Невыдуманные рассказы о любви

       Идея этого произведения пришла ко мне бессонной ночью в дер. Неклюдово, на родине моих предков. Коля Гашкин с Лешкой Мелавским спали в соседней комнате, точнее, на кухне, а я долго ворочался на жесткой крова-и, безуспешно пытаясь поймать сон, и, чтобы убить время, принялся вспоминать всех лиц женского пола, оказавших на мою жизнь какое-либо влияние или просто сохранившихся в моей памяти. Как я был остроумен в ту ночь, но диктофона под рукой не было, а вставать, зажигать лампу и записывать было лень. Я помню лишь, что беззвучно сотрясался от хохота над каждой строчкой, создаваемого в голове произведения. (Сейчас, увы, я не могу вспомнить ни одной из тех блестящих фраз.)
Признаюсь без лишней скромности, что я однолюб. В каждый конкретный момент времени я могу любить только одну женщину и более того, в тот длительный или не очень момент времени, когда я влюблен в одну, все другие мне неинтересны. Вот что я понимаю под словом: однолюб.
     Примерный подсчет показал, что женщин в моей жизни было около тридцати, но позднее, продолжая раскопки в памяти, я вспомнил еще около десятка. Возможно, их еще больше – работа покажет. Сразу оговорюсь, что в этот список не попали трех женщины, ибо их роль столь велика, что выходит за рамки этого краткого очерка - обзора и я надеюсь им посвятить отдельные главы своей будущей автобиографии.
Наутро я рассказал своему другу о решении описать в одном произведении всех женщин и получил его одобрение. С той ночи прошло уже полгода, изредка я вспоминал об этом замысле, но всегда что-то мешало заняться его воплощением, главным образом, мешала вышеупомянутая дама – лень. 6 января 2000 г. Я трепетом и мужеством приступаю к работе. Вперед!

                ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ

     Одно из первых моих детских воспоминаний связано с женщиной. Перефразируя известного юмориста, я могу сказать о себе, что ходить, говорить и любить женщин я начал одновременно.  Мне было около 5 лет, а она училась в восьмом классе. Наш роман происходил в больнице. По слабости своего здоровья я провел в больницах и санаториях в общей сложности около двух лет в самом цветущем возрасте, и поэтому не удивляйтесь, что очень многие романы завязывались там. Мне кажется, что ее звали Татьяной, но ручаться за это, не буду, ибо имя Татьяна для меня магическое (впрочем, как и некоторые другие имена, но все в свое время) – немало девушек с этим именем вызывали волнение в моей душе. Я помню, сто у нее была чудная пышная фигура (и с тех пор женщины с иным телосложением мне малоинтересны). Как сейчас вижу себя у нее на коленях. Боже, что это были за колени! Ее выписали раньше, и я, наверное, плакал. В коридоре больницы по радио говорили о полете Гагарина в космос. Это был 1961 год.


