Пять жарких дней в тюмени

               

                Светлой памяти  В. И. Костецкого

               
                -Имен и фамилий не называю.
                Дело не в "аз воздам" а в нас,
                трудных взрослых...
               
    Это случилось в северном  поселке Тарко-Сале, когда этот  центр Пуровского района уже числился в перспективных по разведке углеводородов.  И  вокруг уже дышала  тайга и тундра воздухом будущих открытий их месторождений, но по настоящему разведанные и так называемые «перспективные» площади еще не разбуривались под промыслы и дух "подземного Джина"  витал над огромным тундрово-лесным районом необузданным. Сегодня, глядя через призму прошедшего времени на эти события, понятно, что это же могло иметь место и в другом районе и не только нашего округа, но и в средней полосе. Как возможно и было, не повторяясь в деталях, но в сути своей. А тогда в Тарко-Сале и жителей-то было около двух тысяч человек, и, как водится, почти все знали друг друга в лицо. Знали и в поселке и семью Н.  По меркам средней полосы - многодетную, по старым подходам - не очень.
   Жили-были  муж с женой да трое ребятишек.Старшая дочь - тринадцати лет и двое сыновей десяти и шести. Именно в год, когда старшей дочери семьи Н. исполнилось тринадцать и шкилявый с виду подросток, стал превращаться в девушку - не стало отца.
   Нет, глава семьи Н. не ушел к другой семье, не уехал из поселка. Но закончилась, оборвалась ниточка судьбы. Исчез Н. под Новый год, когда особенно авралили в механических мастерских геологоразведочной экспедиции, когда начальству было недосуг приглядываться, что кому и кто делает. Кто с кем и на какой почве общается и чем они занимается в бытовке.
    Через несколько дней должен был наступить Новый год. И он наступил, но  для семьи  Н он стал особенным.
    Обстоятельства  исчезновения Н долгое время оставались невыясненными и лишь к весне поближе, когда обнажило солнце кочки  вблизи поселка - указал вороний грай место на окраине поселка, совсем неподалеку от послед¬них его домишек, где с декабря лежал заблудившийся и уснувший в снежной и морозной круговер¬ти человек.
   Он самый,  Н,  вместе с непочатой бутылкой, что видно нес домой после очередного обильного возлияния. Казалось-бы странно, но именно этот период неизвестности оказался самым спокойным в жизни оставшихся домочадцев. Именно она, гнетущая неизвестность сплотила мать и ребятишек. В прошлом остались громогласные разборки почти всегда хмельного отца, вечная нехватка нескольких рублей до аванса или получки. В убежище, которое оборудовал себе в кладовке старший сын - Вовка, состоящем из нескольких старых отцовских спецовок и пары оленьих шкур, теперь благоденствовал дворовой пес Шарик, а соседи радовались, что закончились ночные визиты жены Н, что раньше часто случались. Спасаясь от гнева главы семьи мать, в одной сорочке и валенках на босу ногу, частенько просила крова и приюта.
     Но в прошлом бывали и спокойные дни, спокойные со стороны, а спокойствие это было только кажущимся.  В эти периоды супружеская чета Н дружно выпивала в стенах собственного дома, оставляя все или почти все из немалого по меркам средней полосы заработка главы семьи в кассе магазина по соседству.  Парадокс, но именно в эти дни дружного сосуществования и в жизни ребят намечался просвет. Вместе со звонкоголосой тарой с веселящими напитками из хозяйственной сумки появлялись и кое-какие продукты. Выполняя поручения родителей, дочь, непогодам взрослеющая, могла утаить от папы с мамой несколько рублей в пользу себя и братьев. В эти же дни затишья в семье Н. делались кое-какие неотложные покупки. Ребятишки оказывались приодетыми и выглядели сытыми и с виду семья Н, если не процветала, то во всяком случае выглядела не хуже многих других. Ну, а что там внутри и как - окружающих касалось мало.
    На работе Н. уважали за способность разобраться в любой самой сложной неисправности тракторного дизеля, автомобильного двигателя, уважали за уменье восстановить и заставить работать практически самое безнадежное устройство. В мастерской, где работал Н, постоянно бывали люди из разных предприятий поселка. Н. помогал всем и каждому. Платы за свое умение и знания вроде бы и не требовал, но абсолютной единицей этой самой платы, мерилом ее в больших или малых пределах оказывалась – бутылка.  Одна или несколько. В зависимости от величины оказанной ходоку или просителю услуги. Да и назначали эту самую плату в количественном размере в большинстве случаев, опять же, не сам Н, а те, кто трудился с ним бок о бок. Вроде бы в шутку, невзначай, но точно зная, что посетитель Н, сказавшись в цейтноте, видя, что Н берется помочь в трудном вопросе, добровольно направлялись в тот же самый магазин за назначенной окружающими Н дозой спиртного.
Начальство ценило Н  и зачастую закрывало глаза на его нередкие прогулы, формальные выходы на работу, когда возле рабочего маета механизатора стихийно сколачивался кружок из заинтересованных лиц и любителей  отведать глоток спиртного на дармовщинку.
   Эпизоды семейных скандалов Н так же были знакомы администрации предприятия, но считались его частным делом. Собутыльники-же, обсуждая очередные "подвиги" Н, подходили к вопросу не более и не менее как с точки зрения сочувствия Н. и осуждения его "кобры", что временами прячет деньги, мешая вольготному распоряжению ими "хозяина".
   Хозяйка семьи тоже не проводила время дома. Работала в районной  больнице санитаркой, а по вечерам убирала помещение малопосещаемой конторы. Если же контора день-другой оставалась неубранной - это мало кого задевало из служащих, а вот в больнице санитарку Н. ценили и самые тяжелые больные и персонал. Любая трудная и неблагодарная работа в хирургическом отделении выполнялась ею безропотно и добросовестно,  а потому ей тоже прощались частые опоздания и нередкие прогулы.
