1. 8. глава четвертая

    Книга первая. Первый день.
   
    ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
    Самая большая из всех предыдущих. О том, что чистосердечное признание облегчает меру наказания. Витькины друзья - наемники из Южной Родезии. Разгадка страшной тайны о том, был ли Есенин убийцей и душегубом.
   
    В центре милицейского отделения на виду лежали утеплительные капоты, те самые, что Чава с Витькой прошлой ночью скинули с товарняка. Шпала, упаковывая добытый только что трофей, с разбегу чуть не наступил на них. Невольно вздрогнул при виде еще одного вещественного доказательства. Прострелила мысль: что-то задумали! Что они хотели этим сказать? А дежурный, между тем, неспешно составлял на них какие-то бумаги.
    - Дела идут - контора пишет, начальник? - мигом собравшись, так, чтобы не заметили его растерянности, выкрикнул Шпала вместо приветствия как можно бодрей, - наше вам с кисточкой!
    Он шутливо раскланялся. Последнее у него получилось бодро, даже чересчур.
    - По лбу выпрашиваешь? - уставился на него писарь.
    - Полбу-тылки? - спасибо за приглашение, с милицией не пью!
    - Может отделаем его на всякий случай напоследок? - обратился удивленный дежурный к выводному.
    Тот с готовностью пожал плечами, дескать, можно, а что ж, ничего плохого здесь нет. И, подождав, видя, что делов скорей всего не будет, снисходительно пояснил Витьке:
    - Смотри, договоришься, это тебе не в камере красоваться!
    Шпала предпочел перемолчать. Не то, чтобы он испугался, вряд ли его сейчас, при посторонних, будут возить соплями по полу, но и на рожон лезть было незачем, да и не перед кем. Дописав ксивы бумажные, дежурный отдал их незнакомому человеку в штатском:
    - Забирайте, товарищ капитан!
    Впридачу к бумагам незнакомцам (с ним, оказывается, был помощник) отдали и Витьку с Чавой, и Чавину сумку. Каждому из арестантов велели взять по капоту.
    - Так это ж не наши! - возмутился было Шпала.
    - А мы их вам и не вешаем, помогите донести.
    Витька, не лапая, взял за проволоку (на ней отпечатки не останутся, а если найдут прошлые, будет отмазка: помогали нести). И Чаве шепнул: "За клеенку не лапай, берись за проволоку, чтоб отпечатков не было!" Чава вновь выглядел ошарашенным, как вчера при задержании, но сказанное исполнил сразу.
    Шпала, за время их совместного пребывания в камере, вырос в его глазах невероятно. Прошлый-то раз Витька с "Зилом" сидели под следствием в СИЗО, а Чава ходил под подпиской - теперь ему все впервой. "Эх, Чава, хлебнул бы ты без меня горя!" - не без некоторой гордости подумал Шпала. Штатский дяденька с помощником вывели задержанных на платформу к поездам.
    - Куда везете, - поинтересовался Витька, - или секрет?
    - Почему секрет? В Икск, милый, куда же еще!
    - Но ведь нас в Курске задержали!
    - Это ничего не значит. Преступление вы совершили на икском участке дороги, значит и судить вас должны в Икске.
    Вот те раз! А он про курский общак битую ночь вызнавал. Компаньонов, с которыми вместе этапом идти, подыскивал, поддерживал их. А какие хорошие шмотки на них остались из-за этой железнодорожной неразберихи, несправедливо!
    - Да ничего мы не совершали! - окрысился на дяденьку капитана Шпала.
    - Ладно, разберемся!
    Конвой с арестантами сел на первый же пассажирский поезд, шедший в сторону Икска в купейный вагон. Вагон почему-то оказался полностью пустым. А на вокзале толпы пассажиров сутками напролет стоят у касс в надежде урвать счастливый билет на юг, как в рай. Дядя первый представился следователем транспортной прокуратуры, дядя второй - тем же самым. Интересные времена пошли: следователи толпами ездят по одному на каждого подследственного!
    Поезд тронулся, за окном заскользил вдаль городской пейзаж. Окрестности Курска, города в котором, несмотря на его близость к Икску, Витька еще ни разу не был, а теперь и бог знает, когда еще придется. Капитан положил на стол пачку "Явы", спички.
    - Курите! - И закурил сам.
    - Ну, - пустив сизую струйку дыма, начал разговор следователь,- рассказывайте!
    - А что рассказывать-то? - воинственно взвизгнул Витька, он торопился вступить, чтобы не дать Чаве наговорить глупостей, задавал тон. - Выпили бутылку на двоих. А что, нельзя? Сели на товарняк, к его вон дядьке ехать. А он как попер, даже на крутых поворотах не притормаживает!
    При последних словах объяснения Витька со скрытой издевкой взглянул на друга - железнодорожник хренов, все они такие, наперегонки друг друга милиции закладывают!
    - Какие такие крутые повороты? - не выдержал следователь.
    - А вон, аккурат возле его дядьки-стрелочника. Будем ехать, я вам его покажу. Чава говорит, дядька сам этот крутой поворот возле дома сделал, кувалдой рельсы рихтовал, чтобы поезда мимо без его ведома не проскакивали!