                ГАЛЯ

     Галя Павлова была наиболее длинной привязанностью в первые десять лет моей жизни. Мы были ровесниками и с трех до восьми лет жили по соседству в четырех квартирном доме в Савино, рядом с железной дорогой. Это были лучшие годы моего детства. Название нашей улицы - Раздольная – до сих пор сладко отдается где-то под ложечкой. Если бы я был русским Феллини, то снял бы потрясающий фильм о невинном детстве. В этом фильме были бы: паровозное депо, с бесплатной газированной водой; походы на речку без ведома родителей, где я дважды чуть не утонул; ловле птиц сетями; легендарный хулиган; городские драки; разнообразные живности, приносимые в дом; пойманной гигантской щукой соседом - эта щука не умещалась в корыте; катание зимой на самодельных санках из толстой стальной проволоки по Октябрьской улице, круто спускавшейся мимо школы, к полотну железной дороги; десятки других замечательных вещей и событий, происходивших со мной и вокруг меня в те годы и, конечно, детская дружба и любовь.
     В соседнем доме жил мой лучший друг Серега, нашей дружбе не мешали случавшиеся порой между нами драки. Видимо, мы неосознанно конкурировали за Галкино внимание. В течение пяти лет наша троица была   неразлучна. Мы были одногодками и в одно время пошли в одну школу и по-пали в один класс. Но и в школе я оставался верен Галине, в нашем классе не нашлось девчонок, которые бы могли вытеснить ее из моего сердца.
     Я рос дома, под присмотром бабушки. Вот в этом вопросе огромную просветительскую работу выполнила Галка. В отсутствии родителей, но в присутствии бабушки где-то неподалеку, мы с моей подругой залезали под кровать, где она снимала, по моей просьбе, трусики, и позволяла рассматривать строение женских половых органов и даже трогать их руками. Моим хозяйством она почему-то не интересовалась, но меня это не тревожило. Удивительно, что я не стал гинекологом! Присутствовал ли при этом Серега – не помню, но это не исключено.
     Наш тройственный союз продолжался до конца второго класса. Весной наша семья переехала в новую квартиру, в получасе ходьбы от прежнего дома, я продолжал ходить до конца года в ту же школу. После школы мы по-прежнему лазили в окрестностях паровозного депо, наблюдали за маневра-ми маленького симпатичного паровозика «кукушка», курили сигареты «Ароматные» (чтобы не пахло), убегали на речку купаться. А с третьего класса я уже оказался в новой «железнодорожной» школе, встречи стали происходить все реже и реже, и, наконец, прекратились вовсе.
В седьмом классе со мной произошел удивительный случай. Первую четверть я проводил в очередном санатории. На этот раз была Гудаута в Абхазии – место сказочное, где не только в садах, но и на улицах вдоль проезжей части росли гранаты и инжир. И вот там, за тысячу километров от Везельска, я встретил Галю Павлову. Мы немного поболтали, но на этом все и закончилось: между нами лежали годы и новые привязанности.
    
                СОВЕНКО

      В третьем классе я очутился в 35-й школе, принадлежавшей МПС. Новый двор, новая школа, новые друзья и привязанности – трудное время. На этот год приходится один нелепый случай, связанный с девочкой. Одновременно со мной появилась девчонка, о которой ходили самые невероятные истории. Имени ее моя память не сохранила, но фамилия запала в душу – Совенко. Говорили, что она самая настоящая хулиганка, бьет без разбора и мальчишек, и девчонок, в общем, лучше с ней не связываться. Я и не связывался, будучи по натуре тихоней. Но однажды, что-то во мне ей не понравилось, и она бросилась ко мне с пером (я не перешел на воровской жаргон, просто мы тогда писали перьевыми ручками, макая их в чернильницу), вот с такой ручкой она за мной и погналась, норовя воткнуть его в какое-нибудь мягкое место. Будучи наслышан о ее подвигах, я не стал дожидаться ее приближения и выскочил из класса. Она за мной. Опасность придавала мне недюжинную скорость, но Совенко не отставала. Мы пробежали квартал по Вокзальной улице, пересекли Привокзальную площадь и, лишь на улице Ильича, мне удалось оторваться от разъяренной преследовательницы и шмыгнуть в свой двор. Только просидев дома с час, я решился вернуться в школу за портфелем. Хулиганки там, к счастью, не было. Я решился вставить этот дискредитирующий меня эпизод в обзор моих отношений с женщинами только после долгих размышлений. Они привели меня к выводу, что Совенко втайне была ко мне, как и к другим мальчишкам, которых бить, неравнодушна, но по природной своей застенчивости не могла в этом признаться, а мы, мальчишки, по природной глупости, не могли понять ее тонкую ранимую душу и удирали от нее как от маньяка-убийцы.
     Больше она за мной не гонялась, потеряв ко мне интерес, а вскоре и исчезла из нашей школы. Говорили, что ее отправили в спецшколу для несовершеннолетних преступников. Интересно, как сложилась ее дальнейшая жизнь.

