Корсика ошеломила

I

Корсика ошеломилаКорсика ошеломила. Красные скалы вознеслись, затмив синее небо, обрушились в зеленые пенистые волны, заложило уши – и через мгновенье шасси самолета катили по посадочной полосе аэропорта города Аяччо.
«Pontesheestvennik» – было написано фломастером на листе бумаги, который держал в руках Жан-Поль Бельмондо. Несколько раз прочитав пляшущие буквы и сложив их в слоги, я заподозрил, что подразумевается название нашего журнала, убийственное по произношению для иностранцев, – узрев замешатель¬ство в наших лицах, мужчина пружинисто подошел, спросил, не нас ли он встречает, мы ответить не успели, его кто-то окликнул, он скрылся, махнув рукой, мы вышли на улицу, подождали, намеревались уже взять такси, чтобы добраться до какой-нибудь гостиницы, но взвизгнули перед носом тормоза «Мерседеса», жестом из кинофильма «Великолепный» нас пригласили садиться – и мы помчались по левой полосе, изредка уступая встречным.
– Корсика! – воскликнул Доминик Субрини (похожий на Бельмондо), целуя кончики пальцев, сложенные щепоткой. – Это же все лучшее, что только мог создать Всевышний! Это самые высокие горы, лучше которых могут быть только корсиканские горы! – Доминик говорил на французском, но Ольга, владеющая французским в совершенстве, переводила с трудом, потому что корсиканский акцент и специфические выражения будто омывали сразу все страны Средиземноморья, образуя в монологе вавилонское смешение языков и звуков. – Это самые густые заросли – маки, это самый чистый воздух, это горные озера и 1500 километров чистейших горных рек, из которых набирают воду в бутылки, наклеивают этикетки «Св. Георгий» и продают во всех супермаркетах мира, это корабельные сосны, валуны ледника, это 400 километров идеальных пляжей мельчайшего белого песка, это заливы, бухты, гроты, это кораллы «бычья кровь», звери-растения, цветы, которые нигде не цветут, и птицы, которые больше нигде не летают, это уникальные хрюшки размером с быка... Корсика!..
Перечитав накануне поездки Проспера Мериме, Мопассана и многое, что было написано о Корсике, мы пребывали в недоумении: где природная молчаливость, замкнутость, угрюмость, присущая корсиканцам?
– Кстати, разрешите представиться, – на скорости 140 километров в час бросив руль, вытаскивая из внешних и внутренних карманов многочисленные визитные карточки, продолжал Доминик. – Первый вице-президент Торгово-промышленной палаты (он мой друг, пришел и умолял уступить ему портфель президента – я уступил, зачем мне портфель?), Первый вице-президент Совета по экономике и культуре, президент Конфедерации туризма Корсики, президент Ассоциации подводников, Ассоциации кемпингов... – Казалось, представление длилось бы до бесконечности, не вылети из-за поворота громадная фура – чудом мы избежали лобового столкновения.
– И так далее, и тому подобное, – продолжал Доминик, вытирая со лба испарину. – Всегда говорили, что фамилия «Субрини» (а в переводе на любой язык так оно и есть) – от человека, жившего над деревней. Все без исключения предки мои – корсиканцы. Жена – Джованианжело. Два корсиканских рода враждовали между собой, лилась кровь вендетты, но вот девушка и юноша полюбили друг друга... Короче, «Ромео и Джульетта», но со счастливым финалом. Вот эту виллу на берегу недавно мы продали русскому банкиру Рабиновичу или Шнееровичу – ох уж эти русские фамилии!.. У вас, кстати, нет проблем с вождением автомобиля? Тогда этот «Мерседес» ваш. Вы в гостях у корсиканца.
Зазвонил мобильный телефон, Доминик кому-то что-то пообещал, на въезде в Аяччо кто-то окликнул его, он ударил по тормозам, выскочил, убежал, сзади скопилась вереница машин, сигналили, но без нетерпения, Доминик вернулся, поприветствовал здоровенного негра «Манделу», показал дом, в котором родился Наполеон, и дом друга его детства Поццо ди Борго; показал табачную лавку своей мамы; познакомил с троюродным братом сестры жены; с карабинером, тоже своим дальним родственником; с каким-то министром из Парижа; внезапно кончился бензин, и с громкими проклятьями Доминика: «Мерд! Мерд!» – машина остановилась посреди центральной улицы. Отовсюду неслось: «Мсье Субрини! Доминик! Мсье президент, вы не забыли, что мы ждем вас вечером на торжественном открытии?... Вы обещали быть у нас на крестинах!.. Мимино! (уменьшительное от имени «Доминик» – С.М.) Только ты можешь быть судьей в нашей финальной встрече!» – кричали старики, играющие на бульваре в железные шары – «петанк».
Я вспомнил своих друзей, ныне «лиц кавказской национальности», и город Сухуми в лучшие его времена, и Тбилиси... Пожалуй, первым чувством, которое я испытал на Корсике, была ностальгия.