   Понятно, что при таком семейном укладе  - дети семьи Н зачастую оказывались предоставленными самим себе. Старшая дочь Нина  рано научилась поддерживать хозяйство и относительный порядок в квартире во время загулов родителей, ухаживать за капризным заласканным младшим - Сережкой. Вовка же к десяти годам также постиг кое-какие премудрости. Научился вовремя «ущипнуть» отцовский кошелек зимой, наесться «от пуза» в моменты относительного благополучия в семье, перехватив кусок и у соседей и даже разделить его с Шариком, обычно уныло дремавшим на цепи в моменты похмельного озлобления родителей.
В летнее время ребята из семьи Н. и вовсе переходили на подножный корм в самом полном смысле этого слова.
Сразу после ледохода дружная троица вволю лакомилась ухой из ершей, окуня и чебака, которых лихо удил Вовка и  на костре готовила Нина прямо на берегу реки. Ночлег тоже им представляла река в виде дома из старой лодки. Конечно, докучали комары, но выручал дымокур. И вообще к болезненным укусам гнуса у ребят казалось, даже выработался  иммунитет. Да и не все время ребята проводили на берегу. Ведь в семье случались и полосы затишья. И все же подножный корм во многом ребят выручал. Ко всему завелись у них знакомства среди экипажей катеров и речных толкачей, что привозили в поселок грузы, сновали по реке, отстаивались у пирсов в ожидании план-приказов.
   Поначалу знакомства эти были эпизодическими. Опять-же: в поселке все или почти все знали друг друга в лицо, знали многие члены экипажей и родителей семьи Н, вернее, родителя, а потому складывалось так, что летнее время было для дружной троицы самым благодатным.
   Конечно, ребятам был недоступен мир, открывающийся за пределами поселка, за пределами взлетной полосы аэропорта. Тот мир, что был где-то там - оставался  недоступным, знакомым по страницам редко читавшихся книг, "Пионерской правды", призрачным, известным только по обрывочным рассказам сверстников, побывавших не во сне, а наяву в областном или окружном центре или дальше, ездивших в отпуска с родителями.
   В компании сверстников, побывавших в дальнем-далеко, Вовка становился снисходительно-грубоватым. Мог, пряча за резкостью зависть и обделенность, но сохраняя при этом этакое право на лидерство, продемонстрировать недоверчивую насмешку, отпустить колкость по отношению к восторженному рассказчику о той, неведомой и недоступной ему, Вовке, жизни на "Большой земле". Любые доказательства рассказчика в пользу своей правоты Вовка мог запросто прекратить если не окриком то подзатыльником, как это часто бывает и не только среди ребят.
   Нина, опекавшая братьев, как ей казалось, тоже разобралась в сущности человеческих отношений. По незначительному поводу могла затеять перебранку с матерью на равных, но мать и дочь дружно ополчались на подгулявшего отца, если его настроение и состояние не вызывало сомнения в том, что он не станет рукоприкладствовать.
   Самым безоблачным было Сережкино существование. В любом случае лучший кусок доставался ему в первую очередь. Отцовский ремень был слишком велик для его четырех с половиной лет. В моменты трезвости родителей Сережка оказывался заласканным ими до крайности и оттого,  ко времени трагедии с главой семейства Н, стал он капризен и своеволен, затевая шумный рев по каждому самому малозначительному поводу. В детском саду, где он в основном воспитывался, слыл трудным ребенком, хотя в целом был добрым и подельчивым.   
   В последнее время самым большим авторитетом для Сережки стала сестра. Она же взяла его под свою опеку и во время летних месяцев последних лет.
И вот, когда, наконец, разъяснились причины исчезновения главы семейства, когда формально закончилась тризна по безвременно ушедшему - пришла в жизнь ребят другая планида.
   Поначалу мать рьяно взялась хозяйствовать в доме. Нина тоже облегченно вздохнула, как может вздохнуть человек, всегда и постоянно подвергавшийся гонениям и еще не осознавший всей тяжести потери близкого, хотя и не во всем хорошего человека.
   Мир и спокойствие  оказались взорванными на сороковой день после похорон останков главы семьи, в буквальном смысле этого слова желанием матери шумно справить "сороковины", и от этого употребившей всю наличную сумму своего заработка на угощение явившихся в этот день в дом сослуживцев и знакомых мужа. Отправление сороковин затянулось, и через неделю-другую обстановка в доме, если не полностью, то почти в целом стала напоминать прежнюю. Разве что чуть поменьше сквернословия  доставалось на долю ребят. Начавшееся же лето и ставшие постоянными выпивки вдовы Н вместе долгими  монологами, напрочь выжили из дома ребят.
   Снова были подножный корм, уловы ершей и ночлеги на берегу.  Какое-то время мать еще кое-как искала детей, если они не появлялись в доме к ночи, загоняла их под кров жилища на ночлег. Позднее перестала беспокоиться об их судьбе, да и нашла себе еще одну работу, вернее приработок в больничном морге, не обходившийся по традиции без щедрых возлияний. Изредка, разве что поливала пьяными слезами Сережкину мордочку в волдырях от комариных укусов.
   К сентябрю, когда ребятишки волей-неволей возвратились в рас¬потрошенный постоянными хмельными гостями дом, они уже мало интересовали мать. Хотя было у них и первое сентября, и почти торжественные проводы в школу. Осень, а затем и зима тоже ничего существенного не изменили в семье. Разве что дом семьи Н. попал в число вовсе неблагонадежных и туда по вечерам  зачастили сотрудники районного отдела внутренних дел, периодически разгоняя из него поселковых выпивох.
   Угрозы принять меры глава семьи быстро научилась отражать, ссылаясь на свое положение матери-одиночки. Соседи и сослуживцы так-же забили тревогу, но попытки  разрядить атмосферу  царствия «Зеленого змия» и похоти, взорвать ее изнутри - так же разбивались о неприступную твердость брони из трех живых существ, которую до поры и до времени и без особого вмешательства государственных органов пробить было просто невозможно.