                НАТАША ИЗ САНАТОРИЯ

     Имя Наташа сопровождает меня по жизни от рождения (его носила моя мама) до, надеюсь, не очень скорой смерти (так зовут мою жену). Кроме этих женщин, сыгравших и играющих до сих пор огромную роль в моей жизни, Наташей зовут мою племянницу и целый сонм соседок и знакомых. Пожалуй, это самое распространенное вокруг меня женское имя, хотя по популярности в народе оно находится на девятом месте. Среди моих пассий имя Наталья впервые появилось в санатории Калуга – Бор.
В этом месте я коротал последние три месяца четвертого класса. Там я впервые познал несчастную любовь, которая наложила на трудности  общения с мужской половиной санатория. Я впервые в своей жизни попал в роль изгоя, и мне пришлось в драке с пятиклассником отстаивать свой суверенитет. Ничья в этом поединке несколько подняла мой рейтинг.
     Предметом моих тайных мук была смазливая пигалица откуда-то с севера, то ли из Мурманска, то ли из Архангельска. Самыми интимными моментами близости с ней были игры в мяч на выбивание. Дальше дело не двигалось, и мне пришлось почти три месяца молча страдать, в одиночестве вычерчивая ее имя прутиком не земле. Но жизнь идет и лечит, а в молодости все заживает гораздо быстрее и безболезненного.

                АЛЛА

     После окончания пятого класса родители, невзирая на мои протесты, решили отправить меня в пионерский лагерь. Будучи объектом, сугубо домашнего воспитания и самовоспитания, я отрицательно относился к педагогической системе Макаренко, во главу угла которой поставлена воспитательная роль коллектива. Но родителям этого не объяснишь, и я оказался в пионерском лагере железнодорожников в Липках. Липки – это зона пионерских лагерей, расположенная в пяти километрах от города среди соснового леса на берегу Северского Донца. Нынче Липки почти вошли в черту города, туда можно легко за полчаса добраться на троллейбусе, но в те далекие, почти мифические, для мыслящего индивидуума, времена, туда ездили на «дачках» (поезд из нескольких вагонов, влечения паровозом или тепловозом) или рейсовых автобусах. Для меня, двенадцатилетнего пацана, впервые по-павшего в лагеря, это была Тмутаракань.
     Со мной оказался в этом лагере и мой бывший сосед Серега, о котором шла речь в первой новелле. Но о его роли в этой истории расскажу чуть дальше. Как и в любом новом месте обитания, я выбрал себе объект поклонения, симпатичную, на мой вкус (а вкус у меня уже тогда был хороший, поверьте), девчушку по имени Тоня из нашего же отряда, чтобы далеко не ходить. В качестве общего замечания скажу, что любом коллективе с числом девочек или женщин  не меньшим определенного минимума (порядка десяти), можно найти достойный объект для ухаживания и поклонения, что я и демонстрировал в течение своей предыдущей жизни. Другой вопрос – ответит ли выбранный вами объект взаимностью – здесь не обсуждается.
     Она была худенькой, с меня ростом, миловидной девчушкой с русыми прямыми волосами до плеч из местечка с поэтическим названием Ржава. Я не пользовался у нее большим успехом, но мне было приятно просто находиться рядом с нею на пляже или даже на пионерской линейке. Даже на коллективной фотографии нашего отряда мы стоим рядом. Она была для меня магнитом. Но развития эти отношения не получили, хотя и страданий не принесли.
     Чтобы закончить об этом лагерном периоде моей жизни, опишу некоторые события, произошедшие там со мной. Как вы уже могли догадаться из преамбулы к этой новелле, мне, человеку лишенному коллективистской закваски, было нелегко жить в атмосфере лагерной дисциплины с ее линейка-ми, хождением строем, купанием под присмотром и по расписанию и тихим часом. Оттого мне так нравится фильм Элем Климова «Добро пожаловать, или Посторонним вход воспрещен». Если хотите узнать, что такое советский пионерский лагерь обязательно посмотрите его. Так же мучился и Серега. Нам обоим не хватало воздуха свободы. Наконец ему в голову пришла смелая идея сбежать домой. Он меня почти уговорил, но, в конце концов, я струсил, и он ушел один. Я помню наше расставание в сосновой посадке у дороги. Серега продолжал меня уговаривать, а боялся неизвестной дороги (мне казалось, что мы черт знает как далеко от города), неизбежного наказания от родителей, скандала в пионерлагере. В общем, проявил себя трусом, чего стыжусь до сих пор. Он ушел, а я, по малодушию, остался. Конечно, в лагере был скандал. Мне учинили допрос, и я смалодушничал второй ран и выдал Серегу. В лагерь он не вернулся, и мы больше не встречались, так как я уже года три жил в другом районе.