II

Корсика ошеломилаДолжно быть, это присуще всем без исключения нациям и народностям – оказавшись в другой стране, человек подсознательно – или сознательно – ищет точку отсчета, момент истины, который хоть чем-то сопряжен с его родиной, пусть даже иллюзорно. Путешествие — это нить сравнений, наложений, воспоминаний: нить связующая.
И потому, проснувшись утром, подождав Доминика, который обещал приехать, но позвонил, сказал, что должен уладить кое-какие дела, дать интервью французскому радио и телевидению по поводу терроризма и вендетты, которых давно нет на средиземноморской жемчужине – Корсике, а также выступить на процессе по делу Ива Маню и принять пару делегаций, но «Мерседес» наш стоит напротив гостиницы, и ключ – в зажигании, – мы отправились на знаменитое кладбище Аяччо и первым делом справились о русских могилах (Доминик нам сообщил о них накануне).
Филипп Мартинетти, смотритель кладбища, более походил на профессора истории, да и могильщики, сидевшие в офисе слева от главных ворот, скорее напоминали аспирантов, чем наших профессионалов с Ваганькова. В последние годы «новые» русские стали приезжать на Корсику, в Аяччо – скупать недвижимость, отдыхать в роскошных отелях, – но на кладбище мало кто наведывался; нас встретили с любопытством.
– Да, русские у нас есть, – сказал Филипп Мартинетти, принимая по факсу длинную бумажную «простыню». – Моряки русской эскадры 1893 года, эмигранты первой волны... Корсику с Россией многое связывает. Вы, конечно, знаете, что советником у русского царя Александра I во время войны 1812 года был корсиканец Поццо ди Борго, друг детства Наполеона? Он был послом России во Франции... К сожалению, я должен сейчас уехать, – сказал Мартинетти, дочитав факс до конца. – Дело Ива Маню. Вы запишите наш номер телефона, созвонимся, я дам вам документы, материалы. А сейчас прогуляйтесь по кладбищу, кто-нибудь из ребят вас проводит. Прошу прощения.
Через ворота мы вышли на проспект. Я не оговорился – немецкие летчики во время Второй мировой войны принимали подсвеченные лампадами корсиканские кладбища за города и подвергали массированным бомбардировкам; в который раз наши мертвые спасают живых, крестились корсиканцы, прячась в затемненных домах.
На Корсике культ мертвых. До середины XVIII века (окончание итальянской оккупации, сперва пизанской, затем генуэзской) покойников хоронили в подземельях церквей или монастырей, под алтарем – «l’arca» по-корсикански. Тела просто сбрасывали в эти подземелья – братские могилы, находившиеся «ближе всего к Богу». Черепа и кости высокородных феодалов лежали вперемешку с останками рыбаков и крестьян. Кладбищ не признавали – покойный считался там покинутым Всевышним. В церквах стоял устойчивый трупный запах. По сей день сохранилось выражение «воняет, как в l’arca». Французы, завоевавшие Корсику, упразднили столь оригинальный способ захоронения, и корсиканцы были вынуждены хоронить покойников на кладбищах, расположенных вблизи от церквей. Но это рушило многовековую традицию. До недавнего времени смельчаки отваживались под покровом темноты пробираться в церковь и все-таки сбрасывать своих усопших близких в l’arca, за что жестоко наказывались властями. Другие стали строить на принадлежащей им земле мавзолеи, усыпальницы; пословица гласит: «Попадешь в рай, если будешь похоронен на своей земле». В первой половине прошлого века Корсика пережила строительный бум; как ныне у нас возносятся вокруг городов за высокими глухими заборами особняки из красного кирпича, так вырастали по всему острову, в оливковых и сосновых лесах, в горах, в зарослях маки и в самых неожиданных местах мавзолеи, архитектура коих чем-то до боли напоминает наши «новорусские» дворцы – ярмарку тщеславия: византийские купола, греческие колонны, стены, напоминающие арабские строения, генуэзские башни... Даже корсиканцы, жившие в Америке или Венесуэле, возводили себе роскошные, отделанные карарским мрамором усыпальницы на родном острове. Освященные приходским священником (что теперь и у нас не редкость), усыпальницы становились миниатюрными храмами, позволявшими корсиканцам соблюдать обычай предков: бросать близких под алтарь (теперь уже свой собственный), в l’arca.
...В замысловатых зубчатых тенях мы бродили по улицам и закоулкам города мертвых, останавливались на перекрестках, решая, куда свернуть. В сверкающих зеркальных стеклах дверей и окон мавзолеев, которые постоянно рекон¬струируют, отражались море, горы, облака. За дверями, кое-где приоткрытыми, стояли вдоль стен друг на дружке гробы, лакированные или обшитые дорогой материей. Светились красные лампадки и голубые мониторы компьютеров (возможно, мне это только показалось – зайти я не решился).
Мертвые не только незримо присутствуют в жизни живых корсиканцев, они вмешиваются – в случае опасности или несправедливости. В ночь перед Праздником Всех Святых мертвые посещают дома, в которых жили когда-то. Им накрывают на стол – хлеб, вино, мясо, кладут столовый прибор, показывают, что дом не в упадке, он ухожен, процветает, полон любви и согласия.
Пожалуй, нигде в Европе не сохранилось более суеверия, чем на Корсике. Мы изъездили весь остров вдоль и поперек, беседовали с пастухами и министрами, со стариками и детьми, мужчинами и женщинами, с иностранцами, переехавшими на Корсику «на постоянное место жительства», – на вопрос, что главное в корсиканском характере, ответ один: приверженность своей земле, обычаям, традициям, обрядам и приметам. Так образованная, окончившая Сорбонну, весьма привлекательная корсиканка, мать семейства, преподаватель английского языка, в День Вознесения перед восходом солнца идет в горы и срывает цветок, который приносит счастье. Он стоит в ее в спальне, без корней, земли, воды и если долго цветет – до конца года благополучие семье обеспечено, но если... Она собирает яйца, снесенные в день Вознесения, и они служат талисманом, не протухают, оберегают от бурь и пожаров.
На Корсике, как и во всех цивилизованных странах, существуют посредники в торговле, строительстве, туризме, спорте, – но на Корсике, как ни в одной из цивилизованных стран, развито и посредничество между этим и тем миром. Mazzeru – пастырь мертвых. Внешне он ничем не отличается от других людей. А ночью происходит раздвоение личности, и двойник отправляется в лес, где убивает первого попавшегося зверя, чаще всего кабана, поворачивает тушу и отчетливо видит черты знакомого человека (двойника убитого зверя), который непременно умрет в течение года. Mazzeru – из древних цивилизаций, он является охотником за душами, посланником Судьбы, стоящим во главе вереницы теней. Но в реальной жизни он (или она) может быть кем угодно, даже мэром города или капитаном футбольной команды.
Не сидят без работы и так называемые signadori – корсиканцы и корсиканки, знающие заклинания от недугов, сглаза, порчи, наведенных живым или мертвым. В одной из глухих горных деревушек мы познакомились с такой signadora, чернокудрой девушкой, приехавшей к родителям на каникулы из Моппелье. Подогретое масло она капала в воду, крестила ее и шепотом читала молитвы – если масляных капель много и они расплываются, растягиваются по поверхности воды, то имеется порча, если же капли делаются круглыми и блестящими, значит, порча снята, болезнь излечена.
«Некоторые народные суеверия, – писал Проспер Мериме в «Заметках о путешествии по Корсике», – должно быть, сохраняются скорее из уважения к их древности, нежели потому, что в них еще сколько-нибудь верят. Очень распространено древнее убеждение, будто можно накликать несчастье взглядом или похвалами. Не всякий способен вас сглазить – для этого у человека должен быть дурной глаз; часто такой человек причиняет зло, сам того не желая. Похвалы могут принести несчастье главным образом детям. Не одна мать, услышав, что вы восхищаетесь красотой ее сына, скажет вам: «Не сглазьте мне его». И нередко можно услышать, как корсиканцы с нежностью говорят ребенку: «Будь ты проклят – пусть тебя отлучат от церкви», ибо из-за действия чар все сбывается наоборот. Я слышал рассказы о некоторых бандитах (это слово всегда следует понимать в смысле «изгнанник» или «преследуемый»), которые носили на теле освященную повязку, дабы сделать себя неуязвимыми для пуль... Одна женщина в моем присутствии сунула погасшую головню в кучу маиса, лежавшую под открытым небом. Я спросил у нее, зачем она это делает, и женщина после уговоров ответила со смущенным видом, что это помешает колдуньям похитить зерно...
Прибавлю, что во Франции чуть ли не ежегодно сжигают или казнят по два колдуна; на Корсике им не мешают заниматься своей магией, единственное, что им здесь угрожает, это кара на том свете».
Каждый год в праздник Святой Богородицы (покровительницы Аяччо) и в Святую Пятницу по улицам и деревням движется многотысячная процессия, часть пути – на коленях («корсиканец не встанет на колени ни перед кем, кроме Бога»). В Сартене в день распятия Христа во главе процессии верующих идет человек с 14-килограммовыми цепями на ногах и с огромным деревянным крестом на плече, лицо его скрыто под капюшоном – это может быть почтенный отец семейства или кающийся мафиози, избранный из многих претендентов на то, чтобы разделись со Спасителем страдания, – глядя на него, несущего крест в гору, спотыкающегося, порой и падающего, люди вновь и вновь приобщаются к его вере, обновляются, очищают свои души и сердца.
– Я верю во Всевышнего, – как-то сказал нам, вдруг уйдя в себя, подводник и охотник, вице-президент Торговой палаты и многих других организаций и ассоциаций Доминик Субрини, не мыслящий себя без Корсики, – необходимо верить... Но первое, что я сделаю, уйдя с этой земли, – набью ему морду.

Корсика ошеломила«Chataloff Alexandre, – надпись на белой могильной плите. – 08/06/1922». И чуть поодаль – Сахаров Виктор, Маренков Павел, Пивоваров Михаил, Воропаев Петр, Кедров Валентин, Яковлев Алексей, Ленцов Петр... Фамилии выгравированы не по-французски, – на корсиканский манер, так что трудно порой определить, как в точности они звучали по-русски, нет пышных надгробий, усыпальниц, мавзолеев, – но могилы в идеальном состоянии.
14 мая 1921 года сухогруз «Рион» причалил в порту Аяччо. На борту его было триста беженцев из России. После многих лет «хождения по мукам», – после Новороссийска, Крыма, Константинополя, Мессины – они направлялись в Бразилию. По призыву газеты «Новая Корсика» был создан Комитет помощи русским беженцам. В книжном магазине в центре Аяччо принимались пожертвования – деньги, продукты, одежда... Потомки князя Владимира Мещерского и его супруги княжны Эммы, тоже пришедшие на «Рионе» и навсегда поселившиеся на острове, говорят, что с таким уважением и нежностью к русским эмигрантам не относились нигде, и почти все пассажиры «Риона» остались на Корсике. Огромную поддержку русским и, в частности, князьям Мещерским, оказала семья Поццо ди Борго. Князь Владимир впоследствии стал знаменитым художником-декоратором. Первые его выставки в Аяччо и в Париже устраивал за свой счет Поццо ди Борго.