   Гром грянул неожиданно, и, как ни странно, туча, принесшая его, пришла не со стороны детского сада, который кое-как посещал Сережка. И даже не из школы, педагоги которой кое-как, с позволения сказать, пытались тоже что-то предпринять по отношению положения Нины и Вовки.
   Громыхнул самый младший, Сережка, когда Нина через несколько дней после ледохода, оказавшись на чужом для поселка катере, исчезла из поселка на несколько суток, пожелав разобраться, что там, за пределами Тарко-Сале есть еще. Совершила рейс в небольшую страну познания не только соседнего по реке села, но в тесноте и темноте кубрика  в те дебри, что подчас остаются на всю жизнь непреодолимыми и для людей взрослых, умудренных опытом, знанием жизненных коллизий.
    Сережка ревел и постоянно звал Нину. Успокоить его было невозможно, и так продолжались все дни Нининой экскурсии.
   Тут уж к Сережкиному голосу присоединились соседи и общественность. И вовсе не потому, что девочка исчезла на несколько дней из поселка. Просто все враз и вдруг вспомнили, что при РОВД появилась детская комната милиции и в ней энергичная сотрудница. Пусть, мол, поработает.
   Нина же, появившись после отсутствия, объяснила, что была у подруги и просто не выходила из дома. И хотя были очевидцы ее торжественного отплытия на катере, но  подруга тоже подтвердила ее пребывание у неё в гостях. И кто его знает, что там и как. Скрепя сердце Нине поверили или сделали вид, что поверили до будущих, времен.
   Нина же от случившегося отряхнулась довольно быстро. Правда, несколько дней под глазом тлел синяк - след Вовкиного разбирательства в предательском поступке сестры по отношению к братьям, но и это вскоре прошло, и в целом старшим было принято философски, как жизненная неизбежность, с полным сознанием того, что все бывает, а главное, что сестра - вот она, снова с ними. Теперь у Нины завелись знакомства, которые оказывались для братьев "не твоим или не вашим делом", подружки, с ними она секретничала, невесть откуда взялась сумочка с дешевенькой помадой и теми мелочишками внутри, что свойственны только женским сумочкам. Появилось и желание приодеться, хотя желание это явно расходилось с более чем скромными возможностями, что предоставлял заработок или крохи его, остававшиеся от постоянных пьянок матери. А вот ребятам иногда доставалась от нее горсть конфет и они  не обращали внимания на то, что конфеты эти попахивали отлучками сестры и немного спиртным.
   Раскаты прогремевшего грома оказались затянувшимися, молнии же, как ни странно, не заземлились. Грохнул новый разряд.
   Энергичный лейтенант-сотрудник детской комнаты милиции, вплотную подошла к своим непосредственным обязанностям и, в конце концов, взялась за житье-бытье нашей троицы, как и остальных безнадзорных ребят в поселке.
С этого момента события стали развиваться стремительно. Разразившаяся гроза с очистительным ливнем смыла с нескольких матерей подобных Н. гордое звание. Детей же Н. было назначено специальными решениями высоких комиссий передать на воспитание государству. Мать громогласно  оспаривала свое право на ведение подобного образа жизни, но дальше разговоров с соседями дело не продвинулось и уже через какое-то количество дней, негласно отпущенных ей авторитетными людьми для осознания своего нового положения, исправления, если хотите, все опять возвратилось на круги своя. Тогда же и было нам - мне и моему товарищу по работе Анатолию, киномеханику, благо клуб находился на ремонте, отвезти ребят в Тюмень. Там сдать, слово то какое, но именно так было сформулировано задание, детей  в детский дом, учреждение, как я понимал это название, для временного пребывания таких же обездоленных обстоятельствами, а иногда и собственными родителями. Нам была выдана сумма на пятидневное содержание ребят до их устройства в детский дом и заказаны билеты на очередной рейс Тарко-Сале–Тюмень.
   С Вовкой мы поладили быстро. Пацану, видно, страсть как надоело бродяжничество, он был рад покинуть поселок, где в последнее время ходил хоть и независимым, но вечно голодным оборванцем. Сережка закатил было истерику, и пока мы собирали его вещи - исчез, как оказалось позже, был спрятан сердобольными соседями под замок и сидел там, как мышь, ожидая отлета приземлившегося тюменского самолета.
   Нина исчезла тихо и незаметно, никаких следов ее не оказалось и мы в течение нескольких часов вместе с авторитетными представителями комиссии так и не смогли в поселке отыскать девочку.
   Лайнер вылетел без нашего десанта, но наступил новый день, а билеты нам были переделаны волей все той же комиссии. Сережку мы обнаружили по Вовкиной подсказке. Снова готовился к отлету рейсовый лайнер, и снова мы и члены  комиссии, бегали по поселку, разыскивая Нину. Ее все где-то видели, но никто не мог толком объяснить – где. Вовка, накормленный в интернатской столовой и чуть приодетый, ходил с нами. Сережка был на попечении Анатолия. До отлета оставалось несколько десятков минут, и вдруг Вовка заявил: "Полетим сами. Нинка без Сереги не сможет. Сама  придет, если Сережки не будет дома. Сама."
   Мы вылетели. Устроились в гостинице. И на второй  день  нашего пребывания в Тюмени, выпали нам пятница, суббота и воскресенье,  мы - четверо мужиков, набродившись за эти дни по жаркому и душному городу, побывавшие везде, где только можно было побывать с экскурсиями за этот короткий и такой длинный срок, поочередно таская на руках набивавшего ноги и постоянно засыпающего на ходу Сережку, утром получили телеграмму, что именно сегодня, вторым рейсом  прибудет Нина.
    Поневоле мы оглядели наш гостиничный номер, который напоминал  магазин. Всякого рода и сорта конфеты, которые пробовали пацаны, детские вещи, игрушки, которые мы подкупили для ребят, рассчитывая, что они им пригодятся в этом самом детдоме. Для себя я олицетворял его с каким-то временным жилищем детей.