                СВЕТА

     Я рос, матерой –  росли и мои сексуальные потребности или, как сейчас модно говорить, либидо. В классе шестом-седьмом мне стало не хватать физического контакта с особями противоположного пола. Я говорю не о половом акте, упаси боже, тогда мне и в голову это не приходило, более того, я весьма смутно себе представлял, что это такое. Современной молодежи, наверное, трудно себе представить, что такое незнание возможно, в то время (начало и середина шестидесятых), почерпнуть какую-либо информацию на этот счет можно было только в одном единственном источнике – рассказах старшеклассников или более опытных ровесников. У меня среди друзей не было ни первых, ни вторых. Все остальные потенциальные источники сексуальной информации – книги, газеты, журналы, кино, телевидение – тщательнейшим образом цензуровать и все отдаленно напоминавшее эротику изгонялось. Достаточно сказать, что самым запретным для подростка произведением оказалось восьми томом издание  сказок «Тысяча и одна ночь», которое я нашел в железнодорожной библиотеке. Из трех библиотекарей только одна осмелилась выдать мне пару томов после долгих колебания. Единственное, что в сфере интимных отношений я тогда знал твердо – детей не находят в капусте, как нас учили советская семья и школа. Мы жили в официально бесполом мире, и мы боролись с этим миром.
      Накапливающаяся исподволь сексуальная энергия требовала какого-то выхода, и ребята стали играть в «зажимбол»; игра, состояла в том, что в классе на переменке или в раздевалке группа девчонок загонялась в угол и там зажималась (если хотите, лапать, щупалась) под оглушительные крики и визг, более нарочитые, чем настоящие. Я со своим неразлучным школьным другом Лешкой Товихиным принимал в этих играх активное участие. 
     У нас  во дворе жила Света Яблочкина, девушка года на два нас старше, симпатичная на лицо и с фигуркой налитой, извините за тавтологию, как спелое яблочко. Ее папа был милиционером, и это нас с Лешкой немного пугало, сдерживая активность. Поначалу мы ограничивались шутками, обращенными к ней, когда она шла мимо. Самой любимой и запомнившейся была следующая фраза: «Света, что ты нам дашь, сладкие ватрушки или мягкие подушки?». И мы скабрезно при этом хихикали. Не знаю точно до сих пор, понимала ли она тайный смысл выражения «мягкие подушки», под которым мы прозрачно зашифровали ее пышные груди, привлекавшие наши невинно – похабно взоры, но, по-видимому, догадывалась, что мы имели.   
     В один прекрасный день наши поползновения достигли апогея. Не остановившись на своей излюбленной шуточке, мы пошли вслед за Светой в подъезд, а когда она открыла ключом квартиру и вошла, попытались вломиться за ней. Но наши попытки были достаточно робкими, чтобы нам не удалось проникнуть в Светину квартиру. И дело не в том, что мы боязни ее папу-милиционера, хотя и это, несомненно, присутствовало. Важнее было, по-видимому, то обстоятельство, что все это была только игра и с нашей стороны, и с ее. Если допустить, что она позволила бы нам войти, или мы бы сломили ее несильное сопротивление, то возникла бы пата ситуация, когда вследствие нарушения определенных правил игры мы бы не знали что делать дальше. Мы же были обычными книжными мальчиками, а не насильниками. Когда же наш минутный натиск «не удался» (понятно, что он удался в той системе координат) мы с довольным гоготом выкатились из подъезда. Естественно, что никаких последствий это происшествие не имело, хотя Светлане ничего не стоило нажаловаться отцу. Но все было в рамках правил. Позднее, повзрослев, я несколько раз встречался с ней в городе, но мы только здоровались, и расходились по своим делам. Света Яблочкина была по-прежнему симпатична, но говорить нам было не о чем.
