Мариам 16 Новый поворот

Подплывая к Брундизию, Мастер обнаружил, что море ему порядком надоело. Он садился на корабль в Иоппии в конце лета, а сейчас уже осень перевалила за середину. Кущи(39 )он встретил в море, да ещё на греческом корабле – какой тут праздник? - одни слёзы. Он представлял себе, что сейчас творится в Иудее, - и чувствовал себя безнадёжно одиноким в этом неприветливом штормящем море среди разномастной и разноязычной толпы, в окружении которой он вынужденно находился последние полтора
месяца. А ведь и к Пасхе домой не добраться. А что за Пасха на чужбине? Ох, не говорите…
Менялись корабли, менялись пассажиры, менялось море, неизменным был, пожалуй, только Пианхи, да и того нельзя было считать полноценным евреем, то есть нормальным человеком, хотя бедный нубиец изо всех сил доказывал хозяину свою религиозную лояльность. Но язычник он и есть язычник, и ничего с этим не поделаешь. Однако усердие слуги Мастер ценил и поощрял.
Морские путешествия, как известно, располагают человека к сугубой молитве и богомыслию. Но даже на этом Мастер толком сосредоточиться не мог. Слева перед его глазами периодически мелькали острова – скалистые, чуть оживлённые аскетичной растительностью, а справа тянулся бесконечно скучный берег – желто-серый, с редкими зелёными проплешинами. Однообразие нарушали короткие стоянки в портах. Можно было сойти на землю, пока корабль запасался питьевой водой и поправлял такелаж. Мастер неизменно посылал Пианхи в ближайшую таверну навести справки о путешественниках, а сам следовал в еврейский квартал, если таковой имелся, чтобы потолковать с солидными людьми и расспросить насчёт новоприбывших. Никаких настораживающих сведений они так и не обнаружили, зато у Мастера окрепла уверенность, что за ними кто-то неотступно следит, и он постоянно вглядывался в лица своих спутников на корабле и ломал голову над тем, кто же такой умный. Пианхи был солидарен с хозяином и тоже вертел головой во все стороны, тем более, что таинственное убийство в Фессалониках заставило его опасаться за свою жизнь.
И всё-таки в море было спокойнее, чем на земле. Это они поняли потом, когда высадились на берег в Брундизии.
Кое-как отбившись от носильщиков и лоточников, окруживших плотной толпой пасса-жиров, сошедших на берег, они попали в круг агентов постоялых дворов – и здесь Мастер придержал Пианхи, который навострился бежать в еврейский квартал с очередными восковыми прописями.
-Сейчас мы рассредоточимся, - прошептал ему на ухо хозяин, - ты отправишься дворами в еврейский квартал, а я к улице Сукновалов и посмотрим, кто за нами пойдёт. Встретимся после захода солнца в таверне справа от амфитеатра. Пианхи подхватил их большую дорожную сумку – и был таков. Мастер провёл его взглядом – за нубийцем отправился грек, который  меньше всего вызывал подозрений на корабле – он, похоже, был рабом скучающего старого италийца, измученного морской болезнью и, как манны небесной, ждавшего той минуты, когда его многострадальное тело наконец-то утвердится на берегу. Раб практически не отлучался от него. Неужели он ещё успевал проследить за Пианхи и за Мастером? Мастер отошел в тень и стал рыться в дорожной сумке, незаметно приглядываясь к римлянину. Тот не обращал на него никакого внимания. Он качал головой, закатывал глаза, вздыхал и прикладывал что-то к вискам и к затылку. Потом он, видимо, стал приходить в себя и блаженно воззрился на море с видом человека, испытывающего неописуемое облегчение. К нему подлетел носильщик. Римлянин замахал руками и, похоже, отказался от услуг. Неужели пойдёт дальше пешком? Нет, вскоре появились семеро рабов с паланкином. Один из них, поприветствовав хозяина, откинул лестницу и страдалец взобрался под занавески. Но на мгновение он помедлил и что-то шепнул рабу в полотняном плаще с капюшоном. Раб оглянулся на Мастера, кивнул головой и взял одну из ручек паланкина.