    - Ты что порешь! - возмутился капитан.
    - А вы как думаете, транспорта-то у его дядьки личного нет, а в город за водкой ездить надо! Так он на поезд подцепится и айда, только его тетка и видела. А на полном скаку попробуй подцепись!
    - Ну, ты вот что, брось на себя дурь напускать, не поможет! - сердито сказал дяденька следователь.
    Шпала обиженно пожал плечами и ответствовал:
    - А я что, я за что купил, за то и продаю, это вот он мне так рассказывал. - Витька кивнул на Чаву.
    Сашка покраснел своими лопоухими ушами, в обиде за рабочий класс в целом и своего дядьку в частности.
    - Я такого не рассказывал!
    - Ну, это конечно гипербола, начальник, - неохотно согласился Шпала, - но правда в том, что если бы мне Чава, то есть, вот он, не сказал о том, что там крутой поворот и мы спрыгнем, я бы на этот чертов товарняк, конечно, влазить не стал. Времена побегов из дома у меня, как вы наверное догадываетесь, миновали.
    - Догадываюсь, догадываюсь, давай дальше!
    - Ну вот, а он как попер!..
    - Ну попер, попер, что дальше-то?
    - А ничего, начальник, на том и конец! Холодно стало, залезли в машины греться. Прошу отметить, гражданин следователь, что машины не охранялись и дверцы у них были открытыми, иначе мы ни за что не решились бы в них сесть! Там и сумку с сопротивлениями нашли.
    - Ловко!
    - Как есть, гражданин следователь!
    - Значит признаваться отказываетесь?
    - Наоборот, во всем уже признались!
    - А кто же, по-вашему, эту сумку наворовал и в машину поставил?
    - В Прохоровке видели, какие-то ребята по машинам лазали, а потом их шуганули... Может, и сумка ихняя?!
    - Что ж, ловко врешь, только одного ты не учел: оставили вы следы в машинах!
    - Естественно, мы же там были!
    - В одной или в нескольких?
    - В одной, - неуверенно ответил Витька.
    - А вот это в какой вы обронили? - следователь достал из кармана спичечную коробку.
    - Ни в какой.
    - На ней ваши отпечатки!
    Смех с такой неожиданной силой овладел Шпалой, что он едва успел заслониться рукой, чтобы не прыснуть начальнику в лицо.
    - Не гони дуру, начальник, на коробке отпечатки остаться не могут! И потом, даже если остались, кто их сличал, откуда известно чьи они?
    Отпечатки в Курске у Витьки с Сашкой действительно успели снять, намазав руки какой-то мерзкой черной ваксой, которая паршиво отмывалась холодной водой, видно была замешана на жире. "На рояле поиграть" - так эта процедура называется на тюремном жаргоне. Положим, в Икске их отпечатки тоже есть. Но ведь для того, чтобы их сличить с обнаруженными на машинах, нужна экспертиза. А тут какой-то пинкертон идентифицирует непроявленные отпечатки на глаз!
    - Слушай, начальник, ну а еще такой момент, если перевернуть эту коробочку наклейкой кверху и посмотеть, как ты думаешь, ну неужели мы до того пьяные были, что каждый не запомнил, какая у него коробка была?
    Следователь перевернул в своей руке коробок наклейкой вверх, рисунок затерт до неузнаваемости.
    - Эту коробку мы нашли в машинах, а отпечатки сличим, когда приедем в Икск.
    - Да выкинь ты ее на хрен, начальник, эту коробку! Скажи честно, ведь ты взял первую попавшуюся, соскоблил рисунок и гонишь нам тут про отпечатки. Ты так прикинул: были пьяные, значит, с кем-то пили, кого-то угощали, у кого-то закурить брали, кому-то давали... Сразу не успеют вспомнить всю эту басню. А я их на арапа возьму: вот она ваша коробочка! Тут они испугаются, все стрелы попутают, провода у них в голове поперемкнут, прикинут: а вдруг наша, у кого-то ее по запарке взяли, забыли отдать, ну, а в кабинах, естественно, спички жгли и оставили!
    - Любишь ты небылицы сочинять, да за других додумывать! - парировал начальник, - тебе бы романы писать, фантастические.
    - А что, это мысль! Ты прав, начальник, когда-нибудь я все свои выходки опишу, больно уж много их, не пропадать же добру! И про эту нашу встречу заодно напишу, не беспокойся. При одном серьезном условии: если доживу до степенных годов и не сверну себе до тех пор голову. Во всяком случае спасибо за рацпредложение!
    Шпала был воодушевлен. Как ловко он осек этого следователя!
    - Вот то-то и оно! - принял вызов капитан. - Эх, и бестолковая у нас молодежь пошла. Восемнадцать лет человеку, об лоб хоть поросят бей, в яйцах дети давно пищат, а у него самого в жопе еще пионерская зорька играет, на приключения тянет. Ищет, можно сказать, на свою задницу приключений. Упорно ищет! И не успокоится, пока не найдет. Оболтусы вы, оболлтусы! Хоть и говорят, что старики всегда молодежью недовольны, но упустили мы вас, это факт!