    Горничные, которые узнали от администратора, селившего нас, о миссии и цели нашего приезда,- сочувственно вздыхали, а одна, умудренная опытом, увидев нас, вернувшихся из бани и парикмахерской, где Вовка и Сережка дивно преобразились, такой услуги в Тарко Сале не было, а охотников подстричь пацанов перед отлетом не нашлось, покачала головой и сказала: "И зачем тратились? Все игрушки, одежку   ведь у них отберут и постригут наголо".
   -Почему?- Недоумевал я.
   -Почему? Не знаю. Только всегда так бывает.
   Вовка с  ужасом вскинул на меня глаза, а когда горничная ушла, тоскливо прильнул ко мне и неумело попросил:
   -Пусть меня не стригут, ладно? Ты попроси. А, дядь Жень?
Тогда я еще не знал, чего мне будут стоить его просьба и мое обещание уладить это в детдоме. Просто посчитал, что сумею убедить служащих этого самого дома  в том, что педикулеза,вшивости, другими словами, у моих подопечных не наблюдается, но самое главное; была затаенная надежда на то, что нас просто туда примут, и мы с Анатолием благополучно отбудем домой. Ведь еще в первый день по прилету я сразу же позвонил его начальнику и объяснил, с чем мы пожаловали в стольный град области. Но оказалось, что все далеко не так, как мы ожидали.
   Директор детского дома категорически отказалась с нами разговаривать и направила нас в детский спецприемник.
   -Ну, вы поймите, порядок у нас такой. Дети к нам поступают через спецдетприёмник.
   Звонок в этот самый спецдетприёмник тоже ничего не дал.
   -Преступники? -Переспросил бесстрастный голос на другом конце провода.
   -Нет, дети!
   -А документы, описания, приводы,  направления на них к нам есть?
   Тут я ощутил некоторое беспокойство. Направление у меня было в форме письма в областной отдел народного образования. Еще было специальное решение комиссии  о направлении в специальную  школу Нины и о детском доме-интернате для пацанов. Это и выложил.
   -Нет, у нас только для малолетних преступников условия.
   -Но они ведь не преступники.-И я снова повторил все, что характеризовало моих подопечных.
   -Нет.  Вам  в облоно надо. -И разговор закончился короткими гудками.
   Тогда же мы с Анатолием и решили не беспокоить больше этот самый детприемник. Поутру ребята оправляются гулять по городу, в  парк, покататься на троллейбусе. Просили.  Анатолий так же хотел показать им вокзал и попыхивающий паровоз, а я должен был теперь срочно посетить  облоно.
   Было еще утро, но день обещал быть очень жарким. Даже у здания на высоком берегу Туры - штаб-квартиры облоно, где, казалось, должен был гулять ветерок, уже оказалось очень жарко,  дорожная пыль назойливой стеной висела над асфальтовой  магистраль вблизи здания облоно.
   Но жарко оказалась не только на улицах. Духоту в двойне я ощутил, войдя в двухэтажное  здание в первый раз и доложив  кому-то из "клерков", свое дело. И вдруг ощутил, что этому самому клерку  было до смерти некогда разбираться во всем, что касалось ребят из какого-то там Тарко-Сале.  Он отправил меня к соседу, а сосед к соседу, который  оказался куратором  нашего района, тогда я  плохо понимал всю иерархию  этой системы,  а тот сразу же обвинил меня и Тарко-Салинское районное начальство  в полной  безответственности и  неграмотности.
   В ответ я постарался тоже  чистейшим канцеляритом, коим пользовался мой собеседник, довести до его сведения его же нежелание разобраться в нашем деле и хоть как-то пошевелиться.
   Коммюнике нашего разговора было таковым, из которого любому, а не только мне, заинтересованному лицу, стало ясно, что нынешнее лето, и так жаркое по всем статьям, идет комплектация школ области кадрами, оборудованием, повсеместны ремонты, а тут еще я, выскочка из какого-то района,  со своими детьми и их  делами. И вообще, возвращайся парень домой и не отвлекай людей по пустякам.
   До сей поры, хотя прошло много лет, на душе осадок от того разговора, горечь, досада. Странно, что именно в этом плане и в таком разрезе проходил разговор о детях в учреждении, где все должно было быть проникнуто  заботой о них. И не о каких-то далеких и эфемерных, и теоретических, что ли, а любых, и тех самых, что сейчас разгуливают по жаркому городу Тюмени, глазеют по сторонам, едят порцию за порцией мороженного - единственное, что в таких необычных для них условиях пацаны просили дружно. Об остальном можно было только догадываться по взглядам.
   Я ринулся из кабинета и бульдозером вперся в резиденцию самого главного клерка, невзирая на протесты толпы женщин в приемной.
   Я заставил его выслушать себя и тут так же натолкнулся на полное непонимание. И тогда высказался по извозчичьи резко, не стесняясь регалий  заведующего или его заместителя. Кто был передо мной - по сей день не знаю. Главное, что был человек облеченный властью. И он вдруг обмяк и пригласил меня присесть, что забывали делать его предшественники. Устало потянулся к графину с водой и неожиданно тихо и по доброму сказал, что все понимает и тем не менее решить этот вопрос в течение двух или трех дней не сумеет, что надо было нам перед прилетом из нашего Тарко-Сале позвонить и сговориться, а мы вот так... Что все же единственный  пока выход - детприемник. Там ребят накормят, оденут и далее будет видно, что и как. Естественно, что я в моём положении мог только согласиться и смотреть, как этот человек накручивает диском знакомый номер.
   -И денег, небось, не очень..? - Переспросил он перед тем, как ему ответили.
   -Есть еще.
