Самолёты. Часть 3. Глава 7

Часть третья.

Глава 7. Лохматый: Попытка к бегству.


Пообедали, не сговариваясь, втроём, в «пространстве» Матрицы, за тем же «японским» столиком. Но это были уже совсем другие ощущения. В этой трапезе напрочь отсутствовало то волшебство, которое все мы испытали на себе во время чаепития.

Проще говоря, Кот, там не было тебя.

Тебя не было нигде и никак. Я смотрел на лица брата и сестры, отрешённые, задумчивые, и понимал: всё уже закончилось. Их, как и меня, ты уже посетила. Сказала каждому что-то своё. За что-то похвалила, за что-то поругала. Выслушала жалобы. Наверняка дала пару дельных советов…

И ушла. Растворилась. Исчезла.

Не знаю, о чём думали Матрица и Соня, а я… Я чувствовал себя почти так же, как тогда, два года назад, — брошенным, забытым, оставленным на произвол судьбы. Моя и без того бессмысленная жизнь, казалось, обессмыслилась ещё больше. Я не знал, что делать. Как жить дальше. С одной стороны, я помнил твоё напутствие, да и сам факт того, что фикус выкинули с балкона, явственно давал о себе знать. Мой балкон перестал казаться мне уютным гнёздышком, надёжным убежищем. Отныне он стал всего лишь ещё одним пространством. Теперь мне было всё равно, где существовать: на балконе, на кухне, да хоть в ванной. Это больше не имело никакого значения.

Я выпал за пределы своей привычной «зоны комфорта», и теперь, логически рассуждая, должен был искать для себя нечто новое, какую-то другую форму существования.

Но у меня не было никаких идей. Вообще. Была опустошённость и неприкаянность.

Это было довольно жестоко с твоей стороны, Кот. В конце концов, фикус рос (ну или сох) в горшке уже десять лет, — так зачем тебе понадобилось выдёргивать его оттуда?

Ты надеялась, что я смогу придумать для себя новую, лучшую жизнь, — но я на это не способен. Помнишь? Я всего лишь очередной второстепенный персонаж. Моя жизнь прописана безымянным сценаристом от начала до конца. Я, правда, не читал того сценария: кто ж мне позволит?

«Всяк сверчок знай свой шесток». А сбрось сверчка с шестка, — куда он денется?

А может, мелькнула мысль, Матрица прав? Может и мне пора — так же, как и тебе, Кот — собрать какие-то вещички, и в путь, куда глаза глядят? Может, где-нибудь там, за неведомым горизонтом и я найду своё, свой новый дом, свой смысл жизни, в конце концов? А?

Ведь, если вдуматься: что мне терять? У меня ничего нет. Ни верных друзей, ни любимой работы, ни хобби какого-нибудь… Ни целей, ни стремлений, ни мечтаний, ни надежд… Семья, конечно, есть, пусть и… своеобразная. Но тебя ведь это не остановило — верно, Кот?

Как ты сказала тогда, когда мы бежали, — «вперёд, к свободе»?

Отчего-то вспомнились слова из песни:

«Мой дом — тюрьма, тюрьма — мой дом, да только я живу не в нём, ой, не по мне такие дома. В клетку небо за оконцем, а я уйду своей тропой где-то между землёй и Солнцем… Туда, где нейтральной полосою сны, они мои и только мои…»(1)

О ком они, эти строчки? О тебе, Кот? А может, о Соне? Или всё-таки обо мне? Или о каждом из нас?

Мой дом не был тюрьмой только тогда, когда рядом со мной была ты. Наш дом не был тюрьмой только тогда, когда в нём была ты…

Каждый из нас придумал себе свои пути отступления, побега из этой тюрьмы; но я и в этом смысле оказался наименее способным из всех. Закрыться на балконе — небольшой подвиг. Куда мне до масштабов Матрицы или Сони, не говоря уже о родителях. И, само собой, не говоря о тебе, Кот.

Ладно. Пойду, пожалуй.

Мимо Матрицы — не обернётся. Мимо «мастерской» — им всё равно. Мимо кухни — Соня гремит посудой и попросту не услышит.

