1. 17. глава тринадцатая

   Книга первая. Первый день.
   ГЛАВА  ТРИНАДЦАТАЯ
   О том, что отсутствие дипломатических навыков приводит к поножовщине. Малолетка и взросляк — здоровье против опыта. Собственная шкура как инструмент познания мира. Ножницы - тупое орудие мести. И наконец: убийство, в сущности — элементарщина, имеющая, однако, огромное воспитательное значение.
   
   
   Малолетка и взросляк — две разные вещи на тюрьме, так же, как дитя и взрослый человек на воле. Последний живет в реальном непростом мире, привык опираться, в основном, на свои собственные силы и жизненный опыт, сам за себя отвечать, содержать себя и, естественно, беречь, строить свою дальнейшую жизнь. Первый мало над чем из вышеперечисленного заботится. Живет он еще в идеальном мире, кое-как синтезированном из книг, фильмов — преимущественно романтических, рассказов людей, которым он склонен верить, и прочей подобного рода информации. По-другому подросток поступить и не может — собственного жизненного опыта у него нет, зато мудрая природа отпустила ему сил с лихвой, чтобы обменять эти силы и здоровье на индивидуальный, а не книжный опыт.
   Здоровье для малолетки не проблема, ему кажется, что это неисчерпаемая чаша, из которой можно тратить, не задумываясь. Его не беспокоят еще ни ревматизмы, ни гастриты, словом, ничто внутри себя. Организм работает, как часы, без всяких корректировок (а, точнее, вопреки им). Даже внешний вид юношу не беспокоит: Все равно, будет ли он с шевелюрой или без, чист или исколот партаками. Все равно молодость и свежесть проглядывает на его лице, забивая собой следы самоистребления — непомерных пьянок, беспрерывного курения, недоедания, недосыпания... И в этом, далеко не идеальном виде, он может рассчитывать на внимание со стороны женщин. Поэтому здоровье свое он гробит, не задумываясь.
   Совсем другое дело опыт. То, что взрослому давно понятно и скучно, ему впервой и безмерно интересно. Все он подвергает сомнению, пробует на крепость, хочет убедиться в справедливости вечных истин на собственной, еще не порченой шкуре. Он легче переносит потери (еще успеется наверстать!), и всегда готов пожертвовать достигнутым, как бы прекрасно оно ни было, ради сомнительной мечты. Хорошее и плохое он втягивает в себя с одинаковым азартом, так как не умеет еще отличить яд от лекарства. Его жизненная позиция ультранаступательная, в отличие от умеренно наступательной или оборонительной в зрелом возрасте.
   Однако, в тактических тонкостях наступательной стратегии он полный профан, маневрировать не умеет, компромиссов не признает, и всем прочим премудростям достижения цели предпочитает грубый натиск. Его жизненные цели также идеальны и максималистичны: пить, так бочку, трахать, так королеву — на меньшее он не согласен. Ему свойственны некоторый артистизм и подражательность. Он не живет, а как бы играет в жизнь, копируя свои поступки и реакции с взятого за основу образа. Причем, это не простой плагиат — это творческое усовершенствование, утрирование основных моментов. Если Зою Космодемьянскую целый полк драл, то он непременно дивизию должен выдержать! Даже физическую боль юноша переносит легче, ибо еще не знает, что такое настоящая боль.
   Малолетка. Здесь уважают только силу и дерзость. Уважают — значит боятся, боятся — значит уважают! Чтобы не заклевали в камере, вовсе недостаточно быть самим собой, нужно еще уметь "поставить" себя, то есть доказать окружающим то, что тебе все в принципе по х..., и нет на свете такого, что могло бы тебя запугать, сломить, заставить подчиниться кому-то. Ты должен всячески демонстрировать (да и сам в это поверить), что не боишься ни ментовской дубинки, ни карцера, ни добавления срока, ни даже самого расстрела, и лучше на тебя не наезжать, иначе будет себе же дороже: всадить пику в бок за тобой не заржавеет!
   На этом полном похуизме все и построено здесь: игры, правила поведения, подъебки... В итоге, если кому-то придет идея отрезать сейчас же дежурному по коридору голову, ты не имеешь права отказаться. Подобные предложения не раз и возникали в натуре, но до дела, к счастью, не дошло. Каждый стремится сотворить что-нибудь настолько дерзкое, чтобы остальным это было не под силу — "слабо", однако никто при этом не хочет страдать слишком тяжко. Данное противоречие и удерживает обитателя малолетки от крайних мер. Балансирование на грани самоуничтожения. Кто зашел чуть дальше, вытерпел дольше — тот победил!