   При отправлении из Тарко-Сале  официальных денег у нас было в достатке, а вот к дню прибытия Нины мы тратили личные, которые  припасли для собственных покупок. Мы не скупились в тратах, ведь очень хотелось пацанам сделать праздник! Все эти дни мы с Анатолием старались  быть для наших "ребятишек чем-то большим, чем дяди, что привезли их, как под конвоем. Потому мы, не сговариваясь, отложили их финансовый резерв на случай задержки более чем на пять дней, и на остаток пошли лавиной покупки невиданных доселе пацанами лакомств, конфет, мороженного, нехитрых игрушек, с которыми Сережка, допустим, засыпал по вечерам, а Вовка, не по годам серьезный мужичек, деловито разбирался, что и сколько стоит, что в Тарко-Сале, допустим, такого «ни в жисть» не повидать и не купить.
   Но в тот решительный день мы поговорили в облоно с чиновником именно так. И мне стало стыдно за то, что только сейчас "обложил",  этого беспомощного при должности человека бранными словами. А из обрисованной им ситуации чисто по человечески и неказенными словами понял, что действительно в ближайшие десять дней мне и ему, никак не переломать устоявшиеся правила,  не перепрыгнуть всяческие ведомственные заборы и барьеры, и вообще в тот момент я вдруг показался сам себе этаким рыцарем печального образа, воюющим с ветряными мельницами. И если я не поступлю так, как мне указывают - кто знает, как обернутся наши деле вообще.
   Из нашего разговора с облеченным властью человеком все же выходило, что надо расставаться с ребятами сразу же по прилету Нины и никак не миновать поначалу мной отвергнутый этот самый спецдетприемник. И вышло, что видно не зря мы в течение  трех дней мы вчетвером до полного изнеможения ходили по пыльному, душному и жаркому городу. И не зря  нам хотелось, очень хотелось, оставить  в открытых и доверчивых душах маленьких человечков хотя бы небольшой светлый след. А может быть это было своеобразное извинение за то, что мы привезли их в Тюмень, вырвав, выкорчевав из постылого для них, но все же родного поселка и теперь мы же, единственные кого они здесь в Тюмени знают, должны вручить их неизвестности, поселить их в мир, где витало слово преступность. Внутри все протестовало против поселения туда наших детей.
   Нет, разум доказывал, что так надо. Что альтернативы нет, и не может быть, что государство в любом случае позаботится о ребятах лучше, нежели стремительно скатывающаяся под откос мать.
   Припоминалось в деталях заседание той самой комиссии, что вынуждена была принять это кардинальное в жизни ребят решение, разнообразные высказывания ее членов и та зависшая тишина перед вопросом вопросов, перед тем, как люди должны были однозначно высказаться за лишение матери  прав на ребят.
   Тогда, на этом самом заседании, присутствовал в качестве приглашенного и человек, оказавшийся в командировке в Тарко-Сале, педагог умудренный опытом и возрастом, а главное наделенный удивительным талантом общения и природным профессионализмом. Я помню его только по фамилии, но тогда человек этот запал в память вовсе не тем, что по должности приехал с интереснейшими лекциями в глухой, по сути, район и вовсе не своей значимостью в масштабе окружного отдела народного образования. Потом я узнал о нем гораздо больше. А вот встретиться  с этим удивительным человеком мне так и не удалось. Осенью того же года он погиб в совершенно глупой автомобильной аварии, случившейся в Салехарде.  Но тогда именно его высказывание суровое и доброе одновременно, а доброта иногда не может быть не суровой, заставило присутствующих еще и еще раз проанализировать все события в жизни ребят, еще раз дотошно пересмотреть все документы, пытаясь отыскать самую малую возможность не передавать троицу государству на попечение. Мы все еще несколько дней искали родственников, искали бабушек и дедушек, ту, последнюю возможность, последние корни связи детей с бывшей семьей Н.
   У ребят таковых родственников не оказалось. И В.И.Костецкий,   фамилия командировочного, был убедителен. И решение комиссией было принято.
   
   Родственники. Наши родители. Престарелые и подчас немощные. Но они будто корни дерева, его опора. Их внуки - побеги, молодые ветви. Обрубите корни дерева. Именно они помогают понять детям нашим великую доброту и сострадание, пониманию боли ближнего. Очень многого лишаются без них наши семьи и в первую очередь их мудрости, силы их ума при физической немощи.
   По сей день ворочается в груди колючим осколком все то, что было передумано за всего лишь несколько жарких дней в душной Тюмени. По сей час та память заставляет пристально приглядываться к тому, чем и как заняты наши ребята, побеги нового поколения северян.
  По телефону напомнили, что вторым рейсом самолета Тарко-Сале-Сургут-Тюмень прибывает Нина, что она в состоянии "выкинуть фортель" в аэропорту, в городе, преднамеренно отстать и затеряться в толпе. Звонили дважды, независимо друг от друга два разных человека. Беспокоились.  Мы с Анатолием посоветовались.
   С кислой миной Анатолий выслушал мои доводы о том, что ребят надо сегодня же отвезти в угрюмое бревенчатое здание с трехметровым забором по периметру двора, а потом ехать в аэропорт за сестрой. Анатолия пришлось убеждать теми же словами, что убеждал меня заведующий облоно.
   -Два бугая одну девченку поведут под конвоем, - он смотрел в сторону, переживая, очевидно, те же ощущения, которые достались мне   вчера.
   -Ну,- аргументы  мои были исчерпаны,
Я видел, что в своем рвении стал ему неприятен.
   -Ладно,-согласился он но обед пацанам такой устроим...
   Через несколько часов мы выгрузились из такси со всеми нашими покупками и ребятами возле детприемника.
   По звонку из облоно нас принял начальник, невысокого роста пожилой человек с грустными глазами и колючим взглядом.Объяснил ему ситуацию. Вовка и Сережка были приняты, определены в группы. Особо мной была оговорена с начальником просьба не стричь Вовку.Ведь он был подстрижен и очень горд посещением парикмахерской. Персонал смены был в восторге от таких чистеньких и ухоженных ребят. Когда мы выходили из здания, увидали "наших" на детской площадке.