     А мне хочется отыграться на моем школьном закадычном друге Лешке Товихине, и в заключение этой печальной истории я расскажу еще об одном случае из того времени. Однажды на перемене к нам в класс вошла по каким-то делам молоденькая пионервожатая и в окружении школьников стала что-то говорить. Лешка оказался сзади и, чтобы всех позабавить, стал ничего не подозревающей увлеченно говорящей  пионервожатой на четвереньки и заглянул ей под юбку, вернее, сделал вид, что заглядывает. Его поступок вызвал всеобщий гогот, и мой в том числе. Бедная девушка не поняла причины этого хохота, так как мой друг вовремя успел вскочить на ноги. Ну, как я его прокатил, здорово? Мне на такую шуточку не хватило бы куража. Вот такие мы были проказники в отношении женского пола в 1968 – 1969 годах.
     Примерно к этому периоду относится еще одна похожая история, за-кончившаяся для меня плачевно. Ее звали Кристина, и жила она в доме на-против. Кристина была не просто симпатична, а красива, можете поверить моему, с детских лет безупречному вкусу. Мы с Лешкой также пассивно преследовали ее и говорили всякие гадости. Однажды это происходило в присутствии нашего знакомого Лешки Глушкова. Раньше мы иногда вместе с ним играли в солдатиков или в штурм крепости, но потом разошлись, может быть, что он был старше на год. Так вот, мы втроем сидели во дворе за сто-лом, когда мимо прошла Кристина. Конечно, грех было упустить такой момент, и мы с Товихиным обменялись парой «комплиментов» по ее адресу. К нашему удивлению, Лешка Глушков вспыхнул как порох и потребовал от нас извинений. Товихин пошел на попятную, но я не мог уступить нажиму, хоть и чувствовал свою несправедливость. Мне пришлось драться, но драчун из меня был неважный, и, пару раз получив по физиономии, я очутился на земле. Товихин, бывший свидетелем моего позора, после ухода победителя с поля боя грозился с ним разобраться, хотя было видно, что он доволен исходом поединка, а, главное, тем, что ему не попало, хотя вместе мы могли бы отлупить Глушкова за милую душу. После этого мы с Глушковым практически не общались, избегали друг друга.
     Потом окончания школы Глушкова забрали в армию, а через несколько месяцев привезли его тело хоронить. Не знаю, что с ним случилось, но по официальной версии, был разрыв сердца. Я подозреваю, что в силу своей порядочности он просто пал жертвой дедовщины, но это только версия. В день его похорон, а это была первая смерть среди знакомых мне людей, я совершил еще один поступок, за который мне до сих пор стыдно. Я не пошел на похороны, трусливо просидев весь день дома, даже не дома, а на балконе, выходящем во двор, где оркестр, играл похоронный марш, и убиваюсь мать, у которой не было мужа, а теперь не стало и единственного сына. Мне трудно объяснить причины своего поступка. Это был страх, но страх чего? Смерти? Может быть. Но в свое оправдание замечу, что к Леше Глушкову я почти не испытывал дурных чувств после нашей драки и не вынашивал планов мести, разве только в первые три дня, и уж точно считал его порядочным человеком с тех пор, как он вступился за Кристину. Скорее всего, он был в нее влюблен. Я атеист, но если Лешка Глушков на небесах, пусть он знает, что его помнят и что его поступок оказал большое нравственное воздействие на вашего покорного слугу.