   Человеку свойственно обманываться, это непременное условие его счастливой жизни! Только в молодости он обманывает себя тем, что выдумывает какую-то свою, особую жизнь, и ради нее бросает все на алтарь борьбы, а в старости утешает себя тем, что если бы, дескать, в юности не натворил столько глупостей, то сейчас, непременно у него все было бы "хоккей".
   У Витьки, с его независимым характером, в новой хате произошла стычка с Козырем. У этого был на малолетке еще подельник — Цыган. Оба сидели за групповое изнасилование с издевательством и садизмом. По их делу шел целый табор — человек двадцать. В тюрьме сидело четверо взросляков и Козырь с Цыганом по малолетке. Остальные ходили под подпиской. Некоторых пустили как свидетелей (слишком большая толпа и изощренный садизм — не характерно для нашего общества! В то время в любой, даже заурядной драке привыкли учитывать политический момент, и ударить по морде вьетнамца считалось гораздо хуже, чем нашего, а негра, соответственно, гораздо хуже, чем обоих вместе взятых). Поэтому судили лишь самых злостных "взломщиков лохматых сейфов".
   Цыган шел уже по второй ходке, после Майкопской "короедки" и теперь держал мазу. (А где-то 117-ю не любят, попавших по ней петушат! Здесь же все шиворот навыворот). При поддержке подельников Козырь утвердил в камере собственную безраздельную власть. Конечно, он и сидел под следствием уже шестой месяц, — срок вполне достаточный, чтобы поднатореть по части приколов, всяческих тюремных интриг, и прогнить до самой задницы. Свое окружение в камере Козырь сколотил на страхе.
    Один пробожил ему всю нижнюю челюсть (пробоженные зубы пренадлежали уже как бы выспорившему, и он мог их выбить у пробожившегося по своему усмотрению в любое время, причем пробоживший не вправе был сопротивляться) и в откуп обещал охотничье ружье. Другой, пойманный на подъебке, отмазался, тем что хвастался запрятанным в лесу минометом. Из этого миномета Козырь со товарищи мечтали после отсидки, либо побега разбомбить областное управление милиции.
   Козырь даже забожился перед всей камерой на свою нижнюю челюсть, что сделает это! Третий обещал Козырю сестру, фотографию которой, бог знает, как и, главное, зачем пронес в камеру. На эту фотографию глядя, вся камера теперь дрочила по очереди. Так зависимы от него были все в хате. У Шпалы же, как на грех, таланта прислуживания и подхалимажа не обнаружилось. Бунт на корабле! Глядя на Витьку, и другие могли оборзеть.
   Трусы, дорвавшись до власти, становятся худшими из деспотов. Они боятся всех вокруг себя, и этот страх толкает унизить первым, пока есть возможность, заставить новичка бояться тебя еще больше, чем ты его, замазать так, чтобы он ничем не отличался от тебя. Тогда вы братья по страху и он о тебе правду не расскажет, потому что и самому есть, что скрывать, чего бояться. Свободный для всей этой гнилой компании — худший враг. Свои не так страшны, даже если завтра унижающий с униженным поменяются местами. Им обоим есть, что скрывать, стало быть, они одна кровь, они всегда могут договориться.
   Шохи — существа трусливые, а трус — самый опасный и подлый зверь на свете, от него всего можно ожидать, и в любой момент. Продаст при первом же удобном случае. Поменяет одного хозяина на другого и третьего... Неповиновение необходимо было задушить в зародыше. Козырь действовал исподтишка, чужими руками. Шохи же отрабатывали свой хлеб, спасали кто свои зубы, кто задницу... служили сильному не за совесть а за страх. Но силы были неравны, Шпала ведь не Илья Муромец, чтобы выстоять один против толпы! Поэтому держать оборону он не мог себе позволить, а сдаться тем более: он единственный из них, позволивший себе не подчиниться, сопротивляться, значит, и унижен, в случае поражения, он будет сильнее всех, чтобы другим неповадно было.