«Значит, сейчас они свернут за ближайший угол, и этот вернётся по мою душу», -понял Мастер. Он неплохо знал Брундизий, поскольку ему неоднократно приходилось задерживаться в этом городе в ожидании то корабля, то спутников, с которыми можно безопасно следовать в столицу, - в зависимости от того, в какую сторону он направлялся – в Рим или из него.
Мастер сообразил, что у него сейчас есть две возможности – либо затеряться в порту, либо быстро прошмыгнуть на главную улицу, забежать в лавку чеканщиков - там всегда много народа - и незаметно воспользоваться чёрным ходом. Но бегать и шмыгать в его возрасте было как-то несолидно и, кроме того, он хотел выяснить, кто же его преследует, поэтому Мастер быстро встал, смешался с толпой и повернул к портовым складам. Склады представляли собой навесы и сарайчики, где временно хранились самые разнообразные ввозимые и вывозимые товары. Там было много народу, и Мастер не опасался, что его заметят. Правда, ему пришлось снять полосатый халат, который наверняка бросился в глаза его преследователю. Это раздосадовало Мастера, потому что ветер с моря начал распоясываться, как подвыпивший юнец – приставал к прохожим, хватал за полы одежды, задирал туники и хитоны и шлепал по голому телу промозглым холодом.
Мастер свернул халат, сунул в маленькую дорожную сумку, висевшую у него на плече, и стал наблюдать. Раб в полотняном плаще появился с неожиданной стороны. Поозиравшись, он направился в сторону складов. «Хитёр жук!» - Мастер проскользнул в один из сарайчиков и, прикрыв дверь, стал спрашивать сторожа о хозяине. Сторож, восседавший на связках пеньки, видимо, был фракийцем и не сразу разобрал негладкую латынь мастера. Пришлось повторять едва не по слогам. Разговор затянулся, и Мастер краем глаза увидел сквозь щель в двери, как человек в полотняном плаще показал ему спину. Теперь можно было осторожно выйти, оборвав разговор на полуслове, и начинать преследование преследователя. Они покружили по порту, потом по городу, выбрались за городские ворота и оказались на кладбище. Мастер остановился – оскверняться ему не хотелось. Кладбище располагалось по обочинам дороги. Между некоторыми захоронениями были посажены деревья и кусты. Придётся прятаться там. Он осторожно прислонился к довольно объёмному кипарису и затаился. Ждал он долго. Совсем похолодало, и Мастер опять накинул халат на плечи.
Солнце начало потихоньку пробираться к западу, когда раб, придерживая правой рукой соскальзывающий с головы капюшон, вышел на дорогу и заторопился в сторону города. Мастер пристроился за большой телегой горшечника, который вёз на рынок свой неказистый товар. Ему повезло, потому что в городе маршрут телеги некоторое время совпадал с направлением движения раба. На Пыльной улице телега повернула налево, к рынку, а раб в полотняном плаще, оглядываясь, устремился прямо. Но здесь наблюдать за ним было легче, потому что можно было спрятаться за портиком или заглянуть в какую-нибудь лавочку. Так они добрались до еврейского квартала и остановились перед домом, в который Мастер послал Пианхи. Это Мастера не удивило, но он задался вопросом, с какой же стороны ко всему этому припутаны римляне?
Вечером в таверне Пианхи протянул ему табличку с адресом ночлега. Вещи он туда относить не стал. Мастер задумался. Пожалуй, действительно, разумнее будет переночевать в другом месте, а потом, может быть, вообще целесообразно сесть на корабль, желательно незамеченным, и добраться до Рима морем. Вдруг взгляд Мастера остановился на двери таверны и замер. Пианхи посмотрел на вход. В таверну важно вплывал толстый весьма богато и благочестиво разодетый еврей – всё было при нём - и кисточки по краям одежды, и тотафот(40)на лбу и золотые перстни на руках. Он явно кого-то искал. Увидев Мастера, он сильно изумился и направился к нему. Мастер встал:
-Шелом, Пинхас.
-Мир тебе, брат мой, - степенно ответил благочестивый муж, - какими судьбами?
Он старался быть приветливым, но это ему удавалось плохо.