                ТАНЯ ШАРОВА

     Это самая долгая моя школьная любовь, но одновременно самая тайная и самая безответная. Я выделил ее еще в третьем классе, когда меня перевели в новую школу, но только в мечтах мог увидеть себя рядом с первой, на мой безошибочный взгляд, красавицей класса за одной партой. В четвертом классе моя мечта сбылась: наша новая классная руководительница посадила меня рядом с Таней. Первые дни после этого события я блаженствовал. Только тот, кто был влюблен в свою соседку по парте, может понять, как прекрасно попросить у нее на уроке что-нибудь, например, резинку (я никогда не говорил «ластик», да и теперь язык не поворачивается) или промокашку, и получить требуемую вещь из ее маленьких ручек. Она вся была очень маленькая, пожалуй, самая маленькая в классе, можно сказать миниатюрная, со светло-русыми, до плеч, волосами, вздернутым маленьким носиком и нежным голоском. Удивительно, но я недавно смог убедиться, что эти достоинства остались при ней. Кроме этого, она была отличница, а я троечник, меня и посадили к ней с педагогической целью – помочь мне подтянуться. Цель, отчасти, была достигнута, Таня позволяла у себя списывать.
     Но дальше немого и безответного обожания дело не пошло, хотя моя влюбленность продолжалось до десятого класса. Рядом с ней я просидел всего один год, и, боюсь, не произвел на Таню достаточно выгодного впечатления. Ей было гораздо интереснее с другими ребятами, хотя какого-то одного поклонника, по крайней мере, в нашем классе у нее не было. Это облегчало мои страдания от неразделенного чувства. Постепенно интерес к ней стал гореть более ровным пламенем, временами заменяясь интересом к другим девочкам, но совсем не угасал.
      Яркая, но кратковременная вспышка произошла в одном из ведомственных железнодорожных пансионатов Евпатории, куда я приехал с родителями отдыхать. В первый же вечер, прогуливаясь после ужина по окрестностям пансионата, я неожиданно для себя увидел на соседней аллее Таню, тоже совершавшихся вечерний моцион перед началом демонстрации еже-вечернего киносеанса со своей мамой, кстати, школьной учительницей. Меня она, по-моему, не заметила. Эта мимолетная встреча пробудила мою дремавшую влюбленность, и остаток вечера я провел, витая в мечтах о наших с ней встречах под сенью цветущих магнолий. (Не знаю, росли ли там магнолии, но сказано красиво!).
     Увы, судьба жестоко насмеялась над моими грезами. Три последующих дня я провел в поисках моей дамы сердца, обшаривая взглядом все возможные  места ее нахождения, но тщетно. Нет, она не пряталась от меня, все гораздо прозаичнее. День моего приезда был днем ее отъезда.
     Здесь сделаю небольшое отступление, чтобы обобщить свой опыт в завязывании любовных интриг в местах отдыха, санаториях и больницах, где я провел в детстве немало времени. Удивительно, но факт, что на отдыхе у меня был только один роман с Аллой в пионерлагере (смотри выше), хотя с родителями я ездил довольно часто в туже Евпаторию и в другие места (на-пример, дом отдыха «Роща» за Харьковом). Видимо, родительский надзор не способствовал разгулу любовной стихии. Там же, где я оставался один, без романов не обходилось, иногда их было несколько. Отсюда два практических совета. Первый родителям: если вы озабочены нравственностью своих детей, не позволяйте им долго находиться без вашего присмотра. Второй детям: старайтесь как можно чаще и дольше проводить время без родите-лей, и ваша жизнь станет эмоционально богаче.
     Прошли школьные годы. Давно прошли. Не так давно, кажется, в девяносто шестом году, я пошел на встречу выпускников тридцать пятой школы. Был какой-то школьный юбилей, и собрались выпускники самых разных лет. Из нашего класса было пять ребят и две девочки, в том числе и Таня, которую я не видел лет двадцать пять. Я знал, что Таня живет в Харькове, где, после окончания института железнодорожного транспорта, вышла замуж. Любопытно, что в нашем классе было больше всего ребят по имени Владимир (шесть, если мне не изменяет память) и девочек по имени Татьяна (примерно столько же). На встречу пришло три Володи и две Татьяны.