   Сам двор напоминал колодец с высокими стенками, а гомон детворы никак не вязался с несколькими рядами колючки над верхней кромкой заборной стены.
Я еще и еще раз поблагодарил начальника за располагающий прием, который был нам оказан. Вовке и Сережке было обещано, что часов в шесть мы приедем с Ниной. Направились к выходу по асфальтовой дорожке вдоль забора. Подле кирпичного домика с узкими окнами и навесом над дорожкой, перед будочкой проходной нас вдруг остановил шепот: "Дяденьки!"
   Мы приостановились,  не поняв сразу, что шепот раздается из забранного железными прутьями окошка.
   -Вы только не шумите. - За прутьями торчала веселая рожица в веснушках.
   Мы остановились.
   -Вы кто, дяденьки, - теперь вполголоса вопрошала нас девченка.
   -Как видишь, люди, - ответил кто-то из нас.
   -Нет. Вы не менты?
   -Раз погон нет, же значит, нет?
   -Погоны бывают и на роже . - А дальше сбивчиво, этаким романтическим речетативом:
   - Сижу за решеткой в темнице сырой...
   -Почему?- Вырвалось у меня непроизвольно,
   -Беглая потому что… ночью привезли и все вытрусили...
   Мы осторожно оглянулись. Двор детприемника был так же спокоен, как и минуту назад. Неподалеку оказалась скамейка. Не сговариваясь, присели.  По часам выходило, что до прибытия рейса оставалось время,
   С одной стороны, меня разбирал смех из-за сцены, в которой мы оказались действующими лицами. С другой, было интересно поговорить с этой беглой, сидящей, как мы поняли, в изоляторе узницы.
   -Так почему ты там сидишь, - переспросил Толя.
   -Я же оказала, что беглая я, из Нижневартовска, - скороговоркой протараторила наша собеседница, не  приближаясь вплотную к решетке, к железным её  прутьям, -Жду, когда отправят. Может в спецшколу, а может в колонию. А вы хороших пацанов привезли. Наверное, тоже без родителей?
   Пока между Анатолием и его собеседницей проходил этот диалог припомнил я, что знал в то время о Нижневартовске. Нефтяной джин Самотлора, один из многих ворочающихся в Тюменской земле, там уже был почти упрятан в бутылку, и хотя еще велось разведочное бурение, но в основном уже разворачивались  промысловые структуры, добыча нефти, а это значило, что жизнь в городе начинала стабилизироваться, что ее перестали потрясать катаклизмы поиска, глобальных открытий, что люди стали массами заселять появляющееся благоустроенное жилье, начал налаживаться быт.
   -А родители у тебя кто. - Спросил Толя.
   -Нету, - рожица в веснушках привычно и жалобно скорчилась, как это получается у плохих артистов.
   -Как это, нету? Врешь ты все и стараешься нас разжалобить,- по возможности жестко отрезал я.
   -Пошли, Анатолий. - Мы переглянулись, но со скамейки не поднялись,
   -Что разжалобить!  Правда, что нету - тоже, вдруг в тон мне жестко отрезала девченка. – И идите! Валите!   Я ведь поговорить хотела! Вторые сутки по камерам.
   С девушки, а это уже была не девочка-подросток, вмиг слетела кокетливо-игривая шелуха. Я представил себе на ее месте Нину, обещающую быть красивой женщиной, представил себе, что там, за железными прутьями сейчас чья-то будущая жена, мать детей, но все ли у этой будет так, как я себе представил?
   -Расскажи о себе,- так же вполголоса, стараясь не смотреть на окошко, не привлекать внимание персонала, попросил.
   -Чего рассказывать? - Моя собеседница насупилась, и даже веснушки, которыми густо была усеяна смазливая мордочка, стали гуще.
   -А ты вкратце и без вранья.
   -А вы и правда, не милиционеры?
   -Нет, - мы одновременно мотнули головами.
   -А сигарет дадите?
   Мне хотелось сказать, что их у нас нет, но в верхнем кармане сорочки Анатолия хорошо были видны пачка сигарет и спички.
   -А это видела? - Каюсь, но с досадой свернул кукиш в сторону окошка я.
   -Значит не менты, - неожиданно сделала заключение наша собеседница. - Те сигаретами угощают, а потом спрашивают.
   -Только ты ведь все равно не расскажешь правду,  - перехватил мою мысль Анатолий.
   -Жалко, что ли? - Она вплотную и подошла, подтянулась к прутьям. - Мать у меня отец по пьянке зарезал несколько лет назад. Посадили. Я у его сестры жила. Только это тоже не жизнь. Надоело! Я им не родная. Сестра отца. А вам то что до всего этого?
   Последние слова она выкрикнула почти истерически. На этот раз неподдельно. Замолчала. Мы тоже сидели молча. Она смотрела на нас, а мы на нее, нашу собеседницу.
   По спине у меня рассыпался холодок, невзирая на то, что липкое тепло летнего дня все больше наваливалось на колодец двора, тополя и спокойное пространство за высоким забором. Ощутил вдруг себя в фокусе линзы, где туго свились лучи ребячьих судеб. Трудных, по определению педагогов, работников различных, учреждений. А они - вот, играет младшая группа на детской площадке, щебечут, что-то выясняют между собой.  И это их детский мир. И может быть отличаются эти ребятишки только тем, что повидали больше своих сверстников, да некому к ним в души заглянуть. А они их еще и не каждому их  распахнут.
   Неслышно возле нас оказался Вовка. Присел будто невзначай на краешек скамейки возле меня.
   -Тебя как зовут? - окликнула его наша собеседница.
   Вовка осторожно покосился на нас, но промолчал.
   -Володя он.
   -А я Валя, - пропело веснущатое чудо.
   -И сколько тебе лет? - Спросил я.
   -Шестнадцать... будет в этом году.