Чужая куртка, ботинки — подсохли хоть?

Одеться быстро, но тихо. Щёлкнуть замком. Замерев, прислушаться: не услышал ли кто?

Нет. Не услышали.

Ну что же. Как в другой песне поётся: «ну вот, исчезла дрожь в руках, теперь — наверх».

Осторожно прикрыв за собой дверь, я выхожу из квартиры. На лестничной клетке, к счастью, никого. Секундная заминка перед лифтом, но тотчас же мимо, к лестнице.

Второй раз за день. Дикость, если вдуматься. И чего я хочу добиться, спрашивается?

Не знаю. Всё равно. Мне просто нужно куда-нибудь уйти. Даже если недалеко. Даже если не дальше того же магазина.

Я вновь бегу, — то есть убегаю, сбегаю, совершаю побег. Не этого ли ты хотела, Кот? Или скажешь, что важно не то, что хотела ты, но то, чего хочу я? Но я не знаю, чего хочу. Я иду, я спускаюсь вниз по лестнице, не зная, куда и зачем. Да и брат с сестрой будут волноваться. Нехорошо как-то получается, эгоистично… У меня ведь и телефона нет, совсем как у тебя, Кот. Впрочем, я ведь не собираюсь пропадать без вести…

Итак, подъезд. Серые ряды почтовых ящиков. Серая железная дверь. Грязный пол. Безжизненный свет из окон. Последняя линия. Ещё шаг — и уже не передумать. Ну же, Лохматый. Ты же не настолько безнадёжен. Ты же можешь изменить свою жизнь, даже если не знаешь, как. Тебе хватит храбрости выйти из дома даже без Кота, хоть ты и хикки!..

Но тут дверь открывается, и в подъезд заходит женщина.

Эффектная, ничего не скажешь: чёрное драповое пальто развевается на ходу, как плащ записного злодея; чёрные, как смоль, волосы, не короче, чем у Кота, убраны в длинный «хвост». Лицо ужасно бледное, практически белокожее. Острые скулы, точёный нос, едва тронутые ярко-алой помадой губы. И угольно-чёрные глаза, как в старинном романсе.

Она проходит мимо меня, точнее, не так — я пытаюсь пройти мимо неё, но внезапно сильная, длиннопалая рука в кожаной перчатке перехватывает мою руку чуть выше локтя. Останавливаюсь, удивлённо глядя на загадочную незнакомку, и тут начинаю понимать, что уже видел её раньше.

— Верно, Илья Альбертович, — кивает женщина. — Мы с вами соседи, если помните.
— Простите, я не… — терпеть не могу, когда меня называют по имени, и уж тем более — по имени-отчеству! И ведь её имени я не помню, вот в чём штука! Впрочем, это не удивительно: десять лет на балконе. Странно, что я вообще её вспомнил.
— Елена Кастальская, но это не важно. Илья Альбертович, вы вот что: никуда сегодня не ходите. Хорошо?
— Но… Почему?
— День сегодня неудачный, — улыбается Елена. — Вот и не ходите. Возвращайтесь-ка домой, а то вас уже хватились. Не стоит волновать родных. У вас ведь сестра пропала, верно? (киваю) Ну вот, видите. Так что давайте домой, марш-марш. Да, между прочим, не забудьте письмо из почтового ящика забрать.

Отпустив мою руку, она идёт к лифтам. Я замер в нерешительности. Всё это… довольно странно. И вообще, чего ради я должен её слушаться? Нелепость какая-то.

Кроме того, письмо? Я открываю почтовый ящик — и точно, внутри белеет конверт. Вынимаю его оттуда и кладу в карман куртки.

Лязгнули створки приехавшего лифта. Елена прижала дверцу кончиком сапога и теперь манит меня тонким пальцем в чёрной коже:

— Ну же, Илья Альбертович, не стойте столбом, лифт пришёл. Поедемте вместе.

А дверь так близко… Рукой подать. А может, ну её? Может, побежать? Ну не станет же она меня догонять, в самом деле! И вообще, почему это именно сегодня «неудачный день»?!