    Я не про тебя лично, много у меня перед глазами таких, как ты прошло. Легкую мы вам жизнь дали. Поглядишь вокруг - до тридцати лет у родителей на шее сидят: сначала школа, потом институт, после института зашлют куда-то отрабатывать - опять жалко, опять денежки посылай. Не успел отработать, место в жизни найти, определиться, остепениться - сам семью завел, папашей стал. А ума-то еще ни на грош - сам ребенок!
    Вот и нянчи дед внуков, пеленки учи стирать, сказки рассказывать. Да за этого оболтуса еще хлопотать: место ему найди, чтобы с голоду не пропал, чтобы одевался, обувался не хуже соседей. А как же! Иначе ж позор! И квартиру ему тоже надо. Как же - своя семья! Что он для этого делает? Опять начинает канючить - пап, дай! А папа где хочешь там и найди! Вот так они, дети наши, до старости доживают, а взрослыми так и не становятся!
    Мы, наше поколение, безотцовщина, все сами начинали. Я с десяти лет в колхозе уже работал, матери помогал трудодни выработать. Семилетку окончил, по путевке от колхоза в ФЗО отправили (фабрично-заводское обучение), это не так-то просто в то время было из колхоза вырваться, зарекомендовать себя надо, чтобы, значит, путевку получить! Двадцать рублей степендия. А я ведь тогда моложе тебя был.
    И поесть охота и одеться покрасивей, и на танцы сходить, и девочку проводить - тоже хоть конфет ей купить надо. А папы нет, просить не у кого! Ну, и что ты думаешь? Мы все успевали! Вагоны разгружали, чтобы на комнату одни приличные штаны купить, туфли, кепку, пиджак, галстук... По очереди в них на свидание ходили. Еще маме каждый месяц деньги посылал. В колхозе в то время вообще денег не платили!
    В вечерней школе учился, потом в институте, чтобы в люди выбиться. Все без отрыва от производства! День у станка стоишь, вечером на занятия. Сядешь за парту - в сон клонит, а ведь еще отвечать что-то надо! Мы, в отличие от вас, четко знали, чего в жизни хотим, и как этого нужно добиваться. Рассчитывать нам не на кого было, кроме как на самих себя. Папани на войне косточки положили.
    Вон, у тебя бицепсы какие, от безделья, видно, штангой балуешься. А мы поскромней росли - кожа да кости! Да и роста не такого - голодно после войны в колхозах жилось. А мешок сахара, или муки куль, он, как весил, к примеру, 50 килограммов, так и весил. Так вот, мы не штангой качались, а с голодухи да на вагоны под мешки! А ты с такой рожей машины разукомплектовываешь, занятия себе поинтересней найти не можешь. Да!?
    Ну, и что ты думаешь, завидую я вам? Шиш с маслом! Я свою жизнь своими собственными руками сделал. А ты и твои ровесники своими же руками свои жизни губите. Найдешь ты себе приключений, попомни мое слово, кто ищет, тот всегда найдет! Только вот потом не рвать бы тебе на попе волоса от счастья такого. Ты же молодой, здоровый, красивый - думать надо, как свою жизнь устраивать!
    Для чего молодость и силы даются? Чтобы дорогу себе в жизни пробить! Думаешь, вечно так будет? Нет! Растратишь их по мелочам, здоровье в лагерях оставишь, вот и будет тебе тогда финал, пиши мемуары, как ты свою жизнь сгубил, и как я тебя заранее о том предупреждал. Только не забудь и мои воспоминания воспроизвести, хоть в двух словах, они, я уверен, поинтересней твоих злоключений будут. А еще, попомни мои слова, горе будет вашему поколению!
    Вот отомрут старики, останутся одни бестолочи, вроде тебя, жизни не знающие, на всем готовеньком выращенные, а путь, он никогда прямым не бывает, малейший камешек вам под колеса, и не удержите вы руля. Понесет вас нелегкая по ухабинам, всю страну! Черт еще знает, что от вас останется. Потому-то я вашей легкой жизни и не завидую: мы с горя начинали, да к радости пришли, а вам наоборот: из достатка, да в разруху.
    - Ну-ну, начальник, это ты уже против генеральной линии попер, нам совсем не то, нам вожди коммунизм пророчат!
    - Может и против вождей, а так оно и будет. Не достойны вы коммунизма. Мы достойны, наши отцы достойны. Но отцов не вернуть, мы не доживем, а вы все нами сделанное испохабите!
    - Зря пугаешь, капитан, я трудностей не боюсь, а дурной работы на свою голову не ищу. Веселюсь, пока возможность есть. Сам же говоришь, эта золотая жизнь не надолго. Вот клюнет нас жареный петух в одно место, тогда и будем шевелиться, как вы, жизнь налаживать. И я в том числе. Тогда и видно будет, кто из нас чего стоит. Не думаю, чтобы я хуже всех оказался. А сейчас что ж, я за всех должен лбом небо подпирать, чтобы не упало? А чьи-то сынки в это время будут на папашины деньги пировать, шлюх снимать, жизнь свою устраивать?