III

До позднего вечера рестораны и кафе на Корсике закрыты – и в этом сказывается близость Италии, где время сиесты священно. Прожевав по батону хлеба с призитти, корсиканской сырокопченой ветчиной, и выпив по стакану прошлогоднего розового вина, купленного в супермаркете, мы посетили музей Fesch, который занимает во Франции второе место после Лувра по количеству итальянских полотен (в их числе «Мадонна с младенцем» Боттичелли), музей Наполеона в здании ратуши и Дом Наполеона, в котором родился будущий император в 1769 году; кроме разочарования, у туристов, отдавших за входной билет почти 10 долларов, сей дом не вызывает ничего: диваны, кресла, стулья с гнутыми ножками, на которых якобы сиживал Наполеон, да генеалогическое дерево семьи Бонапартов на стене... К земляку, Наполеону Бонапарту, у корсиканцев сложное отношение – в этом отношении тоже проявляется характер, о котором, соб¬ственно, и весь очерк: причудливо переплетены гордость, ревность, обидчивость, тщеславие, патриотизм, воинственность, одиночество... На острове множество памятников, мемориальных досок, камней, стел, – отношение к ним трепетное, лишь памятник Наполеону в центре его родного города Аяччо размалеван: императору (в римской императорской тоге с лавровым венком на голове) снова и снова подрисовывают усы (в 1814 году памятник Наполеону земляки поспешно снесли). Но во всех отелях, ресторанах, офисах, сувенирных лавках – всевозможные изображения и изваяния Бонапарта: вышитые, выгравированные, вырезанные, выбитые, вылитые, выжженные, выколотые, выделанные, вылепленные, вытравленные; продаются даже бюстики Наполеона из уникального корсиканского камня – наполеонита. Оказавшись вдали от острова, любой корсиканец, как бы между прочим, но непременно напомнит в разговоре о своем земляке. И в этом они сродни грузинам.
Утром мы выехали из Аяччо.
– Ни в коем случае не обгоняйте корсиканцев! – предостерегали нас друзья в Париже. – Могут оскорбиться и на повороте сбросить в пропасть! Не ослепляйте фарами встречного – могут выстрелить в лобовое стекло! Держите дистанцию, а то подумают, что вы преследуете, и могут кинуть гранату! Ни в коем случае не останавливайтесь на «диких» автостоянках в глухих местах!..
Мы объехали всю Корсику, останавливаясь в глухих местах, на серпантине, не соблюдая дистанцию и порой ослепляя выскакивающего из-за поворота встречного, то и дело обгоняя, – гранату в нас не метнули, в пропасть не сбросили, напротив, на корсиканских дорогах шофер-чужестранец чувствует себя гораздо менее одиноким, чем, скажем, в Германии и уж тем более в России; у нас кончался бензин, мы сбивались ночью с дороги, однажды левое заднее колесо зависло над ущельем, не слишком, правда, глубоким, метров семьдесят, – помощь приходила как нечто само собой разумеющееся, не требующее даже элементарной благодарности: отлил горючего, вытянул, показал дорогу или проводил – и помчался дальше по своим корсиканским делам.
Но перед крутым поворотом – а на Корсике все крутые, порой до 180 градусов – желательно подавать звуковой сигнал. Заранее выяснить состояние дорог, особенно высокогорных. Запастись топливом, ибо на серпантине оно сгорает гораздо быстрее, чем на автобане. И быть предельно внимательным к мотоциклистам и велосипедистам – эти романтики имеют обыкновение останавливаться на поворотах на внешней кромке дороги и фотографировать, целоваться или просто любоваться сверху бездонными ущельями, кроваво-красными скалами на закате, звездным небом...
Итак, мы помчались вдоль моря, мимо шикарных вилл (Доминик считает, что легче назвать знаменитостей мира сего, у которых нет вилл на Корсике, чем тех, у которых они есть), мимо огромных валунов, скал, песчаных белых пляжей, безлюдных, хотя было уже жарко; можно было предположить, что это частные владения, но Доминик Субрини рассказал нам, как в 60-х они, бунтующая молодежь, ломали и крушили ограды, которые ставили «французские власти, чтобы превратить Корсику в привычный им, перегороженный вдоль и поперек Лазурный берег», и в конце концов победили – по закону море и пляжи на Корсике принадлежат всем!
Совет автолюбителям: на трассе, пролегающей вдоль корсиканских пляжей, будьте предельно осторожны, идите на второй, максимум на третьей передаче, не отвлекайтесь от дороги по возможности (хотя это, практически, невозможно из-за обилия красоток, загорающих topless, без верха купальника, и вовсе обнаженных; если на специальных натуристских пляжах, по идее идеологов нудизма, не место эротике, все от Природы, то над публичными корсиканскими пляжами – сама Природа тому причиной, что ли? – в золотисто-сиреневом мареве неустанно парит старина Эрос; впрочем, в последние годы почти все пляжи Корсики походят на Эдем, и купальник, пусть даже супермодный, здесь кажется пережитком.
Первая остановка – Filitosa, раскопки первобытного поселения, в котором 8000 лет назад уже жили корсиканцы. Гранитные трехметровые стелы со следами обработки: на одной из них – изображение человеческого лица с тяжелым подбородком, развитыми надбровными дугами и близко посаженными внимательными глазами. 82 статуи – так называемые «менгиры».
«Глубокий мрак покрывает первые века истории Корсики, – писал П.Мериме. – Не только мифологические предания, повествующие о царе Кирне, сыне Геракла, и лигурийской пастушке Корсе, но и многочисленные свидетельства античных историков говорят о том, что остров этот в очень давние времена был хорошо известен и сюда нередко наведывались мореплаватели. В 562 году до рождества Христова здесь осели греки, прибывшие из Фокеи, расположенной в Малой Азии; однако спустя двадцать лет грекам пришлось покинуть Корсику: их изгнали оттуда этруски, вступившие ради этого в союз с карфагенянами, занимавшими в ту пору Сардинию. Этрускам приписывают основание города Никеи на восточном побережье Корсики.
По сообщению Диодора Сицилийского, этруски были полными хозяевами острова, когда сиракузяне потопили их флот; произошло это приблизительно в 450 году до нашей эры. Сенека упоминает о переселении на Корсику лигурийцев и иберов... Однако еще задолго до этого на острове уже обитал какой-то народ – быть может, то были аборигены Корсики; Сенека прямо говорит о том, а Диодор Сицилийский замечает, что еще в его время в некоторых кантонах Корсики жили люди, принадлежавшие к какому-то варварскому народу неизвестного происхождения, обитавшему на острове испокон веков».
Подобные корсиканским менгирам отесанные глыбы фаллической формы, стоящие вертикально, встречаются по всему Средиземноморью и напоминают о языческих богах, о культе Адониса, связанном с ежегодным увяданием и возрождением природы, продолжением жизни. Когда Адонис был младенцем, Афродита спрятала его в ларец, который передала на хранение царице подземного мира Персефоне. Но лишь только Персефона открыла ларец и увидела красоту ребенка, она отказалась вернуть его Афродите, хотя богиня любви сама спустилась в ад, чтобы выкупить свое сокровище из царства смерти. Спор между богинями любви и смерти был разрешен Зевсом, который постановил, чтобы Адонис одну часть года проводил с Персефоной в подземном мире, а другую – с Афродитой на земле. В конце концов, прекрасный юноша во время охоты был убит вепрем.
Во многих странах Средиземноморья люди поклонялись Афродите и Адонису. Во время траура по Адонису брили себе головы. Женщины, которые отказывались пожертвовать своими волосами, должны были, подобно сестрам Адониса, навлекшим на себя гнев Афродиты, отдаваться чужестранцам, а заработанные деньги посвящались Богине-матери. «По закону Аморреев девушка на выданье должна была семь дней вступать во внебрачные половые связи у ворот храма». Не только девушки, но и замужние женщины, будь они богаты или бедны, хотя бы раз в жизни обязаны были в честь Афродиты (Астарты, Милитты, Иштар) отдаваться чужестранцу. Некоторым из них приходилось ждать годами. Некая Аврелия Эмилия не только сама по велению Адониса служила ему в качестве проститутки, но то же самое делала ее мать и другие предки женского пола. Ежегодно справлялась свадьба Адониса и Афродиты; их изображения помещали на двух ложах, наполненных спелыми плодами и пирогами, а наутро женщины одевались плакальщицами и с распущенными волосами, с обнаженной грудью несли мертвого Адониса на берег моря и вверяли его волнам. Заканчивался праздник оргией. В Карбини, центре корсиканского язычества, (там были убиты последние еретики), на том месте, где происходили оргии, воздвигнута церковь в романском стиле.
После карфагенян были римляне, принудившие корсиканцев платить дань воском, главным продуктом острова в то время. Владея побережьем, сообщал историк Страбон, римляне время от времени совершали набеги на горные селения, где захватывали себе рабов... «Очень дешевые и очень дурные рабы – ибо они предпочитают скорее умереть, чем примириться со своим новым положением...» Нет сообщений о том, что жители Корсики поставили хотя бы одного рекрута в войска Римской империи. На смену римлянам пришли готы и вандалы; они, в свою очередь, уступили место арабам, которые вновь начали охоту на людей, причем в еще больших размерах. Борьбу с арабами повели пизанцы, и только с великим трудом им удалось вытеснить арабов; уходя, те оставили по себе одни лишь руины и на протяжении веков продолжали грабить побережье Корсики; набеги эти происходили столь часто, что жителям пришлось покинуть береговую часть острова и в поисках надежного убежища поселиться на соседних горных вершинах... В 1070 году папа Урбан II уступил Корсику за ежегодную арендную плату в пятьдесят ливров Пизанской республике, которая в то время процветала. XII век был для Корсики временем спокойствия и счастья. «Именно тогда, – писал Филиппини, – было воздвигнуто множество общественных зданий и немало великолепных церквей, которыми мы и поныне еще любуемся». Пизанцев разбили генуэзцы. «Начиная с XIII и вплоть до XVI века Корсика представляла собою поле битвы – генуэзцы, арагонцы, итальянские государи, папы и французские короли вооружали островитян и побуждали их перерезать друг другу горло ради того, чтобы те поняли, каким же господам они станут в конечном счете подчиняться... Как видим, – писал Мериме, – Корсика, слишком слабая и разобщенная, чтобы собственными силами противиться иноземцам, неизменно отдавала себя во власть тому, кто господствовал на Средиземном море. И, тем не менее, она никогда не утрачивала своей национальной самобытности и не сливалась со своими повелителями».
К вечеру мы добрались до Сартены, города, который Проспер Мериме назвал самым корсиканским из всех корсиканских городов. Подтвердили мнение классика и горожане, сперва старички в «Идеальном баре», а затем молодой усатый шашлычник Антуан:
– Возле Сартены самые древние памятники, здесь, а не в Кальви, как думают некоторые, и уж тем паче не в какой-то там Генуе или Севилье родился Христофор Колумб, здесь происходили самые кровавые сражения с пиратами и другие битвы, здесь был штаб Сопротивления, в котором, кстати, французы почти не участвовали, а воевали в основном русские и корсиканцы. Корсиканка Даниэль Казанова из Сопротивления, основавшая движение «Девушки Франции», погибла в Освенциме. Здесь происходили самые жестокие разборки между кланами, и вопреки вековым правилам люди выдали жандармам бандита Рочини, враждовавшего с семьей Тофани и скрывавшегося в маки, – Рочини изувечил и убил молоденькую пастушку за то, что она отказала ему в близости, и его казнили на площади в Сартене; это исключение, как всегда, подтверждает правило. Самые упрямые корсиканцы живут здесь. Капитан Поли, когда его отряд окружили и сообщили ему, что войска Наполеона разгромлены и сам Бонапарт томится на острове Святой Елены, ответил, что сдастся лишь по приказу самого императора. И наконец, по улице Сартены, символизирующей Голгофу, на Пасху закованный в цепи человек проносит крест – это подтверждает, что Сартена ближе к Богу, чем вся остальная Корсика, хотя она тоже недалеко.
В полночь мы с фотографом Гавриловым установили на мосту штатив, чтобы запечатлеть подсвеченную сторожевую башню XII века и здание старинной ратуши. Из-за поворота выскочила BMW и с визгом затормозила в полуметре от нас. Вышли четверо крепких парней и девица, возвращавшиеся, должно быть, с дискотеки. Будут бить, решил я, с грустью думая о том, что со штативом и многочисленными фотокамерами нам не убежать.
– Привет! – воскликнула девица. – А вы кто?
Мы улыбнулись и ответили как можно более умиротворяюще. Подъехала еще одна машина, за ней другая. К четверым присоединилось пятеро. Один из них вытащил из-за пояса большой черный пистолет.
– Сфотографируйте меня на обложку вашего журнала, – сказал он, встав в позу Наполеона.
Мы не стали возражать. А закончилась ночная съемка в баре, куда нас привезли молодые люди и где после многократной дегустации местных вин, полифонического исполнения корсиканских баллат, после того, как девушка поведала нам историю враждовавших семейств Карабелли и Дураззо, которая легла в основу повести П.Мериме «Коломба» (героиня которой на самом деле жила «в десяти минутах езды от Сартены»), мы и вовсе согласились с мнением классика (к тому же вспомнив, что родители жены Доминика Субрини, Мари-Франс полюбили друг друга и тем помирили свои враждующие семьи именно в Сартене).
Переночевали мы в отеле «Вилла Пиана». Рано утром, пока Сартена лежала в лиловой тени, поднялись по дорожке к обсаженному розами бассейну, расположенному так, что дух захватывает, когда ныряешь с бортика, кажется, доплывешь до края пропасти – и полетишь над серебристыми горами...
Из Сартены мы отправились в Бонифачо. Зашли на местное кладбище. И вот что привлекло наше внимание. Даты смертей, обозначенные на надгробьях, стоящих друг против друга, как дома на улице, молчаливо свидетельствуют о том, о чем сейчас на Корсике предпочитают не распространяться.