     Витя Лаевских  пришел со своей женой. Мы не пошли на торжественное заседание в концертном зале, а спустились в кафе, благо там было еще свободно, Сдвинули два столика, заказали вина и водки, купили конфет и пирожных, и потекла беседа, сначала общая, потом разбившая на  ручейки частных разговоров и воспоминаний.
Витю я тоже не видел двадцать пять лет. Мы с ним не были особенно близки, но входили в одно сообщество – троечников. Вспоминали наши проказы на физике, трудах и военной подготовке. Витя «выбился в люди», как бы сказали мои родители – работал главным бухгалтером какой-то конторе по стандартизации. Для меня было неожиданностью, потому что в школе он мне казался не очень умным, забитым деревенским пацаном (он приезжал в школу на электричке из поселка Беломестное). Для него, наверное, тоже было неожиданностью встретить в моем лице кандидата наук, преподавателя института, даже, в то время, еще заведующего кафедрой. Мне кажется, обо мне у него в школе тоже было неважное представление.
     Еще один одноклассник, с которым я не встречался со времени окончания школы – Володя Реутовский. В те далекие времена он занимался плаванием, был сильным, жестким и драчливым парнем. Затем он окончил военное училище и служил в армии. Сначала ему повезло попасть в наши войска в ГДР, а потом пришлось окунуться с головой в дерьмо службы в российской глубинке. Выйдя в отставку, он занялся челночным бизнесом, но через какое-то время прогорел и, помотавшись по стране и заграницы, вернулся на родину в Белгород. Во время нашей встречи он ждал, когда придет его время вернуться в бизнес и работал крановщиком. Лицо, движения и речь Володя по-прежнему были жестки, даже стали еще жестче. Общение с ним не вызывало у меня радости, как, например, разговор с Витей Лаевских.
      С двумя оставшимися ребятами я иногда сталкивался на улицах нашего родного города. Володя Барашев, громадный, сильный, но добродушный детинушка тоже крутился в малом бизнесе и довольно преуспевал. У него был свой промтоварный магазинчик на одной из центральных улиц города. Вовка Давыдов работал инженером на заводе «Сокол». Как-то он даже обращался ко мне с просьбой помочь с устройством дочери в наш институт, но я признался ему в собственном бессилии.
      Перейдем к нашим девушкам. Таня Бажанченко была подружкой и соседкой Шаровой, но внешне они отличались друг от друга, как небо и земля, извините за избитое сравнение. Она была высока ростом, невзрачна, глаза ее сильно косили. Но Бажанченко тоже была начитанной умницей (один раз я видел ее библиотеку и испытал чувство сильнейшей зависти). Работала она в Стат. управлении на компьютере.
Таня Шарова (теперь у нее, конечно, другая фамилия, но для меня это не важно) все еще была так хороша собой, что я не сводил с нее своего взгляда. Для меня настал тот счастливый момент, которого я так ждал все долгие школьные годы – Таня смотрела на меня явно заинтересованным взглядом. Я добился своего, но было слишком  поздно! В течение вечера она сама (!) даже подсела ко мне, для приватной беседы о прошедших годах. Нам было хорошо!
      Постепенно кафе наполнялось другими участниками встречи. Некоторых я с трудом узнавал, но большинство казались мне совершенно неизвестными, хотя в школьные годы мне наверняка приходилось со всеми из них встречаться, если не в школе, то на улице. Время шло к президентским выборам, и за соседним столиком кто-то, уже хорошо выпивший, предложил тост за Жириновского. Многие одобрили это громкими криками. Тут я узнал, что Вовка Горячкин, мой бывший сосед по подъезду, которого я помнил малый, вырос, раздобрел и возглавляет партию Жириновского в нашей области. Меня это позабавило. Потом мой старый знакомый даже пытался пройти в думу, но,  слава богу, мозгов у нашего народа хватило, чтобы этого не до-пустить. 