    Нет, начальник, ты не прав, я за твоего сына вкалывать не буду! Каждый за себя. Мне папаша, вот, благ не припас, я веселюсь сам и за свои. Ни квартиры мне, ни института, ни деньжат на прожитье... А молодость, сам знаешь, коротка. Как умею, проживу ее своим умом. Время придет, о семье подумаю, о работе, о квартире... Самому все придется!
    - Так ведь уже сейчас думать пора!
    - Нет, начальник, нам сложнее! На джинсы и кабаки вагонами уже не заработаешь. В жизни уже своим трудом не пробьешься, по блату надо! Заметь, дядя, блат этот вы сами и придумали, чтобы зеленую улицу только своим отпрыскам. Сами правила игры изобрели, а теперь плачетесь, что сыновей себе на шею посадили. Так вот, мне с вашими сыночками тягаться не с руки, заведомо проигрышное дело. Все должности вы для них поделили, а меня преступником или пахарем назначили на выбор. Вот я и выбрал первое. Пахать на вас я не буду. Лучше отсижу, так буду знать что за свое!
    - Ну, допустим, не я правила в этой игре устанавливал, повыше есть!
    - А мне все равно, ваше поколение!
    - Ну и что, ты смирился с долей уголовника?
    - Постараюсь для себя лучше кусок урвать, а там, как получится!
    - Да, дела! Говоришь, сами мы вас сгубили?
    - Да ничего я, начальник, не говорю и брось мне мозги засерать. Это у тебя есть время вот так вот, не спеша, философствовать, да молодое поколение жалеть! А мне некогда херней заниматься. Все успеть надо: и пожить, и в тюрьму не попасть и приключений тоже нахватать! Чтоб было о чем потом вспоминать. Ты их в свое время не искал, и так хватало, а нынче приходится!
    - Так-так, значит, я виноват, что ты машины ободрал, я из тебя уголовника делаю?
    - Я тебя прощаю, начальник, работа у тебя такая! Ты же своего сына не посадишь, прокурорского тоже. Хороших мест на всех не хватит, дай бог своего устроить. Плохие для таких, как мы, остаются. Мы и выбираем лучшее из того, что нам оставили. Без плохих тоже нельзя, некого сажать будет, ты без работы останешься. Все просто!
    - Лихо у тебя получается, все вокруг виноваты, а ты один прав!
    - Но ты же себя за молодое поколение не винишь?
    - Ну, отчасти, виню.
    - Так вот, я тебе и сказал, что за себя прощаю и... за Чаву вон тоже. Мы великодушные, правда?
    - Ага! - Тут Шпала обнаружил и удивился, что так пламенно выступает от имени самых угнетенных масс, вовсе таковыми массами не являясь. Он ведь тоже, если уж не из рода блатных, то приблатненных. И его бы мог папаша в институт двинуть, было б на то его, Витькино, желание. Но желания у Шпалы не было, ему легче было жить, как "рабочий класс" ни черта не делая и обвиняя во всем "блатных". А может всегда так - от имени угнетенных выступают не те, кого действительно угнетают, а те, кому ими выгодно казаться?
    Видя, что атака в лоб не удалась, дядя стал расставлять сети основательнее.
    - Да поймите же вы, дурьи головы, не в ваших интересах запираться. Нам главное раскрыть преступление, понимаете? Рас-кры-ва-е-мость! А меру вашей вины определит суд. Вы сейчас пишете явку с повинной и все. Нам это дело с плеч долой, а вам суд учтет чистосердечное признание! Дадут годик-два условно, ну и, конечно, возместите убытки.
    - А как вас, простите, по званию? - поинтересовался между затяжками Витька, хотя прекрасно помнил, как, подавая бумаги, дежурный назвал его капитаном.
    - Капитан, - сказал капитан.
    - Так вот, гражданин капитан, - заговорил нараспев Шпала, прищуриваясь для большей убедительности, - чистосердечное признание, конечно, облегчит наше наказание, а вам главное - дело состряпать - это все понятно, это мы уже проходили! Только вот ведь незадача какая: нам условно не дадут, есть у нас уже условно - у меня три, у него два.
    - Как условно, за что условно? - проговорил капитан скороговоркой - его хитрая приманка вновь пропадала зазря, необходимо было выиграть время, срочно придумать что-нибудь правдоподобное.
    - Неважно за что! - отозвался внимательно наблюдавший за капитаном Витька.
    - Возьмут на поруки! - это была чушь, и следователь сам понял это. - В конце концов, можно вообще не доводить дело до суда. Все в наших руках. Будем мы хлопотать о возбуждении уголовного дела или нет. Если вы будете отпираться, мы вынуждены будем его начать: проверка показаний, сличение с ними вещественных доказательств, сам понимаешь, тогда дороги назад уже не будет. А если вы сейчас признаетесь, родители оплачивают нанесенный вами ущерб, воинская часть пишет расписку, что претензий к вам не имеет, мы с легкой душой положим это дело в стол. Нам ведь самим выгоднее, чтобы происшествий на дороге случалось как можно меньше, нас за это хвалят!
    - А как же раскрываемость?