    Слава творцу шестерки есть шестерки: они использовали тактику шакалов — на изматывание. Это очень трудно — бороться одному против всей камеры, потому, с высоты своего опыта, Витька вам советует: не пробуйте, не теряйте времени понапрасну, все равно, рано или поздно, придете к тому же. Тогда он этого не знал и трепал себе попусту нервы, на что-то надеясь. Подъебок и уловок существует море, кто что делает, не уследишь. Шпала был все время начеку, не смыкал глаз ночами, но потихоньку одну за другой сдавал свои позиции. Козырь наглел, чувствуя слабость противника. Наконец сказал Витьке в открытую:
   — Либо ты будешь шестерить, либо мы сделаем тебя педерастом!
   Выхода не было! В тот же день на работе Шпала пырнул Козыря ножницами для резки картона. И... не убил. Удар пришелся вскользь и только распорол ему кожу на брюхе. Оказывается, не так-то просто убить человека ножницами. Все было, как в тумане, рукой Шпалы как будто кто-то вел, а сам он при этом присутствовал. Так что, когда все произошло, Витька в первый момент растерялся, он стоял и ждал, когда Козырь упадет. Растерялись, собственно, все. Немая сцена. Вместо падения Козырь, простояв секунд пять, кинулся бежать. Бежал он, куда попало и кричал, забыв про всякие пацанские приличия:
   — Начальник, начальник! Убивают! Спасите!
   Еще через долю секунды за ним вдогонку ринулся Шпала с ножницами наперевес, чтобы исправить оплошность и добить врага. Ножницы он уже схватил обеими руками, чтобы не соскользнули и занес над головой, прикидывая, что бить надо не один раз, а пырять и пырять. Козырь несся по двору в оперчасть, но, увидев охранника, забежал ему за спину, схватил за плечи и закрылся, как щитом, поворачивая то в одну сторону, то в другую, смотря по тому, с какой хотел к нему подобраться Шпала. Сзади на разнимку бежала вся камера. Охранник остолбенел от неожиданности, почему-то решил (или сделал вид), что это извечные игры малолеток и, выпучив глаза, все повторял, обращаясь к Витьке:
   — Брось, брось дурить, кому говорю. Начальство увидит, запрячут обоих в карцер, доиграетесь тогда!
   Подбежали остальные обитатели камеры, окружили их. Шпала понял, что убить Козыря ему не дадут. А тут еще, уяснив ситуацию, сокамерники начали перед начальником разыгрывать версию игры.
   — Хорош вам, щас мастер хватится!
   Витька развернулся и пошел в цех. На некотором расстоянии от него Козырь в сопровождении прислуги. Шпала занял оборону в дверях, толпа расположилась на улице. Со стороны никто так ничего и не понял. Зеки работали кто где, менты их охраняли. Мастер сказал:
   — Ладно, ребята, отдохните, только недолго, — и ушился с глаз долой.
   Начались переговоры.
   — Боксер, кончай палево строгать, дай нам зайти. Видишь, у Козыря кровь на рубахе. Щас менты увидят, всем карцер будет.
   Инцидент был исчерпан, вернее, его не имело смысла продолжать. Шпала только сказал в свое оправдание:
   — Короче, еще кто подлянку кинет, припорю, не здесь, так на воле, — и зашел внутрь, дав остальным дорогу.
   Козырю перемотали, разорвав чью-то рубаху, живот и он попросился в камеру, сказав, что плохо себя чувствует. Там пострадавший привел себя в порядок. А вечером вызвал фельдшера, обяснив, что упал со шконки. Его намазали какой-то микстурой и забинтовали. И все! Как будто ничего и не было. Ни добавления срока, ни даже карцера не последовало. Все оказалось элементарно просто. А он столько нервов себе потратил! Теперь Шпала готов был пырнуть любого, не задумываясь.
   Все равно — чему быть, того не миновать, так лучше сразу сделать то, что можешь, потом это может быть уже поздно и незачем. Вечером в камере были разборки. Разборки — это не страшно, как многие думают. Если с тобой говорят — значит принимают за равного. Обсуждали правила дальнейшего сосуществования в одной камере. Оправившийся от приключившегося с ним из-за всего пережитого поноса и заикания, Козырь, держа марку, начал разговор.
   — Как будем дальше с тобой ладить — боксер? В камере ты не прижился, как все, не можешь, себя выше всех хочешь поставить! А таких нигде не любят: ни здесь, ни на зоне!