-Что ты делаешь в Брундизии? – спросил Мастер. Пинхас ответил вопросом, с подозрением взглянув на Пианхи:
-Это твой слуга?
-Он тебя не устраивает? – нахмурился Мастер, и в уме у него зародилась мысль, которую обязательно необходимо было обдумать на досуге. Пинхас помедлил с ответом и веско сказал, акцентируя каждое слово:
-Мы сейчас ищем одного нубийца, по описаниям очень похожего на твоего. Мастер понял, что его помысел был резонным и спросил брата напрямик:
-Поэтому вы его дважды побили и завалили в Салониках несчастного булочника, который должен был передать вашему нубийцу яд в хлебной ковриге и, как я по-нимаю, не справился с заданием? А теперь расскажи мне, братец, почему ты нас преследуешь от Эфеса и какому такому тайному обществу принадлежит печатка на указательном пальце твоей правой руки?
Такая же была на перстне, который Мастер получил в Иерусалиме. Пинхас заёрзал:
-Надеюсь, ты понимаешь, что этот разговор не для застолья в таверне?
-Я понимаю только то, что меня хотят держать за идиота, а я, как ты знаешь, себя уважаю и не позволю…
-Да никто не собирается тебя одурачивать, -перебил брата Пинхас, - он оглянулся по сторонам, и во взгляде его появилась некоторая досада, - произошла ошибка, только и всего. Во всём виноват твой нубиец, вернее, кто-то очень на него похожий.
-Ты, как обычно, увиливаешь от ответа, Пинхас. Что это такое? – спросил Мастер, бросив на стол восковые дощечки с надписью и адресом.
Пинхас взял дощечку и поднялся:
-Пойдём!
-Куда?
-По адресу. Я всё тебе объясню.
-Объяснишь ты мне здесь, а куда мне потом идти, я решу сам.
        Пинхас сел и оглянулся. Наклонился к Мастеру:
-Мы сейчас оба рискуем жизнью. Умоляю тебя, ради Предвечного, - благословен Он, -пойдём в этот дом, а по дороге я тебе всё объясню. Здесь уши у каждой тарелки.
-Хорошо, - Мастер встал, - поговорим по дороге, но отправимся по моему пути. Пинхас покачал головой:
-Ты играешь с огнём, и даже не понимаешь, с каким. Ради Предвечного, - благо-словен Он, - доверься мне.
Все трое вышли на улицу. Пинхас нервно оглянулся и, очевидно, заметил что-то неблагоприятное. Потому что он вдруг заговорил громко, сменив тему:
-Представляешь, в Риме ко мне приходила племянница из Магдалы и требовала устроить ей свидание с императором.
-С императором? – растерянно повторил Мастер, которого озадачила перемена, происшедшая с Пинхасом, - а что ей было нужно?
      -Ходатайствует о каких-то преступниках, которых ловит Синедрион… В этот момент Пинхас и Мастер проходили под аркой между двумя домами. Из окна в арочном перекрытии на них полетели кирпичи. Мастер и Пианхи увернулись, а Пинхас упал. Мастер подхватил брата, но было поздно. Череп его раскололся на две половины, как орех. Пинхас был мёртв.
-Уносим ноги, Пианхи! Быстро! Бери его под руки, а я возьму за лодыжки, прислоним к стене и скрываемся. Если нас будут преследовать, расходимся в стороны и завтра утром встретимся у сирийских складов в порту.
Они пристроили тело Пинхаса к стене и быстро пошли по улице. Было почти темно, даже луна не светила. Преследователи замедлили, а Мастер и его слуга моментально скрылись.