    - Это совсем другое дело! То профилактика правонарушений а это следствие. Одно другому не противоречит... Ну так как?
    У дяденьки на лбу вздулась вена, похожая на рогатку, из которой Витька в детстве стрелял голубей. Она, видимо, должна была означать усиленную работу мысли.
    - А вас ведь разоблачат неминуемо, поверь моему опыту, - продолжал он, - если сопротивления ваших рук дело, на панелях приборов обязательно остались ваши отпечатки.
    Витька призадумался. Сколько сохраняются отпечатки на крашеной металлической поверхности? Наверное, долго, что им сделается? Но ведь платформы с машинами за это время, скорее всего, и укатили уже ого-го, как далеко. А если нет? Если их отцепили и загнали куда-нибудь в тупик? Впрочем, не в этом дело! Возможность обнаружения отпечатков их пальцев не исключена, вот что главное! Какой же в этом случае наилучший выход?
    - Вы говорите - явка с повинной? Но ведь на нас уже есть бумаги - объяснение того же железнодорожника, например!
    - Вы пишете сейчас подробно все как было, только подробно! А я при вас рву его показания - согласны?
    - Нам нужно подумать, посоветоваться.
    - Хорошо, мы выйдем, покурим, - и двое сопровождающих вышли в коридор, прикрыв за собой дверь.
    Витька подождал, открыл ее, выглянул. Оба стояли у туалета, через стеклянное окошко в двери их было хорошо видно, и им был виден коридор. Поезд шел на средней скорости, окно в купе было приоткрыто. Решать нужно было сейчас.
    - Ну что, Чава, сознаваться будем или бежать? - Шпала кивнул на окно.
    - Бежать я не буду, - подумав сказал Сашка, - ты как хочешь.
    - Значит признаешься?
    - Все равно нет смысла отпираться.
    - Да уж...
    - Думаешь, отдаст его показания?
    - А куда он денется? Отдавать будем только из рук в руки.
    - Давай соглашаться!
    Все-таки Шпале неохотно верилось, что явка с повинной хоть сколько нибудь облегчит их участь. Пять лет предстояло вычеркнуть из жизни. Пять лет не видеть женщин, не пить вино, на моторной лодке не кататься... А за окном так ласково светило солнышко, играла листвой всякая растительная зелень, или, вернее, зеленая растительность. Вышел из посадки и щипал траву, нисколько не опасаясь пролетающего гиганского железного змея, сохатый.
    По синему небу плыли удивительные облака. Природа казалась необычайно нарядной, непреодолимо притягательной, волнующей, зовущей! Почему красоту окружающего мира особенно пронзительно начинаешь ощущать, понимать, ценить, лишь в минуту надвигающейся опасности? Просто стихами хочется говорить, до того ярко ощущаешь эту невероятную красоту жизни. Хоть и не поэт, а так и складываются в голове рифмованные строки:
    Я люблю тебя жизнь, что само по себе и не ново,
    Я люблю тебя жизнь, я люблю тебя снова и снова!
    Даже мотивчик подходящий прямо сам в голову так и вскакивает. Прямо вот хоть композитором становись, садись за мольберт, и оперы разные пиши. И неожиданно страшная догадка мелькает в голове у Витьки. С поразительной уверенностью ощущает он, что все великие поэты и композиторы были жуликами: убийцами, грабителями, ворами и насильниками... Ну, на худой конец обыкновенными бомжами! Иначе откуда же они черпали вдохновение? Значит ясно: грабили и убивали, а когда их ловили и давали огромные срока, они со скуки писали стихи, проникновенные и неповторимые.
    О любви, о добре и красоте. Сколько лет надо было отсидеть на каторге, чтобы написать, например, столько бессмертных стихов, сколько написал их Пушкин!? "...Я не прошу посылку пожирней, пришли хотя бы черных сухарей!"- какой проникновенный образ и, вместе с тем, суровая реальность, не сытно, видно, жилось на казенных харчах!
    Оно и понятно - сытые и довольные жизнью стихов не пишут! И, кстати, кто бы на воле осилил такой труд? Ведь там семью содержать, детишек кормить нужно, а их у одного Пушкина, говорят, около десятка было! А тут все понятно - сидит в тюряге, делать нечего, срок долго тянется, жрать вечно охота, охранник, скотина, беспредельничает - одно занятие, чтобы от суровой реальности уйти - стихи писать, а потом их тому же охраннику читать: может подобреет и закурить даст. И жрать все не так охота будет! А потом их выпускали и они снова принимались грабить и убивать. Их ловили и все повторялось.
    Сколько раз, скажем, должны были поймать того же Есенина, чтобы его стихи отличались такой щемящей проникновенной грустью. Но самые гениальные стихи они писали конечно перед расстрелом. В том, что всех их в конце концов расстреливали, Шпала теперь ни минуты не сомневался. Вы когда нибудь задумывались, дорогие сограждане, почему все великие поэты уходили из жизни так рано? В том то и дело! Витька тоже до поры до времени не задумывался, а теперь вот понял...