Склеп семейства Гримальди.
Паоло – умер 18.04.29.
Кристиан – умер 3.09.30.
Сильвио – умер 8.12.31.

Склеп семейства Сильвани.
Доминик – умер 21.04.29.
Поль – погребен 11.09.31.
Жан-Клодт – умер 9.12.32.

И все молодые.
«Утес, на котором построен город Бонифачо, – писал Мериме, – очень крут и почти со всех сторон нависает над морем. (На этот утес, кстати, взбирался Одиссей, Гомер его описывает – С.М.) Еще и сейчас вам показывают две лестницы, вырубленные прямо в скале и ведущие к узкой полосе песчаного берега, которую нередко заливают волны. Одна из этих лестниц служила монахам обители св.Марии: они спускались по ней к берегу моря в те часы, когда рыбаки возвращались с уловом, для того чтобы получить свою долю рыбы. Другая лестница, по преданию, была вырублена солдатами Альфонса Арагонского, которые рассчитывали таким способом овладеть городом Бонифачо во время памятной осады 1420 года. Однако достаточно вспомнить о высоте утеса, который круто поднимается более чем на двести футов, чтобы убедиться в невозможности осуществить подобную работу на глазах у врага. Известно своеобразное расположение гавани Бонифачо, вход в которую столь узок, что его можно принять за русло реки, пробивающей себе путь меж двух громадных утесов. Блокировать эту гавань и преградить в нее доступ – дело нетрудное. Арагонцы добились этого, протянув цепь с одного берега пролива на другой. Осажденные, без сомнения, заранее предвидели такую опасность и нашли способ сообщаться с морем со стороны, противоположной гавани. Очевидно, в этих целях и была вырублена лестница, сооружение которой приписывают арагонцам. По всей вероятности, мужественные жители Бонифачо, поспешившие сообщить о приближении генуэзского флота, поднялись в город этим путем».
По требованию Доминика Субрини, президента ассоциации подводников, мы встретились с Жаном-Мишелем, президентом Корсиканского общества профессиональных ныряльщиков за кораллами. В Устах Бонифачо – так называется пролив, разделяющий Корсику и Сардинию, – фантастической красоты кораллы bonifacien цвета «бычьей крови». Говорят, их качество каким-то образом связано с силой морского течения в проливе. И еще говорят, что где-то здесь скрыт коралловый рай. «Сильнее любого наркотика, – уверен Жан-Мишель. – Того, кто однажды испытал это, кораллы уже не отпустят до конца дней. А ведь за последние 50 лет лишь двоим выпало дожить до пенсионного возраста – остальные погребены в морских расщелинах или парализованы кессонной болезнью. Всего 15 минут на погружение на 100-метровую глубину и сбора 2-3 килограммов кораллов – но эта четверть часа прекрасней и яростней, чем вся жизнь на суше. В XVIII веке 200 кораблей занимались добычей кораллов. Снабжали украшениями французский, английский, австрийский дворы, но «красного золота» становится все меньше. Но мы еще не утратили мечты найти Эльдорадо. Считается, что коралловый рай находится в Средиземном море, в Алжире, в Марокко – но я-то знаю точно, этот рай из необыкновенных созданий, полуцветов-полуживотных, у нас, на Корсике. Прошу простить великодушно, – сказал Жан-Мишель, взглянув на часы, – но я должен уже ехать на слушанье дела Ива Маню.
Вечером мы прошлись по улице Двух императоров, названной в честь Карла V, останавливавшегося в доме графа Катачиоло в 1541 году, и Наполеона, жившего в доме своего родственника перед высадкой на Сардинию в 1793 году, отменно поужинали в ресторане «Осиное гнездо» (козленок, поджаренный с чесноком, оливками, в соусе, фаршированные баклажаны, козий сыр, дыня с мускатом, оладьи из каштановой муки, мавританский напиток – анисовый ликер с ячменным сиропом и миндалем, красное вино) и выехали в Порто-Веккьо.

V

Корсика ошеломилаНа ночлег остановились в отеле «Руа Теодор». Владелец – приятель Доминика Субрини – Кристиан Рутисаузер, швейцарец, уже 10 лет живущий на Корсике. Он много путешествовал по Италии, Греции, Испании, но все же выбрал Корсику и три года назад купил этот отель за 8 миллионов швейцарских франков.
– Потому что на Корсике есть все, – объяснил нам Кристиан, – горы до трех тысяч метров, леса, чудесные бухты, пляжи... Между прочим, Порто-Веккьо считается корсиканской Ривьерой. А еще сравнительно недавно область была заболочена и кишела малярийными комарами, в том числе и смертельно опасными для человека: со времен генуэзцев здесь была колония смертников. Самолеты ВВС США обработали болота инсектицидом ДДТ – и комары исчезли. Но появились другие проблемы, особенно в последние три года. Не могу сказать, что гостиничный бизнес идет блестяще. Есть тому и экономические причины, например, падение итальянской лиры и как следствие – сокращение числа туристов из Италии, и политические... Вы слышали о деле Ива Маню?
– Многажды. Но в чем суть этого дела?
– Вам сами корсиканцы лучше объяснят.
Ненадолго задержавшись на «Корсиканской Ривьере», осмотрев Генуэзские ворота и Голубую лагуну, приняв солнечную ванну на знаменитом нудистском пляже в La Chiappa на самой оконечности полуострова, поиграв в голом виде в волейбол, поднявшись на парашюте в чем мать родила, прокатившись на водном мотоцикле над морской впадиной, где хранится золото фашистского генерала Роммеля, которое он вывез во время отступления из Африки, и сокровища пиратской флотилии Папы Иоанна XXIII (на общую сумму около 12 миллиардов долларов), мы устремились на северо-запад, в глубь Корсики.
Через четверть часа серпантин потянулся уже по сосновому лесу, подъем становился все круче. Я опустил стекло в машине и тут же почувствовал, как резко изменился воздух: салон будто захлестнула волна теплого смолистого аромата, от которого закружилась голова. Со времен римлян этот лес называют «Ospedale», то есть «госпиталь, больница» – римляне ценили целебный сосновый воздух, здесь восстанавливали свои силы воины. Между вековыми соснами лежали многовековые валуны, поросшие зеленовато-оранжевым и желтовато-сиреневым мхом. Пели птицы. Где-то рядом шумел водопад. Мы остановили машину и пошли на шум. То, что мы увидели, спустившись по камням, еще раз подтвердило: Христофор Колумб, назвавший один из карибских островов раем, не мог быть корсиканцем.
Дабы Всевышний простил нам грехи, мы скинули одежды и окунулись в ледяную горную речушку, и потом пили, никак не могли напиться божественной влагой, которую в миру называют минеральной водой «Святой Георгий». Ниже по течению сосредоточенно, как на работе, купалась многочисленная немецкая семья. «Вундербар!» – доносилось сквозь шум водопада. Подъехали на микроавтобусе англичане: «Вандерфул! Грэйт!» Говорят, местных жителей крестили именно в этой реке – так, несомненно, и было. Садясь в машину, чувствовали себя заново рожденными.
В высокогорной деревне Куэнца мы зашли в придорожный отель «Соле и монти», спросили мсье Балези.
Вытирая тряпкой огромный окровавленный нож, из-за перегородки вышел человек, наружность которого не внушала оптимизма. Непроизвольно мы попятились к выходу, но в дверях уже стояли двое мужчин, держа руки в карманах.
– Я Балези, – промолвил усатый квадратный человек полутораметрового роста. – Ну и? С кем имею честь?
Мы представились, объяснили, что заехали по рекомендации Доминика Субрини из Аяччо, но если не вовремя, то просим извинить, ибо мы еще недостаточно хорошо знаем корсиканские обычаи, так что может быть... быть может...
– Очень даже вовремя! – воскликнул Балези. – Я только что зарезал поросенка, и мы будем жарить его в топленом молоке. А свиной паштет вы уважаете? А белый сыр? А равиоли? У меня 10 поваров, но готовить предпочитаю я сам, особенно когда заезжают друзья, а друзья Доминика – это мои друзья. Жаль, что сейчас нет моего отца, ему за 80, но никто никогда не знает, где он, он носится на своей машине по всему острову, последнее время, когда уже понял, что Наполеоном не станет, одни девчонки у него на уме, туристки, а сейчас, думаю, уехал на слушание по делу Ива Маню, Доминик звонил мне, сказал, что вы интересуетесь корсиканским характером – так вот лучше моего отца никто не объяснит вам корсиканскую суть. Но нет и неизвестно, что поделаешь!
Через полчаса, за поросенком в топленом молоке и бутылкой доброго корсиканского вина Patrimonio мы продолжили беседу.
– У нас матриархальная культура, – рассуждал Балези. – В основе всего – женщина: семьи, труда, даже вендетты...
– А вы сами-то как относитесь к вендетте? – поинтересовался я.
– Сложный вопрос. Ведь в чем смысл жизни корсиканца? В уважении к природе, к земле, в доброте и любви к человечеству, но, прежде всего – к своим предкам, к своим родным и близким... Я точно не могу сказать, как отношусь к вендетте. Я ведь учился во Франции, в Париже работал инженером... Мы уже 200 лет французы. Но если бы угрожала опасность кому-либо из моей семьи, детей у меня нет, но, например, племяннику, то я бы, не раздумывая, взялся за оружие. Удался поросенок? Это мое фирменное блюдо, кушайте на здоровье, – зловеще улыбался, поводя черными усами, Малыш (кличка) Балези – необычайно добрый, судя по всему, человек.
– А кто такой Ив Маню? – спросил я. – И что это за «дело»?
– Видите ли... Разные есть мнения. Радикалы считают... Впрочем, мне бы не хотелось вас, наших дорогих гостей, грузить нашими проблемами.
– Сор выносить из избы? – спросил я, Ольга долго старательно переводила и объясняла смысл поговорки, но Малыш Балези так и не понял (или сделал вид), что я имел в виду.