— Илья Альбертович! Не заставляйте даму ждать, это некрасиво!

Её голос — сильный, властный, — грохотом горной реки раскатился по подъезду.

И я сдался. Да уж… Герой… Храбрец…

…Зайдя в лифт, я прислонился к прохладной стене. Елена отпустила дверцу и нажала на кнопку этажа. Потом подняла на меня глаза и ободряюще улыбнулась:

— Вы всё правильно сделали, Илья Альбертович. Даже и не думайте сомневаться.

Я не нашёлся, что ответить.

Лифт возвратил нас к точке моего старта. Елена вышла из кабины и направилась к своей двери. Я неторопливо шёл следом. Она повернула ключ в замке и, уже входя, бросила:

— Надеюсь, Илья Альбертович, вам хватит ума не передумать. Вы же меня не обманете, правда? А то ведь я узнаю.
— Но почему? Почему вы меня останавливаете?..

Она обернулась и внимательно посмотрела мне в глаза. Потом подошла поближе. Губы растянулись в улыбку — надо сказать, не особо приятную.

Было в ней что-то пугающее, в этой улыбке.

— А я, вы знаете, в Минздраве работаю. Понимаете, да?
— Не вполне, — признался я.
— Это ничего. Просто… Минздрав вас предупреждает, Илья Альбертович: побег из дома может нанести вред вашему здоровью. Особенно сегодня. Вот и всё.
— И всё? — ошалело переспросил я.
— И всё, — повторила она с прежней улыбкой.
— Л-ладно… Я всё понял.
— Вот и славно! Ну, тогда до свиданья. Да, чуть не забыла! Сестру увидите, привет передавайте! — крикнула она и закрыла за собой дверь.

«Сестру»? Соню, что ли? Или же она имела в виду… Тьфу-ты, чертовщина какая-то».

В эту секунду наша дверь приоткрылась, и оттуда высунулась испуганная Соня.

— Лохматый! Ты куда запропал! Ты вообще что себе думаешь?! Мы же волновались!
— Прости, Соня, — пробормотал я. — Я просто… Неважно. Похоже, тебе только что передали привет…
— Мне? — удивилась сестра. — Кто?
— Тебе… наверное. Соседка напротив.
— А-а, Елена Платоновна! — обрадовалась Соня. — Здорово, спасибо. Ты давай, заходи, не стой.
— Елена… Платоновна?
— Угу. У неё ещё муж — Герман Сергеевич, помнишь его?
— Да, вот… только сегодня виделись… утром.
— Серьёзно? — Соня закрыла за мной дверь. — Ну не тормози, раздевайся. А вообще, даже странно. Они редко дома бывают, соседи-то. У них ещё дочь есть, моя ровесница, Алисой зовут.
— Подруга твоя?
— М? Да не то, чтобы. Так, видимся иногда, общаемся. Скорее, просто знакомая.
— Понятно…
— Так ты что, сбежать вздумал? — строго спросила сестра.
— Э-э, нет, я… просто прогуляться решил.
— А она тебя вернула, да? Ну, Елена Платоновна?
— А? А, н-ну да, вроде как… вернула.
— Вот и хорошо! — просияла Соня. — Молодец она! Увижу — обязательно поблагодарю! А то не хватало нам, чтобы ещё и ты куда-нибудь запропал.
— Да почему же это я непременно должен был «запропасть»?
— А кто тебя знает. И вообще, давай лучше чаю попьём.
— Давай… — рассеянно отозвался я, как вдруг Соня бросилась ко мне и порывисто обняла.
— Не вздумай никуда пропадать, понял? — прошептала она. — Понял меня? Пропадёшь — я тебя не прощу, так и знай. Никогда не прощу. Сиди лучше на своём балконе. Только не пропадай… Понял? Обещай.

Соня зарылась лицом в мой свитер. Кажется, она дрожала.

— Сонькин, ну ты чего? Чего ты, в самом деле?
— Обещай! — прикрикнула сестра, оторвавшись от меня. Глаза у неё стали злые, блестящие, но я видел их — капельки влаги под покрасневшими уголками век.
— Не волнуйся, Соня. Я обещаю. Слышишь? Обещаю. Я никуда не пропаду. Правда.
— Вот и хорошо.