    Он вспомнил тюрьму: серо-зеленые стены, решетки, окованные железом двери, серо-зеленые мундиры охранников. Серые в шубе стены в карцере. Клочок неба в густую клеточку. Вечный полумрак в камере, не меркнущая ни днем ни ночью лампочка-балдоха. Спертый запах немытых тел, параши, замешанный на густом дыму махры. Прогулочный дворик: четыре высоченные стены с сеткой наверху и силуэт часового. Как радовались они, увидев случайно пробившийся из-под бетона стебелек травы. Но стебелек срывали заботливые "воспитатели", и вновь вокруг были только мертвые бетонные стены, стальные решетки, колючая проволока.
    Видимо, не зря опасались и опасаются тюремщики природы, стараются, где только возможно, уничтожить малейшие ее проявления: природа несет бунтарский дух! Человека, чувствующего природу, общающегося с ней, почти невозможно сломить. Но даже сломленный, он будет восставать вновь, как расправляется под солнцем примятый кованым сапогом охранника стебелек травы. Тюрьма - институт для уничтожения духа и коверкания плоти. И этот инструмент против него намереваются сейчас применить инженеры человеческих душ - следователи и их верные подручные, надсмотрщики, в дозе, которую сочтут для своего блага и безопастности необходимой.
    А за окном на воле было так прекрасно! Ну мог ли Тютчев, ни разу не отсидев в тюрьме, так вдохновенно восхищаться природой!? Витька вновь взглянул в окно, и пир запахов и красок окончательно перевесил в нем доводы сомнения.
    - Бежим, Чава, побегаем еще хоть годик, хоть месяц, хоть день! Все равно больше за это не дадут. Зато поживем! Как ты не понимаешь, что нормально, полнокровно можно жить лишь в бегах, когда всюду опасность, когда живешь одним днем, одним желанием. Маркс сказал: "Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой..." Прекрасно сказал, он, наверное, тоже сидел. Конечно, сидел, все революционеры сидели!
    Один день такой жизни, Чава, всей обычной стоит! Ты "Мцыри" читал? Я тоже нет, но слышал, нам учительница в классе читала. Этот Мцыри вот такой мужик, свой в доску, тоже, говорят, наш - Икский! Эх, сколько прекрасного мы в жизни упустили! Вот сбежим, и первым делом прочитаем "Мцыри", всю жизнь собирался, да за пьянкой некогда! Пропади она пропадом - эта пьянка!
    Бежим, Чава, будем грабить богатых, трахать красивых баб, пить вино и ни о чем не думать, ничего не бояться. Семь бед - один ответ! Бежим. Ты такой жизни еще не пробовал. Ты только попробуешь и забалдеешь! Мы сегодня же напьемся вусмерть! Всю жизнь мы с тобой не жили, а существовали, мы были в тюрьме, и только теперь выберемся на волю. Прочь все законы, выдуманные сильными и хитрыми для того, чтобы держать в узде и обирать слабых и дурных.
     Помнишь, что говорил Емелька Пугачев? "Чем триста лет питаться падалью, лучше хоть один раз напиться живой крови, а там - что бог даст!" Все для себя и ничего для мирового пролетариата. На хер он нам нужен! Чава, ты когда-нибудь брал все, что хотел, без сомнений, без страха, без всяких там угрызений совести?
    Подумать только, нам с тобой уже по восемнадцать лет, а мы еще ни разу в жизни вдоволь коньяка не пили, не пялили красивую бабу только потому, что ее хочется напялить. Доколе это можно терпеть, я тебя спрашиваю? Так ведь и вся жизнь пройти может. Это же кошмар! Они же нам всю кровь через х.. высосали, все жилы из нас вытянули!
    - Кто? - наконец поднял голову от стола Чава, взгляд у него был мутный, будто после сна.
    - Ну кто, - несколько растерялся от такой решительной отповеди Шпала, - кто-кто... Да все! Развели эти всякие гребаные условности: бюстгалтеры, уголовные кодексы, нормальному человеку и проскочить негде. Надоело!
    - А потом что делать будем?
    - Когда?
    - Когда поймают.
    - Когда поймают, отсидим разом за все! Это же лучше, понимаешь, чем по мелочам: украл, выпил - в тюрьму... И потом, может нас еще и не поймают!
    - Так не бывает! - возразил Чава, он вконец, оказывается, был лишен романтической жилки.
    - Как это не бывает, - разгорячившись мечтой, доказывал Шпала, - еще как бывает! Мало ли на земле места? Уйдем в тайгу, в этих, как их, в староверов обратимся, они нас спрячут. За границу, наконец, уйдем.
    - И что мы там будем делать?
    - Наемниками наймемся в эту самую... в Южную Родезию! Лишь бы никаких законов, сам себе хозяин.
    - Так не бывает, - вздохнул Чава, - законы обязательно какие нибудь есть. Везде! Даже в Южной Родезии у наемников... И может быть еще похлеще чем у нас.
    Непроходимый прагматик этот Чава. А Шпале не хотелось бежать одному. Одному скучно, неинтересно. Даже бабу одному насиловать неинтересно, да и неудобно. Красть неудобно - некому на шухере постоять. Эх, как бы хорошо вдвоем, когда обоим терять нечего, когда полностью можно друг на друга положиться.