   Нижеописываемые поиски "выхода из кризиса" подтверждают лишь выше приведенные соображения об издержках юности. В частности, об отсутствии дипломатических навыков, что ни говори, необходимых в реальной жизни. Фактически, если отбросить всяческую словесную шелуху, Козырь предлагал ему забыть старое и строить отношения с нуля, "как-то по новому", как конкретно, естественно, никто не знал. Но успевший всех присутствующих возненавидеть Шпала не представлял себе никаких компромиссов "с этими мразями", о чем он тут же и поведал собеседникам.
    Справедливые отношения для него — это было говорить каждому в глаза все, что он о нем думает. Витька не подозревал, что правда у каждого может быть своя, что каждый человек немного по-своему смотрит на вещи и вовсе не обязательно, а тем более в камере, доводить эти противоречия до поножовщины. Впрочем, надо признать, что не он первый пошел на это обострение. Козырь стремился править в камере по-старому. Шпала не хотел участвовать в этой игре. Козырь попытался Витьку покорить любой ценой, перекрыл ему все выходы... Так что, можно сказать, сам добился того, к чему стремился.
   Противник оказался "ненормальным" — ему было легче убить, чем унизиться. Козырь не знал другого порядка вешей в камере, кроме того, когда все одного боятся, а тут получалось что-то другое. Он и предложил, таким образом, все забыть. Теперь, с высоты своего "средневекового" опыта (37 лет — средний возраст) Шпала бы принял эти условия и не порол ерунду, все равно лучшего выхода для обоих из сложившейся ситуации не было, но в ту пору он был идеалистом. Витька изложил программу своего дальнейшего поведения в камере следуюшим образом: никому ничего он не прощает, но отложит разборки до воли, если сокамерники не будут его провоцировать.
   Человек он нервенный, может чего-нибудь понять не так, поэтому лучше его не задевать. Предупреждать больше никого ни о чем не будет, право выбора оставляет за собой. Фактически, Шпала мир отверг, как Троцкий, выдвинув лозунг: "Ни мира ни войны!" — чистейший идеализм! В реальности этого не может быть, тем более в камере. Козыря, сегодня заново родившегося на свет, да и остальных, естественно, эти условия устраивали мало: что значит оставляет выбор за собой? Это выходит, если Витьке привидится в их действиях или словах что-нибудь не то, Шпала, никому ничего не говоря, встанет ночью и придушит, кого посчитает нужным. О чем оппоненты Шпале и поведали.
   Игры в малолетку кончились, наступила реальная жизнь, в которой живут люди, а не супермены. Козырь спросил, как они, в таком случае, могут быть уверены, что ночью Витька кого-нибудь из них не запорет? Шпала ответил, что не может дать им никаких гарантий на этот счет. Тогда все возвращалось само собой на круги своя: для того чтобы быть уверенными, они должны его обезвредить первыми — значит опустить, опидорасить. Но тогда уж точно он их всех запорет. Опять тупик.
   — Тогда давай забудем, живи со всеми на равных, — предложил Козырь.
   Шпала ответил, что все это мразь — Козырь с одной стороны и все остальные, которые ему шестерят, с другой. Козырь заметил, что раз так уж сложилось, так идет, то какой выход? Все равно верх в камере Витька не возьмет, у Шпалы нет той поддержки, что у него — Козыря, и, значит, шестерить будут ему, а не Витьке. И на равных им нельзя, такого в камере не бывает! Шпала сказал, что бывает — он будет жить по своим законам. На том разговор и закончился, повиснув в воздухе. Ну и зачем нужен был этот разговор Витьке? Все равно никто бы не рискнул после этого на него наезжать, так зачем же Шпала, оставаясь в меньшинстве, выкатывал такие тяжкие условия, провоцируя остальных на вражду и вечную боязнь? Козырь отделался, можно сказать, царапиной да испугом. Однако воспитательное значение этот поступок имел большое. Шохи приутихли и стали даже заискивать перед Шпалой. Козырь "окопался", но с поражением не смирился:
   — Ничего, — шипел он, — в осужденке разберемся!
   Потом их камеру растасовали, и к суду Витька приготовил стальную ложку с заточенным под кинжал черенком. Все ложки в тюрьме были заточены — ими резали хлеб, но то были алюминиевые, а эта по недосмотру охраны оказалась стальная. Конечно, в случае обнаружения, ее хозяину полагался карцер, но такие мелочи Витьку не интересовали. Решил: "Как только захожу в осужденку, сразу валю Козыря, иначе против всех (там будет и Цыган) не устоять".