Выехав из Куэнцы, мы вскоре остановились на перекрестке. Если бы свернули направо, то через час-полтора оказались бы на трассе и быстро домчались бы до Алерии, самого старинного из городов Корсики, основанного греками в VI веке до н.э., а в III веке захваченного римлянами, о которых напоминают обнаруженные при раскопках развалины форума, храма и терм, а также Пруд Дианы и 100-метровый в диаметре Остров рыбаков, образованный раковинами устриц, сваливаемых римлянами на мелководье (засоленное мясо моллюсков отправляли в Рим).
Мы доехали бы и до Бастии, хотя южане, жители Аяччо, считают ее более генуэзским, чем корсиканским городом, а Доминик попросту исключил из нашего маршрута; и все же заманчиво было посетить город, где некогда жили Гюго и Бальзак, генуэзскую крепость, Дворец правителей с висячими садами, церковь Непорочного зачатия с чудесной статуей Девы Марии, церковь Святого Роха, воздвигнутую в благодарность Святому за то, что он прекратил эпидемию чумы, уносившую тысячи жизней, выпить холодного пива на рыночной площади в «Пивной для близких друзей», в ресторане «Цитадель» отведать традиционный для Бастии рыбный суп буйабес из морского окуня и султанки, побывать на празднике «Смена правителей», в котором участвует весь город, и на кинофестивале стран Средиземноморья, взобраться на Башню Сенеки на мысе Корс, где, по народному поверью, будто бы жил философ во время своего изгнания (император Клавдий сослал его на семь лет на Корсику по приказу своей жены Мессалины, которая вожделела Сенеку и была смертельно оскорблена его многократными отказами в близости с ней); на Корсике философ от скуки приударил за местной красоткой, но был брошен ее многочисленными ухажерами голым в крапиву, после чего записал: «Корсика – это враждебная засушливая и пустынная земля, ее жители мстительны, вороваты, лживы и нечестивы». В честь знаменитого римлянина один из видов крапивы корсиканцы назвали «крапивой Сенеки».
Но мы повернули налево. В Корте – в «сердце Корсики», бывшей столице, где находится первый Университет и дома Жозефа Бонапарта, брата Наполеона, и Аррига Казанова, кузена Наполеона, будущего герцога Падуанского, задерживаться не стали, потому что в деревне Мариньян нас ждали к ужину друзья Доминика Субрини, и встреча обещала быть занятной.

VI

Корсика ошеломила– ...Да, я за отделение Корсики, – говорил Поль Чекальди, 48-летний «шестидесятник», бард, киноактер, активный участник и один из организаторов волнений в Париже в 1968 году, когда студенты поджигали машины и били витрины, соратник Доминика Субрини в борьбе против частных пляжей на Корсике, а ныне отец троих детей, владелец бара, ресторана, отеля. – Я за автономию – как Таити, Монако... За счет туризма Корсика вполне может прожить. И неплохо. Притом не только туризма, построенного на сервисе, вежливости, хорошей кухне и чистых пляжах (этого и в других странах достаточно), но и туризма, ориентированного на первозданную и почти не тронутую за тысячелетия природу.
– Но сумеют ли корсиканцы, с их менталитетом, с их гордостью и традиционным целомудрием превратиться в обслуживающий туристов персонал? – усомнился я, изящно вплетя комплемент. – Ведь это подразумевает целый комплекс, вплоть до определенного рода услуг, которыми славятся такие туристические страны, как Таиланд, Ямайка, дореволюционная Куба... Я себе плохо представляю Коломбу, например, по сходной цене обслуживающую туристов.
– Это исключено! – резко отрубила сестра Поля, Элизабет, похожая на учительницу алгебры. – У корсиканцев вообще не принято говорить о сексе.
– То есть, на Корсике секса нет, как не было у нас в Советском Союзе? А помните богослова-бандита из повести Мериме? Он похвалялся, что во всех кантонах у него любовницы и что стоит лишь мужу выйти за порог...
– Потому мы и считаем, что «Коломба» – это набор расхожих представлений о наших традициях, написанный pinzutti, заезжим туристом.
– О Хемингуэе кубинцы говорили то же самое.
– И имели на это право, – сказал Поль. – Хотя я когда-то очень любил Хемингуэя, его рассказ «Убийцы» считаю гениальным. Но вернемся на Корсику. Да, я согласен, что для сервисного обслуживания в обычном понимании истинные корсиканцы не слишком пригодны. Корсиканцы – прекрасные пастухи, великолепные солдаты. Вы, кстати, обратили внимание, что почти в каждой деревушке, даже крохотной, стоят памятники с выбитыми на них именами погибших в войнах, и фамилии повторяются, то есть отец – в Первую мировую, сын – во Вторую мировую, и списки удивительно длинные, если соотнести их с количеством домов в деревне. 33000 убитых в Первой мировой! Корсиканцев испокон века ставили в авангард, бросали на самые опасные направления. На них полагался Наполеон. До XVIII века гвардия Папы Римского состояла из корсиканцев – правда, после того, как в Ватикане одного из гвардейцев убили, и вся гвардия ринулась осуществлять вендетту, их заменили на более уравновешенных швейцарцев.
– Туристам остается только посочувствовать, – пошутил я, но, судя по реакции Элизабет, шутка оказалась неуместной. – А что вы скажете насчет так называемой корсиканской клановости, семейственности?
– Скажу, что для корсиканца главное – его семья, – ответила Элизабет. – Клан охраняет границы одиночества. Так уж исторически сложилось – многочисленные агрессии и войны, во время которых оскверненная, замученная Корсика уступала завоевателям побережье, снова и снова уходя в любимые горы, внутренний раскол, противоречия коммун и феодалов, севера и юга (потом это случилось в Америке и в других странах, сейчас происходит в Италии) – все это и укрепило данное корсиканцам от природы чувство клановости. Ложь – это не ложь, если она на пользу семьи или клана. И истина – не истина, если она не на пользу семьи. Свой всегда прав...
– Даже если он убийца?
– Даже если, – ответила Элизабет. – Потому что он свой. У нас бывает, что полицейский спокойно играет в карты за столиком в кафе со своими дальним родственником, вором в законе, находящимся в розыске. Но зато у нас нет самоубийств среди молодежи – как бы трудно ни было, клан поможет, поддержит. Пастухи в горах каждый год определяют, сколько нужно выделить на университетское образование молодых членов клана: овца – стоимость недели обучения в Сорбонне, ягненок – несколько часов... У нас очень высок процент людей, получивших высшее образование. Много высокопоставленных корсиканцев не только во Франции, но даже в Латинской Америке – Уругваю, Венесуэле Корсика дала президентов... Корсиканцы всегда умели объединить общественные интересы и личные, клановые. Вспомнить хотя бы небезызвестного уроженца Аяччо, который сумел пристроить всех своих родственников, включая самых посредственных и бездарных, как тот же Аррига – герцог Падуанский... Естественно, и в криминальном мире клановость превыше всего.
– Это Элизабет точно знает, – натянуто улыбнулся Поль, наполняя бокалы.
– Главное лицо в клане – женщина, – продолжала сестра, – бабушка или прабабушка. Последнее слово за ней, она даже может прекратить вендетту, если будут для этого веские основания. Да и самые богатые на Корсике – женщины. Сто лет назад был принят закон, по которому дочь в семье получала самое худое наследство – чаще всего это были участки земли на берегу моря, где властвовали малярийные комары. А теперь это самые дорогие участки земли, на которых строятся шикарные отели, виллы с бассейнами – и владеют землей старушки, этакие Золушки-корсиканки. Итальянские юноши из бедных семей приезжают отдыхать на Корсику не без тайных надежд – но пока ни об одном мезальянсе мы не слышали. Моральные устои.
– А как за праздничным столом ведут себя корсиканцы? – спросил я. – Тосты произносят? Тамаду выбирают?
– Я знаю, что такое тамада, потому что на праздник полифонического пения каждый год приглашаю сюда артистов из Грузии. Но у нас тамаду не выбирают. И тостов не произносят. Вообще истинные корсиканцы мало говорят. Намеками. Полунамеками. В нашем языке, который долгое время называли диалектом, слова многозначны, содержат сразу несколько понятий. Но французы их часто не понимают – это не значит, что мы обязаны им все разжевывать.
На столе лежала газета «Либерасьон» с фотографией груды убитых в Чечне.
– Корсика – не Чечня, – молвила Элизабет, глядя в стену.
– Спойте баллату, – попросил я. – Доминик говорил, что вы замечательно поете под гитару.
– Баллаты на Корсике поют только женщины, призывая мужчин к отмщению, – объяснил Поль.
– Не уважаемый вами Мериме приводит замечательную баллату, которую пели, прощаясь с покойником: «О, зачем ты не умер злою смертью, не был убит! Мы б отомстили за тебя!..»
Позже наши гостеприимные хозяева все же запели, правда без гитары: «О белла, чао, о белла, чао!..» Они сказали нам, что эта песня корсиканского Сопротивления – Корсика была первой французской территорией, освобожденной от оккупантов в начале октября 1943 г. – и не исключено, что скоро корсиканцы ее опять запоют на множество голосов.
– Вы имеете в виду последний взрыв террористов в Бастии?
Поль не ответил. Я спросил, как всё-таки истинные корсиканцы относятся к своему великому земляку.
– Его с восторгом встречали на Корсике после триумфа в Египте в 1799 году, – сказала Элизабет, – но в 1918-м бюст Наполеона, стоявший в Аяччо, сбросили с пьедестала. Для многих корсиканцев Наполеон, прославивший Корсику на весь мир, враг Корсики. Его целью было создание сильного централизованного государства, империи, и он слышать не хотел об исключительности, о своеобразии Корсики. Генерал Моран, поставленный Наполеоном управлять Корсикой, огнем и мечом подавлял патриотическое движение, вешал и жег «сепаратистов-националистов». Как мы к нему можем относиться?..