Соня отпустила свитер и убежала на кухню.

— Чего ты там застрял? — донёсся оттуда её голосок. — Иди сюда, не спи!

Я невольно улыбнулся. Ты бы её только видела, Коть. Ты бы её только видела…

— А что это вы тут делаете? — Матрица выполз из сумрака комнаты, как какое-то диковинное насекомое, и теперь стоял в проёме двери, щурясь в свете тусклой лампочки.
— Да так… Ты представляешь, меня тут назвали по имени-отчеству! — пожаловался я.
— Ну? Это кто же сподобился? — своё паспортное имя Матрица не любил ещё больше, чем я.
— Соседка…
— А-а… Ну и правильно, нефиг было вылезать куда не надо.
— Думаешь? Она вообще странная какая-то…
— Лохматый, ты это серьёзно? — Матрица состроил ироничную гримасу. — Вот уж кому-кому, но не нам о странностях говорить. Тебе так не кажется?
— Да ладно… — я отмахнулся. — Это я так…
— А куда тебя вообще понесло? — спросил брат.
— Не знаю. Просто… погулять решил.
— Погулять, ага, — со значением кивнул Матрица. — Всё понятно. Снова Кот приходила, да?

Мне показалось, в его голосе прозвучала робкая надежда. Прости…

— Нет, брат. Не приходила…
— Ясно… — он тяжело вздохнул и замолчал.
— Эй, ну вы чего тут встали? — Соня появилась в коридоре с подносом в руках. На подносе красовался чайник с тремя чашками. — Давайте ко мне, что ли. А то, Матрица, у тебя неуютно как-то. Пусто слишком, одни «машины» твои.
— Ну и правильно, — заметил Матрица. — Там больше ничего и не должно быть. Хватает того, что там есть самолётное барахло.
— Самолётное барахло есть везде, так что не в счёт, — парировала Соня. Я аккуратно перехватил у неё поднос, и она улыбнулась мне с благодарностью. — Спасибо, Лохматый. А столик уже у меня, и подушки там же. А, чуть не забыла! Матрица, там на кухне пряники в хлебнице! Принеси их, пожалуйста!
— Угу, — Матрица послушно пропал в полумраке коридора.
— Темно у нас всё-таки, — вздохнула Соня. — Надо будет купить лампочку помощнее. Я вообще давно уже хочу купить новые лампочки, знаешь, энергосберегающие, только руки не доходят. Ты со мной в следующий раз в магазин сходишь, да?
— Конечно, Сонькин, — улыбнулся я. Она тоже заулыбалась, а мне на ум пришла логичная и, в общем-то, совершенно очевидная мысль:

«А ведь у меня всё ещё есть сестра. И даже если она не Кот, она тоже заслуживает заботы и любви, верно? К тому же, кроме нас у неё никого нет… Кроме нас у нас никого нет».

Мигом припомнилась та цитата, из Стругацких, что когда-то висела у меня, а теперь висит над столом у Матрицы:

«Нужны ли мы нам?»

Странный вопрос, если вдуматься. Ведь если не нам, кому ещё мы можем быть нужны?

Пожалуй, это и есть главный ответ на главный вопрос. Тебе так не кажется, Кот?

— Чего стоим? — спросил возникший из ниоткуда Матрица. — Я пряники принёс.
— Свет зажги. Лохматый, ставь поднос на стол, — с важным видом распорядилась Сонная, —  Сейчас будем чаёвничать.

И вот когда мы уже сидели на подушках, и пили ароматный чай с мятными пряниками, мне впервые за много лет показалось, что наша жизнь, в сущности, не такая уж плохая штука.

Даже если в ней нет тебя, — потому, что ты всегда была, есть и будешь с нами.

Слышишь, Кот?

…

(Читать дальше: Часть 3. Глава 8 - http://www.proza.ru/2014/12/17/1753)

(1) — отрывок из песни группы «Пилот» — «Тюрьма».