. Чем не праздник.
 Родня почти вся собралась, и бабушка, мамина мама, и отцовы дядья, брат, и мамина сестра. И вроде, неплохо все поначалу шло, но тут дядья подковыривать маму стали, что, де, закуска скромная,  выпивки маловато, родню не уважаешь?! Бабушка вступилась, откуда, мол деньги на выпивку, племяш ваш копейки приносит? Мама за отца вступилась:
 - А где ж больше взять, муж и так целый день на заводе пропадает!
 - Ага, - подлила масла в огонь ее сестра, -  знаем, что его там держит, в цех новая нормировщица пришла, ну вылитая артистка Зоя Федорова, все мужики вокруг нее вертятся, и твой, наверное, туда же.
 - А твой-то, - не осталась в долгу мама, - вовсе на работу не ходит, а ты за зиму вторую лису себе покупаешь!
 - Так он писатель у меня, в газету пишет - оправдывалась тетка, - дома пишет, раз в неделю в редакцию возит!
 - Точно, возит, видели, как за ним "воронок" приезжает. А что-то ваших друзей последнее время много меньше стало? - как бы невзначай произнес один из дядьев и увел братьев на лестницу покурить.
 Любимый пирог показался мне сухим, как опилки, компот - кислым и я, схватив пальтишко и шапку, выскочил на улицу. Долго брел между домами, размазывая по лицу слезы жесткой от мороза варежкой и никак не мог понять, почему в старых книжках, доставшихся мне от Муси, у детей была СЕМЬЯ, а у меня ее нет. В конце концов, устал и присел на лавку.
 Наверное, вид у меня тогда тоже был очень жалким, как сейчас, когда Вы решили подойти ко мне. Так вот, тогда тоже подошел ко мне человек. Уж не помню, был ли он молод или стар, тогда все мне казались старыми. Поинтересовался, чем это я так расстроился. а мне так плохо было, так тоскливо, что я все ему и выложил. Мол, так и так, Толстой, Чехов, даже девчачья писательница Чарская, все пишут про СЕМЬЮ, а у меня ее нет, и, похоже, никогда не будет.
 Незнакомец дал мне выговорится, помолчал, а потом попросил неожиданно:
 - Слепи-ка мне снежок!
 Я очень удивился такой просьбе, но отказать не было причины. Сгреб варежкой немного снега с обочины и стал мять его. Снег был сухой, разлетался, лепиться не хотел.
 - Что, не выходит?
 - Не выходит, морозно очень, снег совсем сухой.
 - Вот то-то и оно, не все и не всегда "лепиться" только потому, что нам этого очень хочется.Ты понял о чем я?
 - Но я же помню, тогда... Почему тогда они были вместе?
 Мужчина снял теплые вязаные перчатки, зачерпнул немного снега и горячими руками стал лепить колобок, время от времени согревая его своими дыханием. Через несколько минут у него на ладони лежал небольшой ледяной шарик.
 - Вот видишь, горячие руки, тепло, упорство растопили сухой снег, могут смягчить и души людей. Просто у тебя еще силенок маловато, а у Муси хватало, опять же, не сразу и не вдруг.
 - А если у меня никогда не хватит сил усадить их плечом к плечу за один стол? Я что, всю жизнь буду одинок ? - со страхом произнес я.
 - Ну почему же? - незнакомец поднялся с лавки, отряхнул черное ворсистое пальто от снега, натянул теплые перчатки на большие,  красные от холода руки. - Кто сказал, что лепить непременно нужно только из сухого снега, в мире есть и другие, более податливые материалы. С годами ты это поймешь, и свою семью будешь "лепить" так, как, наверное, делала это Муся. Что-то я расфилосовствовался, - произнес он с насмешкой. И заложив руки за спину, пошагал прочь из сквера.
 - И это был.... - с надеждой на эффектную концовку начал было Борис.
 - Понятия не имею, кто это был - сокрушенно покачал головой старик, - это сейчас, в эпоху газет, телевидения и интернета все на виду, а тогда в лицо знали лишь вождей, и то,только тех, чьи портреты красовались в кабинетах и классах. Может он и был "кем-то", но для меня он остался умным и неравнодушным человеком, которого тронули слезы чужого мальчика. Слушайте, а ведь моя внучка уже минут пятнадцать мигает мне фарами на той стороне улицы! Хороший ребенок, не хотела прерывать нашу с Вами беседу, ее так бабушка учила. Не сочтите за труд, помогите мне подняться, и желаю Вам так провести этот вечер, чтоб было за что потом поблагодарить небеса!
И старик медленной, шаркающей походкой направился к стоящему на противоположной стороне "бэнтли".
Благодарить небеса за проведенный вечер? Вряд ли вечер, проведенный у телевизора с банкой пива и тарелкой с сушеными кальмарами вызовет желание вознести благодарность Господу, - подумал Боб и продолжил свой путь.

Остальные главы смотри  на стр автора