VII

В их судьбах, в истории их отношений – библейская глубина и трагизм, достойный высокой драматургии (мог бы получиться отменный российско-корсиканский телесериал под названием «Два корсиканца»).
Чрезвычайный и Полномочный посол Императора Российской империи при дворе Короля Франции, Военный советник Его Величества, пэр Франции, генерал-лейтенант от инфантерии Шарль-Андре Поццо ди Борго родился в 1764 году в 10 километрах от Аяччо в знатной корсиканской семье. Его предки участвовали во всех войнах, которые когда-либо вела Корсика с XII века. Учился в Королевском гуманитарном колледже в Аяччо вместе с такими же знатными корсиканцами, в том числе с Наполеоном и Жозефом Бонапартами. Дружил с ними. «Мы были почти одного возраста, – вспоминал Поццо ди Борго, – и воспитывались примерно одинаково. Жозеф был более мягким, мечтательным, анемичным. Наполеона в детстве прозвали «набулио», то есть «трогай все» – необыкновенно энергичный, с явными задатками лидера, он мог драться один против всех, кусался, бодался, лягался и неизменно выходил победителем, пусть в синяках и ссадинах. С ним поневоле приходилось считаться... Мы вместе читали, спорили, на лету схватывали все прогрессивные идеи того времени...»
Окончив колледж, Поццо ди Борго уезжает в Париж, делает в Национальной ассамблее доклады, присутствует на собраниях якобинцев, но не разделяет их взглядов, а позже, возмущенный кровавыми преступлениями революции, возвращается на Корсику. По доносу Люсьена Бонапарта, одного из родственников Наполеона, объявлен государственным преступником. Чтобы спастись от наступающей революции, корсиканцы призвали англичан, и Поццо ди Борго возглавляет госсовет Корсики. Два года спустя Наполеон направляет к себе на родину войска, и Поццо ди Борго вынужден бежать в Лондон, оттуда – в Австрию. В Вене знакомится с послом России князем Чарторыжским. Когда князя назначают министром иностранных дел, ди Борго отправляет ему письмо, в котором высказывает глубокое уважение к истории России, к Императорской фамилии, к государству, обладающему колоссальными природными богатствами и талантливейшим народом, и предлагает свои услуги, свои знания и способности. Предложение принимается. В конце 1804 года Поццо ди Борго представлен при дворе Императора и вскоре отправляется в свою первую миссию в Вену и в Италию. За заслуги перед Россией получает титул Государственного советника и звание полковника. В 1806 году снова направляется в Вену, чтобы заставить Австрию пойти на союз с Германией и Россией против Наполеона (хотя еще недавно пытался убедить русского Императора заключить союз с Наполеоном). Князь Уваров, близкий друг Поццо ди Борго, писал, что он воспринимал Бонапарта как антипода, данного ему судьбой, признавал его гений, и когда в его присутствии пытались принизить личность Наполеона, жестко и четко отвечал: «Его знают все, но не знают о нем ничего! Вы содрогнулись бы, если б знали о нем столько, сколько я. Битва карликов с гигантом, в результате которой мы все можем потерять все». Своими знаниями он несомненно делился и с Александром I, и с фельдмаршалом Кутузовым. Некоторые полагают, что Поццо ди Борго настаивал на битве при Бородине и был организатором пожара в Москве. Но в то время он был в Лондоне, затем в Стокгольме, Брюсселе, Варшаве... Он свободно говорил почти на всех европейских языках, был выдающимся дипломатом – это признавали и Бернадот, и Талейран, а Николай I, пожаловавший ему титул князя, сказал: «Россия обязана господину Поццо ди Борго. Благодаря ему мы избежали многих бед и потрясений».
Когда Поццо ди Борго после падения Наполеона узнал о проекте мирного соглашения, крайне невыгодного для Франции, то сделал все, чтобы этого не произошло. Он никогда не отрекался и не отрывался от своих корней, от своей родины. Напротив, всю жизнь пытался восстановить отношения между Францией и Россией. В 1929 году его именем названа одна из центральных улиц в Аяччо. В возрасте 76 лет выйдя в отставку, Поццо ди Борго, удостоенный высших наград Европы, в том числе русских орденов «Святого Андрея Первозванного», «Святого Александра Невского», «Святого Владимира», «Святой Анны» первой степени, «Святого Георгия», возвращается во Францию, основывает учебные заведения, строит церкви на Корсике. Памятник Наполеону в центре Аяччо возведен благодаря Поццо ди Борго. Люсьена Бонапарта, когда-то написавшего донос, спас Поццо ди Борго – помог бежать в Америку. Защищал на процессе Жозефа Бонапарта, отстаивал интересы Каролины Бонапарт... И это тоже к вопросу о клановости – клан Бонапарта всю жизнь враждовал с кланом Поццо ди Борго.
Незадолго до смерти в рецензии на книгу «Наполеон и его современники», вышедшую в Англии, Поццо ди Борго писал: «Возможно, этому величайшему человеку предназначено оставаться в великой тьме – и он останется величайшей загадкой. Он дал миру пример того, на что способен человек, полагающийся лишь на собственную волю и гений... Величие его в том, что каждый желает говорить о нем, пытаясь хоть как-то причаститься и возвыситься за счет него».