     Шум начал раздражат, и мы рушили продолжить нашу узкую встречу в другом кафе. Таня Бажанченко отказалась, видимо, ей стало обидно, что мужское внимание сосредоточилось, почти исключительно, Шаровой. Семейная пара Лаевских тоже засобиралась домой, по настоянию его симпатичной супруги, озабоченной неважным самочувствием своего мужа. Я желал продолжения банкета,  но, будучи за рулем, сказал, что отгоню машину на стоянку и вернусь во всеоружии в согласованное место. Договорились встретиться в кафе, неподалеку от рынка, через час. Таня мне мило улыбалась, мы не прощались. Чету Лаевскиз я подбросил домой, жили они недалеко. Просто удивительно, что живя в одном небольшом городе и в одном район, работая, недалеко друг от друга, мы двадцать пять лет ни разу не встречались (замечательно, что через некоторое непродолжительное время мы с Витей столкнулись в поликлинике). Через полчаса я уже ехал обратно в троллейбусе, рисуя в мечтах продолжение вечера, нашу прогулку наедине, может быть невинный поцелуй, а может быть…  В этом месте я тормознут разыгравшееся воображение, а троллейбус затормозил у рынка.
      Далее развернулась драма. Окрыленный, я в несколько минут достиг условленного кафе, но меня там никто не ждал. Еще не испытывая беспокойства, я поднялся на второй этаж и заглянул в кафе. В тусклом свете я увидел десятка два молоденьких девочек и юношей, сидевших за столиками в шум-ной и дымной атмосфере легкого порока, но не увидел, ни одного знакомого лица. Некоторые посетители равнодушно смотрели на меня. Казалось, что их голоса говорили: «Что здесь нужно этому старперу? Может быть, он ищет здесь свою непутевую дочку?» Я был не прав от огорчения, что меня «кинули» мои одноклассники. На самом деле, их взгляды говорили: «Дядя, если у тебя есть деньги и ты нас угостишь, заходи».
Я спустился вниз и полчаса вышагивал у входа в кафе, наивно надеясь на чудо. Но, видимо, у моих одноклассников изменились планы, и я не входил в их расчеты. Они посчитали меня лишним на этом празднике жизни, им был не нужен еще один конкурент: слишком много кавалеров на одну даму. Мысль, что меня сочли опасным конкурентом, была пусть слабым, но утешением в моем разочаровании в  этот вечер. К сожалению, я так и не узнал истинной причины, приведшей к изменению планов моих одноклассников, а потому до сих пор я остаюсь при мнении, что Таня здесь не причем.
     Помимо этой, долгой любви, в школе у меня были еще, по меньшей мере, два увлечения. Где-то в пятом или в шестом классе появилась новенькая – Таня (!) Круглова. Это фамилия ей очень подходила. Она была не толстушкой, но пухленькой, округлой, без резких углов и изломов: в общем, мой тип женщины. И я без долгих раздумий влюбился. Я испытывал наслаждение, находясь с ней рядом, и слыша ее нежный голосок, и отчаянно страдал вдали от Кругловой, делясь своим горем с Лешкой Товихиным. Будучи закоренелым троечником, я не мог привлечь внимание моей новой любви своими познаниями и ответами на уроках, но блистал остроумием к месту и не очень, за что неоднократно страдал от лишенных чувства юмора учителей и неоднократно изгонялся с уроков. Следует учесть, что по натуре я парень тихий, но прозорливые учителя говорили, имея меня в виду: «В тихом омуте черти водятся». По-видимому, у них были на то основания. Мое кипение продолжалось с полгода, а потом Круглова исчезла из нашего класса: ее военного папу перевели куда-то в другое место. Навсегда осталась в моем израненном сердце.
     Последнее увлечение, связанное с 35-й школой случилось в девятом классе и его причиной опять послужило появление новенькой. Видимо, по-явление новой девочки в устоявшемся коллективе, в котором я не нашел от-клика на свою жажду любви, вызывало прилив надежды на взаимность и пробуждало мои дремлющие до поры до времени чувства. На этот раз они протекали достаточно вяло, что вполне соответствовало, с одной стороны облику новенькой – Татьяны (!) Николаевской – высокой, с бледным, немного одутловатым лицом и вялыми, заторможенными движениями, а с другой – моему усталому и разочарованному отношению к жизни. Я ограничился легким флиртом во время уборки старые листья на апрельском субботнике по случаю дня рождения дедушки Ленина, да еще несколько вечеров проторчал под ее окнами, и был однажды вознагражден появлением Тани на балконе пятого этажа и целых пять минут лицензия, как она снимала просушенное белье. В качестве оправдания своего внимания к этой, достаточно невзрачной особе, отмечу, что в ней я чувствовал нечто порочное. Что именно, затрудняюсь сказать. Хотя на 99,99 процентов вполне, что она стала добропорядочной матроной, а ее порочность – игра моего подросткового воображения.