   Мы бы могли еще долго так сидеть и разговаривать, но не хотелось оставаться здесь из-за Вовки. Разом поднялись.
   -Вы в  аэропорт? За Нинкой? - Глядя в сторону и ковыряя песок носком сандалия, почти безразлично переспросил Вовка.
   -Да, Вовка. За Ниной»
   -Мальчики! Возьмите меня с собой, - кокетливо, но с каким-то внутренним надрывом запросила из-за прутьев Валя. - Хоть табачку оставьте!
Мы, как по команде, дружно двинулись к проходной.
   Вахтерша бесстрастно оглядела нас и громыхнула засовом.
   В духоте столовой мы одинаково безразлично поковыряли общепитовское производство. Кусок не лез в глотку.
   Как автоматы прошагали до остановки автобуса. Так же пересели на экспресс. Молча слонялись по переполненному, как всегда, людьми  зданию  аэропорта, отмахиваясь газетами от липкой жары и комаров.
   Объявление о прибытии ожидаемого рейса застало нас врасплох, С только что безоблачного неба вдруг разом хлынул короткий  и сердитый ливень. К выходу подвезли пассажиров нашего рейса.
   -Все бродите по Тюмени, мученики? - Услыхали насмешливый голос, а затем увидели знакомого из Тарко-Сале.-Там ваша пассажирка на борту. Сейчас подойдет со стюардессой. Как министра ее провожали, целый эскорт был.
   Редкие капли еще щелкали по лужам и асфальту, но  все вокруг уже напитывала душная жара. Парил бетон.
   Нину, идущую по полю вместе со стюардессой, мы узнали издали. Рядом с девушкой в голубой форме, подтянутой и аккуратной  она в своей застиранной кофточке и выцветшей юбке,  неизменной потрепанной сумочкой, выглядела бесцветным комочком. Девушки старательно обходили  лужи, направляясь к служебному выходу.
   Мы окликнули их. Они изменили направление, пошли к нам. Почти ровесницы. Почти одного роста. Разные.
   Приближаясь, Нина нахмурилась и как-то сникла, хотя до этого оживленно переговаривалась со стюардессой. Проводница же, наоборот, обрадованно улыбнулась, держа рукой  на отлете пухлый конверт.
   -Здравствуйте.
   -Здравствуйте. Вы такой-то?
   -Он, - указал на меня Анатолий.
   -Тогда это вам, - протянула мне пакет. - И девушка к Вам.
   -И девушка, - эхом отозвалось в мыслях.
   -Как долетели?
   -Нормально. Пока, ребята. Вроде, все?
   -Вроде, все…
   В автобусах толкаться не хотелось. Нина разговаривать с нами не была расположена. Ну ладно. Обменялись односложными да и нет. От универмага до дома детприемника было шагов сто. Водитель такси зарулил на  остановку такси, считая, что нам нужен именно универмаг. Отмеривали мы эти сто шагов молча. Со стороны еще раз оглядел Нину. Хрупкая, домашняя, в стоптанных туфлях на босу ногу. Рядом со мной шагал совсем еще ребенок, которому еще не год и не два нужны ласковое слово, дружеский локоть, плече и, может быть суровое, но доброе отношение.
   Остановились перед дверью заподлицо с зеленой стеной  знакомого забора.    Нина вдруг поняла, что эта стена и есть тот самый рубеж, что через секунду другую должен отделить ее от привычной прошлой жизни. Разом увидала глазок в двери и колючку на кромке стены.
   Анатолий нажимал кнопку звонка, когда Нина чуть метнулась, едва заметно дернулась.
   Может быть, излишне торопливо, но пришлось взять ее за руку. Запястье тонкое, почти все пальцы моей руки достают большого пальца.
Лязгнул засов, и распахнулась дверь.
   -Сережка там?- Округлившимися от ужаса  глазами глянула в упор, отсутствующим голосом, тоскливо и чуть не плача не переспросила:- Сережка там?
   Я кивнул.
   Она секунду помедлила, еще раз оглядела меня и Анатолия, и первой переступила порог проходной.

   Заведующий, казалось, нас ожидал.
   -Давай знакомиться, - предложил он Нине в кабинете после того, как мы минуты три прогуливались по двору.
   -А мы уже знакомы. - Она подбородком указала на свою метрику на столе.
   -Ну, это односторонне. - Заведующий потянулся за папиросами. -Куришь?
   -Чего  не хватало!
   Заведующий назвал себя.
   В это время в кабинет зашла  сотрудница в белом халате  и сердито заявила, что с этими новенькими никакого сладу. Младший забился под кровать, орет благим матом и когда кто-то пытается его вытащить, кусается, как волчёнок. Она продемонстрировала руку в кровоподтеках от зубов.
   -Сережка! - Вскинулась Нина,
   -Пойди… - мгновенно оживился усталый зав.
   -А старшего из туалета нельзя вытащить. Прямо дикари какие-то.
Анатолий остался в кабинете, а я двинулся через двор к выбеленному домику туалета у забора.
   Вовка стоял, спрятав лицо в угол. Сразу я его даже и не узнал.  Постриженного наголо, в фланелевой пижаме машинного цвета. Он коротко зыкнул на меня и теснее вжался в угол и только через несколько секунд оглянулся снова. Узнал. Будто отмахнулся, а затем как-то боком, вместе с рождающимися, но со сдержанными рыданиями, придвинулся, уткнулся в пояс и дал волю слезам.
   -Дядь Женя! Дядь Женя! Ты, ты…ты…. - от уверенного в себе, чуть хитроватого, приспособленного ко всем горестям и невзгодам жизни мужичка ничего не осталось.
   -Ты же... вы же обещали, что меня стричь не будут.-Сквозь рыдания мальчишки с трудом с большим трудом понял я. Больше он не говорил ни слова. Плакал Вовка,как, наверное, никогда не плакал до этого, выросший в суровых условиях ожогов и ссадин, которые научился переносить мужественно и самостоятельно.А теперь он  откровенно плакал скорее всего от того, что столкнулся с моим предательством данного обещания.