VIII

На рассвете мы въехали в Порто. Поразили скалы, нависающие над морем, – в первых лучах они казались облитыми свежей, теплой еще кровью.
Нас встретил Ги Ланнуа, сотрудник Доминика Субрини, владелец кемпинга «Ле Оливье»; его отец работал проводником в Альпах на границе Франции и Швейцарии, был высококлассным альпинистом, но однажды увидев корсиканские горы, остался на Корсике на всю жизнь и сорвался со скалы в возрасте 84 лет.
– В Порто живет один русский, – сказал Ги, – и он умолял меня вас с ним познакомить. Хотите?
– Честно говоря, интересней было бы познакомиться с корсиканцем, – ответил я.
– Но это необыкновенный русский – Гамендзофф. Он 54 года не встречался с русскими и очень просил, умолял... Заглянем на минутку? Вот его дом.
Большой четырехэтажный особняк в глубине фруктового сада. Множество цветов. Теплицы. Лопухи. Подсолнухи. Проходим по дорожке к крыльцу, поднимаемся по каменным ступеням. Навстречу нам выходит высокий, седой, усатый мужчина пронзительно казацкой внешности.
– Русские... вы?! – улыбается он, глаза его вдруг делаются влажными, краснеют прожилки век. – Вы русские, хлопчики? Каменцов Григорий Стефанович... – неожиданно крепко он пожимает нам руки, отступает вовнутрь дома, обо что-то спотыкается, смеется, смахивает слезинки со щек, что-то говорит на смеси французского с южнорусским, слышится характерно-трогательное «э» и округленно-долгие гласные звуки.
– Так что же мы... силь ву пле, проходите в мезон... вот, вот, садитесь, шерзами... Давайте-ка шампань по такому оказиен... Же... рад боку вас видеть! Можно амбрасэ вас? – обнимает Ольгу так, что хрустят кости. – Каменцов я, русский, из станицы Семикаракоровская Ростовской области, шо на Дону. У меня и папье имеется. – Достает из холодильника три бутылки шампанского, самого дорогого, разливает по фужерам, ставит на стол ветчину, сыр, зелень, фрукты, мороженое, конфеты, короче «все, что есть в печи, на стол мечи». Чокаемся по-русски, выпиваем. Расспрашивает, какими судьбами?..
Он родился в 1917 году, через несколько дней после того, как его отца расстреляли. В голод, когда на улицах станицы лежали вздувшиеся трупы, мать привязала под столом мешочек пшеницы для детей – но продотрядовцы нашли, избили ее прикладами и сослали в Сибирь на 25 лет. Григорий Стефанович служил в армии на Дальнем Востоке, работал со Стахановым. В первый день войны ушел на фронт. Попал в окружение под Харьковом, был ранен.
– Призонье, пленных расстреливали каждые десять метров. Качнулся, упал от ран или от голода – выстрел в голову. Собаками травили. Били. Один мой земляк написал книгу «Дэстэн дэль ом», «Судьба человека» называется. В России ее, наверное, не печатали, потому что есть в ней правда. Там тоже попал мужик рюс в плен. Водку, правда, немецкие офицеры мне не наливали. Били. Часто били. Польша, Бельгия... Угнали на работу во Францию – разминировать поля...
После войны Каменцов пытался вернуться в Россию. На востоке Германии его арестовали как бывшего власовца, собирались расстрелять, но спас документ, выписанный ему некогда во Франции: что он глухонемой француз.
Французский язык Григорий Стефанович не выучил и за полвека. Русский почти забыл.
– Я пообщаюсь с ним, – смеется Ги, – и сам начинаю говорить по-французски, как он. Очень обаятельный человек Гамендзофф. Его тут все любят. Он все сделал своими руками. Жена его, Доминик, уже три года как полностью парализована, даже в туалет сама не может сходить. Детей и внуков у них нет. Гамендзофф ухаживает за женой. Он всю жизнь ее очень любит.
Они познакомились в 1945 году в Париже. Донской «глухонемой» казак и девушка с юга Корсики.
– В это трудно поверить, но мы сразу поняли друг друга, – рассказывает Доминик, которую Григорий Стефанович выкатил на кресле в гостиную. – Вся моя корсиканская родня была против того, чтобы я выходила замуж за нищего, израненного на войне, измученного в плену русского. За мной тогда многие ухаживали, были и богатые образованные парижане. Но я хотела вернуться на родную Корсику. Григорий тогда работал в Париже плотником, каменщиком, стекольщиком, шофером... И вдруг уехал, пообещав вернуться с сюрпризом для меня. Потом я узнала, что уехал он на Корсику, купил вот эту землю, выкорчевал заросли маки, стал строить дом, все своими руками, от фундамента до крыши... И вернулся за мной в Париж. Чтобы жениться, необходима была справка о крещении – и Григорий крестился второй раз в жизни. С тех пор мы живем в Порто. Моя родня была против, но когда лучше узнали Григория, приняли его. А я... я ни разу в жизни не пожалела о том, что вышла замуж за Григория Стефановича.
Он бережно укрыл жену пледом, немного покормил с ложечки. Повел нас по дому в тысячу квадратных метров: и вот эти полки он сам сделал, и камин сам сложил, и недавно сам перекрыл крышу, и русские книги сам покупает в Париже, а недавно у букиниста на набережной Сены приобрел редчайшую карту Корсики XVII века...
– Живем мы бьен. Пансион у меня десять тысяч франков, сдаем верхние этажи... Но травайе продолжаю, потому что не могу сидеть сложа руки. Всю жизнь работал. Вы знаете, я был первым на Корсике моряком – лет 40 назад катал редких тогда туристов на своем катере вдоль красных скал. Мне боку помогли корсиканцы, особенно дед и отец Доминика Субрини – его отец был тогда мэром Порто. Корсиканцы приняли меня как родного. Я им очень благодарен. А с русскими не разговаривал с 1944 года. Лет двадцать назад в Аяччо причалило совьетик судно. Я поехал. Капитаном была ля фам. Пока судно ремонтировалось, совьетик моряки играли с корсиканскими спортсменами в футбол, волейбол, баскетбол... Я болел за советских боку. И они во всех встречах гане. Но подойти не решился. Побоялся, честно сказать. Три года назад собрался в Россию, купил билет на авийон – но случился сердечный приступ, и мою Доминик в тот самый день и парализовало. Бог видит, не по добру оставил я Россию, верней, она – меня... И все же я поеду. На будущий год куплю авто – и поеду. В станицу Семикаракоровская. У меня там сестра была, Александра Стефановка. И муж ее, Ложкобанов Игнат. Улица Озерная, 2. Сообщите им, что я жив-здоров и скоро приеду. А вы, хлопчики, оставайтесь у меня, гран мезон, всем места хватит. Очень прошу, оставайтесь!
Мы объяснили, что не можем, благодарили как могли, а Каменцов опять прослезившись, распихивал нам по карманам какие-то фрукты из своего сада, железные и бумажные франки, фунты, доллары, лиры, эскудо (много лет коллекционировал).
– А у вас, хлопчики, нет ли какой-нибудь русской аржан?
Мы дали ему несколько разных купюр и пару юбилейных рублей. Он положил их на широкую мозолистую ладонь и стал разглядывать. Он был похож на мальчишку.

На закате мы с Гавриловым фотографировали залив Порто с генуэзской башней посередине. Этот залив и заповедник Скандола внесены в Книгу ЮНЭСКО как всемирное природное достояние. Район называют одним из чудес света. Так что словами его описывать было бы глупо. Не стану. Лучше расскажу немного о другой достопримечательности – о башнях. Их около сотни. «Частые высадки пиратов с берегов Северной Африки вынуждали жителей Корсики постоянно быть начеку: вот почему на побережье этого острова возникло большое количество башен – их воздвигали в тех местах, откуда было удобно вести наблюдение за морем, и строили их зачастую на близком расстоянии друг от друга с тем, чтобы с них можно было переговариваться с помощью сигналов. При появлении корсаров воины, наблюдавшие за морем, поднимали тревогу, и крестьяне, занятые полевыми работами, если они находились далеко от своих селений, расположенных обычно в горах, обретали убежище в ближайших башнях... В башню можно было попасть только через второй ярус, поднявшись по очень крутой, а нередко даже по приставной лестнице; когда ее убирали внутрь, то человек шесть могли целый день защищать свою маленькую крепость от нескольких сотен осаждающих».

IX

И обычные жилые дома похожи на крепости – и в Сартене, и в Бонифачо, и в Каржезе, что по дороге из Порто в Аяччо: с окнами наподобие бойниц и даже специальными сливами для кипятка или смолы. В 1676 году греки-эмигранты, изгнанные с родины турками и поселившиеся в районе Каржезы, кипящую смолу лили на головы местных жителей, нападавших и поджигавших их дома (по мнению корсиканцев, греки слишком быстро добились процветания прежде бесплодных земель).
До недавнего времени местные жители враждовали с греками, снова и снова возвращавшимися сюда и даже построившими напротив католической свою, православную церковь. Лилась кровь. Но приехал молодой священник-албанец, служивший до этого в Ватикане – и остановил многовековое кровопролитие.
– Многая лета! – по-русски воскликнул отец Флоран Маркеню, как только мы вошли к нему в дом возле церкви и представились. Достал из холодильника запотевшую бутылку водки, разлил по стопкам. Выпили. Молча разлил по второй. – Я работать не смогу, – шепнул Гаврилов. – Он у меня в фокус не попадет. – А отец Флоран улыбался, глядя на нас сквозь очки. Стол был завален книгами и журналами со вполне мирскими иллюстрациями. На них он разложил легкую закуску.
– Я бывал в Москве, – сообщил батюшка, разверстывая по третьей, – и в Тбилиси. И в Ереване. Мне понравилась страна. Жаль, что ее больше нет в том виде. Когда в 1964 году я приехал сюда на Святую неделю, здесь происходило нечто подобное тому, что сейчас происходит у вас: постреливали. Я решил остаться, потому что уверен, священник должен быть там, где нет лада между людьми. Поначалу я служил поочередно то в католической церкви, то в православной: иными словами, заканчивал мессу в одной и сломя голову несся, по дороге переодеваясь и порой оброняя немаловажные детали облачения, в церковь напротив. Но долго так продолжаться не могло. Во-первых, бегать надо было очень быстро, а во-вторых, неувязка в обрядах, канонах и прочем. И я решил объединить людей. На это потребовалось много лет. Теперь католики и православные ходят на службы и в ту, и в другую церковь.
– А вы-то сами, отец Флоран, католик или православный? – уточнил я.
– Я считаю себя ортодоксом в самом верном смысле слова. Главное – я не атеист. В этой церкви я говорю по-гречески, напротив – по латыни, там я крещусь слева направо, здесь – справа налево.
– Когда мы разыскивали ваш дом, прихожане сказали, что, возможно, вы уже улетели в Париж получать Орден Почетного Легиона. За что вы удостоены высшей награды Франции, отец Флоран?
– Лучше бы спросить у президента Ширака, – ответил архимандрит, наполняя стопки. – Вообще-то я иностранец... Может быть, за то, что я не самый плохой священник. Здесь люди убивали друг друга… Мне удалось примирить их. Считается, что у Христа было два лика. Мне удалось открыть два окна – на восток и на запад, имея в центре этого строения Иисуса Христа. Вот так. А теперь я вас приглашаю на венчание в католическую церковь.
Обряд венчания величаво красивых мужчины и женщины, проживших друг с другом сорок лет, имеющих много детей и внуков, произвел на нас светлое впечатление. Познакомившись с шафером и друзьями молодожёнов, уже за бутылкой доброго вина мы поинтересовались, почему же не решались обвенчаться целых сорок лет?
- Чисто корсиканская ревность тому причиной, он ревновал и до сих пор ревнует ее даже к дольменам, - объяснила младшая сестра невесты, экстравагантная Катрин, дизайнер из Лиона. – Останавливает корсиканец на дороге машину: «До аэропорта не подбросите мою жену?» - «Конечно!» - следует ответ. Вытаскивает из-под плаща двустволку-обрез и приказывает водителю выйти из машины. Тот подчиняется. «Дрочи!» – приказывает, упершись стволами ему в пах. Тот возмущается, противится, но гулко взводятся курки – делать нечего, мастурбирует, кончает. «Ещё дрочи!» - приказывает муж, едва дав выкурить жертве сигарету. Водитель с грехом пополам выцеживает из себя последнее, в изнеможении кончает. «Вот так-то оно верней, - улыбается грозный муж, подняв стволами опустошенные яички несчастного. – Марианна! – зовет. – Иди сюда, мсье любезно согласился отвезти тебя в аэропорт». 
Мы расхохотались над специфически корсиканским анекдотом.
Многоголосые песнопения сжали и расправили, очистили душу. Вместе с другими гостями мы яростно бросали под ноги молодоженам, выходящим из церкви, рисовые зерна – символ счастья и благополучия. Среди гостей было много одетых с иголочки крепких мужчин в солнечных очках и с дорогими аксессуарами, похожих на персонажей кинофильма «Крестный отец».
– Вы верно подметили, – сказал нам позже отец Флоран. – Конечно, много в этом игры, пыли, которую пускают в глаза. Но и есть другая, трагическая сторона... Если раньше вендетта на Корсике была схожа с вашей русской дуэлью, то сейчас она потеряла отблеск чести, и чисто конкретный бандитизм прикрывается этим сложным и глубоким понятием – «вендетта».
Допоздна мы беседовали с отцом Флораном: от него было также трудно уйти, как от... моря.
– В чем чаще исповедуются корсиканцы?
– В болтливости. В гордыне. В неумении владеть собой.
– У вас богатая библиотека. Кого из писателей вы предпочитаете?
– Данте, Верлена, Бодлера. Из композиторов – Верди. А вообще-то я эклектик, во всем стараюсь найти что-то красивое и близкое мне по духу. Люблю путешествовать – не только по Корсике, хотя здесь я один на 12 приходов и порой разрываюсь на части. Жены у меня нет, так как я архимандрит, но наслаждаюсь созерцанием красивых женщин. Кстати, как вам корсиканки? По-моему, весьма и весьма хороши. А в корсиканскую природу я просто влюблен – ничего подобного нигде в мире не видел. Мои планы? Как можно дольше прожить на этом свете. Служить Богу. Церкви. Не знаю точно, где. Ибо священник должен быть там, где трудно людям. Во имя Отца и Сына, и Святого Духа! – сказал отец Флоран по-русски. И перекрестил нас.