    Шпала вновь представил тюрьму, жадно взглянул в окно. Нет, не понимает Чава! Ничего, в тюрьме побудет,- поймет. Из колонии оба и сбегут.
    - Ладно,- вздохнув примирительно сказал Шпала, - давай сдаваться, только с умом! Я буду говорить, а ты повторяй, понял?
    Он взял со стола пачку сигарет, вытряхнул содержимое на ладонь. Отсчитав пять штук, засунул обратно в коробку, остальные разделил на две кучки и одну протянул Чаве:
    - На, заныкай у себя где-нибудь в одежде, в камере пригодится.
    И принялся заныкивать сам.
    Покончив с делами, они еще посидели в купе для солидности, чтобы капитан не возомнил, будто ему так легко удалось обоих расколоть, затем Витька крикнул в коридор:
    - Товарищ капитан...
    И словно вдруг резануло по сердцу: вспомнилось - "Тамбовский волк тебе товарищ!"
    - Гражданин начальник, - поправился он, - идите сюда, мы решили!
    Когда они вошли, Шпала досказал:
    - Давайте бумагу и ручку, только передавать будем из рук в руки: мы - вам, вы - нам! Нет, наоборот, сначала вы - нам, а потом мы - вам.
    - Согласен!
    - Кстати, товарищ капитан... гражданин начальник (черт возьми, как за полтора года забылось "начальник" и въелось это "товарищ", придется переучиваться!)
    Капитан улыбнулся:
    - Не глупи, ты мне еще товарищ! Осудят, тогда гражданином будешь.
    Гражданин - это звучит сурово, все равно что убийца, мразь последняя. Раз гражданин, значит осужденный, по отдельности эти слова не применяются. А за границей этим словом еще и гордятся. "Я гражданин этой страны!" - странно!
    - Товарищ капитан, а вы не боялись что мы сбежим?
    - А куда вам бежать?
    - Вот в это окно!
    Следователи переглянулись.
    - Плохо работаете, товарищ капитан, небрежно охраняете преступников! - ввернул Витька.
    - Ну, я думаю, вы неглупые ребята, - быстро нашелся следователь, - да и какие вы преступники? Вы оступившиеся молодые ребята, наши, советские, только вот зеленые еще, легкомысленные, детство у вас еще играет...
    Он подумал и добавил, уже обращаясь лично к Шпале:
    - А если хочешь, зачем окно, можешь ведь себе голову сломать! Давай так: я тебя выпускаю на следующей же станции, а потом с поезда по рации сообщаю, что сбежал такой-то. Посмотрим, далеко ли ты сможешь уйти! Документы у тебя все дома, а без них ты нигде не устроишься, даже если предположить, что уйдешь. Да и вообще, зачем тебе ломать свою жизнь? У тебя впереди армия. Отслужишь, наберешься ума, и на тебя будут смотреть совсем по-другому. А так, всю жизнь в бегах - это не житье, не мной сказано!
    Вы думаете, мы только вот с такими, как вы дело имеем? Приходится снимать с поездов бичей матерых. Кому лет под шестьдесят уже, не одна ходка за плечами. Ну и что, думаешь довольны они своей жизнью? Здоровья нет, пенсия не положена, делать ничего не умеет и один на всем свете. Вот от того и бичует, что больше деваться некуда. И рад бы хоть куда-нибудь прибиться, чтобы хоть умереть в чистой постели. Клянут свою судьбу и тот день, когда бродяжничать пошли... Вот с такими бы вам поговорить, они бы вам рассказали, в чем смысл жизни заключается.
    Им дали между тем бумагу, и друзья, высунув от натуги языки, принялись излагать вчерашнее похождение, стараясь представить свои поступки в самом благосклонном виде: "Выпили по случаю... Мы подумали... Мы решили... А оказалось!" Следователи опять, чтобы не мешать, вышли в коридор. Когда покаяние было готово и следователей позвал теперь уже по Витькиному знаку Чава, капитан вынул обещанное, но отдавать отказался.
    - Я должен посмотреть, правильно и все ли вы написали. Ну дайте же, не бойтесь!
    - Нет, товарищ капитан, только из моих рук!
    - Так, вот здесь конкретно укажите фамилию, имя и отчество дядьки, его должность. Здесь... Здесь... Здесь число и роспись. А предмет в виде фары вам не попадался в руки? В пенопластовом футляре, лежал на полу.
    Шпала вспомнил:
    - Выбросили!
    - Опишите подробности, на каком примерно километре.
    - А что, это так важно?
    - Да как сказать? Если разбился, то хорошо, главное, чтобы в ненужные руки не попал. Это же новая техника, засекреченная. Придется нам сегодня с тобой еще поработать, - обратился он к сослуживцу, - сдадим их, возьмем людей и прочешем полотно в том квадрате.
    "Хороша секретность, - подумал про себя Шпала, - если они пьяные два часа песни орали, сигналили, фары включали и только в Курске их поймали, да и то случайно!" Витька с Чавой все дописали и дополнили. Передача состоялась из рук в руки и Шпала порвал показания железнодорожника на мелкие кусочки.