С Пинхасом у Мастера были связаны очень безотрадные воспоминания. Он приходился ему двоюродным братом. Их матери были сёстрами и очень дружили между собой. Когда они стали невестами, на старшей женился владелец голубиной лавочки из Магдалы и увёз её на благоуханные берега Галилейского моря, а будущая мать Мастера осталась в Иерусалиме. Пинхас родился на двадцать лет позже Мастера. Юношей он приехал в столицу учиться у известного раббана Шаммая. Он остановился у родителей Мастера и находился в их доме до женитьбы. А когда он привёл в дом жену, для Мастера началась невероятная жизнь – он наконец-то влюбился. К тому времени, как Мастер встретил Рут, он давно уже отчаялся найти в мире чистоту. А она вдруг словно проросла из только что обсохшей после зимних дождей земли нерешительным клейким ростком. В один судьбоносный для Мастера день он увидел, что росток распустился в прозрачный, почти невесомый нарцисс. Он казался столь свежим и чистым, что даже благоухания не ощущалось. Мастер понял, что это и есть его собственный райский крин, осенняя лилия, та самая голубица в ущельи скалы, положенная, как печать, на сердце его. Он летал, он радовался. Он мучился и ревновал. Он забыл о том, что все женщины блудницы. Ему везде мерещилось лицо его невестки, и любой разговор он сворачивал на неё. Ах, как она прекрасно испекла хлеб! А как ей идет новое покрывало, но и в старом от неё, конечно, глаз не оторвать! Ах как это, да как то! В глубине души он даже готов был соблазнить невестку, хотя и запрещал себе об этом думать. Но нежеланные мысли проникали в ум через какой-то чёрный ход и устраивали там форменные оргии. Он старался постоянно попадаться на глаза жене брата. Нет, он не хотел нарушать седьмую заповедь, но какая заповедь устоит перед такой страстью? А женщина смотрела на него поначалу с недоумением, потом с неприязнью и даже с ужасом и не знала, куда деваться от его назойливых ухаживаний.
Ситуацию разрегулировала его мать. Пинхас с молодой женой был отправлен в Рим. Мастер хотел броситься вдогонку новобрачным, но его любимая матушка решительно встала между ними. Семья Пинхаса была спасена, а Мастер был убит серьёзно и надолго. Он не мог спорить с матерью. Он понимал, что родительница права, но ему хотелось хотя бы иногда видеть… Разумеется, ему не позволили и это. И он молил Всемилостивого, чтобы отрыв от сердца наступил не сразу. То ли Всевышний преклонился к его мольбам, то ли так сложились обстоятельства, но молодые задержались на не¬сколько месяцев. Конечно, они жили в другом месте, но Мастер хорошо приплатил хозяину текстильной лавки напротив дома, где укрылся Пинхас с женой, и лавочник позволил ему пристроиться в дверях его заведения и наблюдать за той стороной улицы. Конечно, Мастер сказал, что преследует опасного преступника, и зазывала докладывал ему обо всех перемещениях братца в то время, когда Мастер не мог проследить за ним сам. Его пассия почти не выходила из дома, но сознание того, что он всё ещё дышит одним воздухом с ней, очень утешало его скорбящую душу. Наконец, они уехали. Прячась за углы домов, спины прохожих и случайные повозки, он проводил их до городских ворот, затем нанял арбу и доехал за ними до Иоппии, а в иоппийском порту, забившись между какими-то бочками, валявшимися на берегу, он долго отслеживал тридцатидвухвёсельную финикийскую галеру, уносившую в пучину боль его сердца.
Вернувшись в Иерусалим, он угомонился ещё не скоро, а если попадал в Рим, то к Пинхасу никогда не заходил. Он был уверен, что Пинхас похитил его судьбу, разрушил причитающийся ему от Всевышнего порядок вещей. Ох уж эта десятая заповедь! Он не желал жены ближнего, он хотел его вдову. Сколько он мечтал о таком счастливом варианте! Потом его мечты пожухли и скукожились, как осенние воспоминания, и хорошо бы было собрать их в кучу и все разом сжечь, да рука не подымалась. А иногда ветер выносил откуда-то из ароматного сада его юности малиново-красный маковый или гвоздичный лепесток – и страсть опять занималась в душе Мастера немеркнущим кровоточивым заревом. Что ему с ней было делать?
Мастер быстро шагал по тёмным и опасным улицам Брундизия и со страхом думал о том, как он придёт к вдове Пинхаса. Но сейчас он не мечтал о любви. Его двоюродный брат лежал мёртвым на улице чужого города, и кровь его взывала к Небесам и требовала мести.
39 Один из трёх главных иудейских праздников
40 Маленькое хранилище с изречениями из Торы