X

Мы возвращались в Аяччо. По дороге решили перекусить в ресторанчике на воде в заливе Сагоне. Салат из мидий с апельсинами, осьминоги, кальмары в соусе, жареные лангусты, морские гребешки, рыба во фритюре, рыбный суп, шотландский лосось со сморчками, креветки, запеченные с чабрецом, султанка с красным вином, розовое вино «Пералди» из Аяччо, корсиканские сыры и фрукты. Расплатились. Цены показались почти московскими. Поднялись из-за стола с трудом. У машины официант догнал нас и вручил подарок фирмы: здоровенную бутыль корсиканского самогона из мирты (от которого потом, в Москве, с похмелья мы чуть не отдали концы).
Приехали в кемпинг к Доминику Субрини, искупались в бассейне. Сам он вернулся поздно вечером и выглядел усталым. Он не был похож на Жана-Поля Бельмондо. Он также мало походил на президента автогонщиков, подводников, скалолазов, дельтапланеристов... Он был похож на пятидесятилетнего корсиканца, вернувшегося домой к жене и детям.
– Опять они устроили взрыв, – сказал Доминик, усаживаясь за стол под платанами. – В Бастии. Я знаю, кто это сделал.
– Так, может быть, сообщить полиции?
– ? – Доминик тяжело исподлобья взглянул на меня. – Серж. Ты не первый день на Корсике. Причем здесь жандармы?
– Но если убивают людей...
– Я уже говорил тебе, что на Корсике нет и не может быть законов в обычном смысле слова. Уже в XIV веке у нас была своя Конституция (когда американской еще в помине не было) – но и на излете ХХ-го законы существуют как бы сами по себе, параллельно обыденной жизни корсиканцев. Вот вы ездили на машине – хоть раз у вас спросили права, документы?
– Ни разу.
– Но это мелочь. Понимаешь, на Корсике никогда не подписывали никаких бумаг и всегда верили человеку на слово. Мой отец был анархистом. Он учил меня признавать только свой внутренний закон.
– То есть, сколько людей, столько и законов?
– Нет. Только один – закон Справедливости. (Порядков, законов, условностей для него не существует, – рассказывал нам Ги Ланнуа о своем друге. – Он свободный человек. Однажды ему была назначена 10-минутная аудиенция у государственного секретаря в Елисейском дворце в Париже. Доминик, во-первых, опоздал, а во-вторых, проговорил больше двух часов и все о Корсике, о ее проблемах. Он запросто может прийти к префекту, например, в шортах и кроссовках, а на пляж или на какую-нибудь курортную вечеринку – во фраке с бабочкой. Он закончил математический факультет – и вдруг увлекся международными автогонками. Четыре года назад врачи ему поставили диагноз: рак – а он улетел в Африку охотиться на львов).
– В самом деле – рак? – спросил я.
– Когда мне об этом сообщили, я сказал: у кого угодно, только не у меня. Однако всерьез задуматься о жизни и о том, что будет после, эта весть заставила. Прежде я ни в чем не сомневался – я упивался жизнью во всех ее проявлениях. Даже когда после операции по поводу рака мой врач ставил мне на грудь химио¬терапевтическую плашку, которая обычно располагается справа, он сказал: «А как же ты будешь прижимать приклад карабина на охоте?» – и поставил на левую сторону груди. Я многое повидал в жизни. И меня многие видели. Еще несколько лет назад моя физиономия мелькала по телевидению и в газетах даже чаще, чем какой-нибудь кинозвезды. Я выступал на собраниях, форумах, конгрессах, я боролся, отстаивал, спорил, обвинял... Но вдруг остановился. И подумал: а зачем? На одну чашу весов я положил свою семью: жену, троих детей и самого себя, а на другую... Короче говоря, терзают сомнения. Пустоты какие-то образовались. Вы обратили внимание на заросшие пустыри посреди корсиканских городов? Это следы вендетты. Мужчин рода убивают, а дом их сносят – потому что на том месте уже никогда ничего не должно быть. Боюсь, вот также и у меня в душе. И в сердце. И я все меньше верю в людей, а конкретней – в своих родных корсиканцев.
– Кто такой Ив Маню? – в который уже раз осведомился я, но Доминик не ответил, продолжая поток сомнений.
– ...А что осталось неизменным, – сказал он после долгого монолога по-корсикански, который Ольга не поняла и переспрашивать не стала, – так это мои мечты. Я снова мечтаю об Африке, хотя каждый год туда летаю на сафари и недавно с подхода один на один убил льва. Мечтаю поохотиться в Канаде. Выйти на медведя в Сибири и посидеть с простыми мужиками у костра... А Корсика... Я надеюсь, Бог ее все же не оставит. Хотя и заслужил он того, чтобы хорошенько набить ему морду.
– Ну и дурак же ты, Доминик! – заметила его жена Мари-Франс, сидевшая в кресле с крохотной Каролин на коленях. – Сам не знаешь, что говоришь – да еще при детях! Вы его не слушайте. Доминика несло, объясняю я в таких случаях гостям. Ты лучше расскажи, кому ты всем обязан в жизни!
– Я всем обязан ей, – рассмеялся Доминик, нежно обнимая и целуя жену в губы. – Это правда. Я люблю ее больше жизни. Если бы не Мари-Франс, меня бы уже давно и окончательно куда-нибудь занесло. Кстати, о вендетте. Вы знаете, что вендетту на Корсике способна остановить только женщина – бросив платок между враждующими?

Так и не узнав, кто такой Ив Маню и что это за дело, мы покидали Корсику.
На рассвете ехали в аэропорт. Справа шумели, пенились, напарываясь брюхом на острые валуны, волны, слева блистал непокоренным зубчатым абрисом горный хребет. Всплывало солнце. Тяжко. Медленно. Будто вытягивал его усталый гигант-бурлак. На трассу выбежала хрюшка, крохотная, с крысиным хвостиком – визг тормозов, удар, другой, скрежет и лязг металла, звон разбитых стекол... Мы тоже остановились, хотя нас не задело. Хрюшка убежала в поля. Из подбитых «Пежо», «Рено», «Мерседесов» вылезали суровые мужчины. Сближались. В прозрачном утреннем воздухе витала перестрелка и как более или менее далекое следствие – многовековая вендетта. Уже поднимались руки в гневных жестах, уже открывались рты для обвинений, оскорблений и угроз – но к месту аварии, утробно рыча, медленно подкатил огромный черный мотоцикл «Харлей», на котором сидела загорелая блондинка в джинсовых мини-шортах и красной маечке, лишь сверху прикрывающей, верней, лежащей, как попонка, на богатом баварском бюсте и оставляющей открытым для обозрения тугой бронзовый живот; она взглянула на мужчин, на битые машины, объехала их по обочине и помчалась дальше, длинные белые пряди развевались на теплом ветру.
Немая сцена. Все глядели вслед «Харлею». Кто-то печально вздохнул. Почесал затылок. Дернул себя за жесткий черный ус. Мужчины улыбнулись. Заговорили по-корсикански – но уже явно не о своих машинах. Перестрелка отменялась.
Этой сценой и завершилась картина о Корсике, которую мы снимали фотоаппаратами, воображением, памятью, любопытством, мечтами и любовью.
И все же тревога не оставляла. Как перед грозой. «Каллисте» называли Корсику древние греки и римляне. Островом красоты. Как стало известно, красотой спасется мир. Но спасется ли, сохранится ли красота миром? Вот вопрос.