 
  Заведующий неловко оправдывался, превратившись из начальника в обычного усталого человека пенсионного возраста.
   -Понимаете, ребята, на обед я пошел. Не сообразил предупредить вторую смену. А те решили, что это недоработка первой смены, и... Началось. Вот оба и в разнос.
   В кабинете снова оказалась Нина. За окном сидел на скамейке Вовка, успокоившийся с виду. Возле что-то ему говорил Сережка.
   -Мы здесь не останемся, так и знайте, в этой вашей тюряге!
   Мы молчали, дали ей выговориться.
   -Не останемся! Не останемся! - Дело шло еще к одной истерике.-Все равно сбежим...
   -Да погоди. Помолчи минутку. - Последние слова зав сказал совсем тихо. - Нет. Нет, ребята. Вы здесь не останетесь. Братишки будут с тобой. Это я тебе твердо обещаю.
   Нам с Анатолием больше нечего было сделать в кабинете и детприемнике.

   Во дворе я попытался объяснить Вовке, как произошла его стрижка. Сережка смотрел на меня с нескрываемой ненавистью. Вовка? Видно, он в тот момент мало что понял из моего объяснения, но в качестве прощения сказал:
   -Я на вас не обижаюсь.
   -До свидания, Вовка!
   Он кивнул, не поднимая глаза.

   Анатолий на ходу достал из кармана сигареты и спички, прикурил и, когда мы проходили мимо зарешеченного окошка, толкнул коробок и пачку в проем между прутьями.
   -Спасибо, мальчики! Вы настоящие друзья, - откликнулась Валя. - А нас теперь трое, но меня  уж скоро увезут, наверное, в колонию.
   Никто во дворе не обратил внимания на то, что Толя бросил в карцер или изолятор сигареты и спички. Мы приостановились.
   -A можно я вам напишу? - На Валином лице не было ни кокетства, ни кривляния.-Можно? Обоим вам?
   -Валяй. - Толя вынул ручку и блокнот, написал адрес и вырвал листок.
   -Мальчики, я ведь и правда,  напишу вам. Как только - так сразу!
   Мы оба понимали, что никто нам ничего не напишет, что это обещание - дань, своего рода благодарность за сигареты и спички.
   -Зачем ты, Толя?
   -А чтобы хоть немножко отличаться от тех, кто сначала закурить давал, а затем спрашивал. Я просто адрес дал. Может это её согреет.
   -Нельзя же здесь и вообще...
   -Много чего нельзя. Многого. Из дома ее выгонять было нельзя. А ведь с чего началось. С чего-то ведь все началось? Как у нашей. А эту все равно опять обыщут, отберут... сигареты.
   За нами снова грохнул засов бронированной двери. Но его звук никак не укладывался с несколькими словами, которые произнесла мрачная вахтерша, когда открывала нам запоры выхода.
   -Вы, видать, с Севера. Валюху-горюху пожалели, вот.
   Перед тем, как выйти мы приостановились перед дверным проемом.
   -Она из моей деревни. Отец её мать зарезал, а она вот тетку. Ей там не жизнь была… у сестры отца...
   Мы шагали по теплому асфальту тротуара. Добавить было нечего. И так осадок от второго посещения детприемника, от всей поездки оставался тяжелый, горький, как всегда бывает, когда при тебе что-то случается, и ты видишь это, больше, предвидел, но ничего не мог, не сумел сделать, отвратить приближающийся исход происходящего. Как эти, несколько таких жарких дней в Тюмени.
 
   Нет, я не нагнетал страсти. Да и по происшествии нескольких лет многое забылось, стерлись детали тех дней. Того случая, того происходящего. Но ведь комиссии, что лишают родителей прав на самое дорогое - детей - существуют.И жизнь идет своим чередом. И детские комнаты открываются и существуют тоже. Что-то изменилось лишь в названиях, но, по сути, не очень. И рассказал я о событиях прошедших лишь для того, чтобы обратиться к дню сегодняшнему, проанализировать то, что так или иначе происходит с нашими маленькими северянами в наших новых городах сейчас.А разве только с северянами? 
 
  А тогда?
  За окном был душный вечер. В открытые окна опустевшего гостиничного номера доносились голоса ребятишек, игравших в сквере перед парадным входом гостиницы.  Шумно играли в сквере ребята, родители которых пришли с работы, квартиры их теплились окнами в сгущающихся сумерках дома напротив,  матери  периодически звали детей домой. Скоро совсем потемнело, и детские голоса постепенно растворились в душной темноте.
   Мы глядели на две пустые кровати, где еще сегодня спали "наши ребятишки".
   Мы молчали, окружив себя теми атрибутами гостиничного быта, что очень часто сопутствует мужчинам в командировке.
   Нас никто не беспокоил. Номер был за нами еще на сутки. Билет у Анатолия был на утренний рейс, а у меня на вечерний. Но это будет завтра.
   -Знаешь, - сказал Анатолий, вертя в пальцах стакан на столе,-наверное обо всем этом надо рассказывать. Знакомым, друзьям, незнакомым тоже, всем...
Поневоле и с каждым днем убеждаюсь все больше в том, что нет у нас детей трудных. Есть мы, взрослые и самые трудные. Только спросил  ли кто-либо из нас об этом детей? А ведь они говорят нам это очень часто. Какими либо своими протестами, логикой своих поступков. А ее мы часто не хотим понять и не принимаем во внимание. Но кажется мне, что всякий  раз, когда мы совершаем какой либо неблаговидный поступок, стоило, хотя бы несколько секунд  посмотреть на него глазами ребенка. И не своего, который подчас в состоянии оправдать нас, а десятков и сотен чужих...Ведь именно дети, они отдуваются за все наши...художества, за все, что мы иногда совершаем в жизни. Мы трудные, взрослые.