    - А теперь отдай их мне, я это спалю! - сказал капитан, - Ты же понимаешь, что с моей стороны это нарушение.
    Он взял клочки и сжег при Витьке и Чаве.
    Приехали в Икск ночью. Гроздева и Чавина сразу же с перрона отвели в ЛОМ (линейный отдел милиции) икской железной дороги.
    Камера, куда их закинули, была рассчитана на трех человек. Друзья оказались в ней пятым и шестым. Тут на глазах наших героев начинают происходить такие чудеса, о которых я просто не могу не рассказать подробнее, рискуя, впрочем, доверять столь ценные сюжеты такому поверхностному произведению. Но прежде читателю придется узнать еще много разных подробностей из прошлой Витькиной жизни.
    Итак, знакомство с камерой началось собственно ни с чего. Обыкновенная прямоугольная каморка метра полтора на два с половиной. Нары расположены сплошной лавкой от дверного проема по периметру трех стен. Четвертая стена у входа без лавки. Там стоит параша - ржавый молочный бидон на случай нужды.
     Вместо двери железная решетка, за которой видна дежурка - комната с двумя лавками на четыре человека каждая, точно такими же, как в кинотеатре. Лавки стоят вдоль стены, в центре комнаты небольшое пространство свободного, покрытого плиткой пола. Напротив входа, за стеклом, как в кассе гастронома, стол дежурного с телефоном и рацией.
    В камере все спят: трое на нарах, один на полу. Мужик, разместившийся на длинных нарах спросонья поглядел на них мутными глазами:
    - Ну, чего стоите? Раскладушек тут нет, ложитесь на пол.
    - Сейчас! - Витька сдернул советчика с нар, - блатней меня что ли? Ложись, Чава, рядом, подвинь вон того.
    - Ты че беспредельничаешь-то, ты что?!
    - Умри, я сказал!
    - Эй, молодые, вы что там буяните? - раздался голос дежурного из стеклянной будки.
    - Все путем, старшина, мы сами разберемся!
    И вот уже в камере вновь тишина и можно спать, но не спится что-то, думается. Обо всем и ни о чем конкретно. Мысли сбиваются, перескакивают друг через друга, словно в чехарду играют. И любовь свою неудавшуюся, Ларочку, Витька вспоминает, и всю свою прошедшую жизнь, и будущее силится он предугадать. Сколько дадут - три оставят или еще накинут? И встретит ли он там, на зоне, своих лютых врагов, которым пообещал пику в бок на воле, а они ему то же в зоне.
    Где они, на каком режиме, поднялись ли уже на взросляк и как там живут, какой авторитет имеют? А впрочем, плевать на все, нечего себя раньше времени запугивать! Вон Чава уже спит. Много ли человеку надо? Святая простота! Знал бы через какие "молотки" еще предстоит пройти, не спал бы так спокойно. А может, это и к лучшему, что не знает? Зачем раньше времени устраивать в голове "гонки по вертикали"?
    Жизнь так изменчива, никогда не угадаешь, каким боком повернется! Не далее вот как два дня тому назад Шпала собирался ехать на Волгу, в небольшой городишко, а проще сказать - станцию Ершово, устраиваться там на работу в локомотивное депо слесарем и одновременно учиться на помощника машиниста тепловоза (по Чавиным стопам!). Самого Чавина в школу помошников машинистов тепловозов и электровозов устроил по блату папаша.
    Туда брали по направлению от локомотивного депо со стажем работы слесарем не менее одного года и после армии. Чава же проработал слесарем месяца два, до набора в школу. Учиться ему там предстояло восемь месяцев, потом три месяца практики. За время учебы им выплачивали по 70 рублей стипендии в месяц, на практике - что заработаешь. Школа давала корочки по профессии помошника машиниста тепловоза, электровоза. Чава ужасно гордился своей стезей и расписывал школу как фатальное везение.
    - Понимаешь, сейчас такой период выгодный! Большинство машинистов начинало свою карьеру с кочегаров после войны. Сейчас эта волна как раз уходит на пенсию. Поэтому стать машинистом так просто: окончил школу, поработал лет пять помошником, а там, глядишь, и в машинисты. Раньше для того, чтобы им стать, техникум надо было кончать, потом еще кочегаром года три стажироваться, и только потом уже помощником лет десять долбить до машиниста.
    Кроме того, после этой школы меня в мореходку с руками оторвут! Без всякого конкурса. Ведь корабельные движки по тому же принципу устроены, что и тепловозные. Так что до армии поработаю помощником, опять же деньги хорошие и работенка не пыльная, а там, если не пропадет желание, поступлю в мореходку. До армии нет смысла - в морфлот загребут!
    И вот, с месяц назад, Витька от безделия решил съездить погостить на Волгу к своим родичам по отцовской линии. Отпуск у него как раз приходился на лето (из-за начала трудовой деятельности до наступления совершеннолетия) и, дождавшись его, Шпала тронулся в путь, мечтая о приключениях, каковые, вследствие взаимной их симпатии, не заставили себя долго ждать.